Жданов Лев Григорьевич - Последний фаворит

юноша король, забывая свое постоянное величавое спокойствие и важность.

   - Правда, вы жалеете? Вы добрый. Я так и знала. А вы любите собак?

   - Очень. Только у меня, конечно, не такие, не левретки, не болонки... Охотничьи. Борзые, гончие. Лучшие во всем королевстве. А какие у меня доги... А медиоланы! Знаете, я могу без оружия с двумя моими псами выйти на самого злого медведя, на кабана - и останусь нетронутым... Чудные псы!..

   Незаметно, разговорившись, они сделали движение, шаг, другой вперед и без шляп, с открытыми головами пошли по широкой открытой аллее, облитые теплыми лучами солнца.

   Генеральша Ливен, издали не спускавшая глаз с юной парочки, уже сделала было движение, чтобы позвать княжну, вернуть ее в боскет или напомнить, что надо покрыть голову, что неловко удаляться ото всех вдвоем, с молодым гостем...

   Но Екатерина тоже следила за внучкой и королем.

   Осторожно, ласково она сделала движение рукой, словно желая остановить строгую воспитательницу.

   - Солнце светит так ласково, ясно, но не жжет. Не правда ли, генеральша?

   - Да, верно, ваше величество. Хорошая осень!.. И эта аллея вся на виду. Вы правы, государыня. Пусть погуляют дети...

   - Пусть погуляют... Юность - весна жизни... Весна - юность года... А если весна миновала, надо ловить последние ясные осенние дни...

   - Государыня, для великих душ осень жизни - это вершина жизни. Большие, хорошие души в пору осени живут новой, возрожденной жизнью, окруженные кольцом других, юных существ, которым дают жизнь и радость... Окруженные толпами людей без числа, благословляющими великое имя...

   - Знаете, Шарлотта Карловна, всего могла ждать от вас, только не оды! Но тем мне дороже, что я знаю вас. Каждое ваше слово идет от глубины души... Я рада, если вы так говорите... Но как мила эта пара!.. Если они будут счастливы, буду счастлива и я... Верно, Шарлотта Карловна: в детях мы возрождаемся, когда проходит наша пора!..

  

  

  

   На другой день состоялся бал у Павла, которым великий князь чествовал регента и его племянника, своего будущего зятя.

   Конечно, оранжереи, кладовые, вся хозяйственная часть Зимнего дворца приняли участие в устройстве этого праздника. Но он имел все-таки совершенно особый вид, носил тот же отпечаток суровой, прямолинейной дисциплины и строгости, какой отличался образ жизни наследника.

   Гостей было гораздо меньше, чем на больших вечерах императрицы. Иных не позвал Павел, другие отговорились под благовидными предлогами, избегая привычной скуки и стеснения, царящих на приемах великого князя.

   Но молодежь живет своей жизнью, урывая мгновенья радости даже в мрачных стенах Павловского дворца.

   Клубятся интриги, торгуются люди, расплачиваясь за свои удобства чужой кровью и жизнью, чужим счастьем...

   А юные пары вьются в плавном танце, забываются, упоенные музыкой звуков, музыкой первых, едва назревающих в сердце волнений и чувств.

   Важный, надутый ходит маленький Павел по залам, смотрит на танцы, беседует с гостями. И не разберешь: доволен он или раздосадован чем-нибудь?

   Только великая княгиня сияет, Она знает мужа, видит, что он ликует, хотя и старается не выдать этого. И вместе с воспитательницей, с заботливой Ливен, издали следят, как порхает по паркету очаровательная малютка Александрина, привлекая все взоры. И почему-то почти всегда рядом с ней темнеет стройная, гибкая фигура юноши короля. Эта пара словно неразлучной стала в танцах в течение целого вечера.

   И странное дело: по мере того как девушка становится смелее, живее, разговорчивее со своим кавалером, когда она доверчивее кладет свою руку на его во время танца, изредка случайно касаясь атласным плечом его плеча, юноша становится сдержаннее, бледнее, молчаливее. Как будто чувство слишком переполняет его и боится он дать волю тому, что накопляется в груди...

   Смотрит издали и посмеивается улыбкой сатира краснощекий регент.

  

  

  

   На другое утро государыня работала с Храповицким, когда вошел Зубов.

   - Останьтесь, вы не помешаете, - обратилась она к своему статс-секретарю, в то же время ласково протягивая руку фавориту для поцелуя. - Я позвала вас, генерал, чтобы показать эту записку и спросить, чем кончились последние переговоры с регентом. Мне сдается, дело близко к концу, если не случится чего особливого.

   - Чему случиться, ваше величество? Все идет прекрасно. Позволите?

   Зубов развернул записку, сейчас же узнав мелкий, четкий почерк Марии Федоровны.

