Коллинз Уилки - Опавшие листья

и на более пустынную улицу.

   - Никто не должен слышать того, что я тебе скажу. Здесь, милая, мы никого не встретим, и я могу говорить без опасений. Я обещаю тебе две хорошие вещи: ты расплатишься с мистрис Фарнеби, и у нас будет достаточно денег, чтобы сыграть свадьбу, когда тебе вздумается.

   Феба заинтересовалась его словами и потребовала полного объяснения.

   - Ты заставишь мистера Фарнеби дать тебе денег? - спросила она.

   - Я не буду связываться с мистером Фарнеби, если он не имеет права распоряжаться деньгами жены. То, что ты слышала в кухне, совершенно изменило мои планы. Постой, ты поймешь сейчас, что я хочу. Как ты думаешь, сколько мне даст мистрис Фарнеби, если я найду пропавшую дочь?

   Феба вдруг остановилась и в изумлении посмотрела на низкого негодяя, искушавшего ее.

   - Но никто не знает, где эта дочь, - возразила она.

   - Мы оба знаем, что у нее недостаток на левой ноге, - ответил Жервей, - и знаем где именно. В таком случае можно добыть денег без всякого риска. Я могу изложить это дело в письме, даже не называя себя? Ведь мистрис Фарнеби наверно даст денег, если я для доказательства, что знаю дочь ее, назову ей этот недостаток и, таким образом, докажу ей, что на меня можно положиться?

   Феба все еще не хотела или не могла понять.

   - Но что ты сделаешь, - спросила она, - если мистрис Фарнеби захочет видеть дочь?

   В голосе девушки слышался не то страх, не то подозрение. Жервей стал действовать осторожнее. Он отлично знал как поступить, если случится то, что говорила Феба. Ничего не могло быть проще. Надо было только назначить мистрис Фарнеби свидание в какой-нибудь день и обратиться в бегство, оставив письмо, в котором объяснялось бы, что он ошибся, а денег, по бедности, возвратить не может. До сих пор он говорил правду, но последнее он не намерен был теперь же открыть ей. Феба была тщеславна, мстительна и глупа, но она не способна была хладнокровно дать согласие на низкий поступок. Жервей взглянул на нее и увидел, что нужно прибегнуть ко лжи.

   - В этом-то все затруднение, - сказал он, - я не знаю, как тут поступить? Не можешь ли ты мне посоветовать что-нибудь?

   Феба вздрогнула и отступила на шаг.

   - Посоветовать тебе! - воскликнула она. - Мне даже страшно подумать об этом. Если она поверит тебе, а потом откроет, что ты обманул и обокрал ее, она может сойти с ума.

   Жервей ответил с негодованием.

   - Разве можно представлять себе такие ужасы? Если ты считаешь меня способным на такую жестокость, иди сейчас же к мистрис Фарнеби и предупреди ее.

   - Как ты смеешь говорить мне это? - возразила Феба горячо. - Ты знаешь, что я умру скорее, чем сделаю тебе какое-нибудь зло. Сейчас же проси у меня прощение, или я уйду от тебя!

   Жервей очень смиренно попросил прощения. Он достиг своей цели: он мог теперь отложить дальнейшие объяснения, не возбуждая в Фебе никакого недоверия.

   - Оставим это, - сказал он, - после обдумаем дело хорошенько, а теперь будем говорить о более приятных предметах. Поцелуй меня, моя дорогая, никто не увидит.

   Таким образом, он помирился со своей любовницей и добился полной свободы действий, в которой так нуждался. Если Феба вздумает его расспрашивать, он может теперь ответить ей:

   - Дело представило трудности, которых я сначала не предвидел, и я от него отказался.

   Ближайшая дорога в квартиру Фебы шла через улицу, на которой находилось Hampden Institution. Проходя по противоположному тротуару, они увидели, что боковая дверь отперта. Два господина вышли из нее. Третий закричал изнутри:

   - Мистер Гольденхарт, вы забыли в приемной список полученных денег. - На что он мне, - ответил Амелиус, - денег получено так мало, что и вспомнить неприятно. - На моей родине, - произнес третий голос, - если бы он прочел такую лекцию, как вчера, я заплатил бы ему триста долларов золотом (шестьдесят фунтов на английские деньги) и получил бы сам большую прибыль. Англичане не любят более умственных развлечений. Прощайте.

   Жервей поспешил удалиться с Фебой, когда два господина стали переходить через улицу. Он не забыл происшествий в Тадморе и не хотел возобновлять знакомства с Амелиусом.

  

   Руфус и его друг молча дошли до большой площади. Тут они остановились, потому что должны были разойтись в разные стороны.

   - Я дам вам маленький совет, друг мой, - сказал уроженец Новой Англии. - Я замечаю, что ваш барометр указывает на сильный упадок вашей нравственной атмосферы. Пойдемте ко мне, вам нужно подкрепиться водкой.

   - Нет, благодарю, мой дорогой, - грустно отвечал Амелиус. - На меня напала тоска, это правда. Видите ли, я ожидал, что эта лекция улучшит мое положение. Я совершенно равнодушен к деньгам, но женитьба моя зависит от увеличения моего дохода, первая попытка потерпела такое фиаско. Я не знаю на что решиться, когда думаю о будущем, и это тяжело ложится мне на сердце. Нет, водка мне не поможет. Мне нужен моцион и свежий воздух, к которому я привык в Тадморе. У меня голова болит после вчерашних прений. Продолжительная прогулка меня вылечит.

