Клычков Сергей Антонович - Князь мира

bsp; Никита Мироныч попятился от барыни к двери, а Рысачиха поднялась, и ещё круче вздынулась у неё под нежным шёлком могучая грудь, чётко проступили на материи пупырышки крепких сосков, как и в самом деле на часах два фланговых солдата.

  - Без сумления будьте, матушка барыня, - шептал Никита Мироныч.

  - Алёнка-а! - крикнула барыня. Алёнка впорхнула синицей и встала на носочки. - Проводи Мироныча. Иди, Мироныч, иди, - протянула ему барыня в знак особой милости руку на глазах у Алёнки и зашумела шёлковой бурей на половину к майору...

  

  

  

  

  * * * * *

  - Ну... как?.. Сказал, Никита Мироныч... Сказал, хто к тебе приходил?..

  Никита Мироныч оглядел тупым глазом Алёнку и махнул рукой:

  - Ничего мы не понимаем!

  - Да ведь ты же говорил!

  - Да и теперь говорю... а барыня вот разъяснила!

  - Чего разъяснила? - передохнула Аленка.

  - ...Чёрт приходил! Вот кто!

  - Да ты ж, Никита Мироныч, говорил, что святой!

  - И сейчас говорю: святой чёрт!.. Святой чёрт, душа Алёнушка, к нам приходил!

  Алёнка поглядела испуганно на Никиту Мироныча, перекрестилась и повела его за руку по тёмному коридору.

  

  

  

   Глава седьмая

  

  

  

  СТАРИННЫЕ КЛАВЕСИНЫ

  

  

  

  

  АЛЁНУШКА

  Месяц, высокий месяц, древний наш чародей!

  В весёлом сиянье весны, в томительных, в зелёных шорохах лета идёшь ты, не разбирая дороги, закинувши голову ввысь, словно кудрявый беззаботный пастух под мышкой с берёзовой дудкой, в которой гнёзда вьют соловьи!

  ...Или ж как важный боярин, поджидая гостей, стоишь в недвижности по самой серёдке голубого крыльца, красуясь узорным кафтаном с серебряной и золотой оторочкой, с которого в старину и мужики снимали покрой!

  Когда же осенняя темень в переломе на зиму нахлобучит чёрную шапку с ушами на поле и лес, уйдёшь ты надолго за тучу и бродишь в тумане, как косоглазый и хитрый колдун, родной брат пучеглазому Лиху, тогда рубищу твоему не позавидует нищий, а крадливую походку переймёт только ночной душегуб да предатель...

  Ох, месяц ты, месяц, древний наш чародей!

  От века полюбил ты русские просторы, куда можно сыпать и сыпать без устали свет, всё равно тьма, и хмарь, и хмурь, и болотные марева ползут от деревни к деревне, от села к селу, вставая и грудясь туманом на перелесках, мешая дороги, скрывая пути...

  ...И не по ограде ль возле каждой церковки и часовенки на въезде в любое село расцветает под твоим лучом рядом с чёртовой тёщей печальный плакун, в кои-то веки посеянный дворовыми девками на радость осподскому глазу и самому осподу богу в укор?

  ...И не пырь ли трава палится по-за дорогам, похожая на остро отточенный нож, которым режет мужик хлеб от праведного труда своего и с ним же выходит на большую дорогу, когда и намолится богу и наплачется вдоволь, когда и ты, заправивши бороду в рот и закрывши широким рукавом сонные веки, катишься низко над берёзовой рощей, где - теперь не поймёшь! - кто там свистит: соловей в последний раз перед утром али подмостовный разбойник!..

  Месяц, высокий месяц, древний наш чародей!

  

  

  

  

  * * * * *

  Не запомнила Алёнушка роду...

  Месяц да солнышко - всего и родни!..

  Подкинутая какой-то согрешившей девкой в ясли к мелкой скотине, взросла Алёнушка на скотном дворе, на крутых рогах у бодливой коровы, и только годам к десяти, когда барыня занесла майора уже в поминанье, ключница Марья Савишна за миловидность и сметливость перевела Алёнку в людскую, где нарядили её казачком, и долгое время она чесала перед сном барыне пятки, пока не получила в знак особой милости важный чин в барском обиходе - постельную девку...

  Бедная, немудрая птица-синица, пригожая постельная девка душа Алёнушка!

  Шесть раз её беда обходила, потому что кто же будет считать за беду барынины пинки и потыкушки, ходила беда по другим и сразу со смертью под ручку пришла на седьмой!..

  В памятные годы, как приезжал к барыне со сватовством князь Копыто, а чудачок Недотяпа приносил первый оброк, случилась с Алёнушкой нехорошая история, о которой она по робости никому не заикнулась, сама же о причине догадаться никак не могла.

  По всему судя, Алёнушка тогда затяжелела.

  Долгое время Алёнка не могла разобраться, отчего это у неё под пупком появилась вдруг такая упругость, словно от грешневой каши, с которой всегда, если вдоволь поешь, немного дует живот и в середине появляется сытое чувство грузности и полноты, сначала даже подумала, не килу ли ей колдуны присадили в такое причинное место, потом же, когда непонятная упругость с каждым днём становилась всё полней и на руку ощутимей, когда, как рыбка в мережке, под самым сердцем вдруг затрепыхалось, Алёнушка перетянула станушку верёвкой и стала ходить на людях подобравшись, чтобы не было очень заметно...

