Зарин-Несвицкий Федор Ефимович - Борьба у престола

ь, играя шпагой.

   - Я готов, - с внезапной решимостью проговорил Рейнгольд, беря со стола брошенную на него шпагу.

   Рейнгольд был выше ростом, сильнее, опытнее Шастунова. Борьба на шпагах, на палашах была хорошо знакома ему еще с тех времен, когда он состоял при герцоге Фердинанде и вступал в единоборство с лучшими рыцарями...

   Легко и свободно он перекрестил воздух шпагой и стал в позицию. По тому бешенству, с каким нападал на него князь, он решил, что князь скоро утомится, и с рассчитанным хладнокровием отражал его удары. Он был почти уверен в своей победе над этим пылким мальчиком... Но скоро его уверенность начала сменяться ужасом. Недаром Шастунов брал уроки у знатнейшего в Париже maître d'armes {Учителя фехтования (фр.).} итальянца Бенотти, у которого занималась фехтованием вся придворная аристократия. Свет свечей отражался на кончике его шпаги, и эта светлая точка сливалась в глазах Рейнгольда в одну ослепительную молнию, по всем направлениям бороздившую воздух. Казалось, силы князя увеличивались с каждой секундой. Рейнгольд уже чувствовал усталость в руке и медленно отступал к стене. На его лбу выступил холодный пот, зеленые и красные круги вспыхивали и гасли перед его глазами. Он уже прижался спиной к стене. Он видел перед собою сверкающую молнию шпаги князя и его горящие ненавистью и торжеством глаза. Страшным ударом князь, как бритвой, разрезал его тяжелый атласный кафтан от самой шеи до пояса.

   "Погиб", - пронеслось в голове Рейнгольда.

   Пронзительный крик раздался за спиной князя. Он на мгновение обернулся и увидел исполненные ужаса черные глаза. Этот миг погубил его. Рейнгольд воспользовался случаем и, вытянув руку, нанес князю прямой удар в плечо.

   - А, подлец! - шатаясь на ногах и роняя шпагу, воскликнул князь.

   - Рейнгольд! Убийца! - услышал он знакомый голос сквозь туман, заволакивавший его сознание.

   Лопухина бросилась к нему.

   - Не время заниматься им - надо спасаться, - торопливо говорил Рейнгольд, выдвигая ящики стола и беря заветные мешочки.

   Его не удивил и не обрадовал приход Лопухиной. Для него, охваченного животным страхом, не существовало никого!

   Он не слушал, что говорила ему Лопухина, не обращал, на нее никакого внимания, торопливо накидывая -на себя брошенный при входе в комнату Шастуновым плащ.

   - Прощай, - сказал он. - Тебе нечего бояться. Я дам тебе знать... - И он выбежал из комнаты.

   Уверенным шагом прошел он мимо солдат. Увидя у ворот унтер-офицера, он обратился к нему и сказал:

   - Князь приказал тебе осмотреть сейчас же весь двор. Иди.

   Унтер-офицер отдал честь и поспешил во двор. Очутившись в безопасности, граф облегченно вздохнул.

  

   Как ни спешил Алеша исполнить данное ему поручение, гонцы Остермана опередили его. Когда он появился около дома Салтыкова с отрядом солдат Копорского полка, дом был погружен в безмолвие. Однако Алеша приказал открыть ворота. Оставил во дворе солдат и вошел в дом, переполошив всех слуг.

   Но в доме никого не было. Даже сама Салтыкова была в эту ночь дежурной статс-дамой во дворце. Однако Алеша на всякий случай расставил вокруг дома и во дворе сторожевые посты, строго приказав никого не выпускать из дома, а сам поспешил в Мастерскую палату, куда было приказано явиться им по исполнении поручений, так как члены совета направились туда из дома Голицына.

   Подобная неудача постигла и Дивинского. В доме Черкасского остались одни женщины. Алексей Михайлович уехал...

   Уже брезжил рассвет, когда Макшеев и Дивинский явились в Мастерскую палату. Их позвали в залу заседаний, где собрались верховники, кроме Головкина и Алексея Григорьевича Долгорукого.

   Неудача предпринятого не особенно поразила фельдмаршалов.

   - Ну что ж! - сказал Михаил Михайлович. - Они не уйдут от нас. Не сегодня - так завтра. А где же третий? - спросил он.

   Никто не мог ответить ему, где Шастунов.

   Отпустив офицеров, верховники приступили к обсуждению предстоящего дня и дальнейшей судьбы Бирона и остальных после ареста. Что все их главнейшие враги будут сегодня в их руках - они нисколько не сомневались. Но они не были бы так уверены в себе, если бы совершили объезд по Москве и заглянули бы в полки Преображенский и Семеновский. И если бы они знали, что сегодня, на 25 февраля, Черкасский и Матюшкин уже испросили у императрицы разрешение явиться к ней с представителями шляхетства и генералитета - просить о рассмотрении нового государственного устройства, - верховники тоже не были бы так спокойны.

