Коллинз Уилки - Опавшие листья

fy">   Ее глаза не отрывались от рабочей корзинки.

   - Это моя вина, - отвечала она. - Вы помните, какая я была маленькая, худенькая, когда вы в первый раз увидели меня. Я... вы меня не разлюбите за это?.. Я толстею. Не знаю отчего. Говорят, будто счастливые люди толстеют. Может быть, оттого. Я никогда не бываю голодна, ничего не боюсь, не испытываю ничего худого. - Она остановилась, платье с руки соскользнуло у нее на пол. - Не смотрите на меня, - сказала она и вдруг закрыла лицо руками. Амелиус увидел, что слезы текли у нее между прекрасных, полненьких пальчиков, которые он помнил такими безобразными и худыми. Он перешел через комнату и дотронулся слегка до ее плеча.

   - Милое дитя! Не сказал ли я чего, что могло бы огорчить вас?

   - Нет.

   - Так отчего же вы плачете?

   - Я не знаю. - Она колебалась, взглядывала на него и делала отчаянные усилия, чтоб высказать ему, что у нее было на душе. - Я боюсь, что я вам в тягость. Теперь вам не из-за чего жалеть меня. Вы точно не тот, не совсем тот... Это не то, я не знаю, что со мною, я глупее, чем была когда-либо. Дайте мне урок, Амелиус! Пожалуйста, займемся.

   Амелиус взялся за книги, удивленный необычайным желанием Салли начать урок, когда неперешитое платье небрежно валялось у ног ее на полу. Скромное извлечение из истории Англии, изданное для юношества, лежало на полке. Система Амелиусова воспитания подвергалась законам случайности. Они начали с истории, потому что она первая попалась под руку. Салли читала вслух, а учитель ее обыкновенно объяснял, что ей казалось неясным исправляя не правильности. В это странное утро ему не пришлось ни объяснять, ни исправлять.

   - Хорошо занималась я сегодня? - спросила Салли по окончании урока.

   - Очень хорошо.

   Она закрыла книгу и посмотрела на учителя.

   - Я удивляюсь и не могу понять, - заговорила она, - почему я лучше учусь здесь, чем в приюте. Впрочем, глупо с моей стороны удивляться этому. Я лучше заучиваю, потому что вы меня учите. Но я недовольна собой. Я остаюсь все тем же беспомощным существом, я чувствую вашу доброту, но не могу ничем отплатить вам за все ваше учение. Я желала бы... - она не досказала свою мысль и открыла чистую тетрадку. - Я буду писать, - промолвила она как-то покорно. - Может быть, я со временем настолько усовершенствуюсь в письме, что буду писать ваши счета и письма.

   Она бессознательно взяла перо и принялась писать. Амелиус посмотрел через плечо и засмеялся: она писала его имя. Он указал ей на верхнюю строчку прописей, провозглашавшую неоспоримую истину: "Перемена есть закон природы".

   - Вот, моя милая, вы должны списывать это до тех пор, пока устанете, - сказал учитель, - потом мы начнем писать другое, начинающееся с буквы Д.

   Салли положила перо. "Перемена есть закон природы" - повторила она, наморщив свои прекрасные брови. - Я прочла эти слова вчера, и они сделали меня несчастной на весь вечер. Я была так безумна, что полагала, что мы всегда будем так жить, как живем теперь, пока не прочла этих слов. Я ненавижу эти прописи! Они представлялись мне, когда я просыпалась ночью, и, казалось, говорили мне, что и мы переменимся со временем. Это дурная сторона учения, когда научатся многому, наступает конец счастью. Мысли приходят к вам непрошеные, нежеланные. Я все думаю о молодой леди, которую мы видели в парке на прошлой неделе.

   Она говорила серьезно и грустно. Довольство, сиявшее в ее глазах с тех пор, как она поселилась в коттедже и придававшее ей новую прелесть, исчезло в ту минуту, как Амелиус взглянул на нее. Куда девались ее детские манеры и простодушная улыбка? Он придвинул к ней свой стул.

   - О какой молодой леди говорите вы? - спросил он.

   Салли покачала головой и стала чертить пером по пропускной бумаге.

   - О, вы не могли забыть ее! Молодая леди, ехавшая верхом на белой лошади. Все любовались ею. Я удивляюсь, как вы могли смотреть на меня, после того как проехало мимо вас это прекрасное создание. Ах, она, конечно, знает все, чего не знаю я, она не берет фальшивых нот на фортепиано, она может, не ошибаясь, сказать таблицу умножения и знает все города на свете. Я позволю себе сказать, что она почти такая же ученая, как вы. Если б она жила здесь с вами, разве вы не были бы довольнее, чем теперь со мной? - Она опустила руки на стол и положила на них голову. - Ужасные улицы! - бормотала она тоном отчаяния. - Зачем я думаю об этих ужасных улицах, а вечером я встретила вас и после того видела эту молодую леди. О, Амелиус, я надоела вам? Вы стыдитесь меня? - Она приподняла голову прежде, чем он успел ответить, и с внезапной решимостью стала проверять себя. - Я не знаю, что со мной делается сегодня утром, - сказала она с явным страхом в глазах. - Не обращайте внимания на мое безумие, я сейчас займусь переписыванием. - Она начала писать ужасное изречение: "перемена ест закон природы", пальцы ее дрожали, и она тяжело дышала. Амелиус вынул у нее тихонько перо из руки. Его голос дрожал, когда он заговорил с ней.

