Купер Джеймс Фенимор - Красный корсар

  

  

   Море с его опасностями и красотами, жизнь моряка, богатая приключениями, влекущая путешествиями в необычные страны и ежечасно зависящая от капризной и непреодолимой стихии, суровые и мужественные характеры, которые выковываются в этих условиях, своеобразность быта на судне, отрезанном от суши,- все эти черты, рождающие интерес к "морской" литературе, по-разному запечатлены отдельными художниками, пишущими на "морские" темы. Редкий из писателей, сделавших свой вклад в литературу авантюрного романа, не коснулся моря с его неисчерпаемым богатством красок и драматических положений. Капитан Марриэт почти исключительно посвятил себя морю и моряцкому быту, отразив в целой серии изобилующих приключениями и проникнутых характерным английским юмором романов целый период истории английского флота. У этого писателя ощущается, несмотря на богатство приключений в его произведениях, очень сильное тяготение к описанию быта, к зарисовке бытовых мелочей, характеризовавших жестокие флотские нравы и тягостные условия моряцкой жизни. Великолепные его романы "Мичман Иж", "Морской офицер Франк Мильдмей" и др., если отмести ряд предрассудков, унаследованных автором от своего времени, раскрывают перед нами интереснейшие страницы из истории английского флота. Стивенсон сосредоточил свое внимание на бесчисленных приключениях, нашедших свое отражение в матросских рассказах и легендах. Необычность жизни не море в том смысле, что здесь человек гораздо чаще сталкивается с неизвестностью, что стихия, почти окончательно покоренная на суше, здесь еще беспрепятственно опрокидывает расчеты и планы человека, что морские пути ведут в экзотические неисследованные страны, стала для Стивенсона удобной оправой для фантастических, поразительных по замыслу сюжетов. Фенимор Купер обращается прежде всего к характерам, к натурам, созданным морской обстановкой, и в описании их находит главную точку опоры для своих морских романов.

   В этом отношении он несколько сближается с другим великим американским писателем, Джэком Лондоном, который в своем романе "Морской волк" попытался изобразить характер, насквозь пропитанный соленым запахом моря, закаленный штормами и ненавидящий штиль. Герои Фенимора Купера принадлежат к числу тех мятущихся и мятежных людей, не удовлетворяющихся будничной и скованной лицемерными законами жизнью, которые жаждут бурь и битв. Такова центральная фигура его романа "Красный Корсар". Морской разбойник, окруженный мрачным ореолом "врага человечества", оказывается в глазах Фенимора Купера человеком, избравшим участь пирата в знак протеста против незаслуженных оскорблений. Такая разбойничья романтика встречается и у других писателей, и это становится особенно понятным, если вспомнить, что на ряду с пиратством, с "незаконным" разбоем на море долгое время существовало к_а_п_е_р_с_т_в_о. Частные лица получали право снаряжать военные суда для борьбы с флотом враждебного государства, и эти "каперы" немногим отличались от обычных пиратов. Капитан Марриэт в своем романе "Сто лет назад" очень удачно вскрывает разбойничью природу каперства. Но наличие каперства поневоле смягчало контуры и при изображении пиратов ослабляло у писателей чувство протеста.

   Это объяснение не годится, однако, для того, чтобы выяснить причины, побудившие Фенимора Купера избрать своим героем Красного Корсара.

   Купер сочувствует только самому Красному Корсару, как личности, которая даже в жестокости пиратского ремесла сумела сохранить высокую человечность, чуткость и достоинство. Заключительные главы романа являются полным оправданием личности Красного Корсара. Оказывается, что этот жестокосердный и наводящий ужас пират носит в себе сердце американского патриота, и ненависть его к английскому флагу была рождена не озлоблением затравленного зверя, а стремлением к свободе вольнолюбивой, мужественной натуры. Интересная параллель возникает благодаря наличию в романе Уильдера-Арча, английского моряка, взявшегося выследить и заманить в ловушку неуловимого пирата. Уильдер представляет собой полную противоположность Красному Корсару: его устремления лишены той бурной мятежности, которая разделяет главного героя романа с законами и лицемерным обществом. Героизм Уильдера проявляется в верности служебному долгу, в верности присяге и королевскому знамени. Фенимор Купер не имел намерения бросить тень на Уильдера. Подобный героизм в глазах Купера имеет больше прав на существование, чем опасное вольномыслие Корсара. Но художественная чуткость романиста привела к тому, что рядом с Корсаром меркнут все героические черты Уильдера. Корсар сумел сохранить великодушие, он с пренебрежением относится к предательству, он действует с подкупающей прямотой и искренностью; даже в случаях военной хитрости его презрение к риску очаровывает читателя. Уильдер временами испытывает раздвоение, не в силах рассматривать отважного и прямодушного противника, как отверженное и подлежащее гонению существо. Но ничто не в силах побороть в нем черствых представлений о долге, и за гостеприимство Корсара он платит предательством, хотя, отчасти, и вынужденным. Относительность и условность понятий долга, чести, совести, выкованных в кузнице буржуазно-дворянского общества, обнажаются Ф. Купером при помощи этой коллизии с удивительной чуткостью.

