Купер Джеймс Фенимор - Красный корсар

льной гладью, хотя небольшой ветерок давал себя чувствовать, и подымавшиеся местами волны угрожали приближением отдаленной бури. С той поры, когда этот странный человек, так властно управлявший своим недисциплинированным экипажем, сошел с мостика, солнце уже успело зайти, а он все еще не появлялся. Сломив препятствие, он, казалось, не боялся повторения вспышки и считал свою власть упроченною. Эта самоуверенность не могла не оказать впечатления на экипаж. Виновные были обнаружены и получили заслуженное наказание. Этот человек всегда справлялся с сопротивлением и угадывал расставленные ему сети. Только ночью, когда уже была расставлена стража, Корсар показался на корме, погруженный в свои мысли. Кроме него, на палубе был только один человек - Уильдер, который вышел в свою очередь на офицерское дежурство.

   В течение получаса Корсар и его лейтенант не обменялись ни одним словом. Оба, казалось, избегали друг друга и были заняты собственными мыслями. Наконец, Корсар вдруг остановился и долго молча смотрел на неподвижную фигуру, стоявшую на палубе.

   - Мистер Уильдер,- сказал затем он,- на корме воздух и свежее, и лучше: не желаете ли перейти сюда?

   Уильдер подошел, и некоторое время они молча прогуливались взад и вперед, нога в ногу, как всегда прогуливаются моряки.

   - Да, у нас было сегодня беспокойное утро,- начал Корсар тихим голосом, раскрывая свои тайные мысли.- Приходилось ли вам когда-нибудь быть так близко на краю той пропасти, которую называют возмущением?

   - Человек, против которого направлена пуля, рискует больше того, кто слышит только ее свист.

   - А, так и вы кое-что уже испытали? Не беспокойтесь об этих безумных и о вражде, которую они могли проявить к вам: я знаю их самые тайные помыслы, и это вы скоро увидите.

   - Признаюсь вам, что на вашем месте я считал бы свой путь усеянным тернием: несколько часов такого волнения могли предать ваш корабль в руки правительства, а вас...

   - А меня - в руки палача? Почему же не вас?- живо спросил Корсар с невольным подозрением.- Но я видал достаточно опасностей и битв, и подобные вещи меня устрашить не могут. Вообще эти места нас не привлекают. Мы предпочитаем острова, принадлежащие испанцам: они менее опасны.

   - Однако, вы выбрали эти воды именно теперь, когда победа над неприятелем дала возможность адмиралу сосредоточить все свои силы против вас.

   - Да, и на это были у меня причины. Не всегда долг и чувство совмещаются. Может-быть, мне уже надоело охотиться за трусливыми гидальго {Гидальго - испанцы. (Прим. ред.)}. Может-быть, путь опасностей стал для меня более привлекательным.

   - Признаюсь, у меня другие вкусы. Я не люблю неопределенности. При встрече с неприятелем я стараюсь не уступить ему в храбрости, но иметь под собою постоянно мину - я этого не понимаю.

   - Непривычка только, и больше ничего! Опасность постоянно является опасностью. Под каким видом она явится - не все ли равно?

   - А в мирное время?

   - Мирное положение имеет свою прелесть только для таких людей, как вы, с мирным характером. Может-быть, вся суть моей жизни в сопротивлении. Но я даже люблю противный ветер.

   - А при полном штиле?

   - Спокойствие может доставить удовольствие людям спокойным, как вы, но там, где нет борьбы, нет опасностей, нет и успеха... Вы сейчас ничего не слышали?

   - Кажется, канат упал в воду.

   Корсар тотчас же бросился к борту, перегнулся через перила, стараясь разглядеть происходившее сквозь окружавший мрак. Легкий звук, означавший колебание каната, стал слышен Уильдеру, который тоже приблизился к борту. Потом показался силуэт взбиравшегося по канату человека. Вновь прибывший, увидев двух человек, остановился в недоумении, не зная, к кому обратиться.

   - Это вы, Давид?- спросил тихо Корсар, призывая жестом Уильдера к вниманию.- Не заметил ли вас кто-нибудь?

   - Не бойтесь, ваша милость, все крепко спят.

   - Какие новости?

   - Ваша милость может заставить их теперь делать все, что угодно, и ни один, даже самый отчаянный из них, не решится ослушаться.

   - Вы уверены, что они вполне укрощены?

   - В этом нет сомнения, хотя они остались все те же, и двое-трое из них, наверное, попрежнему хотели бы затеять интригу; но они трусят, а главное, не доверяют друг другу и боятся вступить на скользкий путь сопротивления вашей милости.