   Великая княгиня писала по-французски:

   "Милая матушка! Считаю своим долгом отдать вашему императорскому величеству точный отчет о вчерашнем нашем вечере. Как мне кажется, он служит хорошим предзнаменованием, потому что король открыто ухаживал за Александриной. Танцевал он почти исключительно с ней. Даже после полуночи, заметив, что девочка спросила меня, можно ли ей протанцевать еще одну кадриль, он сейчас же подошел к регенту, что-то сказал ему на ухо, после чего регент от души рассмеялся. Я спросила о причине такой веселости. Регент ответил: "Он справляется, позволено ли великим княжнам еще танцевать". Когда я ответила утвердительно, король сказал: "О, в таком случае и мне еще надо протанцевать!.." И пошел пригласить Александрину..."

   Дальше шло несколько общих, заключительных фраз.

   - Ну что, мой друг? Как скажете, генерал?

   - С этой стороны дело идет скорее, чем я даже ожидал от холодного на вид юного государя. Правда, великая княжна очаровательна и способна увлечь самое спокойное сердце... В ней отразились все качества и очарование вашего величества... Я правду говорю, государыня... Но придется еще повозиться с брачным договором. Снова возникли затруднения насчет секретного союза против Франции и...

   - И - все пустое. Лишь бы главное довести скорее до конца. Я готова на многие уступки, где дело не касается религии.

   Зубов на мгновение смешался.

   Екатерина продолжала:

   - Но вы говорили, генерал, что этот вопрос почти улажен? А более глубоко пока не следует вникать в него. Любовь, я надеюсь, поможет в этом случае вере и мудрости, вопреки старым урокам... Как думаете, генерал?

   - Вполне согласен с вами, государыня. Так я и сам полагал. Пусть дело дойдет до конца. Мы требуем немногого: свободы исповедания для невесты. Неужели же они посмеют отказать? Никогда!

   - Аминь. Так и кончайте скорее дело. Набросайте сегодня же проект брачного договора, в зависимости от того, что условлено вами со шведами... И покажите мне. Пусть лежит наготове. Знаете мое правило: все готовить заранее, чтобы время было обдумать. И еще прошу: действуйте как можно осторожнее. Тут замешано чувство, а вы знаете, иногда излишняя настойчивость может погубить многое...

   - О, знаю, государыня. Я буду действовать по вашим приказаниям. Проект нынче же будет готов. Морков у меня молодец. Он незаменим во всех делах!

   - Благодарю. Пока идите с Богом. Мы еще тут поработаем с моим старым другом.

   Когда Зубов ушел, государыня, довольная, веселая, обернулась к Храповицкому, приложив палец к губам:

   - Тс-с-с-с!.. Никому про то, что я вам скажу, иначе и вам дома найдется работа. Составьте два рескрипта. Применяясь к счастливому событию... Бог бы дал нам дождаться обрученья... Вот и напишите, что в воздаяние хлопот, в такую радостную минуту... за все заботы, службу и труды... некий генерал-фельдцехмейстер, князь и прочая, и прочая... пожалован... Никому пока о том... смотрите... - серьезно заметила императрица. - В генерал-фельдмаршалы... Он уже давно спит и видит о такой радости... А Моркову - Андреевскую звезду...

   - Слушаю, ваше величество... Завтра же прикажете привезти бумаги?

   - Да. Можете не в очередь. Буду ждать. Ступайте с Богом!.. Впрочем, нет, погодите! Передайте дежурному, что можно выпустить Константина из-под ареста. Говорят, он взаправду захворал от страха и огорчения. Эта резвушка Анна пришла в слезах просить за мужа. Сущие дети. А поучить надо было. Он не мальчик. И ведет себя так, что мочи нет. Я даже отцу хотела жаловаться. Но решила: на первый раз довольно этого. Думаю, присмиреет теперь. И откуда мой внук набрался таких манер? Всех задирает, оскорбляет... Даже на улице не умеет себя прилично вести... Совсем санкюлот. Его, пожалуй, изобьют где-нибудь. Такой ужас. Посмотрю, что будет после ареста!.. Идите, мой друг!

  

  

  

   С начала сентября погода переменилась. Заморосило дождем, ветер треплет вершины дерев, брызжет в лицо холодной влагой.

   Гулять почти нельзя.

   Но влюбленная парочка стояла в глубокой амбразуре окна, провожая печальным взором лето, днем подолгу толковала о всяких пустяках, прислушиваясь к той музыке, которая звенит и ликует у них в душе...

   А каждый вечер новый бал...

   2 сентября на балу у австрийского посланника Кобенцеля Густав ходил сумрачный, недовольный, даже не принял участия в танцах, когда загремел широкий полонез и все - старые, молодые - парами поскользили из покоя в покой...

   Регент и Штединг, даже все окружающие поняли, в чем дело: среди гостей он не нашел великой княжны. Не было и Марии Федоровны. Не видно также Зубова, который должен явиться если не с императрицей, то один.

   - Что случилось? Почему нет ожидаемых особ? - так спрашивали у хозяина - веселого, жуира, но себе на уме, некрасивого австрийца - графа Кобенцеля.