   - Мы оставим урок на сегодня, Салли. Вы плохо спали ночь, и вам от того не по себе, вот и все. Как вы думаете, в состоянии вы пойти со мной? Свежий воздух, может быть, освежит вас.

   Она встала, взяла его руку и поцеловала ее.

   - Я полагаю, что если буду умирать, и то буду в состоянии пойти с вами. Могу я попросить у вас милости? Вы не намереваетесь отправиться сегодня в парк?

   - Почему вы так невзлюбили парк, Салли?

   - Мы можем опять встретить там молодую леди, - отвечала она, опустив голову. - Я бы этого не желала.

   - Мы пойдем, куда вам будет угодно, дитя мое. Решайте сами.

   Она подняла с полу платье и побежала в свою комнату, даже не оглянулась по обыкновению, когда отворяла дверь.

   Оставшись один, Амелиус сидел у стола и машинально перелистывал учебник. Салли смущала и огорчала его. Его способность сохранить мирные, невинные отношения зависела главным образом от безмолвной просьбы, с которой бессознательно обращалась к нему неопытная девушка. Он смутно сознавал это и не в состоянии был следить за непонятным процессом своих мыслей, но в его памяти вдруг ожили мудрые слова старшего брата в Тадморе, когда он искал средство выйти из представившегося ему затруднения. "Вы немало встретите на пути искушений, когда оставите нашу Общину, - сказал ему старец при прощании, - и большая часть из них будет от женщин. Будьте всегда настороже, сын мой, если встретите женщину, которая возбудит в вас сострадание. Это начало страсти, путь к любви, в особенности, если она сама не остерегается". Амелиус в эту минуту почувствовал справедливость этих слов. С недавнего времени появлялись признаки перемены в натуре Салли, но они выражались смутно, деликатно и не привлекали внимание человека, не приготовленного к наблюдению. Только в нынешнее утро они проявились настолько резко, что он заметил их. Только в это утро она смотрела на него и говорила с ним, как до сих пор никогда не смотрела и не говорила. Он стал смутно угадывать опасность, предстоящую для них обоих. Но где средство от этого? Что должен он делать? Эти мысли невольно пришли ему в голову и мучили его.

   Он нетерпеливо встал со стула и принялся убирать учебники, что обыкновенно входило в обязанности Тофа.

   Все было тщетно, мысли его упорно обращались к Салли. Двигаясь по комнате, он видел перед собой ее глаза, слышал ее голос, когда она говорила о молодой леди, встреченной ими в парке. Слова доброго доктора, с которым он советовался о Салли, также вспомнились ему теперь. "Ее естественное развитие умственных способностей и чувств было так же, как и естественное развитие ее тела, задержано голодом, холодом, страхом и другими влияниями, нераздельными с тем образом жизни, который вела она". Потом доктор говорил о питательной пище, чистом воздухе, мягком обращении, одним словом, о всем том, что она имела в коттедже, и предсказывал, что из нее выйдет умная и здоровая молодая женщина. Опять задался он вопросом: "Что должен я делать?"

   Он подошел к окну и посмотрел в него. Ему пришла мысль, что если он соберется с духом и сообщит ей, что он женится, что у него есть невеста?

   Нет! Оставя естественную боязнь нанести тяжелый удар бедной, признательной девушке, которая только и знала счастье, что под его кровлей, на пути его стояло отвратительное препятствие - мистер Фарнеби. Салли будет его расспрашивать об его обязательстве и не успокоится до тех пор, пока не получит ответа. Невозможно было скрыть от нее имя ее матери. Открытие об отце, когда она услышит о Регине и ее дяде, было бы просто вопросом времени. На все может быть способен такой человек, какого предательства не совершит он, если вдруг найдет дочь, от которой было избавился? Если б последняя воля мистрис Фарнеби не была священна для Амелиуса, то одно это соображение заставило бы его молчать ради Салли.

   Он теперь в первый раз усомнился, разумно ли будет с его стороны открывать грустную историю Салли своей жене. Ревность, которую она могла почувствовать к молодой девушке, возбуждавшей глубокое сочувствие ее мужа, была еще не главным препятствием. Она верила в непогрешимость своего дяди, как верила в религию. Что она скажет, как она поступит, когда ей представят живого свидетеля гнусной подлости Фарнеби? Если Амелиус будет у нее просить покровительства для Салли, которую ее собственный отец бросил еще в детстве, он должен будет сказать ей: "Этот человек ваш дядя".

   А между тем у него было в виду то, что он неминуемо должен будет сделать это открытие после своей свадьбы. Ему представлялось злобное лицо Фарнеби. Как может он принять негодяя, которого Регина пригласит в дом? Тут не оставалось никакого выбора, он обязан сказать жене ужасную истину. А каков будет результат? Он вспомнил все время своего знакомства и ухаживания за ней и увидел, что всегда и всюду Фарнеби был на первом плане у Регины. Несмотря на его природное простодушие и веселость, несмотря на врожденное мужество, у него замерло сердце, когда он подумал о предстоящем.

