Верн Жюль - Малыш

анного доктором, отдав в уплату свою золотую монету, - все свое достояние. Так как лекарство оказалось очень дорогим, он получил сдачи лишь около пятнадцати шиллингов. Не торговаться же ему было, в самом деле?..

   Малыш даже и не подумал об этом, раз дело касалось бабушки; но зато он решил сэкономить на своем завтраке. Вместо сыра и пива он обошелся большим ломтем хлеба и кусочком льда для утоления жажды. Около десяти часов он покинул Трали и направился обратно к Керуанской ферме.

   При других обстоятельствах по дороге было бы заметно оживление. Чувствовалась хотя бы жизнь торговли. Но этот несчастный год заставил выселиться жителей, которым нечем было кормиться! Даже в обычное время сотни тысяч ирландцев переселяются в Новый Свет, в Австралию или Южную Африку, где они надеются не умереть с голоду. Да, наконец, существуют специальные эмиграционные общества, которые за два фунта стерлингов доставляют переселенцев даже на побережья Южной Америки.

   В этом же году при неимоверном количестве переселенцев вся западная часть Ирландии походила на пустыню или, что еще печальнее, на опустевшую страну.

   Малыш продолжал идти скорым шагом. Он не хотел замечать усталости и выказывал удивительную энергию. Нечего и говорить, что он не мог догнать людей, прошедших тогда мимо него, но по следам их, видневшимся на снегу, мог заметить, что они шли по направлению к Керуапской ферме. Это была достаточно побудительная причина, чтобы заставить торопиться Малыша, хотя ноги его начинали ныть от слишком продолжительной ходьбы. Однако он не позволил себе ни разу отдохнуть и продолжал идти вперед. Около двух часов дня он находился в двух милях от Керуана. Через полчаса показались строения среди необъятной белизны.

   Что сразу поразило Малыша, это отсутствие дыма из трубы, а между тем он знал, что в очаге было еще достаточно топлива.

   К тому же, казалось, какая-то странная тишина и пустота исходили из этого места.

   Малыш еще более заторопился и, напрягая последние силы, пустился бежать. Падая и снова вставая, он наконец достиг ворот двора...

   Что за зрелище! Ворота были сломаны, двор весь истоптан. От строений, хлева, амбаров торчали лишь одни стены... Крыши были сорваны, не оставалось также ни одного окна, ни одной двери. Не хотели ли сделать этот дом негодным для обитания и тем лишить семью их последнего крова? Добровольно ли сделали это сами хозяева или это насильственная работа враждебных рук?..

   Малыш застыл от изумления. Его охватил ужас. Он не решался войти во двор, не смел заглянуть в дом...

   Он все же решился наконец. Если фермер или кто-нибудь из семьи еще оставался в доме, то надо было узнать...

   Малыш подошел к двери, позвал... Но никто не ответил.

   Тогда он сел у порога и расплакался.

   Вот что произошло в его отсутствие. В Ирландии не редки эти ужасные сцены изгнания, после которых пустуют не только фермы, но и целые деревни. Но несчастные, выгнанные из жилища, в котором они родились и в котором надеялись умереть, могут ведь вздумать вернуться, не найдя себе нигде другого убежища. Помешать им существует весьма простой способ. Надо сделать дом негодным для жизни. Для этого устанавливается перед домом огромное бревно, висящее на цепи между тремя столбами. Перед таким тараном ничто не может устоять. Крыша отлетает, труба отламывается, очаг разбивается. Ломаются двери и окна, оставляя лишь одни голые стены. И когда дом приведен в такое состояние, когда он открыт для бурь и снега, тогда лендлорд и его агенты могут быть спокойны: семья в него больше не вернется.

   Что же удивительного, что после подобного отношения сердце ирландца переполнено ненавистью к его поработителям?..

   А здесь, в Керуане, это изгнание сопровождалось еще большей жестокостью, вызванной жаждой мести со стороны Герберта. Желая отплатить Мюрдоку, он пришел на ферму не с одними только помощниками своими по поводу аренды; он донес на фермера, как на мятежника, которого и приказано было арестовать.

   Прежде всего Мартена с женой и детьми выгнали из дома, где начали производить обыск. Не пощадили даже старой бабушки. Сорвав ее с постели, ее сволокли на двор, где у нее, однако, хватило сил приподняться, чтобы проклясть в лице своих убийц убийц Ирландии; после этого она упала мертвой...

   В эту минуту Мюрдок бросился на негодяев. Обезумев от гнева, он поднял топор... Его отец и брат хотели последовать его примеру, защищая своих... Но противников было больше, и сила закона взяла верх, если можно так назвать это издевательство над справедливостью.

   Вооруженное сопротивление полиции было занесено в протокол, и не только Мюрдока, но и Мартена и Сима арестовали. С 1870 года ни один фермер не мог быть изгнан без известного вознаграждения, но Мартен утратил теперь это право.

