Зарин-Несвицкий Федор Ефимович - Борьба у престола

   На пороге появился Сумароков. Лицо его было бледно и измучено, но имело гордое, счастливое выражение. Он низко поклонился и молча остановился у порога.

   - Вы, кажется, лейб-гвардии капитан Сумароков, камер-юнкер герцога Голштинского? - спросила Анна, окидывая его с ног до головы внимательным, несколько недоверчивым взглядом.

   - И адъютант графа Павла Ивановича Ягужинского, ваше императорское величество, - отчетливо проговорил Сумароков, прямо глядя в лицо герцогини.

   Легкая улыбка скользнула по губам Анны. Сумароков побледнел еще больше. Вся уверенность его пропала. Его слова, этот новый титул не произвели того впечатления, на которое он рассчитывал. "Меня опередили. Она все уже знает, - мгновенно промелькнуло в его голове. - Но кто же?"

   - Как вы назвали меня? - послышался голос Анны.

   Бирон неподвижно стоял за креслом императрицы, с некоторым злорадством глядя на смущенного русского офицера. Он не скрывал своего удовольствия, что не русский первый привез Анне великую весть.

   - С девятнадцатого сего января вы императрица всероссийская. Вот детальное оповещение вашего величества от графа Павла Ивановича.

   Сумароков вынул из-за обшлага мундира толстый конверт с письмом Ягужинского. Анна взглянула на Бирона. Он быстро подошел к Сумарокову и взял из его рук письмо.

   - Павел Иванович, - с улыбкой произнесла Анна. - Я помню его, когда он ездил в Варшаву, дабы помешать избранию в герцоги Курляндские Морица Саксонского.

   При этом имени Анна тихо вздохнула. Ее сердце не совсем забыло этого беспутного, отчаянного и очаровательного Морица, идола модных красавиц Парижа, Дрездена и Вены, этого авантюриста и героя, дравшегося с одинаковым успехом под знаменами Мальборо и принца Евгения и со шведами, и с испанцами, и с турками; он стал бы ее мужем, если бы не честолюбивые планы Меншикова, добившегося для себя короны Курляндии. - Да, - продолжала Анна. - Я не забыла его. Он относился к нам всегда с должной аттенцией. То, что вы передали нам, капитан, - закончила она, - привело нас в такое смятение, что нам надлежит все обсудить наедине. Ежели надо будет, мы позовем вас.

   Анна милостиво кивнула головой. И это было все! Это награда за опасности пути, бессонные ночи, за игру головой!

   Сумароков молча поклонился.

   - Мы вас не забудем, капитан, - услышал он голос императрицы.

   Он поклонился еще раз и, озлобленный, чувствуя себя униженным, не зная, куда направиться, вышел из комнаты. Куда, в самом деле, идти? Депутаты Верховного совета могут приехать с часу на час. Он погиб, если они увидят его здесь. Он смутно чувствовал, что новая императрица лукавит, что она явно не хочет принять его под свое покровительство, тоже, может быть, боясь верховников. Сумарокова могло спасти теперь только бегство, но он боялся бежать, так как не передал еще императрице на словах то, что приказал Ягужинский, и притом разве императрица не сказала, что, может, позовет его?

   Он остановился в зале в раздумье. В это время к нему подошел Ариальд.

   - Господин камер-юнкер заблудился в нашем дворце, - шутливо сказал он по-немецки и сейчас же добавил: - А скажите, господин камер-юнкер, во сколько раз дворец русских императоров больше нашего?

   Несмотря на свою озабоченность, Сумароков улыбнулся.

   - Я полагаю, во столько же раз, во сколько Москва больше Митавы, - ответил он на том же языке, которым, как камер-юнкер герцога Голштинского, владел в совершенстве. - И во сколько раз императрица всероссийская могущественнее герцогини Курляндской.

   - О-о, - произнес Ариальд, - атомного! Неожиданная мысль явилась у Сумарокова.

   - Послушай, малютка, - сказал он, - не передашь ли ты господину Бирону записку?

   - Отчего же? Охотно, - отозвался Ариальд.

   - Да, но где же я напишу? - спросил Сумароков.

   - Пожалуйте сюда, к обер-писцу, - и мальчик указал ему на большую дверь.

   По полутемному коридору Ариальд провел Сумарокова в небольшую, скромно обставленную комнату. На большом столе лежали расходные книги, счета, серые листы бумаги. За столом сидел маленький, худенький старичок с бритым пергаментным лицом, в очках на длинном носу. При виде вошедших он поспешил встать.

   - Герр Шрейбер, - обратился к нему Ариальд. - Господину камер-юнкеру надо написать несколько слов.

   - О, сейчас, сейчас, - засуетился старик.

   Он торопливо подал Сумарокову стул, подвинул бумагу, чернила и гусиное перо. Сумароков написал по-немецки:

   "Высокородный господин, имею от графа Ягужинского словесные препоручения ее величеству. Опасаюсь приезда князя Долгорукого. Что должен я делать? Ехать или ждать и где? Жду всемилостивейших повелений".

   - Вот это передай господину Бирону, - сказал он, передавая Ариальду записку, - а я подожду здесь.

