Жданов Лев Григорьевич - Под властью фаворита

да провожал гостей.

   Насвистывая охотничьи сигналы, юноша развалился в кресле у камина и готовился задремать, разморенный теплом и вином, выпитым в течение вечера.

   - А ты не видал, Петруша приехал? - раздался голос матери из уборной, где, кроме ванной и туалетного стола, темнело в углу просторное "ночное" кресло, неизбежное во всех знатных домах того времени. - Отец раза два о нем спрашивал.

   - Не знаю... Пора бы уж брату вернуться. Да вот и он сам, и с батюшкой! - увидя входящих, сообщил матери Карл.

   - Ты с кем там разговариваешь? Там мать? Ага... А почему ты не спишь, мой мальчик? Давно пора!

   И герцог нежно провел рукою по шелковистым длинным волосам любимца-сына.

   - Я хотел с тобою проститься, отец.

   - А! Это хорошо... - целуя юношу и давая ему поцеловать руку, похвалил отец. - Ступай с Богом. Доброй ночи!

   - Уходишь, Карлуша? - остановила сына мать, появляясь в ночном пеньюаре. - Дай я поцелую тебя, дорогое дитя мое!..

   - Доброй ночи, мама!.. Прощай, брат!..

   - ...щай, Ка... луша! - невнятно уронил старший брат, очевидно приехавший домой после обильных возлияний. Выпив стакана два воды, чтобы освежить мысли для разговора с отцом, он теперь стоял, грея озябшие руки у камина, а глаза его против воли слипались и ноги плохо держали в равновесии грузное уже, несмотря на молодые годы, крупное тело Петра.

   Бирон, искоса поглядев на первенца, молча прошел в уборную. Толстенький, краснощекий камердинер прошел туда за ним, чтобы помочь герцогу снять парадное платье и надеть ночное.

   - Ты был у цесаревны? - обратилась к Петру герцогиня, сидя уже перед туалетным столом и пряча под чепец распущенные жидкие свои волосы, освобожденные от парика, тока и всех затей модной прически того времени.

   - Мда... у нее... у толстухи... А паа-том... еще там, знаешь... Компания наша...

   - Опять компания! - заметив нетрезвое состояние сына, укоризненно покачала она головой. - Ай-ай-ай!.. Смотри, что скажет отец!

   - Что! Он сам разве не был молод?! Да и сейчас еще любого петуха за пояс заткнет. Я слыхал ведь про его историйки. Не помешало это ему сделаться регентом империи Российской. А у него даже не было такого влиятельного отца, как мой. Ха-ха!

   - Боже мой, как испорчена теперешняя молодежь! - простонала герцогиня. - А знаешь ли?.. Тс... тише... Он идет... Уж не серди его.

   И, кончив прическу, она уселась на кушетку ближе к огню, кутаясь в меховую мантилью.

   - Подай пить! - приказал камердинеру Бирон, появляясь из уборной в шлафроке, туфлях и без парика, с гладко обритой головой, прикрытой ночным колпаком.

   Слуга вышел, скоро вернулся с золоченым подносом, на котором стоял графин мозельвейна и чеканный бокал, поставил все на стол, у которого Бирон присел в кресло, и с низким поклоном вышел, закрыв за собою тяжелую дверь.

   - А ты что же? Неужели до сей поры сидел у цесаревны? - обратился герцог к сыну. - Недурно бы это, черт возьми... Да навряд, - хмурясь, закончил он и, налив бокал, залпом осушил его.

   - Да, отец! - стараясь скрыть свое опьянение, откликнулся сын. - То есть нет! Я там был... и все хорошо. А потом мы с Лестоком... и Шетарди... так, немного...

   - Хорошая компания. Но ты плохой им компаньон! Молод еще. Голова слаба. Мало того что некрасиво бывать в людях в таком виде, ты и проболтаться можешь о том, о чем бы и заикнуться не следовало... Да еще перед пройдохой-французишкой. И молчать, когда я говорю! - поднял голос сразу Бирон, видя, что сын хочет что-то возражать. - Меня слушает триста тысяч войска и пятьдесят миллионов людей! Так ты цыц! Молчать и слушать. Если смотришь, как поступает твой отец... Так - молод ты еще. Поживи с мое. Достигни, чего я достиг. А ты еще мальчишка!

   Выпив еще несколько глотков из бокала, видимо смягчаясь от смиренного вида, который принял Петр, знающий своего отца, Бирон снова заговорил, уже гораздо дружелюбнее:

   - Вот потерпи... подожди немного... Когда будешь мужем Елизаветы... О, тогда можешь делать что пожелаешь. Тогда и я буду молчать перед тобою. Буду только повторять: "Как изволите приказать, ваше царское..." Ха-ха-ха...

   Не докончив, он раскатился довольным хохотом.

   - Слушаю! Как изволите приказать, ваше высочество! - стараясь попасть в тон отцу, по-военному отчеканил Петр, вытягиваясь в струнку и улыбаясь самодовольно.

   - Ха-ха-ха!.. Понял! Ну, Бог с тобой. Вижу, сейчас не время для важных разговоров. Ступай спи. А завтра со свежей головой... Словом, я позову тебя утром пораньше. Слышишь, мой мальчик!

   И совсем ласково подергал он за ухо просиявшего юношу.

   - Слышу, отец. Я прикажу себя поднять раньше моих собак. Видел, у меня теперь новый чудесный дог... Во какой!

   - Видел, видел, мой мальчик. У тебя есть вкус. Знаешь толк в жизни. Весь в меня. Ну, ступай же. Доброй ночи!

   Получив поцелуй в лоб, сын ответил почтительным поцелуем руки. Подошел к матери и проделал ту же процедуру.