   - Не знаю, с отказом никто не приезжал. Задержало что-нибудь. Я уже послал справиться... Я еще жду, - отвечал хозяин на все расспросы.

   Когда в зале появился князь Эстергази, австриец, сам регент и многие другие окружили его с тем же вопросом:

   - Не знаете ли, что случилось?

   Даже Густав, по какому-то особому чувству избегающий обратиться с вопросом, так волнующим его, подошел и издали старался вслушаться в слова князя.

   - Господи, что за напрасная тревога! - своим резким, умышленно грубоватым тоном старого рубаки забасил князь, в сущности хитрый, скрытный, тонкий дипломат. - Вот я так и сказал генералу: "Там будет кавардак!" И есть кавардак... Самая пустая вещь. У императрицы легкий припадок ее обычных колик. Думали, что все сейчас же пройдет - и она сможет приехать на бал. Но после припадка осталась легкая слабость... И она не может приехать на бал. Вот и все. Конечно, и княжна, и генерал, и великая княгиня задержались из-за этого. Самая простая вещь. И сейчас будут.

   Невольной радостной улыбкой озарилось сразу лицо короля. Он беспечно отошел к группе дам и девушек, стоящих недалеко, и стал шутить, сыпать любезности и похвалы.

   Хитро улыбнувшись, регент взглядом косых глаз обменялся со Штедингом, который тоже добродушно, негромко рассмеялся.

   - Ну вот, дурная погода и прошла... Сейчас солнышко наше появится... Ничего, пускай... Он славный молодец...

   Штединг усиленно закивал головой:

   - Да, да... И переговоры налаживаются, ваше высочество...

   - М-мда, налаживаются. Пока все в порядке... А вот и даже... пойдем встречать.

   Оба они двинулись навстречу Марии Федоровне, которая вошла с Зубовым, двумя княгинями и генеральшей Ливен.

   Но Густав далеко опередил всех и первый встретил запоздалых гостей.

   Грустно было личико княжны. Она неподдельно опечалилась болезнью бабушки. Мучил ее тайный страх, что придется остаться при больной, не попасть на бал, не видеть его...

   И все это миновало.

   Она здесь. Он встретил ее первым, как она и загадывала в душе. Так почтительно и нежно приветствует ее, берет руку... Они идут танцевать.

   - Знаете, если бы вы не приехали, княжна, я бы так и не танцевал. Я решил уехать с бала.

   - Почему, сир? Здесь так весело. Столько дам, девиц... Такие красивые... - замирая от радости и страха, пробует наивно лукавить малютка. И ждет, что он ответит.

   - Может быть. Не знаю. Я особенно не интересуюсь девицами... и дамами. Я ждал вас.

   Вот, вот эти слова! Такие простые и чудные в то же время: "Я ждал вас".

   Боже мой! Отчего это так засверкали ярко огни в люстрах и бра по стенам? Отчего звуки музыки льются упоительно-сладким потоком, кружа голову, заставляя дыхание замирать в груди, задерживая биение сердца, перед этим так и рвавшееся прочь, громко стучавшее в твердый, высокий корсаж!..

   Почему ноги сами скользят по блестящему паркету, словно крылья выросли за плечами у нее, маленькой, глупой девочки?..

   Неужели оттого лишь, что юноша, танцующий с нею, бледный и серьезный, с темными горящими глазами, в черном наряде, сказал три слова: "Я ждал вас".

   Да, только оттого...

   И что бы ни случилось потом, не будет лучше первой потрясающей, великой минуты, когда он, желанный, годами ожидаемый, являвшийся ей в чистых девичьих снах, - когда он сказал это первое полупризнание: "Я ждал вас".

   Вьется блестящий бал...

   Праздник близок к концу. Чаще и выше вздымаются женские полуобнаженные груди, негой и зноем сверкают лучистые глаза.

   Огнями желаний загораются очи мужчин, которые тонут взглядами в очах своих млеющих дам, в пропасти опасных вырезов, отмеченных пеной кружева, изломами тюля, гирляндами невянущих цветов... Губы тянутся прильнуть к тому, чего не видят, но угадывают жадные глаза... И только цепи приличий и светская выдержка заставляют сдерживать порывы желаний.

   Бал удался на славу, потому что цель его достигнута: две-три сотни дам и мужчин испытывают настроение, близкое к экстазу, смесь веселья и страсти... То, чего нет в скучной, обыденной жизни.

   Все заняты друг другом... Но невольно следят за одной парочкой.

   Они тоже охвачены любовью. Но еще чистой, полусознательной пока.

   По крайней мере, это можно сказать о девушке.

   Уже волнуется у нее кровь, алеют уши, губы, щеки... Дышит порывисто полудетская, невысокая, но прелестно обрисованная грудь... Но нет грязи в этом волнении, нет похотливой струи в волне, которая, по-видимому, подхватила все существо девушки и мчит ее, клонит к нему, к этому желанному, милому... Ей только бы слышать даже не речи его, а звуки голоса, видеть эти глаза, опираясь на сильную, породистую руку, и провести так жизнь в упоительном танце, умереть в нем вместе и рядом с этим юношей...