   Когда Амелиус отошел от окна, дверь комнаты Салли отворилась, и она явилась, одетая для прогулки. Салли, развеселилась, прелестная улыбка озаряла ее лицо. В отчаянии, не зная, что ему делать или говорить, Амелиус протянул к ней обе руки, приветствуя ее, и воскликнул: "Вот и отлично, Салли! У вас довольный, прелестный вид, моя милая. Будем счастливы, пока можем, и предоставим будущему заботиться о себе".

  

   Капризное счастье в особенности бежит от нас, когда мы настолько безумны, что говорим о нем. Амелиус упомянул о нем. Когда они с Салли оставили коттедж, то направились по дороге, противоположной парку, мимо церкви, и в этой церкви счастье покинуло их.

   Целый ряд карет стоял около церкви, сотни праздных людей собрались на ступенях паперти, звуки органа неслись в отворенную дверь, торжественно совершалась парадная свадьба. Салли просила Амелиуса войти с нею в церковь. Они попытались было пробраться в большие двери, но это оказалось совершенно невозможно, так как было тесно. Через боковую дверь им удалось, однако, проникнуть внутрь и занять такое место, откуда им было видно алтарь.

   Невеста была высокая, полная девушка, роскошно одетая. Она исполняла свою роль в церемонии со спокойной важностью. Жених же представлял нравоучительное зрелище пожилого человека, приукрашенного искусством. Его волосы, полнота, зубы, грудь, плечи, ноги - все свидетельствовало о том, что могут сделать парикмахер, дантист, камердинер, портной и чулочник для старого богатого человека, который желает иметь юношескую наружность, когда покупает себе молодую жену. Три духовных лица присутствовали при церемонии. Представитель богатой конгрегации удостаивался почета, воздаваемого золотому тельцу. Из всех окружавших только одна старая леди, находившаяся вблизи Амелиуса и Салли, казалась недовольной.

   - Я называю это бесчестным, - сказала старая леди, обращаясь к молодой особе, сидевшей подле нее.

   Но молодая особа, истый продукт настоящего времени, не более готтентотки симпатизировала вопросам о чувствах.

   - Как можете вы говорить так, бабушка! - отвечала она. - У него двадцать тысяч годового дохода, и эта счастливая девушка будет хозяйкой великолепнейшего дома в Лондоне.

   - Какое мне дело до этого, - отвечала настойчиво старая леди. - Тем не менее бесчестно домогаться этого. Много бедных одиноких созданий, умирающих с голода на улицах, они имеют более права на нашу симпатию, чем эта бесстыдная девушка, продающая себя в доме Божьем! Я подожду вас в карете, я не могу долго выносить этого зрелища. Салли слегка дотронулась до Амелиуса.

   - Выведите меня отсюда, - прошептала она.

   Он полагал, что ей дурно от духоты церкви.

   - Лучше ли вам? - спросил он, когда они вышли на свежий воздух.

   Она крепко держала его руку.

   - Пойдемте дальше, - сказала она. - Эта леди идет за нами. Я не хочу, чтоб она видела меня опять. Я одно из тех созданий, о которых она говорила. Неужели на мне остается печать уличной жизни, после всего того, что вы сделали, чтоб стереть ее?

   Бурное горе, звучавшее в ее словах, представляло новую сторону развития ее характера, совершенно еще неизвестную Амелиусу.

   - Дитя мое, - увещевал он ее, вы очень меня огорчаете, говоря таким образом. Богу известно, что жизнь, которую вы вели до встречи со мною, вели вы не по своей вине, забудьте о ней.

   Но душа Салли была полна острых, мучительных ощущений, поднятых в ней словами старой леди.

   - Я видела, - воскликнула она горячо, - видела, что она смотрела на меня, говоря это!

   - Ей просто было приятнее смотреть на вас, чем на невесту, что весьма естественно, - заметил Амелиус. - Полно, полно, Салли! Будьте сами собой, успокойтесь. Неужели вы хотите сделать меня несчастным, заставить мучиться из-за вас?

   Он коснулся чувствительной струнки, она почувствовала раскаяние и просила у него прощения с прежней свойственной ей ласковостью во взоре и в голосе. В одну минуту она стала прежней Простушкой Салли. Они продолжали путь молча. Когда уже скрылась церковь из виду, Амелиус почувствовал, что рука ее стала сильно дрожать. Выражение нежности, смешанное с беспокойством, появилось в голубых глазах ее, когда она смотрела на него. "Я думаю о другом, - промолвила она, - думаю о вас. Могу я задать вам вопрос?"

   Амелиус улыбнулся, но улыбка эта не отразилась на лице Салли, как бывало прежде.

   - Тут нет ничего особенного, - поспешно объяснила она. - Это пришло мне в голову в церкви. Вы... - она остановилась в нерешимости и искала, в какой форме выразить свой вопрос. - Вы скоро женитесь, Амелиус?

   Он уклонился от прямого ответа.

   - Я не богат, Салли, как этот старый джентльмен, которого вы сейчас видели.

   Она отвела от него свой взор и тихо вздохнула.

   - Однако вы женитесь когда-нибудь, - продолжала она. - Хотите вы сделать для меня еще кое-что, когда я умру, Амелиус? Вы помните мой вопрос, когда мы с вами читали в газетах о новом изобретении - сжигании тел после смерти. Вы говорили, что это лучше, чем зарывать в землю, и что вы завещаете сжечь ваше тело, когда придет ваше время. Не согласитесь ли вы на мою просьбу и не измените ли свое намерение относительно себя, когда наступит мое время?

