Жданов Лев Григорьевич - Под властью фаворита

править подол пышной робы.

   Анна, пользуясь этим, шепнула Юлии:

   - Что стало с Носом? Что это все значит? Неужели и он...

   Ничего не отвечая, Юлия успокоила ее движением руки, а глазами указала на герцогиню, как бы приглашая быть осторожной и внимательной к незваной гостье, успевшей уже привести себя в порядок.

   Анна, приняв самый почтительный вид, предложила герцогине место на кушетке, ближе к огню.

   - Не угодно ли вам сюда, ваше высочество.

   - Нет, нет. Сидеть нельзя... Мне некогда. Я на минутку. У вас, кажется, сегодня уже было не мало гостей. Кадеты и наш милейший фельдмаршал. Любовались крошкой-императором. Они давно ушли? Жаль, я не застала... Не позволите ли и мне повидать его величество, и я поеду. Меня ждут... Герцог приказал сегодня поскорее быть дома. Он принимает сегодня свое лекарство для желудка, и я должна быть дома... Понимаете. Эти мужья - большие тираны! Да что с вами, принцесса! - вдруг останавливая поток своих слов, спросила встревоженно герцогиня. - Глаза у вас заплаканы. Вы так бледны. Или нездоров император, храни Господь?!

   - Нет, так... - начала было с притворным спокойствием Анна. Но неожиданно против ее воли слезы брызнули из глаз у принцессы, совершенно потерявшей самообладание после всех переживаний этого дня. И, глотая слезы, она быстро заговорила: - Таиться нечего... Да и не могу... чего тут скрывать: к нам доходят тревожные вести. Герцог все еще гневается на меня и на мужа. Он недоволен нами, хотя, видит Бог, мы ничем не подали повода до сих пор. Герцогиня, я вас прошу... Вы женщина, вы сами мать! Помогите, смягчите гнев правителя против нас. Уверьте его, что мы совершенно смирились, отказались от бессмысленных мечтаний и надежд. Всецело отдаем себя на волю герцога-правителя. Верим, что нам и сыну нашему одно спасение: вера и преданность герцогу-правителю. Скажите ему...

   - И не просите, и не просите, дитя мое! - подняв кверху обе короткие, мясистые ручки, прервала герцогиня. - И не волнуйтесь так... Вы же недавно еще встали после родов. Ваше дитя... это такая очаровательная малютка... И совсем не похожа на принца-отца. Прелестное дитя. Правда, я сама мать. Я понимаю. Мужчины - тираны и изверги! Изменяют нам на каждом шагу, с каждой смазливенькой, молоденькой и свежей судомойкой, которая еще не рожала и потому ходит с осиной талией и с твердыми грудями... А если мы? О, тогда громы и молнии. Но вы успокойтесь! Я всегдашняя ваша заступница... Постоянно твержу герцогу: "Анна вовсе не так глупа, чтобы действовать заодно с мужем! Она тебя боится и будет покорной всегда. А ее сердечные дела не касаются никого! И обижать малютку не надо!" Да, так я говорю всегда мужу... И он соглашается. Он таит, конечно, но он слушает меня, считается с моими советами не меньше, чем с советами этих смешных, красноносых министров - Ушакова, Бестужева... Будьте спокойны. Я не дам вас в обиду!

   - Вижу... верю! - стискивая до боли пальцы, глухо проговорила Анна, поняв, как смешон был ее порыв перед этой надменной, глупой толстухой.

   И, плотно сжав губы, умолкла.

   - Так не плачьте больше и глядите повеселее. Мой Яган любит веселых женщин, а печальных избегает. Даже можете немножко пококетничать с ним. О... он большой ходок еще по части женщин. И на этом можно его изловить. Я не приревную... ради доброго дела... Тем более что... Скажу вам по секрету - и я не остаюсь, конечно, перед ним в долгу. Знаете, как говорят эти медведи-русские: "В лесу как аукнешь, так тебе и откликнется..." Ха-ха! А вы и не подозревали? О, жизнью надо пользоваться, дитя мое, пока еще она посылает нам свои улыбки. Не плачьте же больше! Я сберегу вас, верьте. Пойдем к малютке-государю. Яган приказал мне сообщить ему, как я найду его? И вообще... Я вам кое-что еще открою уж, будем друзьями... Идемте!

   И, не дожидаясь Анны, толстуха заколыхалась к двери, ведущей в соседний покой, отведенный для малютки Ивана Антоновича.

   Анна, отставши немного, шепнула Юлии:

   - Слышала, видела... Надежды нет! Если бы только удалось графу... Иначе мы погибли!

   И поспешила за герцогиней к сыну.

   А Юлия, проводив обеих взглядом, перевела взор на окно, задумалась, глядя на простор оледенелой Невы, видный отсюда, и зашептала, словно говоря сама с собою:

   - Да... Только бы нам попасть в правительство, если удастся переворот. Тогда поглядим!

  

  

   После свидания с Минихом и всех волнений, пережитых потом во время посещения герцогини Бирон, Анна Леопольдовна чувствовала себя совершенно разбитой. Головная боль и тошнота усилились нестерпимо.

   Пройдя в покой, отведенный ребенку-императору, она подошла к колыбели сына и долго глядела на его розовое личико. Мальчику, очевидно, было слишком жарко под одеяльцем из лебяжьего пуха, под которым находилось еще другое, более легкое. Анна осторожно отвернула края покрывал, давая доступ воздуху жарко нагретой комнаты к крошечному тельцу мальчика.