   Ф. Купер оправдывает только личность Красного Корсара. Вокруг него Ф. Купер видит алчных искателей наживы и приключений, забияк, отщепенцев, навсегда порвавших с мирной и честной жизнью. Неоднократно Ф. Купер стремится показать, что только обаяние исключительно закаленного и обладающего железной волей человека налагает узду на эту разбойничью семью. Но, в конечном счете, кроме того, что пираты являются грубоватыми, отважными и находчивыми людьми, мы ничего о них не узнаем. Вспыльчивость, недисциплинированность матросов купеческого корабля изображены в романе еще более мрачными красками. Не выступая певцом ремесла пиратов, Ф. Купер, стесненный своим замыслом, также и не развенчивает их. "Красный Корсар" остается в числе тех произведений, которые окружают пиратов дымкой поэзии.

   Совершенно естественно, что в этом плане морские будни, мелочи морского быта вторгаются в повествование только временами и не составляют основного колорита вещи. Но все же роман имеет морской колорит, он взаправду пахнет морем. Этому способствуют, главным образом, встречающиеся на протяжении всего романа очень удачные и живописные морские пейзажи. Ф. Купер любит изображать море в моменты бури и волнения. Грозное величие взволнованной стихии является как раз тем фоном, на котором особенно ярко и выпукло обрисовываются романтические черты его героев. Без тени назидательности или увлечения техническими описаниями Ф. Купер знакомит читателей также с картиной парусного флота. Описания маневров и работ на судах, напряженные картины морского боя, зарисовка самих судов в покое и движении доставляют обильный материал для представления об этой отдаленной теперь эпохе в мореплавании. Именно здесь лежит главный интерес второго морского романа Ф. Купера, "Два адмирала", сюжет которого, насыщенный драматизмом, все же гораздо менее способен волновать современного читателя. Дружба двух испытанных моряков, подвергавшаяся испытанию перед лицом долга, является внешним покровом для страстного гимна в честь бодрых, мужественных и сильных людей, который звучит во всех произведениях Ф. Купера. Но здесь совершенно исчезает обычный протест против душных общественных условий, против мнимой законности, снискавший Ф. Куперу такое множество поклонников.

   Не случайно то обстоятельство, что в Ф. Купере сочетались два писательских облика. Летописец суровой поры американской колонизации, певец индейских доблестей и свободолюбивой борьбы американских колонистов находит себе естественное продолжение в морском романисте, ибо и тут и там человек показан во всеоружии своей собственной выносливости, крепости, закаленности, лицом к лицу с опасностями стихии и военной вражды. Морские романы Ф. Купера входят совершенно естественным звеном в литературное творчество этого писателя.

   Характерно, что в морских романах Ф. Купера в зародышевой форме, в виде отдельных деталей можно проследить все главнейшие линии обычного авантюрно-морского сюжета. Бунт на корабле, кораблекрушение, пираты, покинутое во время крушения дитя - все это использовано Фенимором Купером с удивительной щедростью богатого замыслами и творческой фантазией писателя на протяжении одного романа. Но основные черты таланта Ф. Купера,- его стремление проникнуть в тайники человеческой психики и приоткрыть завесу над ними, его преклонение перед борющейся личностью,- привели к тому, что вместо заурядного романа приключений мы сталкиваемся с полновесным художественным произведением. Не только для познания определенной исторической эпохи, но и как источник бодрых, волевых, жизнеустремленных настроений морские романы Ф. Купера по сегодня не утратили своего значения.

  

  

   Ньюпорт {Hьюпорт - город в Сев.-Амер. штате Род-Айленда, на зап. стороне острова Род, на берегу Нарраганзетского залива, с хорошей гаванью. В настоящее время Ньюпорт - одно из самых модных дачных мест и купаний в Соединенных Штатах, куда стекаются богачи из Бостона и Нью-Йорка. (Прим. ред.).} во времена своего процветания считался одним из самых значительных портов на всем протяжении обширных берегов Америки. Природа, казалось, нарочно создала этот порт, чтобы удовлетворить все нужды и осуществить все желания моряка. Здесь имелось: хорошее географическое положение, тихие воды, свободный доступ и удобный рейд.

   Однако, появление в непосредственном соседстве с ним счастливого соперника положило конец процветанию порта.

   Торговое развитие Ньюпорта замерло. Прекрасный остров, на котором расположен этот город, сделался лишь любимым местопребыванием плантаторов, ищущих убежища от жары и болезней жгучего южного климата и возможности подышать укрепляющим морским воздухом. Сюда стекались жители Каролины и Ямайки.

   Местные жители, потомки пуритан, переняли у пришельцев мягкость манер, которой отличаются колонисты южных английских колоний, но, в свою очередь, оказали на них не менее резкое влияние своими убеждениями и нетерпимостью.

   Негоцианты Ньюпорта сделались в одно и то же время и работорговцами, и джентльменами. Торговля рабами здесь началась с того именно времени, когда внешние нравы стали как бы утонченнее.

   Но каким бы ни было моральное состояние жителей Род-Айленда 1759 г., сам остров процветал, как никогда.

   Гордые вершины гор были еще увенчаны вековыми лесами; маленькие долины покрывала цветущая зелень; во дворах простых, но чистых и удобных деревенских домиков радовали взгляд богатые цветники.

   Красота и плодородие этого края доставили ему красивое прозвище.

   Местные жители называли его "Сад Америки", и гости со жгучих долин юга не спорили с ними.