   Ариальд кивнул головой и исчез в коридоре. Сумароков встал и с беспокойством заходил по комнате. Маленький старичок тихо подсел к столу и вновь углубился в свои занятия.

   Было тихо. "Какая чудесная перемена судьбы, - думал Сумароков. - Герцогиня вчера - сегодня императрица". Он невольно вспомнил вопрос Ариальда, залы московских дворцов, роскошные празднества Петра II, брильянты, золото... Чувство горечи наполнило его душу. "И вот, - думал он, - за то, что я, рискуя головой, привез ей весть о том, что все это принадлежит ей, за то, что предупредил о кознях врагов, - за все это брошен ею, и в смертельной тревоге жду министров, и никто не защитит меня от их гнева и мести..."

   Тревога росла с каждой минутой.

   Наконец Ариальд вернулся и передал ответ Бирона. Бирон просил Сумарокова подождать в указанном месте, куда его проводит Ариальд. Сумароков немного успокоился. Значит, он не совсем брошен.

   Ариальд, очевидно, уяснил себе положение. Он понял, что всем здесь грозит опасность от каких-то министров, членов какого-то совета, которых ждут сюда. Что боится Бирон, боится Сумароков, боится Густав Левенвольде, сейчас скрывающийся в квартире Бирона, тревожится новая императрица. Смутно думал он, что если императрица дорожит Бироном и отчасти Густавом, то вовсе не дорожит этим русским офицером и что наибольшей опасности подвергается именно этот красивый и ласковый офицер. И, почуяв в себе рыцарскую кровь славного рода Тротта, мальчик решил всеми силами помогать этому гонцу; находившемуся, по его мнению, в опасном положении.

   - Я готов, - сказал Сумароков.

   - Тогда следуйте за мною, господин камер-юнкер, - отозвался Ариальд.

   Сумароков любезно поклонился старичку и последовал за маленьким пажом.

   В небольшом доме, дворце герцогини, тоже были свои тайны. И узкие коридоры, и винтовые лестницы, и подвалы, - целый лабиринт в миниатюре.

   По узким, коротким, но извилистым коридорам вел его Ариальд. После довольно продолжительного блужданья Ариальд привел его в глубокий подвал, темный и сырой, слабо освещенный одинокой свечой. Сумарокову невольно стало жутко. Мрачные, нависшие своды, с которых гулко падала, капля за каплей, вода на каменные плиты пола. Убогая койка, деревянный стол и скамья передним.

   У стола сидела странная фигура. Маленький карлик с двумя горбами. Густые, длинные, черные волосы в беспорядке лежали на спине горбуна и закрывали его лицо.

   - Авессалом! - громко крикнул Ариальд. - Принимай гостя.

   Карлик, не торопясь, откинул нависшие на лицо волосы, медленно поднялся с места и уставился неподвижным взглядом больших черных глаз на пришедших. Сумароков поклонился странной фигуре. Карлик кивнул головой.

   - Так ждите здесь господина Бирона, - крикнул Ариальд, - а я бегу!

   Он послал рукой привет Сумарокову и скрылся за дверью.

   Сумароков сел на скамью. На лице горбуна было сосредоточенное, угрюмое выражение. Сумароков чувствовал себя неловко.

   - Скажите, кто вы? - спросил он.

   - Шут, - коротко ответил горбун.

   - А ваше имя?

   - Авессалом, - последовал короткий ответ.

   - Я бы хотел знать ваше настоящее имя, - мягко заметил Сумароков.

   - Я забыл его, - ответил горбун.

   Разговор прервался. Маленький горбун полез в угол, стал на колени, долго копошился, наконец встал, дерзка в руках две бутылки и две серебряные чарки. Он молча поставил их на стол, потом опять полез в угол и достал оттуда ветчину и какое-то печенье. Все это он поставил на стол.

   - Вот, - коротко произнес он, - ешьте.

   Сумароков не ел целые сутки.

   - Благодарю вас, - сказал он.

   - Пейте же, - нетерпеливо повторил карлик, наливая чарки.

   Сумароков с истинным наслаждением выпил за здоровье гостеприимного горбуна большую чарку крепкой настойки и приступил к еде. Горбун тоже пил и ел, но его лицо продолжало сохранять мрачное выражение. Чтобы начать разговор, Сумароков спросил:

   - Вы давно здесь?

   - С детства, - ответил горбун. - Скажите, - продолжал он, - ведь при русском дворе тоже есть шуты?

   - Есть, - кивнул головой Сумароков.

   - Я слышал про шута Балакирева, - угрюмо продолжал горбун.

   - Петр Великий очень любил его, - ответил Сумароков, - но потом разгневался на него. Его пытали, били батогами и сослали в Рогервик в крепостные работы.

   Авессалом тихо покачал головой.

   - Шуты часто кончали плахой, - произнес он. - За что его сослали и где он теперь?

   Сумароков все более и более удивлялся странному тону и расспросам горбуна.

   - Балакирев, - ответил он, - не был только шутом. Он исполнял некоторые поручения императрицы, которые не понравились ее мужу-императору. Когда умер император, императрица вернула его и определила рядовым в Преображенский полк.

