Коллинз Уилки - Закон и женщина

широкой дубовой лестницы.

   - Следуйте за мной, - сказала она, поднимаясь по темной лестнице. - Я знаю, где найти его.

   Мы поднялись ощупью до первой площадки. Далее лестница поворачивала в противоположную сторону и была слабо освещена светом масляной лампы, горевшей где-то наверху.

   Поднявшись до второй площадки, мы повернули в небольшой коридор и, пройдя его, вошли в красивую круглую комнату, освещенную масляной лампой, стоявшей на камине. На стене, противоположной двери, в которую мы вошли, висел длинный ковер, спускавшийся с потолка до полу.

   Миссис Макаллан откинула его в сторону и сделала мне знак следовать за ней.

   - Слушайте, - прошептала она.

   Я прошла за ковер и очутилась в небольшом коридоре, в конце которого я разглядела затворенную дверь. Я начала прислушиваться и услышала за дверью громкий человеческий голос и какой-то странный свистящий звук, производимый, как казалось, чем-то, катавшимся взад и вперед по большому пространству. Этот странный звук то усиливался и заглушал голос, то затихал, и тогда голос слышался яснее. Дверь была, вероятно, очень толстая, потому что, как я ни прислушивалась, я не могла ни расслышать голоса, ни понять причину гремящих и свистящих звуков.

   - Что происходит по ту сторону двери? - спросила я шепотом.

   - Идите за мной, - ответила миссис Макаллан.

   Она опустила ковер и, повернув беззвучно ручку, отворила тяжелую дверь.

   Мы остались в темном коридоре и заглянули в отворенную дверь.

   Я увидела длинную и низкую комнату. Красноватый свет углей, догоравших в камине, единственный свет, при котором я могла судить о предметах и расстояниях, освещал только центральную часть комнаты, находившуюся прямо против нас, но не достигал до краев, остававшихся во мраке. Едва я успела заметить это, как услышала, что гремящие и свистящие звуки направляются в мою сторону. В следующее мгновение в освещенном пространстве появилось высокое кресло на колесах. В нем смутно обрисовывалась фигура человека с развевающимися волосами. Он неистово размахивал руками, приводя в движение механизм, посредством которого двигалось кресло. "Я Наполеон в утро Аустерлица! - воскликнул человек в кресле, промелькнув мимо меня. - Мне стоит сказать одно слово, и троны рушатся, короли низвергаются, нации трепещут, десятки тысяч людей сражаются, истекают кровью, умирают! - Кресло исчезло в темноте и человек в нем сделался другим героем. - Я Нельсон, - воскликнул он громким голосом. - Я предводительствую флотом в Трафальгаре. Я издаю приказания, пророчески предвижу победу и свою смерть. Я вижу мой апофеоз, слезы моей нации, мое погребение в славной церкви. Потомство вспоминает обо мне, поэты воспевают меня в бессмертных стихах! - Кресло докатилось до края комнаты, повернуло назад, и странный, фантастический кентавр, получеловек-полукресло, показался опять в темном пространстве комнаты. - Я Шекспир, - воскликнул он. - Я пишу "Лира", эту трагедию из трагедий. Я выше всех древних и всех новых поэтов. Строки извергаются, как лава, из моего умственного кратера. Дайте свет, чтобы бессмертный поэт мог написать свои бессмертные слова!" Он с шумом подъехал к камину и наклонился над ним. Последний уголь вспыхнул на миг, и свет достиг отворенной двери, возле которой мы стояли. В эту минуту странное создание повернулось и увидело нас. Кресло остановилось так быстро, что потрясло старый пол дома, переменило направление и бросилось на нас с быстротой дикого животного. Едва успели мы отступить и прислониться к стене коридора, как оно вылетело из двери и откинуло висевший ковер. Свет лампы из соседней комнаты осветил наше убежище. Неистовые колеса остановились опять, и странное создание в кресле взглянуло на нас со свирепым любопытством, способным привести в трепет.

   - Раздавил я их? Превратил я их в порошок за дерзкую попытку помешать мне? - пробормотал он. Потом опять вспомнил о Шекспире и Короле Лире. - Гонерилья и Регана! - воскликнул он. - Мои две бесчеловечные дочери, две ведьмы пришли насмехаться надо мной!

   - Вовсе нет, - отвечала моя свекровь так спокойно, как будто обращалась к разумному существу. - Я ваш старый друг, миссис Макаллан. А это вторая жена Юстаса Макаллана, приехавшая повидаться с вами.

   Лишь только она произнесла: "вторая жена Юстаса Макаллана" - странное существо издало такой пронзительный крик, как будто она прострелила его. Человек без ног выпрыгнул из кресла, мелькнул в воздухе, опустился на пол с легкостью обезьяны и, к довершению безобразной сцены, убежал на руках в длинную комнату, скорчился у камина и, весь дрожа, начал стонать, повторяя множество раз: "О, сжальтесь надо мной, сжальтесь надо мной!"

   Таков был человек, к которому я приехала за советом, на помощь которого я так рассчитывала!

