Верн Жюль - Малыш

так мальчика, никто не прижимал так к своему трепещущему сердцу!

   Герцогиня, прислушиваясь, вдруг вскакивает.

   - Сиб, - кричит она - ты меня никогда больше не покинешь!

   - Нет, мисс Анна!

   - Да замолчи же! - говорит она, рискуя быть услышанной в зале.

   В это время дверь в хижину неожиданно отворяется, и на пороге показываются двое мужчин.

   Один из них муж, другой - судебный следователь.

   - Возьмите этого ребенка, - говорит муж следователю. - Он принадлежит мне!

   - Нет, это не ваш сын! - отвечает герцогиня, таща Сиба в другую сторону.

   - Вы не мой папа! - восклицает мальчик. Пальцы мисс Уестон так сильно сжимают ему руку, что он не может удержаться от крика. Но крик этот приходится кстати и ничем не мешает ходу пьесы. Теперь герцогиня - это уже мать, защищающая своего ребенка, это львица, которая никому не отдаст своего львенка!

   К тому же и львенок, принимающий все за правду, начинает сам защищаться и, вырвавшись из рук герцога, бежит к герцогине.

   - Ах, мисс Анна, - говорит он, - зачем же вы мне говорили, что вы не моя мама!

   - Да замолчишь ли ты, несчастный! Молчи же! - шепчет она, тогда как герцог и судебный следователь, видимо, совсем озадачены.

   - Да, да, - отвечает Сиб, - вы моя мама... я ведь говорил вам, мисс Анна, что вы моя настоящая мама!

   Зрители начинают догадываться, что это "не входит в роль". Слышится шепот, смех. Некоторые шутки ради аплодируют. А между тем им, скорее, следовало бы плакать, так как бедный ребенок, думавший, что нашел свою мать в герцогине Кендальской, был достоин сожаления!

   Мисс Анна Уестон почувствовала всю смешную сторону своего положения. До нее доносились из-за кулис насмешливые замечания "добрых подруг".

   Возмущенная, измученная, она почувствовала страшный прилив злобы... Причиной всему был этот дурачок, которого она хотела в эту минуту разорвать на части! Но тут силы ее покинули, и она упала без чувств в тот момент, когда опускался занавес при безумном хохоте зрителей.

   В ту же ночь мисс Анна Уестон покинула город в сопровождении Элизы Корбетт. Она отказывалась от дальнейших представлений, назначенных на той же неделе, и уплачивала неустойку. Никогда более она не появится на лимерикской

   Что же касается Малыша, то о нем даже не спросили. Она отделалась от него, как от надоевшей вещи. Нет такой привязанности, которая не порвалась бы, когда задето самолюбие.

   Малыш, оставшись один, ничего не понимая, но чувствуя, что был причиной большого несчастья, ушел никем не замеченный. Он пробродил всю ночь по улицам Лимерика и зашел наконец в какой-то большой сад с разбросанными маленькими домиками и каменными плитами с крестами.

   Посредине возвышалось огромное здание, совсем темное со стороны, не освещенной луной.

   Это было Лимерикское кладбище с массой зелени, усыпанными песком дорожками, лужайками и ручейками, составляющими любимое место прогулок обывателей города. Каменные плиты были могилами, домики - надгробными памятниками, а здание - готическим собором св. Марии.

   Малыш провел здесь ночь, лежа на камне под сенью церкви, дрожа при малейшем звуке, боясь появления этого противного герцога Кендальского, хотевшего его поймать. И мисс Анны нет здесь, чтобы защитить его! Его унесут далеко... далеко... в страны, где будут страшные звери. Он никогда не увидит своей мамы. И крупные слезы катились по лицу ребенка.

   Под утро Малыш услыхал, что его кто-то зовет.

   Около него стояли мужчина и женщина, фермеры, шедшие в контору дилижансов и нечаянно наткнувшиеся на него.

   - Что ты здесь делаешь? - спросил фермер.

   Малыш так сильно всхлипывал, что был не в состоянии отвечать.

   - Скажи же, что ты здесь делаешь? - повторила фермерша более ласково.

   Но Малыш продолжал молчать.

   - Где твой папа? - спросила она тогда.

   - У меня нет папы! - ответил он наконец.

   - А твоя мама?

   - У меня ее тоже больше нет!

   И он с мольбою потянулся к фермерше.

   - Это покинутый ребенок, - с болью в голосе сказал фермер.

   Если бы Малыш был хорошо одет, фермер бы решил, что это заблудившийся ребенок, и, конечно, сделал бы все возможное, чтобы разыскать его семью; но, видя лохмотья, был убежден, что это одно из тех несчастных созданий, которые никому не принадлежат.

   - Пойдем с нами, - помолчав, решил он.

   И, посадив Малыша к жене на руки, сказал убежденно:

   - Одним ребенком больше для нас ничего не составит, не правда ли, Мартина?

   - Конечно, Мартен!

   И Мартина осушила поцелуями крупные слезы Малыша.

  

  

  

   Что Малышу не особенно счастливо жилось в провинции Ульстер - об этом, кажется, нетрудно догадаться, хотя никто достоверно не знал, где и как провел он свои первые годы в графстве Донегаль.

