Коллинз Уилки - Опавшие листья

ня такая странная, глухая боль здесь, - сказала она, - которая напоминает мне мою прежнюю жизнь, когда меня били по голове. Могу я пойти немного полежать?

   Руфус взял ее руку и молча пожал. Она оглянулась на него, когда отворила дверь своей комнаты.

   - Не огорчайте Амелиуса, - проговорила она, - я могу перенести все, кроме этого.

   Оставшись один, Руфус стал в волнении ходить взад и вперед по комнате.

   - Я обязан был сделать это, - думал он, - и должен быть доволен собою. Но я недоволен. Свет жесток к женщинам, и законы приличий дурное к тому основание.

   Дверь из залы вдруг быстро распахнулась. Амелиус вошел в комнату. Он был расстроен и рассержен и не хотел пожать руки, протянутой ему Руфусом.

   - Что такое я слышал от Тофа? Вы вошли силой сюда, когда здесь была Салли? Есть границы вольностям, которые можно позволить себе в доме друга.

   - Это справедливо, - отвечал Руфус спокойно. - Но если человек не позволял себе никаких вольностей, то о чем же говорить. Салли была в приюте, когда я видел вас в последний раз, и никто не сказал мне, что я могу встретить ее в этой комнате.

   - Вы могли оставить комнату, найдя ее здесь. Но вы говорили с нею. Если вы сказали ей что-нибудь о Регине...

   - Я ничего не говорил о мисс Регине. Вы очень горячего характера, Амелиус. Подождите минуту и остыньте.

   - Какое вам дело до моего характера! Я хочу знать, что вы говорили с Салли. Постойте! Я спрошу саму Салли. - Он перешел через всю комнату и постучался в дверь.

   - Пойдите сюда, моя милая, мне нужно поговорить с вами.

   Ему был дан тихий ответ через дверь.

   - У меня сильно болит голова, Амелиус. Дайте мне немного отдохнуть.

   Он вернулся к Руфусу и стал говорить тише. Но его глаза сверкали, он сердился больше прежнего.

   - Вы бы лучше ушли, - сказал он. - Я догадываюсь, как вы с ней говорили, я знаю, что это за головная боль. На человека, который огорчает это бедное, преданное создание, я смотрю как на своего врага. Плюю я на все эти светские приличия, которым придают значение люди, подобные вам. Никогда более нежное, доброе создание не существовало в мире. Ее счастье для меня так дорого, что я не могу выразить этого никакими словами. Она для меня священна! И я это доказал, я только что пришел от женщины, которая берется научить ее зарабатывать свой хлеб честным трудом. Ни малейшей тени не пало бы на нее. Если вы или кто-либо подобный вам, думает, что я соглашусь бросить ее на произвол судьбы или заключить в тюрьму под именем приюта, тот не знает моей натуры и моих принципов.

   Здесь... - он схватил со стола Новый Завет и подал его Руфусу, - здесь мои принципы, и я не стыжусь их.

   Руфус взялся за шляпу.

   - Да, но вы будете стыдиться одного, сын мой, когда ваша горячность утихнет и вы в состоянии будете одуматься, вы будете стыдиться слов, сказанных вашему другу, другу, который вас искренно любит. Я сам нисколько не сержусь. Вы напомнили мне случай на корабле, когда квартирмейстер хотел застрелить птицу. Вы помирились с ним, и вы придете в мой отель и помиритесь со мной. И тогда мы пожмем друг другу руки и поговорим о Салли. Если это не будет новой вольностью, я попросил бы у вас огня. - Он достал сам спичку из коробки на камине, зажег сигару и оставил комнату.

   Не прошло получаса, как добрая натура Амелиуса заговорила и побуждала его последовать за Руфусом, чтоб извиниться. Но он слишком беспокоился о Салли и не решался оставить коттедж, не повидавшись с нею. Тон, которым она отвечала ему, когда он стучался в дверь, при его необычайной чуткости дал ему понять, что тут дело серьезнее простой головной боли. Более часа прождал он, прислушиваясь к движению в ее комнате, но там все было тихо. Никакой звук не достигал до его слуха, только и слышался что шум от проезжавших по улице экипажей.

   Терпение его стало истощаться, когда прошел и второй час. Он приблизился к двери, прислушался - ничего. Его охватил вдруг страх, не в обмороке ли она. Он немного приоткрыл дверь и окликнул ее. Ответа не было. Он заглянул - комната была пуста.

   Он бросился в зал и позвал Тофа. Не внизу ли она, может быть? Нет. Не в саду ли? Нет? Господин и слуга молча переглянулись. Салли ушла.

  

   Тоф первый пришел в себя.

   - Мужайтесь, сэр, - сказал он. - Немного подумав, мы решим, каким образом отыскать ее. Грубый американец, разговаривавший с ней сегодня утром, был, может быть, причиной нашего несчастья.

   Амелиус не слушал дальше. Могло случиться, что вследствие чего-либо сказанного она искала убежища у Руфуса. Он бросился в библиотеку за своей шляпой.

   Тоф последовал за своим господином с другими соображениями.

   - Одно слово, сэр, прежде чем вы уйдете. Если американец не может помочь нам, мы должны искать другие средства, другие пути. Позвольте мне сопровождать вас до магазина моей жены. Я полагаю привести ее сюда, пускай она осмотрит хорошенько комнату бедной мисс. Мы подождем вашего возвращения и тогда только будем действовать. А пока, умоляю вас, не отчаивайтесь. Весьма возможно, что мы найдем какие-нибудь указания в ее спальне.