  "Осподи... откуда ж это такое? - раздумывала девка, сразу спавши с лица и то холодея при этой мысли, то обливаясь сладким теплом и истомой. - Ужли ж оттого, что майор так тилискал?.."

  И в самом деле, с чего бы такому случиться с Алёнкой?..

  Марье Савишне заикнулась, а та говорит: сглазу! Али, может, с непокойного сна!

  Да рази сглазу это бывает?

  - Уж не седьмая ль беда? - сама себя пытала вслух глупая девка, просыпаясь ночью возле порога барыниной опочивальни и обмахивая ещё во сне набежавшие слёзы...

  

  

  

  

  * * * * *

  Так и осталось для Алёнки за страшную тайну, кто же так зло над ней подшутил?..

  Где же было догадаться самой запуганной девке, что это за майор тилискает её в кажинный приезд князя Копыты?

  Вот напьются, наедятся всего, упокоится и запрётся барыня у себя на половине, и Алёнушка захрапит на жёсткой постилке, и только забудется, кто-то вдруг подкрадётся, навалится сразу, жамкая нетронутую крепкую грудь холодными пальцами, отчего у сонной Алёнки пуще того отнимаются уставшие за хлопотливый день ноги, дыханье спирает под самое горло и сонные, открытые на одну минуту в испуге глаза сразу падают в чёрную прорву, откуда только несутся, перегоняя друг друга, круги, пялится костлявая рожа с мясистыми губами и впалыми щёками, как у мертвеца, да страшно покачивается серебряной кисточкой смешная майорова ермолка, чуть прикрывая лосную татарскую плешь...

  

  

  

  

  * * * * *

  Однажды, когда у окон стояла непогожая осень, и дождик с утра, словно хлыстом, стегал по заплаканным стёклам, и за ними в меркотном свете махали голыми сучьями ясени и аллейные липы, как будто отгоняя разбойников от барского дома, а по саду в перепляску кружились на ветру последние листья, то вздымаясь вдруг жёлтым ворохом, то опять припадая на мокрую землю в испуге, - однажды барыня Рысакова слонялась с мешками у глаз и с нехорошим, постаревшим с дурной погоды лицом по унылому дому, отвешивая дули прислужающим девкам. Стоном стонал барский дом, звонко отдавались по тёмным углам барынины оплеухи и невольные всхлипы, придушенные рукавами и проглоченные вместе с слёзами в утробу, пока не спустился вечер-избавитель, нахлобуча на землю разбойничью непроглядимую тьму.

  На барыниной половине раскалили камин, на ломберный столик уставили свечи, и Рысачиха после своего трудового дня уселась наконец с видом мученицы за трудный пасьянс, в который верила как в провиденье:

  - У... ух, как устала, никак... никак не сообразишься с этим народом!

  Алёнушка подложила барыне вышитую подушку под ноги и встала за кресло; барыня раскинула карты веером и сильно задумалась, словно над делом.

  - Ах, Алёнка, вот если бы вышел пасьянс, непременно можно бы выйти за князя... уж так я загадала, - разнеженно проговорила барыня, откидывая в сторону двойки и тройки, которые, видимо, всегда без толку лезли под руку, только королю к червонной даме закрывая дорогу... - Ох, эти двойки!..

  - А вы бы, барыня, откинули их, - уставилась в карты Алёнка, - тройки нужны, только когда играют в носы!..

  - Ах, молчи ты лучше с носами, - оборвала барыня девку, - нет... нет... опять не выходит... кружатся порозь трефовый с червонною дамой, - кокетливо барыня откинула полную руку с прозрачным рукавом дорогой кисеи, - всегда этот пень снизу сидит, и никакой мастью его не вызволишь на середину... А дама всегда, как на прогулке, как на прогулке, откладывается очень-очень удачно... Ты как думаешь, Алёнка, правильно я гадаю на червонную даму?

  - Червонная, барыня милая, самая вдовая масть! - пролепетала птица-синица.

  - Верно, Аленка, вдова! Вдова бедная, брошенная! - Рысачиха поднесла к глазам, из которых повисла на щеку большая слеза, тонкий платочек и глубоко вздохнула.

  - А вы, барыня, попробуйте как-нибудь подмешайте... подфальшуйте немного... может, тогда и выйдет пасьян, - с участливой серьёзностью прощебетала птица-синица, - карты, известное дело, любят подместку!

  - Скажешь тоже ещё, - нахмурилась барыня, - ну, и выйдет не пасьян, а мужик Касьян!

  - Ох, барыня милая, мы когда в козыри играем, так всегда фальшуем! А то в дураках насидишься!

  - Дураки и есть!

  - Нет, барыня, больше фальши, от дураков дальше, как говорит Никита Мироныч: в дураках, говорит, не в старостах!

  - Молчи лучше, дура, - отрезала барыня, - когда ничего не понимаешь!

  Со щёк Алёнушки сбежал торопливый румянец, колотнуло под сердцем, и девка испуганно опять подобрала живот.

  - Нет... нет... никак не выходит!.. Дама к нему всей душой... всей душой... а он... да что ты, Алёнка, как я в последнее время гляжу на тебя, стоишь всё как-то отклячась... Некрасиво! Сама себя этим очень дурнишь!