   - Спокойной ночи, мамочка!.. - и ушел, слегка пошатываясь, насвистывая свои любимые охотничьи сигналы.

   - Запри ту дверь! - поворачивая за сыном ключ в дверях, распорядился Бирон.

   Герцогиня подошла к двери, ведущей в коридор, и, не подозревая, что проделал здесь шут, повернула дважды ключ в замке.

   - Заперла. Успокойся. Никто не войдет сюда ночью. Спи спокойно. А то последние две-три ночи ты все стонешь и мечешься во сне. На что я крепко сплю, а и то просыпалась не раз...

   Подойдя к постели, герцогиня откинула полог сперва с той стороны, где спала сама, потом перешла на сторону мужа и там также откинула завесу и отвернула край одеяла, оправив подушки, как любил муж. Сбросив капот, в одной сорочке она нырнула под одеяло и, повернувшись к мужу лицом, осторожно заговорила:

   - Яган! Отчего это ты вечно нападаешь на бедного Петрушу? Конечно, это не Карл, твой любимчик. А все-таки следует быть немного справедливым. Я тебе всегда была хорошей женой, верным другом. Так не обижай моего мальчика!

   - Ты дура! Я и не думаю его обижать! - пуская клубы дыма из закуренной трубки, откликнулся он. - А что следует сказать, то и говорю. Если бы отец не пробирал меня в мои юные годы, может быть, я бы сбился совсем с пути. И, вообще, не приставай ко мне!.. Сейчас важные соображения, серьезные дела у меня в голове. Ты ничего не понимаешь. И молчи!

   Нетвердыми шагами меряя комнату, он время от времени отпивал большими глотками вино из бокала и шевелил губами, словно говорил сам с собою. Видно было, что впечатления переполняли эту суровую замкнутую душу и ему хотелось высказаться, хотя бы перед своей женой, которую он знал много лет и не высоко ценил.

   - Вот как! Теперь дура! - обиделась герцогиня. - "Ничего не понимаешь!" А как нужно было, только и слышала: "Иди во дворец... скажи то-то и то-то... Сделай так... Подслушай там... Возьми это... Подари тому... Пообещай такому-то..." И я исполняла хорошо. И в эти тяжелые дни перед смертью императрицы я не была "дурой"... А помнишь ли, когда совершила самое неприятное и тяжкое для женского сердца... Когда я сумела чужое мне дитя выдать за свое... за наше, тогда я была не "дура"!..

   - Молчи, говорю! - притворно сердясь, прикрикнул муж. - Бога благодари, что я в добром расположении духа. А не то бы...

   - Знаю я тебя, какой ты... грубиян. И рукам даешь волю иногда. Совсем уж на герцога не похоже.

   - Ты зато прирожденная принцесса! Ха-ха... Наш род старинный, дворянский... Еще дед моего деда владел нашей милой мызой Каленцеем, где родился и я, и мой отец, и братья... Дед мой, Готгард Бирон, бился на поединке с самим Ульрихом Лейценом, братом великого магистра, и свалил его с коня во всем оружии... Почитай старинные курляндские летописи. Те самые, в листы которых дед твой завертывал колониальные товары, отпускаемые публике, раньше, чем купил себе дворянство на деньги, скопленные удачной торговлей. Не хочешь ли, как это русское дурачье, корить меня моим худородством? Молчи лучше и слушай, старая дура, если умные люди хотят с тобой говорить.

   - Слушаю... слушаю, мой умник.

   - Постой... Сколько это пробило в крепости! Неужели час! А я совсем не хочу спать. Что значит приятно провести вечер. Миних совсем развеселил меня. Хитрый пройдоха. Но я хитрее его. И он сдался окончательно... Теперь - он будет мне служить за страх и за совесть. А я стану время от времени кидать ему подачки... не очень жирные, конечно, чтобы не слишком зазнавался наш герой-фельдмаршал... Когда я должен был покинуть Кенигсбергский университет - пришлось ради куска хлеба муштровать сынков курляндского дворянства. И тогда я научился, как надо поощрять свое стадо, не слишком балуя его. А люди, старые и малые, все одинаковы. Накорми досыта скотину - она не станет везти или слишком загарцует и разобьет оглобли. Поняла? Моя жирная принцесса!.. И Миниха я буду вести на цепочке, а он пускай тянет колымагу. Ха-ха-ха!..

   - Послушай, Яган! Сердись, не сердись, а я скажу... Мне думается: чем так обошел тебя Миних? На что он тебе? Чем он лучше Остермана, которого ты так ненавидишь? Не доверяй графу, муженек. Не нравится мне, как он говорит с тобой. И смех у него такой... не настоящий. Он так завидует тебе...

   - Но еще больше боится! И это очень хорошо. Сразиться с ним на поле битвы я бы не хотел. Для этого есть у меня два отчаянных головореза-братца, Густав и Карл. В боях он меня одолеет, этот прирожденный ландскнехт, но что касается придворных тонкостей и всякой дипломатии... Хо-хо!.. Недаром я штудировал Аристотеля, и Макиавелли, и Сфорцу... и разных других! Я всех здешних дельцов и политиканов... Вот где я их держу! В моем кулаке! Ха-ха-ха!.. Австрийцы, ненавистные мне, остались с носом. И сам Остерман поплатится за все свои и чужие грехи передо мною. Завтра же он будет арестован... Французов, с их шаркуном, пройдохой Шетарди, я вожу за нос, треплю, как треплет за шиворот сука своих малых щенят. А французские экю сыплются к нам... К тебе, в чулок твой широкий, женушка! А взамен им - вот что! Кукиш и два кукиша. Россия не для них, а для меня, хотя денежки от Франции мы получили... сто тысяч экю! Шутка ли! Ха-ха-ха... Куш не плохой. И Миних помог мне получить его. А ты ему не веришь! Сегодня же я окончательно убедился, что граф решил служить мне верно и будет предан мне из страха... если не по доброй воле. Д не все ли мне равно!