   Полный упадок духа, отвращение и, чтобы сказать всю правду, сильный страх заставили меня признать себя побежденной. Я обратилась к миссис Макаллан и сказала шепотом:

   - Вы были правы, я обманулась в своих ожиданиях. Уйдем отсюда.

   Слух Мизериуса Декстера был, вероятно, так же чуток, как слух собаки. Он расслышал, что я сказала "уйдем отсюда".

   - Нет, - крикнул он. - Приведите сюда вторую жену Юстаса Макаллана! Я обязан извиниться перед ней, я хочу видеть ее.

   Он был теперь совсем другим человеком. Он произнес последние слова самым мягким голосом и вздохнул истерическим вздохом, как женщина после долгих слез. Пробудилось ли во мне мужество, или меня подстрекало любопытство, но когда миссис Макаллан сказала мне: "Припадок прошел. Вы остаетесь при своем намерении уйти?" - я ответила: "Нет, я войду к нему".

   - Вы уже поверили в него снова? - спросила миссис Макаллан со своей беспощадной насмешливостью.

   - Я преодолела мой испуг.

   - Мне жаль, что я испугал вас, - сказал мягкий голос у камина. - Некоторые люди говорят, что я бываю иногда не в своем уме. Вы пришли в один из часов моего безумия, если некоторые люди правы. Я сам сознаю, что я ясновидец. Когда мое воображение разыгрывается, я говорю и делаю странные вещи. Если же мне напомнят в такое время об ужасном процессе, я возвращаюсь к прошлому и испытываю невыразимые нервные страдания. Я самый мягкосердечный человек и, как неизбежное следствие этого, самый несчастный человек. Примите мои извинения. Войдите обе и пожалейте меня.

   Любой человек в такую минуту, даже ребенок, забыл бы о страхе, вошел бы к нему и пожалел его. В комнате становилось все темнее и темнее. Мы не видели ничего, кроме скорченной фигуры у камина.

   - Не прикажете ли осветить комнату? - спросила миссис Макаллан. - И хорошо ли будет, если эта молодая особа увидит вас при свете вне вашего кресла?

   Он приложил к губам что-то блестящее, металлическое, и издал ряд резких, дрожащих, птичьих нот. Спустя несколько минут где-то в отдаленной части нижнего этажа раздались точно такие же звуки.

   - Ариэль идет, - сказал Декстер. - Успокойтесь, мамаша Макаллан. Ариэль сделает меня приличным для женских глаз.

   Он удалился на руках в темный угол комнаты.

   - Подождите, - сказала миссис Макаллан. - Вам готовится новый сюрприз. Вы увидите Ариэль.

   В соседней круглой комнате послышались тяжелые шаги.

   - Ариэль! - позвал Мизериус Декстер в темноте.

   - Здесь, - отвечал, к моему невыразимому удивлению, грубый голос родственницы в мужской шляпе.

   - Мое кресло, Ариэль.

   Особа с этим неподходящим именем откинула ковер, чтобы осветить комнату, и вошла, двигая перед собой кресло. Она нагнулась и подняла Декстера с пола как ребенка. Прежде чем она успела посадить его, он с радостным криком вырвался из ее рук и прыгнул в кресло с легкостью птицы.

   - Лампу, - сказал он. - И зеркало. Извините, - обратился он к нам, - что я сижу, повернувшись к вам спиной. Вы не должны видеть меня, пока мои волосы не будут приведены в порядок. Ариэль! Лампу, гребенку и помаду.

   Держа в одной руке лампу, в другой зеркало, а в зубах щетку с воткнутой в нее гребенкой, Ариэль, иначе родственница Декстера, предстала передо мной впервые при ясном освещении. Я увидела круглое, мясистое, бессмысленное лицо, бесцветные, мутные глаза, толстый нос и грубый подбородок, полуживое, полуразвитое, неуклюжее создание, одетое в мужской сюртук и в тяжелые мужские сапоги. Только фланелевая юбка и сломанный гребень в жестких светлых волосах были единственными признаками, по которым в ней можно было признать женщину. Такова была негостеприимная особа, принявшая нас в темноте, когда мы вошли в дом.

   Странная служанка, собрав туалетные принадлежности, необходимые для приведения в порядок волос ее еще более странного господина, принялась за свое дело.

   Она чесала, помадила, приглаживала щеткой, мочила духами длинные, волнистые волосы и шелковистую бороду Мизериуса Декстера и делала это с самой странной смесью тупоумия и ловкости. Дело, сделанное безмолвно, с глупым взглядом, с неуклюжими приемами, было тем не менее сделано как нельзя лучше. Калека в кресле не спускал глаз с зеркала и был слишком заинтересован ходом дела, чтобы обращать внимание на нас. Только когда Ариэль, окончательно отделывая его бороду, стала лицом к нему, он взглянул на нее и обратился к моей свекрови, не поворачивая головы в нашу сторону, чтобы не показаться до окончания своего туалета.

   - Мамаша Макаллан, - сказал он, - как зовут вторую жену вашего сына?

   - Для чего вам это знать?

   - Мне нужно это знать потому, что я не могу называть ее "миссис Макаллан".

   - Почему?

