Коллинз Уилки - Закон и женщина

нных. Между счетами я нашла с десяток посторонних бумаг, нимало не интересных для меня. В пятом ящике был страшный беспорядок. Я вынула сначала растрепанную связку разукрашенных обеденных карточек, сохраненных на память о банкетах, которые давал майор или на которых он присутствовал как гость в Лондоне и в Париже. Затем коробку красиво раскрашенных перьев - вероятно, подарок женщины. Затем кучу старых пригласительных билетов. Затем несколько растрепанных французских комедий и оперных либретто. Затем карманный штопор, связку сигареток и связку заржавленных ключей. Наконец, паспорт, несколько багажных ярлыков, сломанную серебряную табакерку, два портсигара и разорванную карту Рима. Ничего интересного для меня, подумала я, закрывая пятый ящик и готовясь открыть шестой и последний.

   Шестой ящик был для меня и сюрпризом и разочарованием. В нем не было ничего, кроме осколков разбитой вазы.

   Я сидела в это время на маленьком стуле. В минутной досаде на пустоту шестого ящика я только что подняла ногу, чтобы закрыть его, как вдруг дверь из залы отворилась и я увидела перед собой майора Фитц-Дэвида.

   Его взгляд, встретясь сначала с моим, перешел к моим ногам. Когда он увидел открытый ящик, лицо его изменилось только на одно мгновение, но в это мгновение он взглянул на меня с внезапным подозрением и удивлением, взглянул так, как будто я была близка к открытию.

   - Я не буду беспокоить вас, - сказал он. - Я пришел только для того, чтобы задать вам вопрос.

   - Какой вопрос, майор?

   - Не встречались ли вам в продолжение ваших поисков какие-нибудь мои письма?

   - До сих пор я не видела ни одного. Если мне попадутся письма, я, конечно, не сочту себя вправе прочесть их.

   - Об этом-то я и хочу поговорить с вами. Мне только сейчас, наверху, пришло в голову, что мои письма могут поставить вас в затруднительное положение. Я на вашем месте смотрел бы с недоверием на все, чего не мог бы освидетельствовать. Мне кажется, что это затруднение легко устранить. Я не нарушу своего обещания и не выдам ничьей тайны, если скажу вам, что в моих письмах вы не найдете указания, которое вам нужно. Вы можете пропускать их как предметы, не стоящие внимания с вашей точки зрения. Надеюсь, что вы понимаете меня.

   - Я очень благодарна вам, майор. Я вполне понимаю вас.

   - Не устали ли вы?

   - Нисколько, благодарю вас.

   - И вы еще не потеряли надежды на успех? Вы еще не упали духом?

   - Нет. Пользуясь вашим великодушным разрешением, я намерена продолжать свои поиски.

   Нижний ящик бюро был еще открыт, и, отвечая майору, я рассеянно взглянула на осколки вазы. Он уже успел овладеть собой. Он тоже взглянул на осколки вазы умышленно равнодушным взглядом. Я помнила, как подозрительно и удивленно взглянул он на них и на меня, когда вошел в комнату, и его теперешнее равнодушие показалось мне несколько утрированным.

   - В этом мало ободрительного, - сказал он, указывая с улыбкой на куски фарфора.

   - Нельзя судить по внешности. В моем положении следует подозревать все, даже осколки разбитой вазы.

   Говоря это, я глядела на него пытливо. Он переменил разговор.

   - Не беспокоит ли вас музыка?

   - Нисколько, майор.

   - Она скоро кончится. Учитель пения уходит. Его сменит учитель итальянского языка. Я делаю все возможное для усовершенствования моей молодой примадонны. Учась пению, она должна также учиться языку, который есть, по преимуществу, язык музыки. Я усовершенствую ее выговор, когда повезу ее в Италию. Высшая цель моего честолюбия - чтобы ее принимали за итальянку, когда она будет на сцене. Могу я сделать что-нибудь для вас, прежде чем уйду? Не прислать ли вам еще шампанского? Скажите "да".

   - Благодарю вас, майор. Я не хочу шампанского.

   Он поклонился мне и, повернувшись к двери, украдкой взглянул на книжный шкаф. Взгляд был мгновенный, и я едва заметила его, как майор уже вышел из комнаты.

   Оставшись одна, я взглянула на книжный шкаф, в первый раз взглянула на него со вниманием.

   Это был красивый дубовый шкаф со старинной резьбой. Он стоял у стены, отделявшей кабинет от залы. За исключением пространства, занятого во внутреннем углу дверью, он занимал всю стену, почти вплоть до окна. Наверху стояли вазы, канделябры, статуэтки, всего по две штуки, расставленные в симметричный ряд. Оглядывая этот ряд, я заметила, что на краю, со стороны окна, недоставало чего-то. На другом краю, со стороны двери, стояла красивая разрисованная ваза оригинальной формы. Где была другая соответствующая ваза, которой следовало бы стоять на соответствующем месте на другом краю шкафа? Я вернулась к все еще открытому шестому ящику левого бюро и заглянула в него опять. Рассмотрев осколки разбитой вазы, я убедилась, что это была та самая ваза, которой недоставало на шкафу.

   Сделав это открытие, я вынула все осколки до последнего и рассмотрела их внимательно каждый порознь.

