Коллинз Уилки - Опавшие листья

с внутренним убеждением.

   - Без разрешения моего дяди! - воскликнула Регина. - Без согласия тетки! Без подруг, без друзей, без свадебного завтрака! Ах Амелиус! Как могло это придти вам в голову? - Она отступила на шаг и смотрела на него с изумлением.

   На минуту, только на одну минуту Амелиус потерял с ней терпение.

   - Если б вы действительно меня любили, - сказал он с горечью, - вы не подумали бы о подругах и завтраках!

   У Регины ответ был наготове в кармане, она вынула платок и поднесла его к глазам. Амелиус тотчас же овладел собой.

   - Нет, нет, - сказал он, - я этого не думаю, я уверен, что вы меня любите. Дайте мне опять вашу руку. Знаете, Регина, я сомневаюсь, чтоб дядя сообщил вам обо всем, что произошло между нами. Известно вам, какие предлагал он условия? Он требует, чтоб я увеличил доход свой до двух тысяч, и только тогда даст свое согласие на наш брак.

   - Да, милый, он говорил мне об этом.

   - У меня столько же надежд увеличить мой доход, Регина, как стать английским королем. Говорил, он вам это?

   - Он с вами в этом не согласен, мой милый, он говорит, что (с ловкостью) вы можете довести его до двух тысяч в течение десяти лет.

   На этот раз пришла очередь Амелиуса смотреть на Регину в беспомощном изумлении.

   - Десяти лет, - повторил он. - Вы равнодушно относитесь к десятилетнему ожиданию нашей свадьбы? Боже милостивый! Неужели вы также думаете о деньгах? Неужели вы не можете жить без кареты, шампанского, лакея и другой тщеславной роскоши?..

   Он остановился. На этот раз Регина нашла, что ей следует рассердиться.

   - Вы должны бы стыдиться, позволив себе говорить со мной таким образом, - вскричала она с негодованием. - Если вы обо мне такого мнения, то я вовсе не пойду за вас замуж, если бы у вас было пятьдесят тысяч дохода. Разве я не знаю своих обязанностей в отношении тетки и дяди, доброго человека, который был мне отцом? Вы считаете меня настолько неблагодарной, что я могу пренебречь его желанием. Да, я знаю, вы его не любите, я знаю, что многие его не любят, но мне до этого нет дела. Без дорогого дяди Фарнеби я была бы в доме призрения, терпела бы голод и холод, была бы несчастной работницей. И я должна забыть это из-за того, что у вас нет терпения, что вы думаете только о себе! Жалею я, что встретилась с вами, что полюбила вас! - После этого признания она отвернулась от него и снова прибегла к носовому платку. Амелиус смотрел на нее в безмолвном отчаянии. После тона, которым она говорила о своих обязанностях к дяде, тщетно было бы ожидать каких-нибудь благоприятных результатов своего влияния на Регину. Вспомнив все, что он видел и слышал в комнате мистрис Фарнеби, Амелиус не сомневался более, что Фарнеби взял в дом свой Регину с целью успокоить и умиротворить свою жену. Было ли бы неблагоразумно или несправедливо утверждать, что сирота ничем не обязана мистрис Фарнеби за то, что та, сознавая свой долг в отношении сестры, оказала родственное покровительство ее дочери. Бесполезно было бы представлять Регине такие резоны. Ее утрированное понятие о благодарности к дяде не подчинилось бы рассудку. Ничего нельзя было выиграть сопротивлением и противоречием, оставалось только сказать несколько примиряющих слов и покориться.

   - Простите меня, Регина, если я оскорбил вас, вы так жестоко обманули мои ожидания. Я говорил без умысла обидеть вас, более я не могу ничего сказать.

   Она проворно обернулась и взглянула на него. В его голосе слышалась такая зловещая покорность, такое угрюмое самоотречение, что она испугалась. Она никогда не видала у него такого страждущего вида, как теперь.

   - Я прощаю вас от всего моего сердца, Амелиус, - сказала она и робко протянула ему руку.

   Он взял ее, молча поднес к губам и снова опустил ее. Она вдруг побледнела. Она любила Амелиуса насколько могла. Сердце ее замерло, она с ужасом спрашивала себя, не потеряла ли она его.

   - Я боюсь, не я ли оскорбила вас, Амелиус. Не сердитесь на меня. Не делайте меня еще более несчастливой.

   - Я не сержусь на вас, - отвечал он со спокойной покорностью, которая привела ее в ужас. - Вы не могли полагать, Регина, что я радостно отнесусь к десяти годам ожидания.

   Она взяла его руку и сжала ее в своих, точно любовь его к ней заключалась тут, и она не хотела выпустить ее.

   - Если вы хотите предоставить это мне, то срок будет не так долог, - заговорила она. - Будьте к моему дяде ласковы и почтительны вместо того, чтоб говорить ему жесткие слова. Или позвольте мне умилостивить его, если вы слишком горды для этого. Могу я сказать ему, что вы не имели намерения оскорбить его и что вы мне предоставляете наше будущее?

   - Конечно, - отвечал Амелиус, - если вы полагаете, что это может принести пользу. - Его тон высказал гораздо более, он прямо выражал: "Я не верю ему, как вы".