   Больше ничего!

   Со временем, конечно, и это девственное тело загорится другим огнем, его коснется острое жало плотской страсти. И новые муки, новые радости узнает девушка. Но ликовать будет только тело. Первая радость души, последняя радость души переживается сейчас, на этом балу, в этом танце, рядом с ним... Когда он так просто и в то же время сильно сказал ей: "Я ждал вас".

   Сегодня справляет душа юной девушки первый, самый прекрасный пир: первого чистого чувства любви...

   Не совсем то же чувствует ее друг.

   Он уже изведал кое-что из мира страстей... Ему мало танца, звука, пожатия руки... Он видит порою, как сон наяву, что берет малютку, чистую и прелестную, как ландыш, бледную, как этот вешний цветок, и несет в своих объятьях куда-то далеко, и жмет крепко к груди... сам горит и трепещет. И она, белая, чистая, загорается, алеть начинает от его поцелуев, объятий и ласк...

   Вот и сейчас, здесь, на балу, при всех, юноша почувствовал неодолимое желание прильнуть губами к губам, к шейке этой чудной малютки...

   Разум говорит, что этого нельзя... А молодая кровь ничего слушать не хочет...

   Забыв обо всем, не помня даже, как робка, неопытна его подруга, юноша, улучив минуту в колыханье танца, своими пылающими сильными пальцами крепко сжал хрупкую, бледную ручку девушки, прижал эту руку к груди, как бы желая и ее, робкую, чистую, заразить своим огнем, своими желаниями...

   Зашаталась малютка, от испуга похолодело у нее в груди. Вспыхнуло яркое пламя в глазах, потом поплыли зеленые и желтые круги. Она едва удержалась, чтобы не крикнуть, едва устояла на ногах.

   Густав тоже смутился, заметив, как его вольность повлияла на девушку. Он сразу отрезвился и особенно мягко, совсем по-братски спросил:

   - Я сделал вам нечаянно больно? Простите. Что с вами? Вам дурно?..

   - Да... Простите... Я пойду... Я к генеральше... Простите... - едва могла пролепетать пересохшими губами княжна и, не ожидая его помощи, бросилась в уголок, где воспитательница ее Ливен сидела и наблюдала издали за питомицей.

   К счастью, танец кончился в эту минуту, и никто почти не заметил маленького приключения юной пары.

   - Ваше высочество, что случилось? Что произошло? Вам нездоровится? - встретила вопросом девушку зоркая воспитательница.

   - Да... нет... ничего... Пойдемте в уборную... Впрочем, нет... Тут близко никого... Я должна вам сказать... Сейчас он... он позволил себе... Он так пожал мне руку... Разве это можно?.. На глазах у всех. Я просто не знала, куда мне деваться!

   - Да... То-то я заметила... Что же вы сделали?..

   - Я? Ничего. Я так испугалась, думала, упаду от страха!..

   - Ну, ничего... Успокойтесь... Пойдемте, выпейте воды... Тут не место, мы потом, дома поговорим...

   Густав тоже кинулся к своему опекуну, который стоял со Штедингом, Зубовым и князем Эстергази.

   Князь делился с высокими слушателями пикантными подробностями своих многочисленных приключений, и все хохотали сочным, здоровым хохотом...

   - На два слова, дядя Штединг... Простите, господа... Я только два слова...

   Зубов и Эстергази предупредительно отошли, но оба насторожили уши, почуя, что дело важное.

   - Дядя, я решил... Она мне прямо нравится. Слышите?.. Я хочу сделать предложение. Кончайте скорее ваши переговоры... В чем там у вас помеха, скажите мне, наконец?

   - О, ничего, почти ни в чем, - поспешно заговорил Штединг. - Впрочем, как его высочество?..

   - Да, да. Теперь пустяки остались... Решили? Поздравляю... А я было хотел тебе нынче... Ну да это дома, потом... Поздравляю... Я так и поведу переговоры... Да...

   Густав, уже не слушая, вернулся в зал, разыскивая княжну. Он увидел, что она с матерью и Ливен готовилась уезжать.

   - Почему так рано, ваше высочество? - обратился король к Марии Федоровне.

   - О, мы и так засиделись дольше, чем думали... Ужин затянется поздно... А я и Александрина еще хотим навестить бабушку, если она не спит, справиться об ее здоровье...

   - Прошу вас... Один танец... Еще не поздно...

   - Ну, так и быть, для вас, господин Густав... Иди танцуй, Александрина...

   И, вся трепещущая, бледная, боязливо, осторожно подала теперь руку княжна кавалеру. А в сердце ее что-то звенело радостно... Руки были холодны, словно омытые ледяной водой. А в груди жгло от неведомого восторга, непонятного страха... И длился последний в этот вечер танец юной пары - по всем углам шли толки, посеянные неизвестно кем, все говорили, что дело кончено, что даже на словах решены условия союза и назначен день сговора, чуть ли не свадьбы...

