Жданов Лев Григорьевич - Под властью фаворита

естужев - бесстыжий, пьяным-пьяный и надходит, слышь... Видно, тоже к Миниху собрался на поговорочку... И не заметили мы... Идет, видим, - шут с им! Пущай идет... А он бочком, простоял и прослушал мои речи, словно шпынь базарный, чего министру и не пристойно бы делать! Да вдруг как вскинется: "Ты, капитан гвардии, а сам чему народ учишь?! Бунтуешь сам своих людей?!" Да еще, да еще... Да фыр-рть! Шпагу наголо да за мною! Слышь, оно вот... Еле я в людскую избу от него убежал, во двор к фельдмаршалу-то! Миловал Господь. Иначе не жить бы уж мне! Слышь, оно вот... Выпьем по сему случаю по еди...

   Рука его, уже наклонившая бутылку над рюмками, остановилась.

   - Стоп! На крылечко кто-то взошел... Яша, стучат!

   - Слышу... Бягу, ваше скобродье! - отозвался из кухни денщик, мелькнул через комнатку, растворив двери в небольшие сени, чтобы осветить их, и снял крюк с наружной двери, впуская новых желанных и жданных гостей.

   Пока появился один капитан Грамматин, личный адъютант принца Антона Брауншвейгского, рослый, красивый офицер, щеголевато одетый, насколько это позволяла военная выправка и форма. Сдав в тесных сенях плащ и треуголку денщику, отряхнув ноги и голову от приставшего снега, Грамматин, позвякивая шпорами, вошел в комнатку и на пороге громко расцеловался с поджидающим его хозяином.

   - Гость дорогой! Добро пожаловать! - отдавая истовый, русский поклон, радостно заговорил Бровцын. - Вот уж и не ждал, што порадуете, такую честь окажете моей скромной лачуге, после ваших покоев дворцовых. Милости прошу. Тут еще есть из дворцовых же знакомцев ваш... Прошу!

   - Вижу, вижу! - отдавая приветливый поклон Яковлеву, отозвался Грамматин. - Ну, дорогой именинник, Яков Матвеич, поздравляю... Дай Бог много лет жить да здравствовать...

   - Ну, нет! Это што за поздравление? Нешто так можно! К столу пожалуйте, прошу милости... вот сюда, на почетное место, слышь, оно вот... По единой, на пробу!

   И три рюмки заискрились у застольников в руках.

   - Не пью я! - поводя плечами, отнекиваться стал Грамматин. - Да уж погода больно мерзопакостная... Бр-р! Изморозь... слякоть... Болото, одно слово! У нас в Москве не в пример лучше. Ваше здоровье!

   Проглотив влагу, гость одобрительно покачал головой.

   - Ишь ты, ведь запеканка... наша, настоящая! Откуда это вы добыли, а?

   - Для дорогого гостя. Слышь, вас поджидал и приготовил! Ха-ха-ха! Шляхтич тут один с Украйны приехал по делу, вот и подарил мне барилочку горилочки!

   Довольным хохотом раскатился уже повеселевший от первых рюмок именинник.

   - А у вас тут не на шутку баталия готовится! - оглядывая столы и всю комнату, заметил Грамматин. - Серьезные форпосты повыставлены кругом... И в траншеях резерву припасено не мало! Неужто много столь народу ждете? А мне сдавалось...

   - Много, не мало... да все ребята молодцы. Мимо рта не проносят: выпьют да еще просят... Хе-хе-хе!.. - раскатился Бровцын довольным смехом. - Я же вам сказывал: кто да кто собирается Якова справлять, дурака валять... Хо-хо-хо... Моя-то Пелагия Семеновна даже на богомолье собралась такой оказии ради...

   - Супруга ваша, капитан?

   - Зачем супруга? Я холостой, слава Тебе, Христу Нашему! Так, вроде того... Не похуже жены, право, слышь, оно вот... Бабенка еще молодая, дебелая. Сдобная-крупитчатая. Хе-хе-хе! И домик этот ей от покойничка ее достался. Годков тридцать пять в приказе каком-то сидел - вот и домик высидел. А я у вдовушки покойчик снимаю. Вон там! - он указал дверь налево. - А там, напротив, через сенцы, - хозяйкина половина считается: кухонька, спаленка и все прочее. Особняком оно. Да при ней все же таки, думается, было бы стеснительно... Утречком она просфорку приносит, поздравляет меня с ангелом - а я и говорю: "Поезжайте, матушка, за мое здоровье помолитесь, да поусерднее..." - "Куда?" - "Да без кудахтанья, куды хотите! В обитель какую ближнюю, подгороднюю. А к утру можете и дома быть!.." Спровадил, слышь, оно вот... У нас живо, по-военному!

   - Конешно, так лучше! - протянул Грамматин, косясь незаметно на денщика, который в это время из прихожей прошел через комнату и скрылся за дверью, ведущей на кухню. - А вот дневальный, денщик ваш, на сего вы надеетесь бессумнительно?

   - На Яшку-то?! На тезку на свово! Больше чем на себя самого, слышь, оно вот. Испытанный, надежный друг. За ним тот преферанс - што я, выпимши, слабею порой. А в Яшку лей, как на каменку, чист и прав всегда. И ни в едином глазочке. Фрухт, я вам скажу... Ф-фа! Удивительный парень, собака... Мы с им в одной баталии тур...

   - А што нового, капитан, слышно у вас? - поспешил перебить словоохотливого хозяина Яковлев, заметя, что Грамматин с трудом скрывает нетерпение, словно хочет сообщить что-то важное. - Как наш принц Антон? Што государыня принцесса? Нынче, чать, видеть их изволили, государь мой?