   - Это может принести большую пользу, - настаивала она. - Он позволит мне вернуться домой и не будет препятствовать вам посещать нас. Он не любит, чтоб ему оказывали пренебрежение и недоверие. Да кто это любит? Будьте терпеливы, Амелиус. Я уговорю его требовать от вас менее денег, лишь то, что можете вы приобрести своими способностями в продолжение десяти лет. - Она ждала ответа, который бы хоть сколько-нибудь ободрил ее, но он только улыбнулся. - Вы говорите, что любите меня, - сказала она, отступив от него с укоризненным взглядом, - а вы даже не верите моим словам.

   Она замолчала и обернулась назад с легким криком. Поспешные шаги послышались по ту сторону вечно зеленой чащи. Амелиус пошел назад по дорожке и встретил Фебу.

   - Не оставайтесь здесь ни минуты дольше, сударь, - закричала девушка. - Я из дома, там нет мистрис Ормонд, и никто не знает, где она. Идите скорее к калитке, пока есть еще время.

   Амелиус вернулся к Регине.

   - Я не должен вводить девушку в беду, - сказал он. - Вы знаете, куда писать мне, прощайте.

   Регина сделала горничной знак удалиться. Никогда Амелиус не расставался с ней так, как теперь. Она забыла горячие объятия и страстные поцелуи, она приходила в отчаяние при мысли, что потеряет его.

   - Амелиус, не сомневайтесь в моей любви. Скажите мне, что вы верите, что я люблю вас. Поцелуйте меня прежде чем уйдете.

   Он поцеловал ее, но не так, как прежде. Он произнес слова, которых она желала, но не от сердца. Она позволила ему идти, упреки были бы теперь неуместны. Феба застала ее бледной и неподвижной на том месте, на котором они расстались.

   - Дорогая моя мисс, что с вами? - вскричала она. И госпожа ее мрачно ответила ей словами, которые никогда прежде не сходили с уст ее: "О, Феба, я желала бы умереть!"

  

   Таково было впечатление, оставленное в душе Регины свиданием в питомнике.

   Впечатление же, оставленное в душе Амелиуса, выразилось вечером того дня в сильных словах, сказанных в ответ на вопрос его друга: "Что нового?"

   - Займите чем-нибудь мой ум, Руфус, или я все брошу и отправлюсь к черту.

   Этот житель Новой Англии был слишком умен, чтоб беспокоить Амелиуса расспросами при подобных обстоятельствах. "Так вот что!" - промолвил он и только. Вынув из кармана письмо, он спокойно положил его на стол.

   - Ко мне? - спросил Амелиус.

   - Вы требуете какого-нибудь занятия для вашего ума, - отвечал Руфус. - Здесь вы найдете его.

   Амелиус прочел письмо. На нем стоял штемпель Гемаденского заведения. Секретарь приглашал Амелиуса в самых лестных выражениях прочесть в зале заведения лекцию о христианском социализме, применяемом на практике в Общине Тадмора. Ему предлагали две трети сбора за места и предоставляли свободу назначить какой угодно вечер и какое угодно увеселение по окончании чтения. О дальнейших подробностях мог он условиться с секретарем, если примет это предложение.

   Прочитав письмо, Амелиус взглянул на своего друга.

   - Это устроили вы? - спросил он.

   Руфус сознался со свойственной ему откровенностью. У него было рекомендательное письмо к секретарю, и он представил его сегодня утром. Заведение нуждалось в чем-нибудь новом, чтоб привлечь к себе его членов и публику. Не намереваясь читать сам, он подумал об Амелиусе и выразил свою мысль. "Я заметил - прибавил Руфус смиренно, - что не ручаюсь, что вы согласитесь взойти на подмостки, но секретарь человек горячий и заявил, что попытается".

   - Зачем мне отказываться? - раздраженно спросил Амелиус. - Секретарь рассыпается передо мной в любезностях и доставляет мне случай высказать наши принципы. Вы, может быть, думаете, - прибавил он спокойнее после короткого размышления, - что я не гожусь для этого. В таком случае я не буду вам противоречить.

   Руфус покачал головой.

   - Если б вы провели свою жизнь на этом небольшом, мизерном острове я, может быть, сомневался бы в вас. Но Тадмор лежит в Соединенных Штатах. Здесь не упражняются молодые люди в красноречии, и не говорили ли вы мне, что есть американец, гражданин, имеющий голос в этом обществе. Вы не угадываете, нет? Хорошо, я подразумеваю мистера Фарнеби, я говорю себе, конечно, не секретарю, Амелиус должен уважать взгляды мистера Фарнеби. А что скажет на это дядюшка Фарнеби?

   Горячий темперамент Амелиуса мгновенно дал о себе знать.

   - Какой черт! Что мне за дело до взглядов Фарнеби, - вспылил он. - Если есть в Англии человек, которому нужно бы вколотить в тупую голову принципы христианского социализма, так это мистер Фарнеби. Увидитесь вы еще с секретарем?

   - Я могу повидаться с ним сегодня же вечером, - отвечал Руфус.

   - Скажите ему, что я берусь читать, и передайте ему мою благодарность и приветствия. Если я буду иметь успех, - продолжал Амелиус, воодушевляясь новой идеей, - я могу приобрести себе имя как профессор, а имя те же деньги, а деньги будут побивать Фарнеби его собственным оружием. Это будет попытка в критический момент моей жизни, Руфус.

   - Да, - согласился Руфус, - я повидаюсь с секретарем.

