Коллинз Уилки - Опавшие листья

х, чем на тех, которые обманывают вас в мелочах? Мне - нет! Все, что мы пьем, едим, носим, все более или менее поддельно! И за эту подделку торговцы заставляют нас платить обидную цену, не обязаны ли мы защищаться от всего этого социалистическими принципами, открывая свои магазины на кооперативных началах? Подождите, дослушайте меня прежде чем будете аплодировать! Поймите цель моей речи, не подумайте, что я слеп и не вижу светлых сторон начерченной мной мрачной картины. Загляните в честную жизнь, и вы увидите истинных христиан среди духовенства и среди светских людей, вы увидите мужчин и женщин, достойных называться Христовыми учениками. Но я хочу говорить не о частной жизни, предметом моей речи должен служить общий вид, общее положение религии, нравственности и политики в этой стране, а это положение, повторяю опять, представляет обширное поле испорченности и злоупотреблений и обнаруживает ожесточенное и оскорбительное равнодушие нации к зрелищу своей собственной деморализации и упадка.

   Здесь Амелиус остановился и выпил воды.

   Отдельные места были, казалось, заняты людьми очень осторожными. Избранная публика, сидевшая ближе к оратору, хранила скромное молчание. Но усердные рукоплескания со стороны шестипенсовых слушателей вполне вознаграждали оратора. В этом открытом нападении было достаточно горячности и силы, - опиравшихся на истинные, неопровержимые факты - затрагивавших большинство слушателей. Мистрис Соулер начала думать, что сделала хорошее употребление из своих шести пенсов, а мистрис Фарнеби все сказанное о коммерции применила прямо к своему мужу и кивала на него головой.

   Амелиус продолжал.

   - Теперь обратимся к следующему: наша настоящая система правления обещает ли нам мирные реформы, обеспечивает ли от упомянутых мной злоупотреблений? К тому же не следует забывать и других ужасных злоупотреблений, представляющихся в нашем национальном потреблении и усиливающихся с каждым годом. Я не желаю отнимать у вас драгоценное время, рассуждая о палате лордов, по трем причинам: во-первых, это общество не избрано народом и не имеет права на существование в свободной стране. Во-вторых, из его четырехсот восьмидесяти пяти человек не менее ста восьмидесяти пользуются общественными деньгами. В-третьих, если б нижняя палата имела желание и возможность приняться за необходимые реформы, то палата лордов нимало не обязана следовать им или поднимать революцию, которой едва избегла четыре года тому назад. Что вы на это скажете? Следует ли говорить о палате лордов?

   Громкий крик раздался из толпы: Нет! Нет! Дворник гостиницы и женщина с багровым лицом кричали проклятия. Там и сям послышались свистки, поднятые Жервеем в интересах "алтаря и престола".

   Амелиус снова заговорил.

   - Хорошо, поможет ли нам нижняя палата сделаться истинными христианами при законном введении реформ? Позвольте мне еще раз напомнить вам, что эта палата имеет силу, но имеет ли она желание? В этом вопрос! Число членов состоит из шестисот пятидесяти. Только пятая часть представляет (или воображает, что представляет) торговые интересы страны. Что же касается членов, представляющих интересы рабочего класса, то их нетрудно сосчитать, их всего двое! Вы, пожалуй, спросите, что делают остальные члены? Они представляют военные и аристократические интересы. В настоящее время при упадке представительных учреждений нижняя палата носит ложное название. Народ здесь не имеет представителей, члены ее принадлежат к классам нимало не интересующимся народными нуждами и не заботящимся об облегчении его тягостей. Одним словом, для нас нет никакой надежды на нижнюю палату. А кто в том виноват? К сожалению и стыду виноват в том сам народ. Да, я говорю откровенно, позор и опасность Англии заключаются в том, что сам народ избрал представителей, не ведающих его потребностей. Вы, подающие голоса в городах и деревнях, располагали свободой и волей в исполнении своей священной обязанности, и вот в настоящее время нижняя палата доказала вам, что вы недостойны этого права.

   Эти смелые слова подняли взрыв негодования в среде слушателей, которые минуту тому назад были совершенно порабощены голосом говорившего. Они приготовились с неистощимым терпением выслушивать перечисление своих добродетелей и обид, а не за то заплатили по полушиллингу, чтоб их уличали в недостатках и вредном участии в новейшей политике. Стали кричать, визжать, свистеть, они почувствовали, что прекрасный молодой оратор оскорбил их.

   Амелиус спокойно ждал, пока затихнет весь этот шум.