   Руфус хотел сопровождать его. Амелиус покачал головой.

   - Сделали ли вы в вашей жизни хоть милю пешком, если была возможность ехать? - спросил он добродушно. - Я намереваюсь походить часа четыре или пять. Мне пришлось бы отвозить вас домой в кебе. Благодарю, мой друг, за ваше братское участие. Я буду завтракать с вами завтра в вашей гостинице. Спокойной ночи.

   Странное предчувствие овладело добрым американцем. Он крепко сжал руку Амелиуса и сказал очень серьезно:

   - Не по душе мне это шатание ночью, право, не по душе! Доставьте мне удовольствие, отправляйтесь прямо домой. - Амелиус засмеялся и высвободил у него свою руку.

   - Я не усну, если лягу. Завтра я буду с вами завтракать в десять часов. Еще раз, прощайте!

   Он пошел так скоро, что Руфус поневоле не мог за ним следовать. Он стоял и смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в темноте.

   - Как я привязался к этому юноше за несколько месяцев, - подумал Руфус, направляясь к своей гостинице. - Дай Бог, чтобы с беднягой не случилось ничего дурного в эту ночь!

   Между тем Амелиус быстро шел вперед, не обращая никакого внимания на дорогу, наслаждаясь только свежим воздухом и движением.

   Сначала он не думал о своей женитьбе. Все его мысли были заняты лекцией, в конце которой он оправдывал свой взгляд на будущее страшной нищетой, распространенной между миллионным населением Лондона.

   Он говорил на эту печальную тему с красноречием истинного чувства и произвел сильное впечатление даже на тех из слушателей, которые более всего восставали против защищаемых их мнений. Он был убежден, что в конце своей лекции не уронил ни себя, ни своего дела. Воспоминание о последовавших прениях производило другое впечатление. Сдержанные противники (все старше его), поднимавшиеся один за другим для опровержения его взглядов, воспользовались его горячностью, его искренней верой в справедливость своих убеждений. Он выходил из себя и не раз был принужден извиняться.

   Его выручал никогда не терявшийся Руфус, который принял участие в борьбе с благородным намерением прикрыть его отступление. Нет! думал он с горьким смирением, я не гожусь для публичных прений. Если бы я мог вступить завтра в парламент, меня постоянно пришлось бы призывать к порядку и я ничего нужного не сделал бы.

   Он дошел до берега Темзы с восточной стороны.

   Все так же бессознательно подвигаясь вперед, он перешел Ватерлооский мост и вступил в улицу, тянувшуюся прямо перед ним. Он опять задумался о будущем. Регина занимала теперь его мысли.

   Женитьба представляла единственную надежду на спокойную и счастливую жизнь, наполненную не одними удовольствиями, но и обязанностями. Эти обязанности, быть может, заставили бы его найти подходящее поприще для дальнейшей деятельности. Какие препятствия были на его пути? Низкий денежный расчет, тщеславие не позволяли ему жить скромно на свои собственные маленькие средства, и заставляли его купить семейное счастье ценой мишурного великолепия, необходимого для богатого торговца и его друзей. А Регина, имевшая полное право свободно следовать своим побуждениям, в сердце своем признававшая его властелином, преклонялась перед кумиром всего дома перед золотом и говорила покорно: любовь подождет!

   Вдруг он очнулся от глубокой задумчивости. Когда он переходил через улицу, какой-то человек грубо схватил его за руку и этим спас от опасности быть раздавленным. Этот человек держал метлу в руке, он только что мел улицу.

   - Мне кажется, что я заработал пенни, сэр! - сказал он. Амелиус дал ему полкроны, он перекинул метлу на плечо и в сильном восторге подбросил деньги. - С этим я могу идти домой! - сказал он, подхватив на лету монету.

   - У вас есть семья дома? - спросил Амелиус.

   - У меня только одна дочь, сэр, - ответил рабочий. - Все прочие умерли. Она самая добрая и красивая девушка на свете, хотя и не должен бы я говорить этого. Благодарю вас, сэр. Покойной ночи!

   Амелиус посмотрел вслед бедняку, счастливому на эту ночь. - Зачем я не влюбился в дочь этого рабочего, - подумал он с горечью, - она бы вышла за меня замуж. Он взглянул вдоль улицы, она делала поворот, конца не было видно. Дойдя до следующего переулка влево, Амелиус повернул в него: ему надоело идти по одному направлению. Он не знал, куда ведет переулок. В настоящем его настроении сознание, что он заблудился в Лондоне, было ему приятно.

   Короткая улица оказалась широкой, свет газа ослепил ему глаза, он услышал крик бесчисленных голосов.

   В первый раз со времени приезда в Лондон он очутился на одном из рынков для бедных людей.