   - А почему не пойти мне с вами? - спросил Амелиус.

   - Почему нет? - ответил Руфус.

   Они вместе вышли из дому.

   Поздно ночью Амелиус сидел один в своей комнате, составлял конспект для лекции, которую обязался прочесть, через неделю. В Америке (как предполагал Руфус) он произносил несколько раз публичные речи и потому мог слышать звук собственного голоса в безмолвной аудитории, не дрожа с ног до головы.

   В Тадморе получали английские газеты, и политика Англии часто обсуждалась в маленьком парламенте Общины. Разумеется, мысль о новых слушателях, враждебно к нему расположенных, немного пугала его, но самой главной его заботой была ограниченность времени, данного для лекции. За лекцией должны были последовать публичные прения, секретарь советовал Амелиусу говорить не больше часа. "О социализме трудно рассказать в час", - заметил Амелиус. Секретарь вздохнул и ответил: "Не будут слушать дольше".

   Делая время от времени заметки о различных сторонах предмета, на которых надо было дольше останавливаться, Амелиус все более и более погружался в воспоминание о прошлом. Он положил перо, когда часы соседней церкви пробили час, и глубоко задумался. Мысли перенесли его в горы и долины Тадмора. Одна за другой восставали перед ним картины из его прошлой жизни. Вот опять добрый старший брат передает ему чистое христианское учение, как оно вышло из уст самого вдохновенного учителя, опять он работает в саду и в поле, голоса товарищей сливаются с его голосом в вечернем гимне, а робкая Меллисент стоит подле него с нотами и слушает. Как бедна, как испорчена казалась его настоящая жизнь в сравнении с прежними счастливыми днями! Он забыл простые правила христианского смирения, христианского незлобия и самообладания, которые, как надеялись его учителя, должны были предохранить его от пагубного влияния света. В последние два дня он не хотел извинить заблуждений человека, потратившего всю жизнь на низкую борьбу за богатство, - и что еще хуже, глубоко огорчил любившую его девушку, потому что дал волю страстям, сдерживать которые было его первой и главной обязанностью. Воспоминание это в настоящем его настроении было невыносимо. Он схватил перо с обычной горячностью, чтобы в этот же вечер загладить вину. Он написал мистеру Фарнеби, извинился за презрительные слова, вырвавшиеся у него во время их свидания и выразил надежду, что более близкое знакомство поведет к взаимным уступкам. Письмо к Регине было гораздо длинней и написано в выражениях полных горячей любви и раскаяния. Он не успокоился даже, вложив письма в конверты. Несмотря на поздний час, ему хотелось самому опустить их в почтовый ящик. Он тихо сошел вниз, неслышно отпер дверь и побежал к ближайшему ящику. Когда он вернулся домой, совесть, наконец, перестала его мучить. - Теперь, - подумал он, зажигая свечку, - я могу идти спать.

   Первым событием следующего дня было появление Руфуса. Оба они занялись составлением необходимого объявления о лекции. Оно должно было привлечь внимание известного сословия, так как начиналось, воззванием ко всем бедным, недовольным людям.

   "Придите и выслушайте средство, придуманное христианским социализмом, чтобы помочь вашим нуждам, его объяснит вам друг и брат, плата за вход не более шести пенсов". Необходимое извещение о времени и месте лекции следовало за этим воззванием, дальше предлагались отдельные места дороже. По совету секретаря объявление не было послано ни в один из журналов, выписываемых богатыми людьми. Оно появилось в одной ежедневной газете и двух недельных: эти три газеты расходились каждая в количестве не менее 4000 экземпляров. Предположим, что только пять человек читают один экземпляр, вскричал пылкий Амелиус, и у нас может быть два миллиона слушателей.

   Амелиус не обратил внимания на неизбежный результат такой гласности. Его объявления должны были свести людей, которые иначе никогда бы не встретились под одной крышей в громадном Лондоне. Он приглашал провести с собой вечер незнакомых людей из всей Англии, Шотландии и Ирландии. При таких обстоятельствах люди, совершенно потерявшие друг друга из вида, могли легко столкнуться и вступить в разговор, в который иначе никогда бы не вступили, а за последствия придется отчасти ответить и герою вечера, так как он виновник их встречи. Человек, отворяющий дверь и приглашающий всех без разбора войти к нему, играет горючими материалами, которые легко могут воспламеняться. Руфус сам отнес объявления в ближайшую типографию. Амелиус остался дома и занялся лекцией. Его занятия были прерваны письмом от мистера Фарнеби. Господин с напомаженными бакенбардами писал вежливо и осторожно. Ему, видимо, польстило и понравилось извинение Амелиуса и (ввиду таких обстоятельств) он охотно разрешал ему видеться с племянницей, но в то же время ограничивал число свиданий, "Пока вы можете видеть ее раз в неделю. Регина, без сомнения, напишет вам, когда вернется в Лондон".

   Регина отвечала со следующей почтой. На другое утро Амелиус получил от нее очаровательное письмо. Она никогда не любила его так горячо, она страстно желала его видеть и упросила мистрис Ормонд поехать домой и заступиться за нее перед дядей и теткой. Они должны были вернуться вместе в Лондон на следующий день. Амелиус может ее увидеть, если зайдет во время вечернего чая.

   На другой день, около четырех часов, Амелиус оканчивал свой туалет, когда ему доложили, что его желает видеть молодая особа. Гостья была Феба. Она поднесла платок к глазам и предалась горести, смиренно подражая своей барышне.