   Поцеловав малютку, который, дремля, шевелил губками, как бы искал чего-то, мать передала его кормилице, здоровой, молодой бабенке, недавно привезенной из псковской деревни, и, глядя, как жадно взял и в полусне стал сосать упругую грудь ребенок, с невольной затаенной завистью поглядела на крепкое тело крестьянки, мысленно сравнивая его со своим, вечно затянутым в корсет со стальными планшетками, вялым от нездоровья и отсутствия движения.

   "Если бы Линар увидал и сравнил!" - невольная, совсем неподходящая к минуте и к настроению, мелькнула в уме Анны ревнивая мысль.

   Но сейчас же ей стало стыдно за такое легкомыслие. Даже испуг овладел ее расшатанной душой.

   "Теперь, в такие минуты, и о чем я думаю?! Господь за это может покарать меня... и моего малютку!.. Боже! Прости! Не карай! Я слабая, грешная, пустая женщина. Но мой сын не повинен ни в чем. Он ни в чем не грешен перед Тобою. Его защити и спаси. Карай меня и мужа... если надо. Его защити!.."

   От мысленной мольбы незаметно для себя она перешла к полушепоту. Видя, что мамка с изумлением глядит на нее, Анна опомнилась, еще раз поцеловала сына и перешла к себе в опочивальню. Бросившись на постель, она пыталась уснуть, но головная боль не давала сомкнуть глаз, а душу жгла неясная тревога.

   Хотя и не особенно склонная к исполнению обрядностей православной религии, которую пришлось принять ей уже на шестнадцатом году, Анна взяла молитвенник в переплете, отделанном перламутром и золотом, опустилась на колени перед иконами в богатом киоте и стала шептать молитву за молитвой, почти не вникая в их содержание. В то время, когда губы лепетали малопонятные ей славянские слова, в душе трепетала и рвалась к небу своя жаркая мольба, короткая, но сильная, как биение сердца матери, переживающей смертельный страх за участь единственного сына.

   "Боже, спаси и защити младенца Иоанна... Сохрани моего мальчика... Не погуби его за мой грех... за грехи отца!.."

   Долго так длилась эта двойная молитва. Устав стоять на коленях, Анна присела на маленькую скамеечку, стоящую тут же, прислонилась головой к небольшому аналою и затихла.

   Обратив теперь внимание на себя, она почувствовала, что голова почти не болит больше. Облегчилась и тяжесть, давившая грудь весь вечер. Этот противный клубок, стоящий в горле часами, вызывающий тошноту, лишающий воздуха, приносящий смертельную тоску, - он исчез. И только лицо было мокро от слез, появления которых не заметила сама Анна в минуты недавнего своего молитвенного полузабытья.

   И сейчас эти слезы, крупные, частые, легко вытекают из широко раскрытых глаз, скатываются одна за другой по щекам, текут по шее, по груди, слегка щекоча разгоряченную кожу, но принося прохладу лицу и груди, давая облегчение просветленной душе.

   Так, сидя на скамеечке, не шевеляся, как бы опасаясь сломить это отрадное настроение, прогнать минуту телесного покоя и душевного равновесия, навеянного на нее молитвой, долго оставалась принцесса, не глядя на любимую подругу Юлию, уже раза два осторожно напоминавшую, что пора на отдых.

   Полночь пробила. Торжественно-печальный перезвон башенных курантов прозвучал в Петропавловской крепости за Невой.

   Только тогда, словно пробудившись от дум и грез наяву, поднялась Анна, перешла к постели, где ее ждала Юлия.

   Обе они улеглись тут рядом, как это делали часто, потому что Анна боялась спать одна. Но еще долго сон не мог овладеть возбужденной душою принцессы, и полусонная Юлия часто невпопад отвечала на вопросы подруги, против обыкновения оживленной и болтливой...

   Встать на другой день пришлось довольно рано. Весь день чего-то напряженно ждала принцесса, все в ней металось и трепетало. То ей хотелось дать знать Миниху, чтобы он оставил свою затею. То мысленно просила Бога, скорее бы настала ночь, чтобы наконец свершилась давно жданная месть... Чтобы и надменный, бездушный похититель власти на себе изведал наконец удар, так часто наносимый другим его тяжелой рукой...

   Всю ночь решила не спать Анна, чтобы радостная весть застала ее готовой ко всему.

   Но только настала эта ночь - и смертельная усталость, неодолимая дрема овладела женщиной, силы которой были исчерпаны всеми вчерашними переживаниями и бессонницей.

   - Слышишь, Юлия, я не буду спать... Я одетая полежу на постели. И ты не ложись. И если только что-нибудь... кто-нибудь... от него... Понимаешь? Сейчас же веди ко мне! Я не буду спать...

   Но, еще не досказав последнего слова, она уже уснула тяжелым, крепким сном. И даже легкий храп разнесся по обширной опочивальне, слабо озаряемой неугасимыми лампадами у киота и парой восковых свечей, оставшихся не потушенными в канделябрах на туалетном столе.

   Юлия, добродушно усмехнувшись, укрыла подругу, подсела к туалетному столу, распустила на ночь волосы, сняв с них лишнюю пудру, затем, стряхнув кружева ночной кофточки от пудры, полюбовавшись на свою хорошенькую фигурку и тонко очерченное личико, поглядев на спящую подругу, как бы сравнивая себя с нею, Юлия, оставшись довольна сравнением, зевнула и пошла к дверям опочивальни, которые вели в небольшую проходную комнату, отделяющую спальню Анны от комнаты ее любимой фрейлины и подруги.

   Хорошенькая, плутоватая на вид горничная Менгден ожидала здесь приказаний госпожи.

   - Оставайся тут, Лизетта. Может быть, явится кто-нибудь. Тогда разбуди меня. Я сосну немного у себя... одна в моей постели. Я так устала за эти дни.

