Коллинз Уилки - Закон и женщина

;  - Неужели вы понимаете значение этих слов?

   - Я припомнил подробности тех дней и легко объяснил их значение.

   - И можете объяснить их мне?

   - Конечно. Эти загадочные слова передают очень точно некоторые прошлые факты. Мне стоит только рассказать вам эти факты, и вы будете так же проницательны, как и я. Во время судопроизводства ваш муж удивил меня, потребовав, чтобы я отказал немедленно всем слугам в Гленинге. Он поручил мне отдать им жалованье за четверть года вперед, дать им наилучшие аттестаты, вполне ими заслуженные, и потребовать, чтобы час спустя после моего приказания никого из них не было в доме. Побудительной причиной этого странного поступка было почти то же самое, что руководило его поступками в отношении вас. "Если я когда-нибудь вернусь в Гленинг, - сказал он мне, - у меня не хватит духу взглянуть в лицо моим честным слугам после того, как меня судили по обвинению в убийстве". Что я ни говорил ему, ничто не поколебало его решения. Я отпустил слуг. Час спустя после моего приказания они ушли, оставив всю дневную работу неоконченной. Единственными людьми, оставшимися в усадьбе, были сторож, его жена и дочь, жившие на краю парка. В последний день судопроизводства я поручил дочери прибрать комнаты. Она была хорошая девушка, но она никогда не служила горничной и ей не могло прийти в голову наложить дров в камины спальных комнат и наполнить спичечницы спичками. Слова Декстера описывают состояние его комнаты, когда он вернулся в Гленинг с подсудимым и его матерью. Естественно, не найдя возможности сжечь таинственное письмо, он разорвал его и бросил клочки в пустой камин или в корзинку с ненужными бумагами. Во всяком случае, ему нельзя было долго думать над этим. Все в этот день делалось поспешно. Подсудимый, его мать и с ними Декстер уехали в Англию в этот же вечер. Я сам запер дом и отдал ключи сторожу. Условлено было, что сторож возьмет на свое попечение приемные комнаты, а его жена и дочь - спальни. Получив ваше письмо, я тотчас же отправился в Гленинг, чтобы расспросить старуху насчет комнат вообще и спальни Декстера в особенности. Старуха припомнила, что в то время, когда хозяин уехал и дом был заперт, она слегла в постель от боли в пояснице и не выходила из сторожки около недели, если не больше. Все, что было сделано в это время для уборки спальных комнат, было сделано ее дочерью. Она и только она может сказать, куда девался сор, оказавшийся в комнате Декстера. Теперь в этой комнате, как я убедился собственными глазами, нет ни клочка разорванной бумаги. Где нашла девушка клочки таинственного письма и что она сделала с ними - вот вопросы, за разъяснением которых нам придется обратиться в Америку, по той простой причине, что дочь сторожа год тому назад вышла замуж и переселилась с мужем в Нью-Йорк. Я не хочу обольщать вас обманчивыми надеждами, я не хочу вводить вас в рискованные издержки. Я должен напомнить вам, что если даже дочь сторожа может сказать, что она сделала с сором, который нашла в комнате Декстера, мы едва ли можем надеяться найти по истечении такого долгого времени хоть клочок таинственного письма. Не спешите с решением. У меня есть дело в Сити, и я хочу дать вам целый день на размышление.

   - Пошлите кого-нибудь в Нью-Йорк с первым же пароходом. Вот мое решение, мистер Плеймор, - ответила я.

   Он покачал головой со строгим укором. В мое первое свидание с ним у нас не было речи о деньгах, и я знакомилась теперь впервые с шотландской стороной характера мистера Плеймора.

   - Как! - возразил он, пораженный и сконфуженный. - Но ведь вы не знаете, чего это будет стоить вам. Подождите решать, пока я не определю вам сумму издержек в английских и в американских деньгах.

   - Я не могу ждать! Мне нужны новые сведения.

   Он не обратил внимания на мое замечание, он продолжал непоколебимо свои расчеты.

   - Посланный отправится во втором классе и возьмет билет туда и обратно, - говорил он. - Хорошо. За эту плату он будет иметь и стол. К счастью, он член общества трезвости и потому не будет тратить ваши деньги на вино. В Нью-Йорке он отправится в дешевую немецкую гостиницу, где, как я знаю из достоверных источников, он будет иметь удовлетворительное помещение и содержание за...

   К этому времени мое терпение истощилось. Я вынула из ящика стола чековую книжку, написала на чеке свое имя и подала его мистеру Плеймору.

   - Напишите тут нужную сумму, - сказала я, - и, ради всего святого, вернемся к запискам Бенджамева.

   Мистер Плеймор откинулся на спинку кресла и поднял руки и глаза к потолку. Это торжественное обращение к невидимым силам арифметики и денег не произвело на меня никакого впечатления. Я настойчиво потребовала новых объяснений.

   - Скажите мне, - продолжала я, взяв записки Бенджамена, - что значат вот эти слова Декстера: "Номер девятый, Кальдершо, спросить Данди. Вы не увидите дневника. Я шепну вам по секрету: дневник приведет его на виселицу". Как мог узнать Декстер содержание дневника моего мужа? И что значит "номер девятый, Кальдершо, спросить Данди"? Опять факты?