   - Да, так вот каковы эти люди,- сказал Корсар, несколько повысив голос, чтобы его мог слышать Уильдер,- им недостает только одного, самого главного: честности, поэтому никто ни на кого положиться не может. А что они думают о моей мягкости? Не надо ли завтра применить меры наказания?

   - Лучше, если бы все осталось так, как есть: все знают, что память у вас прекрасная, и что опасно искушать ваше терпение. Только баковой, вообще-то сердитый и хмурый, на этот раз еще сильнее хмурится, вспоминая о кулаке негра.

   - Да, он беспокойный субъект, надо его удалить; впрочем, я об этом подумаю,- сказал Корсар, прекращая разговор.- А вы, если не ошибаюсь, чересчур переусердствовали и вызвали волнение и беспорядок. Смотрите, чтобы этого не повторялось, а то последствия окажутся для вас не очень приятными.

   Давид удалился, и оба моряка продолжали попрежнему молча прогуливаться.

   - Хорошие уши так же нужны на подобном корабле, как и мужественное сердце,- заметил Корсар.

   - Да, наше положение опасно,- сказал Уильдер.

   Корсар молча продолжал ходить по палубе и, наконец, произнес:

   - Вы еще молоды, Уильдер; перед вами вся жизнь: подумайте о вашем решении. Пока вы еще ни в чем не преступили того, что люди называют законами. Скажите слово - и вы свободно сможете оставить этот корабль; земля недалеко: вон там, на горизонте, за этой светлой полосой.

   - Отчего бы не воспользоваться случаем нам обоим? Если эта полная случайностей жизнь тяжела для меня, то она также нелегка и для вас. Если бы я мог надеяться...- Уильдер остановился.

   - Что вы хотите сказать?- перебил Корсар.- Говорите откровенно, как другу.

   - Вы говорите, что там земля. Для нас с вами не составит никакого затруднения спустить шлюпку и под прикрытием ночи достигнуть берега раньше, чем наше отсутствие будет замечено.

   - А потом?

   - Отправиться в Америку, удалиться в какое-либо уединенное место и зажить спокойно.

   - Слишком труден переход от власти здесь к нищенству среди чужих.

   - Но у вас есть золото, и раньше полночи мы можем покинуть этот корабль.

   - Как, одни? Вы пошли бы на это?

   - Нет, не совсем: было бы жестоко оставить двух женщин на произвол толпы.

   - А разве благородно оставить тех матросов, которые нам доверились? Нет, Уильдер, я никогда не сделаю такой подлости. Пусть я вне закона, но никогда я не буду изменником и не отступлю от своего слова. Может-быть, когда-нибудь придет время, и они все разойдутся в разные стороны, но это будет по свободному соглашению. Знаете ли вы, что меня привлекло в среду людей в Бостоне, где мы с вами в первый раз встретились?

   - Нет, не могу себе представить!- ответил Уильдер.

   - Так слушайте, я вам расскажу. Один из наших товарищей попал в руки правосудия; надо было его спасти. Он мне не нравился, но, по-своему, он был честный человек. При помощи золота и хитрости мне удалось его освободить, и теперь он между нами. Таким путем, сопряженным с немалыми опасностями, я достиг своего влияния. Могу ли я погубить его одним поступком?

   - Не смущайтесь мнением этих разбойников. Лучше заслужить уважение порядочных людей.

   - Вы плохо знаете людей, если думаете, что можно достигнуть уважения неблаговидными поступками. Кроме того, я не считаю себя способным ужиться под королевским каблуком в колониях. Вот если бы один флаг был уже распущен, господин Уильдер, то никто больше не упоминал бы о Красном Корсаре. Я вырос на одном корабле, и сколько горького слышал я о своей родине! А один начальник позволил раз себе такое оскорбительное выражение, которое я не решаюсь вам повторить.

   - Надеюсь, что вы сумели проучить нахала?

   - Он никогда больше не повторял своих слов: он заплатил жизнью за свою дерзость.

   - Вы убили его в честном поединке?

   - Да, мы дрались по всем правилам чести. Но он был знатный англичанин. Гнев короля обрушился на меня и довел меня до крайности. Но довольно: это все, что я мог вам сказать. Покойной ночи!

   И Корсар удалился.

  

  

   Все на корабле спали,- кто в гамаках, кто просто между пушками,- и только у двух людей не смыкались глаза.

   - Я вас уверяю, дорогая моя,- говорила Гертруда,- что само судно и его вооружение имеют какой-то странный вид...

   - Что вы хотите этим сказать?

   - Не знаю, право, но я хотела бы поскорее быть дома, у отца.

   - Странно! Гертруда, и у меня тоже зарождаются подозрения.

   Молодая девушка побледнела.