   Я была слишком несведуща на этот счет, чтобы оценить достоинство вазы или ее древность. Я не могла даже узнать, английского она была происхождения или иностранного, фон был нежного сливочного цвета. Два медальона на двух противоположных сторонах вазы были окружены гирляндами и купидонами. В одном из медальонов была нарисована замечательно отчетливо женская головка, может быть, голова нимфы, или какой-нибудь богини, или какой-нибудь знаменитости - я не могла определить это верно. Другой медальон был занят мужской головой, изображенной также в классическом стиле. Пастухи и пастушки, в костюмах Ватто, с собаками и с овцами, составляли украшение пьедестала. Такова была ваза в дни своей целости, когда стояла на шкафу. По какому случаю она разбилась? И почему лицо майора Фитц-Дэвида изменилось, когда он увидел, что я отыскала осколки этой вазы?

   Осколки не разрешили моих вопросов, осколки не сказали мне решительно ничего. Однако, судя по подмеченному мной взгляду майора, путь к открытию пролегал прямо или косвенно через разбитую вазу.

   До сих пор я полагала, что указание, которое я надеялась найти, заключалось в какой-нибудь писаной бумаге. Теперь, после подозрительного взгляда майора на книжный шкаф, мне пришло в голову, что оно могло заключаться в книге.

   Я оглядела ряды нижних полок, стоя на таком расстоянии от книг, чтобы быть в состоянии читать их названия. Я увидела Вольтера в красном сафьяне, Шекспира в голубом, Вальтер Скотта в зеленом, "Историю Англии" в коричневом. Я остановилась, утомленная и обескураженная Длинными рядами книг. Возможно ли, подумала я, осмотреть такое множество книг. И если бы я даже осмотрела их все, что могла бы я найти в них? Майор говорил, что жизнь моего мужа омрачена каким-то страшным несчастьем. Каким образом следы этого несчастья или какое-нибудь указание на него могут оказаться на страницах Шекспира или Вольтера? Одна мысль об этом казалась дикой, а попытка осмотреть книги с этой целью - бесполезной тратой времени.

   Однако майор, несомненно, бросил украдкой пытливый взгляд на шкаф. К тому же разбитая ваза стояла некогда на шкафу. Давали ли мне эти обстоятельства право смотреть на вазу и на книжный шкаф как на два указателя на пути к открытию? Трудно было в ту минуту решить этот вопрос.

   Я взглянула на верхние полки. Там коллекция книг была разнообразнее. Тома были мельче и расставлены не так аккуратно, как на нижних полках. Некоторые были в переплетах, некоторые в бумажных обертках. Один или два упали и лежали на боку. Были и пустые места от книг, вынутых и не положенных обратно. Словом, в верхней части шкафа не было обескураживающего однообразия. Неопрятные полки подавали надежду, что какой-нибудь счастливый случай наведет на открытие. Я решила, что если буду осматривать книжный шкаф, то начну с верхних полок.

   Где была лестница?

   Я оставила ее у стены с выдвижной дверью. Взглянув в эту сторону, я, естественно, взглянула и на выдвижную дверь, на неплотно притворенную дверь, через которую я слышала разговор майора со слугой, когда только что вошла в дом. С тех пор никто не отворял эту дверь. Все входили и выходили в дверь залы.

   В ту минуту, когда я оглянулась, что-то пошевелилось в передней комнате, и от этого движения в щели неплотно притворенной двери мелькнул свет. Не следил ли кто-нибудь за мной через щель? Я тихо подошла к двери и быстро отодвинула доску. За дверью стоял майор! Я поняла по его лицу, что он следил за мной, пока я была у книжного шкафа.

   Он держал в руках шляпу - очевидно, собирался уйти и теперь воспользовался этим обстоятельством, чтобы объяснить свою близость к двери.

   - Надеюсь, что я не испугал вас, - сказал он.

   - Вы только удивили меня, майор.

   - Извините, мне так совестно! Я только что намеревался отворить дверь, чтобы сказать вам, что мне необходимо уйти. Я получил спешное поручение от одной дамы. Прелестная особа. Как жаль, что вы ее не знаете. Она в очень неприятном положении, бедняжка. Небольшие счетцы, знаете ли, и несносные торговцы, требующие уплаты, и при этом муж - о Боже мой! - муж, совершенно недостойный ее. Чрезвычайно интересное создание! Вы напоминаете мне ее немного, у вас одинаковая манера держать голову. Я уйду не более как на полчаса. Могу я сделать что-нибудь для вас? Какой у вас утомленный вид. Позвольте мне прислать вам еще шампанского. Нет? Обещайте позвонить, если вам захочется шампанского. И прекрасно. Au revoir, мой обворожительный друг, au revoir!

   Лишь только он отвернулся, я задвинула опять дверь и села, чтобы отдохнуть немного.

   Так он наблюдал за мной, когда я осматривала книжный шкаф! Человек, знавший тайну моего мужа, знавший, где находится указание на эту тайну, наблюдал за мной, когда я была у книжного шкафа! Теперь я не сомневалась более. Майор Фитц-Дэвид ненамеренно указал мне, куда я должна была направить мои поиски.