   - Милая моя, какие вы странные говорите вещи! Если вы толкуете о том, что я когда-нибудь женюсь, то какое же отношение может это иметь к вашей смерти?

   - Дело не в том, Амелиус. Но ведь я могу умереть. Велите зарыть меня в покойном, уединенном месте, далеко от Лондона, где мало могил. И когда вы сделаете свое завещание, не велите сжигать себя. Прожив долгую, долгую жизнь и вполне насладившись счастьем, которое вы заслуживаете, велите зарыть себя подле меня. Мне бы приятно было думать, что одни и те же деревья будут осенять нас и те же цветы покрывать наши могилы. Нет! Не говорите, что я говорю странные вещи, я не могу выносить этого. Я хочу, чтоб вы весело, с добротой отнеслись к этому. Вы хотите идти домой? Я чувствую усталость и сознаю, что плохая собеседница сегодня.

   И за обедом разговор не клеился, несмотря на все старания Тофа.

   Вечером добряк француз сделал попытку развеселить молодых людей, он пришел со своей скрипкой и заявил, что имеет просьбу.

   - Я имею, сэр, некоторые сведения в приятном искусстве танцевать. Не могу ли я поучить мисс танцам? Видите ли, я позволяю себе это, потому что другие уроки - о, значительно полезнее и важнее - несколько серьезны. Нужно что-нибудь для отдыха и развлечения, сэр, вы простите мне это замечание. Я защищаю веселость, позвольте нам потанцевать.

   Он сыграл прелюдию на скрипке, стал в позицию и любезно ожидал. Салли поблагодарила, его и извинилась, ссылаясь на усталость. Она пожелала Амелиусу покойной ночи, не дожидаясь, чтоб они остались одни, и ушла в первый раз, не поцеловав его.

   Тоф после ее ухода приблизился к своему господину на цыпочках и с низким поклоном.

   - Могу я взять на себя смелость - высказать свое мнение? Молодая девушка, отвергающая музыку и танцы, представляет явление крайне важное и серьезное. Не отчаивайтесь, сэр! Я радуюсь и горжусь тем, что никогда не теряюсь, когда дело касается вас. Здесь нужна женщина. Если вы доверяете моей жене, то я приглашу сюда госпожу Тоф.

   Он скромно удалился, представляя своему господину свободно обдумать его слова.

   Время шло, а Амелиус все думал и не пришел еще ни к какому решению, как услышал, что позади его отворилась дверь. Салли очутилась подле него прежде, чем он успел встать со стула. Ее щеки пылали, глаза горели, волосы были распущены по плечам, она упала к его ногам и прижалась лицом к его коленям.

   - Я неблагодарная тварь! - воскликнула она. - Я не поцеловала вас, пожелав вам доброй ночи.

   С самыми лучшими намерениями Амелиус сделал худшее, пытаясь успокоить ее: он легкомысленно отнесся к ее волнению.

   - Вы, может быть, забыли, - сказал он.

   Она подняла голову и посмотрела на него со слезами на глазах.

   - Я дурная девушка, - сказала она, - но не настолько же дурна. О, не смейтесь, прошу вас. В этом нет ничего смешного. Вы меня разлюбили? Вы сердитесь на меня за то, что я так нехорошо вела себя сегодня и пожелала вам спокойной ночи, как если б вы были Тоф? Не сердитесь на меня! - Она вскочила, села к нему на колени и обвила шею его руками. - Я не ложилась еще в постель, - прошептала она, - я была слишком несчастна, чтоб спать. Я не знаю, что со мной делалось сегодня. Я, кажется, потеряла и тот небольшой рассудок, который имела прежде. Неужели вы не знаете, что я рада бы умереть за вас, так я люблю вас. А меня одолевают такие горькие мысли, что я вам в тягость, что я не должна была приходить сюда, и вы сами то же сказали бы мне, если б не жалость к несчастной, которой некуда приклонить голову. - Она крепче обвила его рукой и прижалась пылавшей щекой к его лицу. - О, Амелиус, у меня болит душа. Поцелуйте меня и скажите: доброй ночи, Салли.

   Он был молод, был мужчина и на минуту потерял самообладание: он поцеловал ее так, как никогда еще не целовал до сих пор.

   Но он быстро опомнился, пришел в себя. Нежно отстранив ее от себя, он довел ее до двери в ее комнату и молча затворил за нею дверь. С минуту оставался он один, потом пригласил Тофа.

   - Как вы думаете, жена ваша примет Салли в учение? - спросил он.

   Тоф с удивлением посмотрел на него.

   - Если вы этого пожелаете, сэр, то жена моя, конечно, это исполнит. Она очень сведуща в своем мастерстве... - ему не хватило слов, чтоб выразить громадный талант своей супруги как швеи. Он в энтузиазме поцеловал кончики своих пальцев и сдунул поцелуй по направлению заведения госпожи Тоф. - Однако я должен предупредить вас, что у нее дело маленькое, очень маленькое, - продолжал Тоф. - Но мы все в руках провидения, и, может быть, наступит день, когда дела улучшатся. - Он поднял кверху плечи и брови и казался вполне довольным будущим своей супруги.