  

  

  

   В воскресенье еще нездоровилось государыне. Да и Густав не показывался никуда, вел долгие переговоры наедине с регентом, после которых выходил, хлопая дверьми, и запирался в своей комнате...

   Только в понедельник к обеду собралась в Таврическом дворце семья императрицы, даже Константин, еще бледный, действительно вынесший лихорадку после ареста. Не было одного Павла.

   Все чувствовали, что должно совершиться нечто особенное.

   Густав, видимо, дулся на дядю, а тот на питомца поглядывал с какой-то особенной опасливостью.

   Только Лев Нарышкин, бывший в ударе, шутками и каламбурами поднял несколько общее настроение.

   День выдался сухой, теплый, и кофе подали в саду.

   Екатерина, все время наблюдавшая за внучкой и гостем, была удивлена сдержанностью последнего, особенно после тех рассказов, какие пришлось ей выслушать с разных сторон о странном приключении на балу у Кобенцеля.

   Еще слабая после припадков, Екатерина медленно, опираясь на свою трость, шла по террасе, куда раньше собрались остальные.

   Вдруг Густав, словно выжидающий минуту, отделился от группы и подошел к ней.

   - Позвольте помочь вашему величеству?..

   Он ловко подвинул кресло и помог опуститься в него государыне. Затем сразу, словно не давая себе опомниться, продолжал:

   - Я должен извиниться... Но теперь подходящая минута... Мое сердце вынуждает меня говорить прямо, не прибегая к посторонней помощи, чтобы избежать всяких проволочек и хитросплетений... Я больше люблю прямо, начистоту.

   - Я тоже, сир. В чем дело, говорите.

   - Я желал вам открыть, что ваша внучка, княжна Александрина... Что я полюбил ее и прошу руки ее высочества, если вы и родные ничего не имеют против этого.

   - Да? Что же... Это несколько неожиданно. Но мы все здесь давно желали этого. Не стану скрывать: и я, и все будут рады... В добрый час... С своей стороны я даю полное согласие... Конечно, на условиях, о которых будут говорить ваши и мои министры. Сын мой и невестка, полагаю, тоже порадуются... Даже уверена, зная их расположение к вам... В добрый час, мой кузен и будущий внук! В добрый час!

   Густав почтительно поцеловал протянутую ему руку, но Екатерина привлекла и, как сына, поцеловала его ласково и нежно.

   - Один только вопрос хотела бы я вам задать, ваше величество. Самый главный... Как будет дело с верой моей внучки?..

   - О, государыня, в этом княжне будет предоставлена полная свобода. Я даю слово!

   - Если так, завтра же я приму вашего посланника, который сделает официальное предложение от имени не графа Гаги, а от Густава IV, Адольфа, короля Швеции, чтобы мы могли всенародно объявить о таком радостном событии... А сейчас зовите всех, ведите свою невесту. Мы объявим им большую радость!

   Молча, почтительно поклонившись, король двинулся к группе остальных гостей императрицы, которые издали наблюдали за необычайной сценой и не знали, можно им подойти или нет.

  

  

  

   Во вторник, 5 сентября, при дворе праздновалось тезоименитство великой княгини Елисаветы. Но этот семейный праздник потонул в других, более торжественных событиях, которые наполнили весь шумный день. Утром в блестящей аудиенции был принят посол шведский Штединг, который официально от имени короля Густава Адольфа просил руки княжны Александры Павловны.

   Конечно, согласие, данное при всех императрицей, было подтверждено матерью и отцом невесты, который для такого особенного момента должен был появиться среди блестящего двора своей матери.

   За парадным обедом провозглашались тосты. Жених и невеста сидели рядом, оба конфузились, особенно княжна, у которой порою даже слезы навертывались на глазах от смущения и неловкости. И, только встречаясь глазами с королем, она вся сияла радостью и улыбкой.

   Окружающие, щадя девушку, старались меньше обращать внимания на влюбленную пару. Шумный разговор кипел волной, спорили о разных предметах в нескольких концах стола, смотря по тому, кто там сидел. Зубов был героем дня и ликовал, пожалуй, больше, чем сам юный жених.

   Все признавали, что эта радость, оживившая не только двор, но и полубольную государыню, главным образом создана стараниями фаворита.

   Неожиданно среди обеда приблизился к нему дежурный офицер и что-то шепнул на ухо.

   - Ваше величество, там курьер от брата Валериана, из нашей победоносной армии, - почти вслух обратился Зубов к императрице. - Разрешите позвать сюда?..

   - О, непременно. Мне почему-то думается, что вести добрые. А за столом в такую хорошую минуту хватит места и приятным вестям, и вестнику... Просите.