   Я взглянула равнодушно на четвертую стену, которой я еще не осматривала, и на все, что находилось возле нее, на все изящные безделушки, расставленные на столе и камине, каждая из коих при других обстоятельствах могла бы возбудить мое подозрение. Даже акварельные рисунки нисколько не заинтересовали меня. Я рассеянно заметила, что все они были женские портреты, вероятно, портреты идолов майора Фитц-Дэвида, и мне не хотелось знать ничего более.

   На пути к лестнице я прошла мимо одного из столов и заметила два ключа, которые майор оставил мне.

   Маленький ключ тотчас же напомнил мне о шкафчиках под книжными полками. Странно, что я до сих пор не обратила на них внимания! Теперь у меня явилось внезапное предположение, что именно в них-то, за их запертыми дверцами, и скрывалось то, что мне было нужно. Я поставила лестницу на место и решила осмотреть запертые шкафы. Их было три. Когда я открыла первый из них, пение наверху прекратилось. Внезапный переход от музыки к мертвой тишине произвел на меня какое-то подавляющее действие. Причиной этого были, вероятно, мои расстроенные нервы. Следующий звук в доме, простой скрип сапог на лестнице, заставил меня содрогнуться. Мужчина, сходивший с лестницы, был, вероятно, учитель пения, кончивший Урок. Я услыхала, как затворилась за ним наружная дверь, и вздрогнула опять, как будто в этом знакомом звуке было что-нибудь ужасное. Однако я постаралась овладеть собой и приступила к осмотру первого шкафа.

   Он был разделен полкой на два отделения. В верхнем не было ничего, кроме ящиков с сигарами, расставленных рядами один под другим. Нижнее было занято коллекцией раковин, сваленных в беспорядочную кучу. Майор, очевидно, дорожил больше сигарами, чем раковинами. Я тщательно осмотрела нижнее отделение в надежде найти что-нибудь интересное, но, кроме раковин, в нем не было ничего.

   Открыв второй шкаф, я внезапно заметила, что в комнате стемнело. Я взглянула в окно. Было еще не поздно. Темнота произошла от набежавших туч. Дождевые капли стучали о стекла, осенний ветер мрачно свистел в углах двора. Я поправила огонь в камине. Нервы мои расходились опять, руки дрожали, я сама не понимала, что делалось со мной.

   Во втором шкафу, в верхнем отделении, я нашла несколько прекрасных камей, не оправленных, но лежавших на красивых картонных подносах. В углу, полускрытые одним из подносов, виднелись белые листы небольшой рукописи. Я поспешно вынула ее, но, к моему разочарованию она оказалась только каталогом камей.

   Перейдя к нижнему отделению шкафа, я нашла новые редкости в виде точеных вещей из Японии и образчиков редких шелков из Китая. Редкости майора утомили меня. Чем дольше я искала, тем дальше, по-видимому, удалялась от единственного предмета, который был мне нужен. Затворив второй шкаф, я даже усомнилась, стоит ли отворять третий. Подумав немного, я решила довести осмотр нижних шкафов до конца и отворила дверцы третьего.

   На верхней полке, в одиноком величии, лежал только один предмет - великолепно переплетенная книга.

   Она была больше всех книг, какие я когда-либо видела. Переплет был голубого бархата, с серебряными застежками в форме красивых арабесков и с замком из того же металла для предохранения книги от любопытных глаз. Взяв ее в руки, я заметила, что замок не был заперт. Имела ли я право воспользоваться этим обстоятельством и открыть книгу?

   Я открыла книгу, не задумавшись ни на минуту.

   Страницы были из лучшей веленевой бумаги, красиво разрисованные по краям. Но что нашла я на этих великолепных страницах? К моему невыразимому изумлению и отвращению, я нашла локоны волос, аккуратно прикрепленные к центру каждой страницы, и под ними надписи, свидетельствовавшие, что эти локоны были подарками на память от особ, владевших разное время податливым сердцем майора. Надписи были на английском и на иностранных языках, но все, по-видимому, имели одну цель - напоминать майору о днях преждевременного конца его многочисленных привязанностей. Так, первая страница была украшена локоном светлейших пепельных волос и следующей надписью: "Моя обожаемая Маделин. Вечное постоянство. Увы, июля 22-го 1839!". Далее следовал локон рыжих волос с латинской надписью и с примечанием, прибавленным ко дню разрыва дружбы и объяснявшим, что эта особа происходила от древних римлян и что поэтому Фитц-Дэвид оплакал ее по-латыни. Далее следовали локоны других цветов и другие надписи. Наконец мне надоело рассматривать их. Я положила книгу на место в негодовании на женщин, помогавших наполнять ее. Но, подумав, я взяла ее опять. До сих пор я тщательно осматривала все, что попадалось мне под руку. Приятно мне это было или нет, но я должна была осмотреть так же тщательно и книгу.

   Я пересмотрела все страницы, пока не дошла до первой пустой. Все остальные были, очевидно, пустые. В виде последней предосторожности я подняла книгу так, чтобы венская посторонняя бумага, если таковая была между ее страницами, могла выпасть.

   На этот раз терпение мое было вознаграждено находкой, которая взволновала и смутила меня невыразимо.