   Получив от Остермана угрожающие вести, Салтыков тотчас бросился в Преображенский полк, Черкасский - в Семеновский, а графа Матвеева и Кантемира послали к кавалергардам.

   Секретарь Преображенского полка Булгаков радостно Встретил Салтыкова.

   - Пора? - спросил он.

   - Пора, - ответил Салтыков.

   В несколько минут Булгаков оповестил своих сторонников-офицеров, и скоро батальон полка в боевом снаряжении, с заряженными ружьями, в глубоком молчании двигался по улицам Москвы ко дворцу.

   То же произошло и в Семеновском полку, а Матвеев и Кантемир вели с собою человек двадцать кавалергардов.

   Императрица не спала всю ночь, лихорадочно ожидая событий. Как только явился Салтыков, она тотчас приказала отпустить караул и сменить новым.

   Во дворец были введены кавалергарды и по две роты преображенцев и семеновцев. Они были расставлены у всех дверей и в залах, рядом с тронной. Остальные были расположены вокруг дворца.

   "Ну, теперь пожалуйте, гости дорогие!" - со злобной улыбкой думала Анна.

   Наступал решительный день.

  

  

   Лопухина беспомощно стояла на коленях перед телом Шастунова. Она расстегнула ему мундир. Брызгала в лицо водой - все было напрасно. Шастунов лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и только слабо бьющееся сердце указывало, что жизнь еще не совсем покинула его. С отчаянием и раскаянием глядела Лопухина в прекрасное лицо князя. "Убит, убит, - думала она, ломая руки. - И убила его я, я, я!.."

   - Пока еще нет, - раздался над ней тихий голос.

   С легким криком вскочила она на ноги и увидела перед собой черную фигуру. Бледное энергичное лицо вошедшего было как будто знакомо Лопухиной; словно где-то она видела эти проницательные глаза.

   - Не пугайтесь, - продолжал по-французски незнакомец. - Вы уже видели меня на балу у графа Головкина. Я - де Бриссак.

   Лопухина тотчас вспомнила, как на балу она обратила внимание на стройную фигуру, всю в черном, с брильянтовой звездой на груди.

   - О, да, я помню вас, - произнесла она. - Вы угадали сейчас мои мысли. Вы поможете ему? Да?

   Она смотрела на него прекрасными, полными слез глазами.

   - Я для этого пришел, - спокойно сказал де Бриссак.

   - Вы знали? - в изумлении воскликнула Лопухина.

   - Я знал это, женщина, - строго ответил де Бриссак, наклоняясь к князю.

   Он легко поднял его и осторожно положил на диван. Лопухина с тревогой и суеверным страхом следила за всеми движениями де Бриссака.

   - Он будет жить? - с трепетом спросила она.

   - Он будет жить, - медленно повторил он.

   - О, - произнесла Лопухина, молитвенно складывая руки.

   - Теперь уйдите, - сказал де Бриссак. - Вы мешаете мне.

   Его голос был повелителен. Лопухина колебалась.

   - Еще один вопрос, - робко сказала она. - Когда я увижу его?

   - Ваши пути не встретятся больше, - сказал де Бриссак. - Вы навсегда ушли с его пути... О, - добавил он. - Не торопите страшного дня, когда вы вновь увидите его. Лучше, если бы день этот никогда не настал! Вы увидите его с высоты эшафота, измученная, опозоренная, в изодранных одеждах, и не будете в состоянии даже крикнуть, потому что...

   Он замолчал.

   Ужас непонятный сверхъестественный, охватил Лопухину, и, громко вскрикнув, она бросилась вон из комнаты...

   Де Бриссак быстро осмотрел рану на плече, вынул из кармана тонкий бинт, банку и флакон. Положил на бинт мази и перевязал рану. Потом накапал в стакан несколько капель из флакона, долил водою, приподнял голову Шастунова и влил ему глоток в рот. Щеки Шастунова порозовели, глаза открылись. Он сделал движение и поднялся на диване. Увидя де Бриссака, он удивленно взглянул на него и спросил:

   - Виконт, вы здесь? Почему?

   - Чтобы спасти вас, - спокойно ответил де Бриссак.

   - А, да, помню, - произнес Шастунов, потирая лоб. - Помню, этот негодяй ранил меня. Да, это был предательский удар. Я увидел... Он убежал! - воскликнул князь, торопливо вскакивая с дивана. - Ах! - вырвалось у него; он почувствовал мгновенную боль в плече.

   - Он убежал, ушла и она... Навсегда, - тихо ответил де Бриссак. - Вы теперь здоровы, рана на плече пройдет через два дня.

   - Дорогой друг, - с чувством сказал Шастунов. - Хотя моя жизнь и никому теперь не нужна, но все же ею я обязан вам, и она принадлежит вам. Что моя жизнь? Я растерял все! Я потерял отца, любимую женщину и, кажется, нанес нечаянный удар тому делу, которому служил. Но... благодарю вас!