   Зубов распорядился, и через несколько минут ему принесли пакет, который он быстро раскрыл, прочитал и передал государыне, которая радостно закивала головой, как только пробежала первые строки. Потом лицо ее несколько нахмурилось, но сейчас же приняло прежний веселый, ласковый вид.

   - Не тайна, что за вести получены из армии? - не утерпел, спросил регент.

   - О, пустяки. Брат пишет нам, что выиграл сражение, овладели еще одной персидской областью и главным в ней городом, Шемахой... А нового ничего нет...

   Регент незаметно переглянулся с лордом Уайтвортом, сидящим напротив него, и задвигал углами рта, как будто проглотил что-то не совсем приятное.

   Начались тосты и поздравления по случаю победы...

   - Вы все прочли, генерал? - как бы мимоходом спросила Екатерина, видя, что гости занялись разговором. - До конца?

   - О да, ваше величество. Там Валериан жалуется... Мало денег, мало войска... Не всю же армию сразу переправить туда. И без того он жалуется, что в этих диких горах трудно добывать провиант и фураж... А деньги?.. Мы после поговорим, ваше величество?..

   - Да, да, конечно... Пью здоровье моих героев-победителей, далеких, но близких нам!

   Тост был принят восторженно всеми, кроме самого Зубова. Ему даже словно не понравилось, что в эту минуту далекий брат на несколько мгновений занял внимание государыни и всех присутствующих.

   Обращаясь к Уайтворту, словно желая подразнить англичанина, он спросил:

   - Скажите, лорд, вы знаете, вероятно, те места... Теперь, когда они покорены, будет, конечно, легко, возведя ряд небольших крепостей, к весне докончить покорение всего Кавказа и потом перебросить к Анапе значительный корпус?

   - О, конечно, это было бы очень легко, если бы покорение действительно завершилось. Но кавказские племена - неукротимые враги. Их мало убить - надо повалить, чтобы они оставили ряды борцов... На этих кручах, на скалах... С ними сладить очень трудно, как было трудно нам покорять горные племена Индии...

   - Ну, там совсем иное дело. Вы бросали горсть солдат за тысячи, за несколько тысяч миль, через океан... Без резервов, без связи с королевством. А у нас другое дело. Путь лежит прямой, открытый от границ до самого сердца Кавказа. Армия наша неисчислима. Отвага ее оценена целым миром. Я не хвалиться хочу, но отдаю только должное.

   - Что же, я не спорю, если это так. Я плохой знаток в военных делах. Вот пусть другие...

   - Мое мнение, - заговорил прусский посланник генерал Граббе, - что с горцами труднее будет справиться, чем с персидским гарнизоном взятых уже крепостей. Они будут защищать свою волю, свои углы. А это самое опасное дело - воевать не с армией, а с народом, если он защищает свой дом...

   - Да мы и не тронем их угла. Пусть признают только власть нашей великой государыни, дадут нам свободный путь к берегу Черного моря... И будут жить не хуже, пожалуй, лучше, чем живут теперь, под властью своего шаха или султана... Силой мы их сломим. А потом дадим волю и мир. Зачем же им воевать, отчего не сдаться?

   - Ислам не велит, ваша светлость! - снова ядовито вмешался лорд Уайтворт.

   - Мы ислама и не тронем. В империи Великой Екатерины место для всякой веры. Крым служит примером тому.

   - Крым вовсе не пример.

   Спор разгорался, все вмешались в него.

   Только Павел сидел насупясь и молчал...

   С утра дул влажный южный ветер, который особенно влиял на великого князя. Он делался беспокойным, раздражительным или чувствительным до того, что мог расплакаться от каждого пустяка. И в дни, когда дул южный теплый ветер, ни летом ни зимой он не показывался никуда, опасаясь проявить чем-нибудь свое особенное состояние. Сегодня пришлось выехать, и Павел делал величайшие усилия, чтобы не прорваться как-нибудь. Все его раздражало. Казалось, все что-то имеют против него. Чувствуя постоянную робость перед матерью, не желая окружающим, которых почти сплошь считал врагами, дать против себя оружие, он упорно молчал, отвечая односложно, когда к нему обращались. Сейчас спор заинтересовал его. Павел даже забыл о своем тревожном настроении; то, что говорил Зубов, очень нравилось князю. Он, словно забыв постоянную антипатию к фавориту, порою одобрительно кивал головой, даже раскрывал рот, словно собираясь поддержать Зубова, но сейчас же сдерживался и молча следил за спором.

   Екатерина, умевшая замечать все кругом, уловила настроение Павла, пожелала использовать его и неожиданно обратилась к сыну:

   - Что же вы молчите? Все высказывают свой взгляд. Чье мнение вы разделяете, ваше высочество?..

   - Я?.. Что?.. Все?.. Как?.. Я согласен с мнением Платона Александровича, - очень любезно, глядя на фаворита, неожиданно для всех заявил Павел.