   И она скрылась за дверьми своей комнаты, где быстро улеглась, свернулась под теплым покрывалом и уснула так же быстро и крепко, как ее подруга в своей пышной, царственно убранной опочивальне.

   Юлия не знала, сколько времени она спала, но почувствовала, что чья-то рука слегка проводит ей по ногам, словно гладит или желает разбудить и не испугать в то же время.

   Мешая сон, сейчас виденный ею, с действительностью, Юлия зашептала:

   - Граф Линар... это вы? Мой Шарль... а я и не ждала тебя сего...

   - Барышня, вставайте скорее! - услышала она голос своей Лизетты. - Барон... Брат ваш там. Просит сейчас, сию минуту. Важнейшее дело... Сию минуту!

   - Брат?! Так поздно? Боже мой!.. Который час?

   - Первого половина, баронесса. Они просили немедля. Они ждут...

   Но Юлия уже не слушала ее. Накинув кое-как на рубаху пеньюар, лежащий под рукою, она перешла в соседнюю комнату, где брат ее, барон фон Менгден в нетерпении широкими шагами мерил из угла в угол тесное пространство, поглядывая на часы, стоящие на камине.

   - Наконец-то! - кинулся он навстречу сестре. - Слышала ведь: я, брат, пришел, не иной кто... Надо было возиться с туалетом!

   Красное лицо, возбужденный вид барона сразу показывали, что он явился прямо с веселой пирушки, до каких был большой охотник. Но явный, почти животный страх, искажающий теперь довольно красивые черты барона, сразу захватил и сестру, и без того ожидавшую чего-то грозного.

   - Я торопилась... Видишь, полуодета... - смиренно, против обыкновения, заметила она. - Но не томи. Что случилось? Беда грозит, да?

   - И большая! Еще не знаю, что именно, но слушай... Я сегодня весь вечер провел у Бирона, как просила ты, чтобы вызнать кое-что, если явится случай. И думаю, что мы преданы. И принцесса, и все... Надо быть готовым к аресту, ко всему.

   - Боже мой! Что делать? Надо сейчас же поднять Анну. Уйти куда-нибудь поскорее... Бежать... Укрыться в каком-нибудь посольстве, пока не поздно. Или... Куда кинуться? Кто защитит? Что делать? Что делать!..

   И Юлия уже бросилась к дверям опочивальни принцессы.

   Брат удержал ее резким, почти грубым движением.

   - Постой, безумная... Выслушай раньше толком. Дай досказать. Только что я приехал, откланялся Бирону, герцогине, другим гостям и подхожу к Райнгольду Левенвольде, который, вижу, умышленно стоит совсем поодаль от других, поджидая меня. Здороваемся, заводим речь, словно о чем-то пустом. И он мне негромко говорит, пока я болтаю вслух всякий вздор: "Вы немного поздно приехали, барон. "Наше высочество" было мрачнее ночи. А вот после обеда покинул всех гостей, куда-то скрылся на секретную конфиденцию с Минихом..."

   - Миних был у Бирона?..

   - Молчи, слушай!.. "Вернулся после этого к нам - совсем веселый и довольный, вот как вы его видите!.." - "Нам не заплакать бы!" - говорю я Райнгольду. "Возможно!" - отвечает тот. А потом, за вечерним столом, уже при мне и пустил словцо, чтобы попытать их обоих. "Что? - обращается он вдруг к Миниху. - Скажите, граф, не случалось ли вам во время ваших походов совершать чего-либо важного по ночам, пользуясь неприятельским сном?" Бирон при этих словах только поглядел на Левенвольде равнодушно. А Миних, - я это видел, - едва сдержался, чтобы не измениться в лице. Но ни единой жилки не дрогнуло у него, у старого притворщика. И, глядя прямо в глаза Райнгольду, таким, не своим словно, голосом, чужим каким-то, отвечает спокойно: "Не помню, совершал ли что-либо чрезвычайное ночью. Но мое правило: пользоваться всяким благоприятным случаем!" И раза два или три при том сменилась краска в лице у нашего "железного" старика... Но и это было бы все пустое. Одно подозрительно мне, сестра!

   - Говори, довершай уж скорее!..

   - Когда оба, курляндец и граф, возвращались к гостям после тайной беседы, Бирон держал какую-то бумагу в руках и говорил Миниху: "Прекрасный план! Мы завтра же и приступим к делу!"

   - План? К делу? Конечно, это против нас! Но ты говоришь: "з а в т р а"?

   - Так слышал Левенвольде.

   - Значит, эта ночь еще наша! Одна ночь. А завтра... Завтра! - ломая руки, повторяла девушка и вдруг вся задрожала. Брат ее вскочил с кушетки у камина, где они оба вели беседу. Кинувшись к выходным дверям, он замер там, ожидая, что скажет сестра.

   За дверью, ведущей в комнату Юлии, раздавалось несколько размеренных ударов, как будто условленный сигнал.

   - Тс-с... не уходи... Это моя Лизетта. Я узнаю сейчас, в чем дело?

   Скрывшись за порогом своей комнаты, девушка через несколько мгновений вернулась обратно, напуганная сильнее прежнего.

   - Брат, что делать? Там по коридору, по черному ходу явился Миних. Он у дверей моей комнаты. Желает видеть меня и принцессу. Что это значит? З а н а с он еще... или... пришел в глубокую полночь з а н а м и?!

   - Успокойся! Если бы это так - Минихи входят б е з доклада! Вели его впустить.