   - Не надо, - ответил де Бриссак. - Ваш жизненный путь еще долог, и не моей воле вы обязаны жизнью. Теперь прощайте. Я уезжаю из России. Я сделал здесь все, что было можно сделать; теперь поеду дальше.

   - Я увижу вас? - с невольной грустью спросил Шастунов.

   Де Бриссак пристально взглянул на него и ответил:

   - Мы увидимся, но через долгие годы и в новые времена. Прощайте, юный друг. Но если вы не увидите меня, то получите обо мне вести...

   Он пожал руку Шастунову и вышел в другую дверь. Шастунов вздохнул и начал собираться. Его плащ исчез.

   - Делать нечего, - с брезгливой гримасой произнес он, накидывая на себя плащ Рейнгольда.

   Он застал членов Верховного совета в Мастерской палате. Макшеев и Дивинский уже ушли.

   Шастунов подробно доложил обо всем происшедшем, не утаив и о поединке. Он только не упомянул имени Лопухиной.

   - Следовало бы тебя за это судить, - сурово сказал Василий Владимирович. - Ты не смел затевать с ним поединка, когда был послан арестовать его, И что же! Ты упустил врага, получил рану и нарушил приказание! Да, тебя следовало бы судить. Но теперь не такое время, - продолжал он. - Ты еще можешь искупить свою вину. Приходи сюда опять часа через три за приказаниями. Мы должны кончить сегодня днем то, что не удалось нам исполнить ночью...

   Опустив голову, Шастунов вышел. Голова его кружилась, плечо ныло, ему хотелось пить и спать. Он поехал домой, выпил вина и лег спать, приказав Ваське разбудить себя через два часа.

   Несмотря на решимость и уверенность в победе, верхов-ники все же вполне понимали всю важность и опасность затеваемого ими дела. Арестовать Бирона во дворце императрицы! Арестовать первых сановников государства! Казнить одного из важнейших лиц империи! Сослать первенствующего члена Синода!

   Но решение было принято. Утром Верховный совет явится к императрице. Фельдмаршал Голицын арестует Бирона. Дома Салтыкова и Черкасского окружены. Им не спастись. Сегодня же они будут арестованы, и императрица сегодня же присягнет в Архангельском соборе на верность кондициям, иначе "лишена будет короны российской".

   Члены совета тут же, в Мастерской палате, кое-как расположились, чтобы вздремнуть часок-другой. Но отдых их был недолог...

   Едва взошло солнце в каком-то кровавом тумане, как они были разбужены Степановым. От своих курьеров, отправленных им, как всегда, во дворец с указами к рассмотрению императрицы, Степанов получил странные и тревожные вести.

   - Что случилось? - спросил Василий Владимирович.

   Расстроенный Степанов сообщил, что дворец окружен войсками, что один за другим прибывают во дворец представители шляхетства, генералитета, гвардейские офицеры - целой толпой.

   Дмитрий Михайлович кинул тревожный взор на своего брата-фельдмаршала.

   - Надо ехать и нам, - решительно произнес Василий Владимирович.

   В это время явились за приказаниями Макшеев, Дивинский и немного оправившийся Шастунов.

   Им велели ехать во дворец, куда поспешили и верховники.

  

   Больше тысячи людей толпились в дворцовых залах. Аудиенц-зала была заполнена преимущественно гвардейскими офицерами. Несколько в стороне верховники увидели, к своему изумлению, и Черкасского, и Барятинского, и князя Трубецкого с Матюшкиным.

   При входе в аудиенц-залу их встретил капитан Альбрехт, стоявший в дверях и отсалютовавший фельдмаршалам.

   - Ты разве начальник караула? - спросил его пораженный фельдмаршал Михаил Михайлович.

   - Начальник дневного караула, ваше сиятельство, - ответил Альбрехт.

   Михаил Михайлович нахмурился.

   -= Отчего меня не известили о прибытии семеновцев и преображенцев? - спросил Василий Владимирович. - Кто здесь распоряжался?

   - По повелению ее величества сегодня войсками гвардии командует генерал Салтыков,- ответил Альбрехт.

   Фельдмаршалы переглянулись.

   - Василий Владимирович, ужели мы обыграны? - тихо произнес Михаил Михайлович.

   Василий Владимирович покачал головой. Дмитрий Михайлович подошел к Матюшкину и Трубецкому.

   - Что все это значит? - спросил он.

   - Императрица пожелала выслушать сама мнения шляхетства, - уклончиво ответил Матюшкин.

   Черкасский был, видимо, взволнован. Стоящий рядом с ним Кантемир что-то горячо говорил ему.

   Огромная зала вся гудела от сдержанных голосов, и в этом сдержанном гуле было что-то гневное и угрожающее. Из толпы офицеров иногда вырывались громкие фразы:

   - Кто смеет ограничивать волю государыни?! Долой верховников!..