   Наступило мгновенное молчание. Павел постоянно держал себя очень осторожно с фаворитом, но не высказывал особенной любви, особенно с тех пор, как Зубов принял участие в планах о передаче трона юному Александру помимо отца.

   Может быть, и сватовство дочери, состряпанное Зубовым, как казалось всем, подкупило недоверчивого цесаревича. Но он открыто выразил дружелюбное отношение к Зубову.

   Все ждали, что ответит фаворит.

   - Разве я сказал какую-нибудь глупость? - вдруг негромко, правда, спросил наглый временщик у Моркова, сидевшего через стул от него.

   При случайной тишине эта фраза резанула всех, как пощечина, данная публично Павлу.

   Он, как и другие, очевидно, уловил, разобрал обидную фразу и только побледнел, как салфетка, которую теребил своей нервной рукой.

   Все сразу заговорили, словно не слыхали ничего. Сделал вид, что он ничего не слышит, и сам Павел.

   Обед продолжался своим чередом...

   Только Екатерина слегка укоризненно покачала головой, когда Зубов через несколько минут поглядел на нее, желая что-то сказать.

   Фаворит с виноватым видом, кротко улыбаясь, шепнул:

   - Сорвалось! Язык мой - враг мой, матушка государыня. Не буду больше...

   Когда после обеда все разбились на группы и подали кофе, невеста очутилась рядом с бабушкой.

   Вообще весь этот день княжна следила, как тень, за государыней, словно птичка, ожидающая напасти и жмущаяся под крыло большой, сильной птицы.

   - Иди, иди сюда, садись, моя малютка. Ты что-то очень любишь меня нынче. А, и вы здесь, господин жених. Я еще кое-что имею за вами, дети мои. Вот мы вас поздравляли, а по русскому обычаю... Но, но, не красней, малютка... Кофе нынче что-то горький мне подали... Ну, ну... подсластите его, дети мои...

   - Надо поцеловать невесту, господин Густав, - подсказала ему Мария Федоровна, тоже подошедшая к группе.

   - О, если это...

   Он сделал движение. Княжна сначала отшатнулась было, потом с тихой, трогательной покорностью подняла головку, подставила свои пылающие губки, и юноша впился в них первым долгим поцелуем, осторожно обхватив рукой талию невесты, точно опасаясь сломить ее, как нежный ароматный цветок, дыханием которого так сладко упивался сейчас.

   Когда уста их разомкнулись, княжна так и осталась, недвижимая, обессиленная, прильнувшая головой и плечом к широкой груди юноши. Потом словно опомнилась, вскинула руками к волосам, оправила их, хотя они были в полном порядке, кинулась к креслу бабушки и скрылась лицом у нее на плече.

   - Вот, вот... Чего ты это?.. При мне поцеловалась, при матери, с женихом... Это не беда. Без людей не целуйтесь... Ну, идите, гуляйте... Нечего вам тут.

   И любовным взором проводили обе женщины, мать и бабушка, молодую парочку, которая, словно охваченная незнакомой раньше близостью, прижавшись друг к другу, удалялась по хрустящему песку садовой площадки к последним цветам, доживающим свои дни на куртинах дворцового цветника...

   И часто потом, в течение четырех-пяти дней, аллеи Таврического парка, амбразуры глубоких окон, уголки Эрмитажа, тихие и удаленные от толпы, видели эту влюбленную парочку, рука с рукой, с горящими глазами, с устами, ищущими поцелуя во всякую минуту, когда можно сорвать его украдкой от людских завистливых глаз.

  

  

  

   Ярко озарены уютные покои Эрмитажа, но чужих нет никого.

   Государыня со своими обычными партнерами сидит за карточным столом. Зубов, черная и худая "злючка" Протасова, граф Строганов составляют партию. Рядом - круглый большой стол. Александр Павлович с женой и Варварой Головиной, Константин, граф Растопчин, оба брата Чарторыйских, Адам и Константин, граф Толстой и две дежурные фрейлины играют здесь в "секретаря". Громкий, беззаботный смех раздается при чтении некоторых особенно забавных, колких или чересчур нелепых записочек...

   Молоденькая, резвая Анна Федоровна, поссорясь со своим взбалмашным мужем семнадцати лет, сидит поодаль, наигрывает на гитаре новый романс, а Санти стоит рядом и показывает ей, как брать звучнее аккорды.

   И пухленькие, короткие еще пальчики пятнадцатилетней замужней женщины старательно захватывают переборы струн...

   Генеральша Ливен, Елена Павловна и Мария Федоровна готовят пасту из бумаги для слепков, которые любит делать императрица с античных медальонов, камей, потом наделяя своими снимками близких друзей.

   Регент и Штединг гуляют по обширному покою, разглядывая картины и медальоны, которыми увешаны кругом стены.

   В стороне, на небольшом диванчике за группой растений в кадках, сидит княжна Александра со своим женихом.

   Они забыли об окружающих... Девушка молча глядит на жениха, слушает, что он ей говорит.