   Коннаутская провинция была для него тоже не особенно милостива, если вспомнить пребывание сначала у хозяина марионеток, а потом в Ragged school.

   Когда в Мюнстерской провинции водворился у знаменитой актрисы, можно было, кажется, надеяться, что он покончил с нищетой. Ничуть не бывало! Теперь судьба забросила Малыша вглубь Керри, на юго-запад Ирландии. Хорошо, если бы теперь ему посчастливилось не расставаться более с добрыми людьми, приютившими его.

   Ферма Керуан находилась в Керрийском графстве, в одном из северо-восточных уездов, близ реки Кашен. Милях в двенадцати - Трали, откуда, если верить преданию, отправился в шестом столетии С. Брендон открывать Америку до Колумба. В Трали соединяются многочисленные железные пути Южной Ирландии.

   В этой области находятся Кланарадерские и Стекские горы, самые высокие на острове. Милях в тридцати к западу развертывается глубоко вырезанное побережье с дугообразной Керрийской бухтой, размываемой морскими волнами.

   Вспомним приведенные нами выше слова О'Коннеля: "Ирландия для ирландцев!" И вот в каком смысле Ирландию можно считать принадлежащей ирландцам.

   Существующие в ней триста тысяч ферм принадлежат иностранным владельцам. Из этого числа пятьдесят тысяч занимают более чем по двадцати четырех акров, то есть двенадцать гектаров, восемь тысяч - от восьми до двенадцати. Все остальные - еще меньше. Из этого не следует, что владения все раздроблены. Напротив! Есть, например, три имения, составляющие каждое более ста тысяч акров; так, имение Ричарда Барриджа простирается на сто шестьдесят тысяч акров.

   Но что представляют они в сравнении с владениями лендлордов Шотландии! Например, граф Бредальбан владеет четырьмястами тридцатью пятью тысячами акров, Матисон - четырьмястами шестью тысячами акров, герцог Сутерланд - миллионом двумястами тысячами акров. Ведь это почти равняется целому графству!

   Правда, после победы англонормандцев в 1100 году остров Сестры был признан феодальным, и земля его осталась феодальной.

   Герцог Рокингам был в то время одним из важнейших лендлордов Керрийского графства. Владение его занимало полтораста тысяч акров и состояло из пахотной земли, лугов, лесов, озер и тысячи пятисот ферм. Он был иностранец, один из тех, которых ирландцы называют "отсутствующими". Последствием их "отсутствия" является всегда вывоз из Ирландии денег, добытых трудом ирландского народа.

   Не надо забывать, что Зеленый Ирин не является частью Великобритании, состоящей исключительно из Шотландии и Англии. Герцог Рокингам был шотландский лорд. Подобно многим другим, владеющим девятью десятыми острова, он ни разу не потрудился посетить свои земли, и его вассалы не имели о нем ни малейшего понятия. За определенную ежегодную сумму землю его эксплуатировали откупщики, которые и отдавали ее частями в аренду. Таким образом, и Керуанская ферма находилась в зависимости от некоего Джона Эльдона, агента герцога Рокингама.

   Ферма была не из значительных, занимала лишь сотню акров. К тому же почва, орошаемая верхним течением Кашена, была мало благоприятна для обработки и требовала усиленного труда крестьянина, обязанного уплачивать аренду, да еще по фунту в год за каждый акр.

   Таковы были условия Керуанской фермы, управляемой фермером Мак-Карти.

   В Ирландии есть, конечно, добрые владельцы, но арендаторам приходится большей частью иметь дело не с ними, а с их доверенными, людьми грубыми и беспощадными. Следует заметить, что аристократия, довольно либеральная в Англии и Шотландии, в Ирландии скорее реакционна. Вместо того чтобы отпустить вожжи, она их натягивает.

   Мартен Мак-Карти, полный сил - ему исполнилось пятьдесят два года, - был одним из лучших фермеров в этой местности. Трудолюбивый, опытный в земледелии, научивший тому же своих детей, ставших теперь его помощниками, он сумел скопить небольшую сумму, несмотря на все обязательства и платежи, обременяющие ирландского крестьянина.

   Жену Мартена, как мы уже знаем, звали Мартиной. Она была примерной хозяйкой. В пятьдесят лет она работала, как двадцатилетняя женщина. Зимой, в свободное от хозяйства время, усердно пряла, сидя у пылающего очага.

   Семейство Мак-Карти, проводящее большую часть времени на чистом воздухе, занимаясь физическим трудом, имело превосходное здоровье и не прибегало ни к врачам, ни к лекарствам. Оно происходило от породы ирландских земледельцев, легко уживающихся как среди лугов Америки, так и в Новой Зеландии и Австралии. Будем надеяться, что этим достойным людям не придется эмигрировать за океан. Дай Бог, чтобы их остров не отбросил их от себя, как многих других своих сынов!

   Во главе семьи стояла мать Мартена, всеми любимая и уважаемая семидесятилетняя женщина, муж которой управлял прежде этой фермой. Бабушка - так ее все величали - помогала, насколько могла, своей невестке по хозяйству, пряла пряжу.