   Они вышли вместе и взяли первый попавшийся кеб. Амелиус отправился один в отель.

   Руфус был в своей комнате.

   - Случилось что-нибудь дурное? - спросил он, как только Амелиус отворил дверь. - Пожмем руки, сын мой, и забудем происшедший между нами сегодня разлад. Ваше лицо меня беспокоит, что-то неладно! Что Салли?

   Амелиус вздрогнул при этом вопросе.

   - Разве ее нет здесь? - спросил он.

   Руфус подскочил. Движение это так же хорошо сказало "нет", как если б оно было произнесено.

   - Вы ее не видели? Ничего не слышали о ней?

   - Ничего. Но будьте тверды, примите это как мужчина и расскажите мне все случившееся.

   Амелиус рассказал все в двух словах.

   - Не думайте, что я вспылю, как сегодня утром, - прибавил он. - Я слишком несчастен и слишком беспокоюсь о Салли, чтоб сердиться. Только сообщите мне, Руфус, не сказали ли вы ей чего-нибудь такого?..

   Руфус взмахнул руками.

   - Я вижу, на что вы намекаете. Но ближе будет к цели, если я сообщу вам, что она говорила мне. С начала до конца, Амелиус, я обращался с ней мягко и отдавал ей должную справедливость. Дайте мне минуту времени, чтоб хорошенько вспомнить. - После непродолжительного размышления он тщательно передал ему все происшедшее между ним и Салли в конце их свидания. "Осмотрели ли вы ее комнату? - спросил он в заключение. - Там, может быть, какие-нибудь пустяки послужат вам указанием".

   Амелиус сообщил ему о намерении Тофа. Они вместе вернулись в коттедж. Госпожа Тоф ожидала, чтоб приняться за осмотр.

   Первое открытие было сделано легко. Небольшие драгоценности, подарок Амелиуса, которые она постоянно носила, оставлены были ею на туалете завернутые в бумагу. Но ни письма, ничего не было подле них. Приступили к осмотру гардероба и тут-то встретилось поразительное обстоятельство. Все платья, сделанные ей Амелиусом, висели на своих местах. Их было немного, и жена Тофа тщательно осмотрела их. Она была вполне уверена, что все платья были налицо. Должна же была Салли надеть что-нибудь вместо своих новых платьев. Что же она надела?

   Осматривая комнату, Амелиус заметил в углу ящик, в котором было принесено платье, купленное им для Салли в тот день, когда он ее впервые встретил. Он хотел открыть его, но ящик оказался запертым, а ключа не нашли. Всегда находчивый Тоф принес из кухни кривой нож и в одну минуту открыл его. Ящик был пуст.

   Единственный человек, понявший, что это означало, был Амелиус. Он помнил, что Салли взяла с собою свое старое, истасканное платье и положила его в этот ящик, когда сердитая содержательница номеров потребовала, чтоб они оставили ее дом.

   - Я хочу видеть его иногда, - сказала бедная девушка, чтоб помнить, насколько я стала лучше теперь. - В этих жалких отрепьях покинула она теперь коттедж, услышав жестокую истину. "Лучше бы он оставил меня там, где я была, - сказала она. - Холод, голод и дурное обращение доставили бы мне успокоение". Амелиус в безнадежном отчаянии упал подле ящика на колени. Заключение, выведенное им из этого, сделало его малодушным. Она ушла в старых отрепьях, чтобы умереть от холода, голода и ужасов прежней жизни.

   Руфус взял его за руку и стал утешать, он осушил слезы на глазах его и поднял на ноги.

   - Я знаю, где искать ее, - сказал Амелиус, - и должен сделать это один. - Он решительно отказался дать какие-либо объяснения и не позволил никому сопровождать себя. - Это моя тайна и ее, - отвечал он. - Отправляйтесь в свой отель, Руфус, и молите Бога, чтоб я не принес таких известий, которые сделают вас несчастным на всю жизнь.

   С этими словами он вышел из комнаты.

   Час спустя он был уже в той местности, где встретил Салли. Не было ни шума, ни суеты яблочного рынка, улица при дневном свете наслаждалась мрачным покоем. Он в ожидании ходил из конца в конец улицы, поддерживаемый единственной надеждой, что она искала приюта у двух женщин, бывших ее друзьями в печальные дни ее жизни. Не зная, где они жили, ему оставалось только ожидать, не появится ли которая-нибудь из них на улице. Он был спокоен и решителен. Он задумал оставаться на улице весь день и всю ночь, если понадобится, и быть неустанно настороже.

   Когда он не в состоянии был ходить дольше, он отдохнул и закусил в кухмистерской, которую очень хорошо помнил, и все время сидел у окна, из которого мог видеть улицу. Зажгли газ, и зимняя ночь стала опускаться на землю, когда он снова принялся шагами мерить улицу из конца в конец.

   Когда совершенно стемнело, его терпение стало, наконец, истощаться. Проходя мимо "Ссуды под залог", он очутился лицом к лицу с женщиной, быстро шедшей с небольшим узелком под мышкой.

   Она узнала его с криком радостного изумления.