   - Правда. Ты прав... Уходи. Побудь там! - указывая на дверь, ведущую в парадные покои, шепнула она брату. Кинулась к дверям и приказала горничной: - Веди сюда графа!

   В те несколько мгновений, которые прошли, пока на пороге появился Миних, Юлия пережила мучительную пытку. Страх ее усилился, когда за вошедшим Минихом появились и два его адъютанта: Манштейн и Кенигфельс.

   - Наконец-то, баронесса, я добрался до вас! - торопливо отдав поклон, негромко заговорил Миних. - Мне каждая минута дорога и может стоить головы...

   - Боже мой... Не пугайте, граф! Что такое? Чего вы желаете?

   - Зовите принца и принцессу. Если малютка-государь не спит случайно, пусть вынесут его сюда. Мои офицеры ждут внизу. Настала последняя ночь!..

   - Последняя ночь, - растерянно повторила Юлия. - Что это все значит? Умоляю!..

   - Ну, конечно. Что вы, не понимаете? Там покои их высочеств. Здесь парадный ход? Я не ошибаюсь? Так... Прекрасно! Это ход вниз? Ступайте, зовите из караулки господ офицеров, Манштейн... Пусть подождут в покоях рядом. Ты поедешь со мною в карете. Помнишь, как мы говорили? Ты, Кенигфельс, возьми этот список. Здесь имена министров, которых надо арестовать... и иных лиц. Министров проси вежливо... А с остальными можешь не церемониться. Идите! Зовите наших.

   Оба адъютанта быстро вышли в дверь, ведущую вниз, в сени и в караульное помещение дворца.

   - А вы, баронесса? Что же вы стоите?! - почти прикрикнул он на Юлию, которая, не двигаясь с места, слушала, что говорит старик, но плохо понимала его слова. - Столбняк на вас нашел, что ли? Ждать я больше не могу!

   - Граф, что вы задумали!

   - Вот новости! Что еще за детские вопросы?! Не знаете, не видите сами! Схватить и арестовать разом всех, само собою понятно!

   - Кого? Пощадите, граф! Подумайте о себе... Бог...

   - О чем думать? Кого щадить? Этого пройдоху Бирона? Вас ли я слышу, баронесса?

   - Би-ро-на?! Да, да... Понимаю теперь! Бирона! - едва не разразившись и плачем, и безумным хохотом, повторяла громким, ликующим голосом Юлия. - А я думала... Бирона?! Звать принцессу?.. Я сейчас! Сейчас!

   И как на крыльях ветра скрылась девушка за дверьми спальни принцессы.

   - Ха-ха! - не удержался от смеха Миних. - С ума сошла от радости. Ну, понятно... И я рад! - почти вслух думал старый хитрец, грея у камина руки и ноги, озябшие во время ночного пути во дворец. - Сведу наконец счеты с этим курляндским кобелем, с продажным наложником, весь век умевшим мне перебивать дорогу. За все услуги он отплатил и мне неблагодарностью... Но теперь я не продешевлю своей помощи, как было с этим регентом-конюхом! Приберу новых господ правителей покрепче к рукам, благо Антон глуп и оба они молоды.

   Услыхав за спиной шум раскрываемой двери и легкие шаги двух женщин, он быстро обернулся и пошел навстречу Анне, появившейся сюда в одном легком пеньюаре и белом платке на волосах.

   Дрожа от ночного холода покоев, плохо обогреваемых пламенем камина, и от внутреннего волнения, Анна куталась в большую пуховую шаль. Освободя из-под нее руки, она протянула их навстречу подходящему Миниху.

   - Граф! Дорогой мой граф!.. Так это правда?! Наконец-то. Сегодня?! Сейчас!

   - Сегодня. Как же иначе?.. Я же вам говорил! Но не сейчас. К утру, пожалуй, все будет кончено. В полночь мы только расстались с моим "дружком", регентом. Раньше двух часов ночи у герцога не заснут как следует, покрепче. А мы тогда придем и разбудим их как раз!

   - Господи! Что мне сказать?! Лучше без слов...

   И, крепко обвив шею Миниха, Анна долгим беззаветным поцелуем слила с ним свои губы, сейчас полуоледенелые от страха и надежды.

   - Вот! - совсем просияв, проговорил старик. - Это мне дороже всяких наград и слов. Да и недосуг теперь много толковать. Ежели уж желаете успешного совершения дела, хотя на короткое время положитесь во всем на меня! Дайте мне полную власть и свободу. Согласны, ваше высочество?

   - Навсегда, видит Бог! Не только на это время. Все есть и будет в ваших руках. Вся власть, вся сила... За такую помощь! За избавление о т н е г о. От тяжкого позора, от унижения, от гибели... Я и принц и мой сын - мы у вас навеки в долгу. Как отца будем чтить. Только бы дал Господь удачи. Вы не знаете: он не догадывается? Не мог принять меры?

   - Этот дуралей?! Я ведь недавно лишь от него, как уже вам сказывал. Недаром провозился с ним почти весь день... Он?! Да если бы он теперь вызвал и черта из преисподней - так не уйдет все-таки из моих рук!

   И совсем перерожденный стоял теперь перед Анной этот старик, казарменно-грубоватый, властный и неукротимый, каким видывали его полки перед опасным штурмом.

   - Боже мой! Вас не узнать, граф! Что значит борьба. Только сегодня я видела настоящего героя, неизменного победителя на суше и на воде! - с восхищением вырвалось у нее. - Верю, все будет хорошо. А что мне надо делать?