   - Как же. Мое дежурство было. Э-эх, што там и говорить! Хорошего - ни хера. Ирод немецкий так все к рукам прибрал, што...

   - Ни вздохнуть, ни охнуть... И пищать невозможно! - криво улыбаясь, закончил за него Яковлев. - Слыхали, слыхали! На што наш Миних - ерой! - а и тот нос повесил... А про Остермана, про графа Андрея Иваныча, и говорить нечего. Ровно крот у себя в дому зарылся, носу не кажет никуда. От обиды и страху, слышь, и взаправду ныне болен стал. Не для отводу глаз, как раней-то делывал. Вот бы принцу с Остерманом и потолковать бы! - почти шепотом, наклонясь к Грамматину, проговорил Яковлев и умолк, сверля пытливым взором адъютанта.

   - Толковано! - махнув рукой, отозвался тот негромко. - Да хитер больно, осторожен старый барсук. Ни тпру ни ну! Он впереди других не полезет, нет! Так принцу и отрезал: "Ежели есть у вас верная партия из особ посильнее среди вельмож и в полках, тогда откройтесь мне. И с регентом можете начать без страха разговоры. А нет того - так уж лучше со всеми другими согласуйтесь. Терпите пока..."

   - Што ж, он и прав, старый лукавец...

   - И я говорю, што прав! - согласился Грамматин. - Так и принцу докладывал при случае: "Вам-де первому о себе зачинать - не рука. Надо ожидать, што государыня принцесса сказать пожелает. Хоть она и врозь с вами, да в сем деле сойдетесь, против Бирона если пойти". А принц меня еще к Ушакову посылает. Даже не верится мне, чтобы этот старый травленый волк за нас был.

   - Посулить ему побольше, он и отца родного продаст, не то што благодетеля Бирона! - уверенно подал голос Яковлев. - Ну, а министры наши как?

   - Тоже советуют потише бы нам быть с принцем. И Кайзерлинг, и Шеллиан. Я вот и полагал нынче насчет партии проведать... Много ль нас из войска набирается? Да вот...

   Грамматин запнулся, словно не решаясь договорить, и снова огляделся на все стороны, особенно кидая подозрительные взгляды на три двери, выходящие в этот средний покой, словно подозревал: не подслушивает ли кто-нибудь за ними эту таинственную беседу.

   - Много ль? - подхватил вопрос Бровцын, не замечая тревоги гостя. - Все пойдем, вот сам увидишь, брат-камерад! И простолюдье все, и духовный чин... все на Биронов! На иродов, на извергов рода человеческого. Сидит тута и в сей час у меня человечек один. Я его погодя призову, когда понадобится. Из духовных тоже. Слышь, оно вот. Он порасскажет, как ждут не дождутся люди православные, убрали бы мы того антихриста немецкого, слышь, оно вот!..

   Сильным жестом докончил Бровцын свою нескладную, но выразительную, горячую речь.

   - Все это ладно! - тревожно, быстро заговорил Грамматин, очевидно приняв какое-то внутреннее решение. - Одно плохо. Принц у нас молодой, добрый... Подумал, подумал да и говорит: "Видно, на все воля Божия! Я уж и успокоил себя насчет власти. А то затеешь дело, выдадут меня людишки злые Бирону... И вдвое хуже будет!" Да словно напророчил беду. Пока што с ним будет - а вас, слышно...

   Грамматин оборвал, еще раз огляделся и совсем тихо договорил:

   - Вас... в с е х головой выдали регенту.

   Бровцын, стоявший у печки, где он раскуривал трубку, услышав слова приятеля, только раскрыл беззвучно рот и опустился на стул, стоящий рядом, словно у капитана ноги подкосились.

   Яковлев, вздрогнув, впился глазами в бледное, но спокойное лицо Грамматина. Несколько мгновений прошло в зловещем, удушливом молчании.

   Первый забасил совсем трезвым тоном Бровцын, словно от черной вести и хмель с него соскочил совсем.

   - У-уф! Мать Честная Богородица! Слышь, оно вот... И не пьян уж я больно, а ноги держать не стали. Друг, слышь вот, скажи... Да кто?! Да как! Да откудова знаешь? Сказывай, камерад, как же нам быть теперь, а?!

   - Откуда вести пришли о... предательстве?! - осторожно задал вопрос и Яковлев.

   - Чрез ушаковских молодцов да через Остермана. Разговор был на совете у господ министров... Один из них передал Бирону, какая партия-де против него в войсках гвардии собирается. От Бирона предатель поставленный кроется между нами...

   Шумно, в негодовании вскочил было Бровцын при этих словах со своего места.

   - Што... пре?..

   - Да потерпи, капитан. Досказать дай! - остановил его Грамматин. - Бирон-де и порешил всех перехватать, покамест дело не созрело... Я, слышь, затем и поспешил нынче сюда: упредить вас, камерады. И сам долей ждать не стану. Может, нынче и придут немцевы архангелы. Не хорошо, коли я тут с вами попадуся. И принца моего тогда на цугундер потянут. Так уж...

   Не договорив, он встал, ища глазами свой плащ и шляпу.

   - Его высочество? - изумился Яковлев. - Решатся ли? Посмеют ли? Што они с им сделать могут?! С самим отцом императора всероссийского!..

   - Ха-ха! - горько усмехнулся Грамматин. - Не видали мы, как у нас особам и поважнее принца люди, тем особам самые близкие, на недоступной высоте стоящие, своими царскими руками голову прочь рубили в темных казематах петропавловских! Царя Петра годочки страшные - не далеки от нас они... А тут - Бирон, палач немецкий, да задумается?! Ха-ха! Ну, прощайте, камерады. Я упредил вас по совести, по чести. Теперь сами смекайте, как вам лучше. Ночь добрая!

