Жданов Лев Григорьевич - Под властью фаворита

ри... пьять!..

   Пока солдаты проделывали сложный прием подсыпки пороху на полку и брали на прицел, - толпа так и всколыхнулась, еще не веря глазам и ушам.

   - В камратов... целить... Ловко... Ай да товарищи! - послышались укоризненные голоса.

   Бабы с воем стали протискиваться вперед.

   - Нас-то, нас-то с детками хошь повыпусти, господин капральный! - молили они. - Нам-то за што погибать!.. Помилосердуй!..

   - Все выкади по один... А там руки вьязал все - и на кордегардий... Начальство будит разбираль...

   Бабы гуськом потянулись из дверей и, как овцы, давали себя связывать, протягивая руки, плача и причитая вполголоса.

   Мужики постарше тоже стали почесывать затылки и забубнили между собою:

   - Што уж тута!.. Видимое дело: помирать приходится. Надо начальство слухать... Ишь, сколько их набежало с ружьишками... Вали, робя... Пущай вяжут...

   И потянулись за бабами мужики, потом и парни. Скоро связанные по двое, по трое поясами, обрывками веревок, перевязями ружей, они стояли темною грудой тяжело дышащих фигур, по большей части с непокрытою головой, с раскрытой грудью, в одежде, изорванной во время свалки...

   Только парень-запевала с двумя-тремя товарищами не пошел за всеми, остался с матросами и гвардейцами. Они все быстро стали сваливать в одну кучу обломки столов, скамьи, пустые бочки, громоздя нечто вроде баррикады, стены между собою и нападающими. И в то же время осыпали бранью дозорных, подбодряя друг друга:

   - Вре-ешь!.. Мы не пойдем, как эти бараны, под обух!.. Сюды лезь... бери нас, немец... али стреляй всех... коли... А уж ежели...

   Речь оборвалась. С улицы в окна и распахнутую дверь долетели крики, шумные голоса... Кто-то, слышно было, валил толпой по площади, и шаги сотни людей гулко отдавались на промерзлой земле.

   - Братцы! Никак, наши! - первый смекнул Толстов. - Подмога, слышь!.. Гей, ты, у окна... Видишь, што ли, хто спешит! - обратился он к одному парню, который, наполовину высунувшись из узкого оконца, старался разглядеть, кто там спешит среди ночного мрака.

   - И то гляжу!.. Наши! - радостно отозвался парень и заорал в пространство что было мочи: - Вали сюды!.. Выручай своих!.. Стреляют драгуны нас ни за што ни про што!..

   Как рыба, он сделал несколько порывистых движений всем телом, пролез в узкое оконце и скрылся за ним, спеша навстречу подмоге.

   Несколько солдат и матросов, следуя его примеру, стали протискиваться в это и другие три-четыре оконца, чтобы скорее выбраться из западни на волю. Уходя, они кричали оставшимся:

   - Мы сзаду напрем на драгун треклятых!.. Все разом... Вы держитесь тута малость... Мы им покажем!..

   Капрал видимо растерялся.

   - Эта завсем бунд... Там што такой? - обратился он к драгуну, который появился на пороге из ночной темноты. - Кто там бежит ишо?..

   - Так што подвалили своим на помочь камраты с ружьями... матросни не мало... И мужики с дубьем... Сотни три всех, почитай... Надоть помочь и нам звать, ваше скородие... Неустойка выходит...

   - Бей барабан тревог... Трубить на сбор!.. Пока будем оставляйт эта сволочь! - решил Гольмстрем.

   Прозвучала команда. Драгуны собрались в ряды и, сделав оборот кругом, стали быстро удаляться от харчевни в сторону, противоположную той, откуда темной лавой надвигалась помощь осажденным...

   - Га!.. Наутек пошли! - загоготали оставшиеся в харчевне солдаты и матросы. - Испужался, бусурман треклятый... Улю-лю-лю!.. Лови его!..

   И со свистом, с реготом, с шумом высыпали они на простор темной площади, громко заорали подходящим друзьям:

   - Спасибо, братцы... Нечего торопиться... Вишь, сбежало драгунье дырявое!.. Хо-хо-хо!..

   Свист, хохот и неистовое улюлюканье смутило даже тяжелый, темный мрак этой ненастной, тревожной ночи. Кое-кто стал развязывать баб и мужиков, которые понуро и молчаливо ожидали, чем кончится вся эта передряга, не ими затеянная, но едва не принесшая много новых мук и горя этим тихим, безответным людям, темному стаду людскому...

  

  

   Прошла еще неделя.

   Всю ночь не спал никто во дворце. Суетились люди, врачи дежурили у постели больной государыни. Придворные из более близких приезжали и уезжали.

   На тревожные вопросы: "Что с государыней?" - получался печальный ответ: "Плохо по-прежнему, но есть еще надежда..."

   Настало утро 17 октября. Медленно, печально потянулся день...

   Цесаревна Елизавета, ночевавшая в покое, соседнем с опочивальней Анны, - так и не уехала к себе. О Бироне и говорить нечего. Он почти не отходил от больной. Жена его и дети с рассветом тоже были вызваны во дворец.

   - Надо быть вам здесь на всякий случай... Вдруг опомнится государыня и спросит кого-либо из вас, - отрывисто пояснил жене герцог.

   Лицо у него было бледное, отекшее, глаза воспалены, словно он не только провел бессонную ночь, но и сам страдал затаенной болезнью...