   - Опять факты, - ответил мистер Плеймор, - перепутанные факты, но все же факты. Кальдершо - это один из самых подозрительных кварталов в Эдинбурге. Один из моих клерков, исполняющий обыкновенно мои конфиденциальные поручения, взялся узнать, что за человек Данди, в номере девятом. Дело было щекотливое и трудное, и мой клерк хорошо сделал, взяв с собой человека, известного в Кальдершо. Номер девятый оказался лавчонкой старого железа и тряпья. Кроме того, Данди, как ходят слухи, промышляет укрывательством краденых вещей. Благодаря влиянию его спутника и банкового билета, который будет причислен к сумме американских издержек, моему клерку удалось выпытать кое-что у Данди. Я передам вам сущность его рассказа, не обременяя вас излишними подробностями. Недели за две до смерти покойной миссис Макаллан Данди сделал два ключа по образцу двух восковых слепков, присланных ему каким-то неизвестным заказчиком. Таинственность, соблюдаемая агентом этого заказчика, возбудила подозрительность Данди, и, прежде чем отдать ключи, он выследил этого человека и узнал, что ключи были заказаны Мизериусом Декстером. Подождите, я еще не кончил. Прибавьте к этому открытию знакомство Декстера с содержанием дневника вашего мужа, и вы придете к заключению, что восковые слепки, присланные Данди, были слепками с ключей от дневника и от стола, где лежала книга. У меня есть свои предположения насчет открытий, которые ожидают нас, если мы поведем это дело как следует, но теперь не время говорить об этом. Я повторяю вам опять, что Декстер виновен так или иначе в смерти покойной миссис Макаллан, и мне кажется, что вы теперь на прямом пути к открытию, в чем состоит его вина. Мало этого, я скажу теперь, чего не решался сказать прежде. Я считаю долгом относительно правосудия и относительно вашего мужа сделать все возможное, чтобы открыть истину. Что же касается предстоящих трудностей, мне кажется, что вы не должны смущаться ими. Трудности преодолеваются, когда к ним приступают с соединенными силами терпения, решимости и экономии.

   Мой достойный советник сделал сильное ударение на последнем слове и, помня о ходе времени и об ожидавших его делах, встал, чтобы проститься со мной.

   - Еще одно слово, - сказала я, когда он протянул мне руку. - Не могли бы вы побывать у Мизериуса Декстера? Судя по тому, что я слышала от садовника, его браг уже приехал. Мне бы хотелось получить последние известия о Декстере, и получить их от вас.

   - Посещение Декстера входило в план моей поездки в Лондон, - ответил мистер Плеймор. - Не подумайте, что я имею надежду на его выздоровление. Я хочу только удостовериться, может ли и хочет ли брат его взять его на свое попечение. Для нас с вами, миссис Макаллан, он уже сказал свои последние слова, нам нечего больше ожидать от него.

   Мистер Плеймор отворил дверь, остановился, подумал и вернулся ко мне.

   - Что касается посылки агента в Америку, я намерен иметь честь представить вам краткую смету...

   - Мистер Плеймор!

   - Краткую письменную смету расходов, сопряженных с этим предприятием. Вы посмотрите ее внимательно, и если найдете возможным сократить расходы, то сделаете на ней свои замечания. Затем, если смета будет одобрена вами, вы напишете на вашем чеке нужную сумму словами и цифрами. Нет, сударыня, моя совесть не позволяет мне носить с собой такой опасный документ, как пустой чек. Этот небольшой клочок бумаги есть нарушение основных правил осторожности и экономии и прямое противоречие принципам, которыми я руководствовался всю свою жизнь. Я не могу поступить вопреки своим принципам. Прощайте, миссис Макаллан, прощайте.

   Он положил мой чек на стол с низким поклоном и вышел из комнаты. Можно ли удивляться после этого, что шотландцы так преуспевают в жизни?

   В тот же день вечером клерк мистера Плеймора доставил мне смету.

   Это был в высшей степени характерный документ. Издержки нашего агента были рассчитаны с добросовестной аккуратностью не только до шиллингов, но даже до пенсов, инструкции, данные ему на этот счет, были так подробны и мелочны, что его жизнь в Америке должна была быть мучением для него. Из сожаления к нему я решилась увеличить немного сумму, назначенную мистером Плеймором. Напрасная попытка. Мне следовало лучше знать человека, с которым я имела дело. К следующему письму, уведомившему меня, что наш посланный отправился в путь, мистер Плеймор приложил формальную расписку в получении денег и весь излишек до последнего фартинга.

   К смете было прибавлено несколько спешных строк, в которых мистер Плеймор рассказал мне о своем посещении Мизериуса Декстера.

   У больного не было никакой перемены ни к лучшему, ни к худшему. Брат мистера Декстера приехал и привез с собой доктора, специалиста по душевным болезням. Доктор отказался высказать какое-нибудь положительное мнение о состоянии своего нового клиента без тщательного и продолжительного изучения всех симптомов болезни. Вследствие этого решено было перевезти Мизериуса Декстера в приют для умалишенных, содержавшийся этим доктором. Единственное затруднение, которое еще предстояло устранить, касалось дальнейшей участи бедной Ариэль, этого преданного создания, не отходившего от своего господина ни днем, ни ночью с тех пор, как случилась катастрофа. Нельзя было, конечно, ожидать, что доктор примет ее в свой приют бесплатно, а брат Декстера сообщил, что, к сожалению, средства его не позволяют ему платить за нее. Насильственное удаление от единственного существа, которое она любила, и заключение в сумасшедший дом - такова была перспектива, ожидавшая ее, если никто не примет в ней участия.