   - Ах, сэр, как я рада, что встретила вас. Вы пришли узнать о Салли, не правда ли? Да, да. Она у нас, но в каком ужасном состоянии. Она совсем потеряла голову, совсем! Говорит только о вас и все твердит одно и то же. "Я стою ему поперек дороги". И это беспрестанно. Не пугайтесь, однако. Дженни дома и смотрит за ней. Она хочет выйти, в жару и бреду лихорадки хочет выйти. Спрашивает, идет ли дождь. "Дождь может убить меня в этих лохмотьях, - говорит она, - и я тогда не буду стоять ему поперек дороги". Мы стараемся успокоить ее, уверяя, что нет дождя, но все тщетно. Она все решительнее хочет выйти. "Я могу опять получить удар в грудь, - продолжает она, - и на этот раз более меткий". Но нечего бояться негодяя, который бил ее, теперь он сидит в тюрьме. Не пытайтесь увидеть ее теперь, сэр, пожалуйста, не пытайтесь. Я боюсь, что вы ей повредите, если пойдете теперь со мной. Я не осмелюсь на такой риск. Ее нужно бы заставить уснуть, и мы уже думали о том, чтоб взять ей что-нибудь снотворное в аптеке. А лучше всего привести к ней доктора, сэр. Но я не могла позвать доктора. Говоря по правде, я должна была снять простыню с постели, чтоб добыть немного денег, я шла теперь к закладчику. - Она взглянула на узелок, бывший у нее под мышкой, и улыбнулась. - Теперь, встретив вас, я могу снести простыни назад, а здесь совсем поблизости живет хороший доктор, я могу вам указать дорогу к нему. Ах, как вы бледны! Вы очень устали? До доктора недалеко. Я бы предложила руку помощи, но разве вам можно показаться на улице в обществе такой женщины, как я!

   Амелиус умственно и физически был в совершенном изнеможении. Грустный рассказ женщины окончательно расстроил его, он не мог ни говорить, ни действовать. Он машинально подал ей кошелек и пошел с ней к дому ближайшего доктора.

   Доктор был дома, составлял лекарство в своей аптеке. Едва взглянул он на Амелиуса, как бросился в другую комнату и принес стакан вина.

   - Выпейте это, сэр, - сказал он, - или с вами случится обморок от истощения. Не слишком надейтесь на свою молодость и силу и не обращайтесь с собой, точно вы сделаны из железа. - Он усадил Амелиуса и обратился к женщине с расспросами о том, что ей нужно. Спустя несколько минут он объявил ей, что она может идти, что он последует за ней тотчас же, как только джентльмен будет в состоянии сопровождать его.

   - Что, сэр, приходите ли вы хоть сколько-нибудь в себя? - Он продолжал составлять лекарство, обращаясь с этим вопросом к Амелиусу. - Вы можете положиться на эту женщину, она как следует позаботится о больной девушке, - продолжал он дружеским тоном, как видно, свойственным ему. - Я вас не спрашиваю, каким образом попали вы в это общество, это не мое дело. Я отлично знаю всех живущих по соседству, и я могу вам сказать одно на случай, если вы беспокоитесь. Женщина, которая привела вас сюда, беднейшая и несчастнейшая на свете, добрейшее существо, и другая, живущая с нею вместе, такая же. Когда я думаю, чему они подвергаются, что выносят, я берусь за трубку и принимаюсь размышлять. Всю свою молодость провел я лекарем на корабле. Я бы нашел обеим женщинам почтенное занятие в Австралии, если б только имел деньги на то, чтоб свезти их туда. Им придется умереть в госпитале, если никто ничего для них не сделает. В минуты своих мечтаний я предполагаю устроить подписку. Что вы на это скажете? Не дадите ли вы несколько шиллингов, чтоб показать пример?

   - Я сделаю больше, - отвечал Амелиус, - я имею причины сделать добро этим двум бедным женщинам. И я с радостью беру на себя устроить это.

   Добродушный старый доктор протянул руку через прилавок. "Вы добрый, хороший человек, - сказал он. - Я могу показать вам рекомендации, которые удостоверят вас, что я не мошенник. А между тем объясните мне, что с девушкой, вы можете рассказать мне это дорогой".

   Он положил лекарство в карман и, взяв Амелиуса под руку, вышел.

   Когда они пришли к ужасной квартире, в которой проживали эти женщины, он посоветовал своему спутнику подождать его у двери.

   - Я привык к печальным картинам, а вам тяжело будет видеть это жилище. Я не заставлю вас долго ждать.

   Доктор сдержал свое слов. Десять минут спустя он присоединился к Амелиусу на улице.

   - Не беспокойтесь, - сказал он. - Болезнь не так серьезна, как кажется. Бедное дитя страдает от расстройства мозга и нервной системы, причиненного ей внезапным и сильным огорчением. Мое лекарство доставит ей самое необходимое в ее настоящем положении - спокойную ночь.

   Амелиус спросил, скоро ли она будет в состоянии увидеться с ним.

   - Ах, мой юный друг, это не так-то легко сказать теперь же. Я смогу лучше ответить на это завтра. Не лучше ли это? К чему высказывать опрометчивое мнение. Она, может быть, достаточно успокоится, чтоб увидеться с вами дня через три - четыре. А когда это время наступит, то я уверен, что вы поможете ей лучше моего.

   Амелиус был несколько успокоен, но далеко не удовлетворен. Он спросил, нельзя ли удалить ее из этого неприятного места.