   По обе стороны мостовой тележки с яблоками, принадлежащие бродячим торговцам большой дороги, были расставлены рядами, и каждый из них возвещал собственным голосом о своих товарах. Рыба и овощи, глиняная посуда и писчая бумага, зеркала, соусники и раскрашенные картинки - все вместе взывали к скудным кошелькам толкавшихся на мостовой бедняков. Один торговец стоял по колено в яблоках на старой телеге, запряженной ослом, и продавал полную меру за пенни, крича громче всех других. "Никто еще не видывал таких яблок! Они сладки, как мед. Кто это выдумал, что бедным плохо, - кричал он со страшной иронией, - когда они могут есть такой яблочный соус со свининой? Вот прекрасные яблоки, вот вам еще лишек за ваши деньги! Опять продал! Эй вы, вы, кажется, голодны. Ловите! Вот вам яблоко даром, можете попробовать. Подходите, не зевайте, а то все распродам!" Амелиус прошел несколько шагов и был почти оглушен криками мясников: "Купите, купите, купите!" - обращенными к толпе оборванных женщин, которые с жадностью перебирали говядину. Немного дальше, слепой продавал шнурки для корсетов и пел псалом, а за ним престарелый солдат играл народный гимн на оловянном флажолете. Единственным молчаливым лицом в этом грязном сборище был нищий с печатным плакатом на шее, обращенным к "Милосердной Публике". Он сальной свечкой освещал подробный рассказ о своих несчастьях, единственным его читателем был толстяк, который, почесав в голове, объявил Амелиусу, что не любит иностранцев. Голодные девочки и мальчики бродили между тележками яблочников и под предлогом продажи спичек и юмористических песен жалобно просили милостыни. Разъяренные женщины стояли у дверей кабаков и кричали на мужей, тратящих деньги на водку. Посреди улицы густая толпа входила и выходила из кухмистерской. Здесь люди представляли скорее трогательный, чем ужасный вид.

   Это были терпеливые бедняки, покупавшие куски горячего овечьего сердца и печенки по пенни за фунт, маленькие кусочки горохового киселя, зелени и картофеля на полпенни. Бледные дети ужинали чашкой супа в углах и с голодной завистью смотрели на счастливых соседей, которые в состоянии были купить на два пенса заливных угрей. Всюду: и у старых, и у молодых видна была благородная покорность своей ужасной судьбе. Ни нетерпения, ни жалоб. В этом месте можно было встретить искреннюю признательность, благодарность добродушному кухмистеру, прибавившему ложку подливки даром, здесь бедные отдавали лишний пенни нищим, и отдавали добровольно. Амелиус истратил все свои шиллинги и пенсы на дополнение мизерных обедов и вышел со слезами на глазах. Он почти дошел до конца улицы. Окружающее его несчастье и сознание, что он не может ему помочь, тяжело действовали на него. Он подумал о спокойной и счастливой жизни в Тадморе. Неужели счастливые братья Общины и эти несчастные люди были созданиями одного милосердного Бога? Страшные сомнения, испытываемые всяким мыслящим человеком, сомнения, которые нельзя уничтожить, нападая на них с кафедры - восстали в его уме. Он ускорил шаги. Скорее отсюда, говорил он самому себе, скорее отсюда.

   Нелегко было пробраться через толпу шатающихся и болтающих людей. По мостовой идти было лучше. Он хотел сойти с тротуара, когда сзади него нежный, приятный, хотя и очень слабый голос произнес: будьте добры, помогите, сэр?

   Он обернулся и очутился лицом к лицу с несчастным созданием.

   Сердце его сжалось от сострадания, когда он посмотрел на нее, так она была молода и бедна. Падшее создание, по-видимому, только что перешло из детства в юность - ей не могло быть более пятнадцати или шестнадцати лет.

   Прелестные голубые глаза остановились на Амелиусе с выражением безотчетного терпения, которое бывает у больных детей. Мягкий овал лица представлял бы совершенство красоты, если б не бледные впалые щеки. На нежных губах не было ни кровинки, а хорошенький подбородок был изуродован пластырем, скрывавшим какую-то рану. Она была мала и худа, поношенное, старое платье обрисовывало тонкую, еще не вполне сформировавшуюся фигуру. Маленькие обнаженные руки покраснели от сырого ночного воздуха. Она дрожала, когда Амелиус смотрел на нее с состраданием и удивлением. Если бы не слова, сказанные ей, невозможно было бы поверить, что она ведет такую печальную жизнь. Во всей ее фигуре было что-то девственное и непорочное, казалось, она прошла через всю грязь уличной жизни, не дотронувшись до нее, не пугаясь и даже не понимая ее. В белой одежде, обратив нежные голубые глаза к небу, она могла бы служить живописцу прекрасной моделью святой или ангела. Критикующий мир сказал бы: "Вот идеал - сам Рафаэль мог бы написать это!"

   - Вы очень бледны, - заметил Амелиус, - больны вы?

   - Нет, сэр, только голодна.

   Глаза ее полузакрылись, она зашаталась, произнося эти слова. Амелиус поддержал ее и осмотрелся кругом. Они были около лавки, где продавались кофе и куски хлеба с маслом.

   Он велел налить кофе и предложил ей. Она поблагодарила его и попробовала есть.

   - Я не могу, - сказала она слабо.

   Хлеб выпал из ее руки, утомленная голова опустилась на его плечо.