   Из книги выпал небольшой фотографический портрет, наклеенный на картон. Я увидела, что это был портрет двух лиц. В одном из них я узнала моего мужа. Другим лицом была женщина. Ее наружность была совершенно незнакома мне. Женщина была немолода. Портрет представлял ее сидящей на стуле, с моим мужем позади нее, ее рука была в его руке. Лицо женщины было жесткое и некрасивое, с явным отпечатком сильных страстей и непреклонной силы воли. Но, как ни была она некрасива, сердце мое сжалось от ревности, когда я заметила фамильярность позы, в которой они снялись. Юстас сказал мне однажды в первое время нашей любви, что он несколько раз воображал себя влюбленным, прежде чем встретился со мной. Неужели эта непривлекательная женщина была предметом его поклонения? Она была настолько близка, настолько дорога ему, что снялась с рукой в его руке! Я глядела и глядела на портрет, пока наконец не вышла из терпения. Женщины - странные создания, загадки даже для самих себя. Я швырнула портрет в угол шкафа, я была до безумия зла на мужа, я ненавидела всем сердцем и всей душой женщину, державшую его руку, незнакомую женщину с жестким, упрямым лицом.

   Нижнее отделение шкафа не было еще осмотрено.

   Я стала на колени, чтобы осмотреть его. Я жаждала заглушить каким-нибудь занятием унизительное чувство ревности, овладевшее мной.

   К несчастью, в нижнем отделении не было ничего, кроме памятников военной жизни майора, его шпаги, пистолетов, эполет, пояса и других принадлежностей амуниции. Ни один из этих предметов не имел для меня ни малейшего интереса. Глаза мои невольно перешли опять на верхнюю полку, и как безумная (это самое мягкое слово для определения моего состояния в то время) я схватила портрет и опять взглянула на него. В этот раз я заметила, что на оборотной стороне была надпись, сделанная женским почерком. Надпись была следующая:

   "Майору Фитц-Дэвиду с двумя вазами от его друзей С. и Ю. М."

   Не была ли разбитая ваза одной из этих ваз? И не была ли перемена, которую я заметила в лице майора Фитц-Дэвида, когда он увидел, что я нашла разбитую вазу, следствием какого-нибудь воспоминания, связанного с ней и касавшегося также и меня? Но я не остановилась на этих предположениях. Передо мной был несравненно более важный вопрос о начальных буквах надписи.

   "С. и Ю. М."? Последние две буквы могли означать имя моего мужа, его настоящее имя Юстас Макаллан. В таком случае первая буква, "С", по всей вероятности, означает ее имя. Какое право имела она соединять себя с ним таким образом? Я подумала, я напрягла память и внезапно вспомнила, что у Юстаса были сестры. До нашей свадьбы он говорил со мной о них не раз. Неужели я была так безумна, что мучилась ревностью к сестре моего мужа? Это казалось весьма вероятным. "С" могло означать ее имя. Мне стало очень совестно, когда я взглянула на вопрос с этой точки зрения. Как я оскорбила в душе их обоих! Я перевернула портрет с грустью и раскаянием, чтобы взглянуть на него без предубеждения.

   Мне, естественно, пришел в голову вопрос о фамильном сходстве. Ни малейшего фамильного сходства не было в этих лицах. Напротив, они были так непохожи, как только возможно. Да правда ли, что она его сестра? Я взглянула на ее руки. Ее правая рука была в руке Юстаса, левая лежала на ее коленях, и на третьем пальце было ясно видно обручальное кольцо. Были ли у моего мужа замужние сестры?! Я однажды спросила его об этом, и он ответил, что ни одна из его сестер не была замужем.

   Возможно ли, что моя первая догадка была справедлива? Иначе что значит соединение начальных букв? Что значит обручальное кольцо? Боже мой! Неужели я видела перед собой портрет моей соперницы? И неужели эта соперница - его жена?

   Я отбросила портрет с криком ужаса. Прошла минута, страшная минута, когда мне казалось, что рассудок покидает меня. Я не знаю, что случилось бы, что я сделала бы, если бы моя любовь к Юстасу не взяла верх над терзавшими меня чувствами. Любовь подкрепила меня, любовь пробудила лучшие стороны моей души. Способен ли он к такой низости, в какой я заподозрила его? Нет, низость была с моей стороны, - в том, что я хоть на минуту заподозрила его в этом.

   Я подняла с пола противный портрет, положила его обратно в книгу, поспешно заперла шкаф и взялась опять за лестницу. Моим единственным стремлением теперь было искать убежище от своих мыслей в каком-нибудь занятии. Как я ни старалась заглушить отвратительное, унизившее меня подозрение, я чувствовала, что готова была поддаться ему опять. Книги, книги! Моей единственной надеждой теперь было погрузиться душой и телом в книги.

   Я поставила уже одну ногу на лестницу, как вдруг услыхала, что дверь из залы отворилась.

   Я оглянулась, ожидая увидать майора. Вместо майора я увидела будущую примадонну, остановившуюся в дверях и твердо устремившую на меня свои круглые глаза.

   - Я могу вынести многое, - начала она холодно, - но выносить дольше это я не могу.

   - Чего вы не можете выносить дольше?