   - Дай Бог... Только, Яган, сердце у меня что-то не спокойно. Очень уж ты занесся. И что тебе за охота была попасть в регенты, когда и так ты правил всеми здесь без хлопот, не возбуждая лишней зависти и вражды. К чему тебе! Ясно, что своим последним возвышением ты озлобил всех при дворе. Уж не говоря о русской пьяной, тупой черни. Попы клянут тебя... еретиком, чуть не антихристом называют... Зачем же ты, не пойму?! Всегда такой осторожный, рассудительный... Не пойму!.. Неужто нельзя было иначе!

   - Иначе! Как это? Ну, умница, знаешь лишь порицать - укажи: как можно иначе. Помнишь, что было раньше? Забыла наш "пышный, богатый двор" при герцогине курляндской? Шесть с половиною придворных, не считая приживальщика Бестужева и других шутов... Унылая жизнь на подачки, идущие из Петербурга! И все завидовали мне, обер-камергеру светлейшей герцогини Анны. Все шесть с половиной человек ее свиты и дюжина других, настоящих лакеев в ливреях, перешитых и перелицованных по два раза... А я - сгибался, таился, молчал... и порою завидовал толстяку, веселому сапожнику при нашем "высоком дворе"!.. Но Анна слушала меня во всем. А я видел многое вперед, о чем не догадывались первые умники и нашего курятника, и блестящего российского двора! Я умно вел дело. Случай помог мне и нашей герцогине... И вот я, никому не видимый, тайный, но полновластный хозяин в целой огромной империи, богатой почти так же, как золотая Индия, хотя с виду разоренной и бедной до нищеты. Начинаю работать - очищать десятками лет насыхавшую грязь. Придворных здесь больше, чем было челяди у нас во всей Курляндии. И опять все завидуют мне... Но их зависть - мне на пользу! Я уже и герцог курляндский... хотя тамошние бароны больше любят холеру и чуму, чем своего нового герцога, который еще недавно играл с ними в тарок по грошовой ставке! Ха-ха-ха!.. Я - граф Вартенберг в Силезии, владетельный граф Бинген на прусском Одере. Но важнее всего, что я - Бирон в России! Знаешь ли, что одни только горные заводы здесь дали мне в три года - два миллиона звонких рублевиков! А?! Пускай завидуют!.. Есть чему! И так длится целых десять лет... в этой проклятой стране, в России, где брат поднимается на брата, где дети продавали мне отцов, а матери - своих дочерей за гроши... Где убивают не только ради корысти, но и так, для забавы порой... Здесь я владею всем десять лет... И Я - остаюсь Я!

   - Все правда, Яган. Но... что же дальше?

   - Дальше тоже неплохо. Умирает неожиданно та, кто служила мне опорой и защитой необоримой. Все обрадовались. Думали: "Бирон погиб!.." Врете! Нет! Еще выше прежнего взлетел сокол Бирон над этой вороньей стаей. Он - признанный регент империи. Не только министры и сенат - русский святейший синод ему, иноземцу, иноверцу, еретику, как они называют, дает титул высочества... Мелкопоместный курляндский шляхтич - правитель Российской державы именем Иоанна Третьего, Яган Бирон "милостию Божией"!.. Ха-ха-ха! Ты слышишь, как это звучит! Но и того мне мало. Семнадцать лет править... а потом? Куда? В Митаву, где меня презирают?.. В Австрию, где меня ненавидят? В Пруссию, где одни мои враги и сильные завистники?.. Куда, скажи? Здесь - тоже ненавидят, завидуют, но - боятся и раболепно лижут руки из-за выгод или просто ради холопства врожденного. И в России я останусь... На самой высоте власти... Увидишь! Если Елизавета не хочет мальчика Петра - я сам еще не стар и не урод, как женщины говорят. Со мною гордая цесаревна даже любезнее и добрее, чем с моим смазливым сыночком. Что же, для взаимной пользы, надеюсь, мы с ней сумеем сговориться. Ха-ха-ха... Я буду сквозь пальцы смотреть на кой-какие забавы моей державной подруги. Тебе дам десять миллионов рубликов - и развод. Убирайся вон. Бери себе молодого, здорового, красивого муженька и потешайся с ним всласть. А я... я возьму себе - всю Россию вместе с новой, молодой женою, дочерью великого императора. А?! Поняла наконец!.. Поглядим, как тогда будут завидовать Бирону!

   И он стоял перед женою, выпрямясь во весь рост, ликующий, помолодевший, словно уже ощущая весь восторг завершенных удачно планов.

   - Яган... Яган, оставь! - суеверно зашептала герцогиня. - Благодари Бога за все, что было, и не искушай святое Провидение. Счастье может изменить, знаешь? Не испытывай его. Сегодня случай хороший, а завтра...