   Две молодые женщины из самого низшего слоя общества проходили мимо в эту минуту. "Она слишком слаба, чтобы есть, - сказала одна из них. - Я знаю, что ей принесет пользу, но согласитесь ли вы войти в кабак".

   - Где он? - спросил Амелиус. - Укажите скорее!

   Одна из женщин пошла вперед, другая помогала Амелиусу поддержать девочку. Они вошли в кабак, полный народа. Меньше чем за минуту первая женщина протолкалась через толпу пьяных посетителей к прилавку и вернулась со стаканом портвейна и чесноком.

   Девушка очнулась, когда проглотила подкрепляющий напиток. Она открыла свои невинные голубые глаза с некоторым удивлением. - Я не умру теперь, - сказала она спокойно.

   В незанятом углу кабака стоял маленький пустой бочонок. Амелиус заставил бедное создание сесть и отдохнуть немного. У него в кошельке было только золото, когда женщина, заплатив за вино, разменяла деньги, он предложил ей несколько мелких монет. Она отказалась взять их. "У меня есть несколько шиллингов, - сказала она, - и я могу работать. Отдайте деньги Простушке Салли".

   - Вы спасете ее от побоев, хоть на одну ночь, - заметила другая женщина. - Мы называем ее Простушкой Салли, потому что она простая, добрая душа - ум ее совсем не развит. Дайте ей немного денег. Вы сделаете доброе дело.

   Самые лучшие качества женщины: ангельская доброта и самоотвержение остались также прекрасны и непорочны в этих женщинах - в этом отребье большой дороги.

   Амелиус обернулся к девушке. Голова ее в дремоте упала на грудь. Она подняла голову, когда он подошел к ней.

   - Вас бы сегодня прибили, - спросил он, - если бы вы не встретили меня?

   - Отец всегда бьет меня, - отвечала Простушка Салли, - если я не приношу денег. Вчера ночью он пустил в меня ножом, мне не очень было больно - только здесь немного порезано, - заметила она, показывая на пластырь на щеке.

   Одна из женщин дотронулась до плеча Амелиуса и шепнула ему: Он столько же ей отец, как и я. Она беспомощное существо - и он пользуется этим. Если бы я могла ее куда-нибудь отдать, я бы не пустила ее больше к нему. Покажи барону грудь, Салли.

   Она открыла свою поношенную шаль. На прелестной, все еще не сформировавшейся груди был страшный синяк.

   Простушка Салли улыбнулась и сказала: "Мне было очень больно. Ножик лучше".

   Некоторые из ближайших посетителей обернулись и засмеялись. Амелиус нежно закрыл шалью холодную грудь девушки. - Ради Бога, уйдем отсюда! - сказал он.

  

   Свежий, ночной воздух совершенно восстановил силы Салли. Она могла теперь есть. Амелиус предложил вернуться в кухмистерскую [Кухмистерская (устар.) - небольшой ресторан, столовая] и достать там чего-нибудь, но она предпочла кофе и хлеб с маслом. Толстые ломти, поданные на тарелке, казались ей роскошью. Один ломоть удовлетворил ее аппетит. Я думала, что могу съесть всю тарелку, - сказала девушка, отходя от прилавка с бессознательной покорностью, которую Амелиус не мог видеть без грусти. Он купил еще хлеба с маслом на случай, если ей захочется есть. Пока он завертывал его в бумагу, одна из старших ее товарок дотронулась до него и шепнула:

   "Вот он!" - Амелиус с недоумением взглянул на нее. - "Животное, которое называет себя ее отцом!" - объяснила женщина нетерпеливо.

   Амелиус обернулся и увидел, что какой-то полупьяный негодяй, одетый с ног до головы в грязные лохмотья схватил Салли за руку.

   Это было одно из диких животных Лондона, составляющих опасность и позор английской цивилизации.

   Заметив, что Амелиус смотрит на него, он отвел девушку в сторону. "Ты поймала господина на этот раз, - сказал он ей, - я буду ждать золота сегодня ночью или!.." - Он окончил фразу, поднося огромный кулак к ее лицу. Как ни тихо были сказаны эти слова, они достигли до тонкого слуха Амелиуса.

   В порыве негодования он бросился вперед. Еще минута и он свалил бы с ног негодяя, но вмешался закон в лице полисмена. - Оставьте его, - сказал он добродушно. - Ну, а ты, Адский огонь (вот под каким прекрасным именем он здесь известен), убирайся! - Дикое двуногое животное испугалось голоса власти, как пугаются врагов дикие четвероногие звери: он мгновенно исчез в темноте.

   - Я видел, как он грозил ей кулаком, - сказал Амелиус с негодованием в голосе. - Он страшно ушиб ей грудь. Разве нет возможности защитить бедное создание.

   - Есть, сэр, - ответил полисмен, - вы можете его предать суду, если хотите, его приговорят к месячному заключению, но девушке будет еще хуже, когда его выпустят.

   Взгляд полисмена на положение девушки нельзя было оспорить. Амелиус мягко обратился к ней, она вся дрожала от холода или ужаса, может быть, от того и другого. Скажите мне, - спросил он, - этот человек в самом деле ваш отец?

   - Боже мой! - воскликнул полисмен, удивленный непонятливостью господина, - у Простушки Салли нет ни отца, ни матери, не так ли, милая?