   - Очень жалею, что рассердил вас, - сказал он, улыбаясь. - Причина этого смятения заключается в том, что вы не привыкли слушать правду, сказанную вам в глаза. Да, друзья мои, народ этой страны, недостойной великого доверия и силы, данной ей мудрыми и гуманными английскими учреждениями, так многочислен, что может делиться на различные классы. Есть класс, получивший высшее образование, он отчаивается и держится в отдалении. Есть средний класс, не обладающий сознанием собственного достоинства, лишенный понимания общественного блага, его можно подкупить косвенным путем, дав хорошее место, предложив концессию, пригласив участвовать в собрании с женами и дочерьми. Есть класс еще низший, продажный, развращенный, бессовестный, испорченный до мозга костей, готовый продавать себя и свои права за деньги и вино. Когда я начал эту речь и упоминал о великих предстоящих переменах, я намекал на революционные перевороты. Неужели я возмутитель? Неужели я не знаю средств для мирных реформ, которые избавили бы Англию от революции? Никогда не буду я отрицать истины или тревожить вас без необходимости. Но история показывает мне, если я оглянусь хоть на первую французскую революцию, что бывает социальная и политическая испорченность так глубоко вкоренившаяся, въевшаяся, так сказать, в нацию, что только революционные волнения в состоянии вырвать ее. Я имею причины опасаться - и люди старше и умнее меня согласны со мной, - что испорченность, которую я подразумеваю, распространилась в Англии, несмотря на преобразования, совершенные мирным путем, преобразования, удовлетворявшие нас в прошлые годы. Или я ошибаюсь в своих взглядах, чего я желаю от души, или события будущего докажут, что я прав, во всяком случае начала прочных, полных, благих преобразований могут быть найдены лишь в этой книге. Умоляю вас, не поддавайтесь мудрствованиям близоруких философов, утверждающих, что божественное значение христианства уничтожилось с течением времени. Уничтожились злоупотребление и извращение христианства, как должны уничтожиться всякая фальшь и ложь. С того времени как Христос и его апостолы указали людям путь сделаться лучшими и более счастливыми, с того времени никогда еще люди так сильно не нуждались в этом учении во всей его чистоте и простоте, как теперь. Никогда род человеческий не нуждался так, как в настоящее критическое время в премудром и премилосердном голосе, который не перестает утешать, возвышать и очищать человечество, даже умирая на кресте! Неужели это вздорные слова энтузиаста? Неужели это мечты о земном рае, в который безумно верить? Я могу привести вам в доказательство существование одной общины, (между многими другими), имеющей сто членов, пользующейся полным довольством и счастьем, все правила которой основаны лишь на простой заповеди Нового Завета: "Любите бога и ближнего, как самого себя!"

   Теперь Амелиус дошел до второй части своей речи. Он изложил довольно пространно и в избранных выражениях религиозные правила и социальные принципы Тадморской общины, рассказанные уже им своим двум спутникам во время пути его в Англию. Пока он ограничивался описанием образа жизни, совершенно нового для его слушателей, он приковал к себе общее внимание. Но когда он стал распространяться о применении христианского социализма в правлении, доказывать, что было хорошо для сотен людей, то может быть хорошо и для тысяч, что шло успешно в Тадморе, могло иметь успех и в Лондоне, внимание публики стало ослабевать. Вспомнили о кашле и простуде, начали перешептываться и осматривать друг друга. Мистрис Соулер, все время бросавшая украдкой взоры на мистера Фарнеби стала теперь посматривать на него смелее, когда он стоял в своем углу, не спуская глаз с другого конца зала. Он начал чувствовать, что чтение изменило общее настроение, что недалеко до взрыва, который может послужить достаточным предлогом отказать Амелиусу от дому.

   - Будет с меня, пойдем домой, - сказал он вдруг, обратившись к жене.

   Если б мистрис Фарнеби могла предугадать, что она стоит в этой толпе не как посторонний зритель, но как женщина, над головой которой висит страшная опасность, или если б взор ее случайно упал на Фебу и она почувствовала бы отвращение при мысли о каком-нибудь дерзком замечании со стороны прогнанной служанки, она ушла бы из зала со своим мужем и отвратила бы опасность, возникшую для нее с роковой минуты, когда она вступила в зал. Но она отказалась идти.

   - Вы забываете предстоящие прения, - заметила она. - Подождите и вы увидите, как Амелиус будет отстаивать свои убеждения.

   Она говорила настолько громко, что ее могли слышать сидевшие поблизости. Феба, критически рассматривавшая леди, находившихся в отдельных местах, повернулась на скамье и только теперь заметила присутствие мистера и мистрис Фарнеби.

   - Посмотри, - прошептала она Жервею, - здесь негодяйка, выгнавшая меня из дома, и с ней супруг.

   Жервей оглянулся, сомневаясь в словах своей возлюбленной.

   - Не может быть, чтоб они поместились в полушиллинговые места, - сказал он. - Уверена ли ты, что это мистрис и мистер Фарнеби?

   Он говорил осторожно, тихо, но мистрис Соулер заметила, что он оглядывается на джентльмена в углу и тщательно прислушивалась к тому, что он скажет.

   - Который мистер Фарнеби? - спросила она.

   - Мужчина, что стоит в углу, в белом шелковом шарфе, закрывающем его бороду и в шляпе надвинутой на глаза.

   Мистрис Соулер с минуту смотрела кругом, чтоб убедиться, что мужчина, о котором говорит Жервей, тот самый, о котором она думает. После некоторого размышления она наклонилась через Жервея к его спутнице и заговорила:

   - Милая моя, не носил ли когда-нибудь этот господин имени Морган и не посылали ли ему письмо в Тулей-стрит, дом Джоржа и Драгона?

