Коллинз Уилки - Закон и женщина

тина, разделенная на несколько фрагментов, изображала Жестокость. На одном из них всадник варварски шпорил лошадь, на другом престарелый ученый вскрывал живую кошку, на третьем два язычника любовались на мучения двух святых. Один из святых жарился на железной решетке, с другого, висевшего вверх ногами на дереве и еще живого, сдирали кожу. Потеряв после этих образчиков всякую охоту рассматривать изображения страстей, я перешла к противоположной стене, чтобы познакомиться с приключениями Вечного Жида. Тут другая надпись дала мне знать, что живописец считал Летучего Голландца некем иным, как Вечным Жидом. Кистью Декстера были изображены морские приключения этого загадочного лица. Первая картина представляла гавань у скалистого берега. В гавани стоял корабль с кормчим на палубе. Море было бурным, небо покрыто тяжелыми тучами. При свете молний смутно виднелся в отдалении Корабль-Призрак, приближавшийся к берегу. Как ни плохо была написана эта картина, в ней были действительно признаки сильного воображения и даже поэтической фантазии. Следующая картина представляла Корабль-Призрак, остановившийся (к ужасу и удивлению кормчего) рядом с действительным кораблем. Жид высадился на берег. Лодка его стояла у пристани. Его свита, маленькие бледные люди в черных погребальных костюмах, сидели молча на скамьях лодки с веслами в длинных худых руках. Жид, также в черном, стоял на берегу, подняв с мольбой глаза и руки к бурному небу. Дикие земные и водяные твари - тигр, носорог, крокодил, морская змея, акула - окружали обреченного скитальца мистическим кругом. Сцена была освещена только слабым мерцающим светом факела карающего духа, парившего над Жидом на распростертых крыльях. Как ни странна была эта картина по концепции, я должна сознаться, что она произвела на меня сильное впечатление. Таинственная тишина в доме и мое странное положение имели также влияние на состояние моего духа. Когда я все еще смотрела на картину, раздался резкий свист. Нервы мои были так расстроены, что я вздрогнула и вскрикнула от испуга. В первый момент я готова была убежать. Мысль пойти одной к человеку, сотворившему эти страшные картины, привела меня в ужас. Я села на стул. Прошло несколько минут, прежде чем я начала успокаиваться и чувствовать себя опять самой собою. Свисток прозвучал вторично, в этот раз с заметным нетерпением. Я встала и поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Отступив теперь, я уронила бы себя в собственном мнении. Но сердце мое билось сильнее обыкновенного, когда я подходила к двери круглой комнаты. Должна признаться, что в эту минуту я живо сознавала неосторожность своего поступка.

   Над камином круглой комнаты висело зеркало. Как ни была я расстроена, я остановилась на минуту, чтобы взглянуть на свое лицо.

   Ковер, закрывавший дверь, был приподнят. Как ни тихо я шла, но собачий слух Мизериуса Декстера уловил шелест моего платья. Прекрасный теноровый голос, который я слышала накануне, прозвучал мягко:

   - Это вы, миссис Валерия? Не ждите там, входите.

   Я вошла в следующую комнату.

   Кресло на колесах подвинулось ко мне навстречу медленно и тихо. Мизериус Декстер медленно протянул мне руку. Голова его была задумчиво склонена на сторону, большие голубые глаза смотрели на меня жалобно. Ничто теперь не напоминало в нем беснующегося, кричащего существа, которое накануне было в одну минуту Наполеоном и Шекспиром. Мистер Декстер утром был кротким, задумчивым, грустным существом, походившим на вечернего Декстера только изысканной странностью костюма. Его верхнее платье в этот раз было розовое шелковое, покрывало, скрывавшее его уродство, было бледно-зеленое атласное, на его манжетах были надеты массивные золотые браслеты, скопированные со строго простых образцов, дошедших до нас от древних времен.

   - Как вы добры, что пришли развеселить и ободрить меня, - сказал он грустным тоном. - Я оделся для вас в мой лучший костюм. Не удивляйтесь. Прежде мужчины, как и женщины, всегда носили дорогие материи и яркие цвета. Сто лет тому назад джентльмен в розовой шелковой одежде был прилично одетым джентльменом. Пятнадцать столетий тому назад патриции классических времен носили точно такие браслеты, как мои. Я презираю грубое пренебрежение к красоте и низкую скупость, ограничивающие костюм современного джентльмена черным сукном, а украшения современного джентльмена перстнем. Я люблю казаться сияющим и красивым, в особенности когда сама красота приходит навестить меня. Вы не можете себе представить, как я рад вам. Нынешний день - один из моих грустных дней. Слезы выступают у меня на глазах, я вздыхаю и грущу о своей участи, я жажду сочувствия. Подумайте, что я такое? Я одинокое создание, жестоко обиженное природой. Как печально! Как ужасно! Мое любящее сердце бесполезно, мои необычайные таланты пропадают даром. Грустно. Пожалейте меня!

   Глаза его действительно наполнились слезами сожаления о себе самом. Он говорил со мной и смотрел на меня с капризной мольбой больного ребенка. Я решительно не знала, что мне делать, я никогда в жизни не была в таком затруднительном положении.