   - Потому что это имя напоминает мне другую миссис Макаллан, а при воспоминании об ужасных днях в Гленинге я потеряю опять самообладание и начну стонать.

   Услышав это, я поспешила вмешаться.

   - Меня зовут Валерия.

   - Валерия! Римское имя, - заметил Декстер. - Оно мне нравится. Мой ум сформировался в римском духе. Мое телосложение было бы также римским, если бы я родился с ногами. Я буду называть вас миссис Валерия, если только вы не имеете ничего против этого.

   Я поспешила успокоить его.

   - Вот и прекрасно, - сказал он. - Миссис Валерия, видите вы лицо странного создания, стоящего перед вами?

   Он указал зеркалом на свою родственницу так бесцеремонно, как указал бы на собаку. Она обратила так же мало внимания на его неучтивость, как если бы и была собакой. Она все с тем же невозмутимым спокойствием продолжала чесать и помадить его бороду.

   - Это лицо идиотки, - продолжал Мизериус Декстер. - Взгляните на нее. В кочне капусты, растущем в саду, столько же жизни и выражения, как в наружности этой девушки в эту минуту. Поверите ли, что в этом полуразвитом создании таятся ум, любовь, гордость, преданность?

   Я не решилась ответить на такой вопрос в присутствии девушки, но моя совестливость была, по-видимому, излишней. Непостижимое создание продолжало свое дело, равнодушное ко всему окружающему.

   - Мне удалось добраться до ее затаенной любви, гордости, преданности, - продолжал Мизериус Декстер. - Я обладаю ключом к ее дремлющему уму. Великолепная мысль! Глядите на нее, пока я буду говорить с ней. Я назвал ее Ариэлем в одну из моих иронических минут, и она привыкла к этому имени, как собака привыкает к ошейнику. Ариэль!

   Бессмысленное лицо девушки начало проясняться. Рука ее, машинально работавшая гребенкой, остановилась.

   - Ариэль, ты выучилась чесать мои волосы и мою бороду, не правда ли?

   - Да, да, да, - отвечала она с жаром. - И вы говорите, что теперь я делаю это хорошо.

   - Да, я говорю это. Но желаешь ли ты, чтобы кто-нибудь другой делал это за тебя?

   В глазах ее появилось осмысленное выражение. Ее странный неженский голос смягчился до самых нежных нот.

   - Никто, кроме меня, не будет убирать ваши волосы, никто, кроме меня, не дотронется до вас, пока я жива, - произнесла она с нежностью и гордостью.

   - Даже эта молодая особа, что стоит там? - спросил Мизериус Декстер, указывая зеркалом через плечо в мою сторону.

   Глаза девушки внезапно сверкнули свирепой ревностью. Она погрозила мне гребенкой.

   - Пусть попробует! - воскликнула она своим прежним грубым голосом. - Пусть притронется к вам, если посмеет!

   Декстер засмеялся при этой детской вспышке.

   - Довольно, Ариэль, - сказал он. - Я отпускаю на покой ваш ум. Вернитесь к своему прежнему состоянию и окончите свое дело.

   Она пассивно повиновалась. Осмысленное выражение в ее глазах и лице мало-помалу исчезло, она продолжала свою работу с той же безжизненной ловкостью, которая удивила меня вначале. Декстер был вполне доволен этой переменой.

   - Я полагаю, что мой маленький опыт заинтересовал вас, - сказал он. - Дремлющий ум моей родственницы подобен музыкальному инструменту. Я прикасаюсь к нему, и он отвечает на мое прикосновение. Она любит, чтобы я прикасался к ее уму. Ее высшее наслаждение - слушать сказки, и чем сильнее сказка волнует ее, тем больше она ей нравится. Я довожу ее до сильнейшей степени возбуждения. Это очень забавно. Вы должны когда-нибудь посмотреть на это. - Он устремил в зеркало последний взгляд. - А, вот теперь я в порядке, - сказал он довольным тоном. - Исчезни, Ариэль.

   Служанка вышла из комнаты с безмолвной покорностью выдрессированного животного. Когда она проходила мимо меня, я сказала ей: "Доброй ночи". Она взглянула на меня и не ответила. Мои слова не произвели на нее никакого впечатления. Только голос Декстера способен был пробуждать ее.

   - Валерия, - сказала моя свекровь. - Наш скромный хозяин ждет узнать ваше мнение о нем.