   - Я завтра утром пойду и переговорю сам с госпожой Тоф, - объявил Амелиус. - Очень может быть, что я буду принужден оставить Лондон на некоторое время, и я должен устроить мисс Салли. Не говорите ей об этом ни слова, Тоф, и не принимайте на себя такого несчастного вида. Если я поеду, то возьму вас с собой. Покойной ночи.

   Тоф, подносивший было уж платок к глазам, снова возвратил свою веселость.

   - Я постоянно болен на море, - сказал он, - но это не беда. Я последую за вами на другой конец земного шара.

   Так честный Амелиус нашел выход из критического положения, в которое попал. Он лег в постель в волнении и тревоге и долго не мог заснуть. Куда отправится он, оставив Салли? Если б он мог знать, что в этот самый день случилось по ту сторону канала, он, может быть, решился бы, несмотря на мистера Фарнеби, удивить Регину прибытием в Париж.

  

   В то утро, когда Амелиус с Салли (в Лондоне) вошли в церковь посмотреть свадьбу, Руфус (в Париже) отправился гулять на Елисейские поля.

   Не прошел он половины великолепного авеню, как увидел Регину, совершающую свою ежедневную прогулку в сопровождении пожилой особы. Руфус опять снял шляпу, совершенно равнодушный к холодному приему, встреченному им в первый раз. Однако Регина не только ответила на его поклонно остановила экипаж и заявила, что хочет поговорить с ним. Посмотрев на нее внимательнее, он заметил следы страдания на ее лице, выражение которого совершенно изменилось, насколько он помнил. Ее прекрасные глаза были тусклы и красны, румянец исчез с ее щек, голос дрожал, когда она заговорила с ним.

   - Можете вы мне уделить несколько минут? - спросила она.

   - Целый день, если вам угодно, мисс, - отвечал Руфус.

   - Подождите меня здесь, Елизабет, - обратилась она к сопровождающей ее особе, - мне нужно поговорить с этим джентльменом.

   С этими словами она вышла из экипажа. Руфус предложил ей руку. Она взяла ее с такой готовностью, точно они были старыми друзьями.

   - Пойдемте по боковой дорожке, - сказала она, - здесь очень пустынно в это время дня. Вы изумлены. Рассчитывая на вашу доброту, я надеюсь, что вы простите мне мой поступок при нашей последней встрече. Может быть, я заслуживаю извинения, так как я сильно расстроена. А вы, может быть, в состоянии облегчить и успокоить мою душу. Вам, вероятно, известно, что я помолвлена?

   Руфус взглянул на нее с выражением внезапного сочувствия.

   - Речь идет об Амелиусе? - спросил он.

   Она едва слышно отвечала: "Да".

   Руфус остановил на ней пристальный взор.

   - Я не хочу сказать что-либо резкое, - объяснил он, - но если вы намерены жаловаться на Амелиуса, то я попрошу вас смотреть мне прямо в лицо и выражаться ясно.

   В смущении и волнении, в каком находилась в эту минуту Регина, она предпочла бы этим двум просьбам все другое, так как не в состоянии была исполнить их. Она упорно смотрела в землю и вместо того, чтобы говорить об Амелиусе, перешла к болезни мистера Фарнеби.

   - Я живу в Париже с дядей, - начала она. - Он перенес продолжительную болезнь, но в настоящее время он окреп настолько, что в состоянии говорить со мною о вещах, которые тяготили его душу в последнее время. Он так удивил меня, так огорчил, сообщив об Амелиусе... - она замолчала и поднесла платок к глазам. Руфус не сказал ей никаких слов утешения, он терпеливо ожидал продолжения. - Вы хорошо знаете Амелиуса? - спросила она, - вы любите его, верите ему, не правда ли? Считаете вы его способным подло поступить с доверяющей ему личностью? Возможно ли допустить, что он фальшивит со мною, обманывает меня?

   Последний вопрос возбудил негодование Руфуса.

   - Кто сказал вам это о нем, сказал ложь! Я поручусь за него, как за самого себя.

   Она наконец взглянула на него с выражением внезапного облегчения.

   - Я тоже говорила, - заявила она, - что какой-нибудь враг оклеветал его. Дядя не хотел мне сообщить, кто это. Он решительно запретил мне писать Амелиусу. Он объявил мне, что я не должна более видеть его, что он сам напишет ему и разорвет обязательство. О, это жестоко, слишком жестоко!

   До сих пор они шли тихо, но теперь Руфус совсем остановился, решив заставить ее высказаться вполне откровенно.

   - Примите от меня совет, мисс, - сказал он. - Никогда никому не доверяйте наполовину. Я готов на все, чтоб разъяснить это дело, но я прежде должен узнать все подробно. Что говорят против Амелиуса? Говорите все, я по возрасту своему могу быть вашим отцом и отношусь к вам именно таким образом.

   Искренность в тоне и обращении произвела свое действие. Регина покраснела и задрожала, но решилась говорить.

   - Дядя говорит, что Амелиус обесчестил себя и оскорбил меня, дядя говорит, что у него... что с ним живет молодая особа... - Она остановилась и слегка вскрикнула. Рука ее, лежавшая на руке Руфуса, заметно отяжелела, когда с уст ее сорвался намек на молодую девушку. - Вы слышали об этом? - вскричала она. - О, помогите мне, Боже, это справедливо!