  Алёнушка вспыхнула до волосинки и каждым пёрушком задрожала, но барыня зевнула после такого вопроса и, смешавши колоду, перешла к клавесинам.

  Дивно было Алёнке вечерами стоять у барыни за плечами, держа в руках трепетно горящие свечи...

  Перед барыней на подставке разложены широкие листы с чудными букарашками и червячками, ползущими то поодиночке, то целыми кучками по пяти тонким линейкам, и клавесинные клавиши скалятся в пламени свеч, словно с белыми и чёрными зубьями вперемежку раскрытая пасть.

  Нет, кажется, слов подходящих на свете для обозначения томительной нежности звуков, плывущих в чудном мелькании пальцев барыниной ручки... может, есть они у ручейка, у того самого леса с бесчисленными переливами соловьев, по которому гуляет Алёнка с Бурканом во сне, собирая ягоды или грибы, - ох, этот сон: ягоды - к слёзам, а грибы - тоже грыбаться... плакать!.. Сами от этих переливов подкашиваются у Алёнушки ноги, чувствуя горячей голой ступней, как качается пол... больно бьёт под самое сердце непонятная истома, стесняя дыханье, и в глаза, словно по делу, набиваются глупые слёзы... и то ли это рыданья слышатся в них, то ли искристый, неудержимой радости и веселья девичий смех, каким заходятся девки, купаясь в покосное время в реке, только трели и переливы подымаются вот выше, всё выше, и всё чаще и незаметней для глаза порхают по белым и чёрным фисташкам пальчики обнажённых по локоть рук... в комнате вдруг сквозь проступившие слёзы Алёнки начинает всё оживать, кажется, вон на камине фарфоровый пастушок, обнявши в розовом платье пастушку, положил на пояс девушки руку, и они склонились друг к другу и, видно уже не стыдясь никого, поплыли по самому краю камина в неведомом простым людям танце - лянсе, и голые псиши за ними как будто всё ниже обнажают собранные на самом стыду складки ажурных станушек, и звонко, отвечая каждому еле уловимому взмаху барыниной ручки, трепещут амуры за плечиками бабочкиными крылушками, собираясь лететь, а сверху фонарь выпялил на Алёнку совсем живые глаза китайских драконов, у которых головы человечьи, а одна так и вовсе ни дать ни взять как у Хомки, вместо же ног и рук чешуйчатые змеи, вьющиеся в беспрестанном движении по прозрачному шёлку расписанного абажура.

  Алёнка переминулась с ноги на ногу и моргнула глазами, смахивая щекочущую слезинку с ресницы, выпер у неё далеко живот и отразился в полированном лаке клавесинной крышки, выдавая барыне страшную для Алёнушки тайну.

  - Эт-то что у тебя такое? - пнула барыня девку всею ладонью в пупок. - Ветром, что ли, надуло?

  Алёнка вскрикнула, застигнутая врасплох, и, не соображая, что делает, глядя на барыню большими глазами, поставила на пол тяжёлый подсвечник, страшно перекосилось на неё в хлынувшей с потолка полутьме тонко очерченное лицо Рысачихи, и по полу забегали долговязые тени, прячась в углы...

  - Ветром, говорю, надуло? - вскочила барыня, замахнувшись на девку. - Отвечай, паскуда!

  - Барыня... милая... - всхлипнула Алёнка и, приготовившись к удару, закрылась руками.

  - С кем нагуляла? - рванула барыня девку за косу. - Отвечай! Ай да гулёна Алёна!.. Ну и ну!

  - Не знаю, барыня... ей-бо, пра... не знаю! - упала Алёнушка на колени.

  - Ну и ну! Так и не знаешь? Ужели успела забыть?

  - Не знаю... - шепчет Алёнка.

  Про майора, конечно, и в голову не пришло Алёнушке заикнуться в эту минуту, должно быть, больше с расплоху да страху, чем из расчёта, хотя как же не знать было Алёнке, что нет такой казни на свете, которой бы не придумала барыня, если бы она обмолвилась словом.

  - Ну! - сложила барыня руки.

  - Не знаю, - опять прошептала Алёнка в ответ и спрятала голову между коленок.

  - Да что ты со мной в козыри, что ли, играешь? В дурах, что ли, оставить хочешь? А? - исказилась Рысачиха нехорошей улыбкой, и судорога, как молния, прорезала её лицо наискосок.

  - Осподи боже, осподи боже... смилуйся надо мной! - перекрестилась девка поспешно.

  - Говори начистоту: кто? Буркан? - прошептала и барыня, словно боялась этого слова. - Он?

  - Ей-бо, пра, барыня, нету!.. С Буркашей только и всего, что поцеловались на Пасхе... так в Пасху ж целуются все же... Сами же знаете вы... как же с Бурканом... когда я от вас ни на минуту... - приподнялась девка немного, жадно глотая слёзы вместе со словами.

  - Ты у меня не на аркане... захочешь, так выберешь время. В козыри, в козыри, девка, играешь! Та-ак... не думала, не ду-умала, что барыню, за милости её, в таких дурах оставишь! Ловко обделала дельце... Да как ты смела, трепалка, без спросу? - Барыня подошла к двери и, чуть приоткрывши её, крикнула в темноту: - Савишна, Савишна! Дура да-авишна!

  Затрепетал в коридорной темноте огонёк на этот крик, и захлюпали вдали мягкие туфли, видно, что Савишна уже бежала со всех ног, по одному голосу барыни догадавшись, что случилось что-то такое, отчего этой ночью ей уже не уснуть.