   - Совершенно невозможно, не причиняя ей серьезного вреда. У них теперь есть деньги, они доставят ей все, что нужно, и я уже говорил вам, что они будут отлично за ней ухаживать. Я завтра утром навещу ее. Ступайте домой и ложитесь в постель, предварительно поужинав, успокойтесь и отдохните. Завтра в двенадцать часов приходите ко мне, и вы можете увидеть мои рекомендации и услышать известия о моей пациентке. Хирург Пинфольд, Блаквер Буильдинг, вот мой адрес. Прощайте.

  

   Руфус, оставшись один, вспомнил, что обещал Регине телеграфировать.

   При его строгом отношении к истине нелегко было решить, что он ей напишет. Постараться, если возможно, внушить Регине свою собственную, непоколебимую веру в верность Амелиуса после некоторого размышления оказалось при настоящих обстоятельствах самым лучшим, наиболее честным исходом. С тревожной душой, полной тяжелых предчувствий, он отправил в Париж следующую телеграмму. "Имейте терпение и будьте справедливы к А. Он этого заслуживает".

   Окончив свое дело на телеграфе, Руфус отправился к мистрис Пейзон.

   Почтенная леди приняла его с холодностью и церемонностью, совершенно противоложной се обычной теплоте и дружелюбию.

   - Я вас принимала за человека, выделяющегося из тысячи, - начала она сурово, - а вы оказались не лучше других. Если вы пришли говорить со мной об этом подлом, молодом социалисте, то поймите, что меня не так легко одурачить, как мисс Регину. Я исполнила свою обязанность, я раскрыла глаза этому бедному созданию. А вы должны стыдиться самого себя.

   Руфус выслушал все это со свойственным ему самообладанием.

   - Может быть, вы и правы, - спокойно заметил он, - но и самый бездельник имеет право оправдываться и требовать объяснений, когда на него нападает леди. Не можете ли вы объяснить мне, старый друг, что вы подразумеваете под этим?

   Объяснение было не такого рода, чтоб могло успокоить встревоженного американца. Регина отправила письмо ей с тем же поездом, с которым Руфус приехал в Англию, рассказала все происшедшее между нею и Руфусом в Елисейских полях и обращалась к ней за сочувствием и советом. Получив письмо утром, мистрис Пейзон уже ответила и отправила ответ на почту. Ее опытность и столкновения с несчастными, принимаемыми в приют, не располагали ее верить в невинность убежавшей девушки, подвергаемой искушениям при подобных обстоятельствах. Она вложила в свое письмо записку Амелиуса, в которой тот признавался ей, что Салли провела ночь у него в доме.

  

   "Я уверена, что скажу вам истину, - писала она, - если прибавлю, что девушка с тех пор не покидала коттеджа. Если вы можете согласить подобное положение дел с уверениями мистера Руфуса Дингуэля в верности его друга, то я не имею ни права, ни желания стараться изменить ваше мнение. Но вы просили моего совета, и я не должна отказать вам в нем. Я, как честная женщина, обязана сказать, что поступила бы совершенно так же, как ваш дядя, разорвала бы обязательство, если б моя дочь была поставлена в неловкое и унизительное положение, подобное вашему".

  

   Можно было бы еще сегодня смягчить это суровое мнение, но сколько Руфус ни убеждал мистрис Пейзон изменить свое заключение, все было тщетно. Невозможно было встретить более почтенной и разумной женщины, столь преданной рутине. Она так въелась в нее, так твердо держалась общих правил, что не могла понять, как другие верили в исключения. Двое старых друзей первый раз в жизни расстались весьма холодно.

   Руфус вернулся в свой отель ожидать известий от Амелиуса.

   День прошел, и один только посетитель нарушил его уединение, то был американец, друг и корреспондент, имевший сношения с агентством, ведшим его дела в Англии. Ему было поручено передать Руфусу важные и спешные сведения насчет денежных дел, к которым посетитель прибавил еще указание относительно надежных спекуляций и предостережения против рискованных и опасных, "как, например, банк Фарнеби..." - прибавил он.

   - Нет надобности предостерегать меня против Фарнеби. Я не принял бы в нем участия, если б он подарил мне его.

   Американец с удивлением взглянул на него.

   - Однако невозможно, чтоб вы уже слышали новость! - воскликнул он. - Еще никто не знает ее на бирже.

   Руфус отвечал, что он говорил под влиянием личного впечатления.

   - А что же нового? - спросил он.

   Ему было по секрету сообщено, что в воздухе носится гроза или, другими словами, в банке сделано весьма серьезное открытие. Несколько времени тому назад банк дал большую сумму взаймы одному коммерсанту за поручительством мистера Фарнеби. Человек этот умер, и по рассмотрении его бумаг оказалось, что он получил лишь несколько сот фунтов в вознаграждение за свое молчание. Большая часть денег перешла к самому мистеру Фарнеби и была поглощена его газетой, патентованными лекарствами и другими никуда негодными спекуляциями, отдельно от его собственных частных дел. "Вы не можете знать этого, - прибавил американский друг, - но Фарнеби вылез из грязи, это выскочка. Его банкротство лишь вопрос времени, и очень может быть, что поведет его на скамью подсудимых. Я слышал, что Мильтон, кредит которого за последнее время значительно увеличился в банке, отправился навестить своего друга в Париже. Говорят, что племянница Фарнеби красива, и Мильтон влюблен в нее. Неудобно для Мильтона". Руфус слушал внимательно, но решился не вмешиваться более в любовные дела своего друга. Весь день и весь вечер ждал он Амелиуса, но тщетно. Было уже около полуночи, когда явился Тоф с поручением от своего господина. Амелиус отыскал Салли и вернулся до того измученным, что нуждается в отдыхе и лег в постель. Утром, как встанет, уйдет снова из дома и в течение дня надеется зайти к нему в отель. Глядя испытующим взором на важное, непроницаемое лицо Тофа, он старался вытянуть от него побольше сведений. Но старый француз сохранил свое достоинство и был весьма сдержан.