   - Боже мой, - воскликнул Амелиус, - уж не случилось ли что с Региной?

   - Нет, - пробормотала Феба под платком, - мисс Регина дома и совершенно здорова.

   - Так о чем же вы плачете?

   Феба забыла о своей роли и отвечала, разразившись рыданиями:

   - Я погибла, сударь!

   - Что вы хотите этим сказать? Кто вас погубил?

   - Вы.

   Амелиус вздрогнул. У него не было никаких отношений с Фебой, кроме денежных. Она была видная, красивая девушка с хорошенькой фигурой. Физиономист заметил бы дурные черты в линии ее бровей и рта. Хотя Амелиус не был физиономистом, он слишком любил Регину, чтобы обращать внимание на кого бы то ни было. Только люди за сорок лет могут, ухаживая за госпожой, не пренебрегать и служанкой.

   - Садитесь, - сказал Амелиус, - и объясните мне, что все это значит?

   Феба села и вытерла глаза.

   - Мистрис Фарнеби ужасно со мной поступила, - начала она и остановилась, подавленная воспоминанием об оскорблении, нанесенном ей. Она была слишком рассержена, чтобы следить за собой. Мстительный характер девушки отразился на ее лице. Амелиус заметил перемену и почувствовал сомнение насчет того, достойна ли она того места, которое занимала до этого дня в его уважении.

   - Вероятно, вышло какое-нибудь недоразумение, - сказал он. - Когда же мистрис Фарнеби могла вам что-нибудь сделать, вы только что вернулись в Лондон?

   - Извините, сэр, мы вернулись раньше, чем думали. У мистрис Ормонд было дело в Лондоне, и она отпустила мисс Регину у подъезда почти два часа тому назад.

   - Ну?

   - Ну, сэр, не успела я снять шляпу и шаль, как мистрис Фарнеби прислала за мной.

   - Вы разложили свои вещи? - спросила она. Я ответила, что еще не успела этого сделать.

   - Не трудитесь раскладываться, сказала она, вы не находитесь более в услужении мисс Регины. Вот ваше жалованье. Я прибавила вам жалованье за месяц, вместо обычного предупреждения.

   Я только бедная девушка, но я рассердилась и заговорила так же прямо, как и она.

   - Я могу знать, - сказала я, - за что мне так невежливо отказывают. Я не в состоянии повторить, что она ответила. У меня кровь кипит, когда я думаю об этом, - сказала Феба с мелодраматическим жаром. - Нас кто-то выдал, сударь. Кто-то донес мистрис Фарнеби о вашем тайном свидании с мисс Региной в саду и о деньгах, которые вы мне дали. Мне кажется, мистрис Ормонд виновата во всем: помните никто не знал, где она, когда я думала, что она толкует с кухаркой в доме. Верного я вам ничего не могу сказать. Я знаю только, что со мной говорили, как с самой низкой женщиной. Мистрис Фарнеби отказывает мне даже в рекомендации. Она даже сказала, что пошлет за полицией, если я не оставлю дом через полчаса. Как я могу найти другое место без рекомендации? Я погибшая девушка - вот что я такое - и все через вас! - И она разразилась рыданиями.

   Чтобы прекратить эту сцену, Амелиус попробовал ее утешить совереном.

   - Почему вы не поговорите с мисс Региной? - спросил он. - Вы знаете, что она вам поможет!

   - Она сделала все, что могла. Я не имею ничего против мисс Регины: она добрая барышня. Она вошла в комнату, просила, умоляла и приняла всю вину на себя. Мистрис Фарнеби не хотела ничего слышать.

   - Я здесь хозяйка! - сказала она, тебе лучше уйти в свою комнату! А, мистер Амелиус, уверяю вас, что она не ко мне одной относится враждебно, но и к вам, и никогда не позволит вам жениться на своей племяннице. Попомните мое слово, сударь, вот причина ее гнусного поведения со мной. Моя совесть чиста, слава Богу. Я служила истинной любви и не стыжусь этого. Однако скоро и на моей улице будет праздник! Я ничего более как бедная служанка, выгнанная без рекомендации. Погодите, вы увидите, что я скоро поквитаюсь с мистрис Фарнеби. Я знаю кое-что и ничего более не скажу. Она проклянет день, - воскликнула Феба, опять впадая в мелодраму, - в который выгнала меня из дома, как воровку.

   - Тише, тише! - сказал Амелиус резко. - Вы не должны так говорить.

   Феба получила деньги и могла действовать открыто. Она поднялась со стула. Дерзость, обыкновенно неразлучная с чувством обиды в ее классе, выразилась в ответе Амелиусу. - Я говорю, как думаю. У меня есть характер. Я не позволю топтать себя в грязь. Мистрис Фарнеби узнает это очень скоро.

   - Феба, Феба, вы говорите, как язычница! Если мистрис Фарнеби поступила с вами с незаслуженной строгостью, покажите ей пример умеренности. Вы христианка и должны прощать обиды.

   Феба расхохоталась.

   - Ха, ха, ха! Благодарю вас и за проповедь и за соверен. Вы, право, очень добры! - Она вдруг перешла от иронии к злобе. Меня никогда еще не называли язычницей! Вы могли бы, по крайней мере, отплатить мне вежливостью за все, что я для вас сделала. Прощайте!