   - Справедливо? - повторил Руфус с суровым презрением. - Что с вами? Разве я не сказал уже вам, что это ложь? Я готов поклясться, что Амелиус верен вам! Довольно вам этого? Нет? Вы упрямы, мисс, да упрямы. Хорошо! Я обязан другу очистить его от клеветы перед вами, если можно сделать это словами. Вы знаете, как он был воспитан в Тадморе? Запечатлейте это в своей душе, и вы узнаете истину, даю вам в том честное слово.

   Без дальнейших предисловий он рассказал ей, как Амелиус встретился с Салли, строго настаивал на чистых, человеколюбивых побуждениях, которые заставляли действовать его друга. Регина слушала с упорным недоверием, которое обескуражило бы другого человека. Руфус, однако, стоял на своем и наконец произвел желаемое впечатление. Когда он окончил рассказ, заключив его уверением, что видел собственными глазами, как Амелиус поручил девушку попечениям одной леди, которая была его собственным дорогим и достойным другом, и когда он объявил, что после того они не встречались и даже не имели переписки, Регина наконец созналась, что он имел основание убеждать ее верить Амелиусу, что он совершенно оправдал его. Но даже и при этих условиях все еще гнездилось в душе ее подозрение. Она спросила об имени благотворительной дамы, под покровительство которой Амелиус отдал девушку. Руфус достал из кармана свою карточку и написал на ней имя и адрес мистрис Пейзон.

   - Ваша натура, моя милая, далеко не такая доверчивая, какой бы я хотел ее видеть, - сказал он, подавая ей карточку. - Но мы не можем изменить своей натуры. И вам не обязательно верить человеку, подобному мне, без доказательств. Напишите мистрис Пейзон, облегчите свою душу. Пока мы не расстались, скажите мне куда я могу телеграфировать вам завтра. Я уезжаю в Лондон с вечерним поездом.

   - Вы хотите сказать, что едете увидеться с Амелиусом?

   - Конечно. Я слишком люблю Амелиуса, чтоб оставаться спокойным при виде таких недоразумений. Я уже некоторое время нахожусь в Париже, правда, недолго, но вы можете сказать мне, и вполне справедливо, что я не могу отвечать за то, что случилось в мое отсутствие. Когда мы коснулись этого, нужно с этим покончить. Я намерен увидеться завтра утром с Амелиусом и мистрис Пейзон. Скажите своему дядюшке, чтоб он повременил писать и разрывать обязательство до получения от меня телеграммы. А это ваш адрес? Хорошо, я знаю отель. Отличный вид на Тюильрийский сад, но плохое вино, как я слышал. Я сам живу в Гранд-отеле, если вам что понадобится до вечера. Теперь, как я смотрю на вас, мне сдается, что осталось что-то недоговоренное. Нет? Как угодно. Вот ваша карета, и бедная леди, ожидающая вас, выглядит такой усталой. Все?

   - Есть еще одна вещь, - призналась Регина, уставив снова глаза в землю. - Может быть, в Лондоне вы увидите...

   - Девушку?

   - Да.

   - Это мало вероятно. Скажите, что я должен повидать ее, тогда что?

   На щеках Регины выступил румянец.

   - Если вы увидите ее, - сказала она, - то прошу, умоляю вас, не говорите при ней обо мне. Я умру со стыда, если она сама из жалости будет просить его не покидать меня. Обещайте, что вы не упомянете обо мне, что не скажете о нашем разговоре. Дайте мне честное слово.

   Руфус дал слово, не обнаружив ни малейшей нерешительности, не высказав никакого возражения. Когда они пожимали друг другу руки, приблизившись к карете, он на минуту удержал ее руку.

   - Извините меня, пожалуйста, мисс, если я задам вам один вопрос, - сказал он так тихо, что никто, кроме нее, не мог слышать его. - Вы действительно любите Амелиуса?

   - Меня удивляет, что вы в том сомневаетесь, - отвечала она. - Я страстно люблю его.

   Руфус молча усадил ее в карету. "Страстно любит его, - думал он, продолжая прогулку. - Это страсть не преходящая, постоянная".

  

   На следующий день рано утром Руфус звонил у ворот коттеджа.

   - Как поживали все это время, господин француз? Что поделывает Амелиус?

   Тоф, стоя у ворот, отвечал с величайшим почтением, но не показывал ни малейшего желания впустить посетителя.

   - На Амелиуса находят иногда припадки лености, - продолжал Руфус, - пари держу, что он еще в постели.

   - Мой господин встал и оделся час тому назад, сэр, он уже ушел из дома.

   - Вот как! Хорошо, так я подожду, когда он вернется. - Он отстранил Тофа и вошел в коттедж. - Ваши иностранные церемонии совершенно излишни со мной, - сказал он, когда Тоф хотел остановить его в зале. - Я дикий американец, был в дороге всю ночь, устал. Я отдам вам некоторые приказания: принесите мне виски, горькой настойки, лимон и льда в библиотеку. - Тоф сделал последнюю отчаянную попытку не допустить посетителя до дверей.

   - Тысячу извинений, сэр, я должен почтительнейше просить вас подождать...

   Прежде чем он успел объясниться, Руфус отстранил его с дороги.

   - Что так волнует этого почтенного старика? - подумал он. - Или он полагает, что я не знаю, куда иду? - Он отворил дверь библиотеки и очутился лицом к лицу с Салли.