   - Пожалейте меня, пожалуйста, - повторил он. - Не будьте жестоки ко мне. Я прошу так мало. Милая миссис Валерия, скажите только, что вы жалеете меня.

   Я сказала, что жалею его, и при этих словах почувствовала, что покраснела.

   - Благодарю вас, - сказал Мизериус Декстер смиренно. - Ваши слова принесли мне облегчение. Сделайте немного больше. Поласкайте мою руку.

   Как ни старалась я владеть собой, но последняя просьба, выраженная совершенно серьезно, показалась мне до такой степени смешной, что я не могла не расхохотаться.

   Мизериус Декстер взглянул на меня с непритворным изумлением и этим насмешил меня еще больше. Не оскорбила ли я его? По-видимому, нет. Опомнившись от изумления, он опустил голову на спинку кресла с выражением человека, внимательно слушающего. Когда я кончила смеяться, он поднял голову, захлопал своими красивыми белыми руками и воскликнул все тем же детски-капризным тоном:

   - Посмейтесь еще! Милая миссис Валерия, у вас музыкальный смех, у меня музыкальный слух. Посмейтесь еще.

   Но я совсем не расположена была смеяться.

   - Мне стыдно за себя, мистер Декстер, - сказала я. - Простите меня, пожалуйста.

   Он не ответил. Я сомневаюсь, что он меня слышал. Он, по-видимому, уже поддался новому впечатлению. Он глядел пристально на мое платье (так мне казалось) и был занят какими-то важными размышлениями.

   - Миссис Валерия, - воскликнул он внезапно, - вам неудобно на этом стуле.

   - Мне очень удобно.

   - Извините меня, - возразил он. - В конце комнаты есть плетеный индийский стул, который будет гораздо удобнее для вас. Простите вы меня, если я попрошу вас принести его? У меня есть на это причина.

   Какую новую эксцентричность замышлял он? Я встала и принесла стул. Возвращаясь к Декстеру, я заметила, что он был занят по-прежнему рассматриванием, как мне казалось, моего платья. И, что еще страннее, мое платье почему-то, очевидно, заинтересовало и смутило его.

   Я поставила стул возле него и готова была сесть, когда он дал мне новое поручение.

   - Сделайте мне величайшее одолжение. В конце комнаты на стене висит экран, соответствующий стулу. Мы сидим близко от огня. Экран будет полезен вам. Простите меня, что я заставляю вас принести его. Я имею на это причину.

   Опять причина, и в этот раз он произнес это слово с особенным ударением. Любопытство сделало меня покорной рабой его капризов. Я принесла экран. Возвращаясь к нему, я заметила, что глаза его были устремлены на мое простое платье все с тем же странным выражением интереса и грусти.

   - Благодарю вас тысячу раз, - сказал он. - Вы уязвили мое сердце, сами того не подозревая. Но вместе с тем вы были невыразимо добры ко мне. Обещаете ли вы простить меня, если я скажу вам правду?

   Он хотел объясниться. Я никогда в жизни не давала обещания так охотно, как в этот раз.

   - Я был невежлив, заставив вас принести стул и экран. Боюсь, что причина, побудившая меня к этому, покажется вам странной. Заметили вы, что я следил за вами очень внимательно, может быть, даже слишком внимательно, когда вы ходили по комнате?

   - Да, - ответила я. - Мне показалось, что вы смотрели на мое платье.

   Он покачал головой с горьким вздохом.

   - Нет, не на платье. И не на лицо. Нет, милая миссис Валерия, я смотрел на вашу походку.

   На мою походку? Что хотел он сказать? Куда забрел его блуждающий ум?

   - Вы обладаете даром, редким между англичанками, - продолжал он. - Вы ходите хорошо. И она ходила хорошо. Я не мог преодолеть побуждения полюбоваться ею, глядя на вас. Я видел ее походку, ее простую, безыскусственную грацию, когда вы ходили по комнате. Вы воскресили ее, когда принесли стул и экран. Извините меня, что я беспокоил вас: идея была невинна, побуждение было священно. Вы огорчили и восхитили меня. Сердце мое обливается кровью и благодарит вас.

   Он замолчал на минуту, опустил голову на грудь, потом внезапно поднял ее опять.

   - Ведь вы говорили вчера о ней, не правда ли? - спросил он. - Что вы сказали? У меня беспорядочная память, я половину помню, половину забываю. Напомните мне, что вы сказали. Вы не сердитесь на меня?

   Я, может быть, рассердилась бы на другого человека, но не на него. Теперь, когда он добровольно заговорило первой жене Юстаса, я была слишком заинтересована, чтобы сердиться на него.

   - Мы говорили о смерти миссис Макаллан, и мы сказали друг другу...

   Он порывисто наклонился ко мне.

   - Помню, помню, - воскликнул он. - Я был удивлен и спросил вас, почему вас интересует тайна ее смерти. Скажите мне. Доверьтесь мне. Я горю нетерпением узнать это.