   Она подняла вздернутый носик и с достоинством вышла из комнаты.

   Это очень заняло Амелиуса на минуту. Он, смеясь, подошел к окну, когда услышал, как парадная дверь захлопнулась, чтобы последний раз взглянуть на Фебу в роли оскорбленной христианки. Улыбка его мгновенно исчезла, он изменился в лице и отшатнулся от окна.

   Мужчина ждал Фебу на улице. В ту минуту, как Амелиус посмотрел в окно, она взяла его под руку. Он оглянулся на дом, когда они отошли. Амелиус тотчас же узнал в товарище (и любовнике) Фебы бродягу ирландца, прозванного Жерви, лицо которого он в последний раз видел в Тадморе. Он был один из агентов Общины в соседнем городе, его прогнали за дурное поведение, но потом опять приняли по просьбе одной почтенной личности, поверившей его обещаниям исправиться. Амелиус подозревал, что этот-то господин и был шпион, услужливо донесший на него и Меллисент, но молчал, не находя никаких улик для подтверждения своего подозрения. Появление Жерви в Лондоне можно было объяснить только вторичным изгнанием из службы Общины за какую-нибудь серьезную провинность, заставившую его сбежать в Англию. Феба не могла выбрать себе более дурного знакомства. При ее теперешнем мстительном настроении он был очень опасным товарищем и советником. Это не на шутку испугало Амелиуса, и он решился последовать за ним, чтобы узнать, где живет Жерви. К несчастью, он пришел к такому решению только по прошествии двух или трех минут. Было уже слишком поздно, когда он выбежал на улицу, они исчезли. По дороге к мистеру Фарнеби он решил рассказать все Регине. Тетка поступила неблагоразумно, отказав горничной в рекомендации. Ей следовало помириться с Фебой, пока не было слишком поздно.

  

   Мистрис Фарнеби стояла в дверях своей комнаты и смотрела на племянницу с презрительным любопытством.

   - Ну, вы, кажется, достаточно наговорились с женихом. Что тебе нужно?

   - Амелиусу необходимо поговорить с вами, тетя!

   - Скажи, чтоб он не беспокоился. Он может примирить твоего дядю с мыслью о свадьбе, но не примирит меня.

   - Не об этом, тетя, а о Фебе.

   - Уж не хочет ли он заставить меня опять взять Фебу?

   В эту минуту Амелиус вошел в залу и сам ответил на вопрос:

   - Я хочу вас предостеречь!

   Мистрис Фарнеби угрюмо улыбнулась. - Это интересно! - ответила она. - Ты мне не нужна! - прибавила она, обращаясь к племяннице.

   - Так вы согласны ждать Регину десять лет, - продолжала мистрис Фарнеби, оставшись с Амелиусом. - Я ошиблась в вас. Вы бедное слабое создание. Ну что же об этой дуре, Фебе?

   Амелиус откровенно рассказал ей все, что произошло между ним и прогнанной горничной, не забыв предостеречь насчет товарища Фебы.

   - Этот человек способен на все, - сказал он. - На вашем месте я бы не доводил ее до крайности. - Мистрис Фарнеби презрительно осмотрела его с головы до ног. - У вас прежде был характер мужчины, - сказала она. Общество Регины превратило вас в мокрую тряпку. Хотите знать мое мнение о Фебе и ее любовнике? - Она остановилась и щелкнула пальцами. - Вот что я думаю о них. Теперь идите к Регине. Я могу вам сказать одно - она никогда не будет вашей женой.

   Амелиус взглянул на нее с удивлением.

   - Ваше обращение очень странно, - сказал он, - после всего, что вы сказали мне в последний раз, когда я был в этой комнате. Вы ожидаете от меня помощи для исполнения самого горячего желания в вашей жизни, и делаете все, чтобы помешать исполнению самого горячего желания в моей жизни. Ведь всякому терпению бывает предел. Если я откажусь помочь вам?

   Мистрис Фарнеби посмотрела на него с удивительным хладнокровием.

   - Вы не посмеете этого сделать! - отвечала она.

   - Не посмею? - воскликнул Амелиус.

   - Разве вы принимаете меня за дуру? - продолжала мистрис Фарнеби. - Вы думаете, что я не знаю вас лучше, чем вы сами себя знаете. - Она близко пододвинулась к нему и заговорила тихим, нежным голосом. - Если мне выпадет счастье, - продолжала она, - и вы действительно встретите мою бедную девочку, будете знать, что это она, - неужели, как бы я дурно ни поступила с вами, вы не скажете мне ничего? Разве такое сердце бьется у меня под рукой? Это ли христианское учение, преподанное вам в Тадморе? Полноте, глупый вы мальчик! Идите к Регине и скажите, что вы пробовали испугать меня, но вам не удалось.

   На другой день была суббота. Объявления о лекции появились в газетах. Руфус сознался, что позволил себе занять полстраницы в двух недельных журналах. "Читатели", объяснил он, имеют дурную привычку пропускать скромные объявления. Надо, чтобы объявление бросилось им в глаза, когда они развернут газету, иначе они его не заметят.

   Мистрис Фарнеби была в числе публики, заметившей объявление. Она удостоила Амелиуса визитом.