   Пока мое внимание было обращено на его родственницу, Мизериус Декстер повернулся лицом к нам. Описывая его как свидетеля в суде, я неумышленно основала мое описание на моем позднейшем знакомстве с ним. Я увидела теперь впервые его открытое умное лицо, его большие ясные голубые глаза, блестящие волнистые волосы светлого каштанового цвета, длинные нежные белые руки, стройную шею и грудь. Уродство, унижавшее и портившее мужественную красоту его головы и туловища, было скрыто пестрым покрывалом в восточном вкусе, накинутом на его кресло. Он был в темно-синем бархатном сюртуке, застегнутом на груди крупными малахитовыми пуговицами, в шелковых манжетах во вкусе прошлого столетия. Может быть, я была недостаточно проницательна, но я не заметила в нем теперь никаких признаков безумия, ничего отталкивающего. Единственный недостаток, который я увидела в его лице, были морщины, появлявшиеся у внешних углов его глаз, когда он смеялся, и в меньшей степени, когда он улыбался, - морщины, вовсе не гармонировавшие с его моложавой наружностью. Его рот, насколько я могла разглядеть его под усами и бородой, был мал и изящен, его нос, самой правильной греческой формы, был, может быть, слишком тонок в сравнении с полными щеками и с высоким, массивным лбом. Глядя на него (конечно, с точки зрения женщины, а не физиономиста), я могу только сказать, что это был замечательно красивый человек. Живописец охотно взял бы его моделью для Святого Иоанна, а молодая девушка, увидав его и не зная, что скрывалось под восточным покрывалом, сказала бы про себя: вот герой моих мечтаний.

   - Пугаю я вас теперь, миссис Валерия? - спросил он спокойно.

   - Нисколько, мистер Декстер.

   Его голубые глаза, большие, как глаза женщины, ясные, как глаза ребенка, остановились на мне с выражением какой-то странной борьбы чувств, что заинтересовало и смутило меня. То в них появлялось сомнение, беспокойное, тяжелое сомнение, то опять радостное одобрение, такое откровенное одобрение, что тщеславная женщина подумала бы, что победила его с первого взгляда.

   Потом внезапно им овладело новое чувство. Глаза его закрылись, голова опустилась на грудь, он поднял руки с жестом сожаления. Он бормотал что-то про себя, предавшись каким-то тайным и грустным воспоминаниям, которые удаляли его все более и более от действительности. Я прислушивалась к тому, что он говорил, и старалась угадать, что происходило в уме этого странного существа.

   - Лицо несравненно красивее, - расслышала я, - но не фигура. Разве можно быть стройнее ее? Грациозна, но далеко не так, как та. В чем же сходство, которое напомнило мне ее? В позе, может быть? В движениях? Бедный замученный ангел! Что за жизнь! И что за смерть, что за смерть?

   Не сравнивал ли он меня с жертвой отравления, с первой женой моего мужа? Если так, то покойная, очевидно, пользовалась его расположением. Это было ясно по грустному тону его голоса. Выиграю я или проиграю от сходства, которое он нашел во мне? Каков будет результат, если я открою свои подозрения и свои планы этому странному человеку? Я ждала с нетерпением, не скажет ли он еще что-нибудь о первой жене моего мужа. Нет. В нем произошла новая перемена. Он вздрогнул и начал осматриваться, как человек, внезапно пробужденный от глубокого сна.

   - Что я сделал? - спросил он. - Я, кажется, дал опять волю своему воображению. - Он содрогнулся и вздохнул. - О, этот гленингский дом! - пробормотал он грустно. - Неужели я никогда не буду в силах не думать о нем?

   К моему невыразимому огорчению, миссис Макаллан остановила его. В его воспоминаниях о сельском доме ее сына было, по-видимому, что-то, что оскорбило ее. Она прервала его резко и решительно.

   - Довольно, друг мой, довольно! - сказала она, - Вы, кажется, сами не знаете, что говорите.

   Его большие голубые глаза сверкнули свирепым негодованием. Одним поворотом руки он подкатил свое кресло к ней, схватил ее за руку и заставил ее нагнуться к нему так, чтоб он мог говорить с ней шепотом. Он был сильно взволнован, и шепот его был так громок, что достиг до меня.

   - Я сам не знаю, что говорю, - повторил он, - устремив пристальный взгляд не на нее, а на меня. - Вы близорукая старуха. Где ваши очки? Разве вы не видите в ней никакого сходства - в фигуре, а не в лице - с первой женой Юстаса?

   - Одно воображение, - возразила она. - Я не вижу никакого сходства.

   Он прервал ее с нетерпением.

   - Не так громко, - прошептал он. - Она услышит.

   - Я слышала вас обоих, - сказала я. - Вы можете говорить при мне не стесняясь, мистер Декстер. Я знаю, что мой муж был женат, прежде чем женился на мне, и знаю, как ужасно окончила жизнь его первая жена. Я прочла отчет о процессе.

   - Вы прочли описание жизни и смерти мученицы! - воскликнул Мизериус Декстер. Он подкатил свое кресло к моему стулу и наклонился ко мне с полными слез глазами. - Никто, кроме меня, не ценил ее по достоинству, - сказал он. - Никто, кроме меня!

   Миссис Макаллан отошла нетерпеливо на другую сторону комнаты.

   - Я готова ехать, Валерия, - сказала она. - Нельзя заставлять лошадей и слуг ждать так долго в этом мрачном месте.

   Но я была слишком заинтересована словами Декстера, чтобы расстаться с ним в эту минуту. Я сделала вид, что не слышала замечания миссис Макаллан, и, чтобы удержать Декстера возле себя, опустила как бы случайно руку на его кресло.

   - Вы доказали своим свидетельством в суде, как высоко вы ценили эту особу, - сказала я. - Я полагаю, мистер Декстер, что вы имеете свое собственное мнение о тайне ее смерти. Права я или нет?

