Верн Жюль - Малыш

>  

   Теперь надо упомянуть о том, что фермер Мак-Карти вздумал навести справки относительно происхождения своего приемыша. Ему была известна жизнь ребенка с того дня, когда сердобольные жители Уестпорта отняли его у хозяина марионеток. Но, в сущности, кто он такой? Малыш сохранил, правда, смутное воспоминание о какой-то злой женщине, у которой он жил в Донегале, и о двух бывших с ним девочках. Туда-то и решил отправиться за справками Мартен.

   Все его розыски имели результатом лишь следующие сведения. В Донегальском приюте значилось, что там был взят ребенок восемнадцати месяцев, названный Малышом и отправленный в ближнюю деревню на воспитание к одной из занимавшихся этим женщин.

   Мы позволим себе рассказать некоторые известные нам подробности, хотя история Малыша мало отличается от истории других подкинутых детей.

   Донегаль, насчитывая двести тысяч жителей, является почти самой бедной провинцией Ольстера и даже, пожалуй, всей Ирландии. Несколько лет тому назад в нем с трудом можно было найти два тюфяка и восемь сенников на четыре тысячи жителей. На этих территориях севера нет недостатка в рабочих руках, но почва совершенно бесплодна. Даже самые настойчивые земледельцы и те поневоле отступают. Вся земля в рытвинах, состоит из каменистых слоев, песчаника, торфяных ям, пустошей, гор - Глендованских, Деривигских. Одним словом, "изорванная страна", как называют ее англичане. Многочисленные бухты, губы, представляют воронкообразные углубления, в которых свирепствуют со страшной силой бури, нагоняемые сюда океаном. Донегаль по своему расположению более всех подвержен натискам вихрей. Берега должны быть железной крепостью, чтобы устоять против этих северо-западных ветров.

   И именно Донегальской бухте с портом того же названия, бухте, напоминающей своим видом пасть акулы, приходится вдыхать атмосферные потоки, насыщенные испарениями волн. Поэтому город, расположенный внутри бухты, обвеян ветром во все времена года. Ряд холмов служит плохой защитой от ураганов, наносимых океаном, и сила ветра ничуть не ослабевает, когда производит свой натиск на деревушку Рендок, находящуюся в семи милях за Донегалем.

   Деревушка? Нет, даже не деревушка, а десяток изб, стоящих посреди пустоши, оживляемой ручейком-струйкой летом и обращающимся в бурный поток зимой. От Донегаля до Рендока ни малейшей проторенной дороги. Только тропинки, едва проезжие для местных таратаек, с запряженными в них ирландскими лошадьми, отличающимися осторожной, верной поступью. Редко-редко когда проедет так называемый "jaunting car". Если Ирландия и начала уже пользоваться железной дорогой, то все же тот день, когда она будет проложена по всем направлениям в графствах Ульстера, нам кажется весьма отдаленным. Да и к чему? Селения и деревеньки в нем встречаются очень редко. Переезды имеют более целью фермы, чем селения.

   Однако кое-где встречаются замки, окруженные зеленью, чарующие взор своими фантастическими украшениями англосаксонской архитектуры. Так, между прочим, около мильфордских берегов, ближе к северо-западу высится барское строение Каррикхарта с прилегающими к нему девяноста акрами, составляющими собственность графа Лейтрима.

   Хижины или избушки деревеньки Рендок, крытые соломой, представляют плохую защиту против зимних дождей. Они сделаны из ссохшейся грязи с примесью камней и испещрены щелями. Если бы не струйки дыма, выходящие из отверстий в крышах, никому бы и в голову не пришло, что эти конуры служили жилищем для людей. Дым этот получался не от сжигаемого дерева или каменного угля, а от торфа, извлекаемого из соседнего болота, порыжелого, с темными водяными пятнами, покрытого вереском и доставляющего единственное топливо всем бедным жителям Рендока.

   Если в этой суровой местности не рискуешь умереть от холода, зато можно легко умереть с голоду. Ничто здесь не дозревает, кроме картофеля.

   Но что еще может добавить к нему донегальский крестьянин? Иногда разве гуся или утку, и то скорее диких, чем домашних. Что касается дичи, зайцев, то они принадлежат лендлорду. В оврагах, правда, бродят иногда несколько коз, дающих немного молока, да черные свиньи, усердно разыскивающие скудные объедки. Свинья и является настоящим другом, самым близким домашним животным, каким считается собака в других, менее злосчастных краях. Это "джентльмен, дающий доход", по местной поговорке, передаваемой m-lle де Бове.

   Вот какова внутренность одной из самых плохоньких хижин рендокской деревеньки: одна-единственная комната, запертая покоробившейся, изъеденной червями дверью; справа и слева - по дырке, пропускающей сквозь солому свет и воздух; на полу слой грязи; на стенах узоры из паутины; в глубине очаг с трубой, подымающейся до кровли; в углах подстилки из соломы. Из мебели - сломанный табурет, изувеченный стол, покрытая плесенью скамейка, самопрялка со скрипящим колесом. Из посуды - кастрюля, сковорода, несколько тарелок, никогда не вымытых, а только обтертых, да несколько бутылок, в которые набирали воду, выпив заключавшийся в них виски. По стенам висели какие-то отрепья, потерявшие вид одежды, и грязное отвратительное белье мокло в кадке или сохло на прутьях за домом. А на столе, на самом виду - пучок розог, обломанных от частого употребления.