   - Благодарствуй, камерад!.. Да, слышь, оно вот... С чего я так уж перепужался, и то сказать? А? Пусть жалуют шпыни алибо профосы Бироновы... Веселимся мы тута... ангела тут моего день справляем. Вот и все! Нешто...

   - Ну, вестимо, ведомо: Ушаков тебе так и поверил! - глумливо перебил хозяина Яковлев и, хватая со стула плащ и шляпу, обратился к Грамматину: - Я с вами малость пройду. Еще вы мне порасскажете. А после вернусь сюда, товарищам передам.

   - Да уж гляди, приятель, хошь ты и штафирка, не военная косточка, а в кусты не утекай! Небось Бог не выдаст, Бирон не сожрет. Старая поговорочка!.. А вас, камерад, весьма благодарствую, что хоть побывали, - светя и провожая Грамматина, обратился к нему Бровцын. - А то на дорогу посошок-от? Ась? По единой еще...

   - Нет, нет! - уже стоя в сенях и надевая свою шинель с треуголкой, отказался решительно Грамматин. - Время не ждет.

   Он двинулся уже к двери, опережая хозяина, словно сам спешил отодвинуть засов. Но снаружи послышались голоса. Тяжелые чьи-то шаги застучали по деревянным ступеням лестницы, звякнули шпоры, ножны палаша концом отчеканили свой ход по лестнице.

   Трое, стоявшие в сенях, остановились, насторожив слух, почти затая дыхание.

   - Идут... У вас другого выхода нет ли? - шепнул хозяину Грамматин. И сам поспешно отступил к дверям горницы, откуда лился свет, озаряя и полутемное пространство сеней.

   Яковлев, последовавший за ним, ответил вместо Бровцына:

   - Выход есть... Вон там, через кухню... Да что толку, капитан? Ежели это те... так, поди, патрулями все кругом обложили. Всюду ходы-выходы стерегут. Еще хуже, што мы по черному ходу, словно бы убегать задумали...

   - Правда и то! - согласился Грамматин, досадливо покусывая усы. - Что делать! - обратился он к хозяину, который, несмотря на стук за дверью, все усиливавшийся, держал в руке дверной засов, не решаясь: как поступить? - Открывайте уж, камерад! Будь что будет... Авось...

   И сам, снова двинувшись в сени, в угол потемнее против дверей, закутался в шинель, скрыв лицо под ее воротником, поднятым до ушей.

   Яковлев, проделав то же самое, стоял за адъютантом, готовый следовать за ним.

   - Хто там стучит? Вот отомкну сейчас! - громко проговорил Бровцын, возясь шумно с запором, словно тот не поддавался под рукою хозяина.

   - Отворяй... Не зноби... Я это. Мы, хозяин дорогой! - послышался за дверью звонкий, знакомый голос.

   - Камынин!.. Свой это! - радостно вырвалось у Бровцына, и дверь широко распахнулась. Вместе с клубами пара, который хлынул наружу, навстречу морозному воздуху, льющемуся в раскрытую дверь, Грамматин и Яковлев шмыгнули на крыльцо и быстро сбежали с него, почти столкнувшись со входящим вахмистром конной гвардии Камыниным, огибая группу других гостей, уже подходящую к самому крыльцу. И через миг обоих не стало видно в морозной полумгле.

   - Здорово, дорогой хозяин! - целуясь с хозяином, приветствовал его вошедший. - С ангелом проздравляю, дорогой камерад!.. А что это, словно бы меня испугались да стрекача задали от тебя два гостя? Яковлев как будто один... Кабинет-секретарь. А второго не разглядел... Может, беглый дезертир какой, что ли? - понижая голос, задал вопрос любопытный гость.

   - Пустое что мелешь! - добродушно перебил Бровцын, уже успевший налить рюмку. - Грамматин сам это жаловать поизволил, да недосуг ему. Да еще тут... Ну, посля скажу, когда другие подойдут. - И он двинулся снова в сени, чтобы запереть на засов дверь, стоящую полураскрытой.

   - Грамматин... вот оно што! - протянул Камынин. - Да пождите напирать, капитан. Там еще идут, слышите? И вторично - с ангелом вас, государь мой!..

   - Идут? Ладно... Ваша правда! Яша! - крикнул он. - Где ты там запропал?

   - Бягу, ваше скородие! - входя с новым грузом жбанов и фляг, весело отозвался денщик, появляясь в покое.

   - Ставь скорее да встречать беги! - приказал Бровцын. - Слышишь... видишь: жалуют гости дорогие!..

   - Сюда, сюда вали, братцы! - слышались теперь голоса.

   Быстро, один за другим, совершенно наполняя тесные сени, появились новые гости. Первым ввалился и прошел в покой грузный, ожирелый подполковник Пустошкин, которому остальные, теснясь, дали дорогу ради его старшинства по чину. Другие семеновцы: майор, князь Путятин, капитаны Чичерин и Аргамаков - кучкой вошли за своим начальником. Преображенцы: поручик Ханыков, сержанты Алфимов и Акинфиев, появясь в покойчике Бровцына, после дружеских приветов, - тоже своим гнездом заняли места за общим столом, напротив семеновцев.

   Когда же на пороге появилась "штатская фигура" дворцового чиновника, секретаря конторы принцессы Анны, Михаила Семенова, - Пустошкин и его соседи весело приветствовали скромную штафирку.