   Он глядел на мою руку, лежавшую на ручке его кресла, но при моих последних словах он внезапно поднял глаза и устремил их на меня с выражением сердитого подозрения.

   - Почему вы полагаете, что я имею свое собственное мнение о тайне ее смерти? - спросил он строго.

   - Я узнала это из отчета. Судья выразил такое предположение. Я не имела намерения оскорбить вас, мистер Декстер.

   Лицо его тотчас же прояснилось, он улыбнулся и положил свою руку на мою. Дрожь пробежала у меня по телу при его прикосновении, и я быстро одернула руку.

   - Простите меня, если я перетолковал ваши слова в ложную сторону, - сказал он. - Да, я сознаюсь, что имею свои собственные идеи насчет смерти этой несчастной женщины. - Он замолчал и посмотрел на меня пристально. - Разве вы тоже имеете свои собственные идеи?

   Я была глубоко заинтересована. Я сгорала от нетерпения узнать больше. Чистосердечие с моей стороны могло вызвать его на откровенность. Я отвечала:

   - Да.

   - Идеи, которые вы сообщили кому-нибудь?

   - До сих пор еще ни одному живому существу.

   - Странно, - сказал он, не спуская с меня своего проницательного взгляда. - Какое вам может быть дело до умершей женщины, которой вы никогда не знали? Почему вы задали мне свой вопрос? Разве вы приехали ко мне с какой-нибудь целью?

   Я смело созналась в истине. Я сказала:

   - Да.

   - С целью, имеющей связь с первой женой Юстаса Макаллана?

   - Да.

   - С чем-нибудь, что случилось во время ее жизни?

   - Нет.

   - Связанное с ее смертью?

   - Да.

   Он внезапно всплеснул руками с жестом отчаяния, потом прижал их к голове, как будто почувствовал внезапную боль.

   - Я не могу выслушать вас сегодня, - сказал он. - Я отдал бы все в мире, чтобы выслушать вас, но я не смею. Я не в силах возвратиться к ужасу прошлого. Слышали вы меня, когда пришли сюда? У меня безграничное воображение. Я могу вообразить себя величайшим героем, какой когда-либо существовал. Я живу некоторое время жизнью человека, которым воображу себя. Если бы я стал сдерживать себя, когда воображение мое разыгрывается, я сошел бы с ума. Я даю себе волю. Припадок продолжается несколько часов и оставляет меня в упадке духа, с сильно расстроенными нервами. Если в такое время во мне возникнут какие-то тяжелые воспоминания, я способен впасть в истерику. Вы не должны видеть меня в истерике. Нет, миссис Валерия, я ни за что не соглашусь испугать вас. Не хотите ли приехать ко мне завтра днем? У меня есть пони и кабриолет. Ариэль умеет править. Она приедет к мамаше Макаллан и привезет вас сюда. Мы поговорим. Я сгораю от нетерпения выслушать вас. Завтра утром я буду готов принять вас. Довольно об этом. Я должен успокоиться. Музыка - лучшее наркотическое средство для встревоженного ума. Мою арфу, мою арфу!

   Он укатил на другую сторону комнаты. Моя свекровь подошла ко мне, чтобы поторопить меня.

   - Пойдемте, - сказала она с досадой. - Вы видели его, он показал себя сегодня во всей красе. Довольно, иначе он вас утомит. Пойдемте.

   Кресло возвратилось к нам медленно. Мизериус Декстер действовал только одной рукой. В другой он держал арфу, такую арфу, какие я до тех пор видела только на картинах. Она была так мала, что на ней можно было играть, держа ее на коленях. С такими арфами изображаются музы и легендарные барды.

   - Прощайте, Декстер, - сказала миссис Макаллан.

   Он повелительно поднял руку.

   - Подождите. Пусть она услышит мое пение. Он обратился ко мне. - Я не хочу быть обязанным другим поэзией и музыкой. Я сам сочиняю для себя и поэзию и музыку. Я импровизирую. Дайте мне подумать немного, я буду импровизировать для вас.

   Он закрыл глаза и задумался, тихо водя пальцами по струнам. Спустя несколько минут он поднял голову, взглянул на меня и заиграл прелюдию. Это была дикая, монотонная музыка, то напоминавшая медленный, плавный восточный танец, то строгие напевы старых армянских песен. Слова, последовавшие за прелюдией, были так же мало подчинены каким бы то ни было правилам, как и музыка. Одним из прекраснейших теноров, какие я когда-либо слышала, мой поэт воспел меня в следующих словах:

  

      Зачем она пришла?

   Я в ней утраченную вспомнил,

   Мне в ней умершая воскресла:

      Такой же стан,

      Такая же походка,

   Зачем она пришла?

   Судьба ли то?

      Не вместе ль суждено

   Прошедшего ошибки нам исправить?

         Не вместе ль суждено

      Нам тайну прошлого открыть?

   Соединить догадки, мысли, подозренья?

      Судьба ли то?

      Разгадка в будущем:

      Пусть ночь пройдет,

      Пусть день придет.

   Ее прочту я мысли,

   Она в мой ум заглянет.