   - Да, это вечная история шута. Угождать одним, угождать другим, - голос горбуна звучал глухо под сырыми низкими сводами его подвала, - прикрывать интриги, носить любовные записки, караулить влюбленных, играть своей головой, отвлекать внимание подозрительного мужа или жены и потом погибнуть от удара ножом или отравы за то, что слишком много знаешь.- Он налил себе вина и залпом выпил.

   - А что, - продолжал он, - шутов у вас тоже бьют, как собак?

   - Нет, - возразил Сумароков. - Петр Первый разве под сердитую руку... да всем равно попадало от него, даже светлейшему... Покойный император не занимался шутами.

   - Да, - произнес горбун, вставая, - а у нас смотри, - визгливым голосом продолжал он. С этими словами он обнажил свои руки и показал Сумарокову сине-багровые рубцы. - Шут, шут... - визгливо кричал он с налившимися кровью глазами. - Это забава господина Бирона... Теперь она императрица всероссийская... А он!.. Ха-ха-ха, - он расхохотался диким смехом. - Так у вас не бьют шутов? А?

   - Не бьют.

   На лице горбуна выступили красные пятна.

   В своем сером кафтане с широкими рукавами он походил на гигантскую летучую мышь. Густые, длинные, черные волосы, в беспорядке падавшие ему на лицо, придавали ему дикий и зловещий вид.

   Странный, суеверный ужас мало-помалу овладевал Сумароковым. Что-то страшное чудилось ему за словами горбуна, как зловещее предсказание грядущих бедствий.

   Но не успел он что-либо сказать, как шумно отворилась дверь, и на пороге с хлыстом в руках показался Бирон. При виде его горбун издал злобный хриплый вой и забрался в угол.

   - Пошел вон, шут! - крикнул Бирон, подымая хлыст.

   - Господин Бирон! - воскликнул Сумароков, весь бледный, порывисто вставая с места.

   Бирон опустил хлыст.

   - А-а! - произнес он, глядя холодными глазами на Сумарокова. - Вы, кажется, мягкосердечны, господин камер-юнкер голштинского герцога.

   Горбун, воспользовавшись удобной минутой, юркнул в двери. Бирон и Сумароков остались вдвоем.

  

  

   - Императрица просила вас, - своим резким голосом начал Бирон, - сообщить мне дополнительные подробности.

   Сумароков поклонился.

   - Мне было поручено передать лично ее величеству, - произнес он.

   Бирон угрюмо взглянул на него.

   Это был первый русский, приветствовавший новую императрицу и привезший ей важные вести. Под первым впечатлением, узнав, что Сумароков камер-юнкер голштинского герцога, чей сын является ближайшим наследником престола, Анна сухо и недоверчиво встретила этого гонца. Но, прочитав письмо графа Ягужинского, она была готова изменить свое отношение. Письмо Ягужинското придало ей много бодрости. Из этого письма она узнала, что против министров Верховного совета существует пар- ^v тия тоже сильных родовитых людей - Черкасский, Барятинские, фельдмаршал Трубецкой, ее родственники Салтыковы, духовенство в лице виднейшего члена Синода Феофана Прокоповича, сам Ягужинский и много других, с которыми не очень-то легко будет справиться верховникам. Под влиянием письма Анна хотела чем-нибудь отбла-годарить Сумарокова. Но этого не мог допустить Бирон. Он уже успел оценить стройную фигуру и красивое лицо русского капитана.

   Не противореча Анне, он вместе с тем искусно заметил, что граф Ягужинский - одно, а его посланец - камер-: юнкер голштинского герцога - другое, что надо быть осторожной, а все сведения лучше соберет он, Бирон, и передаст императрице. Личное свидание излишне. Императрица всегда успеет наградить этого капитана, если его сведения и усердие заслужат того; Анна, по обыкновению, согласилась с Бироном и поручила ему поговорить с Сумароковым.

   Ответ Сумарокова раздражил его. Еще находясь сам в неопределенном положении и тревоге за свою дальнейшую судьбу, он уже злобно и ревниво относился ко всякой попытке приблизиться к Анне помимо его.

   - Однако это приказ императрицы, - проговорил он. - Первый приказ первому своему русскому подданному, - с ударением добавил Бирон.

   - Я повинуюсь, - сухо ответил, наклоняя голову, Сумароков. - Что угодно вам знать?

   С едва скрываемой ненавистью глядел он в лицо дерзкого фаворита: чувство злобы и обиды росло в нем. Он видел себя не в положении верноподданного, принесшего первым великую радостную весть, а в положении чуть ли не узника, допрашиваемого дерзким чужеземцем. Сумароков чувствовал себя глубоко униженным; кроме того, еще в Москве он хорошо знал, что представляет собою этот сомнительный курляндский дворянин, но он видел теперь и понял, какую силу имеет этот Бирон при дворе герцогини и как будет трудно отделаться от него; и на одно мгновение, помимо своей воли, он пожелал удачи верховникам, требовавшим, чтобы Анна не брала с собой Бирона.

   - Все, что граф Ягужинский приказал вам словесно передать ее величеству, - холодно ответил на его вопрос Бирон.

   Этими словами Бирон ставил Сумарокова на место простого лакея, передающего слова барина.