   Нельзя было похоронить бабушку на ферме, ее надо было отнести на кладбище; положив на носилки, ее понесли оба внука, сопровождаемые Мартеном, Мартиной и Китти с ребенком на руках, окруженными со всех сторон полицейскими.

   Печальное шествие направилось в Лимерик. Можно ли себе представить что- нибудь печальнее этого зрелища несчастных, окруженных полицией людей, сопровождавших прах бедной старушки?..

   Малыш, пришедший наконец в себя, обегал весь пустой дом, тщетно зовя всех по именам... Но все кругом оставалось безмолвно.

   Вот в каком виде он нашел дом, в котором провел счастливейшие годы своей жизни, дом, с которым он был связан столькими воспоминаниями!..

   Он вспомнил тогда о своих камешках, означавших число дней, проведенных им на ферме, и отыскал глиняный горшок, который оказался в целости.

   Ах, эти камешки! Малыш, сев на пол у дверей, начал пересчитывать: их было тысяча пятьсот сорок.

   Это означало четыре года и восемьдесят дней - с 20 октября 1877 года до 7 января 1882-го, - прожитые им на ферме.

   И теперь надо было покинуть ее, надо было разыскать семью, ставшую ему родной!..

   Прежде чем уйти, Малыш связал в узелок свое белье, оставшееся в разбитом ящике. Вернувшись во двор, он вырыл яму под елью, посаженной им в день рождения его крестницы, и закопал в нее свой горшок с камешками.

   Бросив последний взгляд на разрушенный дом, он вышел на дорогу, уже черневшую в вечерних сумерках...

  

  

  

  

   Лорд Пиборн, не теряя изысканности манер, перебрал многочисленные бумаги, разбросанные на столе, перевернул журналы и газеты, осмотрел карманы своего желтого плюшевого халата и темно-серого пальто, лежащего на спинке кресла, и сдвинул незаметным движением брови. Его светлость выражал всегда все свои, даже самые сильные движения, неудовольствие лишь таким аристократическим образом.

   Его слегка согнутая фигура выражала желание заглянуть и под стол, покрытый длинной скатертью, окаймленной бахромой; но, одумавшись, он нажал кнопку звонка у камина.

   Почти в ту же минуту появился лакей Джон, остановившийся неподвижно в дверях.

   - Посмотрите, не упал ли мой портфель под стол, произнес лорд Пиборн.

   Джон нагнулся, приподнял тяжелую скатерть и встал с пустыми руками.

   Портфеля его светлости под столом не было. Брови лорда Пиборна опять сдвинулись. Где леди Пиборн? - спросил он. В своих покоях, - ответил лакей. А граф Эштон? Прогуливается в парке.

   Передайте мой привет ее светлости леди Пиборн и скажите, что я желал бы иметь честь переговорить с ней как можно скорее.

   Джон, быстро повернувшись - хорошо выдрессированному лакею не полагается делать поклона при исполнении своих служебных обязанностей, - вышел размеренным шагом из кабинета, чтобы исполнить приказание своего хозяина.

   Лорду Пиборну пятьдесят лет - пятьдесят лет добавки к тем нескольким столетиям, которые насчитывает за собой его благородный, ничем не запятнанный род. Член верхней палаты, он искренне сожалел о прежних привилегиях феодализма, о прежних порядках судопроизводства, о предках. Все, кто был ниже по происхождению, или чей род был менее знатен, приравнивались им к мужику, простолюдину, хаму и рабу. Он маркиз, его сын граф. Баронеты, кавалеры и вообще люди более низкого звания, чем он, были, по его мнению, едва достойны находиться в прихожих истинной знати. Длинный, худой, с бесцветным лицом, потухшими глазами от привычки вечно выражать презрение, лорд Пиборн представляет тип величавых вельмож, удивительно напоминающих старые пергаменты, и которые начинают, к счастью, исчезать даже в аристократическом королевстве Великобритании и Ирландии.

   Следует заметить, что маркиз Пиборн английского происхождения и что он нисколько не унизил свой род, женившись на маркизе, по происхождению шотландке. Их светлости были поистине созданы друг для друга и должны были произвести потомство наивысшего достоинства. Что ж вы хотите? Ведь эти вельможи воображают, что Бог надевает перчатки, чтобы встретить их при входе в рай.

   Дверь открылась и, как это принято на больших приемах при входе важной особы, лакей доложил:

   - Ее светлость леди Пиборн.

   Маркиза, лет сорока, высокая, с длинными буклями по обеим сторонам пробора, со сжатыми губами, с аристократически правильным носом, плоской фигурой, не отличалась, конечно, никогда красотой, но что касается утонченности манер и знания этикета, то в этом отношении, конечно, лорду Пиборну никогда не найти бы себе подходящей жены.

   Джон, пододвинув кресло с вырезанными на нем гербами, удалился.

   Благородный супруг выразился следующим образом:

   - Извините меня, маркиза, что вы из-за меня побеспокоились покинуть ваши покои, чтобы доставить мне честь поговорить с вами в моем кабинете.