   Она встала со стула, услышав голоса, и не знала, уйти ей из комнаты или нет. Они пристально смотрели друг на друга в безмолвном смущении. Впервые Руфус был так поражен, что прибегнул к обычным приветствиям, чтобы собраться с мыслями.

   - Как поживаете, мисс? Очень приятно возобновить знакомство. Гром и молния!.. Это не то, я совсем потерял голову. Будьте так любезны, молодая женщина, забудьте, что я сказал. Если бы какой-нибудь смертный сказал мне, что я найду вас здесь, я заявил бы, что это ложь, а лгуном оказался бы я сам. Это заставляет человека дурно себя чувствовать, могу сказать. Нет, не убегайте, пожалуйста, в другую комнату, это не исправит дела. Сядьте опять. Так как я здесь, то хочу нечто сказать вам. Но я должен прежде поговорить с мистером французом. Выслушайте, старый сэр, если мне понадобится, чтоб свидетель стоял в дверях, то я позвоню. В настоящую минуту я могу обойтись без вас. Bon shewer, как мы говорим в вашей стране.

   И он захлопнул дверь под носом Тофа.

   - Я протестую, сэр, против насилий, недостойных джентльмена, - закричал Тоф, пытаясь снова отворить дверь.

   - Гневайтесь в кухне сколько вам угодно, - отвечал Руфус, удерживая дверь, - мне здесь вовсе не нужен шум. Если вы знаете, где находится ваш господин, то сходите за ним, и чем скорее, тем лучше.

   Он вернулся к Салли и несколько минут рассматривал ее в молчании. Она боялась взглянуть на него, глаза ее были устремлены на книгу, которую она читала, когда он вошел.

   - Вы как будто давно уже поселились здесь, - заметил Руфус. - Оставьте книгу пока, вы можете приняться за чтение после того, как мы переговорим с вами.

   Он протянул свою длинную руку, взял у нее книгу и положил подле себя на столе. Салли опять промолчала. Он раскрыл книгу и увидел Новый Завет.

   - Это мой урок, сэр, я должна выучить до отметки карандашом к приходу Амелиуса. - Она дала это объяснение, дрожа от страха. Вопреки своей воле Руфус стал смотреть на нее менее сурово.

   - Так вы зовете его "Амелиус", - сказал он. - Я нахожу это дурным признаком. А давно ли, скажите, пожалуйста, разыгрывает он роль школьного учителя ради вашей милости? Вы не понимаете? Прекрасно, вы не первая жительница Великобритании, не понимающая английского языка. Я объяснюсь толковее. Когда я в последний раз видел Амелиуса, вы учили свои уроки в приюте. Какой дурной ветер принес вас сюда, мисс? Амелиус приезжал за вами, или вы пришли сюда по собственному желанию, не дожидаясь приглашения? - Он говорил отрывисто, но не сердито.

   Печальное хорошенькое личико Салли молило о пощаде и, как он сознавал с полным презрением к самому себе, молило не напрасно. - Если я предположу, что вы бежали из приюта, предположение мое будет справедливо? - заключил он.

   Она отвечала с полной откровенностью:

   - Не осуждайте Амелиуса, я убежала оттуда, я не могла жить без него.

   - Вы так молоды, что не знаете, как вы можете жить, пока не изведали этого на опыте. А как поступили при этом в приюте? Послали они за вами, чтоб вернуть вас туда?

   - Они не взяли бы меня назад, они прислали только мои вещи.

   - А, таковы там правила. Теперь я начинаю понимать, чем все это должно было кончиться. Амелиус дал вам место в доме.

   Она гордо посмотрела на него.

   - Он дал мне комнату, - сказала она.

   Следующий вопрос его был повторением вопроса, заданного им Регине в Париже. Разница была только в ответе.

   - Вы любите Амелиуса?

   - Я готова умереть ради него.

   До сих пор Руфус говорил стоя, теперь он взял стул.

   - Если б Амелиус не был воспитан в Тадморе, я взял бы свою шляпу и пожелал вам доброго утра. Но при настоящем положении дел, несколько слов могут быть кстати. Ваше учение здесь согласуется с вашими желаниями, мисс. Вы стали совсем другой девушкой после того как я видел вас.

   Она удивила его, выслушав молча это замечание. Лицо ее побледнело. Она с горечью вздохнула. Вид ее смутил Руфуса: он решился сделать о ней свое заключение лишь после того, как узнает больше.

   - Вы сейчас сказали, что готовы умереть ради Амелиуса, - продолжал он, внимательно наблюдая за ней. - Это просто женская манера выражать свои чувства. Любите ли вы его настолько, чтоб оставить его, когда вы убедитесь, что эта разлука принесет ему пользу?

   Она порывисто отошла от стола и приблизилась к окну. Повернувшись к Руфусу спиной, она заговорила:

   - Я приношу ему бесчестье? - спросила она едва слышно. - Я уже этого боялась.

   Как он ни любил Амелиуса, его природная доброта могла бы заставить его промолчать на это. Однако он уклонился от прямого ответа.

   - Вы помните жизнь, которую вели до встречи с ним?

   Вот все, что он сказал.

   Грустные голубые глаза смотрели на него с неподдельной скорбью, тихий, нежный голос отвечал: "Да". Но этот взор и это слово в один момент рассеяли сомнения Руфуса.