   - Я назвала вас вчера мокрой тряпкой (это были первые ее слова при входе в комнату), я говорила, как дура. Вы славный малый, я уважаю ваше мужество и приеду на лекцию. Не обращайте внимание на Регину и Фарнеби. Мелкая душонка Регины, вероятно, возмущена. Не надейтесь видеть мою племянницу в числе слушателей. Фарнеби глуп по обыкновению. Он делает вид, что поступок ваш приводит его в ужас и говорит о разрыве, но в душе сгорает от любопытства узнать, как вы выпутаетесь. Уверяю вас, он прокрадется в зал и встанет где-нибудь позади, чтобы его никто не видел. Я поеду с ним, а когда вы взойдете на кафедру, подниму платок, вот так. Это будет значить, что он приехал. Проберите его хорошенько, Амелиус, проберите его хорошенько! Где ваш друг, Руфус? Только что ушел? Мне нравится этот американец. Передайте ему мой поклон и скажите, чтобы он зашел ко мне. - Она исчезла так же быстро, как и вошла. Амелиус посмотрел ей вслед с изумлением. Мистрис Фарнеби была непохожа на себя. Мистрис Фарнеби была в веселом расположении духа.

   Мнение Регины о лекции пришло по почте.

   Половина слов в письме были подчеркнуты.

   Почти все фразы начинались восклицаниями. Регина была смущена, удивлена, испугана. Что еще Амелиус выдумает? Зачем он обманул ее? Он разрушил все хорошее впечатление, произведенное его очаровательными письмами на отца и на нее. Он не имеет понятия об отвращении и омерзении, которое все порядочные люди почувствуют к его ужасному социализму. Неужели у нее не будет больше счастливой минуты? И Амелиус будет причиной? И т. д. и т. д.

   Потом следовал протест мистера Фарнеби, выраженный им самим. Он не снимал перчаток во время визита, говорил с пафосом и торжественностью во имя предков Амелиуса, сожалел о древнем роде, "превращающемся в прах в безмолвной могиле". Он не хотел ничего решать, не подумав хорошенько, но чувства его дочери были поруганы, и он боялся, что будет принужден отказать Амелиусу. Амелиус очень добродушно предложил ему даровой билет, попросил его послушать лекцию и решить, есть ли в ней что-нибудь дурное.

   Мистер Фарнеби отвернулся от билета, как будто самый вид его был неприличен.

   - Грустно! Грустно! - вот его прощальные слова джентльмену-социалисту.

   В воскресенье (единственный день в Лондоне, в который уличная музыка не мешает работать мозгу). Амелиус составил лекцию. В понедельник, по обыкновению, отправился к Регине.

   Ему сказали, что она выехала с мистрис Ормонд. Амелиус написал ей в мягких, нежных выражениях, прося как он просил ее дядю, не осуждать лекции, не прослушав ее. Он умолял ее вспомнить, что они обещали быть вечно верными друг другу, не взирая на социализм.

   Ответ он получил через посланного. Тон его был серьезен. Убеждения Регины не позволяли ей присутствовать на лекции социалиста. Она выражала надежду, что Амелиус серьезно говорит о вечной верности.

   На следующей странице строгость немного смягчалась припиской. Регина будет ждать Амелиуса на другой день после его злополучного появления перед публикой.

   Лекция была назначена во вторник вечером.

   Руфус лично поместился в кассе для продажи билетов, имея в виду интересы Амелиуса. "Даже полушиллинги прилипают иногда к пальцам при переходе от публики в денежный ящик", заметил он. Полушиллинги быстро прибывали, следовательно, объявления имели успех. Отдельные места расходились очень медленно. Членов организации, имевших бесплатный вход, явилось множество, и они заняли лучшие места. Около восьми часов (час назначенный для начала лекции) требование на места в шесть пенсов все еще продолжалось. Руфус узнал в толпе опоздавших Фебу, сопровождаемую мужчиной в одежде джентльмена, но с видом мошенника. За ними шла толстая дама, которая горячо пожала руку Руфуса и сказала: "Позвольте мне представить вам мистера Фарнеби". Рот и подбородок мистера Фарнеби были закутаны шарфом, шляпа была надвинута на глаза. Руфус заметил, что он как будто стыдится самого себя.

   Высокая, грязная, дикая с виду старуха, отвратительно одетая, протянула полушиллинг кассиру, в то время как оба господина пожимали друг другу руки, нечего говорить, что пример подал Руфус. Старуха пристально посмотрела на глаза и бакенбарды мистера Фарнеби (единственная видимая часть его лица) при свете газовой лампы в коридоре. Она тотчас же отступила назад, хотя получила билет, подождала пока мистер Фарнеби заплатил за себя и жену и последовала за ними в зал.

   Почему же нет? Воззвание относилось к несчастной старухе, так как она принадлежала к бедному и недовольному классу. Шестнадцать лет тому назад Джон Фарнеби отдал свою дочь на руки этой женщины и с тех пор не видел ни той, ни другой.

   Войдя в зал, мистер Фарнеби без труда нашел себе скрытное, незаметное местечко, которое искал. Дешевые места были расположены, по обыкновению, очень далеко от кафедры. Галерея, находившаяся на этом конце зала, бросала тень на задние скамьи и проход к ним. В этом-то мраке и поместился мистер Фарнеби, он встал со своей благоверной супругой в углу, образуемом двумя сходившимися стенами здания. Незаметно пробираясь за ними в толпе, старуха остановилась у задней скамьи. Она пристально взглянула на разряженного молодого человека, занимавшего крайнее место и открыто ухаживавшего за хорошенькой девушкой, сидевшей рядом с ним, и шепнула ему на ухо: Жерви, подвинься немного для тетки Соулер!