   Феба с удивлением подняла кверху брови, что служило утвердительным ответом.

   - Представь себе важного мистера Фарнеби под чужим именем и получающим письма в гостинице, - сказала она Жервею.

   Мистрис Соулер не задавала более вопросов, она бормотала про себя: "Бакенбарды его поседели, но я помню его глаза. Я готова поклясться, что не ошибаюсь в его глазах!" Потом вдруг обратилась к Жервею: "Богат он?" - Купается в золоте, - был ответ. - А где живет он? - Жервей был слишком осторожен, чтоб отвечать на этот вопрос. Он посоветовался с Фебой: "Сказать ей?" - Феба воскликнула с горячностью: "Какое мне дело до того, что ты ей скажешь, меня выгнали из дома". Жервей снова обратился к старухе: "А на что вам нужно знать, где живет он?" - Он мне должен, - сказала мистрис Соулер.

   Жервей пристально посмотрел на нее и спустя некоторое время многозначительно присвистнул. Соседям их надоел этот шепот и они, гневно глядя кругом, стали требовать молчания. Жервей решился сказать еще несколько слов.

   - Тебе, кажется, наскучило все это, - заметил он Фебе, - пойдемте в какой-нибудь трактир. - Она тотчас же поднялась с места, а Жервей, проходя мимо мистрис Соулер, потрепал ее по плечу и прошептал:

   - Пойдемте ужинать, я буду угощать.

   Все трое были замечены своими соседями. Мистрис Фарнеби увидела Фебу, когда уже было слишком поздно. Мистер Фарнеби также заметил старую женщину, но шестнадцать лет нищеты изменили ее, и при слабом освещении он не узнал ее. Он только нетерпеливо повернулся к жене и повторил: "Пойдем". Но мистрис Фарнеби была упряма.

   - Иди! Если хочешь, - сказала она. - Я останусь.

  

   - Три дюжины устриц, хлеба с маслом и бутылку крепкого вина, отдельную комнату и хороший огонь! - Отдавая эти приказания по прибытии в таверну, Жервей был немало удивлен вмешательством со стороны его почтенной гостьи. Мистрис Соулер хотела сама заказать ужин.

   - Ничего холодного для меня, ни пищи, ни питья, - сказала она. - Ни днем, ни ночью, ни во сне, ни наяву, мне никогда не тепло, всегда холодно. Посмотри сам насколько я потеряла вес с тех пор, как ты меня знаешь! Кусок горячего поджаренного мяса и можжевеловой водки с горячей водой, вот мой ужин.

   - Исполните приказания, - сказал Жервей слуге, - и сведите нас в отдельную комнату.

   Таверна была устроена на старинный английский лад и вполне пренебрегала французским комфортом и изяществом. Отдельная комната представляла собой музей, в котором была собрана грязь и нечистоты во всевозможных видах. На небольшой ржавой решетке потухал слабый огонек.

   Мистрис Соулер с шумом потребовала дров и угля, развела огонь собственными руками и придвинула к нему как можно ближе свой стул. Минуту спустя успокаивающее влияние тепла оказало свое действие: голова этой несчастной, почти умирающей с голода женщины низко опустилась, ею овладело оцепенение - частью слабость, частью сон.

   Феба со своим возлюбленным в ожидании ужина сидели друг против друга на маленькой софе, в конце комнаты. Имея в виду некоторую цель, Жервей обвил рукой ее талию и смотрел, и говорил самым нежным, заискивающим голосом.

   - В продолжение часа или двух потерпи мистрис Соулер, будь с ней вежлива, дорогая моя, - сказал он. - Я знаю, что она тебе не компания, но могу ли я отвернуться от старого друга?

   - Это-то и удивляет меня, - отвечала Феба. - Я не могу понять, как мог у тебя быть такой друг.

   Всегда готовый, находчивый на ложь, когда того требовали обстоятельства, Жервей выдумал чувствительную историю в двух частях. Первая часть: мистрис Соулер была богатая и уважаемая вдова, жила в своем собственном загородном доме и разъезжала в каретах. Вторая часть: подлый стряпчий злоупотребил ее доверием, раздавал зря деньги под проценты, умер, а мистрис Соулер совершенно разорилась.

   - Не говори с ней о ее несчастьях, когда она проснется, - прибавил он, - а то она разразится слезами и жалобами. Скажи мне, пожалуйста, неужели ты отвернулась бы от несчастного создания только за то, что она пережила всех своих друзей и осталась без фартинга. Как я ни беден, я все же могу предложить ей поужинать.

   Феба выразила свой восторг к этим благородным чувствам и пустилась в излияния своей нежности, так необходимой для целей Жервея. Он метил прямо на ее кошелек, а попал в сердце. Однако он попытался сделать намек.

   - Не знаю останется ли у меня от ужина шиллинг или два, чтобы дать мистрис Соулер. - Он при этом вздохнул и вынув из кармана несколько мелких монет в красноречивом молчании смотрел на них. Наконец Феба поняла, она протянула ему свой кошелек.