   Сумароков вспыхнул и резко сказал:

   - Граф Ягужинский не приказывал мне, а как своего адъютанта и русского дворянина и единомышленника просил пренебречь опасностями и донести самодержавице всероссийской о том, что и от кого она ожидать может.

   - Да? - с видимым равнодушием произнес Бирон. - Так в чем же дело? Вы знаете, императрица ждет: каждую минуту может приехать посольство Верховного совета, а вы еще ничего не сказали, - значительно добавил он.

   Бирон словно играл с ним. Сумароков понял это, выпрямился и, слегка побледнев, ответил:

   - Передайте ее величеству, что верховннки не хотят, чтобы вы ехали в Россию.

   Бирон усмехнулся. Это он узнал из письма графа Рейнгольда. Сумароков заметил эту усмешку и, повинуясь злобному чувству, подумал: "Так я ж пройму тебя, бестия!" И громко сказал:

   - Граф Ягужинский просил передать императрице, что в настоящее время, если не уступить верховникам, то ни он, ни его сторонники не поручатся за вашу голову, - медленно, с чувством глубокого удовлетворения закончил Сумароков.

   И действительно, впечатление от этих слов могло быть приятно его униженному сердцу. Лицо Бирона позеленело, рот странно скривился, словно судорогой.

   - Вас могут убить на дороге или казнить в Москве, - со злорадством продолжал Сумароков. - Вот что поручил передать мне граф Ягужинский.

   - Это все? - хрипло спросил Бирон.

   У Сумарокова пропало всякое желание передавать детально все многочисленные советы Ягужинского. Он неопределенно махнул рукой. Бирон встал. Он уже овладел собою.

   - А теперь, - начал он своим деревянным голосом, - от имени императрицы я должен сообщить вам, что в случае приезда министров императрица лишена какой-либо возможности оказать вам покровительство... а они приезжают скоро... я бы советовал вам бежать сейчас же... Императрица ничего не будет иметь против этого. Со временем она наградит вас.

   Он слегка поклонился и вышел, оставив в грязном, сыром подвале взбешенного Сумарокова.

   "Бежать, - думал он. - Легко сказать! Но как? Где взять лошадей? Надо бы повидать Якова, да он остался на постоялом дворе".

   Сумароков в волнений ходил из угла в угол по темному подвалу. Он чувствовал себя словно в западне. Недоброжелательное отношение к нему Бирона было очевидно, и Сумароков довольно верно истолковал эту недоброжелательность чужеземца-фаворита к русскому офицеру. Он видел также и безучастное отношение к нему новой императрицы.

   "Какие тут награды! - с горечью думал он. - Унести бы только ноги. Знать, сильны верховники, что сама императрица боится их. Не проиграл ли граф Ягужинский?.."

   Тревога за настоящее, опасения за будущее охватили Петра Спиридоновича. И действительно, положение его было из очень тревожных. Если бы он и убежал сейчас, он легко мог натолкнуться на посольство. Зная энергичный характер Василия Лукича, он мог ожидать не только унизительного ареста, но даже немедленной казни. Затерянный, одинокий, среди чужих людей, предоставленный самому себе, он, несмотря на свое мужество, почти упал духом.

   В комнату вошел Авессалом. Маленький горбун сел в угол, поджав под себя ноги, и блестящими глазами следил за Сумароковым.

   - Что, хорош? - вдруг спросил он с тихим, злорадным смехом.

   Сумароков остановился.

   - Да, да,- продолжал горбун. - Вы еще узнаете его, Россия не то что Курляндия. Там есть где разгуляться его хлысту. Что шут Авессалом! Любая собака стоит его! То ли дело хлестать русских бояр.

   Сумароков покраснел от гнева.

   - Молчи, - закричал он, топнув ногой. - Ты забыл, что есть императрица!

   Горбун злобно усмехнулся.

   - А здесь его герцогиня Курляндская, - сказал он. - В чем же дело?

   Сумароков понял, что горбун прав. В маленькой Курляндии герцогиня предоставляла Бирону делать все, что было в ее очень незначительной власти. В обширной империй Российской она предоставит ему то же...

   Он стиснул зубы и замолчал. Если бы в эти минуты он мог вернуть недавнее прошлое, он отрекся бы от Ягужинского и был бы на стороне верховников, А горбун продолжал:

   - Она не оставит его. Она возьмет его с собой... о, как попляшете вы!..

   Сумароков хотел спросить его о многом, но не поспел. В коридоре послышались торопливые шаги, и в подвал вбежал Ариальд. Он был очень бледен. Глаза его сверкали, вся фигура выражала решимость и энергию.

   - Господин камер-юнкер, - задыхаясь, произнесен он. - Вам надо бежать. Не спрашивайте меня ни о чем... Я знаю, что ваши враги близко, а здесь никто не защитит вас... Бегите!

   Сумароков растерянно взглянул на него.

   - Бежать, но как? - произнес он,

   - Авессалом, - повелительно произнес Ариальд. - Ты должен помочь. Сейчас, - обратился он к Сумарокову, - к нам на двор прорвался ваш слуга. Его хотели схватить. К счастью, я увидел его и выручил. Я ведь немного понимаю русскую речь, я уже был при герцогине, когда здесь был резидент Бестужев. Ваш слуга остановился в предместье у старухи Ленд. Эту старую чертовку знает вся Москва. Вам надо только переменить костюм. Уже отдан приказ никого не выпускать из дворца.