   Указанный нами год был годом кризиса британского могущества в Америке. Колониальная война с Францией (1755-1763 г.), начавшаяся поражениями, вызвавшими отчаяние англичан, закончилась их триумфом.

   Франция лишилась здесь последнего своего владения, и вся страна от Гудзонова залива до испанской территории подпала под власть Англии.

   Наступило ликование победителей.

   Внешние колонии также шумно проявили восторг.

   Система угнетений и тирании, которая ускорила неизбежное отделение колоний, еще не была полностью применена на практике.

   Но недовольство среди колонистов нарастало. Люди, которых, казалось бы, опыт должен был сделать благоразумнее, выказывали даже в высшем национальном учреждении полное непонимание американского народа. Ослепленные высокомерием, они занимались самохвальством. Генерал Бергойн дал в палате общин обещание пройти от Квебека до Бостона с известным количеством людей. Он сдержал впоследствии свое обещание и прошел это пространство с вдвое большим числом людей - товарищей по плену. Под влиянием этого же высокомерия правительство Англии безумно принесло в жертву сто тысяч человек во время борьбы, которая памятна каждому американцу {Борьба за независимость Сев.-Американск. Штатов. (Прим. ред.)}.

   В первых числах октября 1759 г. Ньюпорт, как и остальные города Америки, праздновал победу. Квебек, ключ Канады и последний значительный пункт, находившийся в руках Франции, только что переменил своих хозяев.

   Наступление дня было возвещено колокольным звоном и пушечными выстрелами. С раннего утра население высыпало на улицы. Какой-то оратор дал волю своему красноречию и, произнося речь в честь павшего в бою генерала Вольфа, стремился доказать свою преданность короне тем, что униженно поверг "к подножию трона" славу не только этой жертвы, но и тысячи других убитых, своей гибелью купивших победу.

   Когда солнце начало клониться к неизмеримым, тогда еще пустынным и неисследованным пространствам запада, жители стали расходиться по домам. Крестьяне возвращались домой, как бы далеко они ни жили, из расчетливости, не покидающей их даже в минуты веселья. Они боялись, что наступающий вечер вовлечет их в излишние расходы, не обязательные для выражения патриотических чувств.

   Каждый возвращался к своим обычным занятиям. Снова раздались удары молота, топора, шум пилы. Окна некоторых запертых по случаю торжеств лавок были полуоткрыты, словно их хозяева пошли на сделку между своими интересами и "долгом". Хозяева трех городских гостиниц сидели у дверей, следя глазами за уходившими крестьянами с таким видом, который ясно обнаруживал их желание найти "клиентов" среди этого народа, всегда предпочитающего продавать, а не покупать. Однако, лишь несколько праздных матросов с кораблей, стоявших на якоре, и небольшая группа кабацких завсегдатаев была завлечена их дружескими жестами, вопросами о здоровье жен и детей и радушными приглашениями.

   Но события дня не были еще забыты. Прохожие собирались группами на различных улицах, толковали о политических делах и делились своими впечатлениями по поводу, празднества. Большинством голосов было решено, что речь выступавшего оратора была чрезвычайно изящна и поучительна. Хотя это мнение и встретило некоторую оппозицию со стороны клиентов одного адвоката, недолюбливавшего оратора, однако, в общем все согласились, что никогда ничьи уста не произносили более красноречивой речи.

   На краю города, вблизи моря, скромно ютилось убогое жилище портного, который сам входил во все мельчайшие подробности своего ремесла и был единственным работником. С порога "лавки" ее владелец мог созерцать всю красоту залива, а через открытый проток между островами ему была видна поверхность бухты, спокойная, как озеро. Перед домом раскинулась узкая и малолюдная набережная.

   Послеобеденное время было похоже на осеннее утро. Морской ветерок, вызывавший легкую рябь на поверхности воды, имел особенную мягкость, которой так часто отличается осень в Америке. Ремесленник работал, сидя у открытого окна, за своим верстаком и казался довольнее многих людей, которые одеты в бархат и золото. Снаружи у окна, прислонившись к стене, стоял крестьянин высокого роста, немного сутуловатый, но сильный и хорошо сложенный. Казалось, он ожидал одежду, которую заканчивал портной, чтобы принарядиться на ближайшем празднике в соседнем селении.

   Портной был уже стариком, приближавшимся к закату своих дней. Судя по внешности, ему удавалось бороться с нищетой только тяжелым трудом и крайней воздержанностью.

   - Да,- произнес портной со вздохом, в котором слышалась не то усталость, не то удовлетворенность,- да, редко удается людям говорить так, как говорил сегодня сквайр-писец. Когда он говорил о долинах отца Авраама, о дыме и резне сражений, мой дорогой Пардон, он так меня взволновал, что мне действительно могла бы притти в голову мысль оставить иголку и пойти искать славы в бою.

   Крестьянин обернулся к портному и насмешливо отвечал:

   - Теперь как-раз время выдвинуться честолюбивому человеку, сосед Гомспэн, потому что королевские войска только-что потеряли своего храбрейшего генерала.

   - Да, да,- ответил портной,- это прекрасный случай для того, кому отроду не больше двадцати пяти лет. Но мне, прожившему уже большую часть своей жизни, надо провести ее остаток здесь, за верстаком. Кто красил вашу материю, Парди? Прекраснее по цвету я ничего не шил в эту осень.