   - Вы провели здесь добрых два часа, одна-одинехонька в кабинете майора. Я ревнива, было бы вам известно, и я хочу знать, что это значит. - Она приблизилась ко мне на несколько шагов с угрожающим взглядом и с ярким румянцем на лице. - Не намерен ли он вывести и вас на сцену? - спросила она резко.

   - Конечно, нет.

   - Влюблен он в вас?

   При других обстоятельствах я попросила бы ее выйти из комнаты. Но в ту минуту присутствие живого существа было для меня облегчением. Даже эта девушка с ее бесцеремонными вопросами и грубыми манерами была приятной нарушительницей моего уединения: она дала мне передышку от мучивших меня мыслей.

   - Ваш вопрос не совсем учтив, но я извиняю его, - ответила я. - Вы, вероятно, не знаете, что я замужем.

   - Так что же, что замужем, - возразила она. - Майору все равно, замужем вы или нет. Черномазая шутиха, величающая себя леди Клариндой, тоже замужем, однако она присылает ему букеты три раза в неделю. Не подумайте, что я влюблена в старого дурака. Но я потеряла место на железной дороге и теперь должна заботиться о себе, и я не знаю, безопасно ли допускать других женщин становиться между ним и мною. Понимаете теперь, в чем дело? Я не могу быть спокойной, когда вижу, что он оставил вас здесь хозяйничать одну. Я хочу знать, что вы тут делаете. Как вы познакомились с майором? Я никогда не слыхала, чтобы он говорил о вас.

   Сквозь внешний эгоизм и грубость этой девушки проглядывали простосердечие и свобода, свидетельствовавшие в ее пользу. По крайней мере, такое впечатление произвела она на меня. Я, со своей стороны, отвечала откровенно и свободно.

   - Майор Фитц-Дэвид - старый друг моего мужа, и ради моего мужа он добр и со мной. Он позволил мне осмотреть эту комнату...

   Я остановилась, не зная, как объяснить ей мою задачу так, чтобы не открыть ей ничего и вместе с тем успокоить ее.

   - Осмотреть эту комнату? Для чего? - спросила она. Глаза ее остановились на лестнице, возле которой я стояла. - Вам нужна книга? - прибавила она.

   - Да, - ответила я, воспользовавшись ее предположением, - мне нужна книга.

   - Вы еще не нашли ее?

   - Нет.

   Она посмотрела на меня пытливо. Она, очевидно, соображала, можно ли мне доверять.

   - Вам, по-видимому, можно верить, - вынесла наконец она свой приговор мне. - Я помогу вам. Я не раз пересматривала эти книги и знаю о них больше, чем вы. Какую книгу вам нужно?

   Предложив мне этот затруднительный вопрос, она впервые заметила букет леди Кларинды, который майор оставил на боковом столе. Мгновенно забыв и меня и мою книгу, девушка набросилась, как фурия, на цветы и буквально растоптала их ногами.

   - Вот! - воскликнула она. - Если бы я увидела здесь леди Кларинду, я сделала бы с ней то же самое.

   - Что скажет майор? - заметила я.

   - А мне какое дело? Неужели вы думаете, что я боюсь его? На прошлой неделе я разбила одну из его драгоценных игрушек, вон оттуда, и все из-за цветов леди Кларинды.

   Она указала на шкаф, на пустое место возле окна. Сердце мое сжалось от предчувствия. Это она разбила вазу. Не найду ли я путь к тайне с помощью этой девушки? Я не произнесла ни слова, я могла только смотреть на нее.

   - Да, - продолжала она. - Ваза стояла там. Он знает, как я ненавижу ее цветы, и он поставил их в вазу, подальше от меня. На вазе было нарисовано женское лицо, и он сказал мне, что оно похоже как две капли воды на ее лицо. Оно было так же похоже на нее, как мое. Это так взбесило меня, что я схватила книгу, которую читала, и швырнула ее в нарисованное лицо. Ваза свалилась на пол и разбилась вдребезги. Постойте! Не эта ли книга нужна вам? Вы любите читать судебные процессы?

   Судебные процессы? Так ли я расслышала? Да, она действительно сказала "судебные процессы"!

   Я ответила утвердительным наклоном головы. Я все еще не была в состоянии сказать что-нибудь. Девушка отошла к камину, взяла каминные щипцы и возвратилась с ними к шкафу.

   - Вот куда завалилась книга, в пространство между шкафом и стеной, - сказала она. - Я сейчас достану ее.

   Я не пошевелилась, не произнесла ни слова.

   Она возвратилась ко мне со щипцами в одной руке, с переплетенной книгой в другой.

   - Эта книга нужна вам? Посмотрите.

   Я взяла у нее книгу.

   - Это ужасно интересно, - продолжала она. - Я прочла ее два раза с начала до конца. И знаете, я думаю, что он это сделал.

   Что сделал? Кто? Я хотела задать ей эти вопросы, но язык не повиновался мне.

   Она потеряла всякое терпение, вырвала у меня книгу и раскрыла ее на столе, возле которого мы стояли.

   - Вы беспомощны, как младенец, - сказала она. - Вот! Глядите. Эта книга нужна вам?

   Я прочла на заглавном листе:

   Тут милосердный Господь послал мне облегчение: я потеряла сознание.