   Нечего удивляться, что их светлости обмениваются такими изысканными выражениями в своих интимных разговорах, так как это есть лишь доказательство высокого происхождения. И потом, они ведь были воспитаны в школе "пудры и париков" прежней gentry. Они никогда не согласились бы унизиться до фамильярной болтовни, прозванной в шутку Диккенсом "попугайской болтовней".

   - Я к вашим услугам, маркиз, - сдержанно ответила леди Пиборн. - Что вы желаете у меня спросить?

   - Я попрошу вас припомнить некоторые обстоятельства.

   - Я слушаю.

   - Маркиза, не выехали ли мы из замка вчера, около трех часов пополудни, чтобы отправиться к господину Лерду, нашему поверенному?

   - Да, совершенно верно, вчера после полудня.

   - Если я хорошо помню, граф Эштон, наш сын, ехал вместе с нами в коляске?

   - Он ехал с нами, маркиз, и сидел впереди.

   - А два выездных лакея на запятках?

   - Да, как и полагается.

   - Теперь вы, конечно, помните, продолжал лорд, - что у меня был портфель с бумагами, касающимися процесса, угрожающего нам со стороны прихода...

   - Процесса несправедливого, в который приход имел дерзость нас вовлечь, - добавила леди Пиборн очень многозначительным тоном.

   - Этот портфель, - продолжал лорд, - заключал в себе не только важные бумаги, но и банковые билеты на сто фунтов, предназначенные поверенному.

   - Совершенно верно, маркиз.

   - Вы знаете, маркиза, что произошло далее. Мы приехали в Ньюмаркет, ни разу не выйдя из коляски. Господин Лерд встретил нас у подъезда. Я показал ему бумаги, предложил на расходы деньги, но он заявил, что ему пока не нужны ни те, ни другие и что он сам явится в замок, когда надо будет дать ответ на требования прихода...

   - Глупые требования, которые в прежние времена сочли бы за дерзкое посягательство на наши права!..

   Говоря это, маркиза лишь повторила слова, не раз сказанные по этому поводу маркизом.

   - Итак, я унес с собой портфель, мы сели снова в коляску и вернулись к семи часам вечера домой, когда уже начинало смеркаться.

   Вечера стояли темные, потому что был еще только конец апреля.

   - И вот, - продолжал маркиз, - этот портфель, который я, как отлично помню, положил в левый карман пальто, теперь мною не найден.

   - Может быть, вы положили его по приезде на письменный стол?

   - Я тоже так полагал, маркиза, и обыскал весь стол...

   - Никто не заходил сюда со вчерашнего вечера?..

   - Кроме Джона, никто. Но он вне подозрений.

   - Никогда не следует слишком доверять людям, - ответила леди Пиборн.

   - Возможно, что портфель выпал на сиденье коляски...

   - Выездной лакей заметил бы это, и если только он не нашел нужным присвоить себе эти сто фунтов...

   - Я готов пожертвовать в случае надобности этими ста фунтами, но фамильные бумаги, доказывавшие наши права против прихода...

   - Прихода! - повторила, как эхо, маркиза.

   В ее возгласе слышно было все презрение замка к какому-то приходу, требования которого были слишком непочтительны.

   - Значит, - сказала она, - если бы мы проиграли этот процесс, несмотря на полную нашу правоту...

   - И мы проиграли бы его, если бы не имели этих актов.

   - Приход вступил бы во владение этой тысячью акров леса, примыкающего к парку и составляющего часть владения Пиборнов со времен Плантагенетов?..

   - Да, маркиза.

   - Это было бы возмутительно!..

   - Возмутительно, как и все вообще, что угрожает феодальной собственности в Ирландии, - эта уступка земель крестьянам, это возмущение против лендлордизма!.. Да, мы живем в странное время, и если губернатор не восстановит порядка, повесив главарей аграрного союза, то я просто не знаю или, скорее, я прекрасно знаю, чем все это кончится...

   В эту минуту дверь кабинета отворилась, и на пороге появился мальчик.

   - А, это вы, граф Эштон? - сказал лорд.

   - Маркиз и маркиза всегда называли сына по его титулу.

   - С добрым утром, милорд, отец мой.

   Затем он подошел к миледи, своей матери, и поцеловал у нее церемонно руку.

   У этого юного четырнадцатилетнего джентльмена было удивительно правильное, но ничего не выражавшее лицо, которое не обещало и с годами стать более живым и умным. Это было вполне естественное произведение маркиза и маркизы, не затронутых течением современной жизни. Родовой инстинкт заставлял этого мальчика вести себя довольно прилично и оставаться до конца ногтей графом, несмотря на то, что маркиза очень баловала его и все слуги были обучены исполнять его малейшие капризы. На самом же деле у него не было ни одного качества его возраста: ни добрых порывов, ни восторженности, присущей молодости.