   - Моя матушка знает в этом толк. Ручаюсь, сосед Гомспэн, что на всем острове самым нарядным парнем буду я. Но так как вы, приятель, не можете быть генералом, то утешьтесь тем, что без вас не будут сражаться. Все говорят, что французы долго не продержатся, и мы готовимся заключить мир.

   - Тем лучше, тем лучше, молодой человек! Кто, как я, видел ужасы войны,- а я видел их достаточно,- тот умеет ценить блага мира.

   - Так вы, значит, не совсем чужды, приятель, тому делу, за которое подумываете взяться?

   - Я перенес пять долгих и кровопролитных войн и, могу сказать, вышел из них довольно счастливо, потому что не получил даже такой царапины, какую можно сделать этой иглой. Да, это были пять долгих кровопролитных войн, из которых я вышел здрав и невредим.

   - Это было очень опасное для вас время, сосед; но мне помнится, что я за всю свою жизнь слышал не больше, как о двух войнах с французами.

   - Вы - ребенок по сравнению с человеком, которому стукнуло шестьдесят лет. Сперва эта война, которая, повидимому, близится теперь к концу. Потом дело 1745 года, когда Уоррен прошел наши побережья по всем направлениям, бичуя врагов короля. Потом дело в Германии, о котором вы слышали страшные рассказы, где люди падали, как трава под серпом, которым работает сильная рука. Это три... Четвертая была революция 1715 года, но я не похвастаюсь, что много видел тогда: я был слишком юн в то время. Пятая война - это восстание негров и индейцев.

   - Я всегда смотрел на вас, как на тихого человека и домоседа,- воскликнул удивленный крестьянин,- и мне никогда не приходило на ум, что вы были участником таких серьезных событий!

   - Никогда я не хотел хвастаться, Пардон, иначе я мог бы прибавить к этому и другие важные дела. На моей памяти еще была великая война на востоке, около 1732 года, за персидский трон; я мог бы еще рассказать о восстании, о Портеусе...

   - Однако, вы, должно-быть, много путешествовали?

   - Да, да, я достаточно попутешествоал, Парди! Я два раза побывал на суше, в Бостоне, и раз проплыл большой пролив Лонг-Эйленд, чтоб сойти в городе Йорке. Это последнее предприятие очень опасно, потому что надо проходить место, схожее по имени с Тофетом.

   - Я часто слышал о месте, называемом Адскими Воротами {См. т. II собрания романов Ф. Купера: "Пенитель моря". (Прим. ред.)}, и могу прибавить, что отлично знаю одного человека, два раза прошедшего через них: один раз, когда он направлялся в Йорк, другой раз - из Йорка.

   - Говорил он вам об огромном котле, который кипит и рычит, как-будто сам Вельзевул подкладывает под него дрова? Только благодаря ловкости наших моряков и редкой смелости пассажиров мы прошли это место благополучно.

   - Вы прошли Адские Ворота по сухому пути?- спросил внимательно слушавший крестьянин.

   - Конечно! Но опасность прошла, как пройдет, я надеюсь, и эта кровопролитная война, в которой мы оба играли некоторую роль, и тогда, я надеюсь, мы будем иметь время обратить внимание на пиратов и подвергнуть разбойников тому, чему они любят подвергать других, то-то будет радостное зрелище для моих слабых глаз, когда прославленного "Красного Корсара", так долго скользавшего от преследований, потащат в этот самый порт на буксире королевского корабля!

   - Так разбойник, вы говорите, очень опасен?

   - Он? Да не один он на этом контрабандном корабле, а все они до последнего корабельного юнги жаждут крови и грабежа. Настоящее горе, истинный ужас, Парди, слышать рассказы об их разбоях.

   - Я часто слышал разговоры о "Корсаре",- ответил крестьянин,- но я никогда не слышал подробностей о его разбоях.

  

   !!!!!Пропущены страницы 17-18

  

   когда распространился слух, что французы послали флот крейсеровать вдоль берегов. Я исполнял обязанности часового у этой самой пушки и двадцать раз поворачивал ее во все стороны, чтобы узнать направление, по которому последует выстрел, если бы несчастие заставило открыть огонь из пушки, заряженной добрыми ядрами.

   - А кто эти люди?- спросил Пардон с наивным любопытством, пробудившимся у него под влиянием чудесных рассказов портного.- Матросы ли они с невольничьего корабля, или ньюпортские бездельники?

   - Они?- вскричал портной, смотря на небольшую группу, указанную ему крестьянином.- Это наверняка вновь прибывшие, и, может-быть, в эти тревожные времена не мешало бы рассмотреть их поближе. Эй! Неб, возьмите это платье и хорошенько прогладьте швы, лентяйка! Сосед Гопкинс торопится, а ваш язык болтается, как язык молодого адвоката на суде. Не жалейте своих рук, молодая девица; вы будете гладить не кисею, а материю, которая выдержит дом.

   Поручив таким образом оставшуюся работу служанке, имевшей недовольный вид, так как она должна была прекратить болтовню с соседом, портной поспешно вышел из лавочки, сильно прихрамывая,- он хромал с самого рожденья.

  

  

   Иностранцев было трое. Это действительно были иностранцы, как сказал на ухо своему спутнику добряк Гомспэн, знавший не только имена, но даже интимную жизнь и мужчин и женщин, живших на десять миль в окружности. Да, это были иностранцы и притом имевшие таинственный, не внушающий доверия вид, по мнению болтливого ньюпортского портного.