   Старший сын, Мюрдок, двадцати семи лет, более образованный, чем отец, интересовался вопросами, волновавшими Ирландию, и родные всегда опасались, чтобы он не попал в какую-нибудь скверную историю. Мюрдок принадлежал к числу людей, только и думающих о возвращении home rule, то есть о торжестве автономии, не подозревая, что home rule имеет в виду более политические реформы, чем социальные. Между тем эти-то последние более всего и нужны Ирландии, угнетаемой до сих пор суровым феодальным режимом.

   Мюрдок, здоровенный малый, мрачный, необщительный, недавно женился на Китти, дочери соседнего фермера. Прелестная молодая женщина, любимая всей семьей Мак-Карти, обладала той спокойной, гордой красотой и благородной осанкой, которые часто встречаются среди низших классов Ирландии.

   Лицо ее оживлялось большими голубыми глазами, белокурые волосы красиво вились под украшенным лентами чепчиком. Китти очень любила мужа, и Мюрдок, который никогда не смеялся, все же иногда улыбался, глядя на нее, так как чувствовал к ней глубокую привязанность. Она, пользуясь своим влиянием, всегда сдерживала его, когда появлялся какой-нибудь пропагандист, утверждавший, что никакое соглашение немыслимо между лендлордами и их данниками.

   Нечего и говорить, что Мак-Карти, как хорошие католики, видели в протестантах своих врагов {Общепринятый взгляд всех ирландцев, сделавших, однако, исключение для Парвелля, когда этот "некоронованный король Ирландии", как его называли, управлял несколько лет спустя (1879) знаменитой "национальной лигой", образованной для осуществления аграрной реформы.}.

   Мюрдок любил посещать митинги, и у Китти всегда сжималось сердце, когда он уезжал в Трали или в какую-нибудь другую соседнюю деревню. На этих собраниях он говорил с врожденным у ирландцев красноречием; и, когда возвращался домой, Китти сразу угадывала по лицу мужа волновавшие его чувства. И, слушая вырывавшийся у него призыв к аграрной революции, прилагала немало стараний, чтобы успокоить Мюрдока.

   - Милый, - говорила она, - надо иметь терпение... покорность...

   - Терпение, - отвечал он, - когда годы уходят и ничего не достигается? Покорность, когда видишь таких честных тружениц, как наша бабушка, остающихся такими же бедными после целой жизни усиленного труда? Оставаясь вечно терпеливым и покорным, моя бедная Китти, доходишь до того, что ко всему начинаешь приспособляться, теряешь сознание своих прав, сгибаешься под игом, чего я не сделаю никогда... Никогда! - повторял он гордо, подняв голову.

   У Мартена было еще двое сыновей: Пат, или Патрик, и Сим, или Симеон, - один двадцати пяти, другой девятнадцати лет.

   Пат ездил обыкновенно по торговым делам в качестве матроса на одном из судов почтенной фирмы Маркард из Ливерпуля; что касается Сима, то он был незаменимым помощником отцу в полевых работах и в уходе за скотом. Сим беспрекословно слушался старшего брата и относился к нему с таким же уважением, как если бы он был главой семейства. Будучи самым младшим и поэтому наиболее избалованным, Сим был склонен к веселости, таящейся всегда в характере ирландца. Любил побалагурить, посмеяться, оживляя своим присутствием эту строгую патриархальную семью. Очень подвижной, он резко отличался от серьезного уравновешенного Мюрдока.

   Такова была эта честная, трудолюбивая семья, в которой суждено было жить Малышу. Какая разница между унизительным существованием в Ragged school и этой здоровой, благотворно влияющей жизнью ирландской фермы!.. Нет сомнения, что эта перемена подействует на его детское, рано развившееся воображение. Правда, он провел несколько недель в благоприятной обстановке у мисс Уестон, но там не было искренности чувства, извращенного привычками театрального мира.

   Строения, находящиеся в пользовании Мак-Карти, не были многочисленны. В богатых местностях Соединенного королевства подобные фермы обставлены с гораздо большей роскошью.

   Но ведь благосостояние фермы зависит главным образом от ее хозяина, а обширность ее не играет здесь важной роли. Заметим еще, что Мак-Карти не был счастливым "собственником", владеющим небольшим участком. Он был просто одним из многочисленных данников герцога Рокингама, или, если можно так выразиться, одной из сотен земледельческих машин, пущенных в действие для обработки владений лендлорда.

   Главное строение, лишь наполовину каменное, состояло из одного этажа, в котором находились комнаты бабушки, Мартена с Мартиной и старшего сына с женой, с большим общим залом посредине, служившим в тоже время и столовой. Наверху, рядом с чердачным помещением, была небольшая комната с двумя окошечками, в которой жил Сим, а также Пат во время своих кратковременных приездов.

   Около главного дома расположились с одной стороны амбары, в которых хранились запасы и инструменты, с другой - коровник, овчарня, молочная, свиной хлев и птичий двор.