   Быстро промелькнул пасмурный зимний день. Но людям, томившимся в стенах затихшего, печального дворца, он казался бесконечным!.. Кто был близко к опочивальне больной, вздрагивал ежеминутно от стонов и криков Анны, которую терзали жесточайшие колики. Сначала все снадобья, даваемые ей Бидлоо и де Гульстом, ее любимыми врачами, казались бесполезны. Но вот к вечеру, когда стали надвигаться ночные тени на дворец и на всю словно притихшую столицу, повелительница обширного царства, воющая и стенающая от боли, как самая простая служанка, молящая врачей убить ее скорее, если нельзя прекратить муку, - эта страдающая женщина, метавшаяся на постели, как огромная рыба, выброшенная на сушу, покрытая клейким, холодным потом, перестала понемногу вопить, стенать и затихла понемногу. Боли стали много легче. А может быть, просто и притупилась чувствительность организма, истощенного муками, одурманенного разными наркотическими снадобьями, какие давали Анне врачи.

   Другая давно бы впала в забытье от всех микстур, принятых Анной. Но императрица, могучая телом, только почувствовала, что легкая дремота охватывает ее впервые за сорок с лишним часов.

   Багровое от натуги лицо ее сразу побледнело. Большие мешки и синие, почти черные круги выявились под закрытыми глазами. А опущенные густые ресницы кидали на это помертвелое лицо еще большую тень, усиливая его сходство с мертвым ликом. Но грудь больной тихо и ровно вздымалась, руки, раскинутые по постели, слегка вздрагивали порою, и Бидлоо, дежуривший эти часы у постели государыни, облегченно вздохнув, шепнул Анне Леопольдовне, которая почти все время проводила вместе с врачами в этой опочивальне:

   - Засыпает... Теперь поспит немного... Боли смягчились. Подите и вы отдохните, ваше высочество!..

   - Нет... нет!.. Я не устала... Я только выйду в соседний покой... Тут так душно... Я буду там!..

   И на цыпочках вышла она из опочивальни.

   Рядом, в небольшом покое, сидела Елизавета у пылающего камина и тихо о чем-то беседовала с леди Рондо, женой английского министра-резидента. Герцогиня Бирон дремала тут же, пригретая огнем, уютно пристроясь всей своей тучной фигурой в широком, мягком кресле. Две дежурные дамы, сидя поодаль у окон на мягких скамьях, тоже порой замолкали и, задремав, вскидывались через мгновенье, снова лениво, вяло продолжали прежний, негромкий разговор.

   - Легче немного государыне! - кинула Анна Леопольдовна Елизавете вполголоса фразу в ответ на немой, вопросительный взгляд цесаревны. Усталой походкой подошла к дивану, стоящему у стены против окон, поправила брошенные тут расшитые подушки, улеглась, потянулась с наслаждением и через несколько мгновений уже уснула.

   Бидлоо, проводив Анну Леопольдовну, тоже почувствовал, что он совсем изможден. Но лечь тут, в опочивальне больной, или подремать даже сидя в кресле - этого нельзя...

   Вооружив сухой, горбатый нос огромными очками в круглой золотой оправе, Бидлоо развернул тяжелый фолиант в кожаном переплете, принесенный с собою на бесконечное дежурство, и в десятый раз стал перечитывать мудрую книгу Аверроэса, одного из отцов врачебной науки.

   Среди полной тишины четко тикали часы на камине, изредка тонко позвякивая ослабелой пружиной. Трещали дрова, подкладываемые в камин шутом... Дыхание спящей, прерывистое и хриплое, как-то сливалось с окружающей тишиной, оттеняя, но не нарушая ее. Медленно текли минуты. Прошло около часу.

   Вдруг рука Анны вздрогнула, императрица попробовала во сне зашевелиться, не смогла, слабо застонав и раскрыв на мгновенье глаза, снова сомкнула их, обеспокоенная слабым светом свечей, защищенных зелеными колпачками; пересохшие губы едва зашевелились, почти беззвучно лепеча что-то.

   - Пи-ить! - скорее догадались, чем услышали просьбу больной окружающие.

   Шут первым бросился к столику, на котором стояли лекарства и графин с питьем. Но дремлющая до сих пор Салтыкова тоже мгновенно прокинулась, поняла и быстро налила в стакан питье из графина. Осторожно придерживая затем тяжелую голову Анны, Салтыкова приблизила стакан к самым губам больной.

   Два-три судорожных глотка... и снова откинулась на подушки эта мертвенно-бледная голова с подтеками вокруг глаз, которые так и не разомкнулись.

   Бидлоо, поспешивший также к постели, осторожно коснулся отекшей руки, желая посчитать пульс.

   - А... Ты здесь все... не ушел!.. Добро. Не оставляй меня, слышь. Я хочу быть здорова! - с неожиданным приливом сил порывисто заговорила Анна, полуоткрывая глаза, тусклые и стекловидные теперь.

   - Да поскорее подымай, слышь!.. - продолжала она, шевеля в такт словам опухшими пальцами. - Колотье прошло, слава Христу. Ты помог, спасибо... А теперь и совсем на ноги поставь скорее... Знаешь: страшно мне было. Думалось уж - помру! Так рано, и до пяти десятков лет не дотянула. Десять годков всего и поцарила!.. Што тут... Много ль. Вот была здорова и лет не считала... И не думалось. А теперь - все на ум идет. Жить хочу, слышь! - со стоном выкрикнула Анна. - Гляди: оздоровею - озолочу! Не то графом - герцогом... принцем сделаю... Слышь! О-ох! Слава Христу: боли-то нету... колотья треклятого этого... О-ох! Да штой-то все молчат, ровно куклы осиновые! - вдруг раздражительно прозвучал голос больной. - Глазами, знай, водят и ни гугу!.. Терпеть, слышь, не могу, коли молчат! Я и проснулась-то от тишины от вашей. Во сне страшно мне стало: тихо кругом, ровно в могиле. Што ж вы онемели все!..