   - Вы взяли меня за плечи сегодня утром, сэр, и вытолкали меня вон, - сказал он. - Я не желаю подвергаться подобному обращению в другой раз, к тому же я не имею привычки совать нос в тайны моего господина.

   - Я не имею привычки долго сердиться, - холодно заметил Руфус. - Чистосердечно прошу вас извинить меня за мое с вами обращение и протягиваю вам руку.

   Тоф держался у двери, теперь он приблизился к нему с достоинством, свойственным французу в серьезных случаях его жизни.

   - Вы обращаетесь к моему сердцу и моей чести, сэр, - сказал он. - Я предаю забвению утреннее приключение и имею честь пожать вашу руку.

   Когда дверь за ним затворилась, Руфус многозначительно улыбнулся. "Вы не имеете привычки совать нос в тайны вашего господина, - повторил он про себя. - Если б Амелиус читал на вашем лице, как я читаю на нем, то завтра утром, выйдя из дома, он оглянулся бы через плечо и увидел бы, что вы следуете за ним на почтительном расстоянии!"

   Позднее на следующий день сам Амелиус появился в отеле. Говоря о Салли, он был чрезвычайно сдержан. Заявив, что она больна и нуждается в медицинском уходе, он переменил тему разговора. Пораженный его печальным и встревоженным видом, Руфус спросил его, не имеет ли он известий о Регине. Нет, она дольше обыкновенного не писала ему.

   - Я не понимаю этого, - сказал он, - вы не видали ее в Париже?

   Руфус сдержал слово, не упомянув ее имени в присутствии Салли, но он не мог не ответить откровенно Амелиусу, которого он так любил.

   - Я боюсь, сын мой, что вы получите оттуда неприятности. - После этого предостережения он сообщил ему обо всем, происшедшем между ним и Региной. - Какой-то неизвестный враг ваш наговорил на вас ее дяде, - заключил он. - Вы, как видно, нажили себе врагов с тех пор, как находитесь в Лондоне.

   - Я знаю, кто это, - отвечал Амелиус. - Это человек, искавший руки Регины до моей встречи с ней. Его зовут Мильтоном.

   Руфус был поражен.

   - Я слышал сегодня, что он в Париже у Фарнеби. Но это еще не самое худшее, Амелиус. Другой человек нанес еще больше вреда, и это мой старый друг, которого я знал более двадцати лет. Я убедился теперь, что в характере самой лучшей женщины есть частичка злости, и мужчины замечают это лишь тогда, когда вмешается другая женщина и злость выходит наружу. Подождите немного! - и он рассказал ему о результате своего визита к мистрис Пейзон. "Я телеграфировал мисс Регине, убеждая ее иметь терпение и верить вам. Не пишите ей и не оправдывайтесь, пока не узнаете, сохранили ли вы ее уважение после моего послания. Завтрашняя почта принесет известие".

   Так и случилось. Амелиус получил два письма из Парижа. Одно - от Фарнеби, короткое и дерзкое, содержащее в себе уведомление о разрыве, другое, от Регины, строгое, полное порицаний. Ее слабая натура, как и все слабые натуры, впадала в крайности и, чтоб защитить себя, прибегла к гневу, как трусы прибегают к дерзости. Женщина с душой более возвышенной и твердой написала бы с большей справедливостью и более умеренным тоном.

   Регина начала предисловием: она не имеет духу упрекать Амелиуса и не хочет говорить о своих страданиях человеку, который так ясно показал, что не имеет ни малейшего уважения к себе и ни малейшей любви и сострадания к ней. Отдавая справедливость себе, она возвращает ему его слово, его письма и его подарки. Ее же письма может он возвратить в запечатанном пакете в контору ее дяди в Лондоне. Она будет молить Бога, чтоб он раскаялся в совершенном им грехе, и вел в будущем жизнь достойную и счастливую. Решение ее неизменно. Его собственное письмо к мистрис Пейзон служит его осуждением, а свидетельство почтенного друга ее дяди доказывает, что бесчестный поступок был совершен не под влиянием минутного увлечения, а представляет обдуманное действие, длившееся в продолжение нескольких недель. С той минуты, как глаза ее открылись, она умерла для него, и теперь прощается с ним навсегда.

   - Писали вы ей? - спросил Руфус, прочитав это письмо.

   Амелиус покраснел от негодования. Он не сознавался еще самому себе, но его взгляд и выражение прямо говорили, что Регина потеряла свою власть над ним. Ее письмо оскорбило его и возмутило, но не огорчило. Более нежные чувства, волнение огорченного обожателя были в нем убиты ее суровым осуждением и прощанием.