   Один из них, наиболее важный по виду, был молодой человек, переживший двадцать шестую или двадцать седьмую весну.

   Но чтобы убедиться, что годы его жизни состояли не из тихих дней и спокойных ночей, достаточно было взглянуть на темные борозды, придававшие коже его лица, от природы белой, оливковый цвет. Несмотря на это, лицо его дышало здоровьем. Черты незнакомца были привлекательны и выразительны, хотя неправильны. Быть-может, его нос и не был строго правильным, но было что-то смелое в его линиях, что в соединении с резко очерченными бровями придавало верхней части лица выражение, характерное для американца. Его рот имел твердые и мужественные очертания. Черные, как агат, волосы в беспорядке падали густыми кудрями на плечи. Глаза были больше обыкновенных, с изменчивым, но скорее кротким, чем строгим выражением.

   Молодой человек обладал тем счастливым ростом, который обыкновенно соединяет и силу, и ловкость. Хотя физические достоинства незнакомца скрадывались под грубой, но аккуратной и чистой одеждою простого моряка, все же они были достаточно внушительны, чтобы устрашить подозрительного портного и заставить его удержаться от разговора с иностранцем, глаза которого, как очарованные, не отрываясь, смотрели на мнимое невольничье судно. Портной не осмелился нарушить глубокой задумчивости иностранца и повернулся, чтобы рассмотреть двух спутников молодого человека.

   Один из них был белый, другой - негр. Оба они были уже пожилые, и внешний вид их ясно показывал, что они перенесли и перемены климата, и бесчисленные бури. Их костюм, весь покрытый смолой и сильно изноившийся, мог принадлежать только простым матросам.

   Белый был низкого роста, коренастый, но сильный. Главная сила его заключалась в широких плечах и крепких жилистых руках, как-будто нижняя часть его тела была предназначена лишь для передвижения верхней туда, где той придется развернуть свою энергию. У него была огромная голова, низкий, почти заросший волосами лоб; маленькие глаза, очень живые, иногда светившиеся гордостью, толстый, красноватый нос; большой рот, как бы указывающий на жадность; широкий подбородок, мужественный и даже выразительный.

   Этот человек сидел, скрестив руки, на пустой бочке и рассматривал невольничий корабль, удостоивая время от времени негра своими замечаниями, внушенными наблюдениями и опытностью.

   Черты лица негра были выразительнее встречающихся обычно у людей этой расы; его глаза были веселы и порою насмешливы; но голова начинала седеть; кожа потеряла блестящий матовый оттенок юности; весь его вид и движения обнаруживали человека, закаленного непрерывным трудом. Негр сидел на тумбе и, казалось, был погружен в свое занятие: он бросал в воздух маленькие раковины и с ловкостью ловил их тою же рукой. Эта игра давала возможность убедиться в его физической силе, потому что для удобства он засучил рукава по локоть и обнажил мускулистую руку, которая могла бы служить моделью для руки Геркулеса {Геркулес - герой греческих мифов, которому приписывалась необыкновенная сила. (Прим. ред.)}.

   В обоих матросах не было ничего такого, что могло бы испугать человека, подстрекаемого любопытством, как наш портной. Но вместо того, чтобы последовать первому порыву, портной захотел показать своему соседу, как надо вести себя в подобных случаях, и доказать ему свою проницательность.

   Сделав спутнику осторожный предостерегающий знак, портной тихо, на цыпочках подкрался к матросам на расстояние, достаточное для того, чтобы подслушивать. Его предусмотрительность не принесла, однако, больших результатов. Он узнал не больше того, что мог бы узнать, слыша их голоса в отдалении. Хотя добряк и был уверен, что слова их заключают в себе измену, он должен был все же сознаться, что эта измена хорошо скрыта и ускользает от его проницательности.

   - Вот, Гвинея,- сказал белый, скручивая табак и запихивая его в рот,- прекрасное место, где должно быть очень приятно видеть свой корабль. Я могу сказать, не хвастаясь, что кое-что понимаю в морском деле; но пусть меня возьмет сам чорт, если я понимаю философию этого капитана, который оставляет свой корабль в наружном бассейне, когда через какие-нибудь полчаса он мог бы быть в этой мельничной запруде.

   Негру, носившему имя Сципиона Африканского, было совершенно безразлично место стоянки корабля, и он ответил:

   - Я полагаю, что у него есть свои основания к этому.

   - Я говорю тебе, Гвинея,- возразил его собеседник резким и авторитетным тоном,- что он ничего не смыслит. Если бы он хоть что-нибудь понимал в деле управления кораблем, то не оставил бы своего корабля на рейде, имея полную возможность воспользоваться бухтою.

   - Что ты называешь рейдом?- прервал негр, с живостью подхватывая ошибку своего противника, смешавшего внешний бассейн Ньюпорта с якорною стоянкою.- Я никогда не слышал, чтобы называли рейдом якорную стоянку, окруженную почти отовсюду землею!

   - Послушай-ка ты, мистер Золотой Берег,- пробормотал белый, наклоняя к нему голову с угрожающим видом,- если ты не хочешь, чтобы я целый месяц ломал твои кости, то лучше брось эти штуки. Скажи мне только одно: разве порт - не порт и море - не море?