   Верховники слышали это, видели враждебные взгляды и чувствовали приближающийся какой-то роковой момент.

   Но вот все стихло.

   Широко распахнулись двери, и в предшествии церемониймейстеров с золотыми жезлами вошла императрица" За ней следовала блестящая свита офицеров, ее статс-дамы и фрейлины.

   Императрица казалась очень бледной в своем траурном платье, с небольшой короной на голове. Она выглядела моложе и стройнее. Большие черные глаза сверкали решимостью и словно затаенной угрозой. Впереди статс-дам шла герцогиня Мекленбургская, отдала всем поклон и опустилась в кресло.

   Взойдя по ступеням трона, императрица остановилась, отдала всем поклон и села. Как-то напряженно и нервно прозвучал ее голос, когда она обратилась к присутствующим:

   - Для блага моих подданных решила я выслушать мнения представителей "общества" о лучшем государственном устроении империи нашей. Не о благе своем помышляем мы, но токмо о благе державы нашей, вверенной нам всемогущим Богом.- Она замолчала и устремила напряженный, ожидающий взор на князя Черкасского.

   Грузная фигура князя Черкасского заколыхалась. Он двинулся к трону в сопровождении Татищева, державшего в руках челобитную.

   Все словно замерли.

   Верховники подались вперед и тесной группой стояли почти у самых ступеней трона.

   - Ваше величество удостоит выслушать всеподданнейшую челобитную всего шляхетства, - низко склоняясь, произнес Черкасский и, сделав шаг в сторону, уступил место Татищеву.

   Бледная Анна кивнула головой.

   Татищев выступил вперед и громким голосом начал читать.

   Челобитная начиналась благодарностью императрице за подписание кондиций, но вместе с тем говорила, что "в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такие, что большая часть народа состоит в стороне предыдущего беспокойства", что еще не были в Верховном совете рассмотрены представленные шляхетством мнения и потому представители "общества" всепокорно просят императрицу, дабы императрица всемилостивейше соизволила "собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий рассмотреть и все обстоятельства исследовать, согласным мнением, по большим голосам форму правления государственного сочинить и вашему величеству к утверждению представить".

   Верховники вздохнули свободнее по выслушании челобитной.

   Анна расстроенно и смущенно оглянулась вокруг. Она сразу словно опустилась, глаза ее погасли. Она не того ждала. Ее обнадежили, что ее будут просить о восстановлении самодержавия! А теперь опять то же! И опять эти верховники настоят на своем проекте, и опять она останется у них в несносном порабощении!

   - Нечего обсуждать, - раздался вдруг голос из толпы гвардейских офицеров, - быть самодержавству по-прежнему!

   - По-прежнему! По-прежнему! - раздались голоса.

   - Обсудить! Обсудить! - раздались новые крики. Невероятный шум поднялся в аудиенц-зале.

   - Господа представители шляхетства! - закричал Василий Лукич, поднимая руку.

   Шум на мгновение смолк.

   - Надлежит все обсудить зрело, с соизволения всемилостивейшей государыни. Мы купно рассмотрим проект Верховного совета.

   - Не хотим!

   - Обсудить!

   - Самодержавие!

   - Долой врагов отечества!

   Снова раздались крики.

   Императрица протянула руку, и крики смолкли. Бледный, с горящими гневом глазами, обратился Василий Лукич к князю Черкасскому.

   - Вот что вы сделали! - крикнул он. - Кто позволил вам присвоить право законодателя?

   Черкасский вспыхнул, и среди наступившей тишины громко прозвучал его ответ:

   - Делаю это потому, что ее величество была вовлечена вами в обман; вы уверили ее, что кондиции, подписанные ею в Митаве, составлены с согласия чинов государства, но это было сделано без нашего участия и ведома! Ваше величество, - обратился он к императрице. - Благоволите учинить на челобитной свою резолюцию.

   Он взял из рук Татищева челобитную и, поднявшись по ступеням трона, коленопреклоненно подал ее императрице.

   - Вашему величеству лучше удалиться в кабинет, - раздался спокойный и властный голос Василия Лукича, - и там вместе с Верховным советом спокойно обсудить шляхетскую челобитную.

   Анна растерялась. Она боялась ослушаться Верховного совета. Она не решалась взять из рук Черкасского челобитную и не находила слов ответить Василию Лукичу.

   - Теперь нечего рассуждать, сестра, - решительно произнесла герцогиня Екатерина, стоявшая за креслом императрицы, - надо подписать!

   Она вырвала челобитную из рук Черкасского и положила на колени Анны. В ту же минуту она вынула из кармана маленькую чернильницу в виде флакончика духов и перо.

   - Пусть это падет на меня, - добавила она. - Если надо за это заплатить жизнью - я первая приму смерть!

   Как в тумане, Анна взяла из рук сестры перо и написала на челобитной: "Учинить по сему".