  - Что тебя, ворону, никак не дозовёшься? - зыкнула барыня, когда перед ней вырос длинный нос из темноты и загорелись прыгавшие глазки под лобовиной, в которую словно вросли за ухо на чёрной тесёмке очки.

  - Чайку, што ли, калина-малина садовая, захотела? - клюнула ключница носом.

  - У... у, водохлёбка!.. Только и знает, что чай лыздать да дрыхнуть!.. Позови Хомку! - полуобернулась барыня, отходя от двери.

  - Сью минуту, калина-малина, и то с твоей музыки малось соснула, сью минуту! - Ключница взглянула одним глазком на Алёнку и снова заковыляла по коридору, а барыня метнулась к девке, дёрнула за косу, на что Алёнушка звука даже не проронила, прошлась из угла в угол и, остановившись у клавесин, уронила как бы нечаянно руку, не глядя на ноты, и мимо Алёнушки побежал тонкоголосый ручеёк из пасти поющего зверя, которому на простом мужичьем языке, кажется, нету названья...

  

  

  

  

  ХОМКА

  Разные родятся люди на свете...

  Святые и разбойники, простаки и жулики...

  Одного человека за золотую гору не подобьёшь на нехорошее дело, а другой за калачи пойдёт в палачи...

  А человек живёт, словно зверь следит по пороше... и всё... всё пишется в книгу!

  Всё пишется в книгу, и, когда нарождается новая жизнь на земле, звезда загорается в небе, как заглавная буква в рисунок и краску, и с буковки этой начинается новая в книге строка и... книгу эту читает не какой-нибудь буки-аз-ба-ба читарь, а чтец настоящий, мудрый начётчик грешных слабостей человечьей души...

  Думали так наши деды, да и теперь ещё по глухим местам многие думают так же, но если подумать и нам и кой в чём разобраться, так выйдет, пожалуй, и правильно то, что самим ещё дьяволом в первозданные дни, как любил говорить поп Федот, в великой книге создателя ради кромешной шутки были перепутаны многие строки...

  ...И сроки сбываются... и время идёт!..

  

  

  

  

  * * * * *

  Хомка словно чутьём слышал, когда его позовут к барыне, и потому не заставлял себя долго ждать.

  Был он у барыни за самого нужного ей человека, егерь над егерями, хотя барыня его не любила: Хомка был безобразен не по-человечьи!..

  Говорили про него, что ещё в люльке Хомкины щёки чёрт языком облизнул, потому что мать от него после родов раньше семи дней вышла на улицу и чертыхнулась, споткнувшись... действительно, можно было подумать на чёрта, такие красно-багровые языки шли у него по обеим скулам под мутные, словно помои, глаза и из-под глаз загибались за шею, смотреть долго не будешь на такого человека, а взглянешь разок и отвернёшься, потому что зарежет глаза и самому будет неловко... ох, эти Хомкины губы, рот до ушей, словно разворочено лежалое мясо, которое уже проросло синими жилками и дало душок, к тому же и волос у Хомки лез отовсюду, как из забора крапива в каждую щелку, и при смоляной своей черноте ещё сильней оттенял багровые невыводимые знаки чёртового поцелуя...

  Хомка, когда пришло ему время жениться, ходил к нам в Гусёнки к колдуну Филимону, который умел выводить чёртовы пятна с лица человека... Филимон будто бы велел ему каждой весной ловить ежей на полосах и варить их с луком, живьём кидая в кипящую воду... смазываться перед каждой заутреней этим отваром и пить его наполовину с боговым маслом, но, видимо по всему, Хомка был такой человек, которому и колдуны не помогали.

  Может, как раз по такому его уродству из Хомки и вышел у Рысачихи первый хвостач, костоправ, у которого не было жалости ни к старику, ни к молодому, который, если барыня назначала кому на первый раз двадцать пять палок, так уж от себя добавлял ещё половину.

  - Пришёл? - тихо спросила барыня, оторвавшись от клавишей, когда скрипнула дверь и на пороге рядом с Марьей Савишной из черноты и пламени выступило страшное лицо Хомки.

  - Пришёл... пришёл, калина-малина садовая. Как же, говорит, сижу и дожидаюсь. Я, говорит, зна-аю, когда я барыне нужен! - закракала ключница, отошедши от Хомки, который опустился на пол и приник на порог.

  - Ну, ты помолчи... пять копеек получишь, - махнула на ключницу барыня ручкой, - дело есть к тебе, Хомка! - встала барыня к двери бочком. - Жениться как ты, Хомка, ещё не раздумал?..

  Хомка ударился лбом о порог, а Алёнушка чуть высунулась головой из коленок, взглянула на Хомку и снова её уронила.

  - Ну, если ещё не раздумал, - растягивала Рысачиха слова, скоса поглядывая на девку, - так я тебе подыскала невесту!

  Хомка опять ботнул в порог, Мария Савишна сложила на животике ручки, терпеливо ожидая, что будет дальше, Алёнка же, словно разбуженная последними словами барыни, вскочила на ноги, взметнулась руками и снова бросилась перед барыней на колени.

  - Не пойду... барыня милая, не невольте... всё равно не пойду! - сказала девка с такой не идущей к её заплаканному лицу твёрдостью, которой Рысачиха, видимо, совсем не ожидала.