   - Сюды, к нам, писуля! Ты ведь тоже семеновец... Семеновым тебя зовут недаром!

   Пока тот усаживался, вошли три капрала-семеновца, Хлопов и два его приятеля, на днях только завербованные в "партию".

   Ради чинопочитания они, отдав честь имениннику, поздравив его как водится, стали кучкой у печки, словно желая обогреться с морозу.

   - Рад, рад дорогим гостям! - суетился все время Бровцын, целуясь, пожимая руки, усаживая гостей. - Милости просим к столу, камерады... Греться станем с непогоды. Ишь, за окнами как хлещет! Просто ставни рвет... слышь, оно вот...

   - М-да! - основательно втиснувшись в кресло, приготовленное для него на переднем конце стола, отозвался Пустошкин, отирая заиндевелые усы и осматривая строй бутылок. - Меня и то при съезде мостовом чуть с экипажем в воду не снесло! Обогреться не мешает. Здоровье именинника!

   Опрокинув в рот стакан любимой тминной, он, крякнув, закусил грибком, поддел на вилку кусок балыку и добродушно обратился к капралам:

   - Садитесь-ка... без чинов, прошу, господа капралы. Тут не во фрунте. Все мы - дворяне, собрались у товарища. Для общего дела. Прошу...

   Те уселись на дальнем конце стола. Еще несколько мест осталось не занятыми.

   - Повторим по единой... Сразу теплее станет, слышь, оно вот! - обходя стол и наливая всем, предложил хозяин. - Пью здоровье дорогих гостей!..

   - За здоровье именинника!.. На многи лета!.. Ур-ра!..

   Даже маленькие оконца покоя зазвенели, давая отклик на дружное величанье.

   - Благодарен без меры... Вот как польщен! - кланяясь, весь красный от удовольствия повторял Бровцын. Затем, когда клики смолкли, продолжал:

   - А теперь прошу перекусить наскоро. Посошок на дорогу... И простимся до увиданья, братцы! Слышь, оно вот!..

   - Что!..

   - Что с тобою?! Здоров ли!..

   - Шутник-покойник!.. Али допился спозаранку до обалдения?

   - Что такое, капитан? Шутите вы, что ли?

   С этими восклицаниями почти все поднялись со своих мест, удивленно оглядывая Бровцына.

   Тот стоял спокойный на вид, только немного сумрачный, совсем не похожий сейчас на сияющего именинника.

   - Простите, бухнул я так... - заговорил он, когда умолкли голоса гостей. - Да, слышь, время не терпит. Тут люди были сейчас. Огорошили меня. Сказывают: облава на нас снаряжена. Может, сюда пожалуют, чтобы всех накрыть. Предатель среди нас объявился... слышь, оно вот... Недарма вот тринадцать нас тут собралося за стол. Вот уж вы сами и подумайте: как же мне тут? Не сказать - и вас в моем дому перехватают! Я хуже иуды выйти могу. "Положим, - говорю я Яковлеву, - гости у меня... Как же могут?" А он толкует: "Поверит тебе Ушаков! Держи карман..." И я подумываю: скорей што не поверит, собака проклятая! Слышь, оно вот... Ну, и...

   Он развел руками, умолк. Молчали и остальные, пока первым не заговорил порывистый Аргамаков:

   - Что ж нам теперь? Или, по регламенту воинскому, как на советах бывает? Младшим по чину, что ли, первое мнение подавать?

   - Ну, уж нет! Здесь мы все без чинов, сказано... - тоже поднявшийся было со своего места, решительно заговорил Пустошкин. - Там хто как себе хочет - а я остаюсь!

   И он снова опустился в кресло, налил еще стаканчик тминной, поддел второй кусок рыбы, выпил и стал смачно закусывать, подкладывая себе на тарелку, что получше стояло на столе.

   - Виват! Это вот по-нашенски! - прозвенел молодой, напряженный голос Ханыкова. - Что, в сам деле! Предали нас, ну, и ладно. Тогда всюду найдут, куда ни скроемся, право же, камерады. А ежели иуды еще не совсем разнюхали: какие замыслы у нас замыслены?.. Тогда бежать и вовсе не след. Шапка, сказывают, только на воре и горит. Побежал - и виноват выходишь. Да и бежать-то некуды.

   - Видимое дело! - поддержал товарища Путятин, сейчас особенно бледный и взволнованный на вид. - Не на Яик же ускакать. Разыщут, возьмут и в дому, кого им надобно... псам Бироновым... палачам немецким! А мы, коли заварили кашу, и хлебать ее же будем. Ежели уж нашелся такой христопродавец, что своих братьев Биронам окаянным продал! Э-эх, узнать бы: хто?! - стискивая кулаки и зубы, хрипло досказал князь и пошел к столу у печки, взял и раскуривать стал себе трубку.

   - Да!..

   - Вот бы уж тогда я...

   - Кабы знать, уж тот бы...

   Эти угрюмые недоговоренные угрозы в ответ на слова князя зарокотали со всех сторон.

   Камынин, бывший спокойнее остальных, теперь вдруг почему-то вспыхнул, но, сделав усилие, выступил на середину круга, образовавшегося у стола, и громко, нервно заговорил:

   - Да чево это, камерады, братья-товарищи, так уж мы и всполошились? Может, и нет ничего такого? Адъютантишка прынцев, может, такой же смельчак, как и сам наш Антоша? Али нас немцы треклятые столь уж запугали, што и попировать мы не смеем по душам?! Пусть придут, иуды! Мы им покажем кузькину мать!..

   И он до половины обнажил свою шпагу, приняв самый вызывающий вид.