   - Много лет уже я знакома с военными судами,- продолжала мистрис Уиллис,- но никогда не приходилось мне видеть того, что здесь постоянно происходит.

   - Что вы хотите сказать? Почему вы так на меня смотрите? Не скрывайте от меня ничего, прошу вас.

   - Хорошо, я вижу, что лучше объяснить все, чем оставлять вас в неведении. Я считаю подозрительным и самое судно, и всех, кто находится на нем.

   - Может-быть, эти люди и ненадежны, но ведь мы находимся на королевском судне. Если не долг, то страх наказания заставит их уважать нас.

   - Я опасаюсь, что окружающие нас люди не признают ни прав, ни законов, а только свою собственную волю.

   - Значит, мы имеем дело с корсарами?

   - Вот этого я и боюсь.

   - Неужели все, и даже тот, кто сопровождает нас и все время так безукоризненно вел себя...

   - Не знаю, но нет пределов человеческой низости. Я думаю, что не мы одни составляем исключение.

   У Гертруды подкосились ноги. Она вся затрепетала.

   - Разве мы не знаем, кто он? Как бы ни были справедливы наши подозрения, но относительно его вы ошибаетесь.

   - Может-быть, относительно Уильдера я и ошибаюсь, но это не меняет дела. Соберитесь с силами; я слышу шаги нашего прислужника. Не узнаем ли мы от него чего-нибудь?

   - Мой милый Родерик,- сказала она,- вы устали. Видно, нелегка ваша служба.

   - Я служу уже давно и умею бороться с усталостью во время дежурства.

   - Да ведь вам лет двадцать, не больше?

   - Разве я говорил, что мне двадцать лет? Я с большей справедливостью мог бы сказать пятнадцать.

   - Сколько же времени вы на море?

   - Два года, хотя порою мне кажется, что прошло уже лет десять.

   - Не пугает ли вас служба на военном корабле?

   - На военном корабле?

   - Вы прежде где служили?

   - Нигде.

   - Как вам нравится ваша жизнь? Не правда ли, вы не скучаете?

   - Нет, жизнь неприятная.

   - Странно, молодые юнги вообще веселятся; может-быть, офицеры были грубы с вами?

   Родерик не отвечал.

   - Я права?.. И капитан ваш тоже жесток?

   - Я никогда не слышал от него ни одного резкого слова.

   - Часто вы отдыхаете в гаванях?

   - Земля меня очень мало интересует. Другое дело - любовь и дружба.

   - Разве здесь вы не находите этого? А Уильдер, как он к вам относится?

   - Я его не знаю. Я не встречал его до этого случая.

   - Какого случая?

   - Когда мы встретились с ним в Ньюпорте, и я передал ему приказание принять начальство над торговым судном.

   Юнга задумался, с сожалением посмотрел на обеих женщин и сказал:

   - Послушайте, я многое видел за эти два года. Не оставайтесь на этом корабле: здесь не место для женщин. Уезжайте, хотя бы с риском очутиться в таком же безвыходном положении, какое вы испытали перед прибытием сюда.

   - Может быть, уже поздно следовать вашему совету,- сказала мистрис Уиллис.- Но расскажите нам все об этом судне, Родерик! Я вижу, что вы рождены не для подобной службы.

   Родерик замолчал, уклоняясь от дальнейших разговоров.

   - Почему у "Дельфина" сегодня не тот флаг, что был вчера, и не тот, который он вывесил в Ньюпорте?..

   - А, почему?- ответил юноша горьким и грустным тоном.- Никто не может разгадать намерений этого человека. Если бы дело шло только о флагах, то это было бы еще полгоря.

   - Я вижу, что вы несчастливы. Я поговорю с капитаном и попрошу его освободить вас от этой службы.

   - Я не желаю никакой другой.

   - Как! Вы находитесь здесь в тяжелом положении и все же держитесь за него?

   - Я не жалуюсь на свою судьбу.

   Уиллис пристально посмотрела на него и спросила:

   - Часто повторяются такие беспорядки, как сегодня?

   - Нет, вам нечего бояться; тот, кто собрал этих молодцов, всегда сумеет удержать их в повиновении.

   - Но эти люди подчиняются власти короля?

   - Короля? Да, действительно, короля. Такого, которому нет равного.

   - Но они смели угрожать жизни Уильдера; это совершенно непостижимая для матросов королевского флота дерзость!

   Родерик молча взглянул на нее, и взгляд его выражал недоумение: для чего она притворяется, будто ничего не видит и не знает?

   - Как вы думаете, Родерик, позволит ли нам капитан высадиться в первом встречном порту?

   - Мы проехали уже много портов после вашей посадки на наш корабль.

   - Да, но, может-быть, это были такие порты, в которые ему незачем было заходить. Если же мы подойдем к такому, куда он может спокойно пристать...