   Великодушный мистер Плеймор, подчинив правила экономии требованиям человеколюбия, предложил устроить частную подписку и сам украсил подписной лист щедрым пожертвованием.

   Прочитав письмо мистера Плеймора, я тотчас же написала брату Декстера, предлагая в ожидании результатов подписки взять на себя содержание Ариэли с тем условием, чтобы она сопровождала своего господина, когда его повезут в дом умалишенных. Мое предложение и условия были охотно приняты. Но когда я попросила, чтобы ей и впредь было позволено ухаживать за ее господином, как она ухаживала за ним до сих пор, мне было отказано. Правила заведения воспрещали это. Однако с помощью настойчивости и убеждений мне удалось добиться значительной уступки. Ариэль позволено было проводить известные часы дня и с известными условиями в комнате ее хозяина и сопровождать его во время его прогулок в кресле по саду. К чести человечества, я должна прибавить, что мое обязательство не ввело меня в большие издержки. Наш подписной лист, порученный Бенджамену, привлек многих. Не только друзья его, но и люди совершенно посторонние, выслушав печальную историю Ариэли, охотно открывали свои кошельки.

   На другой день после свидания с мистером Плеймором я получила письмо от моей свекрови из Испании. Описать, что я почувствовала, когда сломала печать и прочла первые строки, решительно невозможно. Пусть на этот раз вместо меня говорит миссис Макаллан.

   Она писала:

   "Моя милая Валерия! Спешу поделиться с Вами радостью. Юстас оправдал мое доверие. Вернувшись в Англию, он вернется к Вам, если Вы ему это позволите. Уверяю Вас, что это решение он принял самостоятельно, не под моим влиянием.

   Едва он пришел в себя и узнал от меня, что Вы ухаживали за ним во время его болезни, он сказал: "Как только я окажусь в Англии, я пойду к Валерии. Как Вы думаете, простит она меня?" Теперь ответ за Вами. Если Вы любите нас, отвечайте с первой почтой.

   Я решила не отправлять сразу это письмо. Я хочу дать ему подумать. Если время изменит его решение, я скажу Вам об этом прямо.

   Прошло три дня - и все без изменений. Он живет одним чувством - желанием увидеть Вас.

   Но я должна предупредить Вас. Ни время, ни перенесенные страдания не изменили его отвращения к Вашему намерению расследовать обстоятельства смерти его первой жены. Он знать не хочет о том, что это делается ради его интересов.

   "Отказалась ли она от этого намерения? Вы уверены в этом?" - вот вопросы, которые он задает беспрестанно. Я отвечаю ему так, чтобы успокоить его. Я говорю, что в силу обстоятельств Вам пришлось отказаться от своего намерения. Что препятствия, которые встретились Вам, оказались непреодолимыми.

   Таково и действительно мое мнение - я высказывала его Вам и с тех пор я не слышала от Вас ничего такого, что могло бы заставить меня думать иначе. Если я права, Вам стоит только сказать это в Вашем письме, и все пойдет хорошо. Если же Вы все еще не отказались от своих безнадежных планов, приготовьтесь к последствиям Вашего упрямства. Если Вы пойдете против убеждений Юстаса, Вы лишите себя его благодарности, его раскаяния, его любви и, как мне кажется, никогда его больше не увидите.

   Я выражаюсь сильно, моя милая, но я делаю это для Вашей же пользы. Когда будете писать мне, напишите несколько строк и Юстасу.

   Что касается дня нашего отъезда, я еще не могу назначить его. Юстас поправляется очень медленно, доктор еще не позволяет ему вставать с постели. Когда же мы наконец пустимся в путь, мы должны будем ехать не спеша, так что пройдет по крайней мере шесть недель, прежде чем мы увидим милую старую Англию.

   Любящая вас Катарина Макаллан".

   Я спрятала письмо и попробовала успокоиться и овладеть собой. Чтобы понять вполне мое положение, необходимо вспомнить одно обстоятельство. Человек, которому поручено было навести справки о таинственном письме, переплывал в это время Атлантический океан на пути в Нью-Йорк.

   Как я должна была поступить?

   Я колебалась. Как ни предосудительно покажется это некоторым людям, но я сознаюсь, что я колебалась. Спешить с решением не было надобности. Передо мной был еще целый день.

   Я вышла на одинокую прогулку и обдумала все. Я вернулась домой, села у камина и снова обдумала все. Оскорбить и отвергнуть моего милого, когда он возвращался ко мне добровольно и с раскаянием - этого не сделала бы ни одна женщина в моем положении. С другой стороны, могла ли я отказаться от моего великого предприятия, когда даже благоразумный, осторожный мистер Плеймор возымел такую надежду на успех, что решился предложить мне свою помощь. На какую из этих двух жертв должна я была решиться? Вспомните о собственных слабостях и будьте снисходительны ко мне. Я не решилась ни на ту, ни на другую. Два врага человечества, лицемерие и обман, взяли меня ласково за руку и прошептали мне самым убедительным тоном: "Не принимай на себя никакого обязательства. Отвечай настолько откровенно, чтобы только успокоить свекровь и мужа. Впереди еще много времени. Подожди. Может быть, время окажет тебе услугу и выведет тебя из затруднения".