  - Да ты что... что ты... спятила?..

  - Не пойду... лучше живой в землю заройте!

  - Кто же тебя будет спрашивать, дура? - сломала бровь Рысачиха. - Да как ты смеешь ещё говорить?!

  - Теперь мне... не страшно! - твёрдо отчеканила девка.

  - Молчать! - вскричала барыня и пнула Алёнку ногой, Алёнка качнулась чуть от удара и вытянула руки, не вставая с коленок.

  - Посмотрим... поглядим... откуда пойдёт дым, как говорит Мироныч! Ты слышишь, ворона? Ты чего же это глядела? А? - обернулась Рысачиха к ключнице.

  - Вижу... вижу, калинка-малинка! - сначала как бы обрадовалась ключница Алёнкиной беде.

  - Чего ты глядела?..

  - Говорила же тебе, калинка-малинка... преупреждала!..

  Рысачиха затопала на ключницу и сжала кулаки:

  - Молчи!.. Молчи!.. Как ты смеешь? Хомка, выпороть ворону!

  - Прости, калинка-малинка садо-овая! - завопила ключница, тоже опускаясь, словно подшибленная, на половик. - Не доглядела! Не доглядела!

  Марья Савишна хорошо знала, что всякие оправдания в такую минуту могут повредить только делу.

  - Прощать тебя я устала! Хомка, отдаю в жёны тебе трепалку Алёнку. Я тебя позвала... вроде как на смотрины... хотя... не смей, не смей подымать хари, после лучше увидишь! А теперь другое дело: завтра приехать князь обещался, будет часам к десяти! Смотри у меня, чтобы собаки были все в порядке! С вечера накормить, а завтра чтобы ни крошки! Иди! Завтра получишь Алёнку!

  Алёнушка ударилась о пол и словно застыла. Марья Савишна сложила на груди руки крест-накрест, словно во время молитвы, и глядела на барыню вороньими моргливыми глазками, а Хомка, не вставая на ноги и не подымая лица, повернулся на месте и пополз в коридор на четвереньках...

  - Хомка! - бросилась барыня к двери. - Захвати с собой эту ворону и дай ей ради первого раза... - барыня вроде как задумалась и поглядела на ключницу, - всыпь ей... три палки! Пшла, пшла, тебе говорю!

  - Слушаю, барыня! - зашлёпали из коридорной тьмы Хомкины губы, а Рысачиха схватила ключницу за руку, вытолкнула её и с поспешностью захлопнула дверь.

  - Ну, невеста, - сказала барыня девке, - вставай... с женихом належишься... собери мне постель...

  - Слушаю, барыня, - покорно поднялась Алёнка, не скрывая уже выпертого наперёд живота.

  - Уходилась я с вами! Эх ты, а ещё князь предлагал поменять тебя на борзую!

  Алёнушка поклонилась, не глядя на барыню, и проскользнула в портьеры как тень.

  

  

  

   СТРАШНЫЙ СОН

  Плохо спала в эту ночь Рысачиха.

  В первый раз в сердце строгой барыни шевельнулось что-то похожее на жалость к бедной Алёнке, к которой как-никак Рысачиха привыкла, да и кем её заменить?

  У Рысачихи четыреста душ, а что с того толку?

  Одних баб десять хороводов, а урод на уроде и такие грязнухи, варачки, что к себе на шаг не подпустишь!

  Кого тут к постели приладить, когда даже с дворовых девок валятся вши, только за косу дёрни?!

  Ходит у Савишны в помощницах кривая Палашка, девка как будто бы ничего, если не считать, что кривая, но никак не отучат: после первой порки по ночам со страху прудится!

  Пожалуй, тоже Савишну обидела зря?!

  Надо ей бумазеи подарить, не зря же Савишна намекала на князя... ну, что же: побаловался немного!.. А Мироныч говорит, что за Алёнкой что-то приглядывает очень Буркан, как бы не стал свататься, как этот страшилище Хомка, а тут эна что вышло! Нет, нет, Алёнку надо выдавать с разумом: а то ещё греха наживёшь! Не спишь да выспишь, дом подожгёт... высадит двери плечом (что кузнецу сторожа?) и барыню стукнет!

  Ведь даст же бог одному человеку такую силищу!

  Буркан, говорил староста, на колёса без клещей обода нагоняет, в ковку, если лошадь задом кидает, держит за ногу одною рукой, меняя подковы, и будто бы даже ударом пятипудового молота из калёного куска железа выбивает сразу сковороду!

  Нет, с таким выродком надо иметь осторожку!

  Лучше обоих женишков этих просто-напросто как-нибудь обойти, потому что и Хомка ведь нужен, хотя отец Ермолай не нахвалится Бурканом, такой, говорит, смирный мужик, пальцем никого не тронет, словом не заденет и в церковь ходит каждое воскресенье! Но кто его знает, когда если любовь? Что на свете злее любви? Что-что, а это барыня на себе испытала!

  Нет, лучше, пожалуй, и в самом деле Алёнку поменять на борзую!

  Ах, какая собака, у Рысачихи ни одной такой не найдётся! И что князь так упёрся в Алёнку, когда барыня ему три целых семьи отдавала?!