   - Неужели вы думаете, что я позволил третировать себя таким образом, не протестуя? - сказал он Руфусу. - Я писал ей, отказываясь принять назад свое слово. Я заверял ее честным словом, что оставался верен ей и своему обязательству, и издевался над подлыми толкованиями, которым дядя и его друг подвергали милосердие христианина. Закончил я письмо очень нежно, сочувствуя ее огорчению и боясь его усилить. Мы увидим, любит ли она меня настолько, чтоб поверить больше моему слову и моей честности, чем ложным наветам. Я хочу дать ей время.

   Руфус разумно воздержался от выражения своего мнения. Он дождался следующего утра, которое могло принести ответ из Парижа, и отправился в коттедж.

   Не промолвив ни слова, Амелиус подал своему другу письмо, ему было возвращено его собственное письмо к Регине, и на нем была сделана надпись рукою мистера Фарнеби: "Если вы будете присылать еще письма, их будут сжигать непрочитанными". - Так дерзко писал человек, у которого висело над головой банкротство и позор.

   Руфус взял за руку Амелиуса. - Теперь все кончено, - сказал он, - никогда эта девушка не была бы для вас хорошей женой. Слава Богу, что все так устроилось. Забудьте, что вы когда-либо знали ее, и поговорим теперь о другом. Что Салли?

   При этом неуместном вопросе Амелиус выпустил руку друга. Он был в состоянии такого нервного раздражения, что готов был видеть оскорбление там, где его не было.

   - О, вам нечего беспокоиться, - вспылив, сказал он, - бедная девушка не придет более жить ко мне. Она на попечении доктора.

   Руфус оставил без внимания сердитый ответ и потрепал его по плечу.

   - Я говорю о девушке, - заметил он, - потому что хотел бы помочь ей, и мог бы это сделать, если б вы не препятствовали мне. Я скоро уезжаю в Соединенные Штаты, сын мой. Я хотел бы, чтоб и вы отправились со мной.

   - И бросил Салли! - вскричал Амелиус.

   - Ничего подобного! Прежде чем отправиться, мы устроили бы Салли как нельзя лучше. Не подумаете ли вы об этом?

   Амелиус смягчился. - Хорошо, - сказал он.

   Руфус взял шляпу со стола и, не промолвив более ни слова, оставил его. "Тревоги об Амелиусе, - думал он, затворяя дверь коттеджа, - еще не кончились".

  

   День, назначенный достойным старым хирургом Пинфольдом для свидания Салли с Амелиусом, пришел и прошел, а вести о ее здоровье были все те же: нужно иметь терпение, сэр, она еще не поправилась настолько, чтоб могла видеть вас.

   Тоф, внимательно наблюдавший за своим господином, сильно беспокоился, видя в нем перемену к худшему. То грустный и молчаливый, то сердитый и раздражительный, он расстроился как физически, так и нравственно до того, что казался тенью самого себя. Никогда теперь не обменивался словом со своим верным, старым слугой, только машинально произносил утром и вечером: "Здравствуйте и прощайте".

   Тоф не мог более выносить этого. Рискуя тем, что его намерения будут не правильно истолкованы, он повиновался душевному побуждению и заговорил. "Могу я признаться вам, сэр, - начал он смиренно и почтительно, - что мне очень тяжело видеть вас таким больным?"

   Амелиус посмотрел на него пытливо.

   - Вы, слуги, поднимаете всегда шум из-за пустяков. Я несколько расстроился и нуждаюсь в перемене, вот и все. Я, может быть, отправлюсь в Америку. Вам это не нравится, я не буду в претензии, если вы найдете себе другое место.

   Слезы наполнили глаза старика.

   - Никогда! - горячо отвечал он. - Моим последним местом будет ваше, если вы прогоните меня.

   Это было слишком для чувствительной натуры Амелиуса, и он был тронут.

   - Простите меня, Тоф, - сказал он, - я несчастный человек, я больше озабочен состоянием Салли, чем могу выразить это словами. Не может быть никакой перемены в моей жизни, пока я не успокоюсь насчет бедной девушки. Но если я отправлюсь в Америку, то и вы отправитесь со мной, я ни за что не хотел бы лишиться вас, мой добрый друг.

   Тоф оставался в комнате, как бы желая еще сказать что-то. Не имея ни малейшего понятия об отношениях Амелиуса к Регине и о случившемся разрыве, он смутно подозревал, что господин его попал в затруднительное положение с какой-то незнакомой ему леди. Ему представлялся теперь удобный случай обратиться к нему с вопросом, и он смиренно заметил.

   - Вы едете в Америку жениться, сэр?

   Амелиус недоверчиво взглянул на него.

   - Как это пришло вам в голову? - спросил он.

   - Не знаю, - покорно отвечал Тоф, - такая пришла мне фантазия. Разве есть что-нибудь удивительного в том, что джентльмен ваших лет и с вашей красивой наружностью поведет к алтарю какую-нибудь прелестную девушку?

   Амелиус был снова побежден, он слабо улыбнулся.

   - Довольно об этих глупостях, Тоф! Я никогда не женюсь, поймите это.

   Старое, хитрое лицо Тофа просияло. Он повернулся, чтоб выйти из комнаты, остановился в нерешительности и вдруг снова вернулся к своему господину.

   - Нужны вам мои услуги, сэр, или мне можно выйти на один или на два часа? - спросил он.