   - Правда, Камыша!

   - Пускай сунутся!.. Нешто мы безоружные!

   - Мы им, собакам!..

   С этими возгласами многие из присутствующих, особенно помоложе, тоже ухватились за эфесы своих шпаг и палашей. Блеснули и дула карманных пистолетов, припасенных некоторыми из заговорщиков на всякий случай.

   - Буде шуметь! - покрывая общий гул, прозвучал снова голос Аргамакова. - Долой оружие! Не в нем наша сила!

   И он, отстегнув шпагу, бросил ее в угол, где денщик Бровцына ее подхватил и поставил на место.

   - Что еще, мудреный ты мой, придумал? - спросил Пустошкин, внимательно искоса поглядывая на капитана.

   - А то! Ежели решено, што пируем мы тут - так нараспашку! Штобы так оно и видно было. Придут, скажем... Ладно! Черт с ними! Да кто придет? Братья же наши, военные русские люди! Только такие, слышь, которыми могут еще немцы вертеть по своей волюшке... Так не станем же мы с в о и х стрелять да резать, хотя бы и с арестом пришли?

   - Нет, не станем!

   - Верно, Сеня! Правда твоя, не со своими же драться! - раздались дружные голоса.

   - Вот если бы Бирона какого?..

   И все, сняв оружие, отшвырнули его в угол на попечение денщика, а сами принялись за выпивку и закуску.

   - Ну, ежели так, так и так! - довольный заговорил Бровцын. - Я-то уж выше меры рад. А все же для опаски - стрему выставим. Яша! - обратился он к тезке-денщику. - Мы тута и без тебя справимся. Больше прийти, кажись, некому. А ты походи во дворе круг флигелечка... и в проулочек выгляни... на пустырь глазком закинь... Ежели што сметишь недоброе - песню заведи, словно пьяный. Либо иначе как. Посвистом там.

   - А уж ежели прямо видишь, что гости незваные, беги через кухню, упреди нас.

   - Слухаю, ваше скородие! - отрезал денщик и скрылся за боковой дверью.

   - Одному парню не углядеть, поди! - обратился ко всем Ханыков. Затем обернулся к самому молодому из капралов.

   - Вот что, Вася... и ты ступай дозором... На чем тут порешим, тебе скажут камерады.

   - Я и сам думал проситься! - живо подымаясь с места, взялся за палаш молодой капрал, накинул шинель и быстро ушел вслед за денщиком.

   - Стало быть, все по правилам и по артикулу. И летучий авангард с арьергардом выставлены. А теперь - не дозволите ли, государи милостивые, и духовное лицо одно в нашу компанию пригласить? Странник у меня тут один ночует. Весьма народом почтен. И Бирона любит не хуже, чем мы сами...

   - Зови... Проси...

   - Ежели надо, пусть идет! - раздались голоса.

   - Без этих долгогривых, без духовных дармоедов тоже не обойтися!..

   - Само собой! - подтвердил Бровцын. - Яковлев и то мне сказывал: злы простецы на Биронов. Да головы нет у черни, слышь, оно вот... А такой старец Афанасий - он дорогого стоит. Я сейчас вам ево...

   Скрывшись за дверью своей спаленки, хозяин быстро вернулся обратно в сопровождении благообразного старика в подряснике. Ноги его были босы, в руке белел простой посох, заканчивавшийся наверху резанным из дерева же крестом. На ходу что-то позвякивало под ветхим подрясником старца, как будто там были скрыты вериги, железные цепи и грузы.

   - Мир вам, чада Божии! - осенил крестом пирующих странник, остановясь у порога.

   - И над тобою Господь, старче! - дружелюбно отозвался Пустошкин. - Садись, потрапезуй с нами, коли обмирщиться не боишься...

   - Не то: трапезу делить с братьями по Христу - душу отдать за други свои заповедано! - с поясным поклоном отозвался старец, подойдя к столу поближе. - И погубивший себя спасен будет. Тако верую. Да воздаст мне Господь по вере, не по делам моим!..

   - Смышленый дедуган! - усмехнулся недружелюбно Камынин. - Знает, чем можно обелить себя... Ну, трапезуй да выпивай, коли ты такой покладистый! Хе-хе!..

   - Обелит меня паче снегу Господь и в виссон облечет ради смирения моего неложного! - ответил странник, пронизывая своими странными, словно незрячими глазами Камынина, так что тот даже потупил невольно свой взгляд. - А гордыня ангелова погасила на крылах его блеск, коему и солнца небесные равняться не могли!

   Усевшись против Камынина, старик отпил из стакана глоток вина, взял кусок хлеба, отломил от него часть, обмакнул в соль и протянул смущенному вахмистру.

   - Может, по-братски примешь кусок от меня? - спросил он, при этом все так же не сводя глаз с лица его.

   - Что за блажь! - вспыхнув, даже с места поднялся Камынин. - Стану я из твоих рук есть... Ты - не Учитель!..

   - А ты - не апостол... Верно. Так и вижу я, по лицу по твоему... Суетен лик твой... Греха в нем не мало. А ты иных осуждаешь... постарей себя... Неладно, чадо!

   - Кинь, старче! - вмешался Бровцын, видя, что гостей коробит вся сцена. - Никто не осуждает тебя. Потолкуем лучше, слышь, оно вот... Знаешь, чай, о чем речь будет...

   - О-ох, знаю!.. Плачет, рыдает землица-матушка православная... Обороны просит от чужеземных ворогов, черных воронов налетных... А боронить некому. О-хо-хо!..