   Ариальд говорил торопливо, задыхаясь. Сумароков отступил на шаг и почти с ужасом глядел на этого смелого ребенка.

   "Никого не выпускать из дворца. Но ведь это прямое предательство", - пронеслось в его мыслях.

   - Кто же отдал такой приказ? - глухо спросил он.

   - Бирон, от имени герцогини, - коротко ответил Ариальд. - Но нельзя терять времени. Авессалом! - повелительно закончил он.

   Но Авессалом уже копошился в углу.

   Как ошеломленный стоял Сумароков. Он едва верил своим ушам. Как! Его, привезшего такую весть, его, предупредившего новоизбранную императрицу о кознях ее врагов, его хотят отдать на жертву этим самым врагам! Этого он не мог ожидать.

   Между тем Ариальд торопил его. Авессалом, видимо, охотно вытаскивал костюм из своего тайника. На минуту У Сумарокова мелькнула мысль отказаться от унизительного бегства с переодеванием, но он сейчас же подумал, что будет больше пользы, если он поторопится в Москву, все передаст Ягужинскому, и, быть может, не будет еще поздно начать действовать по-новому,

   Авессалом вытащил тяжелые меховые сапоги, кожаную куртку, подбитую собачьим мехом, плащ и шапку с наушниками.

   Когда Сумароков переоделся, никто не узнал бы в нем блестящего офицера лейб-регимента. Он походил на бюргера средней руки, возвращающегося на свою мызу после деловой поездки в город.

   - Благодарю, милый юноша, - произнес он, крепка пожимая руку Ариальду. - Если встретимся в Москве - будем друзьями. Благодарю и вас, - продолжал он, протягивая руку Авессалому.

   Горбун угрюмо подал ему руку. Сумароков положил на стол горсть золотых монет.

   - Возьмите назад, - сурово сказал горбун. - Я не старьевщик.

   Сумароков несколько смутился, извинился, взял деньги и еще раз крепко пожал руку горбуну.

   - Я провожу вас, - сказал Ариальд. Они вышли.

  

  

   Едва ли в жизни Анны был другой мучительный день, как 25 января 1730 года. Был один день, воспоминание о котором преследовало ее, как боль незакрывающейся раны, - день, когда политика всемогущего князя Меншикова нанесла страшный удар ее сердцу, когда навсегда был потерян для нее принц Мориц Саксонский. Но там страдало только сердце женщины, теперь же мучилось, как в агонии, сердце женщины, матери и императрицы.

   День тянулся бесконечно долго. От гордых надежд и вспыхнувшей энергии рано утром Анна перешла к мрачному отчаянию, целовала маленького Карлушу и проливала слезы на его золотые кудри. В ее душе было много страсти, любви и ненависти. Сам Бирон терялся - и то грозил министрам Верховного совета, то падал духом и на коленях целовал руку императрицы. Не раз в продолжение этого томительного дня у Анны являлась мысль лучше отречься от престола, чем быть игрушкой в руках людей, желавших отнять у нее и власть, и любовника, и сына... Но тогда приходил в ужас Бирон, цеплявшийся за смутные надежды на победу и с ней вместе на первое место в обширнейшей державе.

   За несколько часов Анна осунулась и побледнела, отчего стали больше ее угрюмые глаза, горевшие беспокойным, лихорадочным огнем. Императрица не завтракала, не обедала. Она сидела в маленькой столовой с Бироном, Бенигной и детьми. Маленький Карлуша, словно чуя какую-то опасность, ласково прижимался к ней. Трехлетняя Гедвига глядела серьезно и задумчиво своими ясными серыми глазами с недетским выражением.

   Бенигна, по обыкновению, была тиха и безответна. Она только изредка чуть слышно вздыхала да иногда останавливала не в меру расшалившегося Петра, который один из всех был, как всегда, весел и беззаботен. Карлуша взгромоздился на колени Анны, прижался головою к ее груди и задремал. Он привык днем спать.

   Анна с нежной улыбкой передала его Бенигне.

   - Отнеси его, Бенигна, ко мне, - шепотом сказала она и ласково погрозила пальцем остальным детям.

   Бенигна с ребенком на руках вышла из столовой, за ней последовали дети.

   Бирон передал Анне свой разговор с Сумароковым, причем постарался выставить его как дерзкого, заносчивого человека, вообразившего, что он чуть ли не спас престол. Анна одобрила предложение, сделанное Бироном Сумарокову, - спасаться бегством. Хотя ей было неловко отказать в своем покровительстве русскому офицеру, но она сама еще не была уверена в своем положении. Обсуждая его, они с Бироном пришли к убеждению, что самое лучшее пока сделать вид, что она, безусловно, согласна на все. В своем рабском страхе Бирон дошел до того, что предложил императрице выдать Сумарокова министрам Верховного совета, чтобы доказать им свою искренность, если они случайно что-либо заподозрят.

   Анна покачала головой.