   - Случай! Дура ты, и больше ничего! - вспыхнул Бирон. - О Боге мне толкуешь бредни старых баб и долговолосых русских попов! Эти выдумки хороши для черни. А я знаю, что мир держится законом равновесия, а не Промыслом Старика, живущего на небесах, которые для жителей Америк являются местом, где отведено поле действий Дьяволу, называемое преисподней!.. Детские сказки! Другие пусть говорят о Промысле Божием, о счастливом случае, о слепой удаче. А ты разве тоже слепая? За все эти годы нашей жизни не видела мои бессонные ночи, мои заботы... Не говорил я тебе о моих думах, о планах широких, которые выполнялись капля по капле, зерно по зерну?.. Тихо так, незаметно опутывал я всех моею паутиной. Пятнадцать долгих лет заставил твой дурацкий С л у ч а й служить мне... Все умел предвидеть, чтобы всеми управлять незаметно. А ты решаешься... У толстая, старая телица! Слушай! Я теперь хорошо настроен, все ладится, меня тянет потолковать по душам. Ты все-таки верная моя помощница. Этого отнять нельзя. Разве ты не видела, что стояло на карте в недавние дни? В первые три-четыре дня после смерти Анны всего можно было ожидать... Я не спал ночами, хлопотал, покупал и продавал людские души... Сулил, унижался, грозил и льстил... Принимал решительные меры, рискуя не только положением, но и головой своею. Знаю я русских. В первые минуты, по неожиданному толчку - они способны на многое, пойдут на самое отчаянное дело. Но прошла минута, и по-старому готовы они безропотно повиноваться каждому, кто этого пожелает, кто первый захватит плеть власти. И вот прошло три недели. Что значат жалкие двадцать дней! А принц Антон, мой самый опасный соперник и враг, с папашей его из Брауншвейга, с целым венским двором - они разбиты мною в пух и прах! Понимаешь ты, толстая телица с красивыми глазами!

   Присев на край постели, он грубо схватил за голову жену, привлекая ее к себе на колени, желая порывистой лаской выразить свое внутреннее ликование, дать исход всему, что теснило сейчас сильную грудь.

   - Можешь ли ты меня понять! Я раздавил Остермана. Мы его сошлем в Сибирь. А это... понимаешь ли ты? Я от этого чувствую себя веселее, чем от вина! Я даже готов по-старому ласкать и целовать тебя, моя жирная телица!

   - Нет... пожалуйста! - освобождаясь из объятий охмелелого мужа, решительно оттолкнулась герцогиня. - Оставь меня. Сегодня я нездорова, понимаешь! Совсем нельзя...

   И, укутавшись до шеи в одеяло, она отодвинулась подальше, на другой край широкой постели.

   - Ну... ты вечно такая... Черт бы его подрал!.. Разве ты настоящая женщина?! Но, слушай... все равно...

   И, заходив по опочивальне, он продолжал:

   - Я тебе раскрою теперь: какой это С л у ч а й, который вечно помогал мне? Указ о регентстве я приказал отпечатать в ту самую ночь, когда труп Анны еще остывал в ее постели... Тут же были изготовлены и листы для принесения присяги. Русские ослы чтут еще присягу, особенно данную торжественно!.. Наутро, раньше чем кто-нибудь успел опомниться, прежде чем горячие сумасброды, недовольные головы могли что-либо затеять, - вся столица пошла в храмы присягать. И войска! И правительство до последнего чиновника! Как будто и не заметили, что чужой, всем ненавистный Бирон стал их господином на целых семнадцать лет! Ха-ха-ха! Дивлюсь, как не явилось больше заговорщиков, чем эта кучка недовольных, жалкая горсть людей, которую через два-три дня я велю всенародно казнить, колесовать, четвертовать, чтобы задать острастку другим... А уцелевших, с Остерманом во главе, пошлю ловить соболей нам на шубу. Ха-ха-ха!.. Пусть там плодятся и множатся мои враги, населяя мерзлые тундры! Гвардия вся недовольна? Знаю. Из Курляндии мы приведем рослых мужиков, наших мызников... Они будут нам лучшая защита. А русских бунтарей-бездельников, завзятых дворянчиков... их мы повесим! Из гвардейских солдат - переведем офицерами в армию, подальше от столицы! Ха-ха-ха!.. И будем тогда спать спокойно, не запирая на ночь все двери в собственной опочивальне. Ловко! Ха-ха-ха!.. Да не спи ты! Слушай, когда я говорю!

   - Где спать... Это интересно... И правда придумано умно... Я слушаю...

   - Слушай! Бирона-фаворита упрекали, что он завел безумную роскошь при русском дворе и в кругу здешней знати. Но надо же мне было развлекать и тешить вечно тоскующую, почти больную душой, государыню. Ее не стало - п р а в и т е л ь империи Бирон запретил носить материи дороже четырех рублей за аршин! Пришла пора бережливости, разумного сбережения народных грошей. Слушай дальше. Анне я посоветовал собрать с народа недоимки сразу за пятнадцать лет, хотя бы с мясом пришлось их вырвать у людей. Но у с е б я в хозяйстве завожу совсем иные порядки. Готовится указ о полном прощении недоимок, об уменьшении ежегодного налога на обнищалых крестьян... Так начинает свою работу п р а в и т е л ь Бирон. Что? Это также твой дурацкий С л у ч а й?! Конечно, бунтовщиков, недовольных ждет нещадная казнь. Но все, кто з а Б и р о н а, те будут осыпаны милостями и почетом. Простая штука. Повсюду насажаю своих людей. Войско - одарю, одену с иголочки. Буду кормить лучше, чем моих любимых псов! Если не хватит казны - свои деньги потрачу, не пожалею на это. Пущу глубоко корни по всей земле... Тогда посмотрим, кто посмеет восстать на Бирона здесь или даже за гранью его нового ц а р с т в а?! Ты слышишь ли, старуха? Понимаете ли, спрашиваю я вас, ваше высочество? А? Спит, как корова! Теперь делай с ней что хочешь - и не проснется, и не услышит! - брезгливо повел плечом Бирон. Вылив последние капли из бутылки, он с досадой отставил почти пустой бокал.