   Коварный совет, однако я приняла его, я, воспитанная так, что я должна была бы отвергнуть его. Вы, читающие эти строки, вы, конечно, отвергнули бы его. Что делать! Я буду хоть настолько добродетельна, чтобы сознаться в своих проступках. В письме к свекрови я написала, что Мизериус Декстер отправлен в дом умалишенных, и предоставила ей вывести из этого факта какое угодно заключение. Мужу я также сказала только половину правды. Я сказала, что прощаю его всем сердцем и что если он вернется ко мне, то я приму его с отверстыми объятиями, и это была истинная правда. Что же касается остального, я могу сказать вместе с Гамлетом: "Остальное - молчание".

   Отправив мои недостойные письма, я впала в тревожное, тоскливое расположение духа и почувствовала необходимость в перемене образа жизни. Известия из Нью-Йорка нельзя было ждать раньше, чем через восемь или девять дней. Я простилась на время с моим милым Бенджаменом и отправилась на север, к моему дяде Старкуэзеру. Поездка в Испанию к больному мужу помирила меня с моими почтенными родственниками: мы обменялись дружескими письмами, и я обещала приехать погостить к ним, как только найду возможным покинуть Лондон.

   Время, проведенное в моем прежнем доме, было спокойным и сравнительно счастливым временем. Я побывала опять на берегу реки, где встретилась впервые с Юстасом, побывала на лугу и в саду, где мы сходились тайно, чтобы поговорить о наших неприятностях, и так часто забывали их в поцелуе. Как печальна была наша жизнь с тех пор! И как сомнительно было будущее!

   Обстановка, в которой я жила теперь, произвела успокоительное действие на мое сердце, облагораживающее действие на мой ум. Я начала упрекать себя за то, что мое письмо к мужу было не вполне откровенно. Почему я колебалась, не решаясь расстаться с моими надеждами? Он, бедный, не колебался, его первой мыслью была мысль о жене...

   Спустя две недели после моего приезда в дом дяди я получила от мистера Плеймора известие, невыразимо огорчившее и разочаровавшее меня. Наш посланный уведомлял нас телеграммой, что дочь сторожа и ее муж уехали из Нью-Йорка и что ему не удалось пока узнать, куда они переселились.

   Нечего было делать. Оставалось только вооружиться терпением и ждать. По совету мистера Плеймора я осталась на севере, чтобы быть вблизи от него на случай, если мне понадобится посоветоваться с ним лично. Прошло еще три недели тяжелого ожидания, прежде чем я получила новое письмо от него. На этот раз нельзя было сказать, хорошо или дурно было известие, но, хорошее или дурное, оно было в высшей степени неожиданным. Даже мистер Плеймор был поражен. Вот загадочная телеграмма (столь краткая вследствие экономических расчетов, конечно), которую прислал нам наш агент из Америки:

   "Раскопайте мусорную кучу в Гленинге".

   Письмо, в котором мистер Плеймор сообщил мне о странной телеграмме нашего агента, не выражало того обнадеживающего взгляда ка наше положение, каким он ободрил меня в доме Бенджамена. Он писал:

   "Телеграмма не может иметь другого значения, кроме того, что разорванное письмо было выброшено вместе с другим сором и золой в мусорную кучу. В продолжение трех лет весь сор, выметавшийся из дома, и зола из каминов, топившихся в библиотеке и в картинной галерее почти круглый год, выбрасывались в ту же кучу и зарывали драгоценные клочки все глубже и глубже. Если даже мы найдем их, можно ли рассчитывать, что они сохранились настолько, что можно будет прочесть написанное на них? Отвечайте мне, если возможно, с первой же почтой, какого Вы мнения об этом. Если бы Вы приехали посоветоваться со мной лично, мы выиграли бы время, которое может быть очень дорого. Вы теперь недалеко от Эдинбурга. Подумайте об этом".

   Я много думала об этом. Единственное затруднение, которое останавливало меня, касалось моего мужа.

   Отъезд матери и сына откладывался по совету доктора так долго, что они были еще только в Бордо, когда я дня три или четыре тому назад получила последнее известие от миссис Макаллан. Приняв во внимание время отдыха в Бордо и неторопливость, с которой они должны были продолжать свое путешествие, я все же должна была ожидать, что они возвратятся в Англию раньше, чем мистер Плеймор получит письмо от нашего агента. Буду ли я иметь возможность съездить к юристу в Эдинбург после того, как встречусь с мужем в Лондоне, - весьма сомнительно. Я решилась откровенно написать мистеру Плеймору, что я не могу больше располагать своими действиями, и попросила его адресовать свое следующее письмо в дом Бенджамена.

   К этому ответу я прибавила несколько своих соображений по поводу разорванного письма.