   Это был молодой человек, привыкший, благодаря воспитанию, видеть во всех окружающих лишь низших людей, прекрасно изучивший все виды спорта: верховую езду, скачки, охоту, игру в теннис и крокет, но по образованию почти невежда, несмотря на полдюжины преподавателей, напрасно старавшихся над его развитием.

   Число молодых людей высокого происхождения, обещающих быть совершенными болванами, но отличающихся изысканным воспитанием, теперь заметно уменьшается. Однако они еще не совсем исчезли, и в числе их был и граф Эштон.

   Ему рассказали случай с портфелем. Он помнил, что милорд, его отец, держал портфель в руке, выходя от поверенного, и что он положил его не в карман пальто, а на одну из подушек сиденья при отъезде из Ньюмаркета.

   - Вы уверены в том, что говорите, граф Эштон? - спросила маркиза.

   - Да, миледи, и не думаю, чтоб портфель мог выпасть из экипажа.

   - Следовательно, он должен был еще находиться там, когда мы приехали в замок?..

   - Из чего следует заключить, что он присвоен одним из лакеев, - заметила леди Пиборн.

   Граф Эштон был того же мнения. Он не питал ни малейшего доверия к этим хамам, которые всегда или шпионы, или воры и которых следовало бы иметь право сечь плетьми. Откуда он взял, что в Великобритании были некогда рабы? Он очень жалел, что маркиз не назначил ему особого лакея, лично для него, или по крайней мере хоть грума. Вот уж кто узнал бы, что значит господская рука...

   Чтобы так рассуждать, согласитесь, надо было иметь в жилах чистейшую кровь Пиборнов.

   В конце концов все пришли к убеждению, что портфель был украден, что вором мог быть лишь один из лакеев, что надо назначить следствие, и на кого падет хоть малейшее подозрение, тот будет тотчас же передан констеблю.

   Затем граф Эштон нажал звонок, и через несколько минут управляющий предстал перед их светлостями.

   Скарлет, управляющий, был настоящий тип ханжи и пройдохи, ненавидимый всей дворней замка. Всегда слащавый и лживый, он преследовал своих подчиненных мягко, не раздражаясь, словно гладя их когтями.

   В присутствии маркизов и графа он имел самый покорный вид, точно кающийся перед священником.

   Ему сообщили историю портфеля, который, положенный на подушку сиденья, должен быть найден на том же месте.

   Таково было и мнение Скарлета, раз так думали лорд и леди Пиборн. При их прибытии в замок он хотя и стоял почтительнейше у дверцы экипажа, но темнота помешала ему видеть, находился ли портфель на указанном месте.

   Скарлету могла бы прийти мысль, что портфель мог выпасть по дороге, но он не решился бы ее высказать. Поэтому он заметил только, что в портфеле должны были, без сомнения, находиться очень важные бумаги, раз он принадлежал столь важному лицу, как маркиз.

   - Очевидно, что здесь произошло присвоение.

   - Скажем, кража, если ваша светлость позволит так выразиться.

   - Да, кража, господин Скарлет, и кража не только значительной суммы денег, но и важных бумаг, доказывающих преимущество наших прав перед приходом!

   Кто не видел выражения лица управляющего при мысли, что приход мог отстаивать свои права против знатного рода Пиборн, - безобразие, немыслимое в добрые старые времена, когда привилегии происхождения были всеми чтимы, - кто не наблюдал за оскорбленной фигурой Скарлета с трясущимися руками, воздетыми к небу, и опущенными вниз глазами, тот не мог бы понять, до какой степени совершенства дошел этот лицемер в искусстве мимики.

   - Но если кража совершена... - сказал он наконец.

   - Как?.. Если она совершена?.. - заметила маркиза сухим тоном.

   - Да простит мне ваша светлость, - поспешил поправиться управляющий, - я хочу сказать, что так как совершена кража, то она могла быть сделана...

   - Лишь одним из наших слуг! - ответил граф Эштон, подняв хлыст, который был у него в руке.

   - Вы потрудитесь, господин Скарлет, продолжал маркиз, - сделать расследование, чтобы найти виновного или виновных, и прибегнуть к судебной власти, раз я не имею более права распоряжаться в собственных владениях.

   - А если расследование ни к чему не приведет, - спросил управляющий, - что желает тогда предпринять его светлость?

   - Вся прислуга замка должна быть рассчитана, все без исключения, господин Скарлет!

   Получив этот ответ, управляющий удалился, маркиза отправилась на свою половину, а граф в парк, к своим собакам.

   Управляющий должен был тотчас же приняться за исполнение предписанной ему обязанности. Что портфель выпал по дороге из экипажа, для него не было сомнения, хотя это и доказывало невнимание лорда. Но раз его господа желали, чтобы была заявлена кража, он заявит... и если нужно найти вора, он его найдет...