   - И тут - сухо! Ну, значит, пора ложиться... Правда, теперь лишь чувствую, как я устал! - вытягиваясь на постели, бормотал сам с собою охмелевший честолюбец. - Но и было же выпито нынче... Душно здесь. Потушу свечи... Не загорелось бы что...

   Неохотно поднявшись, он потушил все огни, кроме фонарика, висящего посреди покоя, снова лег и сладко потянулся, бормоча:

   - Основатель династии... Яган Эрнст Бирон - всероссийский импе...

   Бормотанье смолкло... К тихому, сочному посапыванью спящей сладко герцогини присоединился громкий, порывистый храп герцога курляндского, императора всея России в его пьяных грезах и мечтах.

   Сначала сон его был спокоен. Но скоро голова спящего задвигалась на подушке. Губы раскрылись... Спящее, переполненное кровью, багровое лицо приняло не то испуганное, не то страдальческое выражение.

   - Пощады... пощады! - можно было разобрать бормотанье спящего, невнятным бредом разбудившего мертвую тишину, царящую в покое.

   Тяжелый, зловещий сон вызвал страшные картины в мозгу Бирона, наполненном парами алкоголя.

   Бирон видел угол площади, вроде Сытного рынка... Там возвышался эшафот, сходный с тем, на котором казнили Артемия Волынского по воле герцога.

   Но теперь другая жертва склонилась головой на плаху, красную от чьей-то крови, пролитой здесь раньше топором палача.

   И снова сверкнул топор. Чья-то голова глухо стукнула, упав с плахи на помост эшафота.

   Палач в красной рубахе высоко поднял эту отрубленную голову, бритую, такую странную без парика, без туловища. Яркий луч света озарил эту голову... Герцог узнал черты, искаженные предсмертной мукой. Это была его голова, упавшая под позорной секирой.

   Во сне понимал Бирон, что его давит кошмар, что все это призраки тяжелого сна. Сознавал, что стоит проснуться - и ужасы исчезнут. Делал усилия... но проснуться не мог и только метался головой на подушке с крепко сложенными руками на волосатой, обнаженной сейчас груди...

   Наконец ему удалось переменить положение... Кошмар прекратился. Бирон на мгновение раскрыл испуганные глаза, ничего не соображая, обвел ими покой - и сейчас же снова, крепче прежнего уснул.

   Не видел и не слышал он, как беззвучно приоткрылась дверь, ведущая в коридор. На пороге появился Манштейн с обнаженной шпагой и свечой в руках. А из-за темной фигуры офицера в походном плаще вынырнуло какое-то маленькое существо, скользнуло к постели, прислушалось и вернулось к Манштейну.

   - Крепко спят! - шепнул Нос-горбун Манштейну. - Я бегу звать ваших людей.

   Войдя осторожно в опочивальню, Манштейн поставил свечу свою на ближний стол и, подойдя к постели герцогской четы, остановился в раздумье.

   "Как крепко спят! - думалось ему. - Что значит "чистая" совесть".

   Услышав за дверью, которая так и осталась полуоткрытой, осторожные шаги толпы людей, он встрепенулся.

   - Вот и мои молодцы... Пора будить! Проснитесь, герцог! По приказанию государыни-принцессы! - как можно громче проговорил он, заходя с той стороны постели, где темнели крупные очертания спящего Бирона.

   Но тот продолжал храпеть. Раскрыла глаза герцогиня, еще не понимая, кто это будит и кого?

   - Чего ты хочешь, Яган? Я же сказала тебе... сегодня... Боже мой... Чужой! - вдруг, разглядев Манштейна, вне себя закричала она. - Яган, спасайся!.. Караул! Сюда! Убийцы!..

   И, кутаясь в одеяло, забилась поглубже в подушки, словно желая скрыться там от надвигающейся беды.

   Безумный вопль жены разбудил наконец и Бирона. Он сразу вскочил, огляделся, все понял, на миг замер, как остолбенелый. Но тут же страх вернул ему способность двигаться и говорить. Далеко прокатился по тихим покоям его отчаянный затравленный вопль:

   - Караул! Ко мне!.. На помощь... Измена!..

   И в то же время кинулся к столу, хватая пистолет и шпагу. Ухватив дуло пистолета и пустые ножны, он понял, что совершено предательство в его доме...

   - Шпага... Нет шпаги... Где моя шпага! - хрипло без конца повторял он, шаря по столу.

   И вдруг кинулся на ковер, ища, не упала ли она туда, не завалилась ли под кровать...

   - Караульных не зовите, герцог... Их там много со мною. Сейчас войдут. А сами-то вы куда? Прятаться хотите?.. Дудки... Дело начистоту пошло: нельзя туда!

   И, навалившись сзади на Бирона, уже втиснувшего голову и плечи в пространство между полом и кроватью, Манштейн стал тянуть назад здорового курляндца, громко призывая в то же время своих:

   - Гей, преображенцы, сюда!

   Человек двадцать с офицером во главе наполнили комнату.

   - Есть? Взяли немца? - прозвучали радостные голоса.

   - Вот он. Держу. Помогайте... вяжите ему руки, крутите назад лопатки, да скорее.

   Пользуясь мгновеньем, Бирон ловким, сильным порывом высвободился из рук Манштейна и, спасаясь от солдат, тянувших руки, чтобы снова схватить и связать свою добычу, рычал, отбивался ногами, кулаками, кусал, царапал ближайших, хрипло выкрикивая:

   - Не смейте! Повешу, собак... когда меня освободят от вас... Оставьте... Золото берите... сколько есть в дому... Прощу... забуду... Осыплю наградами... Оставьте... Проклятые...