   Постройки долгое время оставались без ремонта, и это придавало им довольно неуютный вид. Кое-где торчали в виде заплат разнородные доски, половинки дверей, куски ставней, обломки старых судов и куски штукатурки, а на крыши были положены большие камни, чтобы не дать сильным порывам ветра сорвать их. Широкий двор с воротами на двух стойках разделял здания, обнесенные живой изгородью с пестреющими в ней фуксиями, обильно растущими во всех ирландских селениях. Внутри двора на зеленеющей лужайке прогуливались домашние птицы, а посредине находился пруд, окаймленный кустами диких азалий и желтыми маргаритками.

   Крыши зданий зеленели и пестрели не меньше двора. На них виднелись разнообразнейшие растения, чарующие взор, преимущественно же фуксии, колеблемые малейшим дуновением ветра. Что касается стен, то не приходилось сокрушаться, что своими заплатами они напоминают одежду нищего. Их покрывал тройной ряд плюща, такого густого и могучего, что, кажется, он был способен заменить с успехом эти стены в случае их разрушения.

   Между фермой и полями тянулся огород, засеянный овощами, в особенности репой, капустой и картофелем. Огород был окружен деревцами.

   Здесь встречался остролистник, с его колючими ярко-зелеными листьями, напоминающими странной формы раковины, тисы, растущие на свободе, до которых не касались садовые ножницы, придающие им обычно форму бутылки или лампы. Немного поодаль красовался целый лесок ясеневых деревьев, самых, пожалуй, красивых деревьев той местности. Вперемежку росли зеленые буковые деревья, окрашенные местами в ярко-красный цвет, земляничные кусты, достигающие значительной высоты, рябина, напоминающая виноградник, но с тяжелыми коралловыми гроздьями.

   Не далее трех миль от этой местности уже чувствуется повышение почвы, зависящее от разветвления Кланарадерской цепи гор, покрытой целыми лесами елей.

   Ферма не могла похвастаться высокими доходами от земледелия. Пшеница, засеваемая Мак-Карти в небольшом количестве, не отличалась ни длиною колосьев, ни весом зерна. Овес вырастал довольно тощим, что особенно печалило, так как семья расходовала много овсяной муки. Гораздо выгоднее было сеять ячмень, но особенно рожь. Климат же настолько суров, что жатва наступает в октябре и ноябре.

   На огороде первое место отводится картофелю. Он составляет главную пищу, особенно в неурожайных местностях Ирландии. И невольно приходится недоумевать, чем бы питалось деревенское население, когда не было бы знакомо с этим драгоценным овощем.

   Если земля кормит скот, то и он в свою очередь содействует ее плодородию. Без скота земледелие немыслимо: одни животные служат для полевых работ, другие дают пищевые продукты - мясо, молоко, а все вместе - необходимое для земли удобрение. На Керуанской ферме было шесть лошадей; но даже запряженные по две и по три, они с трудом тащили плуг, вспарывая эту каменистую почву. Эти животные, не уступающие своим хозяевам в усердии и терпении, хотя и не были записаны в "Stud book" - знаменитой "лошадиной книге", - приносили людям громадную пользу, довольствуясь часто очень скудной пищей. Их компанию разделял осел, не терпевший нужды в чертополохе, этом ужасном паразите, широко распространенном в Ирландии.

   Между другим скотом нельзя не отметить полдюжины дойных коров, очень недурных, красноватого оттенка, и сотню черноголовых овец с белой шерстью, требовавших большого ухода в длинные зимние месяцы. Менее требовательны были козы, кормившиеся сухими листьями, которые сами и отыскивали, даже в сильнейшие морозы.

   Что касается свиней, то они находились в особом помещении, и их откармливали лишь для хозяйственного продовольствия. Фермеры почему-то никогда не задаются целью откармливать свиней на продажу, хотя в Лимерике существует большая торговля окороками, не уступающими по достоинству йоркширским, под видом которых они потом и сбываются.

   Кур, уток и гусей имелось достаточное количество, чтобы снабжать яйцами ярмарку в Трали. Но индюки и голуби отсутствуют, и почти ни один птичий двор на ирландских фермах не может ими похвастаться.

   Следует упомянуть еще о собаке, шотландской овчарке, предназначенной стеречь стадо. На ферме не было ни одной охотничьей собаки, несмотря на то, что дичи здесь в изобилии. Право на охоту стоит очень дорого, а охотничью собаку разрешается держать лишь владельцу поземельного участка, оцененного по крайней мере в тысячу фунтов.

   Такова была Керуанская ферма, находившаяся у поворота Кашена, в пяти милях от прихода Сильтона. Конечно, есть и худшая земля в графстве, рыхлая, не смешанная с навозом, оплачиваемая одной кроной, то есть шестью франками за акр. Земля же, которой владел Мак-Карти, была среднего достоинства.

   К ферме подступали бесплодные болотистые равнины с неизбежным тростником и вереском. Летом над полями собирались громадные стаи ворон, любящих выклевывать посевы, и целые тучи толстоклювых воробьев, поедающих зреющее зерно. Они были бичом для фермы.