   - Тайна ее смерти даже вас не может интересовать так, как интересует меня. От раскрытия этой тайны зависит счастье всей моей жизни.

   - Боже милостивый! Что это значит? Подождите. Я начинаю волноваться. Этого не должно быть. Я должен сохранить ясность ума, а не должен увлекаться. Дело слишком серьезно. Подождите минуту.

   На ручке его кресла висела изящная корзинка. Он открыл ее и вынул неоконченную полоску вышивки со всеми необходимыми для шитья принадлежностями. Мы посмотрели друг на друга. Он заметил мое удивление.

   - Женщины, - сказал он, - благоразумно принимаются за шитье, когда хотят успокоиться и подумать на свободе. Почему мужчинам пренебречь этим успокоительным средством, сохраняющим твердость нервов и ясность ума? Я следую благоразумному примеру женщин. Позвольте мне успокоиться, миссис Валерия.

   Он серьезно расправил работу и начал вышивать с терпением и сосредоточенностью искусной швеи.

   - Теперь я готов слушать вас, - сказал он. - Вы будете говорить, я буду вышивать. Начинайте, пожалуйста.

   Я повиновалась.

   С таким человеком, как Мизериус Декстер, и с такой целью, какую я имела в виду, неполная откровенность была невозможна. Я должна была или доверить ему все свои интересы без всякой утайки, или совсем отказаться под каким-нибудь благовидным предлогом от разговора, для которого я приехала к нему. Между этими двумя крайними путями не было среднего. Я решилась и начала смелым и откровенным разъяснением собственного положения.

   - Вы почти ничего не знаете обо мне, мистер Декстер, - сказала я. - Вы, кажется, даже не подозреваете, что я и муж мой не живем больше вместе.

   - Нельзя ли не упоминать о вашем муже? - сказал он холодно, не поднимая глаз от вышивания, не прерывая работы.

   - Никак нельзя. Я не могу объясниться, не упоминая о муже.

   Он наклонил голову с покорным вздохом.

   - Итак, муж ваш и вы не живете больше вместе, - повторил он. - Значит ли это, что Юстас покинул вас?

   - Да, он покинул меня и уехал за границу.

   - Без необходимости?

   - Без всякой необходимости.

   - И не сказал, когда вернется к вам?

   - Если он не переменит своего решения, он никогда не вернется ко мне.

   Мой собеседник взглянул на меня с выражением внезапного интереса.

   - Так вот как серьезна ваша ссора, - сказал он. - По взаимному соглашению вы оба возвратили себе свободу, прекрасная миссис Валерия?

   Тон, которым он задал этот вопрос, не понравился мне. Взгляд, которым он смотрел на меня, напомнил мне, что я одна с ним и что он может воспользоваться этим. Я дала ему понять - более тоном, чем словами, - что он обязан был относиться ко мне почтительно.

   - Вы в полнейшем заблуждении, - сказала я. - Между нами нет никакой ссоры, даже никакого недоразумения. Наша разлука причиняет нам обоим сильное страдание, мистер Декстер.

   Он принял мой выговор с иронической покорностью.

   - Я весь внимание, - сказал он, принявшись опять за вышивание. - Продолжайте, пожалуйста, я не прерву вас больше.

   Я приняла его приглашение и рассказала ему всю правду о моем разрыве с мужем, стараясь представить поступок Юстаса с самой лучшей стороны. Мизериус Декстер опустил свою работу на колени и засмеялся тихим, злорадным смехом, возмутившим меня до глубины души.

   - Я не вижу в этом ничего смешного, - сказала я резко.

   Его прекрасные голубые глаза устремились на меня с невинным изумлением.

   - Вы не видите ничего смешного в таком проявлении человеческой глупости! - воскликнул он. Затем лицо его внезапно омрачилось и приняло какое-то странное, суровое выражение. - Я нахожу только одно объяснение тому, что вы относитесь к этому так серьезно. Вы привязаны к своему мужу, миссис Валерия.

   - Вы употребили слишком слабое выражение, мистер Декстер. Я люблю мужа.

   Мизериус Декстер погладил свою великолепную бороду и повторил презрительным тоном:

   - Вы любите мужа. А знаете вы, за что вы его любите?

   - Я люблю его потому, что не могу не любить его, - ответила я сердито.

   Он улыбнулся саркастически и принялся опять за свое вышивание.

   - Любопытное явление, - сказал он как бы про себя. - Первая жена Юстаса тоже любила его. Есть мужчины, которых любят женщины, и есть мужчины, на которых ни одна женщина не хочет обратить внимания. Это странное явление нельзя объяснить никакой видимой причиной. Один мужчина может быть так же хорош, как и другой, один мужчина так же любезен, так же умен. Но для первого женщины готовы пройти огонь и воду, а для второго не хотят даже повернуть голову, чтобы взглянуть на него. Почему? Женщины сами этого не знают, как созналась сейчас миссис Валерия. Не происходит ли это от какой-нибудь физической причины? Не обладает ли первый какой-нибудь магнетической силой, которой нет у второго? Я исследую это в свободное время.