   Василий Лукич кусал губы. Дмитрий Михайлович был сильно взволнован.

   - Это что же! - сказал он стоявшему с ним рядом брату-фельдмаршалу. - Они решают, помимо нас? Что же мы?

   - Нас, кажется, обыграли, - мрачно ответил фельдмаршал.

   Крики и шум возобновились снова. Императрица сошла с трона и удалилась во внутренние покои.

   Оживленно переговариваясь, офицеры и шляхетство направились к выходу, но в эту минуту появился Семен Андреевич Салтыков и объявил желание императрицы, чтобы шляхетство немедленно обсудило поданное ей прошение и в тот же день представило бы ей результаты своих совещаний.

   Было ясно, чего хотела императрица.

   Вместе с тем Салтыков передал членам Верховного совета приглашение императрицы к столу.

   - Кажется, мы арестованы, - с горькой усмешкой произнес Дмитрий Михайлович.

   Шастунов, Макшеев и Дивинский остались среди офицеров в зале; Шастунов относился ко всему апатично. Издали он видел в толпе знатнейшего шляхетства своего отца, но ничто не шевельнулось в его душе. Дивинский был в большом волнении, Макшеев сосредоточен. Несмотря на свое легкомыслие, он понял, что в эти минуты решается судьба России и его собственная!

   Шляхетство удалилось во внутренние залы; в аудиенц-зале осталась толпа гвардейских офицеров. Бог весть откуда приходили все новые и новые.

   Среди представителей шляхетства Матюшкин сейчас же горячо стал отстаивать свой проект. Но не успел он докончить своих соображений, как послышались крики, шум. Это в аудиенц-зале кричали и бунтовали преображенцы, семеновцы, возбуждаемые Булгаковым, Бецким, Гурьевым и графом Матвеевым.

   - Братцы! - кричал полупьяный Матвеев. - Выкинем за окно верховников, выломаем двери, разгоним шляхетство и провозгласим самодержавие Анны!

   - Ура, ура! - раздались крики. - Ура, самодержица всероссийская Анна! Ура! Ура!

   - Нечего рассуждать, - воскликнул князь Трубецкой. - Императрица сама знает, как полегчить народу.

   - Ей надо вернуть то, что у нее отнято, - ее самодержавие, - сказал Кантемир.

   - О, нет, - крикнул Юсупов, - мы не согласны!

   - Не согласны! -

   - Не согласны! - крикнул Матюшкин и немногие другие.

   Но их голоса были покрыты криками остальных:

   - Самодержавие! Самодержавие!

   Двери распахнулись, и еще громче стали слышны неистовые крики гвардейцев. С обнаженным палашом в руке вбежал в залу заседания шляхетства Матвеев.

   - Кончайте совещание! - крикнул он. - Офицеры возмущены! Провозглашайте самодержавие, иначе сами ангелы не спасут вас!

   - Мы уже решили, - ответил Черкасский. - Да здравствует самодержица всероссийская!

   - Челобитная готова, - произнес Кантемир, вынимая из кармана заготовленную ими челобитную о восстановлении самодержавия. - Подписывайте, господа представители шляхетства!

   - Подписывайте, подписывайте, - повторяли Черкасский и Трубецкой.

  

   Челобитная быстро покрывалась подписями.

   - Бойсе! Как мы обмануты, - с отчаянием произнес Матюшкиы, обращаясь к Юсупову.

   Юсупов весь дрожал, лицо его покрылось красными пятнами.

   - Нас заманили в западню! Нас предали! Русь продали! - хрипло ответил он. - Кто же! Толпа преторианцев!

  

   За столом императрицы царило тягостное молчание. Из аудиенц-залы доносились крики офицеров, но вот эти крики стали расти, увеличиваться, сливаться в один яростно-восторженный гул.

   Императрица встала; за ней поднялись и другие.

   - Надо выйти, - сказала она. - О чем они так кричат?..

   Едва императрица вышла в залу, как воцарилась мгновенная тишина. Но не успела она подняться по ступеням трона, как поднялась целая буря голосов.

   - Ура! Да здравствует самодержица всероссийская!

   - Долой верховников! Мы не хотим, чтобы императрице предписывались законы!

   - Finis, - тихо произнес Дмитрий Михайлович.

   - Игра сыграна, - отозвался Василий Владимирович.

   Обнаженные палаши сверкали в воздухе. Несколько офицеров упали на колени у ступеней трона и, поднимая кверху шпаги, кричали:

   - Мы твои рабы! Мы готовы отдать тебе жизнь! Повели, и мы бросим к твоим ногам головы твоих злодеев!

   Семен Андреевич Салтыков приблизился к трону и, сделав шпагой на караул, громко воскликнул:

   - От лица твоей верной гвардии, всемилостивейшая государыня, приветствую тебя самодержавнейшей императрицей всероссийской, как были твои предки.

   Его слова были снова покрыты криками "ура".