   Так как Сципион не мог оспаривать этих положений, то благоразумно молчал. Он ограничился тем, что с довольным видом покачал головою, от чистого сердца наслаждаясь своим триумфом.

   - Да, да,- ворчал белый, принимая первоначальную позу и скрестив руки, которыми он было замахнулся, чтобы придать больше веса свой угрозе,- опытный матрос, проехавший два мыса, может быть в чистом проигрыше, давая урок такому животному, как ты. Я спрошу тебя, Сципион, так как под этим именем ты записан в корабельной книге, пришел ли этот корабль за делом или нет? Если нет - я молчу; если же за делом, то ему было бы гораздо удобнее расположиться в порту. Так? Теперь, если ты можешь что-либо возразить, я готов тебя выслушать, как разумный человек.

   - Ветру стоит только подуть с той стороны,- возразил негр, указывая рукой на северо-запад,- и корабль пойдет в море быстро-быстро.

   - Черный прав!- воскликнул молодой человек, который, повидимому, слышал спор, хотя казался погруженным в свои мысли.- Капитан невольничьего корабля остался во внешнем бассейне, зная, что в это время года почти всегда дует западный ветер. А теперь скажите мне, друзья, имеет ли он якорь под килем, или держится на простом канате?

   - Они бросили буксирный якорь и оставили все остальные на своих местах,- сказал негр, глядя черными глазами на корабль с видом знатока и продолжая играть раковинками,- они все подстроили так, чтобы быть в состоянии поплыть скоро-скоро, когда захотят.

   - Да, Сципион, ты прав, он стоит на буксирном якоре и держится наготове, чтобы поднять паруса при первом порыве ветра. Быстрее, чем в десять минут, корабль может быть вне выстрелов батареи, если только подует ветер.

   - Вы кажетесь превосходным судьей в подобных вещах,- произнес сзади чей-то голос.

   Молодой человек быстро обернулся и только тут заметил вновь пришедших. Но удивился не он один. Болтливый портной был так занят подслушиванием двух собеседников, что совершенно не заметил приближения человека, тоже не известного ему.

   Этот человек имел тридцать-сорок лет. Его лицо и костюм были способны еще больше подстрекнуть любопытство Гомспэна. Фигура незнакомца, немного выше среднего роста, обнаруживала, несмотря на гибкость, большую силу. Его кожа имела женственную белизну, но этуженственность нарушали красные морщины в нижней части лица, у носа. Благодаря им еще резче выделялись контуры его прекрасного орлиного носа. Белокурые волосы падали на виски обильными красивыми локонами. Рот и подбородок отличались правильностью и красотою; но в первом таилось выражение какого-то презрения, а то и другое вместе довольно ясно обнаруживали чувственность. Взгляд его голубых глаз был мягок, выразителен, но временами казался блуждающим. Высокая конусообразная шляпа, одетая несколько набекрень, придавала ему залихватский вид. Бледно-зеленый сюртук, кожаные штаны и высокие сапоги со шпорами дополняли наружность незнакомца. В руках его была маленькая тросточка, которой он помахивал в воздухе. Незнакомец, повидимому, не обращал ни малейшего внимания на удивление, вызванное его внезапным появлением.

   - Я говорю, сударь, что вы кажетесь прекрасным судьею в такого рода вещах,- повторил он, выдержав холодный и суровый взгляд молодого моряка.- Вы говорите, как человек, сознающий за собою право высказывать свое мнение.

   - Разве вы находите необыкновеным, что человек обладает некоторым знанием той профессии, которою он занимался всю жизнь?

   - Гм! Я нахожу довольно необыкновенным, что употребляют громкое название профессии для обозначения ремесла, которое я мог бы назвать чисто механическим. Мы, люди закона, не могли бы выразиться иначе.

   - Ну! Называйте это ремеслом, пусть будет так,- моряки не любят иметь ничего общего с подобными вам учеными,- возразил молодой человек, поворачиваясь к нему спиной с презрением, которого он, повидимому, и не старался скрывать.

   - Вот малый с головою!- быстро и с многозначительной улыбкой прошептал его собеседник.- Друг, не будем спорить о выражениях. Я сознаюсь в своем полном невежестве относительно морского дела и охотно взял бы несколько уроков у вас, так хорошо изучившего эту профессию. Мне кажется, вы говорили о том, как бросил якорь этот корабль. Я, как уже сказал, всего лишь скромный адвокат, посланный в эти края с особым поручением.

   - Нет никакого сомнения, что вы скоро достигнете высоких постов,- возразил молодой человек,- если только вам не придется быть преждевременно...

   Не окончив фразы, он закусил губы, высоко поднял голову и стал прогуливаться взад и вперед по набережной в сопровождении обоих матросов. Иностранец в зеленом сюртуке спокойно следил за ними глазами, повидимому, даже с некоторым удовольствием и, казалось, обдумывал свой образ действий, как человек, старающийся завязать разговор.

   - Повешенным!- сказал он, наконец, сквозь зубы.- Довольно странно, что этот молодой негодяй осмеливается предсказывать мне подобное возвышение!

   Он готовился уже последовать за моряками, как вдруг чья-то рука довольно фамильярно опустилась на его плечо, и он должен был остановиться. Это был портной.