   Удовольствовавшись на время таким решением вопроса, он обратился опять ко мне.

   - Я все еще в неведении насчет вас и ваших намерений, - сказал он. - Я все еще не понимаю, что побуждает вас исследовать страшную трагедию, совершившуюся в Гленинге. Умная миссис Валерия, возьмите меня за руку и выведите меня на свет. Ведь вы не сердитесь на меня, не правда ли? Помиримтесь, и я подарю вам эту красивую полоску, когда вышью ее. Вспомните, что я только несчастный, одинокий калека со странным складом ума. Простите меня, побалуйте меня, выведите меня на свет.

   Он говорил опять своим детским тоном, он улыбался опять своей невинной улыбкой, вызывавшей складки и морщины у внешних углов его глаз. Мне показалось, что я была слишком сурова с ним, и я решилась быть впредь снисходительнее.

   - Позвольте мне, мистер Декстер, вернуться на минуту к прежним временам в Гленинг. Вы, как и я, считаете Юстаса невиновным в преступлении, в котором его обвиняли. Я узнала это из вашего показания на суде.

   Он оставил свою работу и взглянул на меня с серьезным, строгим вниманием, придавшим его лицу совсем новое выражение.

   - Таково наше мнение, - продолжала я. - К несчастью, оно не было мнением присяжных. Их вердикт, как вы помните, был: "не доказано". Это значит, что они не решились высказать положительно и публично, что мой муж невиновен. Права я?

   Вместо ответа он внезапно бросил свою работу и придвинул свое кресло к моему так близко, как только было возможно.

   - Кто объяснил вам это? - спросил он.

   - Я узнала это из судебного отчета.

   До сих пор лицо его выражало напряженное внимание и ничего более. Теперь мне показалось, что оно впервые омрачилось возникающим подозрением.

   - Женщины не любят утруждать свой ум сухими юридическими вопросами, - сказал он. - Миссис Макаллан-вторая должна иметь очень важное побуждение для изучения законов.

   - Да, мистер Декстер, я имею очень важное побуждение. Мой муж, его мать и все его друзья, насколько мне известно, покорились шотландскому вердикту.

   - Дальше.

   - Я не согласна в этом отношении с моим мужем, с его матерью и с его друзьями. Я не хочу покориться шотландскому вердикту.

   Лишь только я произнесла эти слова, как мне пришлось усомниться, была ли я права, отвергая мысль о его безумии. Он внезапно вытянулся на своем кресле, положил руки на мои плечи и, приблизив свое лицо к моему, устремил на меня свирепый, испытующий взгляд.

   - Что вы хотите сказать? - крикнул он во всю мощь своего сильного, звучного голоса.

   Смертельный страх овладел мной, но я употребила все силы, чтобы скрыть это. Взглядом и словами я показала ему так твердо, как только могла, что его обращение со мной оскорбляло меня.

   - Снимите ваши руки, сэр, и отодвиньтесь на приличное расстояние, - сказала я.

   Он повиновался машинально. Он извинился машинально. Он был, по-видимому, занят исключительно моим признанием о том, что я не хочу покориться шотландскому вердикту, и старался объяснить смысл этих слов.

   - Простите меня, - сказал он. - Я смиренно прошу у вас прощения. Наш разговор волнует меня, страшит меня, сводит с ума. Если бы вы знали, как мне трудно владеть собой! Не обращайте внимания на меня. Не обижайтесь, не пугайтесь. Мне так стыдно, так больно, что я оскорбил вас. Накажите меня. Возьмите палку и прибейте меня. Привяжите меня к моему креслу. Позовите Ариэль, она сильна, как лошадь, и прикажите ей держать меня. Милая миссис Валерия, оскорбленная миссис Валерия, я готов вытерпеть какое угодно наказание, чтобы только услышать от вас, что значат ваши слова, что вы не хотите покориться шотландскому вердикту. - Он покорно отодвинул от меня свое кресло. - Достаточно ли далеко я от вас теперь? - спросил он с жалобным взглядом. - Вы все еще боитесь меня? Я спрячусь, если вы желаете. Я опущусь на подножку кресла.

   Он поднял зеленое покрывало и готов был исчезнуть, как кукла в театре марионеток. Я остановила его.

   - Не нужно, - сказала я. - Я принимаю ваше извинение. Когда я сказала, что не хочу покориться шотландскому вердикту, я имела в виду именно то, что выражают мои слова. Шотландский вердикт оставил пятно на репутации моего мужа. Он сознает это, никто не знает лучше меня, как горько он сознает это. Мучительное сознание своего унижения заставило его покинуть меня. Ему мало знать, что я считаю его невиновным. Он не вернется ко мне, он не поверит, что я считаю его достойным быть спутником и руководителем моей жизни, он не успокоится до тех пор, пока невиновность его не будет доказана присяжным и публике, которые до сих пор сомневаются в ней. Он, друзья его и адвокаты отчаялись в возможности найти доказательства его невиновности. Но я его жена, и никто не любит его так, как я его люблю. Я одна не теряю надежды, я одна отказываюсь покориться рассудку. Если Господь продлит мою жизнь, я посвящу ее единственной цели - доказать невиновность моего мужа. Вы его старый друг, я пришла просить вас помочь мне.