   - Сейчас я призову офицеров из караула. Они поведут моих преображенцев. Человек сорок останется при вас и государе, при нашем знамени. Манштейн с небольшим отрядом двинется вперед. Он частенько бывал у регента с поручениями от меня. Его там знают. Если даже тамошние караулы не пожелают пойти на Бирона, они не задержат Манштейна. И тогда он один с моими молодцами все живо уладит. Кенигфельс и другие офицеры - арестуют Бестужева, Бисмарка, Густава Бирона. Словом, всех, кого надо прибрать к рукам, чтобы не подымали шума... Черкасского заодно.

   - Черкасского? Зачем, граф? - удивилась Анна. - Ведь он наш, русский!.. То есть я думала сказать, он помехой не станет. Кроме того, у графа столько родни влиятельной, столько сильных друзей. Он не повредит нам и оставаясь на свободе, я думаю.

   - Пожалуй, что и так, принцесса! Друзей и денег у него слишком много. И он безвредный, опасливый плут. Пускай будет, как вы пожелали, принцесса. А теперь - пусть принесут сюда государя. Я позову своих молодцов. И вы объявите людям, что вынуждает вас на столь решительный шаг. И что я облечен высочайшим доверием и должен вести их, выполнить наш план для блага народа, для спасения родины... Для защиты юного императора от козней этого честолюбца... обманщика... Словом, как там захотите! Можно звать?

   - Еще одну минуту! Я должна вас спросить... Простите слабой женщине. Недоверия нет во мне, но страх матери за ее малютку... Жгучее опасение... А что, если все открыто? Ежели вас... и нас ждет западня? Он, этот злодей, торжественно покажет миру: "Вот что было замышлено на регента империи! И регент приказал схватить не родителей своего государя, а заговорщиков, которые решили совершить ночной насильственный переворот и были изловлены на деле!" Что тогда?

   - Тогда?.. Вас вышлют в Брауншвейг. Меня четвертуют, как Волынского. Бирон слишком боится "друга" Миниха... и все выместит на Минихе - в р а г е! Вот вернейший залог того, что эта ночь принесет нам удачу. Мне еще слишком дорога не моя старая жизнь - а старая, боевая ч е с т ь! Вы все еще страшитесь, принцесса?

   - Опасаюсь, граф. Скажу вам открыто. Я бы желала лишь узнать: о чем шли речи негодяя этим вечером? Какой план он решил назавтра осуществить?

   Миних, глядя в глаза Анны, сверлящие его сейчас, словно желающие проникнуть в самую душу, спокойно улыбнулся.

   - А! Вам уже успели передать! Исправно. Никто, конечно, как барон, узнавший от Левенвольде. Не иначе... Но все равно. Признаться, я и касаться не хотел. Все это такой вздор - только могло вас встревожить понапрасну. Слушайте же: если нынче он не будет схвачен, завтра пойдет в Пелым далекий приказ: строить удобный, поместительный дом, куда и будут вскоре заточены некоторые важные персоны...

   - Мы?! Он возводит цесаревну? Или решил призвать Голштинского, а нас туда? В Сибирь? Живых в холодную могилу... Боже!..

   - Ничего подобного! - пожал плечами Миних. - Мне было сказано, что Остерман стал нестерпим и по всем правам заслужил отдых в Сибири. Но канцлер дружен со многими иноземными резидентами и посланниками при российской короне. И, уважая мнение их, старика стыдно будет кинуть в такую грязную нору, в какую сам Остерман кинул когда-то Меншикова.

   - И что же?

   - И вот я набросал герцогу наскоро план просторного, незатейливого дома с крепкой, высокой оградой, где можно проживать под зорким присмотром надежных людей. Дом этот построим теперь мы. И в нем...

   - Будет доживать век свой Бирон! - с неожиданной силой докончила Анна. - Так, решено. Юлия, вели принести сына! А вы, граф, зовите людей. Правда ваша: время идет. Зовите... Я готова.

   - Входите сюда! Ее высочество желает вас видеть... Говорить с вами! - раскрыв дверь в коридор, позвал Миних.

   Человек двенадцать офицеров-преображенцев, войдя и отдав салют Анне, остановились у двери гурьбой, неподвижные, слабо освещенные скудным светом двух восковых свечей, горящих на столе. Их блестящее вооружение загоралось мимолетными бликами, когда сдержанное волнение заставляло груди вздыматься высоко под кирасой или рука, придерживающая саблю, чтобы та не делала лишнего шума, непроизвольно, сильно вздрагивала, словно готовясь обнажить клинок и поразить близкого врага.

   Из спальни Анны показалась фон Менгден, держа сама на руках малютку Иоанна. Знакомое лицо девушки не пугало его, а ее пудреные волосы занимали ребенка, и он пухлыми пальчиками крошечных рук ловил концы буклей, колебавшихся перед его глазами, еще полными насильственно рассеянного сна.

   - Дети мои! - срывающимся, напряженным голосом начала Анна, преодолевая свою обычную робость. - Дорог каждый миг. Я вас позвала... Именем сына-императора молю вас! Защитите меня и его от наглой дерзости регента. Вам нечего говорить, перечислять все унижения наши, весь позор. Курляндский выходец, челядинец бывший, исправлявший самые грязные дела... он теперь попирает ногами вашу честь, мою гордость. Угрожает жизни нашей и самого императора!..

   Говор сдержанного негодования, вырвавшийся вдруг у этих привычных к железной дисциплине людей, придал силы порыву Анны, развеял остаток робости у женщины, совершенно непривычной так говорить ни с кем. И она, забывая всякое стеснение и страх, продолжала, все усиливая голос:

   - Вижу, вижу, вы сами понимаете! Так знайте: мне нельзя... мне стыдно долее сносить все нестерпимые обиды. Я решила злодея арестовать, в ожидании суда над ним и законного приговора, достойного его темных дел. Поручаю это нашему фельдмаршалу, графу Миниху. Надеюсь, храбрые офицеры будут охотно повиноваться своему отважному генералу и ревностно станут помогать во всем. Вы обещаете мне, не правда ль?