   - Может, и найдется кому! Слышь, старина, сказывают, и чернь порадуется, и вся ваша братия, ежели не станет над нами неких наскоков иноземных. Правда ли?

   - Воистину, возликует земля. Настрадалися, истомилися люди православные! Силушки нету боле терпеть. Да без пастуха стадо - куда оно кинется? За весь мир хрестьянский челом вам бью, земно кланяюсь, начальники-господа, стратиги светлые! Ослобоните от ирода, от предтечи антихриста, коли сила-мочь ваша! Терпеть боле мочи нет. А народу знак подать лишь - весь за вами пойдет. Не оставьте, застойте, господа честные воины!.. Силушки нет боле!..

   И, выпрямясь всем своим исхудалым, старческим станом, он вдруг рухнул в ноги собеседникам, отдавая всем земной поклон.

   Ханыков, вместе с Аргамаковым подымая дрожащего старика, усаживая его, заговорил взволнованно:

   - Слышали, камерады? Вот где н а ш а сила. Народ весь ждет и молит прийти к нему на помочь, убрать ненавистных бироновцев. Пусть предадут нас, пусть возьмут, казнят!.. Другие станут на наше место. Сам народ, смиренный, кроткий и безоружный, он, как один человек, подымется. Его стрелять, колоть станут... Он будет все идти вперед. Штыки устанут, стволы ружейные, пушечные жерла умолкнут, накалясь докрасна... А народ все будет идти - и задавит под своими телами, живыми и мертвыми, всех, кто столь долго и жестоко угнетал его, глумился над душою народною!.. Что значит шпага, удар свинца, когда народ не сносит более!..

   - Верно, камерад! Истинно так, братцы! - сильно подхватил вдохновенную речь друга Аргамаков, ударяя по столу рукой. - Много терпела земля наша Русская. Знала и татарское, и польское засилье... Все пережила. Все сносила до поры. А стало народу невтерпеж - и нету насильников! Так и теперь будет с немцами. Верю я. И вы верьте! Беда не велика, ежели в ряду жертв мы первыми сложим наши буйны головы. Двум смертям, слышь, не бывать... За родину! За народ весь русский! Немцу на гибель!

   Высоко подняв стакан при этих словах, он осушил его и швырнул об пол так сильно, что толстое стекло с жалобным звоном разлетелось на мелкие куски.

   - За родину! За народ! - как один откликнулись все и осушили свои чарки.

   Выждав, пока смолкли клики, заговорил князь Путятин.

   - Спасибо тебе, братан, за сильное, святое слово. И тебе, Сеня. Все верно, что вы сказывали... Жаль одно: много бесплодных жертв. Не мало лишней крови прольется из-за насильника бездушного. Нешто нельзя Бирона просто в одиночку убрать? Мало ль где случай подвернется? И на параде... и так, у дворца... В караулах дворцовых бывают наши. Ну, и...

   - А на его место брат либо сват бироновский заберется... И то же сызнова пойдет, что было! - не дал другу докончить Аргамаков. - Нет! Дело надо по-сурьезному зачинать и кончать. Дабы все видели и знали: не прав был немец - и убрали его общею волею, а не пулею какого ни на есть случайника. Признали вот мы, что регентшею надо принцессе быть, государыне. Всех и склоним на это. Придем, арестуем жадного немца, судить его станем. Снимем позор с земли родной. Кому, за што на целых семнадцать лет она в неволю, в кабалу, на поток отдана?! От кого терпела долгих десять лет, пока жила заступница этого выжлятника, этого герцога из конюхов!.. Грабил землю, угнетал всех он, пройдоха, псарь... бабий... Тьфу! Язык не вымолвит, чем был подлизун, чем отличался в царстве, проходимец!.. И за это ему, глупому, бесчеловечному и жадному - весь народ в кабалу, на потеху достался еще на семнадцать годов!.. Вся земля, дети, жены наши... матери, сестры... Мы все!.. На поругание немцу?! Нет, не бывать тому больше... Живи так дальше, хто хочет, а я не могу!

   С удвоенной силой ударив по столу кулаком, Аргамаков опустился головой на стол и затих, сдерживая рыдания, подступающие к горлу.

   Взрыв криков послужил ему ответом.

   - И мы!..

   - И я не могу!..

   - Не хотим!.. Не станем!..

   - Гибель Биронам... Долой немецкую шайку!..

   Не скоро затихли крики. Друзья, довольные, что пришли к твердому решению, обнимались, чокались... Каждый хотел сказать свое.

   Сильный, хотя и грубоватый голос капрала Хлопова покрыл все остальные. Уважая твердый характер камерада и его ясный, здравый смысл, ту чисто русскую сметку, которой он отличался среди товарищей, все стали прислушиваться к его речи.

   - Все так... все верно, камерады! - говорил Хлопов. - И я верю, вижу сам: пробил последний час мучителю общему. Не нашими руками, так иными, но уберут лиходея прочь, кинут на кучу навозную, как ветошку поганую... Освободится от позора земля родная. Да надо бы теперь же и то еще рассудить: как бы из огня да в полымя не сунуться! Круг принца с принцессой - тоже чужаков не мало. Кайзерлинги, Шеллианы, Линары всякие... Те же Бироны, лих, на иную стать. Очком помельче. А все один черт на дьяволе выходит. Может, они не слаще, еще горше Биронов окажут себя... А есть у нас и своя, русская, прирожденная царевна: Лизавета-матушка. Чья она дочка, подумайте! Вот об чем нам не потолковать ли перво-наперво, ась?!

   Компания притихла, словно призадумалась.