   В последние годы жизни моего отца я путешествовала с ним по Италии и видела в Неаполитанском музее удивительные памятники прошлого, открытые между развалинами Помпеи. Желая поощрить мистера Плеймора, я напомнила ему, что вулканическая зола, под которой был погребен город, сохранила от порчи в течение шестнадцати столетий такие непрочные предметы, как живопись на стенах, носильное платье, солому, в которой была упакована посуда и (что всего замечательнее для нас) лист старинной бумаги, прикрепленный к вулканической золе, упавшей на него. Если такие предметы сохранились в целости в течение шестнадцати столетий под большой массой пыли и золы, почему нам не надеяться найти в целости наше письмо, пролежавшее под небольшой массой тех же веществ только три или четыре года? Приняв за несомненное, что клочки письма отыщутся (что было еще весьма сомнительно), я выразила твердую уверенность, что написанное на них окажется хотя и полинявшим, но все же удобочитаемым. Позднейшие постепенные наслоения пыли и золы не только не были вредны, как, по-видимому, полагал мистер Плеймор, но были, напротив, полезны, потому что предохраняли бумаги от дождя и сырости. Этими скромными намеками я заключила свое письмо. Благодаря сведениям, приобретенным на континенте, я была в состоянии поправить ошибку моего ученого советника.

   Прошел еще день. О путниках не было никакого известия. Я начала беспокоиться. Я уложила свои вещи и решила ехать в Лондон на другой день утром, если до тех пор не получу никаких известий о перемене в путевых планах миссис Макаллан.

   На следующее утро почта принесла мне письмо от моей свекрови. Это письмо определило мой дальнейший образ действий и прибавило новый достопамятный день к моему личному календарю.

   На пути из Бордо в Париж моего мужа постигло новое несчастье. Дорожная усталость и волнение в ожидании свидания со мной сломили его слабые силы. Доехав с трудом до Парижа, он снова слег в постель. В этот раз доктора не опасались за его жизнь, но предписывали ему продолжительный отдых и полнейшее спокойствие.

   "Вы одна можете утешить и подкрепить Юстаса в этом новом бедствии, Валерия, - писала мне миссис Макаллан. - Не думайте, что он осуждает или когда-нибудь осуждал Вас за то, что вы покинула его в Испании. "Я сам покинул ее, и она вправе ожидать, чтобы я вернулся к ней первый", - сказал он мне, когда мы впервые заговорили об этом. Таково его мнение, друг мой, и он сделал все что мог, чтобы исполнить то, что он считает своим долгом. Теперь же, когда он слег в постель, он принужден просить Вас принять его намерение за исполнение и приехать к нему самой. Мне кажется, что я знаю Вас достаточно, дитя мое, чтобы не сомневаться, что Вы исполните его просьбу. Я считаю только нужным предостеречь Вас, чтобы Вы избегали всяких разговоров не только о процессе (это Вы и сами знаете), но даже о Гленинге. Вы поймете, как сильна его болезненная раздражительность, когда я скажу Вам, что я не решилась бы пригласить Вас приехать к нему, если бы не знала из Вашего письма, что Вы не видитесь больше с Декстером. Поверите ли! Его отвращение ко всему, что напоминает о наших прошлых испытаниях, все еще так сильно, что он просит моего согласия на продажу Гленинга".

   Так писала мне моя свекровь, но, не полагаясь, вероятно, на силу собственных убеждений, она вложила в свое письмо небольшой лоскуток бумаги с двумя строчками, написанными слабой, дрожащей рукой моего бедного Юстаса. Он писал:

   "Я слишком слаб, чтобы ехать дальше, Валерия. Не простишь ли ты меня и не приедешь ли ты ко мне сама?"

   Дальше было еще несколько слов, но разобрать их не было возможности.

   Прочитав письмо, я немедленно отказалась от всякого дальнейшего участия в отыскании таинственного письма. Я решила, что если Юстас спросит меня об этом, то я буду в состоянии ответить ему искренне: "Да, я принесла жертву, необходимую для твоего спокойствия. В такое время, когда это было особенно трудно, я ради тебя отказалась от моего предприятия".

   Перед отъездом из дома дяди я написала мистеру Плеймору новое письмо, в котором объяснила ему откровенно свое положение и навсегда отказалась от всякого дальнейшего участия в попытке открыть тайну преступления в Гленинге.

   Не скрою, что на пути в Лондон я была в очень грустном расположении духа.

   Отказаться от цели после того, как я уже столько выстрадала из-за нее, - и в такое время, когда я, по-видимому, была уже так близка к осуществлению моих надежд, было, конечно, большим испытанием. Тем не менее если бы мне представился случай вернуть мое письмо, адресованное мистеру Плеймору, я не сделала бы этого. "Дело сделано, и сделано хорошо, - говорила я себе, - и мне остается только дождаться того дня, когда поцелуй моего мужа примирит меня с моей жертвой".

   Я рассчитывала приехать в Лондон вовремя, чтобы отправиться дальше в тот же вечер. Но наш поезд опоздал, и мне пришлось переночевать у Бенджамена.

   Я не успела предупредить моего старого друга о перемене в моих планах, и мой приезд был для него неожиданностью. Я застала его в библиотеке над большим столом, освещенным лампами и свечами и усыпанным множеством мелких клочков бумаги.

   - Что вы делаете? - спросила я.

   Бенджамен покраснел...

   - Ничего, ничего, - ответил он, сконфуженный. - Не обращайте внимания.

   Он протянул руку, чтобы смахнуть со стола клочки бумаги. Я остановила его. У меня явилось внезапное подозрение.

   - Вы получили какое-то известие от мистера Плеймора, - сказала я. - Отвечайте мне правду. Да или нет?

   Бенджамен покраснел еще больше и ответил утвердительно.

   - Где письмо?

   - Я не могу показать вам его, Валерия.

   Само собой разумеется, что этот ответ заставил меня решиться прочесть письмо во что бы то ни стало. Лучшим средством умилостивить Бенджамена было рассказать ему о жертве, принесенной мной ради спокойствия моего мужа.