   Она не слушала полисмена. Грусть и сочувствие, отразившиеся на лице Амелиуса, наполнили ее ребяческим любопытством и удивлением. Она смутно понимала, что он печалился о ней. Она испугалась одной мысли причинить горе этому новому другу, доброта и сочувствие которого так ее поражали.

   - Не беспокойтесь за меня, сэр, - сказала она робко, - я равнодушна к тому, что у меня нет ни отца, ни матери, а на побои я не обращаю внимания. Она повернулась к одной из женщин:

   - Мы ко всему привыкаем, не так ли, Женни?

   Амелиус не мог больше слушать.

   - Сердце разрывается, глядя на вас! - сказал он и вдруг отвернулся. Он был очень тронут, только страшным усилием, потрясшим его с головы до ног, удалось ему вернуть самообладание. - Я не позволю бедной девочке терпеть побои и голод! - сказал он гордо полисмену. - Посмотрите на нее! Как она беспомощна и молода!

   Полисмен вытаращил глаза. Слова эти показались ему очень странными, но искреннее чувство всегда возбуждает уважение. Полисмен с глубоким уважением обратился к Амелиусу.

   - Это очень грустно, сэр, - сказал он. - Салли тихая, добрая девушка, и эти две женщины тоже. Они никому не отдаются и не пьют. Впрочем они все ведут себя порядочно, пока не напьются. Большей частью мужчины виноваты, когда они пьют. Может быть, ее примут на ночь в рабочий дом. Что это у тебя в руке, милая? Деньги? - Амелиус поспешил объяснить, что он дал ей эти деньги.

   - Рабочий дом! - воскликнул он. - Самое название его ужасно!

   - Успокойтесь, сэр, - сказал полисмен, - ее не примут с деньгами в рабочий дом.

   Амелиус, в совершенном отчаянии, спросил нет ли поблизости гостиницы. Полисмен показал на истасканное, грязное платье Салли и предоставил ему отвечать за себя.

   - Здесь есть какая-то кофейня, - прибавил он с видом человека, не решавшегося рассказывать подробностей.

   Слишком озабоченный или недостаточно знакомый с жизнью Лондона, Амелиус решился попытать счастья в кофейной. Подозрительная на вид старуха встретила их в дверях и заметила полисмена. Не дожидаясь вопроса, она ответила: "Все занято" - и захлопнула дверь.

   - Нет ли еще какого-нибудь места? - спросил Амелиус.

   - Есть ночлежный дом, - ответил полисмен, еще с большим сомнением, - но теперь поздно. Там, вероятно, уже набилось народа, как сельдей в бочке. Пойдите сами посмотрите.

   Он повел их в слабо освещенную улицу и постучал ногой в трап, сделанный в мостовой. Дверь отворил мальчик с блестящими глазами в грязном ночном колпаке.

   - Вам нужно которого-нибудь из них? - спросил мальчик, увидев полисмена.

   - Что он хочет сказать? - спросил Амелиус.

   - Между этими людьми попадаются воры, - объяснил полисмен. - Сойди с дороги, Яков, и дай барину посмотреть.

   Он вынул фонарь и осветил подвал. Амелиус посмотрел вниз. Выражение полицейского "набилось, как сельдей в бочке" подходило к тому, что он увидел. На полу кухни мужчины, женщины и дети валялись вместе.

   Страшно бледные лица поднялись в испуге из темноты, когда свет фонаря упал вниз. Амелиусу стало тошно от ужасного запаха, наполнявшего воздух, он с дрожью отшатнулся.

   - Что твоя голова, Яков? - спросил полисмен. - Это умный мальчик, - объяснил он Амелиусу. - Я с ним всегда приветлив.

   - Теперь лучше, благодарю вас, - ответил мальчик с блестящими глазами. "Прощай, Яков". "Прощайте, сэр".

   Трап опустился, и ночлежный дом исчез как страшное ночное видение.

   Наступило минутное молчание в группе, оставшейся на мостовой. Нелегко было решить вопрос, что делать дальше.

   - Трудно поместить куда-нибудь девушку на ночь, - заметил полисмен.

   - Почему нам не взять ее с собой? - сказала одна из женщин. - Я знаю, что она охотно согласится спать втроем на одной постели.

   - Понятное дело! - отвечала другая. - Ты знаешь, что он прежде всего явится к нам, если Салли не вернется домой?

   Амелиус с обычной горячностью устроил дело.

   - Я позабочусь о ней, - сказал он. - Салли, доверишься ты мне?

   Она вложила свою руку в его с видом ребенка, готового идти домой. Ее истощенное лицо просияло в первый раз.

   - Благодарю вас, сэр, - сказала она, - я пойду с вами куда угодно.

   Полисмен улыбнулся. Женщины были, казалось, поражены. Прежде чем они смогли опомниться, Амелиус сунул им немного денег и радушно пожал им руки.

   - Вы добрые создания, - сказал он горячо, - мне вас от души жаль. Но, мистер полисмен, покажите мне, где найти кеб и возьмите это за труды. В вас есть человеколюбие, вы делаете честь полиции.