   Ближе к горам громоздились уступами густые леса берез и лиственницы. Деревья эти склонялись нередко до земли под напором сильнейшего ветра, свирепствующего особенно в узкой долине Кашена в осеннее время.

   В общем, преинтересное, вполне заслуживающее внимания туристов, это графство Керри с его великолепными горами, чудными далями, смягченными северными туманами! Но страна весьма сурова для ее обитателей, а почва часто неблагодарна для земледельца.

   Надо молить небо, чтобы был хороший урожай картофеля, этого хлеба Ирландии! При неурожае картофеля наступает в полном смысле слова голод со всеми его ужасами {Таков был голод 1740-1741 годов, унесший 400 тысяч ирландцев, от голода в 1847 году погибло до полумиллиона ирландцев и почти столько же эмигрировало в Новый Свет.}.

   Поэтому набожным ирландцам не мешало бы после "God, save the Queen!" (Боже, храни королеву!) прибавлять: "God, save the potatoes!" (Боже, храни картофель!)

  

  

  

   На следующий день, 20 октября, у ворот Керуанской фермы раздались веселые возгласы:

   - Отец идет!

   - И мать!

   - Вот они оба!

   Это кричали Китти и Сим, увидавшие издали возвращавшихся Мартена и Мартину Мак-Карти.

   - Здравствуйте, дети! - сказал Мартен.

   - Здравствуйте, сыновья мои! - произнесла Мартина, входя.

   В слове "мои" звучала материнская гордость.

   Фермер с женой выехали из Лимерика рано утром. Они совсем продрогли, проехав около тридцати миль в это холодное осеннее время, да еще в "jaunting car".

   "Car" - это род тележки, а "jaunting" она называется потому, что десять пассажиров сидят спиной друг к другу на скамейках, посредине. Представьте себе двойную скамью, какие украшают бульвары, но с приделанными колесами, с досками, в которые упираются ноги пассажиров, прислоняющихся к положенному за спину багажу, - и вы получите экипаж, употребляемый обыкновенно в Ирландии. Если он не представляет особых удобств, так как, сидя в нем, можно любоваться лишь одной стороной пейзажа, и ничем не защищает от непогоды и ветра, зато самый скорый, и кучер его отличается ловкостью и проворством.

   Поэтому не приходится удивляться, что Мак-Карти с женой, выехавшие около семи часов утра из Ли-ыерика, подъехали уже в четвертом часу к ферме. Кроме них были и другие пассажиры. Высадив фермеров, экипаж покатился далее к главному пункту Керрийского графства.

   Мюрдок при виде родителей поспешно вышел к ним навстречу.

   - Благополучно ли вы съездили, батюшка? - Спросила молодая женщина, целуясь с Мартеном.

   - Отлично, Китти.

   - Нашли ли вы капустную рассаду на Лимерикском рынке? - спросил Мюрдок.

   - Да, сын мой, нам пришлют ее завтра.

   - И репу?

   - Да, самый лучший сорт.

   - Это хорошо, отец.

   - И мы нашли еще нечто, по-моему, тоже очень хорошее!..

   Мюрдок и Сим с удивлением взглянули на ребенка, которого Мартина передала Китти со словами:

   - Вот мальчуган, в ожидании другого, которого нам подарит Китти.

   - Но он совсем замерз! - вскричала молодая женщина.

   - Я укрывала его всем, чем могла, заметила фермерша.

   - Надо скорее нести его в дом да поздороваться с бабушкой, которая давно уже ждет нас.

   Китти взяла на руки Малыша, и вскоре все семейство собралось в столовой, где бабушка сидела в большом кресле с мягкими подушками.

   Ей принесли ребенка, которого она, лаская, посадила к себе на колени.

   Он сидел, ничего не понимая, с удивлением все осматривая. Опять все было по-новому. Положительно это был сон, так все это не походило на вчерашнее. Кругом было столько добрых старых и молодых лиц! Путешествие его развлекло, а чудный воздух, наполненный благоуханием деревьев и осенних цветов, ласкал его. Перед отъездом он поел горячего супа и во время дороги не переставал грызть превкусные лепешки, которые Мартина вынимала из дорожного мешка. Он рассказал, как умел, о своем прошлом, о своем пребывании в Ragged school, о пожаре, о добром Грипе, которого он не переставал вспоминать; затем о мисс Анне, которая оказалась не его матерью, хотя и назвала его своим сыном; о сердитом господине, называвшемся герцогом, который хотел его отнять; затем о том, как его все бросили и он очутился на Лимерикском кладбище. Фермеры, не много поняв из всего рассказанного, видели в нем брошенное существо, предназначенное провидением их заботе.

   Растроганная бабушка поцеловала ребенка, остальные поступили так же.

   - А как его зовут? - неожиданно спросила бабушка.

   - Он не упоминает другого имени, кроме Малыша, - ответила Мартина.

   - Что ж, будем и мы его так называть, заметила бабушка.

   - А когда он будет взрослым, как же тогда? - спросил Сим.

   - Все равно, пусть остается Малышом! - заключила добрая старушка, снова целуя его.