   Моим первым ощущением, когда я начала приходить в себя, было ощущение страдания, нестерпимого страдания. Все существо мое противилось попыткам возвратить меня к жизни. Долго ли продолжалась эта безмолвная агония, я не знаю, но мало-помалу я почувствовала облегчение. Я услышала свое затрудненное дыхание, почувствовала, что руки мои движутся, слабо и машинально, как у младенца. Я открыла глаза и посмотрела вокруг, как будто прошла через пытку смерти и пробудилась к новой жизни в новом мире.

   Первым, кого я увидела, был незнакомый мужчина. Он кивнул кому-то другому и скрылся.

   Другой подошел медленно и неохотно к дивану, на котором я лежала. У меня вырвался крик радости, я попыталась поднять свои слабые руки - я увидела мужа.

   Он даже не взглянул на меня. С опущенными глазами, со странной тревогой и смущением на лице он отошел от меня. Незнакомый человек, которого я увидела первым, проводил его в другую комнату. Я позвала слабым голосом: "Юстас!" Он не ответил, он не вернулся. Я с трудом повернула голову на подушке. Передо мной, как во сне, появилось другое знакомое лицо. Мой добрый старый Бенджамен сидел подле меня с полными слез глазами.

   Он встал и молча взял мою руку.

   - Где Юстас? - спросила я. - Почему он ушел от меня?

   Я была все еще слаба. Мой взгляд бродил машинально по комнате. Я увидела майора Фитц-Дэвида. Я увидела стол, на котором певица открыла книгу, чтобы показать ее мне. Я увидела и певицу, сидевшую в углу. Она плакала, закрыв глаза платком. В одно мгновение память моя ожила, я вспомнила все. Единственным моим чувством теперь было страстное желание увидеть мужа, броситься к нему на грудь и сказать ему, как твердо я убеждена в его невиновности, как преданно и горячо я люблю его. Я схватила руку Бенджамена своими слабыми, дрожащими руками.

   - Приведите его ко мне! - воскликнула я. - Где он? Помогите мне встать!

   Незнакомый голос ответил мне твердо и ласково:

   - Не волнуйтесь, сударыня. Мистер Вудвил ждет в соседней комнате, чтобы вы успокоились.

   Я взглянула на говорившего и узнала человека, проводившего моего мужа из комнаты. Почему он вернулся без него? Почему Юстас не со мной? Я попробовала встать. Незнакомец тихо опустил меня опять на подушку. Я попробовала воспротивиться. Напрасно. Он крепко держал меня руками.

   - Вы должны подождать немного, - сказал он. - Вы должны выпить вина. Если вы будете волноваться, с вами опять сделается обморок.

   Старый Бенджамен нагнулся надо мной и шепнул мне:

   - Это доктор, душа моя. Вы должны слушаться его.

   Доктор! Они призвали на помощь доктора. Я смутно догадалась, что мой обморок сопровождался более серьезными симптомами, чем обыкновенные обмороки. Я обратилась к доктору и бессильно-сердитым тоном попросила его объяснить мне странное отсутствие моего мужа.

   - Почему вы позволили ему уйти из комнаты? - спросила я. - Если мне нельзя пойти к нему, почему вы не приведете его ко мне?

   Доктор, по-видимому, не знал, что ответить. Он обратился к Бенджамену:

   - Не поговорите ли вы с миссис Вудвил?

   Бенджамен, в свою очередь, обратился к майору:

   - Не поговорите ли вы?

   Майор сделал им обоим знак оставить нас одних. Они встали, вышли в дверь и закрыли ее за собой. Девушка, так странно выдавшая мне тайну моего мужа, встала тоже и подошла ко мне.

   - Мне кажется, что и мне не мешает уйти, - сказала она, обратившись к майору Фитц-Дэвиду.

   - Сделайте одолжение, - ответил он.

   Тон его, как мне показалось, был холоден и сух. Девушка встряхнула головой и отвернулась от него в сильнейшем негодовании.

   - Я должна сказать несколько слов в свою защиту. Я должна сказать что-нибудь, иначе я разревусь!

   И она обратилась ко мне с целым потоком слов:

   - Слышали вы, как майор говорит со мной? Он винит меня во всем, что случилось. А разве я виновата? Я хотела услужить вам. Я думала, что книга вам нужна. Я до сих пор не знаю, почему вы упали в обморок. А майор осуждает меня! Как будто я в чем-нибудь виновата! Я дочь почтенных родителей. Да! Мое имя Гойти, мисс Гойти. У меня тоже есть самолюбие. И оно оскорблено! Меня осуждают напрасно. Я ни в чем не виновата. Если кто виноват, так вы сами. Разве вы не сказали мне, что ищете книгу? Я дала вам ее с самыми лучшими намерениями. Теперь, когда док" тор привел вас в чувство, вы можете подтвердить это. Вы могли бы замолвить слово за бедную девушку, которую заморили до полусмерти пением, языками и еще Бог знает чем, заступиться за бедную девушку, у которой нет защитников. Я ничем не хуже вас, если на то пошло. Мое имя Гойти. Родители мои купцы, и моя мама знала лучшие дни и вращалась когда-то в самом лучшем обществе.

   Тут мисс Гойти залилась опять слезами.