   Теперь, по-видимому, пришел мой черед испугать его. Румянец сошел с его лица, он тревожно провел рукой по лбу, как будто стараясь избавиться от какого-то страшного кошмара.

   - Не есть ли это один из моих снов? - сказал он слабым голосом. - Не видение ли вы ночное?

   - Я не более как одинокая женщина, которая утратила все, что любила и ценила, и старается вернуть свое счастье, - ответила я.

   Он начал опять придвигать свое кресло ко мне. Я подняла руку. Он тотчас же остановился. Прошла минута молчания. Мы смотрели друг на друга. Я заметила, что руки его дрожали, что лицо его становилось все бледнее и бледнее. Какие умершие и похороненные воспоминания воскресила я в нем со всем их прежним ужасом?

   Он первый прервал молчание.

   - Так это-то и есть причина, пробуждающая вас разъяснить тайну смерти покойной миссис Макаллан? - спросил он.

   - Да.

   - И вы полагаете, что я могу помочь вам?

   - Я рассчитываю на вашу помощь.

   Он медленно поднял свой длинный указательный палец.

   - Вы подозреваете кого-нибудь?

   Эти слова были произнесены тихим, угрожающим голосом, напоминавшим мне, что необходимо быть осторожной с этим человеком. Но, если бы я решилась воздержаться от дальнейших признаний, я должна была бы вместе с тем отказаться от надежды достичь цели, ради которой я уже вынесла столько неприятностей во время этого опасного свидания.

   - Вы подозреваете кого-нибудь? - повторил он.

   - Может быть.

   - Вы имеете доступ к этому лицу?

   - Нет еще.

   - Вы знаете, где оно находится?

   - Нет.

   Он устало опустил голову на спинку кресла и вздохнул долгим, прерывистым вздохом. Обманулся ли он в своих ожиданиях, или освободился от тяжелого опасения, или просто устал и нравственно и физически? Могла ли я понять его? Могла ли я ответить себе на эти вопросы?

   - Дайте мне отдохнуть минут пять, - сказал он слабым голосом, не поднимая головы. - Вы уже знаете, как всякий намек на прошлые события в Гленинге потрясает меня. Я готов буду слушать вас опять, если вы позволите мне побыть несколько минут одному. В соседней комнате есть книги. Извините меня, пожалуйста.

   Я тотчас же удалилась в круглую комнату. Он проводил меня в своем кресле до двери и затворил ее за мной.

   Несколько минут уединения были для меня таким же облегчением, как и для Мизериуса Декстера.

   Мучительные сомнения преследовали меня, пока я ходила взад и вперед то по круглой комнате, то по коридору. Было ясно, что я совершенно неумышленно растревожила в душе Мизериуса Декстера воспоминания о каких-то ужасных тайнах. Что это были за тайны? Как я ни ломала голову над этим, все мои предположения, как оказалось впоследствии, были далеки от истины. Я была проницательнее, когда пришла к заключению, что, каковы бы ни были тайны Декстера, он никогда не поверял их ни одному живому существу. Мое объяснение не привело бы его в такое волнение, какое я заметила, если бы он рассказал в суде или кому-нибудь их своих друзей все, что ему было известно о драме, совершившейся в спальне гленингского дома. Какая могущественная причина заставила его молчать? Хранил ли он тайну из сожаления к другим или из опасения неприятных последствий для себя? Могу ли я надеяться, что он сообщит мне то, что скрыл и от правосудия, и от друзей? Снабдит ли он меня из своего запаса сведений оружием, которое доставит мне победу в предстоящей мне борьбе? Я сознавала, что все шансы были против меня. Однако цель стоила попытки. С таким странным существом, как Мизериус Декстер, можно было рассчитывать на минутный каприз. Мои планы и намерения были так далеки от обычного круга женских мыслей и действий, что могли возбудить в нем симпатию. "Кто знает, - думала я, - не удастся ли мне захватить его врасплох и вызвать его на откровенность простым объявлением истины?"

   По прошествии некоторого времени дверь отворилась настежь и голос моего хозяина пригласил меня вернуться к нему.

   - Прошу вас войти, - сказал он. - Я теперь совершенно спокоен. Как чувствуете себя вы, милая миссис Валерия?

   Он смотрел и говорил со свободной приветливостью старого друга. За время моего отсутствия, как ни было оно кратковременно, в этом изменчивом человеке произошла новая перемена. Глаза его сияли добродушием, щеки горели под влиянием какого-то нового возбуждения. Даже в костюме его была перемена. На голове его был надет импровизированный колпак из белой бумаги, манжеты были засучены, зеленое покрывало покрыто чистым фартуком. Он встретил меня, кланяясь и улыбаясь, и показал мне на стул с грацией танцевального учителя, принимающего лорда.