   Это была нищета во всей своей наготе - нужда, гнездящаяся среди бедных кварталов Дублина или Лондона, в Клеркенуеле, в Сент-Жильсе, Мерилебоне, Уайтчепеле - ирландская нищета, самая ужасная. Воздух, правда, не заражен в этих Донегальских ущельях; в них легко дышится благодаря живительной атмосфере гор; легкие не отравляются миазмами и зловонными испарениями больших городов.

   Само собой понятно, что матрас, набитый соломой, предназначался Харде, а соломенная подстилка и розги - детям.

   Хард! Да, так называли ее: это означало "черствая", и она вполне заслужила свое имя. Это была отвратительнейшая мегера, от сорока до пятидесяти лет, длинная, худая, всклокоченная, со свирепым взглядом из-под рыжих бровей, с клыками вместо зубов, костлявыми, похожими больше на лапы руками в пальцами-когтями, распространяющая вокруг себя спиртной запах. Она была одета в грязную рубаху и изодранную юбку, с босыми ногами, покрытыми такой крепкой кожей, что даже острые камни не могли их исцарапать.

   Этот драгун в юбке занимался пряжей льна - занятие, общепринятое в ирландских деревнях, а среди крестьянок Ольстера в особенности. Лен растет здесь довольно удовлетворительно и служит доходной статьей, конечно, ничтожной в сравнении с тем, что мог бы дать хороший урожай зерна.

   Но, кроме этой работы, Хард исполняла и другие обязанности: она брала на воспитание маленьких детей, поручаемых ей "baby farming".

   Когда городские приюты переполнены или здоровье несчастных малюток требует деревенского воздуха, их посылают к этим матронам, торгующим материнскими заботами, как торговали бы каким угодно товаром, за три-четыре фунта в год. Когда ребенок достигает шестилетнего возраста, его возвращают в приют. Впрочем, сумма, получаемая за его содержание, так ничтожна, что не приносит ни малейшей выгоды. Поэтому, попадая в руки бессердечной женщинычто по большей части и бывает, - ребенок погибает от дурного ухода и недостатка пищи. И сколько проливается таких детских, никем не видимых слез!.. Так было по крайней мере до 1889 года, когда был издан закон о защите детей. Благодаря строгому надзору за женщинами, бравшими детей на воспитание, смертность малышей значительно уменьшилась.

   Но в описываемое нами время такого строгого надзора почти не существовало. В хижине Хард нечего было опасаться посещения надзирателя или доноса на нее соседок, таких же очерствелых, как и она сама.

   Донегальский приют поручил ей воспитывать троих детей - двух девочек от четырех до шести лет и мальчика двух лет и девяти месяцев.

   Это были, конечно, или покинутые дети, или сироты, предоставленные общественному попечению. Родителей их никто не знал, и они должны были, по всей вероятности, остаться навсегда неизвестными. По возвращении в Донегаль и достижении воспитанниками известного возраста их ожидал рабочий дом - учреждение столь распространенное не только в городах, но и в селениях и даже в некоторых деревнях Великобритании.

   Как назывались эти дети или, скорее, как назвали их в приюте? Им дали первое попавшееся имя. Впрочем, имя самой маленькой девочки не представляет интереса, так как ей предстояло умереть. Старшую девочку называли Сисси - уменьшенное от Цецилии. Это был красивый ребенок, с белокурыми волосами, которым уход придал бы блеск и мягкость, с большими голубыми глазами, умными и добрыми, но уже отуманенными от частых слез; черты были вытянуты, лицо бесцветно, грудь впалая, тело худое и костлявое. Вот до какого состояния она была доведена дурным уходом! Но покорная и терпеливая от природы, она покорялась этой жизни, не воображая даже, что могло быть иначе. Да и откуда она могла знать, что есть люди, которых ласкает и бережет мать, которые не чувствуют недостатка ни в поцелуях, ни в хорошей одежде, ни в пище? Разумеется, не в приюте, где к детям относились не лучше, чем к животным.

   Если бы спросили, как зовут мальчика, то получили бы ответ, что имени у него нет никакого. Его нашли на углу улицы Донегаля шестимесячным малюткой, завернутым в кусок толстого полотна, с посиневшим лицом и еле живого. В приюте никто не позаботился дать ему имя. Забывчивость, конечно! Обыкновенно его звали Малышом, и, как мы видим, это прозвание так за ним и осталось.

   По всей вероятности, несмотря на предположения Грипа и мисс Анны Уестон, никому и в голову не приходило, что он мог принадлежать богатым родителям, у которых был украден. Такое бывает только в романах!

   Из троих детей, отданных на попечение этой мегере, Малыш был самый маленький. Темноволосый, с блестящими глазами, обещающими быть энергичными впоследствии, если только их не закроет преждевременная смерть, со сложением, могущим стать крепким, если отравленный воздух ужасного жилища и недостаток пищи не ослабит его развития, поразив рахитизмом, но, во всяком случае, обладающий большой жизненной силой, этот малютка умел устоять против окружающих его гибельных условий. Вечно голодный, он весил гораздо меньше, чем полагается в его возрасте. Дрожа от холода, в продолжение всей зимы он был прикрыт сверх дырявой рубашки старым куском сукна с прорезанными двумя дырками для рук. Но его голые ножки ступали крепко по замерзшей земле. Самый незначительный уход дал бы возможность развиться как следует этой хрупкой человеческой машине, обратив ее со временем во вполне годную для усиленного труда. Но откуда мог он ожидать такого ухода и забот о себе?..