   Мужчина вздрогнул и оглянулся.

   - Вы здесь! - воскликнул он с проклятием.

   Прежде чем он смог ответить, Феба прошептала с другой стороны: "Какая противная старуха! Где ты с ней познакомился?" В ту же минуту мистрис Соулер повторила просьбу повелительным тоном.

   - Слышишь, Жерви, слышишь? Подвинься!

   У Жерви были, очевидно, свои причины относиться с уважением к желаниям мистрис Соулер. Наговорив кучу извинений, он попросил соседей сделать ему одолжение сдвинуться немного и ухитрился таким образом очистить маленькое местечко на самом краю скамьи.

   Феба подвинулась неохотно и опять зашептала.

   - Как она смеет называть тебя Жерви? Она похожа на нищенку. Скажи ей, что твое имя Жервей.

   Ответ заставил ее прикусить язык.

   - Молчи, у меня есть причины обращаться с ней вежливо. Ты тоже будь повежливее.

   Он обратился к мистрис Соулер, покоряясь обстоятельствам. Под его красивой наружностью и свободными манерами скрывались бездушная подлость и непроницаемая хитрость. Это был совершенный тип умного убийцы, умеющего избегать преследований полиции. Если бы он мог совершить преступление безнаказанно, он убил бы без угрызений совести отвратительную старуху, которая сидела рядом с ним. Она столько знала из его прошлой жизни, что могла бы отправить его на пожизненную каторгу. Ввиду таких обстоятельств он обратился к ней с напускным снисхождением и добродушием. Я вас, кажется, десять лет не видел мистрис Соулер? Что вы поделывали в это время?

   Женщина нахмурилась, отвечая ему:

   - Разве ты не видишь? Голодала! - Она с жадностью взглянула на его блестящие часы и цепочку. - У тебя, кажется, есть деньги? Ты составил себе состояние в Америке?

   Он пожал ей руку.

   - Тише, - прошептал он. - Мы поговорим об этом после лекции. - Он бросил украдкой взгляд на Фебу. Мистрис Соулер заметила его. Девушка отдала свою трудовую копейку за его часы и одежду.

   Она молча злилась на дерзость, с которой он велел ей молчать, и сидела надувшись, подняв вздернутый носик кверху. Жервей попробовал незаметно втянуть ее в разговор со старухой.

   - Эта молодая особа, - сказал он, - знает мистера Гольденхарта и уверена, что он провалится, мы пришли посмотреть на потеху. Я не одобряю социализма, я, как говорит моя любимая газета, стою за церковь и престол. Одним словом, придерживаюсь консервативной политики.

   - Ваша политика заключается в кармане девушки, - проворчала мистрис Соулер, - на сколько времени еще хватит ее денег? Жерви сделал вид будто не слышит ее слов.

   - А что вас привело сюда? - продолжал он самым заискивающим тоном. - Вы читали объявление в газетах? - Мистрис Соулер отвечала так громко, что голос ее покрыл шум толпы. - Я зашла в трактир выпить водки и увидела газету. Я принадлежу к числу недовольных бедняков, ненавижу богатых и готова отдать последний пенс, чтобы услышать, как их отделают.

   - Слушайте, слушайте! - сказал мужчина, похожий с виду на башмачника.

   - Я надеюсь, что он отлично отделает аристократа, - прибавил один из соседей башмачника, грум без места.

   - Меня тошнит от аристократов, - закричала женщина с багровым лицом и смятой шляпкой, - они поглощают все деньги, как они смеют строить дворцы и разводить парки, когда у моего мужа нет работы, а дети умирают с голода? - Башмачник слушал одобрительно.

   - Хорошо сказано, - проговорил он, - очень хорошо сказано.

   Эти выражения народного чувства дошли до слуха почтенного мистера Фарнеби.

   - Слышишь ты этих негодяев? - спросил он у жены. Мистрис Фарнеби обрадовалась случаю рассердить его.

   - Бедняжки! - ответила она. - На их месте мы говорили бы то же самое!

   - Тебе бы следовало взять отдельное место, - заметил муж, отворачиваясь от нее с отвращением. - Там свободно. Зачем ты стоишь здесь?

   - Я не могу тебя оставить, милый! Как тебе понравился мой американский друг?

   - Я удивляюсь, как ты осмелилась представить его мне. Ты знаешь отлично, что я здесь инкогнито. Какое мне дело до бродяги американца?

   Мистрис Фарнеби продолжала еще с большим лукавством.

   - А, но видишь ли ты, он мне нравится. Бродяга американец мой союзник!

   - Твой союзник! Что ты хочешь сказать?

   - Господи, какой ты недогадливый! Разве ты не знаешь, что я против свадьбы племянницы? Я была в восторге, когда услышала о лекции, потому что она может расстроить все. Она не нравится ни тебе, ни Регине, а мой милый американец первый подал о ней мысль. Шш! Вот Амелиус. Какой он интересный! Какой грациозный и изящный! - воскликнула мистрис Фарнеби, замахав платком, чтобы Амелиус мог их увидеть. - Я готова сделаться социалисткой, прежде чем он откроет рот.