   - Я не имею больше голоса в этом деле, - сказала я в заключение. - Теперь все зависит от мистера Плеймора, и я хочу только воспользоваться последним случаем узнать, что он думает об этом.

   Бенджамен был так удивлен и доволен мной, что не мог отказать в моей просьбе и показал мне письмо.

   В этот раз мистер Плеймор обращался к нему как к коммерческому человеку с конфиденциальным вопросом, не случалось ли ему во время его долгой практики слышать о документах, которые были разорваны умышленно или случайно и вновь составлены, или не может ли он указать человека, знающего, как это делается. Чтобы объяснить свой странный вопрос, мистер Плеймор рассказал ему, к каким важным открытиям привела "чепуха", записанная моим старым другом у Декстера. Письмо заключалось советом сохранить возникшую переписку в тайне от меня, чтобы не возбудить во мне слишком смелых надежд, которые могли не оправдаться.

   Я поняла теперь причину безнадежного тона, которым было написано последнее письмо ко мне мистера Плеймора. Он был, очевидно, так увлечен надеждой отыскать и восстановить разорванное письмо, что осторожность заставляла его скрывать свои чувства от меня. Теперь можно было не опасаться, что он бросит начатое дело вследствие того, что я отказалась от участия в нем. Я взглянула с новым интересом на клочки бумаги, разбросанные по столу Бенджамена.

   - Не нашли ли чего-нибудь в Гленинге? - спросила я.

   - Нет. Я хотел сделать опыт, прежде чем ответить мистеру Плеймору.

   - Так вы разорвали это письмо сами?

   - Да, и для того, чтобы труднее было сложить его, я бросил клочки в корзину с ненужными бумагами. В мои годы это, конечно, ребячество, моя милая.

   Он замолчал, сильно сконфуженный.

   - И удалось вам сложить письмо?

   - О, это очень трудно, Валерия, - ответил он. - Однако начало было удачным. Это делается по тому же правилу, которым мы руководствовались, складывая так называемые головоломки, когда я был мальчиком. Стоит только сложить центральную часть, а остальное сложится непременно в более или менее долгое время. Не говорите об этом никому, Валерия. Люди могут сказать, что я впал в детство. Подумать только, что чепуха, которую я записал, имеет смысл! Я получил письмо мистера Плеймора сегодня утром, и - поверите ли? - с тех пор я только и делал, что складывал разорванные письма. Вы не расскажете этого никому, друг мой, не правда ли?

   Я ответила милому старику горячим поцелуем. Теперь, когда он утратил свой твердый нравственный баланс и заразился моим энтузиазмом, я любила его больше, чем когда-либо.

   Однако я все еще не была счастлива. Как я ни старалась, я не могла заглушить в себе сожаления, что мне пришлось отказаться в такое время от участия в начатом мною деле. Моим единственным утешением было думать о Юстасе и о перемене к лучшему в нашей супружеской жизни. В этом отношении, по крайней мере, я восторжествовала. Мой муж вернулся ко мне добровольно, он уступил не по необходимости, но вследствие своей благодарности и любви ко мне. И я согласилась сойтись с ним опять не потому, что я сделала открытия, не оставившие ему другого выбора, как жить со мной, но потому, что верила ему и любила его безгранично. Разве для такого результата не стоило принести некоторых жертв? Стоило, конечно, стоило, но я все же была не в духе. Впрочем, это должно было скоро кончиться. Утешение было только на расстоянии дня пути.

   На другой день я уехала из Лондона с утренним поездом. Бенджамен проводил меня на станцию.

   - Я напишу в Эдинбург сегодня же, - сказал он мне, пока мы ждали отхода поезда. - Мне кажется, что я знаю человека, который может быть полезен мистеру Плеймору, если мистер Плеймор решится продолжать свои исследования. Не нужно ли передать что-нибудь от вас, Валерия?

   - Нет, Бенджамен, я покончила с этим делом, мне больше нечего сказать.

   - Написать вам, чем кончится попытка мистера Плеймора?

   Я ответила с горечью:

   - Да, напишите мне, если попытка не удастся.

   Мой старый друг улыбнулся. Он знал меня лучше, чем я сама.

   - Хорошо, - сказал он покорно. - У меня есть адрес парижского поверенного вашего банкира. Вам придется съездить к нему за деньгами, и вы, может быть, найдете у него письмо от меня, когда всего менее будете ожидать этого. Пишите мне о здоровье вашего мужа. Прощайте, моя милая, да благословит вас Бог.

   В этот день вечером я увидела Юстаса.

   Он был так слаб, бедный, что не мог даже приподнять голову с подушки. Я опустилась на колени около его постели. Его усталые глаза просветлели, когда мои губы коснулись его губ.

   - Я теперь постараюсь жить для тебя, - сказал он.

   Миссис Макаллан была так деликатна, что оставила нас вдвоем. Когда он сказал эти слова, я не могла устоять против искушения сообщить ему о новой надежде, осветившей нашу жизнь.

   - Ты должен жить теперь не для меня одной, Юстас, - прошептала я.

   Он взглянул на меня с удивлением.

   - Ты говоришь о моей матери?

   Я положила голову ему на грудь и ответила:

   - Я говорю о твоем ребенке.