   Через пять минут Амелиус ехал с Простушкой Салли на свою квартиру. Неосторожный поступок его казался ему только обязанностью христианина. Ни малейшее сомнение не беспокоило его. Я как-нибудь устрою ее, думал он весело. Он взглянул на нее. Бедная девушка спала в углу кеба. Она дрожала во сне. Амелиус снял пальто и закутал ее им. Как посмеялись бы над ним его клубные друзья, если бы могли его видеть в эту минуту. Он должен был разбудить ее, когда кеб остановился. Он отпер дверь, зажег свечу в зале и повел ее наверх.

   - Ты скоро опять заснешь, Салли? - шепнул он. Она осмотрела маленькую гостиную с сонным удивлением.

   - Как здесь, должно быть, приятно жить, - сказала она.

   - Ты голодна? - спросил Амелиус. Она покачала головой и сняла обтрепанную шляпу, прекрасные, светло-каштановые волосы рассыпались на ее лицо и плечи.

   - Я слишком устала, чтобы хотеть есть. Могу я взять подушку с дивана и лечь на ковер?

   Амелиус отворил дверь своей спальни.

   - Ты проведешь ночь гораздо удобнее, - ответил он. - Вот тебе постель.

   Она вошла за ним и осмотрела спальню, любуясь всем, что видела. При виде щетки и гребенки она захлопала руками от восторга.

   - О какая разница с моими! - воскликнула она.

   - Гребенка черепаховая, сэр, как в окнах магазинов?

   Ванна и полотенца бросились ей потом в глаза, она стояла и смотрела на них с завистью, совершенно забыв об удивительной гребенке.

   - Я часто заглядывала в магазины железных изделий, и всегда мечтала о такой ванне. У меня только один маленький кувшин, и меня бранят, если я прошу его наполнить водой более одного раза. Мне никогда еще не давали воды, сколько мне нужно. Она остановилась и задумалась на минуту. Опять на лице ее появилось несчастное, бессмысленное выражение, омрачавшее красоту ее голубых глаз. - Тяжело будет вернуться домой, повидав все эти прекрасные вещи, сказала она и вздохнула с покорностью судьбе, которую грустно было видеть в таком молодом существе.

   - Ты никогда не вернешься к той ужасной жизни, - возразил Амелиус. - Никогда и не думай о ней больше. Не смотри на меня так странно.

   Она слушала с выражением страдания на лице и вдруг схватилась руками за голову. То, что он сказал ей, было так удивительно, что она не могла сразу понять.

   - У меня голова кружится, - сказала она. - Я такая бедная, глупая девочка, что ничего не могу сообразить, когда такой господин, как вы, дает новое направление моим мыслям. Не потрудитесь ли вы повторить ваши слова, сэр?

   - Я повторю их завтра утром, - отвечал ласково Амелиус.

   - Ты устала, Салли, отдохни.

   Она очнулась и взглянула на постель.

   - Это ваша постель.

   - Она твоя на нынешнюю ночь, - сказал Амелиус. - Я буду спать в соседней комнате на диване.

   Взор ее на минуту остановился на нем с невыразимым удивлением, потом она посмотрела опять на постель. - Вы позволите мне спать одной? - спросила она удивленно.

   В ее взгляде и манерах, когда она произнесла эти слова, не было ничего нескромного, самый развращенный человек не мог бы найти в ней и тени порочности.

   Амелиус вспомнил, что одна из ее подруг сказала ему:

   - Ум ее не развился с детства. Кроме ума многие другие чувства были неразвиты в бедной жертве. Он затруднялся ответить ей с уважением, которое должно было оказывать ее неведению. Его молчание удивило и испугало ее.

   - Я рассердила вас чем-нибудь? - спросила она.

   Амелиус не колебался более.

   - Бедная моя девочка, - сказал он, - я жалею тебя от всей души. Спи спокойно, Салли, спи спокойно. Он поспешно оставил ее и затворил за собой дверь.

   Она следовала за ним до запертой двери и остановилась, стараясь понять его, но напрасно! Через несколько времени она решилась шепнуть через дверь. - Пожалуйста, сэр... - Она замолчала, испуганная своей смелостью. Он не слыхал ее, он стоял у окна и задумчиво вглядывался в ночную темноту, уже не испытывая прежней уверенности в будущем.

   Она в отчаянии стояла у двери, вполне уверенная, что оскорбила его чем-нибудь. Она подняла было руку, чтобы постучать, но опять опустила ее. Наконец сделала над собой страшное усилие и постучала в дверь. Он тотчас же отворил ее.

   - Мне очень жаль, если я сказала что-нибудь дурное, - начала она, задыхаясь от слез. - Простите меня, пожалуйста, и пожелайте мне спокойной ночи. - Амелиус взял ее за руку и простился с ней ласково и грустно. Она еще не вполне утешилась.

   - Не можете ли вы, сэр? - Она неловко остановилась, боясь продолжать. Ее смущение было такое ребяческое, что Амелиус улыбнулся. Перемена, в нем происшедшая, возвратила ей смелость: прелестная улыбка заиграла на ее нежных, бледных губах. - Не можете ли вы, сэр, поцеловать меня? - сказала она.

   Амелиус поцеловал ее. Пусть его осуждает тот, кто может честно сказать, что поступил бы иначе на его месте.