   - Обещаем и клянемся! Перед вами и государем! Ведите, генерал!

   - Мы все исполним! Разочтемся с Бироном за все!

   Общий дружный, хотя и сдержанный отклик наполнил рокотом высокий покой, гулким эхом через открытую дверь прокатившись и отдаваясь в соседнем пустом и обширном зале. Как будто самые стены старого дворца дали ответ на жаркую мольбу матери: спасти от опасности ее единственного малютку-сына.

   - Благодарю! Благодарю вас, друзья мои... дети мои! - переходя от одного к другому, целуя, крестя и благословляя каждого, со слезами на глазах повторяла Анна. - Как мать хочу всех обнять и благословить каждого!.. Спаси и защити вас Пресвятая Дева, Заступница и Скоропомощница во всех скорбях земных. Ведите их, граф! Буду вас ждать. Вижу, Сам Бог за нас. За правое дело наше. Дети мои, да хранит вас Пречистая Матерь!

   Взяв сына на руки от Менгден, она двинулась за толпой своих избавителей, которые, стараясь бесшумно ступать, вышли из покоя, направляясь вниз, к выходу из дворца, мимо караулки.

   Стоя на пороге, Анна глядела им вслед, пока не скрылись во тьме полуосвещенных переходов очертания последнего офицера, а губы ее еще шептали напутствия и благословения...

  

  

   В эту же ночь, только двумя-тремя часами раньше, когда еще Миних и другие гости разъезжались от Бирона, из старого Летнего дворца, где помещался со всей своей семьей и многочисленной свитой и дворней регент, - детские веселые крики, смех и возня, мяуканье кошачье и собачий лай наполняли спальню самого герцога и смежные с нею две-три внутренние комнаты, сейчас безлюдные, пока старшие находятся на парадной половине жилья.

   Шут-горбун Анны Леопольдовны, Носушка-проказник, пошептавшись раньше с Юлией фон Менгден, перекочевал из Зимнего в Летний дворец и безвыходно почти вертится в покоях герцогини, стараясь лишь не попадаться на глаза Бирону, который почувствовал отвращение к шуту со дня смерти императрицы. И только полное ничтожество горбуна спасало его от опасности, благодаря такому нерасположению, очутиться в каком-нибудь подземном каземате крепости или исчезнуть навсегда затерянным в морозных далях пустынной Сибири.

   Вся же семья Бирона охотно забавлялась выходками остроумного уродца, забавного вдвойне: и своим видом, и уменьем в каждую минуту придумать какую-нибудь новую выходку, потешную, а нередко и злую, выбирая в жертву лиц, заведомо неприятных герцогскому кружку или бесправных, вроде приживалок, приживальцев и слуг, по обычаю века наполняющих многочисленные покои.

   Особенно сдружился лукавый горбун с младшей дочерью регента, Гедвигой Элеонорой, любимицей отца, бойкой девочкой лет восьми.

   И сейчас, оседлав "конька-горбунка", как звала она Носа, девочка с веселым смехом подгоняет шута, который, став на четвереньки, возит по покоям избалованного ребенка, а сама заливается смехом, когда "конь" вдруг непритворно завизжит под сильным ударом маленькой, но тяжелой ручки, вооруженной отцовским хлыстом.

   Вот появился Нос со своей ношей в спальне супругов Бирон. Здесь, словно обширный павильон, темнеет большая двуспальная кровать, поставленная посреди комнаты, изголовьем к стене, осененная тяжелым пологом-балдахином, полы которого, спускаясь, могут совершенно скрыть постель и спящих на ней, защищая от внешнего света и шума.

   С обеих сторон кровати стоят резные ночные шкапчики. На том, который находится со стороны герцога, лежит всегда наготове шпага и заряженный пистолет - "на всякий случай", как говорит сам Бирон.

   На богато убранном туалетном столике герцогини, стоящем между двумя окнами, горят восковые свечи в бронзовых фигурных шандалах. Несколько масляных ламп и канделябры с восковыми и сальными свечами, расставленные по столам, на доске камина и на особых тумбах, довольно ярко озаряют большой высокий покой. А в середине его, с потолка, свешивается кованный из железа, в древнегерманском духе, фонарь с цветными стеклами, масляная лампа которого горит всю ночь, озаряя причудливым, слабым светом опочивальню, когда погашены все другие огни.

   Большой зеркальный шкап с бельем в углу, стоячие английские часы в другом, обитый штофом диван, такая же кушетка у пылающего камина, кресла, стулья, пуфы, несколько столов и столиков с безделушками дополняют довольно сумбурную обстановку опочивальни, собранную, как видно, наспех и недавно. Меховой ковер, брошенный у камина, и другие пушистые ковры, дорожки, перекрывающие почти весь пол, скрадывают шаги входящих сюда, делают их беззвучными.

   Оглядевшись быстро и зорко, горбун, гарцуя по ковру со своей безжалостной наездницей на спине, убедился, что опочивальня пуста и даже нет поблизости никого из слуг, занятых вместе с господами проводами гостей и уборкой столов и комнат после ужина и большого приема, состоявшегося нынче у регента, как бы желавшего отпраздновать свою победу над последним сопротивлением враждебных ему сил.