   Конечно, жестоко было винить ее. Я ответила ей так ласково, как только могла, и попробовала оправдать ее перед майором. Он взял на себя успокоить молодую примадонну. Что сказал он ей, я не слыхала - он говорил шепотом. Кончилось тем, что он поцеловал ей руку и вывел ее из комнаты так почтительно, как вывел бы герцогиню.

   - Надеюсь, что эта безрассудная девушка не расстроила вас своим объяснением, - сказал он с жаром, когда возвратился ко мне. - Я не могу высказать вам, как я огорчен тем, что случилось. Вы, может быть, помните, что я предупреждал вас. Но если б я предвидел...

   Я не дала ему продолжать. Никто не мог предвидеть того, что случилось. Притом, как ни ужасно было открытие, я предпочитала страдать так, как я страдала теперь, чем вернуться к прежней неизвестности. Высказав это майору, я перешла к единственному разговору, который интересовал меня теперь, к разговору о моем несчастном муже.

   - Как он попал сюда?

   - Он пришел с мистером Бенджаменом вскоре после моего возвращения.

   - Спустя много времени после того, как я заболела?

   - Нет. Я только что послал за доктором. Я очень боялся за вас.

   - Что привело его сюда? Он вернулся в гостиницу и не нашел меня?

   - Да, он вернулся раньше, чем предполагал, и, не найдя вас дома, встревожился.

   - Он догадался, что я у вас? Он пришел сюда прямо из гостиницы?

   - Нет. Он, вероятно, зашел сначала к мистеру Бенджамену. Что узнал он от вашего старого друга, я не знаю, но они пришли сюда вместе.

   Этого краткого объяснения было достаточно для меня. Я поняла, как муж мой отыскал меня. Ему нетрудно было Я напугать моим отсутствием старого Бенджамена, а напугав его, нетрудно было заставить его проговориться о том, что было сказано между нами о майоре Фитц-Дэвиде. Присутствие моего мужа в доме майора было объяснено. Но его странное поведение, его странный уход из комнаты, когда я только начала приходить в себя, было все еще загадкой. Майор Фитц-Дэвид, видимо, смутился, когда я попросила его объяснить мне это.

   - Я, право, не знаю, как объяснить, Юстас удивил и огорчил меня.

   Он говорил чрезвычайно серьезно, но его взгляд сказал мне более, чем его слова, его взгляд испугал меня.

   - Не поссорился ли Юстас с вами?

   - О нет.

   - Он понимает, что вы не изменили своему обещанию?

   - Конечно. Моя певица рассказала доктору, как все случилось, а доктор повторил это вашему мужу.

   - Доктор видел книгу?

   - Ни доктор, ни мистер Бенджамен не видели книги. Я запер ее и постарался скрыть ваше знакомство с ней. Бенджамен, очевидно, подозревает что-то, но доктор и мисс Гойти не имеют ни малейшего понятия о настоящей причине вашего обморока. Они оба полагают, что вы подвержены сильным нервным припадкам и что имя вашего мужа действительно Вудвил. Все, что можно было сделать для Юстаса, я сделал. Несмотря на это, он сердится на меня за то, что я принял вас. Он утверждает, что нынешнее событие оттолкнуло вас от него навсегда. "Мы не можем жить вместе, - сказал он мне, - после того, как она узнала, что я - тот самый человек, которого судили в Эдинбурге за отравление жены".

   Я вскочила в ужасе.

   - Боже милостивый! Неужели Юстас думает, что я сомневаюсь в его невиновности?!

   - Он считает, что никто не может верить в его невиновность.

   - Помогите мне дойти до двери. Где он? Я должна повидаться с ним.

   С этими словами я упала в изнеможении на диван. Майор отошел к столу, налил стакан вина и заставил меня выпить его.

   - Вы увидитесь с ним. Я обещаю это вам. Доктор запретил ему уходить из дома, пока вы не повидаетесь с ним. Подождите хоть несколько минут. Соберитесь с силами.

   Я поневоле должна была покориться. О, эти ужасные минуты, когда я лежала бессильная на диване! Я до сих пор не могу вспомнить о них без содрогания.

   - Приведите его сюда, - сказала я. - Умоляю вас, приведите его сюда.

   - Можно ли привести его? - возразил майор грустно. - Можно ли переломить упрямство человека, сумасшедшего человека, готов я сказать, который способен был покинуть вас, когда вы только что открыли глаза? Я виделся с ним наедине в соседней комнате, пока с вами был доктор. Я старался поколебать его упорное недоверие к тому, что вы считаете его невиновным и что я уверен в этом. Напрасно. У него было только одно возражение. Сколько я ни убеждал его, сколько ни упрашивал его, он в ответ только напоминал мне о шотландском вердикте.

   - О шотландском вердикте? Что это такое?

   Мой вопрос удивил майора.

   - Неужели вы действительно никогда не слыхали о его деле?

   - Никогда.

   - Когда вы сказали мне, что узнали свое настоящее имя, мне показалось странным, что это открытие не пробудило в вас никакого тяжелого воспоминания. Не прошло трех лет с тех пор, как вся Англия говорила о вашем муже. Немудрено, что он, бедный, воспользовался чужим именем. Где же вы были в то время?

   - Вы сказали, три года тому назад?

   - Да.