   С него сняли лохмотья, в которых он выступил в роли Сиба, и заменили одеждой Сима, ношенной им в детстве, ее совсем, правда, новой, но чистой и теплой. Заметим, что и здесь ему оставили его шерстяную фуфайку.

   Он ужинал в этот вечер за стойлом этих почтенных людей, сидя на высоком стуле и спрашивая себя с тревогой, не исчезнет ли все это опять, как сон. Нет! Он не исчезал, этот вкусный овсяный суп, которого ему досталась полная тарелка. Не исчез и кусок сала с капустой, и пирог из гречневой муки с яйцами, разделенный между всеми на равные части и запиваемый удивительно вкусным напитком из ячменя.

   Что за ужин, да еще кругом все улыбающиеся лица, кроме, впрочем, старшего брата, всегда серьезного и немного грустного! И вдруг глаза Малыша наполнились слезами, скатившимися по щекам.

   - Что с тобой, Малыш? - с тревогой спросила Китти.

   - Не надо плакать, - прибавила бабушка, - тебя здесь все будут любить.

   - А я наделаю тебе игрушек, - сказал Сим.

   - Я не плачу... - ответил ребенок, - разве это слезы!

   Да, он говорил правду, эти слезы были от полноты испытываемого им чувства.

   - Ну, довольно, - сказал Мартен, но вовсе не сердито, - здесь, мальчуган, плакать запрещено!

   - Я больше не буду плакать, сударь, - ответил он, бросившись в объятия бабушки.

   Мартен и Мартина нуждались в отдыхе. Впрочем, все на ферме ложились рано спать, так как имели обыкновение вставать с восходом солнца.

   - Куда мы его положим, этого мальчугана? - спросил фермер.

   - Ко мне в комнату, - ответил Сим. - Я буду спать с ним на одной постели, как будто он мой маленький брат!

   - Нет, детки, - ласково ответила бабушка. - Пусть он спит у меня. Он меня не стеснит, напротив, это доставит мне удовольствие.

   Каждое желание бабушки исполнялось всегда беспрекословно. Поэтому в ее комнату принесли кроватку для Малыша, в которую его и уложили.

   Чистые простынки, хорошее одеяло, все, что он уже испытал в свое кратковременное пребывание в лимерикском "Royal George Hotel" у мисс Анны Уестон. Но ласки актрисы не могли сравниться с ласками этой почтенной семьи. Он, вероятно, почувствовал разницу, особенно когда бабушка, укрывая его, крепко поцеловала.

   - О! благодарю... благодарю!.. - прошептал он. Этим и ограничилась его вечерняя молитва, так как другой он и не знал.

   Начиналось холодное время. Жатва была окончена. Вне дома почти уже нечего было делать. В этом суровом климате не сеют на зиму пшеницу, овес и ячмень - они не могут вынести продолжительных и сильных холодов. Мак-Карти, зная это по опыту, сеял их в марте и даже в апреле.

   Но это вовсе не значило, что все оставались без дела. Надо было молотить ячмень и овес. И вообще в длинные зимние месяцы работа не переводилась. Малыш мог убедиться в этом на другой же день. Встав на заре, он отправился к хлеву, словно предчувствуя, что для него там найдется дело. Ведь ему, черт возьми, будет скоро шесть лет, а в шесть лет можно пасти уток, коров и даже овец, если, конечно, имеешь в помощь собаку!

   Он заявил об этом на другое же утро, сидя за чашкой теплого молока.

   - Хорошо, мальчик, - ответил Мартен, - ты хочешь работать, и это похвально. Надо уметь жить своими трудами.

   - И я буду трудиться, господин Мартен.

   - Но он так молод! - покачала головой бабушка.

   - Это ничего, сударыня...

   - Зови меня бабушкой...

   - Так вот, бабушка, это ничего не значит! Я был бы так счастлив, если бы мог работать.

   - Ты будешь работать, - уважительно произнес Мюрдок, удивленный стойкостью и уверенностью, слышавшимися в ответах ребенка.

   - Спасибо, сударь!

   - Я научу тебя ходить за лошадьми, продолжал Мюрдок. - И ездить верхом, если только ты не боишься.

   - О, с удовольствием, - ответил Малыш.

   - А я выучу тебя ухаживать за коровами, предложила Мартина, - и доить их, если ты не боишься их рогов.

   - С удовольствием! - обрадовался Малыш.

   - А я, - вскричал Сим, - пасти овец в поле!

   - Пожалуйста, - сказал Малыш.

   - Умеешь ты, малютка, читать?.. - спросил фермер.

   - Немного и писать печатными буквами...

   - А считать?..

   - О да... до ста!

   - Хорошо! - улыбнулась Китти. - Я выучу тебя считать до тысячи и писать прописью.

   - Буду очень благодарен вам, сударыня.

   Он соглашался на все, что бы ему ни предложили. Он, видимо, желал отблагодарить чем-нибудь добрых людей. Его самолюбие довольствовалось пока тем, чтобы быть маленьким слугой на ферме. Но в этих ответах фермеру понравилась вся серьезность его ума.