   Несколько слов о младшей девочке. Ее истощала продолжительная лихорадка. Жизнь понемногу покидала ее, точно вода, выливающаяся по капле из сосуда. Ее бы следовало лечить, но лечение стоит денег. Ей нужен был врач, но какой же врач приедет в Донегаль к ребенку, родившемуся неизвестно где в этой несчастной стране покинутых детей? Поэтому Хард не считала даже нужным беспокоиться. Если ребенок умрет, приют доставит ей другого и она ничего не потеряет из тех шиллингов, которые получает за их "воспитание".

   Говоря правду, водка, виски, портер не наполняли рендокские ручьи и потому поглощали большую часть этих денег. И в настоящую минуту из пятидесяти шиллингов, полученных Хард за детей на весь год, оставалось не более десяти или двенадцати. Каким же образом она удовлетворяет потребности своих питомцев? Если ей не угрожала опасность умереть от жажды, так как несколько бутылок оставалось еще спрятанными в углу хижины, то дети рисковали погибнуть от голода.

   Таковы были обстоятельства, о которых и размышляла теперь Хард, насколько ей это позволял ее пропитанный алкоголем мозг. Попросить прибавки в приюте?.. Бесполезно, все равно откажут. Было слишком много других покинутых и несчастных детей, которым приходилось помогать. Неужели ей придется отдать детей обратно? Но ведь тогда она лишится своего насущного хлеба или, вернее, "насущной водки". Это-то и мучило более всего, а вовсе не то, что ее питомцы со вчерашнего дня ничего не ели.

   Результатом грустных размышлений являлось новое пьянство Хард. И так как обе девочки и маленький мальчик не могли удержаться от плача и стонов, то она била их. На просьбу о хлебе отвечала таким пинком, что бедный ребенок отлетал в сторону, на мольбы отвечала кулаками. Так не могло долго продолжаться. Ей все же придется истратить те несколько шиллингов, которые еще звенели у нее в кармане, чтобы купить хоть ничтожное количество пищи, так как в кредит ей никто не поверит...

   - Нет, нет! - повторяла она. - Пусть они лучше перемрут с голоду!

   Стоял октябрь. В полузакрытой хижине с дырявой крышей, пропускавшей дождь, было холодно и сыро. Ветер свободно дул по всей комнате, тощее пламя торфа не могло поднять в ней температуру. Сисси и Малыш, тесно прижавшиеся друг к другу, не могли согреться.

   В то время как больная девочка дрожала в лихорадке на грязной соломе, мегера бродила нетвердыми шагами по комнате, хватаясь за стены, старательно избегаемая Малышом, которого бы она не замедлила отбросить, если бы он попался ей под ноги. Сисси, стоя на коленях перед больной девочкой, смачивала ей губы холодной водой. Иногда она оборачивалась, взглядывая на очаг, в котором угасал торф. Кастрюля не стояла на огне, так как в ней нечего было варить.

   Хард между тем ворчала про себя:

   - Пятьдесят шиллингов!.. Как будто можно прокормить ребенка на пятьдесят шиллингов!.. И если бы я попросила у них прибавки, у этих патриотических мерзавцев, они послали бы меня к черту!

   Она была, конечно, права, но если бы ей и дали прибавку, то детям от этого не стало бы лучше.

   Накануне съели остаток похлебки из овсяной муки, и с тех пор никто ничего не ел - ни дети, ни сама Хард. Она поддерживала себя водкой и решила не тратить на еду ни одного из оставшихся у нее пенни. Значит, надо идти на улицу искать шелуху от картофеля, которая бы могла пойти на ужин.

   В это время на улице послышалось громкое хрюканье. Дверь с шумом распахнулась, и в хижину вошла громадная свинья.

   Голодное животное принялось обнюхивать все углы, отыскивая пищу. Хард, заперев дверь, не подумала даже прогнать свинью. Она смотрела на животное безучастным взглядом пьяницы, которого ничто не поражает.

   Сисси и Малыш вскочили, испугавшись свиньи. Роясь в мусоре, животное благодаря чутью нашло в сером торфе случайно уроненную, вероятно, большую картофелину. Зарычав, она с жадностью схватила ее зубами.

   Малыш заметил это. Бросившись на свинью, вырвал картофелину, рискуя быть затоптанным и укушенным.

   Животное сначала не двигалось; но придя вдруг в ярость, бросилось на ребенка. Малыш попробовал было увернуться и убежать, держа кусок картофеля в руке. Пьяная женщина, одуревшая, смотрела на происходившее и наконец поняла. Схватив палку, она принялась колотить свинью, которая ни за что не хотела уступить добычи. Сыпавшиеся на свинью удары могли размозжить Малышу голову, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не постучали в дверь.