   - Нет, только возвращайтесь к трем часам, я сам тогда уйду из дома.

   - Благодарю вас, сэр. Мой мальчик внизу и услужит вам, если что понадобится в мое отсутствие.

   Его мальчик, ожидавший у калитки, с удивлением заметил, что отец его весело щелкнул пальцами и затянул первый куплет Марсельезы. "Что-нибудь да случилось", - подумал мальчик Тофа, направляясь к дому.

   От Регент-Парка до Блакер Буильдинг громадное расстояние, нужно пройти Лондон с конца в конец. Тоф совершил часть этого путешествия в омнибусе и прибыл в помещение, занимаемое хирургом Пинфольдом, как человек, хорошо знающий свою дорогу. Проницательность Руфуса открыла в самом деле его намерения, он тайком проследил за своим господином до дома хирурга, и побудила его к тому чистая преданность к Амелиусу. Его жизненная опытность сказала ему, что удаление Салли было началом будущих беспокойств и затруднений. "Какая от меня польза моему господину, - рассуждал он, - если я не постараюсь избавить его от беспокойств вопреки ему самому?"

   Хирург Пинфольд выписывал рецепты сидевшим перед ним больным.

   - Вы разве больны? Нет, - сказал он резко Тофу. - Так ступайте в гостиную и подождите.

   Когда пациенты были отпущены, Тоф пытался объяснить цель своего визита, но старый моряк требовал настоятельного объяснения.

   - Вас прислал ваш господин, или вы пришли по своему собственному делу?

   - По своему собственному, - отвечал Тоф, - мой бедный господин совсем расстроен и изнемогает от ожиданий. Что-нибудь, должно быть сделано для него. О, дорогой, добрый сэр, помогите мне в этом несчастном положении! Скажите мне правду о мисс Салли.

   Старый Пинфольд заложил руки в карманы и, прислонившись к стене, смотрел на старого француза с выражением неподдельной симпатии, смешанной с изумлением.

   - Вы достойный человек, - сказал он, - и вы узнаете истину. Я был принужден обманывать вашего господина насчет несчастной девушки, я соврал ему, что она еще настолько больна, что не может его видеть. Дело не в том, у нее болезнь, в которой я не могу помочь, это болезнь душевная. Она вбила себе в голову, что уронила себя в его мнении, убежав от него и приютившись здесь. Тщетно уверял я ее, - что, впрочем, весьма справедливо, - что она была не в нормальном состоянии и не может отвечать за то, что тогда делала. Но она неуклонно держится своего мнения. "Что должен он обо мне думать после того, как я добровольно покинула его и вернулась к старой позорной жизни? Я выбросилась бы в окно, если б он вошел в комнату". Вот что она отвечает мне, и это то, что делает положение таким дурным, она постоянно мучается из-за него. Несчастная постоянно жаждет известий о нем, о его здоровье, о его житье, - жалко смотреть на нее. Я боюсь, что ее воспаленный мозг недолго выдержит подобное состояние, и хоть повесьте меня, я не знаю чем помочь тут. Обе женщины преданы ей, но не имеют на нее никакого влияния. Когда я был у нее сегодня утром, она, неблагодарная, обратилась ко мне со следующими словами: "Зачем не даете вы мне умереть?" Какого рода отношения вашего господина к этой несчастной, я не знаю, и это меня не касается, только я хотел бы, чтоб он был другого сорта человек. Когда я не знал его, как знаю теперь, я полагал, что он поможет нам вылечить девушку. Теперь же я изменил свое мнение. Он такой славный малый, такой нежный и добросердечный, что можно сказать утвердительно, что при ее возбужденном состоянии он принесет более вреда, чем пользы. Не знаете ли вы, женится он что ли?

   Тоф выслушал все в печальном молчании, теперь он вдруг поднял голову.

   - Зачем вы меня спрашиваете об этом, сэр?

   - Это бесполезный вопрос, смею сказать, - заметил Пинфольд. - Салли настоятельно утверждает, что она стоит ему поперек дороги и портит карьеру, из всего видно, что она подразумевает тут его женитьбу. - Но постойте! Вы уже уходите?

   - Я должен пойти к мисс Салли. Я уверен, что могу сообщить ей вещи, которые ее успокоят. Как вы полагаете, захочет она увидеться со мною?

   - Вас зовут Тофом? Она иногда говорит о каком-то Тофе.

   - Да, сэр, да. Я Теофил Леблон, иначе Тоф. Где могу я найти ее?

   Пинфольд позвонил.

   - Мой рассыльный как раз пойдет мимо дома, - отвечал он. - Это очень печальное место, но вы найдете все в чистоте и порядке благодаря доброте вашего господина. Он хочет помочь этим двум женщинам начать их жизнь снова в другой стране, а пока они ожидают свободного места на проезд в Австралию, они заняли комнату extra с приличной обстановкой по желанию вашего господина. А вот и рассыльный, он покажет вам дорогу. Одно слово прежде, чем вы уйдете! Что хотите вы сказать Салли?

   - Я скажу ей, сэр, одно, что мой господин себя чувствует несчастным без нее.

   Хирург покачал головой.

   - Это не особенно поможет вам убедить ее. Вы сделаете ее еще несчастнее, вот все, чего вы достигнете.

   Тоф многозначительно приложил свой указательный палец к носу.