   - Да ты у нас будешь просто сокровищем, Малыш... Лошади, коровы, овцы... Да если все это будет на твоем попечении, то нам и делать будет нечего... А сколько же ты запросишь у меня жалованья?..

   - Жалованья?..

   - Ну да!.. Ведь не даром же ты хочешь работать?..

   - О нет, господин Мартен!

   - Как, - вскричала удивленная Мартина, - он, не довольствуясь пищей, помещением и одеждой, хочет еще, чтобы ему платили?

   - Да, сударыня.

   Все смотрели на ребенка с таким удивлением, точно он сказал нечто несообразное.

   Мюрдок, наблюдавший за ним, сказал только:

   - Дайте ему объясниться!

   - Да, - прибавила бабушка, - скажи нам, что ты хочешь зарабатывать?., деньги?

   Малыш утвердительно кивнул.

   - Сколько же... крону в день?.. - сказала Китти.

   - О, сударыня!..

   - В месяц?.. - спросила фермерша.

   - О нет...

   - В год, может быть? - сказал Сим, разразившись смехом. - Крону в год?..

   - Однако чего же ты хочешь, мальчик! - уже серьезно сказал Мюрдок. - Я понимаю, что тебе захотелось зарабатывать, как это мы делаем все. Как бы мало ты ни получал, все же это приучит тебя считать деньги. Но что же ты хочешь?.. Пенни... Один коппер в день?..

   - Нет, господин Мюрдок.

   - Ну, тогда объяснись!..

   - Я бы хотел, господин Мартен, чтобы вы каждый вечер давали мне камешек...

   - Камешек?.. - вскричал Сим. - Уж не хочешь ли ты из камешков составить себе состояние?..

   - Нет... Но это мне все же доставит удовольствие, а затем, через несколько лет, когда я буду большой, и если вы будете довольны мною...

   - Решено, Малыш! - поддержал его Мартен. - Мы тогда променяем твои камешки на пенсы или шиллинги!

   Все поздравили Малыша с блестящей мыслью, и в этот же вечер Мартен Мак- Карти дал ему камешек, один из тех камешков, каких в Кашене оставалось еще целые миллионы. Малыше старательно спрятал его в большой глиняный горшок, который дала ему бабушка и который он превратил в копилку.

   - Странный ребенок! - сказал Мюрдок отцу.

   Да, на его хорошую натуру не могли повлиять ни дурное обращение Торнпиппа, ни дурные советы школьников Ragged school. Наблюдая за ним, семейство признало его хорошие задатки. Он не лишен был даже веселости, свойственной национальному темпераменту ирландцев и встречаемой даже у последних бедняков бедной Ирландии. Но он, однако, не был одним из тех мальчишек, которые готовы шалить целый день и вечно рассеянны, точно следят за полетом мухи или птицы. Он во все вдумывался, вникая в суть вещей, всех расспрашивая и желая все знать. Взор его был пытливый. Какую бы он вещь ни нашел, хотя бы просто булавку, он всегда поднимал ее и прятал, точно это был шиллинг. Он берег одежду, заботясь, чтобы она была всегда чистой. Все принадлежности его туалета были в большом порядке. У него была врожденная любовь к чистоте. Он отвечал вежливо, когда с ним разговаривали, но не стеснялся расспрашивать, если чего-нибудь не понимал. В то же время он сделал большие успехи в грамоте. Арифметика давалась ему особенно легко; это не значило, что он был одним из тех детей-феноменов, которые, выказывая необычайные способности в детстве, делались в зрелом возрасте самыми заурядными людьми; он только легко соображал в уме то, для чего другие дети прибегали бы к перу. И Мюрдок не без удивления должен был сознать, что всеми поступками Малыша руководил недюжинный ум.

   Надо заметить, что благодаря урокам бабушки он вскоре усвоил учение католической церкви, пустившей крепкие корни в Ирландии. И ежедневно читал с усердием утренние и вечерние молитвы.

   Зима подходила к концу - холодная, с сильным ветром, налетавшим ураганом, проносившимся, как смерч, по долине Кашена. Сколько раз обитатели фермы дрожали за крыши, которые угрожали быть сорванными, за крытые соломой строения, готовые рухнуть! Просить же управляющего Джона Эльдона их исправить было бы совершенно излишним. Поэтому Мартен и дети его заботились об этом сами: все время что-нибудь чинили или замазывали.

   Женщины занимались своим делом: бабушка пряла, сидя у очага, Мартина и Китти смотрели за скотом и птицей. Малыш помогал им, чем мог. Будучи еще слишком мал, чтобы ходить за лошадьми, он избрал себе старого осла, упрямого, но доброго. Заботился о том, чтобы осел был всегда чист, за что и получал похвалы от Мартины. Овец всех пересчитал, записал, сколько их было - сто три, в старой записной книжке, подаренной Китти. Его склонность к подобному подсчету развивалась все сильнее, и можно было подумать, что это явилось следствием уроков, преподанных ему О'Бодкинсом в Ragged school.

   Это влечение к подсчету всего яснее обнаружилось в тот день, когда Мартина пошла за яйцами, оставленными на зиму.