  

  

  

   Хард остановилась в недоумении. Никогда никто не стучался к ней. Никому это и в голову не приходило. Да и зачем было стучаться, когда можно было прямо войти?

   Дети стояли, прижавшись в углу, доедая с жадностью остатки картофеля.

   Раздался снова стук в дверь, на этот раз более сильный. Стук не мог принадлежать властному или нетерпеливому посетителю. Был ли это какой-нибудь несчастный нищий, просивший подаяния?.. Подаяния, в такой-то трущобе!.. А между тем, судя по стуку, было похоже на то.

   Хард выпрямилась и, стараясь устоять на ногах, сделала угрожающий жест детям. Возможно, что за дверью был надзиратель, присланный из Донегаля, и не надо было допускать, чтобы Малыш и девочка проговорились о своем голоде.

   Дверь открылась, и свинья, воспользовавшись этим, выскочила с громким хрюканьем, едва не сбив с ног человека, остановившегося на пороге. Тот же, вместо того чтобы рассердиться, готов был, кажется, даже извиниться за беспокойство.

   - Что вам угодно? Кто вы такой? - спросила грубо Хард, загораживая вход.

   - Я агент, - ответил человек.

   Агент?.. Это слово заставило ее отступить. Неужели были агенты у приюта? До сих пор никто никогда не приезжал оттуда в Рендок. Во всяком случае, не успел он войти, как Хард сейчас же ошеломила его своим красноречием.

   - Извините, сударь, извините!.. Вы попадаете как раз в минуту уборки... А эти дорогие малютки, взгляните, какой у них здоровый вид! Они только что кончили свой сытный обед из супа с кашей... То есть девочка и мальчик, понятно... потому что та малютка больна, у нее лихорадка, которую ничем нельзя остановить. Я собиралась сейчас ехать за доктором в Донегаль... Бедные детки, я их так люблю!

   Хард была в эту минуту похожа на тигрицу, ласкавшуюся, как кошка.

   - Господин инспектор, - продолжала она, - нельзя ли получить из приюта немного денег для покупки лекарства?.. Мне ведь хватает только на пищу...

   - Я вовсе не инспектор, матушка, - ответил человек слащавым голосом.

   - Так кто же вы? - спросила она уже грубо.

   - Я агент страхового общества.

   Это был один из тех маклеров, которых всегда так много бродит по ирландским деревням. Они занимаются страхованием жизни детей, что почти равносильно смертному приговору над бедными малютками. Дело в том, что за несколько пенсов, уплачиваемых ежемесячно отцами или матерями, - об этом даже подумать страшно, родными или воспитателями, существами, такими же отвратительными, как Хард, они имеют право на получение премии в случае смерти застрахованного ребенка. Недаром Дей, председатель уголовного суда в Уильтшайре, назвал эти учреждения бичами, позорными распространителями преступлений.

   С тех пор, правда, произошло заметное улучшение в положении детей благодаря закону 1889 года, и нет ничего удивительного, что учреждение "Национального Общества для защиты детей от жестокого обращения" принесло благодетельные результаты.

   Но можно ли не удивляться, не устыдиться, что в конце XIX века такой закон понадобился для цивилизованной нации, закон, обязывающий родителей, родственников или опекунов кормить и доставлять все необходимое для существования вверенных им детей? И это под угрозой каторжных работ!

   Да! Понадобился закон там, где должно было быть достаточно врожденного инстинкта!

   Но в описываемое нами время покровительство это не распространялось на детей, вверенных попечениям деревенских воспитательниц.

   Агент, пришедший к Хард, был человек лет сорока пяти, с хитрым выражением лица, уверенными манерами и убедительной речью - тип маклера, думающего лишь о выгоде, для приобретения которой все средства хороши. Обмануть мегеру, сделать вид, что не замечает, в каком ужасном состоянии находились дети, даже похвалить ее за заботу о них - вот средство, которым он надеялся достичь цели.

   - Если я вас не очень обеспокою, сказал он, - то не потрудитесь ли вы выйти со мной на минуту?..

   - Вам надо что-нибудь сказать мне? - спросила подозрительно Хард.

   - Да, мне нужно переговорить с вами об этих детках, но я не могу позволить себе говорить при них о вещах, которые могли бы огорчить их...

   Оба вышли из хижины, заперев за собой дверь.

   - У вас, значит, трое детей?..

   - Да.

   - Ваши собственные?

   - Нет.

   - Вы их родственница?..

   - Нет.

   - Значит, они даны вам Донегальским приютом?.,

   - Да.

   - Должен заметить, что трудно было бы поместить их в лучшие руки... А все же, несмотря на самые лучшие заботы, случается, что эти малютки заболевают... Ведь детский возраст хрупок, и мне показалось, что одна из ваших девочек...

   - Я делаю все, что могу, сударь, - ответила Хард, которой удалось выдавить слезу из своих волчьих глаз. - Я слежу день и ночь за детьми... я отказываю себе в пище, лишь бы они были сыты... Приют отпускает так мало на их содержание... Около трех фунтов в год!..

   - Да, этого недостаточно, и надо иметь особую любовь, чтобы так заботиться о детях, как это делаете вы... Итак, у вас на попечении две девочки и мальчик?..

   - Да.

   - Сироты, вероятно?..

   - Надо полагать.