   Разом заговорили окружающие, вспомнившие, что государыня больше всего не терпит, когда кругом нее тишина и все молчат.

   Но общий, внезапный и неуверенный говор покрыл визгливый голосок шута.

   Нос схватил опахало Салтыковой, сунул его себе сзади, под фалды кафтана, в виде хвоста и, став на четвереньки, стал, словно кот, тереться у постели, мурлыча и мяукая и приговаривая в одно и то же время:

   - Мьяу!.. О-ох, не серчай ты, Грозный царь Иван Васильевич!.. Мур-р-р... Не вели казнить, дай слово молвить!

   Анна слабо улыбнулась.

   - "Васильевич!" Да, да, да!.. Так меня в девушках еще... у матушки еще... один блаженный святой человек прозывал... Царство мне, видно, тогда уж пророчил! Вот кабы жив он был, я знала бы: долго ль и хворать мне еще... Он бы и тебя за пояс заткнул! - обратилась она к Бидлоо. - Да, "Василич!" Да, уж не такая я "грозная"... Я - добрая. По мне, и не казнить бы ни одного человека... А надо... Што уж тут!

   - Вестимо, добрее тебя нету! - подхватил Нос. - Да и не ты казнишь, судьи твои праведные. Правители да управители... На них и грех. А ты - добрая! - махая опахалом-хвостом, поддакивал шут. - Вот и Котишко-Мурлышко тебя любит!.. Мр-р-р... мр-р-р-ру... мьяу!..

   - Поди ты... надоел! - с гримасой проворчала Анна и обратилась к Салтыковой: - Ты што, мать: али уж зареклася нынче ни словечушка не молвить?.. Вот не стало моей Новокщеневой... Бусурманка прирожденная, а по-нашему каково бойко лопотала, без умолку просто! Приятная была женщина. Да еще княжна Вяземская, тоже говоруха изрядная. Да померли... Ишь, как невпору. Вот я больна - и разговорить меня некому. Тяжко мне, а сама должна языком трепать... да...

   - Ох, матушка! - угодливо затараторила Салтыкова. - Я лишь не хотела твоим речам мешать, государыня ты моя... А посказать много есть!.. Еще сколько даве осталося недосказано... Как уснуть изволила, кормилица!.. Вот, утречком еще нынче, кака оказия приключилась: в караулке-то ахфицер... Красивый такой, видный малый... Тревогу вдарили, што цесаревна наша, Лизаветушка-матушка мимо едет... Он, ахфицер-то, и выбежал к своей ширинке... Ан впопыхах-то на пратазан-то и напоролся... Еле тут же душу Богу не отдал!.. Може, уж и не жив...

   - Кое место себе пропорол, малый-то? - закрыв глаза, задала вопрос Анна. - Надо бы ему способие послать. Слышь, попомни, тетушка!..

   - Попомню, родная! - быстро закивала головой Салтыкова. - А тебе што, батюшка! Не пойму! - обратилась она к Бидлоо, заметив, что тот ей делает какие-то знаки. - Повыйти хочешь... так иди себе... Мы тут побудем при государыне...

   - Веселое надо говорить ее величеству... а не такое! - шепнул ей врач, подойдя поближе.

   Наивная старуха только досадливо отмахнулась от врача, словно от мухи, и продолжала тараторить:

   - А то еще анамнясь... вот забавушка была!.. Приехал князек Гагарин к своей разлапушке. А князенька Мещерский, муженек-то, проигрался в пух да пораней обычного и объявился домой... Накрыл обоих - на постельке, на тепленькой рядком лежат!.. Ну, известно, дискурсы всякие пошли... "Стыд, мол, на всю фамилию. Мы-де Рюриковичи!.. Мол, и убить могу обольстителя... Али там выкуп взять, какой полагается!" А тот-то, Гагарин, и спроси: "Какой выкуп?" - "Да уж не меней трех тысяч... за такой конфуз! И штобы нихто не знал..." - "Добро! - говорит махатель-то. - Со мною вот шесть тыщ. Так вы уж и завтра не мешайте нам... А теперь, с Богом!" Взял муженек покладистый у Гагарина денежки, партию доигрывать поехал!.. Каково!..

   - Проказник, этот князь Андрей! - улыбаясь слабо, похвалила Гагарина Анна.

   - А еще што я слыхала... истинно дива достойно! - сыпала дальше говорунья. - В казенный день, когда наказывать полагается на торгу, девку ль, бабенку ли одну стегать надо было... За дела за воровские. Она и молит: "Ноне час мне приспел... рожать надо! Ох, не бейте! Неповинную душу забьете во чреве!" А по виду и не знать, што уж пора ее настала... Брюхо-то не больно велико. И не послухали, повели рабу Божию... А она тут на месте, как первые кнуты хряпнули, возьми, тройню и родила!..

   - Што ты... Да неужто... бедная! - сразу потемнев, откликнулась больная.

   - Вот разрази меня Господь!.. С перепугу ль это она... Али назло, штобы свое доказать... взяла да и рассыпалась... да тройню... И все живы, слышь!

   - А девку, што же... простили?

   - Зачем ее прощать... Пороть еще будут, допарывать, как полегче ей станет! - успокоительно проговорила Салтыкова, не замечая, как волнуется больная. - Уж, что полагается, девка получит свое!..

   - Нет... Нет... Не позволю... Простить... Не сметь!.. - порывисто заговорила Анна. - Бог за нее, видно, и меня карает... Пусть так ее сошлют, не бивши!.. Скажи там Маслову али...