   - Что мое, то будет также и твоим, когда поженимся, - сказала она. - Отчего же не быть этому теперь же?

   Жервей тотчас же выразил ей чувства благодарности и повторил драгоценные слова: "Дорогая моя". Феба опустила свою голову на его плечо, позволила ему целовать себя и в безмолвном экстазе, закрыв глаза, наслаждалась этими поцелуями. Негодяй ласкал ее и наблюдал за ней до тех пор, пока увидел, что она вполне поддалась его влиянию. Тогда, и только тогда рискнул он постепенно открыть ей причину, побудившую его покинуть зал, прежде чем окончились прения.

   - Слышала ты, что сказала мне мистрис Соулер перед тем, как мы оставили зал? - спросил он.

   - Нет, милый.

   - Ты помнишь, что она спрашивала у меня адрес Фарнеби?

   - Да, и она хотела еще знать, не носил ли он когда фамилии Морган. Забавно, не так ли?

   - Я в этом не уверен, моя дорогая. Она сказала мне, что Фарнеби должен ей сколько-то денег. Он не разом составил себе состояние, я полагаю. Как знать, кем он был во время своей юности и как он поддел слабую женщину. Подождем, пока старуха согреет свои старые кости горячим грогом, и я постараюсь разузнать побольше о долге Фарнеби.

   - Зачем, милый? Какое тебе до этого дело?

   Жервей задумался на минуту и потом решил, что наступило время говорить откровеннее.

   - Во-первых, - сказал он, - это дело человеколюбия помочь мистрис Соулер возвратить свои деньги. Ты это видишь сама, конечно. Хорошо. Я ведь не социалист, ты это знаешь, совершенно напротив. В то же время я чрезвычайно справедливый человек и, признаюсь, был поражен когда мистер Гольденхарт рассказывал о Тадморских правилах в отношении богатых людей. "Человек, наживший богатство, обязан по законам христианской нравственности помогать неимущим". Таковы были, как мне помнится, его слова. "Человек собирающий богатства из-за себялюбивых мотивов, по скупости или из желания обогатить свое семейство после своей смерти, во всяком случае, не истинный христианин и нуждается в просвещении и указании христианского закона". При этих словах, если ты помнишь, раздался ропот и мистер Гольденхарт, прервав свою речь, прочитал несколько строк из Нового Завета, которыми подтверждались его слова. Мистер Фарнеби, милая, по моему мнению, принадлежит к числу людей, на которых указывал молодой джентльмен. Судя по внешности, он должен быть очень черствый человек.

   - Это верно, он тверд как железо! Смотрит на слуг, как на грязь под своими ногами и никогда не скажет им доброго слова.

   - Итак, я угадал! Он не особенно щедр на свои деньги, не правда ли?

   - Он? Он только тратит на себя и на свое величие, но за всю жизнь не дал никому ни полпенни.

   Жервей в порыве благородного негодования указал на камин.

   - А вот бедная старая женщина, умирающая с голода, когда он должен ей! Да, я согласен с социалистами, следует пустить кровь такого рода людям. Посмотри на себя и на меня. Не должны ли бы нам оказать помощь? Мы могли бы вступить в брак, если б у нас было сколько-нибудь денег. Я многое видел на свете, Феба, и моя опытность говорит мне относительно этого долга Фарнеби, что тут что-то неладно. Отчего нам не нажить пяти фунтов стерлингов от этого скупого, сурового человека?

   Феба была осторожна.

   - А это не будет противозаконно?

   - Предоставь мне заботиться о законах, - отвечал Жервей. - Я до тех пор не вступлю в дело, пока не уверюсь, что он не осмелится обратиться к полиции. Тогда будет все легко. Ты так долго жила в семействе, что должна знать слабые его стороны. Нельзя ли будет на него действовать через жену?

   Феба вдруг покраснела до корней волос.

   - Не говори со мной о его жене! - вскричала она. - Только бы дождаться мне дня, когда я смогу рассчитаться с этой леди... - Она посмотрела на Жервея и вдруг остановилась. Тот с очевидным любопытством наблюдал за ней.

   - Я вовсе не желаю втираться к тебе в доверие, моя милая, и выпытывать твои маленькие тайны, - заметил он самым убедительным тоном. - Но если тебе нужен какой-нибудь совет, то ты знаешь, что я весь к твоим услугам.

   Феба взглянула на мистрис Соулер, дремавшую у огня.

   - Нужды нет, - сказала она. - Я полагаю, что не следует мужчине ввязываться в такие дела между мной и мистрис Фарнеби. Делай что тебе угодно с ее мужем, я об этом не забочусь, он скотина, и я ненавижу его. Я настаиваю лишь на одном, я требую, чтоб мисс Регину не подвергали никаким неприятностям, помни это! Она доброе создание. Вот прочитай письмо, написанное ей ко мне, и суди сам.

   Жервей посмотрел на письмо, оно было довольно коротко, и он решился взять на себя труд прочесть его.