   Крик оборвался сразу. Несколько рук схватили его. Кто-то, свернув платок жгутом, успел ловко заткнуть рот герцогу. И только невнятное хрипенье, бормотанье, заглушенный вой вырывался из пересохшей гортани Бирона, замирал на его посинелых губах, окаймленных быстро сохнущей липкой пеною.

   - Стой... не ори зря! Капут тебе, мучитель! Ни угрозы, ни золото твое не стоят ничего. Помалкивай, собака!..

   В этот миг герцогиня, в рубахе, как была, - кинулась в самую гущу свалки, прикрывая своим телом мужа, уже теряющего силы и сознание.

   - Пускайть!.. Lassen sie!.. Schurcken! Не мушайть герцог... Как ви смеить! - мешая русскую плохую речь с немецкой, истерически могла только выкрикивать обезумевшая женщина.

   - Мы не смеемся, а всерьез... Прочь ступай! - пробасил высокий преображенец, и сильной рукой двинул в грудь надоедливую, растрепанную женщину. - Эка бесстыжая немка!..

   От толчка герцогиня отлетела и упала как подкошенная на ковер.

   Миних быстро вошел в опочивальню.

   - Взят медведь. В собственной берлоге! Молодцы, дети мои! Во дворец его, в караулку. Я следом за вами. А ты, Манштейн, за братцем, за Густавом, да за остальными отправляйся. Да поживее. Скоро рассвет!..

   - Слушаю, генерал. Несемте-ка его, ребята!..

   - Подождите... Накройте герцога. Не тепло на дворе. Кто-нибудь снимите шинели. Так! Хорошо! - кивнул он, когда две шинели укутали Бирона, теперь связанного, словно спеленатого по рукам и ногам. - Выходит - словно две мантии: герцогская и... великокняжеская. Теперь не озябнет. Несите.

   И Миних не удержался, подошел, заглянул в лицо раздавленному врагу. Но ему не удалось насладиться вполне своим торжеством.

   С закатившимися глазами, словно мертвый, лежал Бирон на руках солдат, потеряв сознание.

   Так и унесли его из опочивальни.

   - Граф! Молю вас, пощадите! - кидаясь к ногам Миниха, обхватывая голыми руками его колени, с рыданиями стала просить герцогиня. - Сжальтесь над ним, над нашими детьми! Скажите принцессе, мы уедем... навсегда... далеко... Я сама сейчас стану молить ее на коленях. Босая, нагая побегу!.. Помогите мне! Возьмите меня с собою, вспомните все. Велите пропустить... Именем Бога... Счастием ваших детей заклинаю... Граф!..

   - Простите... я спешу... по долгу службы!.. Покойной ночи, ваша светлость!

   Любезно раскланявшись, Миних быстро вышел вслед за своими людьми.

   - Бездушный палач! Мясник! Проклятье тебе! Да покарает Господь тебя и всех детей твоих... весь твой род... - кинула ему вслед герцогиня, устремляясь в дверь, за которой исчезли враги, унося бесчувственного мужа.

   - Нельзя пройти! - остановили ее двое часовых, скрещивая штыки.

   - Боже... помоги мне... Дети... дети! - теряя голос, зашептала обессиленная женщина. Пошла к двери, ведущей во внутренние покои, и по дороге, как будто споткнувшись, упала ничком на ковер, теряя сознание.

  

  

   Минуло почти четыре месяца.

   Третьего марта 1741 года в ясный весенний полдень, в той же спальне, где умерла императрица Анна Иоанновна, сидела теперь новая правительница царства, Анна Леопольдовна.

   Голова ее по-старому была повязана туго платком. Сидя перед туалетным зеркалом, принцесса при помощи различных косметических средств пыталась придать лучший вид своему пожелтелому, осунувшемуся от боли лицу, очевидно ожидая кого-то... Но это плохо удавалось, и женщина злилась, отчего еще больше усиливалась головная боль.

   У ног Анны примостился неизменный горбун-шут. А такая же неразлучная подруга Юлия фон Менгден, теперь объявленная невеста красавца-графа Линара, то рылась в шкапчиках, стоящих тут же в опочивальне, то уходила в соседний покой, гардеробную комнату покойной государыни, и там выбирала из шкапов различные робы прежней государыни, кафтаны, шитые золотом, из гардероба Бирона, перевезенные сюда после его ареста по распоряжению той же фон Менгден. Некоторые вещи она снова вешала на место, другие раскладывала по стульям и диванам, по свободным столам, подбирая одни к другим, словно оценивая или сортируя их для чего-то.

   Видя угрюмое настроение правительницы, Нос сперва попытался было рассмешить ее своими обычными штучками. Изображал драку кошки с собакой, кудахтал... Принялся играть на губах, хлопать по щекам, словно на барабане, передавая игру военного оркестра. Но, видя, что все напрасно, затих. Потянувшись сбоку, он осторожно заглянул в лицо госпоже и просто, ласково заговорил:

   - Анюточка! Знаешь ли, чего бы теперь я хотел, а!

   - Прочь, дурак. Не до тебя. Видишь, голова развалиться хочет!..

   - Вот, вот!.. Я и хотел, чтобы у тебя это местечко попусту не болело... Здоровенькая ты, добренькая. Я бы выманил у тебя рублишко... Купил бы леденчиков-сосулек. Пососал бы за твое здоровьице... За Ванюшку-светика... А за Антошеньку шиш масленый! Довольно с него, что генералиссимусом ты его приназначила. Ишь, какой он ноне толстый стал. А все еще пуще дуется, кабы не лопнул... Вот!..

   И весь напыжился, раздул свои худые щеки горбун, изображая пополневшего принца Антона.

   - Будет болтать, шут!

   И невольная улыбка озарила бледное лицо Анны, которое она собиралась теперь как раз подрумянить немного.