      Разгадка в будущем.

  

   Голос его затихал, пальцы прикасались к струнам все слабее и слабее, по мере того как он подходил к концу песни. Утомленный ум потребовал успокоения. При последних словах глаза его закрылись, голова опустилась на спинку кресла. Он заснул с арфой в руках, как ребенок с новой игрушкой.

   Мы вышли из комнаты на цыпочках и оставили Мизериуса Декстера, поэта, композитора и сумасшедшего, погруженным в глубокий сон.

   В темной прихожей нас встретила полузаснувшая Ариэль. Не взглянув на нас, не сказав нам ни слова, она проводила нас по темному саду и заперла за нами калитку.

   - Доброй ночи, Ариэль, - крикнула я ей через забор. Я не услышала ничего, кроме тяжелых шагов, удалявшихся по направлению к дому, и стука запираемой двери.

   Лакей позаботился зажечь каретные фонари. Сняв один из них, он осветил наш путь по кирпичной пустыне и вывел нас благополучно на дорогу.

   - Что вы скажете теперь? - спросила меня моя свекровь, когда мы уселись в карету. - Вы видели Мизериуса Декстера. Довольны вы теперь? С тех пор как я его знаю, я никогда не видала его в таком безумном состоянии, как сегодня.

   - Не смею оспаривать ваше мнение о нем, - возразила я, - но что касается меня, я не убедилась, что он безумный.

   - Не убедились после всего, что он выделывал на своем кресле! - воскликнула миссис Макаллан. - Не убедились после его насмешек над его несчастной родственницей! Не убедились после песни, которую он пропел в честь вас и в заключение которой заснул! Валерия, Валерия, правы были наши предки, сказав, что никто так не слеп, как тот, кто не хочет видеть.

   - Извините меня, миссис Макаллан! Я видела все, о чем вы говорите, и все это очень удивило и смутило меня. Но теперь, когда я пришла в себя и могу думать спокойно, мне кажется, что этого человека нельзя назвать сумасшедшим в обыкновенном значении этого слова. Пожалуй, его странность состоит в том, что он выражает прямо, и, надо сознаться, довольно дико, чувства и мысли, которые бывают у всех нас, но которые мы скрываем как слабость. Я сама иногда воображаю себя каким-нибудь другим лицом, и, признаюсь, это доставляет мне некоторое удовольствие. Все дети, не лишенные воображения, любят представлять себя кем-нибудь другим - волшебницами, королевами, кем угодно. Мистер Декстер, как и дети, делает это открыто, и если это доказательство сумасшествия, то он, конечно, сумасшедший. Но я заметила, что, когда воображение его успокоилось, он стал считать себя опять самим собою, Мизериусом Декстером, и был далек от мысли, что он Наполеон или Шекспир. Кроме того, надо принять во внимание его уединенную, замкнутую жизнь. Мне кажется, что она была причиной чрезмерно развитого воображения и необычайного самомнения, которое выразилось в его насмешках над несчастной родственницей, в его странной песне. Боюсь, что это поколеблет ваше доброе мнение обо мне, но я должна сознаться, что он заинтересовал меня.

   - Не должна ли я заключить из этого, что вы намереваетесь отправиться к нему опять? - спросила миссис Макаллан.

   - Не знаю, что я буду думать об этом завтра утром, - ответила я, - но в настоящую минуту я расположена отправиться к нему опять. Пока вы стояли в другой части комнаты, я имела с ним разговор, убедивший меня, что он действительно может быть полезен мне.

   - В чем он может быть вам полезен?

   - В единственном деле, которое я имею в виду и которого вы, к сожалению, не одобряете.

   - И вы намерены довериться ему? Открыть свои мысли такому человеку?

   - Да. Я согласна, что такой поступок с моей стороны будет риском, но я должна рисковать. Я знаю, что я неосторожна, но в моем положении осторожность помешала бы мне достигнуть цели.

   Миссис Макаллан не возразила словами. Она открыла большой мешок на передней стороне кареты и достала из него коробку спичек и дорожную лампочку.

   - Вы вынуждаете меня показать вам, что думает ваш муж о вашей затее. Его последнее письмо из Испании со мной. Судите сами, бедное восторженное молодое создание, достоин ли мой сын безнадежных, бесполезных жертв, которые вы намереваетесь принести ради него. Зажгите лампу.

   Я повиновалась. С тех пор как она сказала мне об отъезде Юстаса в Испанию, я жаждала узнать еще хоть что-нибудь о муже, что подкрепило бы мою энергию. Я даже не знала, думал ли мой муж обо мне в своем добровольном изгнании. Надеяться, что он уже раскаивается в своем опрометчивом разрыве со мной, я еще не смела.

   Лампа была зажжена и повешена между двумя передними окнами. Миссис Макаллан достала письмо своего сына. Какое безрассудство может сравниться с безрассудством любви? Я должна была сделать большое усилие над собой, чтобы не поцеловать листок бумаги, к которому прикасалась дорогая мне рука.

   - Читайте, - сказала мне свекровь. - Начните со второй страницы и прочтите до конца. И, Бога ради, дитя мое, образумьтесь, пока не поздно.