   - Таких мест очень немного.

   - Ну, а все же, если мы подойдем к такому месту? У нас хватит золота, чтобы заплатить ему за все хлопоты.

   - Деньги имеют для него мало значения; по первой моей просьбе он дает мне пригоршни золота.

   - Ну, в таком случае, вы должны быть вполне: довольны, если небольшие неприятности так хорошо вознаграждаются.

   - Нет, я предпочел бы его добрый взгляд целому кораблю золота!- воскликнул с жаром Родерик.

   Мистрис Уиллис: с удивлением взглянула на него и заметила не только смущение, но и яркий румянец на щеках и слезы на глазах. Потом ей бросился в глаза его тонкий стан и миниатюрные ноги, на которых он, повидимому, с трудом держался.

   - Есть у вас мать?- спросила она.

   - Не знаю,- последовал едва слышный ответ.

   - Довольно,- сказала мистрис Уиллис,- можете итти. С этих пор нам будет прислуживать Кассандра, а если вы потребуетесь, я позову вас ударом в гонг.

   Едва Родерик удалился, как раздался легкий стук в дверь, и прежде чем мистрис Уиллис успела поделиться с Гертрудою своими подозрениями, на пороге каюты появился Корсар.

  

  

   Дамы приняли гостя сдержанно. На лице Гертруды отразилось беспокойство и тревога, но мистрис Уиллис была внешне совершенно спокойна.

   Лицо Корсара было сосредоточенно и серьезно. Им, повидимому, овладела какая-то мысль, и, войдя, он даже позабыл извиниться за свой неожиданный приход. Однако, он скоро опомнился и сказал:

   - Я знаю, что теперь не время для посещений, но считаю, что не исполнил бы обязанностей радушного и внимательного хозяина, если бы не пришел сообщить вам, что все теперь спокойно, и что мои люди снова кротки, как овцы.

   - К счастью, нашелся человек, который сумел во-время подавить их волнение. На вас и на ваше великодушие мы только и можем рассчитывать.

   - В этом вы не ошибаетесь. Вам не грозит больше опасность возмущения моего экипажа.

   - Надеюсь, и других опасностей не предвидится?

   - Это трудно сказать. Наша стихия - беспокойна, и никогда не исключается возможность неожиданных сюрпризов. В сегодняшних беспорядках я и сам несколько виноват. Я распустил своих людей, но волнение промчалось, как вихрь, и теперь снова все спокойно.

   - Я часто видала подобные сцены на военных судах, но обыкновенно они являлись результатом старой вражды, и вспышки кончались благополучно.

   - Да, но если волнения повторяются слишком часто, то это ведет к катастрофе,- пробормотал сквозь зубы Корсар.

   - А Уильдер так же добр, как и вы? С его стороны это было бы большим великодушием, так как возмущение было направлено, главным образом, против него.

   - Как вы видели, у него были и друзья. Заметили вы двух людей, которые с беззаветной отвагой кинулись его защищать?

   - Да, это тем более удивительно, что он за короткий срок сумел привязать к себе таких суровых людей.

   - Ну, двадцать с лишком лет - не совсем короткий срок.

   - Как двадцать лет?

   - Мне пришлось случайно слышать их разговоры. Очевидно, у них есть какие-то особые связи, и, вероятно, эти люди не в первый раз оказывают ему подобную услугу. Вообще, это странный молодой человек. Я дал бы сейчас тысячу полновесных королевских гиней, чтобы знать историю его жизни.

   - Так вы его мало знаете?- спросила Гертруда.

   - Кто может похвалиться, что знает человека? Все нам незнакомы, кроме тех редких преданных существ, которых мы знаем и понимаем, кажется, до самых сокровенных изгибов их души.

   Корсар, видимо, не спешил уходить. Немного опасаясь этого человека, от которого они вполне зависели, и желая перевести разговор на другую тему, мистрис Уиллис указала на разные музыкальные инструменты, находившиеся в каюте.

   - По этим мелочам вы хотите судить обо мне? А впрочем, может-быть, вы желаете послушать музыку?- сказал Корсар.- Я могу исполнить мелодию на гонге.

   Он три раза ударил в гонг. Едва замолкли эти звуки, как вслед за ними снаружи раздались другие, словно заиграли какие-то невидимые, заранее приготовленные музыканты. Лицо Корсара осветилось торжеством. А звуки лились и, отражаясь в воде, доносились какой-то волшебной музыкой.

   - В этих звуках слышится Италия,- сказал Корсар,- прекрасная, волнующая, опьяняющая страна. Видали ли вы эту страну, богатую воспоминаниями и бедную настоящим? Может-быть, и вы что-нибудь споете?- обратился он к Гертруде. Когда она отказалась, он слабо ударил в гонг.