   Он опять затворил дверь. Она была совершенно счастлива теперь. Он слышал, как она пела, укладываясь в постель. Она напугала его в эту бессонную ночь. Он услышал крик боли или ужаса в спальне.

   - Что случилось? - спросил он через дверь. - Что тебя напугало? - Ответа не было.

   Две или три минуты спустя крик повторился. Он отворил дверь и заглянул в комнату. Она спала и, должно быть, видела страшный сон. Худенькая, белая ручка была поднята кверху, точно защищая голову. - Не убивайте меня, - бормотала она тихим, жалобным голосом, - не убивайте меня! - Амелиус нежно взял ее руку и положил на одеяло. Его прикосновение, казалось, имело на нее какое-то успокаивающее действие: она вздохнула и повернула голову на подушке, слабый румянец слегка окрасил щеки и опять сменился бледностью, она погрузилась в глубокий спокойный сон.

   Амелиус вернулся на свой диван, сон его был очень тревожен.

   Ночь прошла. Первые слабые лучи рассвета влились в комнату и разбудили его.

   Он вскочил и посмотрел на дверь спальни. Что делать? Эта была первая его мысль при пробуждении: он начинал наконец чувствовать свою ответственность.

  

   Хозяйка квартиры решила, что делать.

   - Вы потрудитесь, сэр, тотчас же выехать из моего дома, - заявила она. - Я не требую недельной платы, потому что не предупредила вас. Это порядочный дом, и он должен во что бы то ни стало остаться порядочным. Амелиус объяснил ей все, обращался к чувству справедливости, к обязанностям доброй христианки. Но рассуждение, неопровержимое в Тадморе, в Лондоне никуда не годилось. Хозяйка была недоступна, как египетский сфинкс. - Если та тварь, что находится в спальне, не оставит моего дома через час, я пошлю за полицией. - Ответив таким образом на возражения своего жильца, она вышла из комнаты и хлопнула дверью.

   - Благодарю вас за вашу доброту, сэр. Я сейчас же уйду и тогда, может быть, хозяйка простит вас.

   Амелиус оглянулся. Простушка Салли все слышала. Она стояла в своем оборванном платье у дверей спальни и плакала.

   - Погоди немного, - сказал Амелиус, вытирая ей глаза своим собственным платком, - мы уедем вместе. Я хочу купить тебе новое платье и не знаю, как это сделать. Не плачь, милая, не плачь!

   В то время, как он говорил, вошла глухая служанка. Она тоже плакала. Амелиус всегда был добр к ней, а она была виновницей открытия, сделанного хозяйкой.

   - Если бы вы предупредили меня, сэр, - говорила она в раскаянии, - я не сказала бы ни слова. Я вошла по обыкновению в вашу комнату с горячей водой и до того испугалась, что уронила кувшин и побежала опять вниз! - Амелиус остановил ее.

   - Я вас не обвиняю, Мария, - сказал он, - я нахожусь в большом затруднении. Помогите мне, вы сделаете доброе дело.

   Мария расслышала только часть его слов. Боясь говорить очень громко, чтобы не услышала хозяйка, он спросил, умеет ли она читать написанное. "Да, если крупно написано". Амелиус тотчас же написал крупными буквами то, что ему было нужно.

   Мария была в восторге. Она знала поблизости лавку, в которой продавали готовое женское платье, ей понадобились только два куска шнурка. Одним она смерила рост Салли, а другим ее тонкую талию.

   Амелиус, между тем, открыл ящик и достал последние деньги, которыми мог располагать. Он только что запер ящик, когда послышался голос немилосердной хозяйки, повелительно звавший Марию. Служанка подала шнурки Амелиусу.

   - В магазине вам помогут, - сказала она, и поспешно вышла из комнаты.

   Амелиус обратился к Салли. "Я пойду и куплю тебе новое платье", - заявил он.

   Девушка его остановила, она не в состоянии была слушать дальше. Лицо ее мгновенно просияло. Она захлопала руками. - О, - закричала она, - новое платье! Чистое платье! Позвольте мне идти с вами.

   Даже Амелиус понимал, что невозможно среди белого дня вести ее с собой в таком виде.

   - Нет, нет, - сказал он, - подожди здесь нового платья. Я вернусь через полчаса. Запрись, если боишься, и не впускай никого, пока я не вернусь! - Салли колебалась, она казалась очень испуганной. - Подумай о новом платье и хорошенькой шляпке, - сказал Амелиус, говоря с ней, как с ребенком, которому обещают игрушку. Это на нее подействовало. Ее лицо опять просияло.

   - Я сделаю все, что вы хотите, - сказала она. Он отдал ей ключ и тотчас же вышел на улицу.

   У Амелиуса было одно достоинство, очень редко встречающееся у англичан. Он нисколько не боялся насмешек, когда совесть оправдывала его поступки. Улыбка и хихиканье продавщиц, когда он сказал, что ему нужно, и подал два шнурка, нисколько не рассердили его. Он тоже засмеялся.