   Я была вполне вознаграждена за все, чем я пожертвовала. Я забыла мистера Плеймора, забыла Гленинг. С этого дня начался наш новый медовый месяц.

   Тихо и спокойно потекла наша жизнь среди парижского шума, которого мы не замечали. Юстас поправлялся медленно, но неуклонно. Доктора скоро оставили его на мое попечение.

   "Вы для него лучший доктор, - сказали они. - Чем счастливее он будет с вами, тем скорее он поправится". Спокойное однообразие моей новой жизни вовсе не утомляло меня. Напротив, я сама нуждалась в отдыхе, у меня не было интересов и удовольствий вне комнаты моего мужа.

   Один и только один раз тихая поверхность нашей жизни слегка возмутилась намеком на прошлое. Какое-то случайное слово в разговоре напомнило Юстасу наше последнее свидание в доме майора Фитц-Дэвида. Он деликатно намекнул мне на то, что я сказала ему тогда о вердикте и о моем намерении доказать его невиновность, и дал мне понять, что я успокоила бы его, если бы подтвердила уверения его матери, что я отказалась от моего намерения.

   Я могла ответить ему искренне и без всякого затруднения, что его желания сделались для меня законом. Но мне кажется, что я поступила бы не по-женски, если бы ограничилась этим ответом. Мне пришло в голову, что я тоже вправе ожидать, чтобы он успокоил меня. И, как это всегда бывает со мной, слова немедленно последовали за побуждением выговорить их.

   - А ты, Юстас, - спросила я, - освободился ты от жестоких подозрений, побудивших тебя покинуть меня?

   Его ответ заставил меня покраснеть от удовольствия.

   - Я не расстался бы с тобой, если бы знал тебя тогда так, как знаю теперь.

   Так исчезла последняя тень недоверия между нами.

   Все мои прошлые треволнения в Лондоне как будто изгладились из моей памяти. Мы были опять влюбленными, мы были опять поглощены друг другом, нам казалось, что мы обвенчаны не более двух дней. Но при всем этом я не всегда была вполне спокойна и счастлива. В опасные минуты, когда я оставалась одна, мной опять овладевало страстное желание узнать, пытался ли мистер Плеймор отыскать в мусорной куче разорванное письмо. Что мы за странные создания? Обладая всем, что только может пожелать женщина для своего счастья, я готова была скорее рискнуть этим счастьем, чем остаться в неведении насчет того, что делалось в Гленинге. Я благословила день, когда мой опустевший кошелек дал мне случай съездить к поверенному моего банкира и узнать, не получил ли он письма для передачи мне.

   Я не помню, как я спросила деньги. Я думала только о письме и украдкой оглядывала столы и конторки. На виду не было писем, но из соседней комнаты вышел какой-то человек, некрасивый человек, но мне он показался красавцем, потому что в руке его было письмо, которое он подал мне.

   Я взглянула на адрес и узнала почерк Бенджамена.

   Раскопали они мусорную кучу? И если раскопали, то каков был результат?

   Кто-то положил деньги в мой мешок и учтиво проводил меня до кареты, ожидавшей меня у подъезда. Я пришла в себя, только когда на пути домой распечатала письмо. Из первых же слов я узнала, что мусорная куча была разрыта и клочки разорванного письма отысканы.

   У меня потемнело в глазах. Я должна была подождать и дать стихнуть своему волнению, прежде чем продолжать чтение письма.

   Отдохнув немного, я взглянула опять на письмо и увидела в конце его фразу, которая и удивила, и испугала меня.

   Я остановила извозчика и приказала ему ехать в Булонский лес. Мне нужно было выиграть время, чтобы прочесть письмо на свободе и решить, должна ли я сохранить его в тайне от мужа и свекрови или нет.

   Приняв эту предосторожность, я приступила к чтению письма моего благоразумного и внимательного друга. Передавая мне события с методической последовательностью, он начал с письма из Америки.

   Наш посланный успешно разыскал дочь сторожа и ее мужа в маленьком городке одного из западных штатов, куда они переселились. Рекомендательное письмо мистера Плеймора обеспечило ему самый радушный прием в их доме.

   Его первые расспросы привели к далеко не ободрительному результату. Женщина удивилась, смутилась и не могла припомнить ничего сколько-нибудь полезного для нас. К счастью, муж ее оказался рассудительным человеком. Он отвел нашего агента в сторону и сказал: "Я понимаю свою жену, а вы ее не понимаете. Скажите, что именно вам нужно узнать, и предоставьте мне расспросить ее".

   Это благоразумное предложение было охотно принято нашим агентом. На другой день рано утром хозяин сказал ему: "Поговорите теперь с моей женой, и вы увидите, что она может сообщить вам кое-что. Только не смейтесь над ее рассказом. Все, что она может рассказать, кажется ей до такой степени ничтожным, что она стыдилась говорить об этом даже со мной. Она думает, что такие пустяки не могут интересовать мужчин. Слушайте спокойно, не мешайте ей говорить, и вы узнаете все, что она помнит".

   Наш агент последовал этим инструкциям, и женщина рассказала ему следующее.

   Она помнила ясно, что после отъезда хозяина и гостей из Гленинга ей было поручено прибрать спальни. Мать ее была больна в это время и не могла помочь ей. Девушке не хотелось идти одной в большой дом после того, что случилось там. По дороге ей встретились в парке два ребенка из окрестных коттеджей. Мистер Макаллан был добр со своими бедными арендаторами и никогда не мешал их детям играть в парке. Двое детей от нечего делать последовали за ней, и она решилась взять их с собой в дом, чтобы не быть там одной.