   - Это неладно, - сказала она. - Я бы, пожалуй, и назвала его, если бы он успел бежать подальше.

   - Так я помогу ему, - произнес, вставая, Бирон.

   Императрица кивнула головой.

   Он так стремительно распахнул дверь, что дежурный паж Ариальд, находившийся в маленьком зале, соседнем со столовой, едва успел отскочить от двери. Маленький Ариальд, по обычаю всех пажей, тоже был любопытен. Бирон не обратил на него никакого внимания.

   Ариальд пошел за ним, так как сильно переживал за русского офицера, слугу которого час назад ему удалось выручить. Но, к его удивлению, Бирон направился не в подвал, а приказал камер-лакею немедленно распорядиться, чтобы из дворца никого не выпускали, чтобы сейчас же из гарнизона был вызван к дворцу почетный караул, что делалось крайне редкое только в особо торжественных случаях. Когда Ариальд услышал приказания Бирона, он в первую минуту окаменел от негодования перед таким позорным предательством.

   Бирон прошел дальше, а Ариальд все еще неподвижно стоял, сжимая кулаки. Сперва он хотел броситься к императрице и все рассказать ей, но скоро отбросил эту мысль. Анна на все глядит глазами Бирона, да притом теперь дорога каждая минута.

   Надо спасать русского.

   Он сломя голову побежал в подвал к Авессалому,

   - О, Боже! - с негодованием воскликнул мальчик. - И этот негодяй породнился с рыцарями Тротта фон Трейден!

   Когда у всех ворот и калиток расставили сторожей, было уже поздно. Сумароков бежал.

   В маленьком зале, рядом с большим залом, тронным, где Анна иногда устраивала торжественные приемы курляндскому рыцарству, собрался немногочисленный двор герцогини. Хотя Анна никого не приглашала и никому ничего не говорила, но все сочли своим долгом быть налицо, на всякий случай. Когда об этом узнала Анна, она выразила полное удовольствие, так как находила более соответственным ее положению принять посольство по возможности в торжественной обстановке.

   Обязанности и церемониймейстера и гофмейстера исполнял при ее дворе Бирон, камер-юнкер. Густав Левенвольде тоже был камер-юнкером, но на сегодняшний день его было безопаснее спрятать, чтобы не возбудить каких-либо подозрений. Бирон, по природе своей трус, холодел от ужаса, ожидая посольство, состоявшее из его заведомых врагов, но все же, не желая ронять себя в глазах Анны, решил быть в этот день при ней, хотя она и предложила ему временно скрыться. За такое "самоотвержение" Анна с улыбкой счастливой женщины назвала его, "героем".

   "Герои" только тихо вздохнул.

   В придворном штате состоял еще старый барон Оттомар Отто, камергер покойного герцога, со своей очаровательной дочерью, семнадцатилетней блондинкой Юлианой, крестницей герцогини. Юлиана была фрейлиной герцогини так же, как и Адель Вессендорф, брат которой, Артур, был камер-юнкером. Вессендорфы были близнецы-сироты. Им обоим вместе еще не исполнилось сорока лет. Они по боковой линии приходились дальними родственниками Кетлерам, обладали большим состоянием и не раз выручали герцогиню и ее фаворита в минуты денежных затруднений.

   Во главе женского придворного штата стояла жена Бирона, но ее почти никогда не было видно при каких-либо приемах: то ей мешала болезнь, то заботы о детях, а вернее всего, ее собственный необщительный характер и врожденная робость. Но сегодня и она присоединилась к придворным. Сам Бирон находился при императрице. Однако в нем пробудилась энергия трусости. Он распорядился, чтобы у заставы стояли люди настороже и немедленно известили, если подъедут "знатные лица". Он был уверен, что посольство приедет со всевозможной пышностью. Он навестил и Авессалома, чтобы посмотреть на Сумарокова. Но, зайдя в подвал, уже не застал капитана. В углу, прикрытый кучей какого-то тряпья, громко храпел горбатый шут.

   В бешенстве Бирон поднял его ударом ноги. Шут вскочил, заворчав, как собака.

   - Где русский? - закричал Бирон.

   Авессалом, только притворявшийся спящим, злобно взглянул на него и ответил:

   - Ты же сам выгнал меня отсюда. Я боялся войти. Почем я знаю, где он!

   Бирон грубо выругался. Не было сомнений, что капитан бежал. Ему оставалось только доложить об этом императрице.

   - Ну и отлично, - сказала Анна. - Теперь у нас руки развязаны. Дай ему Бог, добраться скорее до Москвы. Там мы вызволим его.

   Бирон, взбешенный в душе, молча наклонил голову. Он предпочел бы, чтобы Сумароков был выдан здесь же. Решившись не прятаться от посольства Верховного совета, он готов был каким угодно унижением или низостью купить расположение своих врагов и тем предотвратить возможную опасность.

   Зимний день погас.