   - Родерик, вы еще не ложитесь спать?

   - Нет,- отвечал нежный и слабый голос.

   - У него замечательно мягкий голос,- пояснил Корсар,- Родерик, станьте там, в дверях. Спойте нам что-нибудь под музыку.

   Родерик стал на указанном месте. Тень скрывала его лицо. Музыка проиграла вступление раз, другой, но пение не начиналось.

   - Нет, Родерик, нам одна музыка без пения не понятна. Дополните ее вашим голосом.

   Юноша запел сильным и полным контральто, дрожавшим от волнения:

  

   Там, за гранями морей,

   Там - свобода и любовь,

   Трепет пламенных речей,

   Пыл любовных слов...

   Там Испания!..

  

   - Довольно, Родерик!- вскричал нетерпеливо Корсар.- Спойте нам матросскую песню, как настоящий матрос.

   Родерик замолчал, и лишь звуки музыки продолжали звенеть в воздухе.

   - Нет, он, видно, этих песен сегодня петь не может.

   - Матросскую песню!- вскричал Корсар, и тотчас же понеслась бравурная музыка. Корсар встал, выпрямился и голосом, переходящим от нежных рулад до угрожающего тона, запел:

  

   Матросы вздрогнули, схватились за канат -

   И быстро подняты все якоря на борт.

   Потом прощай, родимая страна.

   Вы, близкие, и этот тихий порт.

   Везде и крик, и шум... Ребята, не робей!

   Берись скорей за блок, тяни скорей!

   Вот парус тот несется по волнам.

   Скорей, друзья, за ним; он путь укажет нам!

   Расправить паруса! Вперед! Всегда вперед!

   Настигнем мы врага - сразимся смело с ним!

   Нагнали мы врага - его мы разобьем...

   Все наше, все берем!

  

   Оборвав пение, Корсар простился с дамами и вышел.

  

  

   Спокойно плыл "Дельфин", и это спокойствие придавало ему вид уснувшей хищной птицы. Пленницы Корсара внимательно осматривали местность. По мнению мистрис Уиллис, они должны были уже достигнуть западного архипелага. Ни намеком, ни жестом не обнаруживали пленницы подозрения, что их везут не в тот порт, куда они направлялись.

   Гертруда часто плакала, вспоминая отца и представляя себе его отчаяние и печаль при вести о гибели "Каролины"; но она плакала наедине или только в присутствии своей старшей подруги. Она избегала Уильдера, решив, что ошиблась в нем, но внешне ничем не проявляла перемены своего отношения. Молодой человек также, по примеру своего начальника, не искал общества дам.

   Корабль уже прошел последний узкий пролив Антильских островов {Антильские острова - группа Вест-Индских островов между Северной и Южной Америкой. (Прим. ред.)}, и перед ним развернулся широкий океан. Все лица просветлели, с лица. Корсара также исчезла тревога, и он принял прежний беззаботный вид. Матросы, обнаруживавшие беспокойство и волнение в проливах, часто посещаемых крейсерами, теперь успокоились и веселились.

   Совершенно другое чувство питала мистрис Уиллис: близость земли внушала ей надежду, что корабль зайдет в порт, и там их высадят; при виде необъятной шири океана и эта последняя надежда у нее пропала. Корсар, повидимому, тоже снял маску: вместо того, чтобы воспользоваться свежим ветерком, он распорядился убрать паруса и лечь в дрейф. В это время к нему подошла мистрис Уиллис, впервые после зародившихся у нее подозрений нарушая долгое молчание.

   - Я все надеялась, что вы нас высадите на одном из островов. Нам совестно так долго лишать вас вашей каюты.

   - Не беспокойтесь обо мне. Это беспокойство вполне вознаграждается удовольствием видеть вас,- ответил он уклончиво.- А это кто? А, Фид! Ну, как живете-можете?

   - Прекрасно, ваша милость! Я постоянно говорю, что трудно найти лучшее судно...

   - Вы, кажется, говорили,- перебила его мистрис Уиллис,- что вы познакомились с Уильдером двадцать четыре года тому назад?

   - Я узнал его двадцать четыре года тому назад. Тогда он совсем не имел понятия о том, что значит знакомство, хотя впоследствии ему не раз приходилось вспоминать об этом знакомстве.

   - Ну, вот расскажите нам об этом,- сказал Корсар.

   - Я очень рано познакомился с морем,- начал Фид.- Мой отец определил меня на судно, когда я был восьмилетним мальчишкой...

   - Восьмилетним!.. Ведь вы теперь начали рассказывать о себе? - перебила его мистрис Уиллис.