  

   "Милая Феба, не унывай. Я всегда останусь твоим, другом и помогу тебе найти другое место. Очень сожалею, что должна сказать тебе, что во всем виновата мистрис Ормонд. Она имела подозрения, подкараулила нас и все рассказала тетке. В этом она созналась мне своими собственными устами. "Я готова на все, моя дорогая, чтоб спасти вас от неудачного замужества", - сказала она. Я этим очень огорчена, так как не могу более смотреть на нее, как на моего друга. Тетка моя одинакового мнения с мистрис Ормонд. Ты должна снизойти к ее горячему характеру. Вспомни ее доброту ко мне, а ты тайно помогала мне в том, что она всячески желает устранить. Это очень рассердило ее, со временем она обойдется. Чтоб не тратить свои сбережения до получения места, ты уведомь меня. Мой кошелек к твоим услугам.

   - Очень мило, - заметил Жервей, возвращая письмо и зевая, - и очень удобно на случай, когда мы будем иметь нужду в деньгах. А вот и ужин! Теперь, мистрис Соулер, пора проснуться.

   Он поднял старуху со стула и посадил ее к столу как маленького ребенка. Вид горячего кушанья и питья возбудил в ней волчий аппетит. Она пожирала мясо не только зубами, но и глазами, пила водку громадными глотками и со вздохом облегчения поставила стакан на стол.

   - Еще один, - воскликнула она, - и я согреюсь. Жервей наблюдал за ней, сидя по другую сторону стола рядом с Фебой и, имея свои причины заставить ее говорить, поощрял ее желание еще выпить. Он потребовал второй стакан горячего грога. Феба, жеманно двигая устрицы вилкой, казалась шокированной грубой манерой, с которой мистрис Соулер пила и ела. Она сидела, опустив глаза на свою тарелку и чопорно тянула солодовый напиток. Когда Жервей, окончив свой ужин, зажег сигару, она ласково напомнила ему, что он обязан уважением к леди почтенных лет: "Я люблю, когда курят, милый, но, может быть, мистрис Соулер этого не любит".

   Мистрис Соулер разразилась при этих словах громким смехом.

   - Похожа ли я на то, чтоб быть чувствительной к табачному запаху? - спросила она с диким презрением к своей собственной бедности, что было одним из опасных элементов ее характера. - Посмотрели бы вы, молодая женщина, где я живу, и тогда бы говорили о табаке!

   Это было очень грубо. Феба сняла вилкой последнюю устрицу из раковины и уставила глаза в тарелку. Заметив, что второй стакан грога был почти пуст, Жервей попытался вызвать мистрис Соулер на откровенность.

   - Кстати, насчет долга мистера Фарнеби, - начал он. - Давно он вам должен?

   Мистрис Соулер была настороже. Другими словами, голова мистрис Соулер разгорячалась от горячего грога только тогда, как она употребляла его в большом количестве. Она отвечала, что долг давнишний и не прибавила ничего более.

   - Уже прошел семилетний срок?

   Мистрис Соулер опорожнила свой стакан и пристально посмотрела на Жервея через стол.

   - У меня плохая память, - сказала она.

   Жервей весьма любезно предложил ей третий стакан.

   - Нечетное число приносит, говорят, счастье.

   Мистрис Соулер приняла предложение в том же духе, в каком оно было сделано, справилась со своей памятью даже прежде появления третьего стакана.

   - Семь лет? Спрашиваете вы, даже более чем дважды семь лет. Что вы думаете об этом?

   Жервей не терял времени на думы, он поспешно продолжал:

   - Уверены ли вы, что человек, которого я указал во время чтения, тот самый, что назывался Морганом и письма которого адресовались в гостиницу?

   - Вполне уверена. Готова принять присягу, что это его глаза.

   - И вы никогда не требовали с него долга?

   - Как могла я требовать, когда я не знала, как его зовут до той минуты, как вы мне сказали это?

   - Сколько он вам должен?

   Имела ли мистрис Соулер четвертый стакан грога в виду или думала, что пора приняться за расспросы, нужные ей самой, трудно решить, но каковы бы ни были побуждения, только теперь она покачала головой и сказала:

   - Деньги - мое дело. Вы только скажите мне, где он живет, и я заставлю его заплатить.

   Жервей был готов на всякий случай.

   - Вам не нужно делать ничего подобного.

   Мистрис Соулер недоверчиво засмеялась.

   - Так вы думаете, мой умница?

   - Я не думаю, я уверен в том. Во-первых, Фарнеби может не признать долга по истечении семилетнего срока, во-вторых, взгляните на себя в зеркало. Вы полагаете, прислуга пустит вас к нему в дом, когда вы постучитесь в двери? Вам нужен ловкий помощник или вы никогда ничего не получите.

   Мистрис Соулер была доступна голосу рассудка, несмотря на три стакана грога. Она прямо спросила:

   - А сколько вы возьмете за это?

   - Ничего, - отвечал он, - я вовсе не желаю, чтоб вы платили за комиссию.

   Мистрис Соулер с минуту подумала и поняла его.

   - Повторите это при молодой женщине, чтоб она была свидетельницей ваших слов.