   - Да што ты, государыня-матушка! - наконец сообразила Салтыкова. - Што с тобою!.. Никак, и, слезки на очах! Скажу... скажу... Да ничего такого и не было!.. Все приврала я... Только бы потешить тебя малость!..

   - Нет... Нет!.. Штобы не стегали... За меня пусть помолится девка та несчастная!.. Нет...

   Нос в это время, видя, что Бидлоо настойчиво делает знаки Салтыковой, предлагая ей молчать, - снова выбежал из своего угла и завертелся перед постелью больной.

   - Мьяу... мур-р... А Котишко-Мурлышко ноне по дворцу бегал... да што слышал, што видел!.. Мьяу!.. "Сам-то" с самою поссорился... Он-то ей...

   Тут Нос, став на ноги, принял осанку Бирона и его голосом заговорил:

   - "Надоела ты мне... Ишь, какая толстая да рябая! И прет тебя, разносит во все стороны!.. Лучше б ты хворала, а государыне быть здоровой!" А она ему этак-то на ответ: "Известно, окроме государыни, ты ни жены, ни детей знать-ведать не желаешь давно!" - "И не желаю! Она - солнце в небе, а ты - истинная мразь! - Это герцог-то ей. - Я моей царице по гроб слуга. А ты мне ненавистна, жена постылая! Марш на место, сторожи: как там все при ненаглядной нашей... Хорошо ли да ладно ли!.." И-и поплыла моя утица... так, вперевалочку... - подражая походке герцогини, заковылял по комнате Нос. - Чай, и сейчас сидит поблизу, носом своим толстым клюет спросонья. Уж и спать здорова, толстая корова!..

   И он раскатился мелким смехом.

   - Правда!.. Так ты все и слышал! - видимо довольная, спросила Анна, грозя шуту. - Чай, прилыгаешь больше половины, коли не все врешь!.. А...

   - Вот провалиться бы мне на том месте! - с забавной ужимкой отскочив назад, забожился шут. Потом сразу очень яростно, но негромко, чтобы не потревожить больную, закричал, как пес, поставя свой хвост-опахало палкой... Тут же опустил его, выгнул спину горбом, зафыркал, замяукал, как озлобленная кошка, отбивающая пощечинами нападение сердитого пса.

   Анна полуприкрытыми глазами несколько мгновений следила за потешной сценой, изображаемой любимцем-шутом, и вдруг мгновенно уснула, как это теперь с ней часто случалось.

   - Мья-яу!.. Фр-р-р... фр-р-р... Гау-гау! - сразу понижая голос, продолжал все-таки гудеть Нос, зная, что если совершенно замолчать - больная немедленно проснется. И только постепенно он прекратил свое представление, а вместо него повела негромкую, монотонную речь Салтыкова, нижа одно за другим слова, почти лишенные всякого смысла, лишь бы в чутком сне Анна слышала чей-нибудь говор...

   Бидлоо вернулся к своему фолианту. Нос - забился почти под полог, в ногах кровати. Жизнь снова замерла в слабо освещенной опочивальне, если не считать невнятного бормотанья Салтыковой, напоминающего скорее жужжанье усталого, отяжелелого шмеля, чем живую человеческую речь.

   Как раз в эту минуту Бирон, пройдя потайным ходом, проложенным в толстой дворцовой стене, очутился перед незаметным отверстием, "глазком", проделанным так, что из темного, узкого хода можно было видеть, что делается в опочивальне у государыни.

   Найдя, что здесь все в порядке, герцог заглянул во второй "глазок", выходящий в смежный с опочивальнею покой, где его жена и Анна Леопольдовна сладко дремали на своих местах, а цесаревна вела тихий разговор с леди Рондо.

   Приложив ухо к незаметному отверстию в стене, скрытому снаружи складками штофных обоев, Бирон старался разобрать: о чем толкует Елизавета с англичанкой, пользующейся у нее особым доверием. Но те, вероятно памятуя, что во дворцах и "стены имеют уши", - вели беседу так негромко и однотонно, что ни единого слова не вырывалось поотчетливее из общего невнятного жужжания двух сдержанных женских голосов, поочередно нарушающих полную тишину слабо озаренного покоя.

   С досадой повернувшись, временщик направил на темную стену прохода со стороны опочивальни тонкий луч света из потайного фонарика, который и озарил ему тесный, извилистый путь в этом коридоре, проделанном в толще стены.

   Различив небольшую скобу, Бирон нажал на нее. Повернулась часть стены, образующая в то же время заднюю стенку большого шкафа, стоящего в дальнем углу опочивальни Анны.

   Стенка, пропустив фаворита в пустое пространство шкафа, повернулась на шпиле, управляемая пружиной. Бирон сунул свой фонарик в карман, нащупал внутреннюю скобу дверей шкафа, нажал - и дверь распахнулась.

   Шут своим тонким слухом первый услышал шорох за дверью шкафа, прикрывающего потайной ход. Но он, хорошо зная, чья фигура сейчас появится в раскрытых дверях, только постарался лучше укрыться за складками полога от гостя, питающего особенное нерасположение к горбуну.

   Бидлоо, увидев неожиданно появившегося герцога, хотя не удивился и не испугался, также зная тайну шкафа, но невольно нервно вздрогнул. Встал и отвесил почтительный поклон подходящему фавориту.

   Салтыкова, продолжавшая в полусне машинально бормотать свои россказни, увидя Бирона почти у самой постели, и не задалась вопросом: как он появился здесь. Она вскочила и тяжело проделала обычный придворный реверанс.