   Анна приказала ярко осветить дворец. На дворе и у ворот загорелись масляные фонари, Анна стояла у окна и с тревогой и грустью смотрела на загорающиеся звезды; Вспомнилось ей ее темное детство, дворец царицы Прасковьи, с дурами, шутами и скоморохами... жизнь нелепая, странная, с церковными службами, постами и ассамблеями, юродивыми, монахинями и театральными игрищами... Ярче всех вставал в ее памяти образ наиболее чтимого при дворе ее матери юродивого Тихона Архипыча, грязного, лохматого, грубого, предсказывавшего ей то монастырь, то трон... До сих пор звучит в ее ушах голос Тихона, когда, бывало, он, встречаясь с нею, вместо приветствия кричал нараспев: "Дон, дон, дон! Царь Иван Васильевич!"

   В этом постоянном возгласе юродивого, казалось, было предсказание короны. А монастырь!..

   Анна вздрогнула. Не стоит ли она теперь на роковом распутье? Разве не могут ей вместо короны предложить монастырь, если она не согласится на все требования ненавистных людей, захвативших сейчас власть в свои руки? Темная жизнь, полная унижений, сменится ли иной - светлой, свободной? Перестанет ли она вечно чувствовать над собою чужую, унижающую ее волю?

   Все обиды, все унижения, все неоправданные надежды сердца - в эти минуты сливались в душе Анны в чувство мстительной злобы к тем, кто и теперь опять хотел сделать ее игрушкой в своих руках.

   При мысли о Василии Лукиче, в свое время так легко и пренебрежительно игравшем ее сердцем, нехорошая улыбка пробежала по губам Анны.

   Низко над горизонтом ярко горела вечерняя звезда.

   "Вот моя звезда, - подумала Анна. - Она предвещает трон и власть, а не темную келью..."

   - Едут, едут, - раздался тревожный шепот Бирона, вбежавшего в комнату.

   Она повернула к нему бледное лицо.

   - Да будет воля Божия, - торжественно произнесла она. - Ты, кажется, боишься, Эрнст?

   - Анна! - воскликнул Бирон, целуя ее руки.

  

  

   Несшиеся впереди конные громко кричали, хотя улицы Митавы были почти пустынны, передовой трубил в медный рожок, громко заливались колокольчики троек, и красным светом горели факелы в руках форейторов.

   На необычный шум выскакивали из ворот испуганные митавцы, уже расположившиеся в этот час за ужином, и с тревогой расспрашивали друг друга: кто это такие и что случилось? Не приехал ли новый русский резидент или посольство от польского короля?

   Василий Лукич приказал остановиться у ворот.

   Бирон, сообщив императрице о приближении депутатов, поспешил во двор. Он вышел как раз в ту минуту, как у ворот остановились тройки. Он немедленно велел раскрыть ворота и вызвал караул. Многочисленные фонари и факелы осветили двор. Красный отблеск факелов отражался на медных доспехах и касках неподвижно, как статуи, стоявших курляндских солдат с алебардами в руках, похожих на средневековых рыцарей. На правом фланге стоял молодой граф Кройц с обнаженным палашом в руке.

   Бирон, в блестящем золотом мундире, с непокрытой головой, поспешил навстречу посольству.

   Василий Лукич отдал Дивинскому несколько коротких приказаний и вошел в ворота.

   Как будто тень удивления и подозрения скользнула по его лицу при виде торжественной встречи, но Бирон не дал ему времени задуматься. Низко поклонившись, он произнес:

   - По повелению государыни (Бирон употребил это общее выражение, не желая назвать Анну герцогиней и боясь назвать ее императрицей), по повелению государыни приветствую вас, сиятельный князь, и все посольство российского императорского двора, от коего Курляндия видела одни благодеяния. - И, предупреждая вопрос Долгорукого, он торопливо добавил: - От Митавской заставы государыне донесли полчаса тому назад, что приехало императорское посольство.

   Это объяснение, по-видимому, удовлетворило Василия Лукича. Он сразу узнал Бирона и холодно кивнул ему головой.

   - Я прошу вас, - сказал он, - разместить моих людей. Мне сказали, что здесь в соседстве сдается дом, возьмите его для нас. Что касается солдат, то они могут сменить ваших молодцов в карауле.

   Бирон поклонился, немедленно передал слова князя следовавшим за ним камер-лакеям и крикнул о смене караула графу Кройцу.

   Дивинский подошел с преображенцами.

   Бирон шел впереди, указывая путь; за ним следовал Василий Лукич, несколько позади Голицын и Леонтьев, а за ними Шастунов и Макшеев. В вестибюле они сняли верхнюю одежду и по узкой лестнице прошли на второй этаж. Бирон провел их в маленький зал, откуда предварительно ушли придворные Анны, которым она приказала ждать ее в тронном зале.

   - Что должен я передать государыне? - спросил Бирон.

   - Что князь Василий Лукич Долгорукий, сенатор Голицын и генерал Леонтьев прибыли с первейшей важности поручениями от имени всей России, - сказал Долгорукий;

   Бирон вышел.

   Несмотря на всю его выдержку, было заметно, что князь Василий Лукич волнуется. Тонкие ноздри его орлиного носа слегка вздрагивали, рука нервно сжимала рукоять шпаги, а другой он то и дело оправлял на груди красную ленту. Как Анна, так и он, словно два врага, ждали и боялись этой встречи. Долгорукий, помимо успеха официального, еще хотел прежнего успеха, успеха у женщины, и как ни странно, но предстоящая встреча больше все-то волновала его именно с этой стороны. Голицын был совершенно спокоен: во-первых, он не был членом совета и не играл никакой активной роли, а во-вторых, был слишком уверен в могуществе своего брата, фельдмаршала Михаила Михайловича, и в уме другого брата, Дмитрия Михайловича. Был спокоен и Леонтьев, не чувствуя на себе никакой ответственности и вполне уверенный в успехе начинания.