   - Я собрался стряпать, - объявил он с обворожительным простодушием. - Нам обоим необходимо подкрепиться, прежде чем мы возвратимся к серьезной цели нашего свидания. Вы видите меня в моем поваренном костюме. Я большой формалист. Я без вас выпил немного вина. Выпейте и вы.

   С этими словами он наполнил стакан старого венецианского стекла ярко-красным вином.

   - Бургундское, - сказал он, - король вин. А этот сорт - король бургундского, кло-вужо. Пью за ваше здоровье и счастье.

   Он налил себе другой стакан и выпил его до дна. Я поняла теперь, отчего сверкали его глаза и горели щеки. Ради собственных интересов я не должна была сердить его. Я выпила немного вина и вполне согласилась с ним: вино было восхитительное.

   - Чего бы нам поесть? - спросил он. - Чего-нибудь достойного нашего кло-вужо. Ариэль мастерица жарить и варить говядину, но я не оскорблю ваш вкус стряпней Ариэли. Простая говядина! - воскликнул он с выражением деликатного отвращения. - Человек, который ест простую говядину, отличается немногим от людоеда или от мясника. Позвольте мне поискать чего-нибудь более достойного нас. Отправимтесь в кухню.

   Он поворотил свое кресло и учтивым движением руки пригласил меня сопровождать его.

   Я последовала за ним в конец комнаты к какому-то задернутому занавесу, которого прежде не замечала. За занавесом оказался альков, где стояла чистая маленькая газовая печь для стряпни. На полках и в шкафах, окружавших стены алькова, стояли тарелки, блюда, соусники и разные кухонные принадлежности, все миниатюрное, все безупречно чистое и блестящее.

   - Добро пожаловать в кухню, - сказал Мизериус Декстер. Он выдвинул из стены мраморную доску, заменявшую стол, и задумался, опустив голову на руку. - Нашел! - воскликнул он и, отворив один из шкафов, вынул из него бутылку.

   Вооружившись затем вилкой, он достал из бутылки несколько мелких черных предметов неправильной формы. Женщина, привыкшая к роскошному столу, конечно, узнала бы их с первого взгляда, но для меня, воспитанной в неприхотливом доме сельского священника, они были совершенной новостью. Видя, как мой хозяин вынимает из бутылки загадочные, непривлекательные предметы и кладет их на чистую салфетку, я не могла сдержать своего любопытства.

   - Что это такое, мистер Декстер? - решилась я спросить. - Неужели мы будем это есть?

   Он вздрогнул при этом неожиданном вопросе и взглянул на меня в сильнейшем изумлении.

   - Где же наш хваленый прогресс? - воскликнул он. - Где наша цивилизация? Вот образованная особа, не узнающая трюфелей!

   - Я слышала о трюфелях, но, признаюсь, до сих пор никогда не видела их, - ответила я скромно. - В доме моего дяди такая иностранная роскошь не употребляется.

   Мизериус Декстер бережно взял вилкой один из трюфелей и показал его мне.

   - Постарайтесь насладиться вполне одним из немногих первых ощущений, не влекущих за собой разочарования, - сказал он. - Посмотрите на этот трюфель, подумайте о нем. Вы съедите его, миссис Валерия, когда он будет сварен в бургундском.

   И он зажег газ с таким видом, как будто готовился осчастливить меня на всю жизнь.

   - Простите меня, если я буду безмолвен как рыба с той минуты как вооружусь вот этим, - сказал он, доставая из своей коллекции кухонных принадлежностей блестящую маленькую кастрюлю. - Кулинарное искусство требует сосредоточенного внимания. Вследствие этого женщины никогда не достигали и не достигнут в нем совершенства. Женщина вообще не способна сосредоточить внимание на известное время на одном каком-нибудь занятии. Ум ее неизбежно перейдет на что-нибудь другое, скажем для примера, на ее возлюбленного или на ее новую шляпку. Единственное препятствие, мешающее женщинам соперничать с мужчинами в различных общественных профессиях, заключается не в законах нашего века, как они полагают, а в них самих. Издайте какой угодно закон в их пользу, он не будет в состоянии пересилить влияние возлюбленного и новой шляпки. Некоторое время назад, например, я помог женщинам поступить на службу в здешнюю почтовую контору. На днях я взял на себя труд, тяжелый для меня труд, спуститься вниз и отправиться в контору, чтобы посмотреть, как они действуют там. Я захватил с собой письмо для отправки. Адрес был необычайно длинный. Одна из служащих женщин начала списывать его на квитанцию с таким деловым видом, что утешительно было смотреть на нее. Но не успела она дописать до половины, как в контору вошла маленькая девочка, сестра другой служащей женщины, и прошла за прилавок, чтобы повидаться с сестрой. Женщина, писавшая мне квитанцию, не выдержала. Карандаш ее опустился, глаза обратились на девочку с трогательной нежностью. "Вот и Люси, - сказала она. - Как поживаешь, Люси?" Затем она вспомнила о деле и принялась за списывание адреса, но, когда отдала мне квитанцию, я увидел, что важная строчка в адресе была пропущена в копии, пропущена благодаря Люси. Будь на месте этой женщины мужчина, он не заметил бы Люси, все его внимание было бы поглощено его занятием. Вот разница между умственной организацией мужчин и женщин, и этой разницы не уничтожит никакое законодательство до скончания мира. Но что за беда? Женщины несравненно выше мужчин в нравственных качествах, в качествах, составляющих украшение рода человеческого. Удовольствуйтесь этим, мои заблуждающиеся сестры, удовольствуйтесь этим.