   Жервей толкнул под столом молодую женщину, предостерегая ее, чтобы она не сделала какого-нибудь возражения и предоставила бы все ему. Объявив во второй раз, что не возьмет ни фартинга с мистрис Соулер, он продолжал свои расспросы.

   - Я действую в ваших интересах, мистрис Соулер, - сказал он, - и потеряете вы сами, если не будете терпеливо отвечать на мои вопросы и не скажете мне правды. Я опять возвращаюсь к долгу. Откуда взялся он?

   - За содержание ребенка в продолжение шести недель должен он мне по десяти шиллингов в неделю.

   Феба подняла глаза от тарелки.

   - Чьего ребенка? - спросил Жервей, заметив движение Фебы.

   - Ребенка Моргана, того самого, что вы называете Фарнеби.

   - А вы знаете, кто была его мать?

   - Желала бы знать. Давно получила бы я деньги от нее.

   Жервей украдкой взглянул на Фебу, она была бледна и прислушивалась к разговору, не спуская глаз с мистрис Соулер.

   - Давно ли это было? - продолжал Жервей.

   - Шестнадцать лет тому назад.

   - Фарнеби сам отдал вам ребенка?

   - Своими собственными руками, через садовую решетку дома в Рамсгэте. Он сам и посадил меня на поезд, отправившийся в Лондон. При этом он дал мне десять тысяч фунтов стерлингов и больше ничего. Он обещал увидеться со мной в течение месяца и дать мне денег. Я никогда не видела его до сегодня, когда встретила у кассы, платившим за билеты.

   Жервей снова взглянул на Фебу. Она не подозревала, что за ней наблюдают. Все внимание ее было поглощено ответами мистрис Соулер. Обсудив все слышанное, Жервей оставил речь о долге и начал расспрашивать о ребенке.

   - Я уже обещал вам, что не возьму с вас ни одного фартинга, - прибавил он. - Скольких лет был ребенок, когда вам отдал его Фарнеби?

   - Скольких лет? Ему не было и недели!

   - Не было и недели, - повторил Жервей, устремив пытливый взор на Фебу. - Боже мой, да это был новорожденный младенец?

   Волнение девушки достигло до высшей степени. Она наклонилась над столом, чтоб не проронить ни одного слова.

   - А долго ли этот бедный ребенок оставался на ваших руках? - продолжал Жервей.

   - Как могу я сказать с точностью после такого долгого отрезка времени? Несколько месяцев, должно быть. Знаю только, наверное, что сверх полученных мной десяти фунтов, он прожил еще не менее шести недель, а потом... - Она остановилась и посмотрела на Фебу.

   - А потом вы от него освободились?

   Мистрис Соулер почувствовала, что Жервей многозначительно толкает ее ногой под столом.

   - Я не сделала ничего такого, чего бы должна была стыдиться, - сердито обратилась она к Фебе. - Будучи слишком бедна, чтоб содержать малютку на свой счет, я отдала ее одной доброй леди, которая ее усыновила.

   Феба не могла более сдерживаться. Прежде чем Жервей успел открыть рот, она обратилась к мистрис Соулер с вопросом:

   - А знаете вы, где теперь находится эта леди?

   - Нет, не знаю.

   - Вы знаете, где найти ребенка?

   Мистрис Соулер взялась за, грог.

   - Я знаю об этом не больше вашего. Намерены вы задавать еще вопросы, мисс?

   Сильное возбуждение до того ослепляло Фебу, что она не заметила очевидной перемены к худшему в расположении духа старой женщины. Она опрометчиво продолжала:

   - Никогда не видали вы леди с тех пор, как отдали ей девочку?

   Мистрис Соулер опустила вдруг свой стакан в ту мину, ту, как подносила его к губам?.. Жервей остановился пораженный и не зажег второй сигары.

   - Девочку? - медленно повторила старуха, устремив подозрительный и удивленный взор на Фебу. - Ее? - Она обратилась к Жервею. - Разве я сказала, что это была девочка? Разве вы меня спрашивали о том?

   - И не думал, - отвечал Жервей.

   - Неужели я сказала это, не будучи о том спрошена?

   Жервей оставил Фебу на произвол старой, неумолимой женщины, перед которой она себя выдала. Этим единственным путем мог он выпытать что-либо от девушки.

   - Нет, вы не говорили этого, - отвечал он.

   Мистрис Соулер снова обратилась к Фебе.

   - Откуда же вы знаете, что это была девочка?

   Феба дрожала и ничего не говорила. Она сидела, опустив голову и сложив руки на коленях.

   - Могу я спросить вас, - продолжала Соулер с необычайной вежливостью, - сколько вам лет, мисс? Вы настолько молоды и красивы, что для вас не может быть неудобств отвечать на подобный вопрос.

   Опытность Жервея изменила ему. Он не успел предостеречь Фебу от расставленной ей западни.

   - Двадцать четыре, - отвечала она.

   - А ребенок был мне отдан шестнадцать лет тому назад, - сказала мистрис Соулер. - Вычтя шестнадцать из двадцати четырех получишь восемь. Я еще более прежнего удивлена тем, что вам известно, мисс, что это была девочка. Это не может быть ваш ребенок.