   - Девочкам от четырех до шести лет, а мальчику года два с половиной?..

   - Да, а для чего вы это спрашиваете?

   - Сейчас узнаете...

   Хард взглянула на него искоса.

   - Конечно, - продолжал он, - воздух очень чист в Донегале, все гигиенические условия превосходны... А между тем детки так нежны, что, несмотря на ваши усиленные заботы, вы все же можете, - простите, что мне приходится вас омрачать такими мыслями, - лишиться одного из них... Вам следовало бы их застраховать.

   - Застраховать?..

   - Да, застраховать в вашу пользу...

   - В мою пользу? - вскричала Хард, глаза которой сразу оживились.

   - Я вам сейчас разъясню... Уплачивая страховой компании по несколько пенсов в месяц, вы получите премию в два или три фунта, если который-нибудь из детей умрет...

   - Два или три фунта? - повторила Хард.

   Агент, видимо, мог надеяться, что предложение его будет принято.

   - Это все так делают, - продолжал он слащавым голосом. - У нас застраховано уже несколько сот детей донегальских ферм. И если ничто, конечно, не может утешить при смерти ребенка, то все же является некоторым... возмещением получение в это тяжелое для семьи время нескольких золотых гиней, выдаваемых нашим страховым обществом...

   Хард схватила маклера за руку.

   - И их действительно дают... и без затруднений?.. - спросила она прерывающимся голосом, оглядываясь по сторонам.

   - Без всяких затруднений. Как только врач даст свидетельство о смерти ребенка, надо явиться к представителю общества в Донегаль.

   Затем, вынув из кармана бумагу, агент добавил:

   - У меня есть готовые полисы, и если бы вы согласились подписаться вот здесь внизу, вам бы пришлось менее беспокоиться о будущем. Позволю себе заметить, что в случае смерти одного из детей, - а это, и несчастью, всегда может случиться, - премия облегчила бы вам содержание других... Ведь действительно, приют отпускает слишком мало...

   - И сколько я должна платить? - спросила Хард.

   - По три пенса в месяц за каждого ребенка, то есть всего по девять пенсов.

   - Вы согласитесь застраховать и младшую?

   - Конечно, хотя мне показалось, что она серьезно больна! Если вам не удастся спасти ее, вы получите два фунта, понимаете, два фунта! И заметьте, что все это делается нашим обществом для блага маленьких созданий. В наших интересах, чтобы они как можно дольше жили, так как жизнь их приносит нам доход! Мы бываем очень огорчены, когда кто-нибудь из них умирает!

   Впрочем, они не очень-то огорчались, эти высоконравственные страхователи, если только смертность не превышала определенной нормы. И, предлагая включить в страховку маленькую умирающую, агент был уверен в выгодном деле, основываясь на выраженной его директором мысли:

   - После смерти застрахованного ребенка появляется еще более желающих страховать жизнь детей.

   Это была правда, как и то, что некоторые не останавливались перед преступлением для получения премии; но такие случаи были редки, поспешим заметить это.

   Казалось бы, страховые общества, как и их клиенты, должны находиться под строгим надзором. Но в глуши, как и в этой деревушке, не существовало никакого контроля, и агент мог совершенно спокойно войти в сделку с отвратительной Хард, хотя и догадывался, на что она способна.

   - Ну что ж, матушка, - продолжал он убеждать женщину, - неужели вы не понимаете вашей выгоды?

   Однако та все еще не решалась истратить девять пенсов, даже зная, что в скором времени получит премию за маленькую умершую.

   - Так сколько это будет стоить? - переспросила Хард, словно надеясь на уступку.

   - По три пенса в месяц на каждого ребенка, то есть всего девять пенсов.

   - Девять пенсов!

   И она пробовала торговаться.

   Это бесполезно, - заметил наконец агент. - Подумайте только, что, несмотря на ваши заботы, ребенок этот может умереть не сегодня... так завтра... и вы получите от общества два фунта... Решайтесь же, уверяю вас... подпишите...

   У него были с собой и перо, и чернила. Подпись, поставленная на полисе, была равносильна заключению договора.

   ...Хард вынула из кармана деньги, отсчитав агенту девять пенсов из последних остававшихся у нее десяти шиллингов.

   Агент, собираясь уходить, обратился к ней со словами:

   - Хотя просить вас заботиться об этих детях является совершенно лишним, я все же вверяю их вам от имени нашего страхового общества, являющегося для детей поистине провидением. Мы - представители Бога на земле, Бога, вознаграждающего за милостыню, поданную несчастным. До свидания же, до свидания! Через месяц я приду к вам опять за получением маленькой суммы и надеюсь найти всех питомцев в добром здравии, даже больную малютку, которая, думаю, скоро поправится. Разумеется, благодаря вашему самоотверженному уходу! Не забывайте, что в нашей старой Англии жизнь каждого человека имеет громадную цену и каждая смерть является убытком для общественного капитала. До свидания, матушка, до свидания!

   Хард, неподвижная, смотрела вслед удалявшемуся агенту. До сих пор дети доставляли ей лишь несколько гиней в год, а оказывалось, что в случае их смерти можно получить разом столько же! А девять пенсов, которые она заплатила, - только от нее же зависит, выдать или не выдать их во второй раз!