   - Одно только слово шепнуть вам,- произнес портной, делая выразительный жест рукою, чтобы показать, насколько важно его сообщение,- одно только слово, сударь, так как вы состоите на особой службе короля. Сосед Пардон,- прибавил он, обращаясь к крестьянину с важным и покровительственным видом,- солнце заходит, и я боюсь, что вы слишком поздно вернетесь домой. Девушка отдаст вам ваше платье; никому не говорите, что видели и слышали. Прощайте, мой мальчик! Мой привет отцу, этому мужественному фермеру; не забудьте также добродетельную хозяйку - вашу матушку. До свиданья, мой достойный друг, до свиданья! Будьте здоровы!

   Гомспэн отослал таким образом своего изумленного спутника и, проводив крестьянина глазами до конца набережной, обернулся к незнакомцу. Тот попрежнему оставался на месте, с невозмутимым хладнокровием ожидая, когда портной снова обратится к нему. Одним быстрым взглядом незнакомец, казалось, понял, с кем имел дело.

   - Вы говорите, сударь, что вы один из слуг, короля?- спросил Гомспэн.

   - Я могу сказать больше, сударь: я его близкое, доверенное лицо.

   - Так я имею честь говорить с близким, доверенным лицом короля? Это счастье трогает меня до глубины души,- ответил Гомспэн, кланяясь почти до земли.- Я счастлив, я весьма горжусь и не сомневаюсь, высокочтимый сэр, что нахожусь перед особой, которая не преминет довести до сведения короля о моих слабых усилиях.

   - Говорите свободно,- прервал его со снисходительностью принца собеседник,- говорите без стеснений, как это мы всегда делаем при дворе.

   - Как вы добры! Сэр, великое доказательство милости вашей благородной особы ко мне, это - желание выслушать меня! Видите ли вы этот большой корабль, там, в наружном бассейне этого честного морского порта?

   - Я вижу его. Он, кажется, служит предметом общего внимания достойных обывателей этого места?

   - Ну! Вы, сударь, оказываете слишком много чести проницательности моих соотечественников. Вот уже несколько дней, как этот корабль стоит на том месте, где все его видели, и ни одна живая душа, исключая меня, не произнесла ни одного звука насчет его подозрительного вида.

   - В самом деле?- сказал иностранец, играя концом хлыстика и устремив пытливый взгляд на портного, который принял важный вид от сознания серьезности своего секрета.- А каковы могут быть ваши подозрения?

   - Выслушайте меня, сэр, я, может-быть, неправ, и пусть тогда простится мне моя ошибка, но вот что пришло мне на ум по этому поводу. Этот корабль слывет среди добрых обывателей Ньюпорта за невольничье судно, и все матросы чудесно приняты в тавернах и в лавках. Но не думайте, пожалуйста, что из моих рук вышли когда-нибудь жилет или панталоны для этих людей. Нет, нет! Они имеют дело с молодым портным Тэпом, который привлекает к себе клиентов, рассказывая всякие ужасы о знающих ремесло лучше него. Нет, заметьте, что я не делал ничего даже для последнего их юнги......

   - Вы счастливы, что не имеете ничего общего с этими негодяями,- отвечал иностранец;- но вы забыли объяснить мне особое дело, которое я должен доложить, по вашим словам, королю.

   - Сейчас я дойду до самого важного пункта. Вы должны узнать, достойный и почтенный сэр, что я человек, много видавший и много перенесший на службе короля. Я пережил пять долгих и кровопролитных войн, не считая других приключений и испытаний, которые перенес терпеливо и молча.

   - Обо всех этих заслугах будет доведено до королевского слуха. Но теперь, мой достойный друг, облегчите вашу душу и сообщите откровенно ваши подозрения.

   - Благодарю вас, высокочтимый сэр; я никогда не забуду вашей доброты ко мне. Узнайте же, уважаемый джентльмен, что вчера в этот самый час я сидел за своим верстаком и думал. Я думал о своем соседе Тэпе и о том, какими способами он отбил у меня моих законных клиентов, как вдруг у меня возникла мысль: если бы эти моряки были честные и добросовестные работорговцы, разве они оставили бы без внимания бедного человека, имеющего многочисленное семейство, и стали бы бросать под нос злому болтуну свое золото, приобретенное законным путем? Я тотчас ответил себе,- да, сударь, я не замедлил дать себе ответ,- и я сказал: нет! Тогда я напрямик обратился к себе со следующим вопросом: если они не работорговцы, кто же они? Вопрос, который легче задать, чем на него ответить, с чем согласился бы и сам король в своей королевской мудрости. Я отвечаю на это: если корабль не честное невольничье судно, не обыкновенный крейсер его величества, то ясно, как день, что это ни больше, ни меньше, как корабль этого подлого пирата, Красного Корсара!

   - Красного Корсара?- вскричал иностранец в зеленом сюртуке, вздрогнув, словно его внимание, усыпленное разглагольствованиями портного, вдруг пробудилось.- Это была бы в самом деле тайна, которую нужно ценить на вес золота! Но что заставило вас предположить это?

   - Куча причин, которые я сейчас вам выскажу в последовательном порядке. Во-первых, это корабль вооруженный; во-вторых, это не королевский крейсер, иначе о нем было бы уже известно; в-третьих, матросы, сошедшие на землю, ведут себя грубо и недисциплинированно. Таковы, сударь, первые посылки моих индукций, как я бы их назвал.