   А юноша рисует ей картины далекой, любимой своей родины, бурное море, глубокие фиорды, незакатные ночи полярного лета... Говорит о своих планах, о будущих завоеваниях... Тень Карла XII не дает покоя юному мечтателю.

   - Я хочу сделать Швецию самым сильным королевством на севере Европы - понимаете, княжна? Будут две державы: Россия и Швеция... Когда-то перед шведскими викингами, перед удальцами Севера трепетала Европа. Карл наполнил славой своей полмира. Я не хочу ему уступить... Ради моей родины, ради вас я совершу много подвигов... Вы представляете себе, как это будет хорошо?

   - О да... Я вижу...

   Он много, долго говорит, она слушает и смотрит на него.

   Мать и генеральша Ливен наблюдают за парочкой, обмениваются взглядами, радостными улыбками.

   Мария Федоровна поднялась, подошла к регенту, который уже осмотрел все стены и, видимо, скучал:

   - Не желаете ли, господа, пойти покурить в диванной?.. Я знаю, вы привыкли, герцог... Вот прямо сюда... Первая дверь направо...

   Проводив мужчин, княгиня садится у небольшого столика, на котором лежит бумага, стоит письменный прибор, и начинает набрасывать строку за строкой... Все, что видит ее любящий, зоркий глаз матери, что радует ее сердце, она хочет передать своему мужу, который остался один в темном, мрачном и сыром Павловском дворце... Теперь, в эту минуту, всех любит и жалеет счастливая мать... Не виноват и Павел, что он родился таким слабым, болезненным, неуравновешенным в душе... Надо порадовать отца...

   И быстро скользит перо по бумаге, ровно, четко ложатся мелко написанные строки ласковой супружеской записки...

   Варвара Головина, оторвавшись от игры, прошла куда-то, вернулась. Ее на пути подозвала к себе государыня:

   - Ну, что, молодежь, весело вам? Смеетесь?

   - Очень... Уж не взыщите, ваше величество. До слез весело...

   - До слез? Если весело до слез, это ничего. А влюбленные как? Воркуют?

   - Уж половину гнездышка свили, ваше величество. Диваны вам растреплют, того и гляди...

   - Пускай... А то вчера, на обеде у Александра... Ты была? Как они? Что внучка?

   - Ох, просто ужас, ваше величество... Все старания генеральши Ливен оказались напрасными... Воспитание ее ни к чему не привело. Эта такая особа, наша маленькая Александрина... совершенно испорченная. Уединяется с молодым человеком... Верите ли, я подозреваю, что она даже целуется с ним, если выпадет удобная минутка...

   - Право? Не может быть?!

   - Мне кажется, я не ошиблась, ваше величество... А он?! Это дикий людоед какой-то, а не христианский государь... За ужином не пил и не ел ничего, как мы все. А пожирал глазами великую княжну. Как она цела осталась - Бог ведает.

   - Удивительно! Ну, ступай играй, секретничай там, болтушка. Только знай, что и твои секреты я все знаю... Потом, потом... Ступай...

   Звенит золото, переходя из красивых рук государыни к ее партнерам, которым она охотно проигрывает партию за партией... Звенят и рокочут мелодично, негромко струны гитары...

   Звучит за цветами юный голос короля, который делится с невестой своими грезами.

   И вдруг неожиданно он задает ей вопрос, словно мимоходом:

   - А скажите: когда нам придется в день коронации приобщаться, вы будете приобщаться вместе со мною, как королева моего верного города?..

   - Вместе с вами? Приобщаться, как вы?.. Конечно... Охотно... если это можно. И если бабушка на это согласна. Мы все слушаем бабушку...

   Темная тень мелькнула на бледном лице юноши короля. Но он быстро овладел собой. Снова ласково касается руки девушки, берет ее в свою руку и начинает новый рассказ о том, что было, что должно еще свершиться, чего никогда не было, но о чем он грезит порой...

  

  

  

   В этот же вечер Мария Федоровна приписала в записке, приготовленной для мужа: "Добрый и дорогой друг мой! Возблагодарим Господа: обручение назначено на вечер понедельника, в бриллиантовой гостиной. Обручать будет митрополит. После обрученья состоится бал в тронной зале. Маша".

  

  

  

   Накануне обрученья жених целый вечер провел в семье невесты один, без регента, который, словно неусыпный страж, сопровождал его всюду и везде.

   Под зорким взглядом сурового отца король невольно чувствовал стеснение, хотя Павел проявил особое внимание, почти нежность к будущему зятю.

   Только перед самым ужином, когда обе княжны, Мария Федоровна и король очутились несколько в стороне от других, обособленной группой, влюбленные заговорили живее, задушевнее.

   - Что нынче с вами? Вы, может быть, не совсем здоровы? - вдруг спросила юношу княжна, обычно никогда не задававшая вопросов; глаза ее с тревогой остановились на лице короля, вспыхнувшем от неожиданности.

&nbs