   - Хотя, наверно, есть и более интересные темы для разговора, но из песни слова не выкинешь. Постараюсь, однако, быть кратким и исключить из моего рассказа и отца, и мать, и массу других подробностей, которыми обыкновенно рассказчики ни к селу, ни к городу пересыпают свою речь. Много пришлось мне испытать. Огибал я и мыс Горн, служил я и на войне, и получил столько отличий, что мог бы ими заполнить целый люк. Потом я встретился с Гвинеей - этим чернокожим, который, видите, возится у переднего паруса...

   - Да, да, так, значит, вы встретили негра. Ну, а дальше?- перебил Корсар.

   - Да, мы с ним встретились и познакомились. По чести могу сказать, что хотя его шкура не белее спины кита, но после Гарри не найдется во всем мире человека лучше, чем он. Хотя многие и чуждаются черного человека...

   - Нет, нет, продолжайте только,- сказала мистрис Уиллис.

   - Итак, мы с Гвинеей стали товарищами и приятелями. Лет через пять после этого, во время крушения у берегов западной Индии, Гвинея был у главной мачты, а я стоял возле него. Это было на "Прозерпине". Прекрасный был ходок. Мы наткнулись на контрабандистов, взяли судно, и часть команды была на него переправлена, чтобы доставить его в порт. Суденышко было скверное, поднялся ураган, и нам недолго пришлось бороться. Вот тогда то мы в первый раз подружились с Гвинеей. Наскоро удалось нам спустить шлюпку, собрать в нее все, что можно было захватить, и мы с ним вдвоем остались среди широкого океана. Но мы чуяли близость берега и неутомимо работали, стараясь всеми силами отдалить, насколько возможно, рейс на тот свет. Уже целый день и две долгих ночи плыли мы, терпя во всем недостаток и без отдыха работая, как вдруг на рассвете мы увидали корабль, если можно только было назвать так развалину, которая нам встретилась.

   - И вы сейчас же полезли на палубу?

   - Да, это не представляло никакого труда. И что же мы там увидели?- сказал Фид, принимая серьезный вид.- У меня до сих пор при одном воспоминании замирает сердце.

   - Что же, вы застали экипаж в страшной нужде?

   - Мы нашли прекрасный корабль в четыреста тонн, но в самом ужасном положении: он был наполнен водою и стоял неподвижно, как колокольня.

   - Корабль был покинут?

   - Да, сударь! На палубе была только собака; но вдруг мы услышали плач..

   - Вы нашли ребенка?

   - И его мать, сударыня! К счастью, вода не затопила их. Но отсутствие воздуха и пищи гибельно отразилось на них. Женщина была в агонии. Ребенку мы влили в горло несколько капель вина, и он ожил.

   - А мать? Она умерла?

   - Да, умерла. И не мудрено: она была при смерти, когда попала в наши руки... Увидев, что на корабле больше нечем воспользоваться и что он постепенно погружается, мы поспешили удалиться, И во-время: едва мы перебрались на наш баркас, как корабль пошел ко дну.

   - А ребенок? Бедное покинутое дитя?- вскричала мистрис Уиллис.

   - Мы его не оставили, а захватили с собою вместе с собакой. Но нам предстоял длинный путь, и, к сожалению, мы были вдали от мест, посещаемых кораблями. Положение было критическое. Мы держали совет - я и негр, так как третий член нашей семьи был малый ребенок. "Гвинея,- сказал я ему,- мы голодны, и надо пожертвовать ребенком, или псом. Съев ребенка, мы оскверним себя людоедством, если же мы употребим в пищу этого тощего пса, то поддержим на некоторое время свои силы и, может быть, спасем ребенка". Негр ответил: "Мне не надо пищи. Пусть ест малый ребенок". После этого нам долго пришлось голодать, тем более, что на нас лежала обязанность заботиться о ребенке.

   - И вы кормили его, несмотря на то, что сами изнемогали от голода?

   - Для утоления нашего аппетита оставалась собачья шкура,- пища, правда, не особенно изысканная, но нам нельзя было много заниматься едой: надо было работать веслами... Наконец, после долгих мытарств, мы пристали к острову. Силы наши окончательно истощились, и мы были легче соломинки. Можете себе представить, как мы накинулись на пищу!

   - А ребенок?

   - Он чувствовал себя совсем хорошо, и диэта, как объяснили нам впоследствии доктора, ничуть не отразилась на его здоровье.

   - Удалось вам потом найти родных или друзей ребенка?

   - Я могу вас успокоить: в нашем лице он имел самых преданных друзей. Других же розысков мы не могли производить,- ни карты, ни буссоли {Буссоль - компас. (Прим. ред.)} для этого у нас не было. По его словам, имя его было Генри... Больше я ничего ни об его семье, ни об его отечестве не знаю, кроме того, что раз он говорил по-английски и был найден нами на английском корабле, то есть основание предполагать, что он англичанин.