   Вся челядь: выездные лакеи, комнатные лакеи, повара, кучера, конюхи - все должны были предстать перед управляющим. Все они, понятно, утверждали, что не виноваты, и, хотя Скарлет был при особом мнении, он все же объявил им, что они будут переданы констеблю, если портфель не найдется. Были украдены не только деньги, но древние акты, доказывающие права его господина... Здесь мог быть подкуп для совершения этой кражи! Пусть только попадется этот негодяй - он будет сослан на остров Норфолк!.. Лорд Пиборн был слишком знатен, и обокрасть его было почти то же, что обокрасть члена королевской фамилии...

   Скарлет повторял это всем, кто подвергся его допросу. К несчастью, ни один не захотел признать себя вором. Поэтому, окончив допрос, управляющий поспешил дать в нем отчет лорду Пиборну.

   - Они все сговорились, - объявил маркиз, - и, вероятно, поделили между собой деньги...

   - Я думаю точно так же, - ответил Скарлет. На все предложенные мною вопросы был получен один в тот же ответ. Это доказывает, что они сговорились между собою.

   - Сделали вы обыск в их комнатах, шкафах, вещах, господин Скарлет?

   - Нет еще. Ваша светлость согласится со мною, что лучше будет сделать это в присутствии констебля?..

   - Это верно, - ответил маркиз. - Пошлите же человека в Кантурк... или лучше... отправьтесь сами. Я желаю, чтобы никто не отлучался из замка до окончания следствия.

   - Приказание вашей светлости будет исполнено.

   - Констебль должен захватить с собою несколько полицейских, господин Скарлет.

   - Передам ему ваше желание, которое он не преминет исполнить.

   - И передайте также моему поверенному, господину Лерду, что мне необходимо поговорить с ним по этому поводу и что я буду ждать его в замке.

   - Сегодня же передам ему это.

   - Вы отправитесь?..

   - Сию же минуту! Я вернусь до вечера.

   - Хорошо.

   Это происходило 29 апреля, утром. Никому не говоря, зачем он ехал в Кантурк, Скарлет велел подать себе одну из лучших лошадей и собирался уже сесть на нее, когда у ворот раздался звонок.

   Дверь открыли. Появился мальчик лет десяти.

   Это был Малыш.

  

  

  

   В состав Мюнстерской провинции входит графство Корк, смежное с Лимериком и Керри. Оно занимает южную часть между заливами Бентри и Югхал-Хевен. Главный порт Куинстон, названный по имени залива, на котором он находится, - залива, являющегося одним из самых посещаемых в Ирландии.

   Графство прорезано несколькими линиями железных дорог, одна из них - через Маллоу и Килларней - достигает Трали. Немного выше, в той части ветви, которая идет вдоль реки Блекуатер, в шести километрах к югу от Ньюмаркета находится селение Кантурк, а далее, в двух километрах, замок Трелингер.

   Это владение древнего рода Пиборп. Оно охватывает пространство в сто тысяч акров лучшей земли Ирландии. Маркиз, таким образом, очень богат, не говоря уж о других доходах, доставляемых владениями в Шотландии. Его состояние считается одним из самых значительных в стране.

   Если лорду Рокингаму никогда не приходило в голову посетить свои земли в графстве Керри, то нельзя упрекнуть за это и лорда Пиборна. Проводя по нескольку месяцев то в Эдинбурге, то в Лондоне, он приезжал ежегодно в Трелингер-Кэстл, где оставался с апреля до ноября.

   Замок существовал три столетия, будучи построен еще во времена Стюартов. Во всяком случае, возведение его не могло быть отнесено ко времени Плантагенетов, столь близких сердцу Пиборнов, хотя теперешний владелец постарался придать замку как можно более феодальный вид, украсив его снаружи зубцами, окружив сторожевыми башнями и снабдив подъемным мостом, который никогда не поднимался, и железной решеткой, которая никогда не опускалась.

   Внутри располагались громадные комнаты, отличавшиеся, однако, большим удобством, чем помещения времен Эдуарда IV или Иоанна Безземельного.

   По обе стороны замка находились службы, конюшни, сараи. Впереди - большой чистый двор, засаженный великолепными деревьями, с двумя строениями по бокам, из которых одно, правое, служило помещением для привратника.

   У дверей этого флигеля и позвонил Малыш в ту минуту, когда управляющий собрался уже уехать.

   Прошло четыре месяца с того незабвенного дня, когда приемыш Мак-Карти покинул Керуанскую ферму. Как провел Малыш это время?

   Когда он ушел с фермы, начинало уже смеркаться. Так как он не встретил ни Мартена, никого из своих по дороге в Трали, то у него явилась сначала мысль отправиться в Лимерик, куда обыкновенно отводили арестованных. Ему казалось вполне естественным разыскать семью Мак-Карти и разделить их участь. Почему он не был настолько силен, чтобы быть в состоянии зарабатывать деньги? Он нанялся бы в работники и трудился бы изо всех сил... Но на что можно было надеяться в десять лет?