   Фермерша, набирая яйца, была вдруг остановлена Малышом, вскричавшим:

   - Не эти, не эти, госпожа Мартина!

   - Почему не эти?

   - Потому что так будет не по порядку.

   - При чем же тут порядок? Разве яйца не все одинаковы?

   - Конечно, нет! Вы вот взяли сорок восьмое, тогда как надо начинать с тридцать седьмого... Посмотрите.

   Мартина увидела, что на каждом яйце стоял номер, написанный чернилами. Так как фермерше нужно было двенадцать яиц, то она должна была брать их по номерам, то есть начиная с тридцать седьмого до сорок восьмого, а не с сорок восьмого до пятьдесят девятого. Похвалив ребенка, она взяла яйца по очереди.

   Когда она рассказала об этой истории домашним за завтраком, все присоединились к ее похвалам, а Мюрдок спросил:

   - Малыш, а ты сосчитал ли кур и цыплят?

   - Конечно, - ответил ребенок и, вынув из кармана книжку, добавил: - У нас сорок три курицы и шестьдесят девять цыплят!

   - Тебе остается лишь сосчитать, сколько зерен овса в каждом мешке! - засмеялся Сим.

   - Не смейтесь над ним, дети! - заметил Мартен Мак-Карти. - Это доказывает, что он любит порядок, а порядок в маленьких вещах ведет за собой аккуратность в более важных!

   Затем, обращаясь к ребенку, он прибавил:

   - А твои камешки, камешки, которые я тебе даю каждый вечер?

   - Я их прячу в горшок, - ответил Малыш, - и у меня их уже пятьдесят семь.

   Действительно, прошло уже пятьдесят семь дней, как он был на ферме.

   - Ого! - сказала бабушка. - Это составляет пятьдесят семь пенсов, если считать каждый камешек по пенсу...

   - Подумай, Малыш, сколько бы ты мог купить на эти деньги пирожков?

   - Пирожков?.. Нет, Сим... Я предпочел бы купить красивых тетрадей!

   Год близился к концу. После ноябрьских вьюг наступили сильные холода. Толстый слой замерзшего снега покрывал землю. Малыш приходил в восторг от белых деревьев с ледяными сосульками. А причудливые красивые узоры на стеклах окон! А замерзшая река с целой грудой нагроможденных льдин, высившихся ледяными горами! Конечно, картина эта не была для него новостью, он не раз видел ее, бегая по улицам Галуея. Но в ту печальную пору его существования он был едва одет, бегал босой по снегу, и холод пронизывал его насквозь. Из его глаз капали слезы, руки синели и пухли. Когда он возвращался в Ragged school, для него не хватало места у огня.

   Каким счастливым он себя теперь чувствовал! Какое блаженство жить между людьми, которые любили его! Казалось, их ласка согревала его больше, чем теплая одежда, здоровое кушанье и яркий огонь в очаге. Его окружали добрые, сердечные люди. У него были теперь и бабушка, и мать, братья, родственники. И он думал о том, что никогда уже не покинет их. Он будет трудиться среди них и будет жить наконец своим трудом, как сказал ему однажды Мюрдок, - и эта мысль уже не покидала его.

   Как он был счастлив, когда ему пришлось в первый раз принять участие в празднике, наиболее, пожалуй, чтимом во всей Ирландии!

   Было 25 декабря, день Рождества Христова. Малыш уже знал, в память какого события чествуется этот день всеми христианами, но он не знал, каким семейным торжеством он ознаменовывается в Соединенном королевстве. Оно явилось для него неожиданностью, хотя он заметил, что делались какие-то приготовления. Во всяком случае, бабушка, Мартина и Китти окружали свои хлопоты такой таинственностью, что он не решился их расспрашивать.

   Ему сказали, чтобы он надел свое новое платье, и все члены семьи, разодетые с утра по-праздничному, поехали в церковь и не снимали этой одежды до самого вечера, когда все собрались к обеду, поданному в этот день двумя часами позже обыкновенного и отличавшемуся несколькими лишними блюдами, кружками пенистого пива и гигантским пирогом, сооруженным Мартиной и Китти по особому рецепту, доставшемуся от прабабки, бывшей весьма искусной в этом деле.

   Можно представить, весело ли прошло время за обедом. Даже Мюрдок, видя, как все громко смеялись, улыбался, а его улыбка была ведь равносильна солнечному лучу в морозный день.

   Малыш приходил в восторг от елки, поставленной посреди стола, разукрашенной, с сиявшими среди ветвей огнями.

   И вот бабушка сказала ему:

   - Поищи-ка под ветвями, дитя мое, не найдется ли там чего-нибудь для тебя!

   Малыш не заставил себя долго просить, и какую он испытал радость, как покраснел, когда нашел хорошенький ирландский нож в футляре, прикрепленном к кожаному кушаку!

   Это был его первый подарок в этом году, и как гордо он себя чувствовал, когда Сим помог ему надеть кушак на куртку.

   - Спасибо... бабушка... спасибо всем, всем! - вскричал он, перебегая от одного к другому.