  А лучше... лучше всего... Тут Рысачиха погорячела всем телом и облилась вдовьим румянцем... Лучше всего... - что с того, что пасьянс не выходит, и у других вон тоже только из тысячи - раз, и то наудачу! - выйти и в самом деле, нешто, за князя? Тогда и борзая будет, и Алёнку можно простить; в наказание, правда, когда разродится, можно сучку от борзой заставить выкармливать грудью для улучшенья породы. Без наказания оставить, конечно, нельзя! Не годится!

  А в самом-то деле?!

  Рысачиха глубоко вздыхала, повёртывалась с боку на бок в перине и хваталась за грудь, на груди при мысли о князе упруго вскакивали соски, как на дозоре, и барыня, щекоча их горячими пальцами, для самой себя незаметно от сладких мечтаний наконец погрузилась на тёплое дно сновиденья.

  

  

  

  

  * * * * *

  В Рысачихином сне уже вовсю гремела музыка на невидимых хорах, весёлая свадьба была в полном разгаре, и перед преображёнными глазами барыни мелькали по большому, украшенному цветами залу мундиры, блестя золотом эполет, в столь головокружительном вальсе, что ни у дам, ни у кавалеров не было видно голов... мундиры, мундиры, белые бальные платья с широкими подолами, а у подъезда то и дело палит медная пушка, которая осталась в память майора, сохраняясь в музейной комнате, где все стены завешаны саблями, бердышами, генеральскими лентами и орденами... рядом с барыней князь в фельдмаршальском чине, и такой молодой... усики - волосок к волоску, на лбу ни морщинки, а брови чёрные-чёрные и выгнулись страстной дугой.

  - Сколь он прекрасен, - шепчут Рысачихины губы и улыбаются, и руки, как бы невзначай, роняют на пол цветы, а князь склоняется грациозно, двумя пальчиками подымает цветок и гадает по лепесткам о любви, - неужели это Копыто?.. Как же это я до сих пор его не разглядела?..

  - Любит, - слышит Рысачиха ласковый шёпот у порозовевшего уха.

  - Не любит, - кокетливо отвечает она и, отвернувшись, смеётся счастливым смешком в лебединое опахало, которое всегда висит у неё в изголовье, как память далёкой поры, когда блистала она в Петербурге.

  - Любит... любит, - смеётся князь и увлекает барыню под руку по мраморной лестнице с дорогими коврами, внизу которой в парадные двери, раскрытые настежь, бьёт такое яркое солнце, какого в наших хмурых местах никогда не бывает...

  У подъезда стоит, танцуя от нетерпения, буланый жеребец Адонай, за которого в своё время запороли дурачка Недотяпу, недаром жеребца кормят гречихой, ишь, какой лосный, как в зеркало можно глядеться... А Адонаю на шею кобыла Аврора, тоже хорошая лошадь, положила пятнатую голову со вздутыми ноздрями и большими ушами, на ней всегда ездит князь, потому что она не трясёт, а у князя давнишний недуг... несваренье...

  - Борзых! - кричит властным голосом князь Копыто, подсаживает Рысачиху на Адоная и сам вскакивает, заметно любуясь своей ловкостью и выправкой. - Борзых!

  - Ах, какой красавец и такой молодой в таком чине... люблю! - хотела кинуть Рысачиха признание, но они летят уже по широкой дороге, вдоль которой выстроились, как на параде, егеря со сворами гончих и узкомордых борзых, егеря одеты на заморский манер: шляпы с перьями от страусовой птицы, казакины разноцветные из дорогого сукна и по-военному того времени в обтяжку штаны... псы, как по команде, поднялись на задние лапы и отдают честь, по-солдатски приставивши правые лапы к ушам, а левые вытянувши в струнку, и егеря едва сдерживают их, откинувшись взад с перевязанными по поясу бечевами, гудят и звенят весёлыми переливами охотничьи рожки, сладко от их голосов закатывается сердце и светлеют глаза, пышут на солнце охотничьи ружья и лезвиями горят кривые ножи... и вот вдруг такое необъятное поле... изредка только встретится деревцо и поспешно посторонится с пути, по которому несётся охотничья кавалькада.

  Рысачиха впереди, рядом с ней князь, а сзади в почтительном расстоянии - гости... кто на лошади, кто на корове, а кто и просто, просунувши между ног большую жердину... вон... вон... на палочке скачет соседский помещик Бодяга... ой, как смешно... как смешно... или это издали кажется только?

  - Куда мы скачем, князь? - спрашивает, подпрыгивая в седле, Рысачиха.

  - На Чёрную речку, - слышится весёлый голос, - там всегда ложатся лисицы.

  "Ох, эта речка, - думает Рысачиха, - издавна в ней топятся бабы и девки... как бы чего не случилось!"

  Хотела она повернуть Адоная, тронувши чуть за узду, но под ногами уже пролегла чёрная лента, и жеребец, остановившись на всём скаку, нагнулся к чёрной воде и тянет сквозь зубы, пофыркивая на Аврору, которая тоже припала к реке на колени.

  Рысачиха смотрится, охорашиваясь перед князем, в прозрачно-чёрную струю, похожую очень на траур, который носила Рысачиха в первые годы после майора, с такой же рябью она от чуть заметного ветерка... но что это такое... что это такое: из выбившейся прядки волос как будто свесились и упали на глаза четыре седых волосинки.

  - Это снег! - шепчет князь, щекоча Рысачихину щеку усами. - Это снежинки... и к вам очень идут!