   Феба вскочила в припадке сильнейшего гнева.

   - Слышишь ты это? - обратилась она к Жервею. - Как осмелился ты привести меня сюда, чтобы слушать оскорбления от старой пьяной негодяйки?

   Мистрис Соулер тоже быстро поднялась. Старуха схватила свой пустой стакан, чтобы бросить им в Фебу. В тот же момент Жервей удержал ее за руку, вывел из комнаты и затворил за ней дверь.

   На площадке стояла скамья. Одной рукой он усадил на нее старуху, другой вынул из кармана кошелек, данный ему Фебой.

   - Вот вам фунт в уплату вашего долга, - сказал он. - Ступайте мирно домой, а завтра вечером подождите меня у дверей этого дома.

   Мистрис Соулер раскрыла было рот для протеста, но быстро закрыла его опять при виде золота. Она схватила деньги и сделалась податливой и любезной.

   - Сведите меня вниз, мой дорогой, и посадите в кеб, - сказала она. - Я боюсь ночного воздуха.

   - Еще одно слово прежде, чем я посажу вас в кеб. Что сделали вы с ребенком?

   Мистрис Соулер отвратительно оскалила зубы и прошептала:

   - Продала его Маль-Давису за несколько пенсов.

   - Кто был, этот Давис?

   - Разносчик.

   - И вы действительно ничего не знаете ни о нем, ни о ребенке?

   - Разве я тогда нуждалась бы в вашей помощи? - спросила она. Они, может быть, оба давно исчезли с лица земли, я ничего о том не знаю.

   Жервей усадил ее немедленно в кеб. "Теперь примемся за другую", - сказал он про себя, и поспешил в отдельную комнату.

  

   Иному показалось бы нелегкой задачей успокоить Фебу при настоящих обстоятельствах. Но Жервей имел громадное преимущество: в нем не было ни малейшего чувства к девушке, и в его распоряжении находился большой запас самоуверенности и лести. Менее чем в пять минут слезы Фебы были осушены и возлюбленный сидел подле нее, обвив своей рукой ее талию, как человек которого любят и простили.

   - Теперь, мой ангел, - сказал он (Феба с наслаждением вздохнула, до этой минуты он никогда еще не называл ее ангелом), - расскажи мне все по секрету. Ты только сообщи мне факты, и я сумею вперед защитить тебя от мистрис Соулер. Ты сделала необычайное открытие. Придвинься ко мне ближе, дорогая. Как это случилось?

   - Это я подслушала из кухни, - отвечала Феба.

   - А слышал это кто-нибудь другой? - спросил Жервей.

   - Нет. Вся прислуга была в комнате экономки, смотрела индийские редкости, присланные ей ее сыном из Канады. Я оставила свою птицу на кухонном столе и, вспомнив о кошке, побежала убрать клетку в более безопасное место. Одно из огромных окон в потолке было открыто, и я услышала голоса в задней комнате, в которой живет мистрис Фарнеби.

   - Чьи услышала ты голоса?

   - Мистрис Фарнеби и мистера Гольденхарта.

   - Мистрис Фарнеби! - воскликнул он с удивлением. - Уверена ли ты в том?

   - Еще бы! Или ты полагаешь, что я не знаю голоса этой ужасной женщины. Она говорила необычные вещи, спрашивала, есть ли что-нибудь неприличное в том, чтоб показать голую ногу. Голос, отвечавший ей, был голос мистера Гольденхарта. Тебе также любопытно было бы послушать дальше, если б ты был на моем месте, не правда ли? Я открыла второе окно, чтоб ничего не пропустить из того, что будет говориться. И что же я услышала, как бы ты думал?

   - Ты говоришь о мистрис Фарнеби?

   - Да. Я услышала ее слова: "Посмотрите на мою правую ногу, в ней ничего нет особенного". После минутного молчания она прибавила: "Теперь посмотрите на левую ногу". Слыхано ли такое нахальство замужней женщины в отношении молодого человека?

   - Продолжай, продолжай. Что он сказал?

   - Ничего. Он, как видно, смотрел на ногу.

   - На левую ногу.

   - Да. Левой ногой ей нечего было хвастаться, могу сказать. По ее собственному признанию у нее был какой-то недостаток между третьим и четвертым пальцем. Что это был за недостаток, я не знаю, я слышала только, как она говорила: "Бедная девочка родилась с таким же недостатком, и этот признак служил мне орудием против мошенников, которых я нанимала для ее розысков". Да! Она сказала так. Я слышала отлично. И потом она называла ее "бедной потерянной дочерью", которая, может быть, жива и теперь, а не знает, кто ее мать. Весьма естественно, что когда эта старая пьяница заговорила о ребенке, отданном ей на воспитание мистером Фарнеби, я припомнила все это. Что это милый, как ты странно смотришь? Что с тобой?

   - Я только очень заинтересовался, больше ничего. Но тут есть нечто для меня непонятное. Какое до всего этого дело мистеру Гольденхарту?

   - Разве я не сказала тебе?

   - Нет.