   Семеновец, капитан Чичерин, близкий человек к Брауншвейгской фамилии, чувствуя опасность минуты, заговорил мягко, убедительно, но твердо, желая сразу сломить общее настроение.

   - Что за новости! О чем думать еще? Мы ли не знаем принца Антона? Душа-человек, Уж если регента выбирать нового - ему и быть. Отец императора, чего же лучше? И народу, и чужим потентатам это, полагаю, будет приятно. А... ежели грех там какой и случится - все лучше, когда у правителя фаворитка будет, ничем ежели снова у новой государыни свои дружки заведутся, как то бывало искони и вечно. Бабенка за силой не погонится, как фаворит-наложник. Она в правление империей мешаться не станет, мутить повсюду не сможет. Ума у бабы не хватит. Ежели деньгами нахватает, зато порядков наших не изменит, как фавориты всякие делали. Мучить народ метреска не посмеет. Руси не продаст врагам корысти ради. Не женское то дело. Будет тешить тело свое, свою душеньку. Вот и все. Видимое дело: принцу надлежит регентом быть. Не так ли, камерады?

   - Почему и не так! - поддержали его семеновцы. - Прямой регент!

   - Ну, нет! - подняли решительно голос преображенцы и Хлопов. - Лисавете и по роду ее, и по старшинству подобает...

   - Принц - чужой! Сызнова немцев накличет на нас! - упорно повторял свое Хлопов. - Старое ярмо напялим на русскую шею!..

   - Постойте, братцы! - врезался Ханыков в общий гул голосов. - Так дела не рассудим. Мы, словно поляки на ихнем сеймике: каждый свое, а дело - тпр-ру! Разве ж можно так. Дайте и мне сказать. Немцы нам не страшны. Вон и при Петре немцами всюду полно, почитай, было. Да они хоть учили нас, а знали: мы - хозяева, они - гости.

   - Беда, коли у себя на Руси мы станем кабальными для своих же гостей. Того не надо, и быть того не должно. Пусть жалуют к нам, хто хочет. Пускай выгоды имеют свои. Только - нам служи! А не прибирай нас к рукам, словно стадо какое беспастушное. Это первое. А сверх того: штой-то рано мы шкуру делить стали, бирюка еще не пришибивши. Вон, слышь, за нами допрежь всего облава устроена, а мы уж горланим: "Тому быть! Иному не быть!" Черт бы с ними, со спорами. Раней до дела дойдем, а там и станем грызться: кому кого над собою видеть охота? Выпьем, братцы-камерадцы, последний наш стакан - на гибель врагам! На гибель позорной шайке фаворитов! На гибель Биронам!

   Все с говором одобрения взялись за стаканы. Как из одной груди вырвался один ответ:

   - На ги...

   Слово так и не было докончено. Все сразу смолкли, оборвав крик, словно на воздухе обрубив его, загасив собственные голоса спазмом гортани.

   Головы всех повернулись к маленьким оконцам покоя, выходящим в переулок.

   Там, за ставнями, ясно слышались тяжелые шаги патруля, который звонко выбивал свой марш по мерзлой земле, все ближе и ближе надвигаясь к домику вдовы.

   - Што? Патруль! Ужли за нами? - отрывисто, негромко прозвучали встревоженные голоса.

   Камынин, словно ожидавший все это время чего-то, первый кинулся в сени, к наружным дверям и прислушивался напряженно, как шаги, поравнявшись с крылечком дома, продолжали мерно выбивать свою дробь по дороге и стали затем так же постепенно удаляться, как надвигались издали.

   - Нет... еще не за нами! - разрешил он тогда общее мучительное ожидание, возвращаясь к столу. - Прошли...

   И, бледный, с крупными каплями пота на лбу, взял дрожащей рукой сулею с водкой, налил полный большой стакан и выпил залпом. Закашлялся, но, ничем не закусывая, снова отошел в глубину, к дивану, словно не веря себе и выжидая опять чего-то.

   - Што вы, камерады, так уж! - попытался поднять настроение Бровцын, хотя у самого лицо было покрыто багровыми пятнами. - Тут патрули частенько гуляют: место у нас глухое.

   - Ну, и леший с ними! - выбранился Пустошкин. - Только переполошили зря. Выпьем по сему случаю для верной оказии! Здоровье всех!.. А правду сказал поручик Ханыков: давайте раней до дела дойдем. Немца - по шапке. А там уж... Чай, свои люди, сочтемся!

   - Конечно! Все пойдет своим чередом, - заговорил наконец и молчавший до сих пор Семенов, полагая, что теперь и ему пора сказать слово. - Законным порядком надобно... Манифест пропечатать: "Милостию Божией..." И - регент либо - регентша... Как уж там кабинет порешит! Без того невозможно. Бумагу надо. Это первое дело - бумага. Что мы здесь зря будем толковать? Вот, скажем, устав о Бироне. В моих он руках лежал. Человечек один у Востермана есть... Я и сказывал принцу Антону: "Угодно вашему высочеству - мы весь манифест так перепишем, что про Бирона тамо и помянуто не будет!" А принц наш робеет. Молод еще. Главное дело: бумага. Объявлено всенародно с подписом... Вот и конец!

   - Вздор ты городишь, государь мой! - оборвал приказного Пустошкин, уже совсем повеселевший от выпивки. - Что там бумага! Тьфу. Знаешь, на что бумага годится? Вот то-то и оно. Мало ли мы этих бумажек на веку видывали за всяким подписом? Дело идет, как сила велит. Наша будет сила - так мы все бумаги можем... вж-ж-ж! - он сделал жест, как рвут и кидают прочь лоскутки бумаги. - Понял либо нет, приказная строка?