   Бесполезно было бы оспаривать его мнение, если бы я и была расположена к этому. Он придвинул свое кресло к печке и сосредоточил все свое внимание на кастрюле.

   Я начала осматривать комнату.

   Та же ненасытная страсть к ужасам, которую я заметила в картинах внизу, проявлялась на каждом шагу и здесь. На одной стене висели фотографические снимки с различных проявлений сумасшествия. На противоположной стене стояли на полке гипсовые слепки с голов знаменитых убийц. В шкафу со стеклянной дверью висел женский скелет со следующей цинической надписью над черепом: "Вы видите основание, на котором строится красота". У противоположной стены в таком же шкафу с настежь отворенной дверью висело нечто, что я приняла сначала за сорочку из замши. Ощупав ее пальцами и заметив, что она гораздо мягче замши, я расправила складки и нашла приколотую к коже бумажку со следующими ужасными словами: "Кожа французского маркиза, содранная во время революции девяносто третьего года. Как можно говорить, что аристократия не годна ни на что? Она доставляет хорошую кожу".

   После этого последнего образчика редкостей моего хозяина я не продолжала моих исследований и села на стул в ожидании трюфелей.

   Несколько минут спустя голос поэта-живописца-композитора и повара пригласил меня вернуться в альков.

   Газ был погашен. Кастрюля исчезла. На мраморной доске появились две тарелки, две салфетки, два ломтя хлеба и блюдо, покрытое салфеткой, с двумя черными шариками на нем. Мизериус Декстер положил один из шариков на мою тарелку с улыбкой благосклонного интереса, а другой взял себе.

   - Соберитесь с духом, миссис Валерия, - сказал он. - Этот час составляет эпоху в вашей жизни. Ваш первый трюфель. Не притрагивайтесь к нему ножом. Действуйте одной вилкой. И - извините меня, пожалуйста, это очень важное условие - кушайте медленно.

   Я последовала его инструкциям и выразила восторг, которого, по правде сказать, вовсе не чувствовала. Новое для меня кушанье показалось мне далеко не стоящим чести, которую ему воздавали. Пока Мизериус Декстер наслаждался своими трюфелями, прихлебывая свое удивительное бургундское и воспевал хвалы себе как повару, я сходила с ума от нетерпения вернуться к цели моего посещения. В этом тревожном состоянии духа я наконец решилась возобновить прерванный разговор и начала самым неосторожным вопросом, какой только мог прийти мне в голову.

   - Мистер Декстер, не видали ли вы в последнее время миссис Болл?

   Довольство, выражавшееся на его лице, исчезло, как внезапно потушенный огонь. В его манерах и голосе появилось опять затаенное недоверие ко мне.

   - Разве вы знаете миссис Болл?

   - Я знаю ее только по отчету о процессе.

   Он не удовольствовался этим ответом.

   - Но вы, вероятно, имеете причину интересоваться ею, если спрашиваете о ней. Дружеский это интерес или враждебный?

   Как ни была я неосторожна, но я не решилась дать прямой ответ на этот прямой вопрос. Лицо его предостерегало меня.

   - Чтобы ответить вам, я должна вернуться к тяжелому для вас разговору о процессе, - сказала я.

   - Говорите, - отвечал он с одной из своих мрачных вспышек юмора. - Я предаю себя в ваши руки, я мученик на костре. Зажигайте огонь.

   - Я несведущая женщина и могу ошибаться, - начала я, - но в судопроизводстве по делу моего мужа есть часть, которая кажется мне весьма неудовлетворительной. Защита, по моему мнению, была основана на несомненной ошибке.

   - На несомненной ошибке! - повторил он. - Странное мнение, миссис Валерия, по меньшей мере странное.

   Он старался говорить шутливо, он взял стакан с вином, но я заметила, что слова мои произвели на него сильное впечатление и что рука его дрожала, когда он подносил стакан к губам.

   - Я не сомневаюсь, что первая жена Юстаса действительно просила его купить для нее мышьяк, - продолжала я. - Я не сомневаюсь, что она употребляла тайно мышьяк для улучшения цвета лица. Но что она умерла от излишней дозы мышьяка, принятой ею самой, этому я не верю.

   Он опустил стакан на стол такой нетвердой рукой, что пролил часть вина. Глаза его встретились с моими и тотчас же опустились.

   - Отчего же умерла она, по вашему мнению? - спросил он так тихо, что я едва расслышала.

   - От руки убийцы, - ответила я.

   Он сделал движение, как будто хотел соскочить с кресла, но, пораженный, по-видимому, внезапной слабостью, остался на своем месте и откинулся на спинку кресла.