   - Улыбнулась, усмехнулась, моя Несмеяна-царевна. Рублишко подавай. Слышь, я сам с собою об заклад бился... Коли засмеешься на речи мои глупые - рублик с тебя. Так уж подавай! Не то сыночку-государю пожалюсь. Он реветь станет, целу ночку уснуть тебе и не даст!

   - Ну... не трещи, как сверчок! Юлия, дай там ему денег, он просит! - обратилась Анна к подруге, вошедшей в опочивальню с роскошным расшитым кафтаном в руках.

   - Пусть уберется! Надоел. Не хочу я сегодня смеяться, а шут покою не дает!.. А... который час?

   - Рано, рано еще! - успокоила подругу Юлия. - Он хотел попозже прийти. Явится прямо на мою половину. Оттуда я его этим ходом и приведу!

   Она указала на потайную дверь, скрытую за обоями в углу близ кровати.

   - Ты, шутило, чего уши навострил? - строго обратилась девушка к горбуну. - Тебя не касается... Вот бери, что выклянчил, и ступай.

   - Мой побор с Анюточки - вот он, на ладони! - принимая рублевку от Юлии, заворчал горбун. - А ты, слышь, из одних старых кафтанов курляндского оборотня сколько фунтов серебра выжгла?! Поведай-ка Анюточке, ась! С семи кафтанов паратных прозументы спорола, а тебе вышло из переплаву - четыре шандала хороших, тарелок шесть да две коробки для белильца, для румянца, для всякого дрянца-глянца... Все из выжиги из одной бироновской...

   - Ну... пошел! Сам ты выжига не последняя... Вон ступай, говорят тебе! - рассердившись на нескромную болтовню шута, почти вытолкала его девушка и снова вернулась к Анне.

   - Неужели столько серебра было на этих кафтанах, Юлия? - заинтересовалась принцесса, совершенно чуждая всяким житейским соображениям.

   - Пустое он мелет. Я своего серебра много прибавила! - последовал неохотный ответ. - А материя пошла в дело... Мебель кое-где поправили, обили ею... и еще там. Вот еще этот кафтан твоего неудачного женишка, Петрушки Бирона, я хотела у тебя попросить. Он совсем простой... Можно?

   - Ах, бери, пожалуйста... Мне не жалко... Хоть все бери!.. Мне что-то уж надоело и правленье, и дела. Сама ничего не знаю, ничего я не умею. Вечно кто-нибудь за нос меня водит. Даже самые близкие друзья... Так противно!

   - Что это, принцесса? Намеки на меня? Так лучше немедленно...

   - Ты лучше поди сюда... и не болтай глупостей. Иди... поцелуй меня. Я тебя и раньше любила... ты одна оставалась мне верна, когда все угнетали, продавали нас. И я не забуду. Вот бери... Я не забыла... Твой свадебный подарок.

   Взяв со стола сложенный лист, Анна протянула его подруге.

   - К небывалой свадьбе незаслуженный подарок!.. Вот если бы все женишки были, как наш красавчик Линар, невестам плохо бы пришлось. Посмотрим все же мой "свадебный дар". "Даруем мызу Обер-Пален... фрейлине..." Боже мой! Неужели! Себе не верю... Поистине царский подарок!.. Как мне благодарить ваше высочество! - низко-низко приседая, лепетала разрумянившаяся девушка.

   - Будь мне по-прежнему верной, милой Юлией!.. Ну, довольно. А что, бофрер твой еще не вернулся от отца?

   - Миних нумеро цвай? Нет, кажется. А остальные там в соседней комнате сидят и совещаются... Совещаются без конца! Ну, о чем думать? Неужели нового Бирона хотят себе на шею навязать? Только поумнее прежнего, пострашнее, значит!

   - Ты полагаешь так, Жюли?

   - А то как же иначе! Подумайте сами: графу всего мало! Сделали его первым министром. Ворчит: "Почему принц Антон, не я генералиссимус?!" Положим, ежели такого, как наш принц, "иссимуса" мы отдадим врагам, это послужит нам единственно на пользу! Но для виду почему супругу регентши не быть... "иссимусом"? Потом взялся за Остермана. Старик двадцать лет ведет иностранные дела. И это хотел взять в руки наш непобедимый, всеведующий фельдмаршал Миних! А там дело останется за пустяком - за правами регентства... и за короной вашего сына. Только и всего!

   - Ты так думаешь?

   - Остерман так полагает. А он ли во всяких интригах не знаток! Никогда не ошибется, старая лиса. Даже если говорить о враге. И потом... помните показание Бирона? Выходит, граф сам втянул его в регентство, поджигал против принца Антона, строил козни, чтобы потом герцога же арестовать... И этим он заслужил общую любовь, прослыл героем в народе. От вас посыпались награды и милости сверх меры... Отвратительно. Двойной предатель!

   - Да... если только это правда. А очень похоже на то.

   - Сомненья нет! Все ясно открылось во время следствия.

   - Но... все-таки с графом надо быть осторожнее. Его так любит армия. Поди узнай, что делается там, в совете? Я, скажи, не могу, голова моя...

   - Скажу... скажу... Да они и сами знают... Только Остерман хотел было явиться... Как ему сказать?

   - Хорошо... Его одного приму, если надо. Только не принца Антона. Слышать не могу противного голоса, этой хромающей болтовни дуралея. Фуй! Косноязычный, "пряничный принц". Его - ни за что! С тех пор как я почувствовала, что буду снова матерью, понимаешь, видеть, слышать не могу ненавистного... Не могу... Не могу!

   - Понимаю... понимаю... И Линар мог бы приревновать. Успокойтесь, не впустим "пряничного принца". Особенно когда должен явиться настоящий "зачарованный наш принц Шармант"!