   - Хорошо, так я скажу теперь. Мистрис Фарнеби не только бессердечная тварь, которая лишает бедную девушку места и отказывает ей в рекомендации, она к тому же сумасшедшая. Это показывание голой ноги должно было служить мистеру Гольденхарту указанием в случае, если он встретит когда-либо ее дочь во время своих прогулок и путешествий, по этому недостатку он должен был убедиться, что это действительно она...

   - Так! Я понимаю. Но почему же именно мистер Гольденхарт?

   - Потому что она видела во сне, что мистер Гольденхарт нашел ее пропавшую дочь, и потому что из ста снов бывает один в руку. Слыхал ли ты когда-нибудь о подобном безумии? Насколько я поняла, она и до сих пор плачет о ней. И эта женщина выгнала меня на улицу! Представь себе это! Я сохранила бы ее тайну - к тому же это не мое дело, если б она не поступила со мной так бесчеловечно. Я хочу отплатить ей, полагаю, что слышанное мной на кухне поможет мне обличить ее. Не знаю еще как, но еще довольно времени впереди. Ты, надеюсь, сохранишь тайну, милый. Скоро между нами секретов не будет, все будет общее, когда мы будем мужем и женой. Что ты меня не слушаешь? Что с тобой?

   Жервей вдруг поднял глаза. Его вкрадчивая манера вдруг исчезла, он заговорил грубо и нетерпеливо.

   - Мне нужно знать кое-что. Есть у мистрис Фарнеби свои собственные деньги?

   Феба совсем растерялась от перемены, происшедшей в ее любовнике.

   - Ты говоришь таким тоном, точно сердишься на меня, - заметила она.

   Жервей снова вернулся к своему заискивающему тону, хотя с некоторым затруднением.

   - Дорогая моя, я люблю тебя! Как могу я на тебя сердиться? Ты заставила меня задуматься, поразила своим рассказом, вот и все. Но известно ли тебе, имеет ли мистрис Фарнеби свои собственные деньги?

   На этот раз Феба отвечала: "Я слышала от мисс Регины, что отец мистрис Фарнеби был богатый человек".

   - Как его звали?

   - Рональд.

   - Знаешь ты, когда он умер.

   - Нет.

   Жервей снова задумался и в волнении забарабанил пальцами по столу. Минуты две спустя у него родилась мысль. "Это я узнаю по могильному памятнику"! - воскликнул он как бы про себя и прежде чем Феба успела выразить свое удивление, он спросил ее, не знает ли она, где похоронен мистер Рональд.

   - Да, я слышала об этом, - отвечала девушка. - На Хайтгетском кладбище. Но зачем тебе это знать?

   Жервей посмотрел на часы.

   - Уже поздно. Я провожу тебя домой.

   - Но я хотела бы знать...

   - Надень шляпку и подожди, пока мы выйдем на улицу.

   Жервей заплатил по счету, не забыв притом и официанта. Он был щедр и вежлив, но, очевидно, не очень спешил дать Фебе обещанное объяснение. Они вышли из трактира. Жервей несколько минут шел молча, совершенно погрузившись в свои размышления. Терпение Фебы лопнуло.

   - Я рассказала тебе все, - сказала она с упреком, - по-моему нечестно после этого скрывать от меня что-нибудь.

   Он тотчас же очнулся.

   - Дорогая моя, ты совершенно меня не понимаешь!

   Он, по обыкновению, не затруднялся ответом, но сейчас ответил довольно рассеянно. В эту самую минуту он только решился рассказать Фебе часть затеваемого им дела. Ему было бы несравненно приятнее иметь сообщницей одну мистрис Соулер, но он знал Фебу слишком хорошо, чтобы подвергнуть себя подобному риску. Если б он отказался удовлетворить ее любопытство, она не задумалась бы следить за ним тайно и легко могла бы сказать или написать своей барышне что-нибудь такое, что привело бы к самым ужасным последствиям. Необходимо было настолько познакомить ее с делом, чтобы собственные выгоды заставили ее молчать.

   - У меня нет ни малейшего желания, - продолжал он, - скрывать от тебя что-нибудь. Ты будешь знать все, что знаю я. - Предоставив себе таким образом право лгать, когда сочтет это за нужное, он улыбнулся и ждал расспросов.

   Феба повторила вопрос, который задала в трактире:

   - Зачем нужно Жервею знать, где похоронен мистер Рональд?

   - Памятник мистера Рональда, моя милая, сообщит мне в каком году, месяце, какого числа он умер, - заметил он. - Узнав год, месяц, число, я отправлюсь в одно место, около собора Святого Павла, называемое Doctor's Commons, заплачу там шиллинг, и мне позволят взглянуть на завещание мистера Рональда.

   - Какая же тебе польза от этого?

   - Странный вопрос, Феба! В нашем положении нельзя бросать даже шиллинга, но на мой шиллинг я узнаю многое. Я узнаю, какой капитал мистер Рональд оставил своей дочери и может ли муж мистрис Фарнеби распоряжаться им.

   - Так? - спросила Феба, еще нисколько не заинтересованная, - а потом?

   Жервей осмотрелся кругом. Они находились на многолюдной площади. Он молчал, пока не повернул