  

   Наружность Амелиуса поразила его слушателей. Публика не привыкла видеть на кафедре людей молодых и красивых. Появление оратора было встречено общим взрывом рукоплесканий. Рукоплескания повторились, когда Амелиус, положив на стол маленькую книгу, объявил, что будет не читать, а говорить. Отсутствие неизбежной рукописи с самого начала успокоило публику.

   Оратор начал.

   - Милостивые господа и государыни, мыслящие люди, привыкшие следить за ходом событий в своем отечестве и в других государствах Европы, все (сколько я знаю) пришли к заключению, что до конца нынешнего столетия произойдут важные перемены в государственном строе. Одним словом, революция очень возможна и не так далека, как думают высшие и богатые классы европейского населения. Я принадлежу к числу тех, которые думают, что предстоящая революция будет революцией социальной и что во главе ее станет не военный или политический деятель, а великий гражданин, вышедший из народа и посвятивший себя народному делу. У меня не хватит времени говорить с вами о государственном и общественном строе других народов, даже если б я обладал знаниями и опытностью необходимыми для выполнения этой трудной задачи. Я ограничусь только указанием причин, которые вскоре произведут перемену в общественном и политическом положении страны и докажу вам, что единственные средства от существующих злоупотреблений могут быть найдены в учении, которое христианские социалисты извлекли из этой маленькой книги на столе - книги, известной вам всем под названием Евангелия. Прежде чем приступлю к своей задаче, я считаю своим долгом объяснить, почему обращаюсь к вам. Я не люблю говорить о себе, но мое положение принуждает меня к этому. Вы меня не знаете, я еще очень молод. Позвольте же мне рассказать вам в коротких словах о моей жизни и воспитании, а потом решайте сами, достоин ли я вашего внимания.

   - Очень хорошее начало, - заметил башмачник.

   - Красивый малый, - сказала женщина с багровым лицом, - мне бы хотелось его поцеловать.

   - Он чересчур вежливо объясняется, - пробормотала мистрис Соулер. - Я бы желала вернуть свои деньги.

   - Подожди, - прошептал Жервей, - он еще разгорячится. Я нахожу, Феба, что он не умел начать как следует. Не думаю, чтоб нам пришлось посмеяться сегодня вечером.

   - Какой дивный оратор! - заметила мистрис Фарнеби своему супругу. - И такому человеку жениться на идиотке Регине!

   - Все еще счастье будет у него впереди, пока он не женат на такой женщине, как вы, - свирепо отвечал мистер Фарнеби.

   Между тем Амелиус заявил о своем национальном родстве с публикой и вкратце очертил свою жизнь в Тадморе. Покончив с этим, он обратился к предмету лекции. Его искренность и простота расположили к нему слушателей, они отвечали ему взрывом рукоплесканий.

   - Итак, - заявил Амелиус, - будем продолжать. Окинем беглым взором (на большее у нас не хватит времени) настоящее положение нашей религиозной системы. Каков общий вид так называемого христианства в Англии? Сотни сект, отличающихся друг от друга. Основная церковь распалась в различных направлениях при беспрерывных ссорах и спорах о черных или белых одеждах, о подсвечниках на столе или поодаль, о поклонах на запад или на восток, о доктринах, которые доставляют более дохода, о доктринах в моей, вашей или иной чьей-либо церкви. Оставьте эти бесчисленные и беспрерывные раздоры и взгляните на высшие области, в которых действуют высшие, почтенные представители религии. Христиане ли они? Если так, то укажите мне на епископа, который осмелился бы в палате лордов отстаивать свое христианство, когда министр найдет выгодным начать войну! Где этот епископ и какую поддержку найдет он между своими собственными подчиненными? Вы, может быть, порицаете меня за дерзкую речь, и полагаете, что слова мои несправедливы. По откройте священную книгу Нового Завета, и вы увидите, что христианство делает людей честными, гуманными, смиренными, в высшей степени деликатными и снисходительными в их сношениях с ближними. Может ли христианство различных церквей и сект произвести такой результат? Посмотрите на торжища страны, на занятия, которым предаются англичане различных сословий, посмотрите наконец на нашу торговлю! Какова социальная сторона дела, предписываемая моралью этой книги, что у меня в руках? Пускай ответят на этот вопрос организованные системы лжи и обмана, гнездящиеся в банках и различных компаниях, мне нет надобности отвечать на это. Вам самим известно, какие почтенные имена замешаны в бесстыдных подделках, ложных отчетах, беспощадных разорениях нескольких тысяч жертв. Вам известно, как наши бедные индийские покупатели были обмануты бумажными материями, как дикарь, честно торговавший оружием, нашел наши ружья никуда негодными, как женщина, чуть не умирающая с голоду, покупая катушку ниток, находит в ней не более половины ярдов, означенных на ярлыке, вам известно, что на европейских рынках чужестранные товары вытесняют английские, потому что чужестранные фабриканты честнее наших, вам известно, наконец, и то, что хуже всего, что высшие коммерческие авторитеты смотрят на этот жестокий, злодейский обман, как на какое-то соперничество, на конкуренцию, извинительную в торговле. Неужели вы верите в честное приобретение богатств людьми, которые держатся таких мнений и совершают подобные обманы? Я не верю! Неужели вам представляется более светлая и чистая картина, когда вы смотрите на людей, обманывающих вас в широких размера