   Зато, вернувшись в хижину, каким взглядом окинула она несчастных малюток, взглядом коршуна, видящего беспомощных птиц, притаившихся в ветвях. Казалось, Малыш и Сисси поняли ее и инстинктивно отступили, точно руки этого чудовища собирались задушить их.

   Хард понимала, что следовало действовать осторожно. Трое сразу умерших детей могли бы возбудить подозрение. Значит, оставшиеся восемь или девять шиллингов пойдут на поддержку их существования на некоторое время. О, каких- нибудь три-четыре недели, не больше! Когда агент придет, он получит опять девять пенсов, но страховая премия возместит ей все расходы. Она теперь уже не собиралась возвращать детей в приют.

   Пять дней спустя маленькая девочка умерла, оставаясь без всякого лечения.

   Это произошло 6 октября, утром. Хард, отправляясь выпить, оставила детей в хижине, заперев их, как и обычно, на ключ. Больная была в агонии. Ничего, кроме воды, ей не давали. Ребенок дрожал от холода, обливаясь в то же время потом. Ее широко раскрытые глаза точно прощались с миром, выражая недоумение. "Для чего я родилась... для чего?" - казалось, спрашивала девочка.

   Сисси смачивала ей слегка виски водой.

   Малыш, прижавшись в углу, смотрел так, будто перед ним была клетка, готовая открыться и выпустить заключенную в ней птичку.

   Услышав новый жалобный стон девочки, он спросил:

   - Неужели она умрет?

   - Да, - ответила Сисси, - и она пойдет на небо!

   - Значит, на небо иначе нельзя попасть, как через смерть?

   - Да, иначе нельзя!

   Несколько минут спустя несчастная девочка содрогнулась в последний раз, и ее детская душа отошла в вечность.

   Сисси в испуге бросилась на колени. Малыш, подражая подруге, встал также на колени перед крошечным телом.

   Когда Хард пришла домой, она подняла крик, затем выбежала на улицу, повторяя громко:

   - Умерла, умерла!

   На ее стоны мало кто обратил внимание. Да и какое было дело всем этим несчастным до смерти ребенка! Точно мало детей на свете. Народятся новые! Уж в этом-то недостатка никогда не будет!

   Разыгрывая эту комедию, Хард имела в виду свои интересы, она боялась за свою премию.

   Ей еще надо было бежать в Донегаль получить свидетельство от врача страхового общества о смерти. Необходимая формальность для получения премии.

   Хард поэтому отправилась к нему в тот же день, оставив маленькую покойницу на попечении детей.

   Она вышла из Рендока около двух часов дня, а так как надо было пройти по шести миль туда и обратно, то, разумеется, не могла вернуться ранее восьми или девяти часов вечера.

   Сисси и Малыш были заперты в хижине. Мальчик, сидя неподвижно у погасшего очага, боялся двинуться. Сисси оказывала маленькой покойнице больше забот, чем той пришлось испытать за всю свою краткую жизнь. Она вымыла ей лицо, причесала, сняла с нее грязную, рваную рубашку, заменив ее висевшей на гвозде чистой салфеткой. Это маленькое тело не могло иметь другого савана и не могло иметь другой могилы, чем та яма, в которую ее кинут.

   Потом Сисси поцеловала девочку. Малыш хотел было сделать то же, но его вдруг обуял страх.

   - Уйдем, уйдем! - сказал он Сисси.

   - Куда?

   - Прочь отсюда! Пойдем.

   Сисси отказалась. Она не хотела покинуть покойницу. К тому же и дверь была заперта.

   - Уйдем, уйдем! - повторял Малыш.

   - Нет, нет! Надо остаться!

   - Она совсем холодная, и нам тоже холодно, холодно! Уйдем, Сисси, а то она возьмет нас с собой, туда!

   Мальчика охватил ужас. Ему казалось, что он тоже непременно умрет, если не уйдет отсюда.

   Начинало смеркаться. Сисси зажгла огарок, всунутый в деревяшку, и поставила около умершей.

   Малыш еще больше испугался, когда огонь замелькал по окружавшим его предметам. Он очень любил Сисси, и любил как старшую сестру. От нее только и видел ласку. Но остаться в этом доме не мог, это было выше его сил.

   И, подбежав к двери, он начал рыть у порога землю руками, ломая ногти; вскоре ему удалось сделать достаточное отверстие, чтобы пролезть в него.

   - Уйдем, уйдем! - снова попросил он.

   - Нет, - ответила Сисси, - я не хочу. Она останется одна... Я не хочу!

   Малыш бросился ей на шею, обнял ее, поцеловал. Затем пролез в сделанную им у двери дыру и исчез.

   Несколько дней спустя Малыш, бродя по окрестностям, попал в руки хозяина марионеток, и нам известно, что из этого вышло.

  

  

  

   В настоящее время Малыш был вполне счастлив и нисколько не помышлял о будущем. А между тем будущее ведь есть не что иное, как настоящее, возобновляющееся с каждым новым днем.

   Иногда, правда, перед ним смутно проносились образы прошлого. Он вспоминал девочку, жившую вместе с ним у злой старухи. Сисси должно быть теперь около одиннадцати лет. Что с нею? Не умерла ли она, как и та девочка?.. И говорил себе, что непременно ее когда-нибудь разыщет. Он был ей признателен за милые заботы о нем, и его благодарное сердце привыкло считать ее своей сестрой.