   Бирон, едва кивнув головою в ответ на поклоны, подошел поближе к больной и стал прислушиваться к ее тяжелому дыханию. Потом обернулся к Бидлоо и с деланным участием, стараясь придать самое ласковое выражение своему гордому, надменному и грубому лицу, спросил по-немецки:

   - Что... устали, любезный наш эскулапус!..

   - Ваша высокогерцогская светлость... - начал было самым почтительным тоном опытный царедворец-врач.

   - Э!.. Бросьте-ка вы эти величанья. Будем просто людьми! - нетерпеливо дернув головой, перебил Бирон. - То, что волнует и меня, и миллионы людей... здоровье нашей государыни - оно сейчас в ваших руках. Так что ж тут нам разводить церемонии... Сидите... И я сяду здесь! - опускаясь у столика и почти силой усаживая врача, продолжал Бирон. - А что книга?.. Пари держу: масонские бредни... Ну, так и есть! - кинув взгляд на заглавие и странные рисунки между текстом, решил герцог из конюхов и с дружественной укоризной покачал головой, глядя на смущенного врача.

   - Неизменный мечтатель!.. Ну, а как наша дорогая государыня? - уже с настоящей тревогой быстро задал он вопрос, впиваясь взглядом в невозмутимого голландца. - Хуже... лучше ей?.. Только правду прошу говорить... Сейчас мне необходимо это знать для пользы государства. Понимаете. Говорите правду... хоть бы и самую плохую. Те не слышат! - кивая на Анну и Салтыкову, успокоил он смущенного таким прямым вопросом врача. - Они обе спят... Старуха бормочет что-то спросонок... А государыня, слышите, как дышит тяжело... Мне одному скажите... Больше никому... Что же вы молчите?.. Или... уж слишком дело плохо...

   Врач медленно, печально покачал своей облыселой головой с выдавшимися висками.

   - Во-о-от как!.. Сколько же может это еще протянуться?.. Недели две?.. Нет?.. - роняя вдруг голос, срываясь, словно захлебываясь, испуганный в свою очередь, забормотал Бирон, бледнея до самой шеи, такой красной и вздутой всегда. - Неделя?.. Того меньше! - уловив отрицательное движение, совсем растерянно проговорил он. - Три... четыре дня?.. Даже меньше?.. Сколько же?.. Говорите скорее, скорее, скорее! - совсем грубо ухватив за локоть старика, тормошил его растерянный временщик.

   Голос его, хрипло сорвавшись, умолк. Только рука еще нервно теребила Бидлоо, но и пальцы вдруг застыли, едва тот заговорил медленно и печально:

   - Сердце совсем плохое у нашей высокой больной, кое-как я поддерживаю его работу. Сами изволили видеть, ваша светлость: государыня то и дело засыпает... Очень плохой признак. Можно ждать каждую минуту несчастия... особенно если какое-нибудь волнение... Хотя мы всячески стараемся уберечь, как вы сами знаете, ваша светлость!.. Я понимаю: интересы государства требуют известных решений... Придется волновать больную таким неприятным для нее вопросом... И я ни за что не ручаюсь! - качая головою и разводя руками, в покорном отчаянии проговорил врач. - Ни за день... ни за один час не ручаюсь, ваша светлость!.. Единый Бог может явить здесь свое чудо... Вы видели, ваша светлость, вчера - ночь целая без сна... Такие муки!.. Нынешний тяжелый день. Надо было успокоить эти ужасные колотия... Если они еще вернутся... Господи, что мне делать! - с полным отчаянием беззвучно всплеснул руками этот всегда спокойный, сдержанный человек. - Верите, ваше сиятельства, если бы не эта вот микстура... последнее решительное средство... Без него, пожалуй, вчера уж наступил бы конец!.. Сердце плохое!.. Такое плохое - и в сорок пять лет!.. Удивительно: с чего бы это!.. Но вы видели, ваша светлость, я все, что мог...

   - Больше даже, чем могли, мой любезный Бидлоо, гораздо больше! - уже снова овладев собою, покровительственно заговорил фаворит, принимая свой обычный высокомерный вид и тон. - Вы не только врачевали - вы сострадали больной, как ближайший друг. Мы не забудем того, поверьте!.. Бирон вам говорит...

   - Ваша высокогерцогская све...

   - Теперь еще маленькая просьба! - перебил излияния польщенного врача временщик. - Там сидят и ждут наши дамы. Они и так измучены... А помощи от них получить ведь невозможно. Так вы и сами ступайте отдохните... я подежурю немного за вас...

   - Слушаю, ваша светлость!..

   Догадливый старик вскочил с места и быстро двинулся к дверям, но его остановил голос фаворита.

   - И... вот еще... Уверьте там... их всех, что можно пойти отдохнуть... Что тут себя гораздо лучше чувствуют! - негромко, но внушительно наставлял врача герцог, подойдя к нему почти вплотную. - Что... есть надежда на... спасение... Словом, после, в свое время... Когда будет нужно, мы велим пригласить этих бедняжек, не так ли, майн гер!.. А теперь человеколюбие внушает дать им покой... И влить надежду... чтобы души их, столь нежные, не надломились от непрерывной печали... Не так ли! - значительно глядя в глаза умному старику, закончил речь Бирон.

   - О, конечно... Я понял... Доброта вашей высокогерцогской светлости равняется...

   - Вашему искусству и проницанию людей! - закончил Бирон, не давая договорить Бидлоо. - Идите с Богом! Что надо давать нашей больной, вы говорили... Вот это?.. - тихо спросил он, неслышно подойдя к столику у постели, уставленному лекарствами.