   Я начала с указанного места и прочла следующее:

   "Я не могу решиться написать Валерии. Но не писать о ней - выше моих сил. Расскажите мне, как она себя чувствует, что она делает. Я думаю о ней непрерывно, и не проходит дня, чтобы я не оплакивал наш разрыв. Зачем, зачем не послушалась она меня? Зачем открыла она ужасную истину?

   Когда я видел ее в последний раз, она говорила, что прочтет отчет. Прочла она его? Мне кажется, я умер бы от стыда и горя, если бы встретился с ней лицом к лицу после того, как она узнала о позоре, вынесенном мной, о гнусном подозрении, выраженном мне публично. Вообразить, что эти чистые глаза устремлены на человека, который обвинялся и до сих пор не оправдан вполне в самом низком из убийств, - выше моих сил. Неужели она все еще верит в возможность доказать мою невиновность? О матушка, если она еще не отказалась от своих планов, употребите все усилия, чтобы заставить ее отказаться от них. Избавьте ее от унижений, от разочарований, от оскорблений, которым она может подвергнуть себя. Ради меня и ради нее, не оставьте неиспытанным ни одного средства, которое может помочь вам в достижении этой цели.

   Я не поручаю, я не смею поручить вам передать ей что-нибудь от меня. Когда увидитесь с ней, не говорите ничего, что могло бы напомнить ей обо мне. Напротив, помогите ей забыть обо мне поскорее. Единственное, чем я могу искупить хоть как-то мою вину перед ней, это сойти с ее жизненной дороги".

   Этими жалкими словами кончалось письмо. Я отдала его свекрови молча. Она тоже не расположена была говорить.

   - Если и это не обескуражило вас, то вы непоколебимы, - сказала она, медленно складывая письмо. - Не будем больше говорить об этом.

   Я не ответила, я плакала под вуалью. Моя будущность казалась мне такой безотрадной, мой несчастный муж был в таком упорном заблуждении! Единственным шансом на счастье для нас обоих, единственным утешением для меня было держаться моего намерения тверже, чем когда-либо. И письмо Юстаса только укрепило меня в этом решении. Муж не забыл меня, он оплакивал разрыв со мной. Этого было достаточно для меня. Если Ариэль приедет за мной завтра, я отправлюсь к Мизериусу Декстеру.

   Миссис Макаллан высадила меня у двери коттеджа Бенджамена. Я сказала ей при прощании - мой страх перед ней был настолько силен, что заставил меня отложить это до последней минуты, - что Мизериус Декстер обещал прислать экипаж за мной на следующий день в ее дом, и спросила, позволит ли она мне прийти к ней или предпочтет отослать экипаж к Бенджамену. В ответ я ожидала вспышки негодования, но моя свекровь, должно быть, действительно полюбила меня. Она ответила мне ласково:

   - Если, вопреки всему, вы решитесь ехать к Декстеру, я не допущу, по крайней мере, чтобы вы отправились к нему из моего дома. Но надеюсь, что вы не будете упорствовать, надеюсь, что вы образумитесь до завтра.

   Завтра настало. Немного раньше полудня прибыл кабриолет от мистера Декстера с письмом от миссис Макаллан. Она писала:

   "Я не имею права препятствовать вам в Ваших действиях. Исполняя Ваше желание, я посылаю к Вам кабриолет. Но я утешаю себя надеждой, что Вы не сядете в него. Хотела бы я убедить Вас, Валерия, как искренне я расположена к Вам. Я много думала о Вас в бессонные часы нынешней ночи, и Вы поймете, как тревожны были мои размышления, если я сознаюсь, что горько упрекаю себя, почему я не сделала всего, что следовало сделать, чтобы помешать Вашему браку. Хотя я и сама не знаю, что могла я сделать. Мой сын сознался мне, что сделал Вам предложение под чужим именем, но отказался сказать, под каким, отказался назвать Ваше имя и Ваш адрес. Мне следовало постараться узнать все это, вмешаться и открыть Вам истину, рискуя сделать своим врагом родного сына. Но я была убеждена, что исполнила свой долг, высказав, что не одобряю вашего брака и отказавшись присутствовать на свадьбе. Не слишком ли легко смотрела я на дело? Запоздалый вопрос. Но для чего тревожу я Вас своими старческими сомнениями и сожалениями? Дитя мое, если с Вами случится какая-нибудь неприятность, я буду считать себя повинной в этом. Это тревожное состояние духа и заставляет меня писать Вам. Не ездите к Декстеру! Меня всю ночь мучило опасение, что Ваша поездка к нему кончится дурно. Валерия, я уверена, что Вы пожалеете, если отправитесь к нему".

   Как ни прямы были эти предостережения, как ни заботливы были эти советы, они пропали даром.

   Доброта моей свекрови сильно тронула меня, однако нимало не поколебала моей решимости. Моим единственным стремлением было отправиться к Мизериусу Декстеру и выпытать у него его мысли о причине смерти миссис Макаллан. Я ответила моей свекрови письмом, в котором выражала ей искреннюю благодарность и раскаяние, потом вышла из дома, чтобы сесть в присланный за мной экипаж.