   - А если я к этому прибавлю еще кое-что? Если я скажу ей, что мой господин и не думает ни на ком жениться.

   - Она не поверит, что вам тут известно что-нибудь.

   - Она мне поверит, так как я докажу ей это, - важно отвечал Тоф. - Я обращался с этим вопросом к моему господину, прежде чем пошел сюда, и слышал из собственных уст его, что нет никакой молодой леди, с которой он был бы связан словом и на которой думал бы жениться, и это верно, положительно верно. Если я сообщу это мисс Салли, сэр, чем это кончится, как вы полагаете? Хотите вы прозакладывать шиллинг, что это не произведет на нее действия?

   - Я не прозакладываю ни фартинга. Последуйте за рассыльным и скажите мисс Салли, что я посылаю ей лучшего доктора, чем я.

   Пока Тоф направлялся к Салли, его мальчик доложил Амелиусу о посетителе. На карточке, поданной ему, значилось: "Брат Баукуэл, из Тадмора".

   Амелиус взглянул на карточку и бросился в прихожую принимать посетителя с распростертыми объятиями.

   - О, я так рад видеть вас! - воскликнул он. - Войдите и расскажите мне о Тадморе.

   В брате Баукуэле такой восторженный прием возбудил угрюмое удивление. Это был старый сухой человек, с бледным истощенным лицом, узким наморщенным лбом и такими тонкими губами, что рот его, казалось, совсем был без губ. Пи по летам, ни по характеру не был он способен к дружеским отношениям с молодыми братьями Общины. Но в это тяжелое для Амелиуса время он с сердечной теплотой обращался ко всякому, кто напоминал спокойные счастливые дни в Тадморе. И этот холодный, старый социалист являлся ему желанным другом.

   Брат Баукуэл сел на предложенный ему стул и, начиная беседу, в торжественном молчании посмотрел на часы.

   - Двадцать пять минут третьего, - пробормотал он и спрятал часы.

   - Вы спешите? - спросил его Амелиус.

   - На наш разговор достаточно десяти минут, - отвечал он, и в акценте его слышался шотландец, несмотря на то, что он полжизни своей провел в Америке. - Вам, вероятно, известно, что я нахожусь в Англии по поручению Общины со списком двадцати семи особ, с которыми я должен повидаться и переговорить о разных важных делах. К вам, друг Амелиус, у меня не важное поручение, и я могу уделить на него десять минут.

   Он вынул из кармана и развернул большой черный бумажник, наполненный массою писем, и, положив два из них на стол перед Амелиусом, он обратился к нему, точно собираясь говорить речь на публичном митинге.

   - Я должен обратить ваше внимание на действия совета в Тадморе, собрание состоялось третьего декабря. Речь шла об особе, приговоренной к временному удалению из Общины вместе с вами...

   - О Меллисент? - воскликнул Амелиус.

   - У нас немного времени, не прерывайте меня, - заметил Брат. - Да, эта особа сестра Меллисент. А перед собранием обсуждалось письмо с ее подписью, полученное второго декабря. Письмо это, - при этом он вынул одну из своих бумаг, - сокращено секретарем совета. В сущности в нем заключалось следующее: что замужняя сестра, под покровительством которой она жила в Нью-Йорке, переселилась с мужем в Англию, что она, то есть сестра Меллисент имеет серьезные резоны не сопровождать своих родственников в Англию и не имеет в Нью-Йорке никаких родственников, у которых могла бы остаться, что она прибегает к милосердию совета и просит при таких обстоятельствах простить ей нарушение правил и принять ее, бесприютную, кающуюся, в свой дом в Тадморе. Нет, друг Амелиус, у нас нет времени на то, чтоб распространяться в выражениях сочувствия, первая половина десяти минут почти прошла. Теперь я должен сообщить вам, что решали большинством голосов следующий вопрос: "Согласна ли с серьезной ответственностью, лежащей на совете, отмена приговора, произнесенного по правилам общества?" Результат вышел замечательный - голоса разделились поровну. В таких случаях, как вам известно, наши законы возлагают решение на Старшего Брата, который подал голос за отмену приговора. Вследствие чего так и было сделано. Сестра Меллисент снова принята в Тадмор.

   - Ах, милый, дорогой Старший Брат! - воскликнул Амелиус. - Он всегда на стороне милосердия!

   Брат Баукуэл поднял руки кверху в виде протеста.

   - Вы, кажется, не имеете понятия о ценности времени, - сказал он. - Будьте покойны! Как представитель совета я обязан еще сказать вам, что приговор, произнесенный против вас, также отменен вследствие его отмены для сестры Меллисент. Итак, вы можете возвратиться в Тадмор, когда вам будет угодно. Но подождите конца, друг Амелиус! Совет решил еще, что выбор ваш между нами и светом должен быть абсолютно свободен от предубеждений. Во избежание прямого или косвенного влияния положено не иметь даже с вами переписки. По тем же самым мотивам мы не приглашаем вас вернуться к нам, это должно быть сделано вами единственно по вашему собственному желанию, без малейшего участия с нашей стороны. Мы только извещаем вас о совершившемся в ваше отсутствие событии, и более ничего.

   Он остановился и опять посмотрел на часы. Время творило чудеса, оно замкнуло его уста.

   Амелиус отвечал с тяжелым сердцем. Поручение совета перенесло его мысли от воспоминаний о Меллисент к его настояще