   - Вот из этой склянки! - также тихо подтвердил врач. - Каждые полчаса тридцать капель на рюмку воды. Больше не надо... Явится слишком сильное возбуждение - но зато наступает потом упадок сил весьма опасный...

   - Каждые полчаса... по тридцать... понимаю. Не забуду. А если спит, вот как сейчас?.. Разбудить и дать?..

   - Можно... Если только нужда есть сообщить что-либо ее величеству особливо важное. А то государыня принимает питье почти и не просыпаясь... В полузабытьи - то есть в полусне! - поправился врач, поймав тревожный взгляд фаворита. - Выпьет - и снова задремлет... Если сама не изволит проснуться от чего-либо... Вот и все! - уже пятясь к дверям, закончил Бидлоо, почтительно откланиваясь герцогу. - Я часок-другой прилягу, с разрешения вашей светлости... Кто знает, может быть, и нынче придется всю ночь!.. Голова и будет у меня посвежее... Простить прошу уж меня, ваша светлость!..

   - Ну, оставьте... О чем толковать. Я же вас прошу... И еще... Вы не думайте, что я забыл вашу просьбу насчет сына, я хорошо помню... И не это одно готовим мы для вас, любезный Бидлоо... Заслуги, подобные вашим... их надо ценить высоко... - провожая до порога старика и закрывая за ним дверь, ласково говорил ему Бирон. Но едва тот скрылся за дверью, герцог быстро повернулся и двинулся к Салтыковой.

   Бидлоо, войдя в покой, смежный с опочивальней, был окружен дамами, сидевшими в нем. Они засыпали тревожными вопросами врача.

   Старик буквально повторил им то, что ему приказал Бирон, вежливо откланялся и ушел. Дамы сгрудились у дверей опочивальни, не решаясь все-таки уходить.

   А там герцог уже разбудил Салтыкову и тихо, но настоятельно заговорил:

   - Ступайте, отдохните немного... Я здесь посижу... Я спал. Все будет сделано. Поберегу нашу государыню, можете быть спокойны... Тяжело видеть, как вы устали...

   - Што уж... Я уж!.. Да, слышь, как же вы уж, ваша светлость, туда... А вдруг с государыней какое приключенье... алибо нужда...

   - Ничего не будет! - еще настоятельней, хотя и мягко по возможности заговорил фаворит. - Я толковал тут с врачом. Хвала Богу, пошло на поправку. Видите, спит спокойно...

   - Ох, да... Все так-то... Поговорит, поговорит малость да глазки и заведет!.. Все так-то... Ну, да коли дохтур сказывал... я пойду, пожалуй... Может, дежурную фрейлину оттуль послать?.. Нет!.. Ну, и не надо... Пойду...

   Едва тучная фигура тетки государыни показалась в дверях опочивальни - все бывшие рядом дамы так и обступили Салтыкову.

   - Ну, што... как, тетушка? - прозвенел напряженный, грудной голос Елизаветы. - Лучше ль сестрице иль нет?..

   - Как государыне?.. Кто там у нее?..

   - Вы отдыхать идете, или понадобилось что-либо? - совсем разогнав прежнюю дремоту, наперебой с другими задавала вопросы Анна Леопольдовна.

   - Ах, батюшки... - не зная, кому первой ответить, растерялась старуха. - Сдается: дал Господь, полегше государыне-племянушке!.. Уснула вот - сейчас. Герцог там-то... Посторожить взялся твой-то! - обратилась старуха к толстухе Биронше. - Да малость и я... тово... ноженьки-то хошь вытяну. Старые они у меня. Затекают, беда! Да и Богу помолюся за здоровьице за Аннушкино. Не с чего ей еще помирать. Не старуха, поди... Да крепкая какая небось, дал бы ей Господь... Авось!..

   - Господи!.. Дай Господи! - молитвенно зашептала герцогиня Бирон и затем кивнула на фрейлин: - Не послать ли этих в опочивальню?

   - И-и, нет! - остановила Салтыкова. - Сам не приказывал. "Посижу!" - говорит. Може, апосля и потолковать им надо... правительства касаемое! - высказала предположение сообразительная старуха.

   - Ну, конечно... Мы здесь посидим... - снова решительно опускаясь в кресло у камина, объявила Елизавета. - Может, позовет из нас кого сестрица...

   - А я с вами! - усталым голосом обратилась к Салтыковой Анна Леопольдовна, потирая покраснелые веки. - Сил нет!.. Плохо еще мне... Тетушка! - повернувшись к Елизавете, попросила она. - Пришли за мною, милая, ежели тут што, не дай Господи... Я и раздеваться не стану... Так полежу. На Ваню взгляну... на малюточку мою... Так уж я пойду! - поймав ответный кивок Елизаветы, заключила принцесса свою усталую, лениво-медлительную речь и ушла за Салтыковой.

   - Может быть, прикажете и мне удалиться, ваше высочество! - скромно обратилась леди Рондо к цесаревне. - Я, как лицо постороннее, могу мешать...

   - Нет, нет! Вы не чужая! - успокоила ее Елизавета. - Побудьте, если не слишком утомлены. С вами веселее. Сядем здесь... Расскажите еще что-нибудь!..

   И снова полилась тихая беседа, в которой дремлющая герцогиня Бирон почти не принимала участия.

   Между тем в опочивальне у Анны Бирон стоял у изголовья постели, устремив тяжелый, понурый свой взгляд на бледное, опухшее лицо спящей. И она во сне почуяла этот взгляд, зашевелилась, слегка застонала и приоткрыла слегка пересохшие губы, зашевелила ими, еще не поднимая набрякших, темных век.