   Был еще и Грип, добрый Грип, которому он был стольким же обязан, как и Сисси. Прошло уже полгода со времени пожара в приюте Ragged school, и Малыш за это время немало пережил перемен. А что сталось с Грипом?.. Он, конечно, жив. Такие чудные сердца не могут перестать биться так, вдруг, ни с того ни с сего! Следует, скорее, умирать таким людям, как Хард и Торнпип, о которых никто, конечно, и не пожалеет... Но такие звери живучи!

   Так рассуждал Малыш и, понятно, рассказывал о своих прежних друзьях обитателям фермы. Мартен Мак-Карти ездил разузнавать о прошлом Малыша, но про Сисси ничего не было известно, так как она исчезла из рендокской хижины.

   Что касается Грппа, то бедный малый, едва оправившись от ушибов, не имея более пристанища, покинул город и скитался, вероятно, ища работы. Это было большим огорчением для Малыша: чувствовать себя счастливым, когда кто-то из друзей несчастлив. Мартен охотно принял бы Грипа на ферму, для него нашлась бы работа, но никто не знал, где тот находится. Свидятся ли они когда-нибудь? Почему не надеяться на это?

   Ближайшие от семьи Мак-Карти фермы находились в двух-трех милях. В Нижней Ирландии арендаторы обыкновенно не имеют между собой никаких сношений. Трали - главное место в графстве, отстояло в двенадцати милях, и Мартин или Мюрдок наведывались туда лишь по необходимости - в дни базара.

   Ферма принадлежала к приходу Сильтона - деревни, находившейся от нее в пяти милях и состоявшей из нескольких десятков домов. По воскресеньям запрягалась тележка, в которой женщины ездили к обедне; мужчины шли пешком. Бабушка, с разрешения кюре и по старости лет, оставалась по большей части дома, исключая самых больших праздников.

   Малыш теперь тоже посещал церковь. Это уже не был испуганный, оборванный ребенок, пробиравшийся со страхом в Галуейский собор и прятавшийся за выступы. Он теперь не боялся, что его прогонят, и не дрожал перед церковным старостой. Нет, он сидел на скамье рядом с Мартиной и Китти, слушал пение, вторил ему нежным голосом, следил за обедней по книжке с картинками, подаренной ему бабушкой. Он теперь был мальчиком, которого можно было показать кому угодно, хорошо одетым и всегда чистеньким.

   По окончании обедни опять садились в тележку и возвращались домой. В эту зиму шел часто снег и дул холодный ветер. Поэтому у всех синели от холода лица и краснели глаза.

   Но у бабушки в ожидании их уже пылало в очаге яркое пламя. Все садились к столу, на котором стояли капуста, варенная с салом, блюдо горячего картофеля и яичница, для которой все яйца были взяты по номерам.

   Затем день проходил в чтении, в разговорах, если погода не позволяла выйти. Малыш, серьезный и внимательный, поучался, слушая старших.

   Приближалось время полевых работ. Зима не была особенно холодна, и можно было ожидать скоро теплых дней. Значит, посев будет производиться при благоприятных условиях. Арендаторы не будут принуждены покинуть фермы, как это случалось в неурожайные годы, когда выселялись целые приходы {С 1870 года фермеры не могут быть выселены, не получив вознаграждения за обработку земли.}.

   Но и на этой ферме были, как говорится, тучи, омрачавшие горизонт.

   Два года тому назад второй сын, Пат, уехал на торговом судне "Guardian", принадлежащем фирме Маркарда в Ливерпуле. От него было два письма. Со времени получения последнего письма прошло около десяти месяцев - и никаких известий. Мартен написал в Ливерпуль, но ответ получился неутешительный. Фирма Маркарда не скрывала своих опасений относительно этого судна.

   Поэтому на ферме постоянно говорили о Пате, и Малыш прекрасно понимал, сколько беспокойства причиняла эта неизвестность относительно участи Пата. Нельзя поэтому удивляться, что вся семья ждала с таким нетерпением утренней почты. Мальчуган поджидал ее всегда на дороге, соединяющей эту часть графства с главным его городом. Завидя издали почтовую тележку ярко-красного цвета, он бежал ей навстречу со всех ног, чтобы узнать, не было ли письма на имя Мартена Мак-Карти.

   Здесь почта прекрасно организована даже по самым глухим окраинам Ирландии. Почтальон останавливается чуть не у каждых дверей для раздачи или приема корреспонденции. На стенах, на столбах прибиты почтовые ящики, даже на деревьях висят мешки, из которых почтальон вынимает проездом письма.

   К несчастью, не было ни одного письма ни от Пата, ни от фирма Маркарда. С тех пор как "Guardian" видели в последний раз у берегов Австралии, о нем не приходило известий.

   Бабушка ужасно грустила. Пат был ее баловнем. Она только о нем и говорила - ведь в ее лета она могла умереть, не дождавшись внука. Малыш утешал ее как умел.

   - Он вернется, - убежденно говорил он. - Я его еще не знаю, но должен непременно узнать... так как он принадлежит вашей семье.