   На этой безлюдной дороге, в холодный темный вечер Малыш чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо. Не похож ли он был на оторванный лист, упавший на дорогу? Ветер будет гнать этот лист, куда вздумается, пока тот не превратится наконец в прах. Нет рядом ни одной души, которая пожалела бы его. Если он не найдет Мак-Карти, что с ним будет?.. У кого спросить о них? А если их не отведут в тюрьму и они решатся эмигрировать, как большинство их соотечественников, что тогда?..

   Малыш решил идти к Лимерику через снежное поле. Было совершенно тихо, он прошел две мили, не встретив ни одной живой души, и почти наугад. Впереди громады сосен затемняли еще более горизонт.

   Малыш, уставший еще от своего путешествия в Трали, почувствовал вдруг, что силы изменяют ему. Но он не хотел ни за что останавливаться и сумел пройти еще полмили. Но это еще более ослабило его, и он упал под дерево, тяжелые ветви которого были покрыты инеем. Лежа на снегу, весь продрогший, он мог лишь, теряя сознание, крикнуть:

   - Ко мне!.. Ко мне!

   Почти в ту же минуту отдаленный лай пронесся в воздухе. Вскоре на повороте показалась собака, бегущая по следам мальчика с высунутым языком и горящими глазами. Но успокойтесь - не для того, чтобы растерзать его, а чтобы согреть.

   Малыш скоро пришел в себя. Он открыл глаза и почувствовал, что горячий язык лижет его замерзшие руки.

   - Бирк! - прошептал он.

   Действительно, это был Бирк, его верный друг и товарищ с Керуанской фермы.

   Лаская отогревшую его собаку, Малыш сказал себе, что теперь он не совсем одинок... Они вместе отправятся отыскивать Мак-Карти... Но почему Бирк не пошел за ними? Может быть, его прогнали ударами палок или бросали в него камнями?.. Так оно и было, и Бирку ничего более не оставалось, как вернуться на ферму. Теперь можно было надеяться найти Мак-Карти, и Малыш был вполне уверен, что Бирк приведет к ним по следам...

   И он принялся говорить с собакой, как делал это, когда они проводили вместе долгие часы на пастбище. Бирк отвечал ему по-своему, легким лаем, понять который было нетрудно.

   - Вперед, Бирк! - сказал наконец Малыш. - Вперед!

   И Бирк, весело прыгая, побежал вперед, уверенно свернув на одну из дорог на перекрестке.

   Но случилось так, что Бирк, помня, как с ним дурно обошлись полицейские, не захотел следовать по той же дороге в Лимерик. И выбрал дорогу, ведущую в Ньюмаркет вдоль графства Керри. Малыш, ничего не подозревая, удалялся, таким образом, от семьи Мак-Карти, и, когда настало утро, он, изнемогая от усталости и голода, вошел в харчевню, находившуюся милях в двенадцати к юго-востоку от фермы.

   Кроме узелка с бельем, у Малыша оставались деньги - сдача с той гинеи, которую он разменял в аптеке. Большая сумма, не правда ли, каких-нибудь пятнадцать шиллингов! Далеко на них не уйдешь, когда надо кормиться двоим, как ни экономить, если даже тратить ежедневно лишь несколько пенсов. Мальчик так и поступал. После суток, проведенных на чердаке харчевни, поев лишь один картофель, он снова пустился в путь вместе с Бирком.

   На расспросы о Мак-Карти трактирщик не мог ничего ответить, так как не слыхал даже такой фамилии.

   Малыш продолжал следовать за собакой по направлению к Ньюмаркету.

   Можно себе представить, какова была его жизнь в течение пяти недель, пока он не достиг наконец этого селения. Он никогда не просил милостыни, никогда! Его врожденная гордость, сознание собственного достоинства оставались непоколебимы. Если добрые люди, жалея бедного ребенка, покупавшего у них хлеба, овощей или сала на один пенни, давали ему иногда вдвое более, то это же не значило просить милостыню. Они жили таким образом с Бирком, дрожа от холода, всегда голодные, стараясь сберечь последние гроши, оставшиеся от гинеи...

   Бывали и удачи. Малышу случалось иногда находить работу. Раз он оставался две недели за пастуха, которому необходимо было отлучиться. Ему не платили, но он и его собака имели кров и пищу. Затем приходилось идти далее. Исполняя иногда поручения из одной деревни в другую, ему удавалось заработать несколько шиллингов. К несчастью, он никак не мог найти себе постоянного места. Время года было самое неблагоприятное, рабочие руки были не нужны, и нищета была особенно сильна в эту зиму.

   Малыш все еще не терял надежды найти Мак-Карти, хотя и не мог добыть о них никаких сведений. Он даже не знал, приближается ли к месту их нахождения или, напротив, все удаляется от него. Да и кто мог бы ему указать путь к ним? В городе, там можно будет наконец что-нибудь узнать.

   Единственно, чего он боялся, это чтобы его не приняли за бродягу и не поместили в какую-нибудь Ragged school или Work house. Нет, лучше перенести какие угодно лишения, чем попасть в эти позорные пристанища!.. И тогда его заставили бы расстаться с Бирком, а на это он никогда не согласится.