  

   Алеша Макшеев все украдкой зевал и изредка повторял: "Когда-то Господь приведет выспаться". Даже за время этого пятидневного путешествия, с долгими стоянками, ночлегами и удобным экипажем, он и то ухитрился не выспаться. Везде и всегда он находил для себя какое-либо развлечение, То затеет игру в карты, кости, а коли нет, так просто в чет и нечет с каким-нибудь сержантом, начальником поста да и играет всю ночь, когда уже пора снова выезжать. Или пропадет в соседнем селе или городишке. Не раз Шастунов и Дивинский думали, что совсем потеряли его, но он был точен и всегда вовремя уже был на своем месте, распоряжаясь, хлопоча, исполняя свои обязанности и поручения генералов.

   И теперь, казалось, его мало занимало происходящее перед его глазами, глубокого значения чего он не понимал.

   Зато Шастунов и Дивинский, присоединившийся к посольству в малом зале после того, как расставил караулы, не могли скрыть своего волнения. Этот день был для них великим днем. На шаг, сделанный Верховным советом, они смотрели как на первый шаг на пути к осуществлению высоких идей освобождения народа от рабства, уравнения сословий и уничтожения привилегий высших классов. Проект Дмитрия Голицына и его взгляды и стремления - все говорило за то, что Россия быстро двинется по новому пути вперед, лишь бы теперь был перейден заветный порог.

   Шастунов глубоко проникся идеями, уже начинавшими волновать общество во Франции, откуда он только что вернулся. Эти идеи уже носились в воздухе в лихорадочной жизни Парижа и всей Франции. Это было время, когда восемнадцатилетний юноша, швейцарский гражданин, пламенный Руссо еще бессознательно воспринимал их в свою юную душу, и они копились там, как зарождающиеся громы; когда Вольтер уже ковал свои смертоносные, отравленные стрелы...

   В Дивинском Шастунов встретил единомышленника. Во время долгого пути юноши вели между собою нескончаемые беседы на эту тему. Со всей пылкостью и энтузиазмом двадцати лет они отдались, как им казалось, великому делу освобождения родины.

   Дивинский был одинок и приходился дальним родственником князю Юсупову. Но кроме увлечения идеей у Дивинского были и другие причины вмешаться в игру. Из разговора Шастунов понял, что Дивинский увлечен княжной Юсуповой, дочерью Григория Дмитриевича, Прасковьей Григорьевной. Юсупов же примкнул к верховникам. Их поражение было бы его гибелью и гибелью всех личных надежд Дивинского. В случае победы он мог рассчитывать и на личное счастье. Вот почему Федор Никитич волновался вдвойне.

   Шастунов, в свою очередь, мечтал о Лопухиной. Кто в двадцать лет не хотел бы казаться героем в глазах любимой женщины...

   Василии Лукич нетерпеливо передергивал плечами; ожидание казалось ему слишком продолжительным. Но вот дверь в тронный зал широко распахнулась, и Бирон с низким поклоном произнес:

   - Ее величество изволит ждать вас.

   Едва произнес он эти слова, как тотчас почувствовал, что проговорился, и до боли прикусил нижнюю губу.

   Сделавший шаг вперед Василий Лукич вдруг остановился, нахмурив брови, и подозрительным взглядом окинул Бирона. Бирон окаменел в своей почтительной позе. Это продолжалось одно мгновение.

   - А! - сказал Василий Лукич. - Кто был до меня?

   И, не дожидаясь ответа, он перешагнул порог тронного зала.

  

  

   В ярко освещенном зале, на возвышении, обитом малиновым бархатом, под балдахином, увенчанным герцогской короной, стояла Анна. Бледность ее лица была скрыта под румянами. В белом платье с длинным шлейфом, с высокой прической Анна казалась выше и стройнее. Ее фигура, с гордо поднятой головой, не лишена была известной величавости. Вокруг нее стояли ее немногочисленные придворные. Прекрасные личики Юлианы и Адели выражали детское любопытство. Они, очевидно, с трудом сдерживались, чтобы не обменяться впечатлениями. Барон Отто стоял неподвижно, как каменное изваяние. Артур и граф Кройц, сдавший Дивинскому караул, хранили суровую важность на своих молодых лицах. Один маленький Ариальд, то и дело наклонявшийся, чтобы расправить шлейф императрицы, весело и лукаво посматривал на окружающие важные лица. Прибывшие "враги" вовсенеказались ему страшными. Молодые офицеры так были красивы в своих красных мундирах с золотыми галунами, этот пожилой - самый главный по-видимому, такой стройный, с таким смелым, решительным лицом и гордыми глазами, ему положительно нравился, и два других с такими добрыми лицами... Нет, они совсем не страшны. Но, переведя взгляд на желтое, растерянное лицо Бенигны и неподвижное