   В это время в аудиенц-залу входили представители шляхетства во главе с фельдмаршалом Трубецким. Непосредственно за ним шел Кантемир. Настало молчание.

   - Дозвольте, ваше величество, - начал Трубецкой, - прочесть единодушно выраженные сейчас желания шляхетства и генералитета.

   - Мы ждем, - ответила императрица.

   Как приговоренные к смерти, слушали верховники роковые слова:

   - "...для того, в знак нашего благодарства, всеподданнейше приносим и всепокорно просим всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели, а присланные к вашему императорскому величеству от Верховного совета пункты уничтожить..."

   Еще когда подписывали челобитную, князь Черкасский распорядился послать за Степановым, чтобы он немедленно приехал во дворец и привез кондиции. Чтение продолжалось, но главное было уже сказано.

   Императрица встала и громко произнесла:

   - Мое постоянное намерение было управлять моими подданными мирно и справедливо, но так как я подписала известные пункты, то должна знать, согласны ли члены Верховного совета, чтобы я приняла предлагаемое мне моим народом?

   Последние слова были явной насмешкой. Она спрашивала согласия нескольких человек на принятие того, что предлагал ей, по ее словам, весь народ!

   Верховники молча наклонили головы.

   В это время Степанов передал Дмитрию Михайловичу привезенные им кондиции, сказав, что ему, именем императрицы, было приказано посланным от Черкасского доставить их во дворец,

   Бережно, с благоговением взял Дмитрий Михайлович в руки этот документ, хранивший все его надежды, и, медленным, торжественным шагом поднявшись на ступени трона, низко опустив голову, подал императрице кондиции.

   Анна не могла совладать с собой и резким, хищным движением вырвала из рук князя, как драгоценную добычу, заветный документ.

   Зимний день кончался. Но ясный свет зимнего яркого солнца, погасая, заменялся другим - странным, красным, зловещим светом.

   В большие окна кремлевского дворца врывался этот свет, сперва нежно-розовый, потом светло-красный и наконец кроваво-пурпуровый.

   Обитые красным сукном ступени трона под этим светом блестели, переливались оттенками и казались кровавым водопадом. Золотые орлы на балдахине были словно залиты кровью, золотые ручки кресла, темные от тени балдахина, приобрели цвет запекщейся крови.

   Кровавое сияние лежало на полу.

   Присутствующие с изумлением глядели в окна. Все небо от запада до севера казалось залитым кровью. На лицах лежал странный оттенок. Солнце зашло, но в аудиенц-зале было светло. Словно вся комната представляла собой красный фонарь.

   Темным пятном выделялось траурное платье Анны, но кровавыми огнями играла на ее голове золотая корона.

   Анна медленно развернула лист и в глубокой тишине, протянув вперед руки и подняв их, резким движением разорвала кондиции сверху почти донизу, с угла на угол, слева направо.

   Словно стон вырвался из груди Дмитрия Михайловича вместе с треском разрываемой толстой бумаги

   С легким шелестом упал разорванный лист к ногам императрицы.

   Самодержица!

   - Отныне, милостью Бога, - зазвенел ее голос, - принимаю на себя самодержавство моих предков, согласно воле народа! От души желаю быть матерью отечества и изливать на моих подданных милости, доступные нам. Да будет первым словом нового бытия нашего - слово милости и правды. Всемилостивейше повелеваю освободить нашего графа Ягужинского из неправедного заточения и всех "согласников" его!

   Восторженные крики покрыли ее речь.

   Она подозвала к себе Семена Андреевича и что-то шепнула ему. Салтыков поклонился и вышел.

   Анна милостиво допустила всех к руке.

   В это время, пока происходила церемония, открылась задняя дверь, и, сияя золотом расшитого мундира, появился, в сопровождении Салтыкова, Эрнст-Иоганн Бирон, и кровавый свет заиграл на его сплошь зашитом золотом мундире, так что весь он оказался облитым кровью.

   Надменно подняв голову, он прямо направился к трону. Шепот пробежал между присутствовавшими. Проходя мимо Василия Лукича, он слегка кивнул головой и насмешливо произнес:

   - Здравствуйте, князь, на этот раз вы, кажется, окончательно проиграли.

   Бешенство овладело князем, и, забыв свою сдержанность, не помня себя, он ответил:

   - Ты все же не забудешь моей пощечины!

   Лицо Бирона страшно исказилось, но он, не останавливаясь, прошел дальше.

   Да, Эрнст-Иоганн Бирон не забудет пощечины! И эта фраза стоила головы Василию Лукичу.

  

   Церемония кончилась. Императрица удалилась во внутренние покои. Верховники в сопровождении Макшеева, Дивинского и Шастунова прошли в малую залу.

   Потрясенный, почти больной, уехал Юсупов домой.

   - Ужели нет надежды? - спросил младший Голицын.

   - Поднять армейские полки! Произвести бунт, низложить ее с престола и провозгласить императрицей цесаревну Елизавету! - ответил его брат-фельдмаршал.