   - А не запомнили ли вы названия судна?- спросил Корсар, слушавший рассказ с большим вниманием.

   - Должен сказать, что в Африке, откуда я родом, школы очень редки, и, кроме того, я не заметил, чтобы этот корабль сохранил свое название. Впрочем, вместе с другими предметами нам досталось одно медное ведро, на котором имелись знаки в виде надписи. Потом, в свободное время, я просил Гвинею показать мне свое искусство татуировки, и он запечатлел на моей руке при помощи пороха оставшуюся на ведре надпись. Вот, ваша милость, эта надпись; посмотрите, как она хорошо сохранилась.

   Фид засучил рукав и показал свою жилистую руку. На ней сохранилась голубоватая надпись, довольно четкая, хотя буквы, повидимому, были сделаны неумелой рукой неграмотного. На коже ясно виднелась надпись: "Ковчег Линн-Гавена".

   - Таким образом у вас появилась возможность открыть родителей ребенка?- спросил Корсар, прочитав надпись.

   - Не совсем так, ваша милость! Мы приняли ребенка к себе на "Прозерпину", и наш капитан не жалел трудов, чтобы отыскать следы корабля "Ковчег Линн-Гавена", но все усилия были напрасны. Никто не слыхал о корабле с таким названием.

   - А разве ребенок не говорил вам ничего о своих родных и близких?

   - Очень мало. Он не мог ничего нам объяснить, потому что сам ничего не знал. Мы отказались от розысков и занялись его воспитанием. Морской службе он научился у меня и у негра, а отчасти дошел до этого сам, высшим же наукам и управлению кораблем его обучал капитан до тех пор, пока мальчик встал на ноги.

   - Сколько же времени служил он в королевском флоте?- спросил Корсар с притворным равнодушием.

   - Достаточно, чтобы изучить все, что ему требовалось,- ответил уклончиво Фид.

   - И потом он был произведен в офицеры?

   - Не совсем!.. Но что это там вдали? Право, кажется, это парус, или чайка, машущая крыльями.

   - Парус! Парус!- закричал матрос на мачте.

   - Парус! Парус!- подхватили матросы с марселей и с палубы. Корсар был отвлечен этим криком, и Фид поспешно удалился, с видом человека, которому этот перерыв пришелся очень кстати.

  

  

   Появление паруса в этом месте, где так редко проходили корабли, привело экипаж в движение. По мнению моряков, слишком много времени было потеряно на фантастические и бесплодные планы их начальника. Они не догадывались о случайности, которая помешала им захватить "Каролину". Потеря этой богатой добычи приводила их в негодование.

   Теперь представлялся случай вознаградить потерю. Неизвестный корабль идет им навстречу в удаленной от главного пути части океана, где он не может рассчитывать ни на какую постороннюю защиту и без сопротивления должен отдаться в их руки. Общее возбуждение заразило и Корсара. Он сознавал, что экипаж тяготится бездействием, и что для матросов нужна работа, соединенная с опасностью и выгодой.

   Ему представлялся случай проявить мужество, распорядительность и знание дела и тем поддержать на долгое время свой авторитет. Все молчали, следя за приближающимся кораблем. День был ясный, дул свежий ветер, и море почти не волновалось.

   - Это корабль!- сказал Корсар, опуская после внимательного осмотра трубу.

   - Да, это корабль!- повторил генерал, на спокойном лице которого с трудом можно было заметить тайное удовольствие.

   - Да, это корабль, и притом хорошо оснащенный,- заметил третий, опуская трубу.

   - Видно по оснастке, что он должен везти ценный груз. Ваше мнение, Уильдер?

   - Большое высокобортное судно,- отвечал молодой моряк, который хотя и молчал, но все время наблюдал вместе с остальными.- Если моя труба не обманывает, то...

   - Что такое?

   - Я вижу, что он подходит к нам с носа.

   - И я тоже. Это большой корабль, который плывет под боковым ветром и быстро направляется сюда. Он переменил паруса минут пять тому назад.

   - Я это тоже заметил, но...

   - Но что же? Нет сомнения, что он держит курс на северо-восток и, очевидно, хочет освободить нас от труда его преследовать. Что вы думаете об этом судне, генерал?

   - Вид у него совсем не воинственный.

   - Не замечаете ли вы сигналов на судне?- спросил Уильдер с тревожным видом.

   - Трудно себе представить, чтобы он нас заметил; мы идем только на нижних парусах.

   Относительно сигналов заспорили: одни их замечали, другие не видели.