   Она начала свое дело с Коридора гостей, оставив другой коридор, тот, в котором умерла хозяйка, до другого дня.

   В первых двух комнатах почти нечего было делать. Девушка не наполнила даже до половины бадью, которую принесла с собой для сора и золы. Дети следовали за ней и, действительно, были для нее большим утешением в пустом доме.

   Третья комната, то есть спальня, которую занимал Мизериус Декстер, была в худшем состоянии и доставила девушке значительно больше труда. Занявшись делом, она забыла о детях. Она уже смела пыль с ковра, выгребла золу из камина и ссыпала все это в бадью, когда громкий плач напомнил ей о ее спутниках.

   Она оглянулась и сначала не нашла их, но новый взрыв плача показал ей, что они были в углу комнаты под столом. Младший забрался в корзинку для бумаги, старший нашел старую бутылку с остатками вишневого клея и с кистью, приделанной к пробке, и пресерьезно принялся размазывать клей по лицу младшего. Естественное сопротивление младшего кончилось тем, что он опрокинул корзинку и разразился громким плачем.

   Помочь беде было нетрудно. Девушка отняла у старшего бутылку и дала ему подзатыльник, младшего подняла на ноги и, чтобы они не мешали ей, поставила обоих в угол. Успокоив детей, она собрала бумаги, разлетевшиеся по полу, бросила их опять в корзину вместе с бутылкой, принесла бадью, высыпала в нее все, что было в корзине, и перешла в четвертую комнату, которой и закончила в этот день свою работу.

   Она вышла из дома вместе с детьми, отнесла бадью к мусорной куче и вывалила принесенный сор в небольшое углубление на куче. Затем она проводила детей домой и вернулась к себе.

   Вот все, что узнал наш агент от дочери сторожа.

   Рассказанные подробности привели мистера Плеймора к заключению, что шансы были решительно в нашу пользу. Разорванное письмо, брошенное в середину бадьи, было защищено в мусорной куче и сверху, и снизу. Сор, сваливавшийся в ту же кучу в последующие месяцы и годы, содействовал предохранению бумаги от внешних влияний, а так как мусорная куча пролежала все эти годы нетронутая, то и клочки драгоценного письма должны были отыскаться в том месте, куда они были брошены.

   Таково было заключение юриста, и он немедленно сообщил его Бенджамену. А что сделал Бенджамен?

   Испробовав свою способность складывать разорванные письма на своей собственной корреспонденции, он не мог устоять против искушения сделать опыт с таинственным письмом.

   "Ваша затея свела меня с ума, друг мой, - писал он мне. - Вы знаете, что я имею несчастье быть человеком праздным. У меня есть лишнее время и лишние деньги. Вследствие этого я теперь в Гленинге и, с позволения доброго мистера Плеймора, занимаюсь раскапыванием мусорной кучи".

   Затем следовало описание места его деятельности. Для меня это описание было лишним, потому что я сама видела местность и живо помнила ее. Что сделали Бенджамен и мистер Плеймор? Чем увенчались их поиски? Вот что интересовало меня больше всего в рассказе моего друга, и я поспешила перейти к той части письма, в которой это описывалось.

   Они принялись за дело с отличавшей их методичностью, не упуская из вида, с одной стороны, цель, с другой - экономию в трате фунтов, шиллингов и пенсов. В Бенджамене юрист нашел то, чего не находил во мне, - сочувствующий ум, способный оценить важность сметы расходов в пользу расчетливости.

   За определенную плату в неделю они наняли людей для раскапывания мусорной кучи; за определенную плату в неделю они достали палатку для предохранения кучи от ветра и дождя; за определенную плату в неделю они запаслись услугами молодого химика, которого Бенджамен знал лично. Этот химик занимался в лаборатории известного профессора и прославился искусным восстановлением документов в недавнем деле о мошенничестве в одной лондонской фирме. Покончив с этими приготовлениями, они приступили наконец к делу. Бенджамен и молодой химик поселились в Гленинге, чтобы наблюдать поочередно за ходом работ.

   Три дня работы лопатой и решетом не принесли никаких сколько-нибудь важных результатов. Но предприятие было в руках двух твердо решившихся людей, и, не теряя мужества, они продолжали.

   На четвертый день показались первые клочки бумаги. Они оказались разорванным счетом торговца. Бенджамен и молодой химик, ободренные, продолжали свое дело. В конце третьего дня появились новые клочки бумаги. Они были исписаны чернилами. Мистер Плеймор, приезжавший в Гленинг каждый вечер, после тщательного рассмотрения объявил, что это был, несомненно, почерк покойной миссис Макаллан.

   Это открытие довело энтузиазм искателей до крайней степени напряжения.

   Лопаты и решета сделались с этих пор воспрещенными орудиями. Дальнейшие раскопки проводились руками, как ни неприятна была такая работа. Извлеченные клочки помещались в том порядке, как их находили, в большие картонные коробки. Настала ночь, работники были отпущены, но Бенджамен и его два товарища продолжали работу при свете ламп. Клочки появлялись теперь не по одному и не по два, как сначала, а целыми дюжинами. Так продолжалось некоторое время, потом клочки перестали появляться