   - Иго-го!.. - совсем как молодой, норовистый жеребенок, завизжал, заржал Нос и, попрыгивая, помчался дальше, в самую дальнюю от опочивальни гостиную, сейчас пустую. Неожиданно остановившись у широкой мягкой софы, занимающей почти всю стену, шут сделал резкий прыжок вбок, и девочка с громким, заливчатым хохотом, описав небольшой полукруг в воздухе, упала в мягкие подушки на софе...

   - Взбесился конек! Брыкается! Сбросил меня, противный! - смеясь, раскидывая подушки, вскрикивала довольная наездница. Но, оглянувшись, увидела, что горбуна уже нет в гостиной.

   - Нос, горбун противный, куда ты ушел? Куда спрятался? - оглядываясь, уже сердито нахмурила брови и топнула ножкой девочка.

   Но, убедясь, что конь не на шутку "взбесился" и убежал, стала прислушиваться, в какой стороне раздастся звон бубенца шута, шарканье его мягких башмаков.

   Три двери вели из гостиной в соседние покои. Не притаился ли шут за которой-нибудь из них?

   Нет, и здесь не оказалось ретивой не по годам лошадки.

   Тогда девочка бросилась из комнаты в комнату, заглядывая во все укромные уголки, под диван и за шкапы, где обычно любил прятаться во время игры лукавый горбун.

   А Нос между тем, бросив предательскую шапку с бубенцом на кресло, быстро и неслышно скользя по коврам, бросился прямо в опочивальню.

   Оглядевшись еще раз, он подошел к дверям, выходящим в коридор, и, открыв внизу и вверху обе дверные задвижки, снова стал прислушиваться: не слышно ли вблизи шагов.

   Чтобы потянуть вниз верхний шпингалет двери, коротенькому горбуну пришлось с ловкостью настоящей кошки взобраться на литую, бронзовую ручку дверей. Отерев ее от следов, оставленных его обувью, шут проскользнул к постели, где было место герцога.

   Взяв осторожно пистолет, лежащий здесь, со взведенным курком, немедленно выдул порох из затравки, развинтил курок настолько, что при ударе он не мог дать искры, и снова положил на место оружие, совершенно бесполезное теперь. Затем, быстро выдернув шпагу из ножен, бросил ее под кровать поглубже, к самой стене. Ножны положил на прежнее место, а чтобы отсутствие эфеса не бросилось сразу в глаза, подвинул к ним пистолет так, что его приклад покрывал верхнюю часть пустых ножен.

   Кончив свою проворную работу, шут кинулся к двери, за которой уже слышны были призывы девочки и быстрый топот ее каблучков.

   - Вот я, вот я, царевнушка-недотрогушка моя!..

   И он очутился перед нею на пороге, чтобы не дать войти в спальню, оставленную им.

   - Шут... противный горбун! Не смей от меня прятаться! - топая сердито ногой, взмахнула хлыстом девочка. - Я скажу отцу. Знаешь, как он тебя швыряет ногой? Смотри!..

   - У-у! У-у! - повизгивая, как провинившийся пес, заюлил перед нею горбун. - Не гневайся... угожу. Я поиграть думал, позабавить мою царевнушку! Звездочка ты моя ясная.

   - Ну, довольно болтать! Вези, гадкое животное!.. Как смел ты сбросить меня!

   И хлыст со свистом опустился на плечи горбуна.

   - Ох... невмоготу больше! - отпрянув, застонал тот. - Уж и хлещешь же ты, ровно мастер заплечный! Чай, до крови там... За што так Носушку? Он ишь как старается. А коли коня шпорить не в меру, так и конь брыкается, не то что живой человек.

   - Да ты совсем и на людей не похож. А я, правда, пожалуюсь мамочке, что ты сбросил меня. Тебя арапниками отстегают на конюшне, не то что этим...

   И хлыст снова раза два-три опустился на горбуна, только корчившегося и повизгивающего от боли.

   Эта невольная пляска вызвала веселый смех у девочки.

   - Ха-ха-ха! Разве ж тебе на самом деле так уж больно? Таким-то маленьким хлыстиком... А что же, если плетью вытянуть... вот так... раз... раз!.. Ха-ха-ха!

   - Хи-хи-хи! Хи-хи-хи! - извиваясь и хихикая, жалобно и слезливо подпрыгивал на месте шут, зная, что стоит ему обнаружить, как нестерпима боль, - и удары удвоятся. Наконец он сообразил, схватил обе ручки девочки и стал их целовать, приговаривая: - Ах ты, проказница!.. Добренькая моя... звездочка ясненькая... царевна шамаханская, ненаглядная!.. Вестимо, больно... хотя и не так уж чтобы... Ну, буде... Давай иначе играть... Вот уж воистину: яблочко наливное далеко не катится от яблоньки старой своей. Ты, слышь, не гневайся на Носушку да не жалься никому на меня. А я тебе сказочку забавную скажу, смешную!..

   - Говори, горбач... - кидаясь с ногами в кресло у теплой печки, согласилась девочка. - Сказки я люблю. Только хорошую. Не то! Видишь хлыст? Чик, чик!..

   И пыль взвилась от соседнего дивана, который стала усердно стегать маленькая расходившаяся ручка.

   - Добро, добро, потешу, угощу, угощу уж, принцесса моя, бироновская кровинушка! - скаля не то шутливо, не то по-настоящему зубы, залепетал шут. - Поди, после моей нонешней сказочки николи уж боле и слыхать таких не доведется. Разве ветер дальний сиверской навоет, вьюга тебе ее напоет, мороз сибирский нашепчет в ночи долгие, беспросветные...

   - Что такое? Я не понимаю.

   - И не стоит тебе понимать, кровинушка бироновская. Это присказка. Самая сказка-то впереди, заба-авная!.. Слушай!