   - Не подумайте, что я говорю это в укор, дитя. Я знаю, что в том не было вашей вины, я знаю, что вас следует жалеть, а не порицать.

   Она повернула к нему свое лицо, бледное, спокойное, покорное. "Жалеть, а не порицать, - повторила она. - Следовательно, меня можно простить?"

   Его великодушная натура не позволила ему ответить ей, наступило молчание.

   - Вы сказали правду, - продолжала она, - что я сделалась другой девушкой после того, как вы меня видели. Да, я стала другой. Я думаю о вещах, о которых прежде никогда не думала, произошла перемена, но я не знаю, как это случилось. О, душа моя жаждет сделаться хорошей! Я бы желала заслужить то, что сделал для меня Амелиус. Вы отняли у меня книгу, мне дал ее Амелиус, мы каждый день читаем ее. Если б Христос был теперь на земле, он не простил бы меня?

   - Нет, моя милая, так думать не надо.

   - И если я, пока живу, буду стараться вести хорошую жизнь и буду молить Бога, чтоб он взял меня на небо, могу я быть услышана?

   - Вы будете услышаны, дитя мое, в этом нет сомнения. Но вы живете в свете, а свет установил свои законы. Их вы не найдете в этой книге. В их основе лежит родовая гордость и обычай прикрываться благотворительными чувствами. Вас будут жалеть, оказывать вам благодеяния, одним словом, сделают для вас многое, но не примут вас в свою среду.

   У нее был готов ответ.

   - Амелиус принял же меня.

   - Амелиус принял вас, - согласился Руфус. - Но он забыл одно: свести счеты. Это, как видно, должен сделать я. Посмотрите сюда, дитя мое. Признаюсь, я сомневался в вас, когда вошел в эту комнату, очень о том сожалею и прошу у вас прощения. Я верю, что вы хорошая девушка, я, может быть, не сумел бы ответить, если б меня спросили, на чем я основываюсь, но я верю, что это так. Я был бы рад, если б не было надобности говорить более, но это нужно, ни я, ни вы не можете избежать этого. Общественное мнение не будет так деликатно обходиться с вами, как я, общественное мнение очень дурно отнесется к вам и так же дурно к Амелиусу. Живя здесь с ним - этого нельзя скрыть, - вы невинным образом становитесь малому поперек дороги, портите ему карьеру. Я не знаю, поняли ли вы меня.

   Она снова отвернулась от него и стала смотреть в окно.

   - Я поняла вас, - отвечала она. - Когда Амелиус меня встретил, он плохо сделал, взяв меня оттуда. Он должен был оставить меня там, где я была.

   - Позвольте! Это совершенно не совпадает с моим мнением. Есть выход всему, и если вы захотите довериться мне, я найду выход для вас.

   Она не обращала внимания на то, что он говорил, ее первые слова показывали, что она следила за нитью своих мыслей.

   - Я стою ему поперек дороги, порчу карьеру, - пробормотала она. - Вы полагаете, что он может жениться?

   Руфус ответил утвердительно.

   - Может случиться.

   - И его друзья будут приходить к нему, - продолжала она, отвернувшись, и голос ее прозвучал глухо. - Никто теперь не посещает его. Вы видите, я поняла вас. Когда должна я уйти отсюда? Я уйду лучше не простясь, не правда ли? А то это огорчит его. Я могу тихонько скрыться из дома.

   Руфус почувствовал неловкость. Он приготовился к слезам, а не к тихой покорности. После минутной нерешительности он приблизился к окну. Она не обернулась к нему, она смотрела прямо перед собою, ее свежее, молодое личико сильно изменилось, оно было бледно и сурово. Он ласково заговорил с ней, советовал ей прежде подумать о том, что он сказал, и не делать ничего слишком поспешно. Она знает отель, в котором он всегда останавливался в Лондоне, и может написать ему туда. Если она решится начать новую жизнь в другой стране, он к ее услугам. Он возьмет ей билет на тот же пароход, на котором отправится сам в Америку. В его лета и будучи хорошо известным во всей округе, их приезд не вызовет никакого скандала. Он найдет ей почтенное и выгодное занятие, какое может взять на себя молодая девушка. "Я буду вам добрым отцом, мое бедное дитя, - сказал он. - Не думайте, что вы будете одинокой, без друзей, если вы оставите Амелиуса. Я позабочусь о вас. Вы будете окружены хорошими людьми и будете пользоваться невинными удовольствиями в вашей новой жизни".

   Она поблагодарила его с той же мрачной покорностью.

   - Что скажут хорошие люди, когда узнают, кто я? - спросила она.

   - Им нет никакой надобности знать это, и они ничего не узнают.

   - Опять приходим к тому же - вы должны будете обманывать честных людей или не будете в состоянии ничего сделать для меня. Лучше бы сделал Амелиус, оставив меня там, где я была. Там я не бесчестила никого, не была никому в тягость. Холод, голод и дурное обращение могут быть иногда милосердными друзьями, если б я была им предоставлена до сих пор, они привели бы к успокоению. - Она повернулась к Руфусу прежде, чем он успел сказать ей что-нибудь. - Я не неблагодарна, сэр, я подумаю о том, что вы сказали, и я сделаю все, что может сделать бедное, глупое создание, чтоб быть достойной вашего участия. - Она подняла руки и схватилась за голову с выражением страдания. - У ме