   И, отдав шутливый реверанс, Менгден прошла в соседний покой, где вокруг большого стола сидели члены совета: Остерман, Райнгольд Левенвольде, фон Менгден, канцлер граф Головкин - с принцем Антоном во главе.

   Тимирязев, сенатский служака, преданный Остерману, и Петр Грамматин, снова занявший место адъютанта при Антоне, помещались поодаль за секретарским столом.

   - Что же, ваше высочество, - появившись перед собранием ближайших министров и советников правительницы, бесцеремонно задала вопрос фон Менгден. - Государыня желала бы знать, как здесь надумали? Чем порешили? Она прилегла... но дело это ее весьма беспокоит.

   - Что же решать?! Все по-прежнему... Скажите, гра-аф, вы баро-онессе...

   - Отставка тут уже готова к подписанию. Но все-таки мы послали к графу сына. Ежели ее высочеству угодно быть столь великодушной... Вот ждем ответа. Да вот и самый ответ на пороге! - увидя входящего Миниха-младшего, закончил Остерман.

   - Баронесса! - войдя, отдал молодой полковник поклон Юлии.

   - Сказывайте скорее... Принцесса желает знать: успели уговорить нашего героя? Перестал он капризничать, словно барышня перед балом, или нет? Берет назад свою отставку?

   - Не знаю, как и сказать, баронесса! - щелкнул шпорами Миних-сын. - Не сетуйте на меня и вы, ваше высочество! - обратился он к Антону. - Послов не секут, не рубят! Я передал отцу все, что было вами приказано. И... должен также дословно объявить его решение. Позволите, принц?

   - Проо-шуу ваа-ас. Мы зде-есь для дее-ла... не дляа кооо-омпли-меентов!

   - Вот именно. Опущу все соображения батюшки, так сказать, общего свойства, насчет действий правительства вообще...

   - Без участия в таковом самого графа Миниха? Могу себе представить! - с добродушной усмешкой проговорил Головкин. - Бессильный гнев - плохой подсказчик!

   - Вот, вот... И батюшка изволил говорить то же самое. Сила и без гнева сражает своих врагов. А сердиться бессильно - лишь себя напрасно сокрушать! - послал ответную стрелу полковник, вступаясь за отца. - И вот батюшкино решение: "Если Миних нужен, то его место там же, где был он месяц тому назад. А нет - так ширмою служить для других он не может. И по годам своим, и по заслугам". Так он сказал... простите!

   - На стаа-рое месс-то? Вее-ли-иким визирем! Мее-ня на заа-дний двор! Прее-воо-схоо-дно!.. - заволновался Антон.

   - Министров и первых советников короны - ему в лакеи либо в ординарцы его штаба? - спокойно снова съязвил Головкин.

   - Тттому не-е бы-вать!.. Яаа не соглаа-сен! Ннне поо-зволю... Аа... вы что-о же молчите? И-или полаа-гаете? - живо обратился принц к Левенвольде.

   - Мне хотелось бы раньше слышать ценное мнение графа Андрея Иваныча! - проговорил тот, глядя на Остермана. - Как вы об этом полагаете, граф?

   - Ддда... говооо-рите... рре-шаай-те! - предложил принц.

   - Решать не мне. Как ее высочество соизволит? А мне сдается, надо бы ей изложить, в каком положении сейчас дело.

   - Ддда, коонечно... Воот вы бы саа-ми... Так хорроо-шо будет... Пой-дите и скаа-жите ей...

   - Пожалуйте... пожалуйте, Андрей Иваныч! - уловив вопросительный взгляд Остермана, пригласила Юлия, подымаясь с места, которое заняла недалеко от стола. - Вас принцесса примет. Лишь не взыщите за наш туалет...

   - Смею ли я! - с трудом подымаясь с помощью Миниха-младшего, учтиво отозвался старик. - Тимирязев, дайте мне чистую копию заготовленной отставки.

   Взяв бумагу, он с помощью Миниха доковылял до дверей спальни. Здесь его взяла под руку Юлия и ввела к Анне.

   - Ваше высочество, как изволите себя чувствовать? - с почтительным поклоном задал он церемонный вопрос.

   - Для вас по секрету: немного легче. Только других никого не пущу! Что там у вас? Какие вести? Помирился с нами наш капризный герой? Мне весьма неохота обижать графа. Вы умница... вы понимаете. Столько услуг... таких важных оказано фельдмаршалом... Не мне одной, всем государям, которым служил десятки лет. Будут осуждать нас за неблагодарность. А врагов и так слишком много, не так ли, Андрей Иваныч?

   Помолчав немного, кашлянув слегка раз-другой, он вдруг тепло заговорил, даже со слезою, звенящей в тихом, старческом голосе:

   - Вот пристыдили вы меня, ваше высочество. Признаюсь, слушал я на совете, что там говорилось, и сам подумал: лучше бы избавиться от опасного честолюбца, оберечь бы малютку-императора от нового Годунова, каким был уже мой "друг", герцог Бирон. Каким, видимо, пытался стать и мой "старый приятель", граф Миних. А вот как вы тут мне...

   - Вот как! И вы полагаете?.. - встревожилась Анна. - Значит, Юлия не ошиблась на этот раз? Вы не слушайте меня лучше, Андрей Иваныч. Я молода, ничего не понимаю в этих ваших делах государственных... Говорите, как сами думаете, совсем не обращая внимания на мои детские затеи и выдумки!

   - Устами детей - Господь вещает нам, принцесса...

   - В делах правления важно, что скажет Остерман! Ему я доверю больше, чем самому Господу Богу, далекому от нашей грешной земли. Я слушаю!