   - Государыня... что с тобою! - ласково и внятно заговорил фаворит. А рука его уже протянулась к намеченной заранее склянке. Быстро наливая в рюмку воды, принимаясь отсчитывать капли, он так же отчетливо и ласково продолжал:

   - Не надо ли чего?.. Прикажи, моя царица!..

   - Пи-ить! - слабо прозвучало в ответ.

   Тридцать капель давно было отсчитано в рюмку... Подумав мгновенье, он решительно продолжал свое дело, и десять - двенадцать лишних капель окрасили совсем в молочный цвет воду. Осторожно подал он питье, держа рюмку у самых губ. Анна выпила, слегка закашлялась и, снова сомкнув полуоткрытые глаза, затихла на несколько мгновений.

   Но действие питья, да еще данного в усиленной дозе, быстро сказалось.

   Лицо Анны слегка оживилось, веки раскрылись решительнее, и глаза блеснули почти здоровым сиянием, остановясь на любимце.

   - Здесь ты все, герцог!.. Вот спасибо: навещаешь недужную... - слабо заговорила она и сделала движение.

   Бирон угадал, чего желает Анна, приподнял ее и полуусадил на взбитых подушках. Больная уже гораздо живее заговорила:

   - А может, дело есть какое... важное... сказывай. Мне много получше вдруг стало с чего-то. Силы прибыло... Легче самой... Говори!..

   - Нет... Дел пока никаких! - медленно, словно обдумывая каждое слово, начал Бирон. - Просто хотелось тут побыть... Поглядеть самому за моей государыней... Поберечь ее сон!.. Лекарь объявил: "Хвала Богу, на поправку пошло..." Я и обрадовался... И вот...

   Он закончил неопределенным жестом. А упорные, маленькие, сверкающие глаза фаворита продолжали сверлить лицо больной.

   Лишнее количество капель, умышленно данное им Анне, повлияло очевидно. Лицо больной все больше оживлялось, голос прозвучал почти с прежней силой, когда она, не давая даже кончить герцогу, заговорила не то с доверием, не то тоскливо:

   - Ну, поправлюсь?.. Спасибо тебе, Яган. От тебя всегда лишь одно доброе слышу и вижу... Ну, дал бы Господь!.. Ох!.. Правда, вот и дышать легче... А то... ох! Страшно подумать... Ежели час мой настал, а я... и покаяться-то порядком не поспела...

   - В чем каяться, государыня! Душа твоя чиста перед Всевышним. Если и было что - мы одни, слуги твои лукавые, в том виноваты. Не так исполняли, как ты приказывала. А сама ты... безупречна!.. Вот и теперь... какая туча подымается... Разве от тебя!.. Мы одни виноваты.

   Лукавая речь временщика достигла цели. Анна насторожилась, затревожилась, даже заметалась головою и телом на подушках, словно пронизанная ударом электрического тока.

   - Что... что такое!.. Сразу говори... не томи, Яган...

   - Рады враги, что ты больна! - наклоняясь к ней, угрюмо и таинственно заговорил Бирон. - Прямой власти у меня нет, как и не было... Значит, и считаться со мною не желают... Хотя и знают, что к облегчению идет твоя болезнь, а все свое твердят: "Наследника трона не ведаем. Надо наследника нам законного!.."

   - Как нет!.. Дан же манифест... Я приказывала Остерману... Мне приносили, помню... Читали... Все как надо. Где лист?.. Иванушке сукцессия полная дана. Где бумага?

   - Вот она! - взял быстро с соседнего стола лист и подал его Анне Бирон. - Не изволила подписать его еще. Колики внезапные приступили...

   - Давай... давай, подпишу, пока силы! - заторопилась больная, словно сама не доверяя приливу бодрости после полного изнеможения. - Ему должна передать трон. Обещала перед Господом, еще как родился он только!.. Надо исполнить клятву. Давай...

   Взяв дрожащими пальцами перо, поданное Бироном, Анна приподнялась с помощью фаворита чуть повыше и на листе, лежащем перед нею, на коленях, на небольшой подушке, подложенной услужливою рукою любимца, кое-как вывела внизу всем знакомый, неровный дрожащий знак своей царственной подписи: Анна.

   - Вот... Бери... объяви... отдай министрам... Сенату... Теперь крепко дело... Присягать вели наследнику... При мне бы еще... немедля... вот... Вели немедля!..

   И, довольная, но обессиленная порывом, Анна уронила тут же перо на белые подушки, где зачернели пятна, а сама откинулась назад, тяжело дыша. Но Бирон не успокоился. Только половина дела была закончена. Оставалась вторая, самая трудная, опасная. Но он решил идти до конца и с покорной грустью заговорил:

   - Как я велю... Кому?.. Кто меня послушает... Особливо в этот тяжкий час... Знать меня не пожелают... Твоим именем, бывало, и то не всегда слушали строптивые вельможи ваши русские... А ныне, как ждут, что тебя не станет...

   Он безнадежно махнул рукой и вытер притворную слезу.

   - Изверги! - волнуясь все сильнее, хрипло простонала больная. - Бог им помстит! Пусть поднимуся... Я им попомню... Я не стану так попускать, как раньше бывало... Только поднимуся!..

   - Дадут ли подняться! - прозвучал у нее над ухом зловещий шепот Бирона. - Дело, слышно, у них налажено... Пустят слух: ты умерла... Меня схватят. Не дивися, матушка. Разве у вас так не бывало сколь много раз!.. Не стало государя - пропадай и тот, кто был ему самый близкий и верный слуга. По старому обычаю скифов... Ребенка-наследника свергнут... И призовут на трон шалого Петра...