   - Но, конечно, не от руки моего мужа, - поспешила я прибавить. - Вы знаете, что я вполне уверена в его невиновности.

   Я заметила, что он содрогнулся и что руки его сжали конвульсивно ручки кресла.

   - Кто же отравил ее? - спросил он.

   В эту критическую минуту мое мужество поколебалось.

   Я не решилась высказать ему прямо мое подозрение.

   - Разве вы не можете угадать?

   Он не ответил. Он, по-видимому, размышлял. Спустя минуту он внезапно приподнялся. Его слабость, очевидно, прошла. В глазах его появился прежний дикий блеск, на лице вспыхнул яркий румянец. Угадал ли он, почему меня интересовала миссис Болл? Да.

   - Отвечайте мне правду, - воскликнул он. - Не пытайтесь обмануть меня. Вы подозреваете женщину?

   - Женщину.

   - С какой буквы начинается ее имя? С одной из трех первых букв азбуки?

   - Да.

   - С Б.?

   - Да.

   - Болл?

   - Болл.

   Он всплеснул руками и разразился громким хохотом.

   - Наконец-то я дожил до того, что встретил существо, разделяющее мое мнение, - воскликнул он дико. - Жестокая миссис Валерия! Для чего вы мучили меня? Почему не сказали вы мне этого раньше?

   - Как! - воскликнула я, заразившись его волнением. - Разве вы согласны со мной? Разве вы тоже подозреваете миссис Болл?

   Он дал мне следующий достопамятный ответ.

   - Я не подозреваю, я вполне уверен, что миссис Макаллан умерла от рук миссис Болл.

   Я вскочила и молча устремила глаза на Декстера. Я была слишком взволнована, чтобы сказать что-нибудь.

   Самые смелые мои ожидания не могли приготовить меня к тому, что я услышала. Самое большее, на что я надеялась, было узнать, что он разделяет мое подозрение. Каково же мне было услышать твердо выраженную уверенность, что миссис Макаллан умерла от руки миссис Болл!

   - Сядьте, - сказал он. - Пугаться нечего. Здесь нас никто не услышит.

   Я села и постаралась овладеть собой.

   - Вы не говорили никому того, что сейчас сказали мне? - было первым вопросом, который я задала ему.

   - Никому. Никто, кроме меня, не подозревает ее.

   - Даже юристы?

   - Даже юристы. Против нее нет ни малейшей законной улики. Есть только нравственная уверенность.

   - Неужели вы не могли бы найти улику, если бы захотели?

   Он засмеялся.

   - Взгляните на меня, - сказал он. - Возможно ли для человека, привязанного к креслу, разыскивать улики? Кроме этого затруднения были и другие. Я не люблю высказываться без нужды, я человек осторожный, хотя вы, может быть, и не заметили этого. Но моя безграничная ненависть к миссис Болл не могла остаться тайной для нее. Если глаза выдают чувство, она должна была прочесть в моих глазах, что я жаждал увидеть ее в руках палача. Миссис Борджиа-Болл с начала до конца была настороже против меня. А она хитра, о, как она хитра! Я употреблю степени сравнения, чтобы дать вам хоть слабое понятие о ее хитрости. Я хитер в положительной степени, дьявол хитер в сравнительной степени, миссис Болл хитра в превосходной степени. Нет! Нет! Если она будет когда-нибудь обличена, то не мужчиной, а женщиной, женщиной, которую она не подозревает, женщиной, которая способна следить за ней с терпением голодной тигрицы.

   - Словом, такой женщиной, как я. Я готова попытаться.

   Глаза его засверкали, зубы злобно оскалились под усами, кулаки свирепо забарабанили по ручкам кресла.

   - Вы говорите серьезно? - спросил он.

   - Помогите мне, - ответила я. - Поделитесь со мной вашей нравственной уверенностью, как вы выразились, и вы увидите.

   - Хорошо. Расскажите мне сначала, как случилось, что вы, судя со стороны, заподозрили миссис Болл?

   Я представила ему все данные, почерпнутые из отчета, на которых было основано мое подозрение, и обратила его внимание в особенности на то, что миссис Болл, как показала под присягой сиделка, была неизвестно где в то самое время, когда миссис Макаллан осталась в комнате одна.

   - Вы правы, - воскликнул Мизериус Декстер. - Вы удивительная женщина! Что делала она в утро того дня, когда умерла миссис Макаллан? Где была она в темные часы предшествовавшей ночи? Я могу сказать вам, где она не была. Она не была в своей комнате.

   - Не была в своей комнате? - повторила я. - Вполне ли вы уверены в этом?

   - Я вполне уверен во всем, что говорю о миссис Болл. Помните же и слушайте. Это настоящая драма, а я имею особенную способность к драматическим рассказам. Судите сами. Я начинаю. Число - двадцатое октября. Сцена - коридор, называемый Коридором гостей в Гленинге. С одной стороны ряд окон, выходящих в сад, с другой - четыре спальни с четырьмя уборными. Первую спальню (со стороны лестницы) занимает миссис Болл, вторая стоит пустая, третья занята Мизериусом Декс