   - Не правда ли, Бирк, - говорил он, укладывая большую голову собаки к себе на колени, - ведь мы не можем жить друг без друга?

   И, наверно, доброе животное отвечало ему, что это было невозможно.

   Затем мысли его возвращались к его бывшему другу, Грипу. Он спрашивал себя, не был ли Грин в таком нее положении, без хлеба и крова? Ах, если бы им встретиться, вдвоем они бы уж сумели выйти из беды!.. Даже втроем, если бы удалось найти Сисси, о которой мальчик ничего не знал с тех пор, как убежал из хижины Хард!.. Она теперь большая девочка... Ей должно быть около четырнадцати лет... В эти лета можно уже быть в услужении и зарабатывать деньги... Сисси не могла его забыть... Все картины его младенчества вставали перед ним с удивительной ясностью - дурное обращение мегеры, жестокость Торнпиппа, владельца марионеток...

   Однако дни проходили, а положение Малыша не улучшалось. К счастью, февраль был в этом году не особенно холодный. Можно было надеяться, что время обработки земли и посева скоро наступит. Коров и овец будут выгонять на пастбища... Может быть, Малышу удастся тогда получить работу на какой-нибудь ферме?..

   Но ведь в продолжение пяти или шести недель придется же чем-нибудь жить, а от нескольких шиллингов, случайно заработанных, как и от разменной гинеи, оставалось шесть пенсов. А между тем более экономить на своей насущной пище уже не было возможности, хотя даже насущной она не была, так как Малыш никогда не ел досыта, и даже не каждый день. Он очень исхудал от лишений и обессилел от усталости.

   Бирк, с повисшей шерстью на впалых боках, был не в лучшем состоянии. Питался же преимущественно найденными в деревнях отбросами, которыми ему, пожалуй, предстоит скоро делиться с Малышом...

   Мальчик, однако, не отчаивался. Это было не в его характере, и он ни разу не попросил милостыни. Но что он будет делать, когда последний пенни будет обменен на кусок хлеба?..

   Одним словом, у Малыша оставалось только несколько пенсов, когда он и Бирк пришли 13 марта в Ньюмаркет.

   Они скитались таким образом уже два с половиной месяца по дорогам, нигде не останавливаясь подолгу.

   Ньюмаркет, находящийся милях в двадцати от Керуана, не отличается ни величиной, ни населенностью. Это одно из селений, которому вследствие ирландской беспечности никогда не суждено было превратиться в город и которое скорее приходило в упадок, чем разрасталось.

   Не следовало ли сожалеть, что случай не привел Малыша к Трали? Как известно, его всегда манило море, эта неисчерпаемая кормилица всех, отваживающихся искать у него средства к жизни! Когда нет работы в городах и деревнях, в ней нет недостатка на море. Тысячи судов находятся всегда в плавании. Моряку приходится менее страшиться бедности, чем земледельцу. Это очевидно, если сравнить положение Пата, второго сына Мартена Мак-Карти, с положением всей семьи, изгнанной с Керуанской фермы. И хотя Малыш чувствовал более призвания к торговле, чем к мореплаванию, он все говорил себе, что в его лета он мог быть принят на корабль юнгой!..

   Решено, он пойдет далее Ньюмаркета, дойдет до Корка, центра морского движения, поищет занятий... Пока надо было все же жить, постараться заработать несколько шиллингов для продолжения путешествия. И через пять недель после прибытия в Ньюмаркет он и Бирк не имели еще возможности его покинуть.

   Словом, он кое-как жил, исполняя поручения, перенося легкий багаж, перепродавая спички, которые покупал иногда на заработанные деньги. Его серьезность располагала к нему. Прохожие охотно покупали у него, привлеченные его свежим голоском, когда он громко выкрикивал: "Спички, сэр, спички!"

   В сущности, они с Бирком менее нуждались здесь, чем во время странствований по графству. Может быть, Малыш, сумевший добиться некоторых средств к существованию, остался бы жить в Ньюмаркете, если бы вдруг 29 апреля не отправился неожиданно в путь по направлению к Корку.

   Бирк, понятно, сопровождал его, а денег у мальчика было в это время лишь три шиллинга и шесть пенсов.

   Если бы кто-нибудь наблюдал за ним, то заметил бы перемену, происшедшую в Малыше с предыдущего дня. Он часто беспокойно оглядывался, точно боясь быть выслеженным. Шел быстрым шагом и почти готов был бежать со всей скоростью своих молодых ног.

   Было девять часов утра, когда он миновал последние дома Ньюмаркета. Солнце ярко светило. В конце апреля начинается весна в Зеленом Ирине. В деревне заметно было уже легкое оживление. Но мальчик был так озабочен, что ни вид плуга, ни сеятель, ни скот на пастбище не вызывали воспоминаний о Керуане. Нет, он продолжал идти все вперед. Бирк, бежавший рядом с ним, поглядывал на него вопросительно. На этот раз уже не собака показывала дорогу хозяину.