  Провела Рысачиха дрожащей рукой по волосам, отвернувшись в тревоге от князя, и они засеребрились, отражаясь в чёрной воде и мешаясь в ней с поредевшим золотом яркого отлива, которым барыня так в своё время гордилась.

  - Князь, вы надо мной смеётесь, - горестно воскликнула Рысачиха, оторвавшись от своего отраженья.

  - Ах, простите... простите... и в самом деле, совсем наоборот: вы запылились! - слышит она насмешливый голос. - Впрочем, не всё ли равно... теперь вы княгиня!

  - У княгини должны быть золотые волосы, - прошептала Рысачиха бочком и, заглядевшись на крепкие икры, на которых напружились нитками швы, обронила на землю большую горжетку из той самой диковинной лисы, которую когда-то ещё затравил майор на этом месте.

  - Ах, смотрите, княгиня: у ваших ног играет лисица.

  Рысачиха вскрикнула от удивленья: и в самом деле, совсем живая лисица расправила хвост и бросилась в сторону, полыхнув в глаза золотистым пламенем, барыня дёрнула Адоная за уздечку и поскакала за зверем... катится по полю быстрый комок, Адонай вытянул шею, и под его копытами улетает земля, но лисица становится всё меньше, всё меньше, унося с собой отливающий золотом хвост.

  "Это она у меня косу украла", - думает Рысачиха, стиснувши зубы и не отрываясь от зверя глазами. - Адонай... Адонай!.. - кричит она не своим голосом и хлещет со всей силы ременным арапником в бок. - Адонай, Адонай!

  Со всех сторон заулюлюкали, загугукали егеря и облавщики, и мимо барыни вдруг проплыла в воздухе вытянувшаяся в стрелку княжеская борзая, а хитрый зверь, почуявший гибель, свернул с прямого пути, завидевши в эту минуту лохматые кусты и редкие деревья, которые вдруг вышли на горку и стоят, дожидаются и издали машут зверю ветвями.

  Но где же уйти лисице от такой редкой собаки!

  - Адонай, Адонай! - задыхается Рысачиха.

  Борзая наддала, понявши уловку, вот уже вытянутая морда собаки сравнялась с хвостом, и теперь уже зверю конец, некоторое время они несутся в таком положении, но вот лисица присела, борзая влипла ей в жёлтую спину и, несколько раз перевернувшись, покатилась кувырком через голову вместе с зверем в зубах, стиснутых в мёртвую хватку.

  Рысачиха закрыла глаза, как бы боясь, чтобы не обманула собака, и со всей силы жеребцу всадила арапник.

  

  

  

  

  * * * * *

  Когда Рысачиха соскочила на землю, то ни князя около неё не было, ни гостей никаких вдали не видать, стоял кругом густой стеной можжевельник, и над можжевельником вытянулись голые ольхи, словно мужики с непокрытыми головами, а где-то, должно быть за многие вёрсты от этого места, звенел чуть слышно охотничий рог, выводя весёлую фиоритуру к окончанию охоты.

  Рысачиха осмотрелась с испугом, приготовила нож, но, поднявши полы можжухи, разглядела под ней не лисицу, а лежащую навзничь Алёнку, у которой, откинутый в сторону, ярко золотился вместо косы лисий хвост.

  - Алёнка... ты тут, дура, откуда? Вот где ты снюхалась с кузнецом!.. Вставай сейчас же, а то приколю заместо лисицы! - закричала Рысачиха на девку.

  Но Алёнушка, видимо, крепко спала, не ответила ни слова барыне и только голову на другую руку переложила.

  - Алёнка! - закричала ещё громче Рысачиха и взмахнула кривой ножик над девкой.

  Но не успела Рысачиха его опустить, высмотрев прореху у самого сердца Алёнки, - кусты зашевелились, словно кого пропуская, пошёл шелест по веткам и треск, и перед самыми глазами Рысачихи вдруг выставились саженные плечи, тележным колесом выкатилась могучая грудь, сверкнули глаза, как осенние молнии, и к плечам протянулись жилистые, словно верёвками перевитые руки.

  - Буркан, - выронила нож Рысачиха и закричала: - Люди.. лю...ди!.. По...мо...ги...те!..

  

  

  

  

  ЖЕНИХИ

  Тут и в самом деле Рысачиха во сне закричала так громко, что сама от своего крика проснулась...

  ...В окна бил резкий после затянувшейся непогоды солнечный свет, весёлые зайчики играли на медной ручке створчатой рамы, а за стеклом деревья расставились в белом пуху столь неожиданной белизны в первый миг пробужденья, что голые ветки казались картинным рисунком, отставшим с голубого полотна плывущего невдалеке за околицей по-зимнему тихого неба...

  - Фух, какой страшный сон! - Рысачиха провела по волосам, рассыпанным по подушке, и схватилась за зеркало. - А ведь и в самом деле, сединки! Как это раньше я не замечала?.. Непременно надо будет сегодня же с князем покончить, а то ведь... вдруг на попятный?..

  - Алёнка! - закричала Рысачиха и дрогнула с последней мыслью голым плечом, с которого съехала за неспокойный сон кружевная рубашка.

  Но никто на её крик не появился.