   - У нас от долгого наблюдения утомились глаза,- сказал капитан.- Надо вызвать свежего человека. Подите сюда,- обратился он к матросу, работавшему на корме.- Что вы видите? Какой это парус там вдали?

   Матросом, к которому обратились, оказался Сципион. Сняв из уважения к начальству шапку и положив ее на палубу, он взял одной рукой трубу, а другой закрыл свободный глаз. Направив трубу в указанную сторону, он тотчас опустил ее и с изумлением взглянул на Уильдера.

   - Видали вы парус?- спросил Корсар.- Я вижу его простым глазом.

   - Но что вы видали через трубу?

   - Корабль.

   - Да, это верно, но куда он направляется?

   - На наш корабль.

   - И это верно. Но выкинул ли он сигналы?

   - У него три новых брамсели {Брамсель - третий к низу парус. (Прим. ред.)}.

   - Да, но заметили ли вы его флаг?

   - У него вовсе нет флага.

   - Да, я так и думал. Можете итти. Впрочем, подождите: каких размеров этот корабль?

   - Семьсот пятьдесят тонн.

   - Однако, ваш негр, мистер Уильдер, обладает способностью определять размеры еле видимого корабля с точностью аптекарского веса.

   - Извините, пожалуйста, ему его глупость.

   - Глупость?- повторил Корсар, переводя свой взгляд с одного на другого, потом на корабль.- Нет, этот человек, повидимому, ничуть не сомневается в верности своего наблюдения. Так вы думаете, что это судно имеет точно такой размер, как вы определяете?

   Сципион глядел попеременно на своего нового начальника и прежнего хозяина и на время совсем потерял способность речи. Но это состояние продолжалось одно мгновение, и лицо его вдруг приняло бессмысленное выражение.

   - Я вас спрашиваю, уверены ли вы, что не ошибаетесь даже на несколько тонн в определении размера корабля?

   - Размеры его, как прикажете...

   - Я думаю, тысячу тонн!..

   - Да, тысячу тонн.

   - А может быть, триста тонн?

   - Да, триста тонн.

   - Может-быть, это бриг?

   - Да, бриг.

   - Позовите ко мне Фида.

   - Беседа с вашими товарищами, Уильдер, очень поучительна, и я постараюсь ею воспользоваться.

   Уильдер прикусил губы, на лицах остальных выразилось недоумение. Но они давно привыкли к вспышкам своего комаднира, и Уильдер также остерегался возражать не во-время.

   В это время показался старый матрос, и Корсар снова прервал молчание.

   - Может-быть, вы сомневаетесь, что перед нами парус?- продолжал допрашивать Корсар.

   - Да, является сомнение,- отвечал упрямо негр.

   - Слышите, что говорит ваш приятель, Фид? Он считает, что это не парус перед нами.

   Фид не имел оснований скрывать своего удивления и спросил негра с презрением:

   - Чем же тебе представляется этот предмет? Церковью, что ли?

   - Да, я думаю, что это церковь,- согласился негр.

   - Чорт возьми! Черномазый идиот! Хотя, ваша милость, у них Африка не изобилует церквами, но спутать мачту с колокольней для моряка... Нет, Сципион, если у тебя нет собственного самолюбия и уважения к друзьям, то его-то милости скажи...

   - Довольно!- прервал Корсар.- Возьмите вы трубу и скажите ваше мнение о корабле.

   Фид почтительно поклонился, взял трубу и долго внимательно рассматривал предмет; потом глубоко задумался, как бы собираясь с мыслями для ответа, и только табачная жвачка перемещалась у него с одной стороны рта на другую. Повидимому, он делал большое умственное усилие, соображая что-то.

   - Я ожидаю вашего ответа,- повторил капитан, считая, что уже прошло достаточно времени для того, чтобы обдумать ответ.

   - Я просил бы вашу милость, если это не затруднит вас, сказать мне, какое сегодня число и какой день недели?

   Он тотчас же получил ответ.

   - Мы выехали при зюд-осте; к ночи начал дуть норд-вест, и дул так целую неделю; потом нас потрепал денек шторм, и вслед за этим, когда мы достигли этих вод, море все время оставалось спокойным, как пьяница перед бутылкой водки.

   На этом месте матрос замолчал, продолжая жевать табак.

   - Но что вы думаете об этом корабле?- спросил Корсар с некоторым нетерпением.

   - Что перед нами корабль, а не церковь, в этом нет сомнения,- отвечал Фид решительным тоном.

   - Дает ли он по ветру сигналы?

   - Может-быть, он и переговаривается при помощи парусов, Фид этого не знает. Он видит только три брамсели.

   - А вы как думаете, Уильдер? Не видно ли между парусами чего-либо более т