   Все праздные окрестные мальчишки собрались вокруг кабриолета и шумно обсуждали наружность Ариэли в ее мужской шляпе и мужском сюртуке. Пони беспокоился, на него действовал шум толпы. Его погонщица сидела с бичом в руке, величественно равнодушная к шуткам и насмешкам, которыми ее осыпали. Садясь в кабриолет, я пожелала ей доброго утра. Она ответила только: "Влезайте".

   Я решила совершить путь на далекую северную окраину города молча. Я знала уже, что пытаться завести разговор с моей спутницей было бесполезно. Не всегда, однако, можно полагаться на опыт. Проехав около получаса молча, Ариэль поразила меня внезапным вопросом.

   - Знаете вы, к чему мы подъезжаем? - спросила она, глядя прямо вперед между ушами пони.

   - Нет, я не знаю дороги, - отвечала я.

   - Мы подъезжаем к каналу.

   - Так что же?

   - Что же! Мне хочется вывалить вас в канал.

   Это грозное признание требовало объяснения. Я осмелилась спросить:

   - Почему вам хочется вывалить меня в канал?

   - Потому что я ненавижу вас, - было откровенным и хладнокровным ответом.

   - Что я сделала вам дурного?

   - А какое вам дело до хозяина?

   - Вы говорите о мистере Декстере?

   - Да.

   - Мне нужно поговорить с мистером Декстером.

   - Неправда! Вам хочется занять мое место, вам хочется чесать его волосы и помадить его бороду.

   Я начала понимать. Мысль, которую Мизериус Декстер шутя внушил ей накануне, медленно зрела в ее уме и спустя много часов, под раздражающим влиянием моего присутствия, нашла выход в словах.

   - Я не имею никакого желания касаться его волос и бороды, я предоставляю это вам.

   Она взглянула на меня. Ее толстое лицо горело, глаза расширились от непривычного для нее усилия выразить свои мысли словами и понять то, что говорили ей.

   - Повторите ваши слова и скажите их медленнее.

   Я повторила свой ответ и сказала его медленнее.

   - Клянитесь! - воскликнула она, горячась все больше и больше.

   Я, сохраняя серьезность (в отдалении виднелся канал), поклялась.

   - Довольны вы теперь? - спросила я.

   Ответа не последовало. Ее словесные ресурсы истощились. Она устремила опять взгляд вперед, тяжело перевела дух и не сказала мне больше ни слова во весь остальной путь. Мы проехали по берегу канала, и я осталась жива и невредима, проехали улицы, проехали обширные пустыри, которые при дневном свете казались еще пустыннее и безобразнее, чем в темноте, и наконец повернули в узкий переулок и остановились у незнакомых для меня ворот, не у тех, в которые мы входили накануне. Отперев ворота ключом, Ариэль ввела пони во двор старого дома Мизериуса Декстера. Пони отправился один в свою конюшню, таща за собой кабриолет. Я последовала за моей безмолвной спутницей, которая провела меня через темную закопченную кухню и через каменный коридор в заднюю часть той самой прихожей, в которой я была накануне. Тут Ариэль подняла к губам свисток, висевший на ее шее, издала несколько резких, дрожащих нот, которые были уже мне знакомы как сигнал между ней и ее хозяином, и неохотно пробурчала:

   - Ждите здесь, пока не услышите свистка, потом идите наверх.

   Вот как! Я должна была, как собака, покоряться свистку! Но я не успела ничего сказать. Ариэль повернулась ко мне своей неуклюжей спиной и исчезла через заднюю дверь.

   Подождав минуту или две и не слыша сигнала, я решила посмотреть картины, которые я заметила, но не могла разглядеть накануне. Надпись на карнизе под самым потолком, написанная несколькими красками, уведомила меня, что картины на стенах были произведениями всеобъемлющего гения Мизериуса Декстера. Поэт и композитор, он был также и живописцем. Картины на одной стене были названы изображением страстей, картины на противоположной стене - эпизодами из жизни Вечного Жида^[*]. Случайные зрители, как я например, предуведомлялись, что художник полагается исключительно на свое воображение. Природа противна ему.

  

   [*] - Вечный Жид, или Агасфер, - персонаж христианской легенды, вечный скиталец, которому отказано в покое могилы, наказанный за то, что отказал Иисусу Христу в кратком отдыхе во время его страдальческого пути на Голгофу.

  

   Я начала рассматривать картины, изображавшие страсти. Как ни была я несведуща в живописи, я поняла, что Мизериус Декстер знал еще меньше, чем я, об основных правилах этого искусства. Его картины были пачкотней в самом прямом значении этого слова. Необузданная страсть живописца к изображению ужасного была главной особенностью его произведений.

   Первая из картин, изображавших страсти, представляла Месть. На берегу пенящейся реки, под тенью гигантского дерева, лежало мертвое тело в фантастическом костюме. Разъяренный человек, также в фантастическом костюме, стоял над телом и, подняв меч к туманному небу, смотрел на кровь только что убитого им человека, струившуюся крупными красными каплями по широкому клинку его оружия. Следующая кар