   - Не правда ли, - сказал он, - смешно, что мужчина покупает женские платья и другие принадлежности туалета. Но вот видите ли, она сама не может прийти, и вы посоветуете мне что купить, не правда ли? - Они так хорошо посоветовали молодому, красивому посетителю, что в десять минут он приобрел серый костюм для прогулок, черную суконную кофту, простую шляпку, пару черных перчаток и бумажку булавок. В ближайшей лавке он купил сундук для всех этих сокровищ, а первый попавшийся кеб довез его до квартиры ровно через полчаса. Во время его отсутствия случилось только одно событие. Хозяйка постучалась в дверь, закричала страшным голосом: "Еще полчаса" - и ушла, не дождавшись ответа.

   Амелиус отнес ящик в спальню.

   - Одевайся, как можно скорее, Салли, - сказал он и оставил ее одну наслаждаться новым платьем.

   Когда она отворила дверь и показалась, перемена в ней была так разительна, что Амелиус не мог выговорить слова.

   Радость окрасила ее бледные щеки и светилась в нежных голубых глазах. Преображенная счастьем и гордостью, она была самым прелестным созданием, из когда-либо виденных Амелиусом. Она побежала к нему и обвила обеими руками его шею.

   - Позвольте мне быть вашей служанкой, - воскликнула она. - Я хочу всю жизнь провести с вами. Подбросьте меня! Я с ума схожу, мне хочется улететь из окна. - Она увидела себя в зеркало и вдруг стихла и приняла серьезный вид. - О, - сказала она с благоговением, - есть ли на свете еще шляпка, подобная этой. Посмотрите на нее, пожалуйста, посмотрите! - Амелиус подошел, чтобы взглянуть на шляпу. В эту минуту дверь гостиной без церемонии отворили, и Руфус вошел в комнату.

   - Уже половина одиннадцатого, - сказал он, - и завтрак совсем остыл.

   Прежде чем Амелиус мог извиниться, что совершенно забыл о приглашении, Руфус увидел Салли. Американец всегда был вежлив со всякой женщиной старой или молодой, к какому бы обществу она не принадлежала.

   Он подошел к Салли своим обычным широким шагом и пожал ей руку.

   - Как ваше здоровье? Я очень рад с вами познакомиться. - Девушка обернулась к Амелиусу широко раскрыв глаза от удивления.

   - Пойди на минуту в соседнюю комнату, Салли, - сказал он. - Этот господин мой друг, и мне нужно с ним поговорить.

   - Какая проворная девочка! - сказал Руфус, когда она убежала в спальню. - Она мне напоминает одну из наших в Кульспринге, право. Но кто же такая эта Салли?

   Амелиус отвечал по обыкновению совершенно откровенно.

   Руфус с непроницаемым выражением лица и безмолвно ждал, пока он кончил рассказ, потом тихо взял его за руку и повел к окну. Положив руки в карманы и расставив свои длинные ноги, американец тщательно изучал лицо своего молодого друга при ярком дневном свете.

   - Нет, - спокойно проговорил наконец Руфус, - юноша не помешался, насколько я могу судить. Он, кажется, говорит совершенно искренно. Так вот к чему приводит Община Тадмора! Гражданская и религиозная свобода иногда очень дорого стоят в Соединенных Штатах - это факт!

   Амелиус занялся укладкой чемодана.

   - Я не понимаю вас, - промолвил он.

   - Я это хорошо знаю, - ответил Руфус. - Я точно так же не понимаю вас. Я считаю себя очень наблюдательным человеком, но в настоящем случае я совершенно теряюсь. Могу я спросить, что сказал бы почтенный глава христиан в Тадморе о затруднении, в котором я сегодня утром нашел моего молодого социалиста?

   - Что бы он сказал? - повторил Амелиус. - То же, что сказал, когда к нам приехала Меллисент. Вот, господа, еще один из опавших листьев! Как бы мне хотелось, чтобы добрый старик был здесь и помог мне. Он бы сумел возвратить бедное, голодное, поруганное создание на место, назначенное ей Богом на земле!

   Руфус схватил его за руку.

   - Это ваше намерение? - спросил он.

   - А какое же еще могло бы быть, - ответил резко Амелиус.

   - Ведите ее завтракать в гостиницу! - сказал Руфус, видимо, облегченный от опасений. - Я, разумеется, не могу вам заменить вашего почтенного начальника, но я могу найти вам подходящую женщину, она совершенный ангел - без крыльев. - Он постучался в дверь спальни, не слушая дальнейших расспросов Амелиуса. - Завтрак ждет! - закричал он, - и я должен вам сказать, что характер нашего повара не отличается терпением. Теперь, Амелиус, век выставок. Если когда-нибудь будет выставка неумения укладывать чемоданы, золотую медаль единогласно присудят одному молодому человек из Тадмора. Отойдите и предоставьте это дело мне.

   Он стащил сюртук и живо окончил все дело, как будто всю жизнь свою ничем иным не занимался. Даже сама хозяйка, явившаяся с безжалостной точностью по истечении часа, как будто смиловалась и стала вежливее в присутствии любезного, невозмутимого Руфуса. Он пожал ей руку, был очень рад с ней познакомиться, уверял, что она ему напоминает жену одного генерала из Кульспринга, и позволил себе спросить ее, не родственница ли она ей. Под прикрытием этого светского разговора, Амелиус незаметно вывел Салли из комнаты. Руфус последовал за ними, продолжая разговор с хозяйкой на лестнице и у парадной двери.

   В то время, когда Амелиус ожидал своего друга