  - Алёнка-а! - вышла из себя барыня, спуская с постели голую ногу и нащупывая на коврике туфли, но ни дверью нигде не хлопнут в ответ Рысачихе, ни на улице никто не проголосит, провинившись пред Савишной; тикают только в углу на камине часы да тревожно бьётся под пышной грудью ещё не пришедшее в себя после страшных снов сердце. - И в самом деле, разладилась девка! Выпороть надо... Ни разу ещё не пороли!

  Рысачиха соскочила с высокой постели и, не умываясь, накинула на себя из верблюдовой шерсти халат, забравши волосы в чепчик.

  Выглянула барыня, чуть приоткрывши дверь, как бы желая застать Алёнку врасплох, и в щёлку, к большому своему удивлению, разглядела: на пороге в противоположных дверях, уставившись с недвижностью в сапоги, стоял Никита Мироныч и перебирал в руках заячью шапку.

  - Мироныч, - откинула дверь Рысачиха, - ты что это тут столбом выставился? Кто тебя звал?

  Никита Мироныч, по своему обычаю, ботнулся на пол и стукнул в него лбом, как на молитве.

  - Прости, Христа ради, матушка барыня, без зова явился! Дела, матушка барыня, понудили... такие дела!

  - Ну, ты с этими делами... не успела глаза раскрыть, а ты уж с делами... что они, дела-то твои, убегут?.. - недовольно проворчала Рысачиха, завязывая на халате шёлковый пояс.

  - Ждал, матушка барыня... когда вы проснётесь.

  - Ещё бы не легче: ввалился прямо в постелю. Ты последнее время тоже что-то лишнее начинаешь говорить... смотри у меня, Мироныч!

  - Простите, матушка барыня... по простоте!.. По невиновности больше!

  - Ладно... вставай... прощаю! Во-первых, где Алёнка?..

  - А эн она, сука, - сказал староста, подымаясь с полу и показывая рукой на окошко, - под самыми окнами у вас, стерва, на яблони удавилась...

  - Что-о? - взвизгнула Рысачиха, подскочивши к окну и сразу от него отшатнувшись. - Да как она смела?..

  - В жизни да смерти, говорится пословица, матушка барыня, один бог волен, - прошептал Никита Мироныч, перебирая шапку в неловких руках, которые ему всегда в присутствии барыни очень мешали.

  - Ну, ты, пожалуйста, без этих пословиц! - оправилась барыня от испуга. - Прикажи немедленно снять и зарыть на Коровьем погосте... без отпеванья! Удавленников нельзя хоронить с молитвою по религии...

  - Слушаю, матушка барыня, это точно, с верёвкой на тот свет придёшь, ни в ад, ни в рай не попадёшь!..

  - Вот что, Мироныч... кликни-ка Савишну... Вчера я малость велела её попороть... небось глаза стыдно теперь показать старой дуре!

  - Ох, матушка барыня, сколько раз я вам говорил да выговаривал, чтобы вы никого не пороли, меня не позвавши... хотя, конешное дело, порка не свадьба, и не зовёте, так обида в этом небольшая!

  - Ты что?.. Учить меня собираешься?! Да что ты, Мироныч? Савишну, говорю, позови!

  - Нету, матушка барыня, Савишны больше!

  - То есть как? - схватилась Рысачиха за ворот халата, из которого глядели на старосту белоснежные кружева и тонкой струйкой стекала с шеи барыни с маленьким крестиком сбоку золотая цепочка.

  - Так, - собрал староста на лбу из морщинок гармошку, - запороли! Обрадовались егеря, что и ключница ввалилась в беду, и вместо трёх палок... до последнего издыхания!.. Под палками и умерла, и язык вывалился на солому!

  - Да я же сказала Хомке, что только три палки?.. - опустила барыня руки.

  - Хомка до Марьи Савишны, матушка барыня, давно добирался! - стряхнул Никита Мироныч гармошку. - Говорит, клюшница у барыни первая наушница, это она, говорит, мешает мне высватать Алёнку. Погоди, говорит, я заверну на голову хвост этой вороне!

  - Мироныч, что же это такое? - присела барыня в кресло. - Не верится даже, чтобы из-за одной девки столько народу перемутилось! Позови Хомку, я ему покажу!

  Никита Мироныч потупился опять в сапоги и не сразу барыне ответил.

  - Да ты ещё что? Позови, говорю, Хомку! Ключницу запорол... Да знает ли эта образина, что он со мной сделал? Кто у меня теперь будет рыжики разносолить, капусту шинковать и квасить?

  - Да, была мастерица, - вздохнул Никита Мироныч, сам не понимая, с чего он в этот разговор так охрабрел перед барыней, - да теперь уж, как сами часто вы говорили, стала Савишна дура давишна!

  - Сам дурак... Как ты смеешь?.. Позови немедленно Хомку! - вскочила барыня и замахнулась на старосту ручкой.

  Никита Мироныч наклонил голову и не торопясь отвесил барыне поклон:

  - Нету, матушка барыня... нету и Хомки!

  - Что... о... о... о? Что ты ещё говоришь?.. Да что ты, Мироныч, в уме?..

  - В полном разуме, матушка барыня... Не хотел вам вываливать всего, без остачи, а то и в самом деле не поверили бы и, чего доброго, велели бы отпороть...

  - Говори! - неистово закричала барыня.

  - Слушаю, матушка барыня! Хомка, видите ли, как вышел после Савишны с конюшни, а ведь вы сами ему приказали выдавать