   - И он будет тебя так же любить, как и мы все, - отвечала бабушка.

   - А ведь как хорошо быть моряком, бабушка! Жаль только, что приходится расставаться на долгое время! Разве нельзя отправиться в плавание всем семейством?..

   - Нет, нельзя, дитя мое, и, когда Пат уехал, мне стало очень грустно... Как счастливы те, которые могут никогда не расставаться! Наш мальчик мог оставаться на ферме, ему нашлась бы работа, и мы бы теперь не мучились от беспокойства!.. Но он этого не захотел... Да сохранит его Бог!.. Не забывай молиться за него!

   - Нет, бабушка, я никогда не забываю молиться за него и за всех вас!

   Пахать землю начали в апреле. Тяжелый труд, потому что земля была тверда. Пришлось нанять несколько человек поденщиков, так как Мартен и двое его сыновей не могли со всем управиться. Когда наступает время посева, каждая минута дорога.

   В то же время и скоту было пора покинуть стойла. Свиней выгоняли прямо на улицу и на двор. Коров отправляли на огороженные пастбища; их выгоняли утром и загоняли вечером. Но овцы, питавшиеся в продолжение зимы соломой, капустой и репой, требовали постоянного присмотра: их надо было гонять то на один луг, то на другой; и Малыш был вполне подходящим для них пастухом.

   У Мартена Мак-Карти было не более сотни овец, но хорошей, шотландской породы, с длинной шерстью, скорее серой, чем белой, с черной мордочкой и такого же цвета ногами. Когда Малыш погнал их в первый раз на пастбище, отстоявшее за полмили от фермы, он чувствовал известную гордость от сознания исполняемой им обязанности. Это блеющее стадо, находившееся у него под началом, несколько баранов, шедших впереди, ягнятки, прижимавшиеся к своим матерям... Какая это была ответственность! Если кто-нибудь из них заблудится... или вдруг покажутся волки... Нет, с такой собакой, как Бирк, да с ножом за поясом нечего было бояться!

   Он уходил рано утром, положив в мешок большой ломоть хлеба, кусок сала и крутое яйцо, что было для него вполне достаточно до ужина. Он считал овец перед уходом на пастбище та, пересчитывал их опять по возвращении. Так же поступал он и с козами, которые пользовались большей свободой и которых собаки не стерегли.

   В первые дни Малыш выгонял свое стадо, когда солнце еще только начинало всходить. Со стороны заката еще мерцали несколько звезд. Он видел, как они понемногу потухали, точно задуваемые ветром. Солнечные лучи, трепетавшие сквозь рассвет, достигали до него, горя тысячами огней в покрытой росой траве и в песке. В это же время на поле Мартен и Мюрдок шли за плугом, оставлявшим за собой прямую темную полосу. Сим кидал семена, которые борона должна была вскоре покрыть легким слоем земли.

   Надо заметить, что Малыш, еще только начинавший жить, обращал всегда больше внимания на практическую сторону вещей. Он не задумывался над тем, каким образом из простого зерна вырастает колос, а интересовался лишь, сколько в каждом колосе может быть зерен пшеницы, ячменя или овса. Он собирался записать это, так же как записывал, сколько было яиц в запасе. У него была врожденная склонность к таким подсчетам. Он предпочел бы лучше сосчитать звезды, чем любоваться ими.

   Солнце восхищало его не своим светом, а теплом, распространяющимся по земле. Говорят, что слоны в Индии приветствуют дневное светило, когда оно показывается на горизонте, и Малыш подражал им, удивляясь овцам, ничем не выражавшим своих чувств, даже благодарным блеянием. А между тем не благодаря ли солнцу тает снег, покрывающий землю? Отчего же в полдень, вместо того чтобы смотреть радостно на него, они все собираются в кучу, повернув к нему спину, обратив головы к середине кучи? Положительно, овцы неблагодарные животные!

   По большей части Малыш оставался совсем один на лугу. Иногда только Мюрдок или Сим подходили к нему; не для того чтобы его проверять, так как вполне доверяли ему, но просто чтобы поболтать.

   - Ну, как дела? - говорили они. - Хороша ли трава?

   - Очень хороша, господин Мюрдок.

   - А овцы себя хорошо ведут?

   - О да, Сим. Спроси у Бирка, ему никогда не приходится их кусать!

   Бирк, не отличавшийся красотой, но верный и храбрый, стал неотлучным товарищем Малыша. Оба, положительно, разговаривали между собою целыми часами. Когда мальчик говорил ему что-нибудь, глядя прямо в глаза, Бирк, не отрывая от него взгляда, вникал, казалось, в слова, отвечая на них помахиванием хвоста. Это были два добрых товарища, одних приблизительно лет и прекрасно понимавшие друг друга.

   С наступлением мая окрестности зазеленели. Луга покрылись густой разнообразной травой. На полях, правда, всходы были еще незначительны и бесцветны, как первые волосы на голове ребенка. Малышу хотелось их подергать, чтобы они скорее выросли. Однажды он сказал об этом Мартену.

   - Если бы тебя тянули за волосы, неужели ты думаешь, что они выросли бы скорее?.. Нет, мальчуган, тебе бы только было больно, и больше ничего.

   - Значит, не нужно этого делать?..

&