   Адвокат в зеленом с большим вниманием слушал заключения Гомспэна. Его проницательный взор быстро переходил с корабля на лицо своего собеседника. Прошло несколько минут прежде, чем он счел нужным ответить. Потом серьезность покинула его, и незнакомец с выражением мягкой иронии, положив фамильярно руку на плечо портного, который весь превратился в слух, ответил:

   - Вы сейчас исполнили долг верного и честного слуги короля, и ваши замечания, действительно, имеют большую важность. Известно, что тому, кто выдаст хоть одного из сообщников Корсара, назначена большая сумма денег, и еще более щедрая награда тому, кто предаст в руки палача всю эту шайку. Очень возможно, что за подобное сообщение будет оказана королевская милость. Ведь был некто Фипс, человек незнатного происхождения, который получил титул шевалье.

   - Шевалье!- воскликнул в экстазе портной.

   - Да, шевалье,- повторил иностранец с величайшим хладнокровием,- блестящего и почетного шевалье. Как ваше имя?

   - Мое имя, великодушный джентльмен, Гектор!

   - А фамилия вашего дома?

   - Гомспэн.

   - Сэр Гектор Гомспэн. Вот имя, которое звучит не хуже другого: но, мой друг, нужно очень много скромности, чтобы удостоиться этих наград. Я удивляюсь вашей проницательности и соглашаюсь с вашими неопровержимыми аргументами. Вы так убедительно подтвердили свои подозрения, что я так же уверен теперь в том, что это Корсар, как и в том, что вы скоро будете носить шпоры и называться сэром Гектором. Но необходимо действовать благоразумно. Я уверен, что вы никому не сообщали ваших блестящих наблюдений?

   - Ни одной живой душе! Сам Тэп готов поклясться, что эти матросы - честные работорговцы.

   - Чудесно! Но сперва нужно окончательно убедиться в правильности наших заключений, а потом мы подумаем и о наградах. Приходите сегодня вечером, к одиннадцати часам, туда, к тому пункту, вдающемуся в наружную бухту. Там мы произведем наблюдения и рассеем наши сомнения, а пока расстанемся, чтобы кто-нибудь не заметил, что мы так долго беседуем. Помните о моих предостережениях. Молчание, точность и милость короля,- вот наш лозунг.

   - Прощайте, почтенный джентльмен!- сказал портной, кланяясь до земли; в ответ на это его собеседник едва поднес руку к шляпе.

   - Прощайте, сэр Гектор!- ответил иностранец в зеленом, делая со слабой улыбкой грациозный жест рукою. Он медленно пошел по набережной и скрылся за лачугой Гомспэна, оставив портного совершенно поглощенным мечтами о своем будущем величии.

  

  

   Едва иностранец оставил болтливого и доверчивого портного, как его лицо утратило холодное выражение и приняло более спокойное и естественное. Казалось, размышления не были для него ни привычкой, ни удовольствием, и, ударив несколько раз тросточкой по ботфортам, он легким шагом с рассеянным видом вышел на главную улицу. Несмотря на эту кажущуюся беззаботность, он не пропускал ни одного прохожего, не осмотрев его; порывистость, с которой он производил этот осмотр, свидетельствовала, что его обостренная наблюдательность не усыплялась ни на минуту.

   Иностранец, весь вид которого указывал на совершенный им длинный путь, естественно, привлек к себе внимание содержателей гостиниц. Но, оставаясь глухим к приглашениям в модные гостиницы, он, по какой-то особенной странности, остановился у дома, бывшего сборным пунктом всех бездельников порта.

   Войдя в общую залу этой таверны, как ее называли, хотя, вероятно, в Англии ее претензии ограничились бы скромным названием кабака, он нашел ее наполненной завсегдатаями. Приход гостя, вид и одежда которого указывали на то, что он принадлежит к более высокому классу общества, чем обычные посетители, вызвал некоторое волнение, но оно утихло, лишь только иностранец опустился на скамейку и потребовал, чего хотел. Хозяин, прислуживая ему, счел нужным извиниться перед ним, особенно за одного человека, который находился в самом конце длинной и узкой залы и шумел больше всех, рассказывая, повидимому, какую-то необыкновенную историю.

   - Это боцман с невольничьего корабля в наружной бухте, сквайр,- прибавил хозяин.- Этот человек провел не один день на море и видел столько чудесного, что можно было бы заполнить целую книгу его росказнями. Его называют старым Бореем, хотя настоящее его имя Джэк Найтингель.

   Иностранец едва прикоснулся губами к поданному ему ликеру и повернул голову к говоруну, которого можно было бы назвать вторым "оратором дня".

   Рост этого человека превышал шесть футов, огромные усы закрывали нижнюю часть его мрачного лица со шрамом, неизгладимым следом глубокой раны; сложен он был пропорционально; на нем был костюм моряка; на шее у него висела длинная серебряная цепочка со свистком из того же металла. Не обращая, повидимому, ни малейшего внимания на приход человека из более высокого общества, чем его слушатели, этот сын океана продолжал свой рассказ голосом, которым, казалось, природа снабдила его для контраста с гармоничным именем {Найтингель - по-английски значит соловей. (Прим. ред.)}.

   - Ну!- говорил он, показывая пальцем направление компаса.- Берег Гвинеи мог быть здесь, а ветер шел из этого места, дуя порывами, как-будто тот хитрец, который держит его в мехе, то пропускал его между пальцами,