   - Ты не сделаешь этого! - тихим, упавшим голосом произнес Дмитрий Михайлович. - Поздно, все поздно! - добавил он, закрывая рукою глаза. - Пир был готов, но гости оказались недостойны его!

   - Надо еще обдумать, - сказал Василий Владимирович. - Едемте.

   Но в эту минуту в комнату вошел старый, толстый генерал с бабьим лицом и маленькими лукавыми глазками. За ним виднелся небольшой военный наряд.

   Это был Андрей Иванович Ушаков, впоследствии страшный начальник Тайной канцелярии.

   - Вам нельзя уйти, господа фельдмаршалы, - ласково и учтиво сказал он. - Вы задержаны впредь до распоряжения ее величества.

   Словно молнии посыпались из глаз фельдмаршала Голицына. Сжав рукоять своей шпаги, он сделал шаг вперед. Ушаков испуганно попятился.

   - Меня? - тихо проговорил Голицын. - Меня! Нас! Задержать? Дорогу старому фельдмаршалу!..

   И он двинулся вперед с гордо поднятой головой, словно перестав видеть перед собой Ушакова.

   Ушаков испуганно посторонился.

   Солдаты невольно взяли на караул, и среди выстроившихся солдат члены Верховного совета прошли в большую залу. Там еще оставалась значительная толпа молодежи - офицеров и статских.

   Все почтительно замолчали при виде фельдмаршалов и недавно всесильных Василия Лукича и Дмитрия Михайловича...

   - Смотрите, - кто-то тихо сказал в толпе. - Дмитрий Михайлович плачет...

   Действительно, в морщинах благородного лица Дмитрия Михайловича застыли слезы. Его чуткий слух уловил произнесенную фразу. Он остановился и, окинув грустным взглядом толпу, произнес:

   - Эти слезы - за Россию! Я уже стар, и жить мне недолго. Но вы моложе меня, вам дольше осталось жить, и вы дольше будете плакать!..

   Никто не посмел больше задерживать членов Верховного совета, но Ушаков задержал Шастунова, Макшеева и Дивинского, отобрал у них шпаги и поместил их под караулом в отдаленной комнате дворца.

   - Ну, теперь, кажется, я отосплюсь, - попробовал пошутить Макшеев.

   Никто не ответил на его шутку.

  

   Несмотря на настояние Бирона, императрица пока не решалась тронуть фельдмаршалов, этих смертельно раненных, но еще грозных, умирающих львов!

   Юсупов, вернувшись из дворца, слег и уже не вставал. Он умер через несколько месяцев.

   Дивинский, Макшеев и Шастунов и многие другие были разосланы по глухим сибирским гарнизонам.

   Обезумевшая от горя Паша бросалась и к императрице и к колдуньям и кончила тем, что была обвинена в злоумышлении на жизнь государыни и стала одной из первых жертв Ушакова, начальника восстановленного под названием Тайной канцелярии страшного Преображенского приказа. Она была бита кошками, пострижена в монахини под именем Проклы и отправлена в Сибирь, в Введенский девичий монастырь. Но и там ее дикая кровь давала себя знать. Она не признала себя монахиней, сбросила монашеское одеяние, за что опять была бита шелепами!

   Фельдмаршал Михаил Михайлович избежал казни. Пока императрица под влиянием Бирона и хотела и не решалась принять против него суровые меры, он умер; умер и Алексей Григорьевич Долгорукий.

   Но окреплавласть Анны и могущество Бирона, и он наконец насытил свою месть. Дмитрий Михайлович был заключен в Шлиссельбургскую крепость. Туда же попал и фельдмаршал Василий Владимирович.

   Василий Лукич был сослан в деревню, потом в Сибирь, Соловки, и наконец Бирон имел радость довести его до эшафота. Василий Лукич был казнен в Новгороде. Семейство Алексея Григорьевича, с государыней-невестой и Наташей Шереметевой, вышедшей замуж за бывшего фаворита, испытывали нечеловеческие страдания в дальнем, глухом Березове, и наконец Иван был колесован в Новгороде, одновременно с Василием Лукичом и своими дядями, Сергеем и Иваном.

   Иноземцы, призванные Анной, во главе с Бироном заливали кровью Россию, презирая страну, на счет которой кормились и возвеличивались, как победители в побежденной, дикой стране.

   Безграмотные немцы, самоуверенные и наглые, унижали все, что было дорого русскому сердцу, с жадностью пиявок высасывая народные силы и с трусостью шакалов прячась при малейшем призраке опасности!

   И не раз противники Дмитрия Михайловича с поздним раскаянием вспоминали его пророческие слова: "Вам дольше осталось жить, и вы дольше будете плакать".

  

  

   ЗАРИН ФЕДОР ЕФИМОВИЧ (псевд. Зарин-Несвицкий и др.) родился в 1870 г. в Петербурге, в писательской семье. Литераторами были его отец Зарин (Зорин) Ефим Федорович, мать Зарина Екатерина Ивановна, брат Зарин Андрей Ефимович.