   - Мне кажется, я могу объяснить, почему я не знаю того, что известно всем. Три года назад мой отец был еще жив, и мы жили в Италии, в горах близ Сиены. Мы жили очень уединенно и по целым месяцам не видали ни английских газет, ни английских путешественников. Очень может быть, что в письмах, которые отец мой получал из Англии, ему рассказывали об этом деле. Но отец не говорил о нем со мной, а если и говорил, то оно заинтересовало меня так мало, что я тотчас же забыла о нем. Скажите, что общего имеет вердикт со странным недоверием моего мужа к нам я обоим? Юстас на свободе. Следовательно, вердикт был: "невиновен"?

   Майор Фитц-Дэвид грустно покачал головой.

   - Юстас судился в Шотландии, - сказал он. - Шотландский закон допускает вердикт, не допускаемый, как мне известно, ни в какой другой цивилизованной стране. Когда в Шотландии присяжные не уверены ни в виновности, ни в невиновности подсудимого, они имеют право выразить свою неуверенность неопределенным вердиктом. Если они находят доказательства недостаточными ни для обвинения, ни для оправдания подсудимого, они выносят вердикт: "не доказано".

   - И таким вердиктом кончилось дело Юстаса?

   - Да.

   - Присяжные не были вполне уверены ни в невиновности, ни в виновности моего мужа? Это означает шотландский вердикт?

   - Да. И вот уже три года, как сомнение присяжных тяготеет над вашим мужем в глазах общества.

   Бедный мой невинный страдалец! Теперь я поняла все. Женитьба под ложным именем, страшные слова, которыми он предупреждал меня уважать его тайну, его ужасное сомнение во мне, - все теперь было мне ясно. Я встала с дивана, сильная смелой решимостью.

   - Проводите меня к Юстасу, - сказала я. - Я теперь в силах вынести что угодно.

   Посмотрев на меня пытливо, майор молча предложил мне руку и вывел меня из комнаты.

   Мы прошли в дальний конец залы. Майор Фитц-Дэвид отворил дверь в длинную узкую комнату, пристроенную к задней стороне дома и простиравшуюся вдоль одной стороны двора вплоть до стены конюшни. Это была курительная комната.

   Мой муж сидел один в отдаленном углу перед камином. Увидев меня, он вскочил с места. Майор тихо затворил дверь и оставил нас вдвоем. Юстас не сделал ни шагу навстречу мне. Я подбежала к нему, обняла его и поцеловала. Он остался неподвижен, покорился моей ласке и только.

   - Юстас, - сказала я, - я никогда не любила тебя сильнее, чем в эту минуту, я никогда не сочувствовала тебе так, как сочувствую тебе теперь.

   Он решительно освободился из моих объятий и с машинальной учтивостью постороннего указал мне на стул.

   - Благодарю тебя, Валерия, - сказал он холодным, рассчитанным тоном. - После случившегося ты не могла сказать мне менее того, что сказала, и не могла сказать ничего более. Благодарю тебя.

   Мы стояли перед камином. Он отошел от меня и медленно направился к двери, очевидно, намереваясь выйти из комнаты. Я последовала за ним, я перегнала его и стала между ним и дверью.

   - Почему ты уходишь? - спросила я. - Почему ты говоришь со мной таким жестоким тоном? Ты сердишься на меня, Юстас? Если ты сердишься, я прошу у тебя прощения.

   - Мне, а не тебе следует просить прощения, - возразил он. - Прости мне, Валерия, что я сделал тебя своей женой.

   Он сказал это так уныло, с таким безнадежным смирением в голосе, что мне стало страшно за него. Я положила руку на его грудь, я сказала:

   - Юстас, взгляни на меня.

   Он медленно поднял глаза на мое лицо, глаза холодные, ясные, без слез, смотревшие на меня с твердой покорностью, с непоколебимым отчаянием. В эту ужасную минуту я была так же спокойна и холодна, как мой муж.

   - Ты считаешь меня способной сомневаться в твоей невиновности?

   Он не ответил на мой вопрос. Он горько вздохнул.

   - Бедная женщина, - сказал он таким тоном, как сказал бы посторонний. - Бедная женщина!

   Сердце мое замерло.

   - Я не прошу тебя жалеть меня, Юстас. Я прошу у тебя только справедливости. Ты несправедлив ко мне. Если бы ты доверился мне в те дни, когда мы только что узнали, что любим друг друга, если бы ты сказал мне тогда все, что я знаю теперь, и более того, что я знаю, Бог свидетель, что это не помешало бы мне сделаться твоей женой. Веришь ты мне, что я считаю тебя невиновным?

   - Я не сомневаюсь в этом, Валерия, - ответил он. - Все твои побуждения великодушны. Ты говоришь великодушно и чувствуешь великодушно. Но не осуждай меня, я бедное дитя мое, если я гляжу дальше, чем ты, если я вижу все, что ожидает нас, наверняка ожидает нас в жестоком будущем.

   - Что ты хочешь сказать?

   - Ты веришь в мою невиновность. Присяжные, судившие меня, сомневались в ней и не оправдали меня. Какое основание имеешь ты считать меня невиновным?

   - Мне не нужно никакого основания! Я уверена в твоей невиновности вопреки присяжным, вопреки вердикту.

   -&