   Шесть, семь миль от Ньюмаркета до Кантурка были пройдены в два часа. Малыш даже не отдохнул в селении, позавтракав на ходу куском хлеба, половину которого отдал Бирку. Когда он наконец остановился, на башне Трелингер-Кэстл пробило полдень.

  

  

  

   В ту минуту, когда отворилась калитка, управляющий Скарлет собирался перейти двор, чтобы, согласно распоряжению лорда Пиборна, отправиться в Кантурк. Собаки графа Эштона, почуяв Бирка, принялись отчаянно лаять.

   Малыш, опасаясь, чтобы Бирку не пришлось пострадать в неравной борьбе, сделал ему знак удалиться, и послушное животное спряталось за отдаленный куст.

   Заметив незнакомого мальчика, Скарлет крикнул, чтобы тот подошел к нему.

   - Что тебе нужно? - спросил он грубо.

   Обращаясь всегда слащаво со взрослыми, он был груб с детьми, - миленькая натура, не правда ли?

   Но этот тон не испугал Малыша. Ему приходилось слышать еще более грубый в свою бытность у Хард, Торнпиппа и в Ragged school. Сняв фуражку, он, как и следовало, подошел к Скарлету, которого вовсе не принял за лорда Пиборна, владельца замка.

   - Отвечай, зачем пришел сюда? - продолжал Скарлет. - Если просишь милостыню, то можешь убираться!.. Таким, как ты, ничего не дают, ни одного коппера.

   Собаки, метавшиеся по двору, продолжали отчаянно лаять. Шум был таков, что сразу нельзя было ничего понять. Скарлет, возвысив еще голос, прибавил:

   - Предупреждаю, если ты сейчас же не уберешься и я встречу тебя где-нибудь у забора, то отведу тебя за уши в Кантурк, где тебя посадят в работный дом.

   Малыш, однако, нисколько не испугался. Выждав удобный момент, он наконец ответил:

   - Я не прошу и никогда не просил милостыни...

   - И отказался бы, если бы тебе ее предложили?.. - спросил насмешливо Скарлет.

   - Да, отказался бы.

   - Так зачем же ты сюда пришел?

   - Мне нужно говорить с лордом Пиборном.

   - С его светлостью?

   - Да.

   - И ты воображаешь, что он примет тебя?

   - Да, потому что я должен сообщить ему нечто важное.

   - Что именно?

   - Я скажу это самому лорду.

   - Тогда убирайся!.. Маркиза нет в замке.

   - Я подожду...

   - Но не здесь!

   - Я вернусь.

   Всякий другой на месте этого мерзавца Скарлета был бы поражен настойчивостью и решительными ответами ребенка. Не могла не прийти мысль, что если он явился в замок, значит, дело шло действительно о чем-нибудь важном. Но управляющий только еще больше разозлился.

   - Нельзя всякому разговаривать с лордом Пиборном! - вскричал он. - Я его управляющий, и все должны обращаться ко мне! Если ты не хочешь сказать мне, зачем пришел...

   - Я могу сказать это только лорду Пиборну и прошу вас доложить ему...

   - Негодяй! - ответил Скарлет, подняв хлыст. - Убирайся вон, не то напущу на тебя собак!.. Берегись у меня!..

   Собаки, услыхав возбужденный голос управляющего, устремились к нему.

   Малыш боялся только одного: Бирк бросится к нему на помощь и тем осложнит дело.

   В эту минуту, привлеченный отчаянным лаем собак, на дворе появился молодой граф Эштон.

   - Что случилось? - спросил он.

   - Пришел нищий...

   - Я не нищий! - повторил Малыш.

   - Бродяга...

   - Убирайся, а не то я затравлю тебя собаками! - вскричал граф Эштон.

   Возбужденные собаки становились действительно страшны.

   Но в это время на крыльце показалась во всем своем величии фигура лорда Пиборна. Увидев Скарлета, не уехавшего еще в Кантурк, он медленно спустился с лестницы и подошел к нему узнать о причине, задержавшей его отъезд и вызвавшей здесь такой шум.

   - Виноват, ваша светлость, меня задержал этот нищий...

   - Повторяю вам в третий раз, что я не нищий!

   - Что этому мальчику нужно? - спросил маркиз.

   - Мне нужно говорить с вашей светлостью.

   Лорд Пиборн сделал шаг вперед, выпрямился и спросил со всей высоты своего величия:

   - Вы желаете говорить со мною?

   Он не сказал ему "ты", хотя и имел дело с ребенком. Он никогда не говорил никому "ты" - ни маркизе, ни графу Эштону, ни даже, надо полагать, своей кормилице лет пятьдесят тому назад.

   - Говорите, - прибавил он.

   - Ваша светлость ездили вчера в Ньюмаркет?..

   - Да.

   - Вчера после полудня?..

   - Да.

   Скарлет не мог прийти в себя.

   Мальчишка смел расспрашивать, и его светлость отвечал ему!

   - Не потеряли ли вы портфель?.. -