   - Ну, уж это прошу прощения! - кровно задетый, тоже осмелевший от вина, решился возразить Семенов. - Без бумаги невозможно... В ей вся сила искони бе. Уж это - воинский барабан... Оно конечно, рацея сильнейшая... А все же бумага... Не обойтись!

   И, бормоча свой протест, он потянулся за флягой наливки, чтобы залить полученную обиду.

   - Ладно уж... Будет по-пустому слова да время терять! - кинул ему Аргамаков. - Столковаться бы лучше нам надо, как далей дело повести? У меня народу немало подговорено. Нам из больших персон кого-либо надо на подмогу. Без того точно что нельзя. Вы, подполковник, повидать хотели... Удалось ли? - задал он вопрос Пустошкину.

   - Побывал... побывал... И у Черкасского, и у князя Головкина. Да... - Он, не досказав, махнул рукою. - Сами они, видно, боятся, как бы им Бирон чего не сделал? Зажирели, вестимо... Дела им нет до родимой земли.

   - Головкина и то усылают в чужие края за вольные речи о регенте! - заметил Путятин. - А Черкасский? Кто его знает! Чтобы его карманов не вспороли, он и гнет жирную шею под немецким кулаком!

   - Миниха еще боятся многие! - таинственно объявил Семенов. - Тот за регента руку держит. Да Трубецкой... да Бестужев. А ежели бы не они!..

   - Бестужев, Алешка Козел... Дядюшка мой любезный! - издали подал голос Камынин. - Пьянчуга горький - и в министры попал!.. А за что? Сами знаете. Немцу и душу и тело продал.

   - Э! Кабы не заручка такая сильная у регента, так живо бы его можно! - с пьяной настойчивостью вел свою речь Семенов, почти не слушая других и не замечая, что его мало кто слушает. - Знаете, государи мои, што манифест о Бироне и подписан-то был не собственноручно... Да-с!.. Вот оно што! Я уж не зря сказываю... Я уж...

   Тут и его болтовня и общий говор снова стихли, как по мановению чьей-то властной руки. За окнами послышались голоса, шум, крики о помощи, топот людской толпы, набегающей с разных сторон.

   - Тише ты, строка приказная! - не стесняясь, прикрикнул на Семенова Пустошкин. - Плюнь со своими подписями! Слушать лучше дай: што там такое творится?

   Камынин, словно не имея силы усидеть на диване, поднялся и заходил в глубине комнаты, мимо входной двери, наблюдая за встревоженными товарищами.

   - Што-то случилось там...

   - Это, гляди, не за нами ль?! - раздались негромкие голоса.

   - Нет! Дали бы знать наши! - успокаивал Бровцын.

   - Добро... А ежели их подловили самих? Ежели убрали наших сторожей?

   - Надо на всяк случай иметь оборону! - кидаясь к своим шпагам, решили многие из компании.

   - Стойте! - загораживая дорогу, остановил их Аргамаков. - Али забыли наш уговор? Бросьте шпаги. Сядем, подождем. Видите: не к нам добираются пока...

   - И то... На углу галдеж, с переулка! - объявил Бровцын, теперь прильнувший слухом и взором к одному из окон, выходящих в переулок. - Ссора, видно. Нет, не к нам, должно, по...

   Он не договорил. Сильный удар прозвучал у входной двери, не то прикладом, не то чем-то другим, тяжелым и твердым.

   Все мгновенно застыли.

   Бровцын первый овладел собой и кинулся к Пустошкину, рядом с которым теперь стояли старец Афанасий, Семенов и князь Путятин.

   - Слышьте! - шепнул он им. - Всем не поспеть, не уйти... А вам, подполковник... И вам, князь... И тебе, старче... Лучше не попадаться сейчас в эту кашу. В моем покойчике - вот эта дверь... Оконце на пустырь выходит. Спешите...

   Все трое не заставили себе повторять приглашения и скрылись за указанной дверью. Семенов шмыгнул за ними. А Бровцын между тем кинулся к наружным дверям. Удары здесь участились. Чьи-то голоса звали хозяина.

   - Хто там так поздно? Зачем вам хозяина? - громко подал голос Бровцын.

   Остальная компания, приняв беспечный вид, уселась снова за стол, наливая и выпивая, как раньше.

   - Пусти скорей, хозяин! - послышался чей-то голос с улицы. - Человека... камерада нашего ранили... Перевязать бы надо...

   - Ранили кого-то? - вскакивая, переспросил Аргамаков. - Видно, и впрямь помочь надобно... Или отворить, как думаете, братцы?

   Ответа он не успел получить. Денщик Бровцына вбежал со стороны кухни, задыхаясь от волнения.

   - Как быть, капитан? - обратился он к Бровцыну. - Кажись, нас обошли. Драка тута затеялась на углу. И вдруг патрули набежали. Сам не видал я, а люди кричат: "Солдата зарезали!" Понесли кого-то к нашему крылечку, словно тело мертвое... Свет в ставни видно, вот и понесли... Я иду поглядеть: што будет? А от пустырей - прямо к забору к нашему еще патруль... Я живо во двор... двери все запер. Как быть?

   - Ладно. Ступай! - махнул ему Бровцын. - Как же теперь быть, камерады? Отпирать ли?

   - Пускай гостей нежданных! - стоя со стаканом в руке, решил Ханыков. - Это же не смерть еще. Да и той не страшно!..

   - Ваша воля, товарищи!.. Господи, благослови! Входите... Несите, хто там есть! - отпирая входную дверь, обратился Бровцын к незваным гостям, стоящим на крыльце.

&n