   Ф. Е. Зарин служил в дореволюционной и в Красной Армии, был чиновником Канцелярии министра путей сообщения.

   В 1933 г. Ф. Е. Зарин был арестован и обвинен в антисоветской деятельности. В 1934 г. дело было прекращено за недоказанностью обвинения. Дальнейшая его судьба неизвестна.

   Федор Ефимович Зарин оставил немалое литературное наследие. Известны первые публикации его стихов 1893 г., сборники стихотворений 1896, 1899 гг., переводы классиков мировой литературы. В 1902 г. публикуется его исторический роман "Джиакометта", затем повести и романы "Скопин-Шуйский", "На заре", "Летающий пономарь", "Под гнетом судьбы", "Наследница Византии" и другие. В газетах и журналах печатаются его стихи, рассказы, очерки, пьесы. В советское время Ф. Зарин не печатался. В театре и на клубных сценах шли некоторые его пьесы.

   Умер Федор Ефимович Зарин предположительно в 1935 г.

  

   Текст романа Ф. Е. Зарина-Несвицкого "Борьба у престола" печатается по изданию: Исторический вестник. No 1 - 11.1913.

  

   Стр. 197. "Записки Манштейна".- Манштейн Христоф Герман (1711-1757) - родился в Петербурге, служил в прусской армии, затем вернулся в Россию. С 1736 г. находился на русской службе. Участник турецкой 1737-1738 гг. и шведской 1741-1743 гг. войн. В его широко известных мемуарах "Записки о России" содержится ценное описание дворцовых интриг и переворотов, а также событий Крымской и шведской войн. Был адъютантом фельдмаршала Миниха.

   Стр. 199. С тех пор как ее стали поминать на ектениях... - Ектений (ектенья) - заздравное моление о государе и его доме.

   Стр. 203. В Воскресенском у царицы-бабки... - Речь идет о первой жене Петра I Евдокии Лопухиной (в монашестве Елена). У нее были свои сторонники, и ее кандидатура предлагалась на российский престол.

   Стр. 204. Анне Петровне с "десцедентами". - Десценденты (лат.) - потомки.

   Стр. 205. ...в форме поручика лейб-регимента. - Лейб-регимент - особый полк при дворе.

   Приехал с батюшкиным письмом прямо к фельдмаршалу князю Долгорукому в Москву. - Долгоруков Василий Владимирович (1667-1746) - фельдмаршал. Отличился в Северной войне. Командовал конницей под Полтавой, завершив поражение шведов и победу русских войск. В 1718 г. как сторонник царевича Алексея в борьбе против Петра I был сослан в Соликамск. В 1724 г. возвращен из ссылки. Екатерина I назначила его главнокомандующим армии на Кавказе. При Петре II был членом Верховного тайного совета. В 1730 г. вместе с другими членами своей семьи был заточен в Соловецком монастыре. При Елизавете Петровне возвращен из ссылки. Стал президентом Военной коллегии.

   Стр. 207. Это сам великий канцлер граф Гаврила Иваныч Головкин.- Головкин Гавриил Иванович (1660-1734) - государственный деятель. При Петре I занимал ряд высоких должностей, сопровождал императора в его поездках за границу, выполнял дипломатические поручения. В 1726-1730 гг. - член Верховного тайного совета. По завещанию Екатерины был одним из опекунов Петра II. В 1731-1734 гг. - первый кабинет-министр.

   Стр. 210. Лесток Иоганн Герман (1692-1767) - приехал в Россию в 1713 г. и был назначен придворным медиком. Несколько раз сопровождал Петра I и Екатерину за границу. При Екатерине I стал лейб-медиком цесаревны Елизаветы. Был ее самым доверенным лицом.

   Стр. 222. ...они собирают в Мастерской палате представителей высших чинов империи... - Мастерская палата размещалась в Теремном дворце Московского кремля.

   Стр. 223. Он запомнил этот урок и через десять лет блистательно воспользовался им. - В ноябре 1741 г. Лесток сыграл самую активную роль в государственном перевороте и восхождении на престол Елизаветы Петровны.

   Стр. 226. На всякого Самсона найдется Долила... - Самсон - герой ветхозаветных преданий, наделенный невиданной физической силой. В период войны с филистимлянами был предан своей возлюбленной Далилой, которая, узнав, что сила Самсона заключена в волосах, выдала его тайну. Во время сна филистимляне остригли Самсона, и сила покинула его.

   Среди книг, лежавших на столе, сочинений Локка, Гуго Гроция и прочих, почетное место занимало сочинение Макиавелли "Il principe". - Локк Джон (1632-1704) - английский философ; Гроций Гуго де Гроот (1583-1645) - голландский ученый-юрист; Макиавелли Никколо (1469-1527) - итальянский политический Мыслитель и писатель. "Il princi