   - Чертушку голштинского!.. Ни в жизнь! Кому он здесь нужен... Чужой всем! - возразила Анна, сознание которой еще не было затемнено муками.

   - Найдутся ему сторонники! Уже нашлися! - решительно заявил Бирон. - Есть и не чужие Петру, даже здесь, при твоей особе... Француз-то Шетардий недаром приезжал. Цесаревну манил браком с будущим императором... А партия у нее растет да крепнет что ни день... Да... Э, что толковать! - оборвал он себя, махнув рукою. - Даст Господь, и поправишься ты... да тебя уж на трон обратно не пустят!.. Вот как дела пошли!..

   - Что же делать?.. Что делать! - растерянная, напуганная, залепетала Анна побледневшими губами. А крупные слезы сами выступили из глаз, из-под прикрытых век и скатывались медленно, тяжело по обрюзглому лицу.

   - Что делать?.. Правительство надо твердое объявить! - выложил свой последний козырь лукавый временщик. - Над малолетним государем опека хорошая нужна...

   - Мать у него... отец... - еще пытаясь соображать, лепетала больная.

   - Что они знают в делах правления государственного!..

   - Ты им поможешь...

   - Захотят ли!.. Принц-то мой первый враг на свете. Нынче он объявится регентом - завтра я на плахе буду лежать, под секирой тяжелой... А назначить правительницей принцессу - все одно: в его руках власть и мы все, а не у нее...

   - Как же быть... Кого выбрать! - совсем изнемогая, простонала больная.

   - Не ждал я, что ты еще искать людей будешь! - горьким укором прозвучал голос фаворита. - Столько лет без титулов явных справлялся твой верный друг и слуга с делами Российского царства. И победы мы видели, и почет ото всей Европы... И дома тут кое-что наладилось... От крамолы опасной тебя зорко оберегал и спасал... А как надо перед миром назвать правителя царства, так ты ищешь: кого бы!.. Заслужил, нечего сказать!..

   - Постой... погоди! - пыталась отклонить укор Анна. - Сам же ты сказал: врагов у тебя без числа... Хорошо ли, если еще лишняя причина явится не любить тебя?.. Люди завистливы, Яган! Послушай и ты меня! - совсем нежно, по-матерински заговорила она, собрав остатки сил. - Послушай, милый... Пускай зовется там кто-нибудь... самый пустой человечек, пусть он регентом величается. А ты его советником будешь... и правь по-старому. Как было... Как скажешь!

   Бирон задумался. Предложение, подсказанное любящим сердцем умирающей женщины, заключало в себе много житейской мудрости и государственного такта. Но потом новые соображения пронеслись в упрямой голове лифляндца, и он угрюмо, медленно возразил:

   - Пока ты жива... оно бы хорошо... А тебя не станет?.. Да не пугайся уж так этого слова, родная. Думать надо про все... про самое худшее. Ужли за всю любовь и службу мою спасти меня от верной плахи не желаешь?.. А без прямой власти я погиб! Пойми, погиб!.. Пусть не любят, пускай ненавидят, да боялись бы!.. Вот во дворце сейчас бессменный караул стоит: твои верные измайловцы с Кейтом.

   Иначе мне и спать бы нельзя спокойно. И тебе тоже... Да невозможно все штыками грозить. А тут, когда сенат, министры все подпишут: "регент Бирон" - и будет так!.. Только пойми ты меня, родная.

   - Да подпишут ли?.. Захотят ли?..

   - Теперь еще - подпишут! - совсем угрюмо прозвучал ответ фаворита... - Но... поутру, может, уж не захотят.

   Анна поняла, что значат эти слова.

   Глаза ее раскрылись от ужаса, словно она видела перед собою костлявый облик смерти, вызванный зловещими словами ее любимца. Губы совсем побелели, задергались. С них слабо слетел стон и непонятные слова:

   - Господи, вот уж как оно пришло!..

   Затем, передохнув, сделав нечеловеческое усилие над собою, понимая всю важность минуты, Анна заговорила почти спокойно и довольно внятно:

   - Хорошо... Изготовь указ... принеси... подпишу... Только отдохнуть дай малость... помолиться...

   Она закрыла глаза и затихла.

   Бирон вздрогнул весь, услыхав такое прямое, твердое согласие. Он почти не ждал его и был напуган им почему-то, хотя только и думал, только и стремился к тому, чтобы услышать эти желанные слова. И, словно рассуждая вслух сам с собою, он ласково, почти нежно заговорил, наклоняясь над Анной:

   - Ты не бойся, государыня... Я себе не враг! Вот только бы мне себя на первое время оберечь как-нибудь... А там я и скажу той же принцессе: "Берите себе власть. Я не ищу ее. Вы с принцем величайтеся, а я служить вам стану по-старому..." На этом мы и помиримся... Видишь, как умно придумано: из врагов - друзей себе сделаю. Я помню старую поговорку: если хочешь получить - дай сперва! Даром - ничего на свете...

   Он не договорил. Тяжелое, громкое дыхание дало знать фавориту, что больная не выдержала напряжения и снова впала в свое обычное полузабытье, полусон.

   "Ничего... Пусть передохнет! - решил Бирон, обдумывая усиленно дальнейшие свои шаги. - А эта бумага здесь полежит пока... Пускай придут и помимо меня получат ее. Так будет лучше... Надо теперь, пока не поздно, попробовать еще одно... А завтра... Нет! Не дожить ей до завтра!" - кинув последний взгляд на спящую, решил Бирон и быстро перешел в соседний покой, отрывисто кинув жене:

   - Ступай к государыне... Посиди там! Леди Рондо, может быть, и вы пожелаете! - очень любезно обратился он