   Свернувшись в клубочек на ковре, обхватив кривые ноги длинными, худыми и цепкими руками, уйдя головой в плечи, словно втиснув ее в ущелье между своих острых горбов, Нос, глядя как-то незряче перед собою, словно всматриваясь в собственную душу, протяжно заговорил:

   - В некоторыем царстве, в неведомом государстве, за тридевять земель, за тридесять морей, за лесами горючими, за горами дремучими был большой-пребольшой сад, в том саду летали по деревам Жар-птицы райские, словно звезды блескучие, а на деревах звенели-позванивали не листья зеленые, а куклы ба-альшущие... Больше тебя. Вот с Прохора-гайдука ростом. На веревочках висели и все корчились, словно тебе живые, недобитые... Языки высовывают, ногами дрыгают. А из очей - слезинки: кап-кап!.. кап-кап!..

   - Как забавно!..

   - Вот, вот! Чего забавнее, кровинушка отцовская! Висели тамо и звери лесные также, подрыгивали, приплясывали всеми четырьмя ножками... А по саду да по лесам окрестным бродил тамошний царь - Носорог. Ноги тяжкие, кожа толстенная. Бродит да под ступнями мелкое зверье походя давит, цветочки топчет-крушит. А от тех людей да зверья, што у него на веревочках пляшут, нет-нет подойдет да кусочек помягше, поскуснее выглядит и отхватит, жует, хряпает всласть: хряп-хряп! Косточки дробит, кровушку подлизывает. Только хруст идет по лесу...

   - Как страшно... как хорошо!..

   - Тебе ли не хорошо, красавушка, Биронушка уроженная! Пожди, еще лучше буде. Да тем-то, ково хряпало чудище, не больно забава показалася. Задумали они иного царя себе выбрать. Пусть ест, да хошь на воле держит, не на привязи, ровно псов. Хоть пример бы малый дал, што убежать можно. И стали судить-рядить: хто бы их от страшилища поизбавить мог? Нихто не беретца. Люди сказывают: "Стрелы, топоры да ножи наши о шкуру ево тупятся, как от стены горох, отскакивают. Толста шкура больно!" Медведь ворчит: "Мне ли с идолом справиться!" Лев сердито рычит: "Покуль я ему еще загривок проножу алибо прогрызу, он мне рогом из брюха кишки все повыпустит!.." Нихто и не идет. И поднялася из травы пожелтелой змейка м-махонькая, то-оненька така, ровно тебе изогнутая былиночка. И зашипела она с присвистом! - мастерски подражая движениям и шипению змеи, живее повел свой рассказ горбун.

   - Не смей... Не, делай так, какая страшная змея! - в невольном страхе остановила девочка шута.

   - Где? Какая там змея! Это ж я, горбун Носач. Позабавить тебя хочу в остатний разок перед сном нонеча... Скоро, поди, и хватятся тебя, што не спишь. Слушай дале. Вот шипит малая змейка: "Я с ним поуправлюся, с губителем, с лесным обидчиком, с людоедом, с вурдалаком толстопятым, красногубым!" - "Ты? Да как это так? Он чихнет, тебя на мокро разотрет... Соплей одной тебя придавит!" - "Ан нет! - перечит всем змейка ползучая. - Спит же он, как и всякая тварь земная. Вот в ту пору я свое дело и сделаю!" И поползла, - снова змеей завозился шут на ковре. - И выглядела. Как прислонилося чудище к дубу кряковистому да захрапело на целый лес - змея-то шасть на дерево. С веточки на веточку к самому уху чудища, к огромному уху, пообвислому!.. Да тихонько в ушко и вползи! Головой повело только сонное чудище. Сдается ему во сне: ветерком это ему ласково так ухо зашевелило. А змейка в ухо самое его - тип! И насмерть ужалила. Распух сразу чудище - втрое толще, чем был. Да тут же и окочурился. Хи-хи-хи! Хороша ли моя сказочка? Мне бубликов вязочка. Тебе хвостик свиночки. Мне молочка полкрыночки. Тебе...

   - Молчи! Нехорошая сказка! - вдруг рассердилась девочка, притихшая было перед тем. - Как змея посмела его... царя! Дурацкая сказка. Вот я тебя!

   С визгом и фырканьем кошки, убегающей ото пса, уклонился шут от занесенного хлыста и кинулся прочь, едва не столкнувшись с герцогиней, входящей в комнату с чопорно старой курляндской гувернанткой девочки.

   - Что с тобой, горбун? - слегка попятилась герцогиня. - А ты вот где, малютка! Тебя ищет фрау Брезвиц. Спать давно пора. Иди, Фильлибхен, я поцелую тебя... Ступай.

   - Доброй ночи, мамочка! Спокойной ночи, Карлуша, - кинулась она на шею старшему брату, который появился вслед за матерью.

   И, мимоходом еще раз стегнув шута, кинула ему, убегая из комнаты:

   - Противная змея! Я тебе завтра припомню твою сказку!

   Гувернантка поспешила за девочкой.

   - Марихен, пошлите мне фрау Брезвиц, - распорядилась герцогиня, - сейчас герцог придет. Я тороплюсь раздеться.

   И герцогиня, переваливаясь, поплыла к дверям опочивальни.

   - "Сам" идет! Мьяу! - взвизгнул Нос, и его не стало в покое.

   Усмехнувшись невольно, мать и сын перешли в опочивальню.

   - Карлуша, ты посиди вот, погрейся у огня! Я сейчас! - скрываясь за маленькой дверью, ведущей из опочивальни в уборную, предложила герцогиня.

   - Хорошо... с удовольствием. В сенях холодище. Я назябся, ког