Клычков Сергей Антонович - Князь мира

  

  * * * * *

  И отчего это так, сам шут не разберётся!

  Зло, глядишь, ин час лежит прямо перед тобой на дороге! - зло словно булыжник, которым голову чёрту проломишь, а добро рядом с ним только с крошинку - и воробья не накормишь!

  Виной всему деньги, конешно!

  Вот хотя бы тот же блаженный мужичишка Иван Недотяпа, который, как мы уже не раз говорили, даже попал во святые!

  Ведь уж и в самом деле никто слова не скажет: святой!

  Не Михайле Бачуре чета, хотя с виду вроде как одной они масти, но это только обман на зрение, потому что Недотяпа действительно безо всякой подмески блаженный, а Михайла хоть и прозывался Святой, - но теперь-то уж очень заметно, что был он всё же с жулинкой!

  Вот Недотяпа, так да... попал во святые...

  Однако что же из этой Недотяпиной святости получилось для простого народа, для его односеленцев, Рысачихиных мужиков?..

  Чему он барыню такой добротой и незлобивостью своей надоумил?..

  Дорого вышел народу этот оброк!

  Ему-то, может, как блаженному, был прямой резон, потому что уж встал на такую дорогу, а другим получилась... седьмая беда, с которой смерть вместе под ручку ходила...

  Вот как дальше всё дело сложилось...

  

  

  

  

  * * * * *

  На другое утро того памятного дня, в который приносил Недотяпа в первый раз Рысачихин оброк, Никита Мироныч долго прождал, когда его к себе барыня кликнет...

  Как раз в это же время примерно, должно быть, были у барыни опять недавно сваты, прокараводились чуть не неделю, улещая и ублажая её разными тонкостями и разговорами о скучности одинокой жизни с серыми мужиками, как с бельмами на глазу, с брюхатыми бабами и драными девками, не имея в такой глуши никакого удовольствия и развлеченья, но откатились всё же ни с чем, а Рысачиха после них три дня сподряд не вставала с постели, лежала в припарках на голове и у сердца, - по всему, теперь барыне не до оброков, но Никита Мироныч после посещения Недотяпы места не находил от нетерпенья...

  - Уж не пойти ли, Лукерья, мне самому? - не раз он обращался к жене с разговором, у которой от слёз с утра глаза набухли и губы раздулись. - Ужли бельмы ещё не продрала?..

  - Что ты, Мироныч, как же можно без зова? - опасливо уговаривала Лукерья. - Вдруг разлютеет после сватов да тоже отпорет?!

  И хоть Никита Мироныч ни разу ещё не пробовал Рысачихиной порки, вообще будучи спокон века в барской милости по непонятной для него самого причине, если не считать майорских шлепков, но зато хорошо на других разглядел, какие рубцы на всём теле остаются после конюшни и на что бывают люди похожи даже после первой беды, за которую у Рысачихи полагалось всего двадцать пять палок!

  - Да-а! - тянул в ответ Лукерье Никита Мироныч. - Оно конешно, над нами не каплет, а нетерпень, досада это, Лукерья!

  - И я понимаю, да вот, говорю, обожди! Как бы чего не было хуже: сваты-то эти, говорят, замуторили её, уходили!

  - Нигрень в голове! Нигрень, говорила душа Алёнушка, - сказал, махнувши рукой, Никита Мироныч, не понимая мудрёного слова и сам не мучаясь никогда головой; не раз он заглянул в запушенные первым снежком тусклые окна, за которыми, как исчезнувшие Недотяпины золотые, блестели на весёлом солнце снежные искры на ещё не проторенной дороге к барской усадьбе, будто их на неё второпях или ради блаженной шутки, уходя вчера от старосты, нарочно Недотяпа рассыпал; не раз выбегал на крыльцо и, приставивши к уху трубочкой руку, прислушивался жадно, как звонко по первому морозцу заходились лаем молодые собаки, учуявши носом на нежном ветру тёплый душок заячьей шкурки, смешанный с пропотелым кислым запахом всю ночь пролежавшей в ближнем овраге волчицы, изредка ещё за липовой аллеей, ведущей от главного дома к конюшням и псарне, повиснет, как на ниточке, тонкий девичий крик, придушенный рукавом, видно, что кому-то Рысачихина ключница уже выдрала косу, но всё это было слишком привычно для слуха, видно по всему, что барыня ещё не выходила и не наводила порядка, иначе в такую пору кто-нибудь уж подал бы Никите Миронычу голос с конюшен, Никита Мироныч только сплёвывал через зубы равнодушно на снег и с беспокойством возвращался в избу, не зная, за что бы приняться...

  Но чудные происшествия накануне этого дня не давали Никите Миронычу никакого покоя, и Недотяпины деньги, которые он всё время придерживал в грудном кармане кафтана синего сукна, выданного ему лет двадцать тому ещё майором на случай посещений барских покоев, жгли нестерпимо ладони и надсадно позвякивали у самого сердца при каждом движении...

  - Да что её, в самом-то деле, гвоздями, что ли, к перине прибили? - наконец совсем заждался Никита Мироныч, когда стрелки на часах рядышком сложили тонкие усики и уставились кверху, гири на медной цепочке ботнулись о пол, а в серёдке часов вдруг зашипело, заворочалось, как в змеиной осоке под ветром. - Растуды её так со сватами-то её вместе, провалиться бы им в полынью по дороге!

  - Что ты, Микита! - обомлела Лукерья, редко слыша такие слова от мужа не только про барыню или про гостей каких-нибудь её, про собак-то Никита Мироныч всегда говорил, словно их в это время гладил по шёрстке.

  - А пусть хоть раз и старосту тоже отпорет!

  - Батюшка, Микита Мироныч!

  - Молчи, Лукерья, пойду!

  Хорошо знала Лукерья, что нет у неё слов, которыми она могла бы отговорить мужа от такого решенья, если уж на что мужик напрямил, так не своротишь, отёрла она глаза подолом передника и перекрестила ему сапоги...

  - Прости, Лукерьюшка! - бросил ей Никита Мироныч, обернувшись на образ с порога. - Вот уж сделай милость, скажи, какие, Лукерья, попали нетерпеливые, непокойные, прости их осподи, деньги!

  - Неправильные! Неправильные деньги, Микита Мироныч! - схватилась Лукерья за глаза.

  Но Никита Мироныч ничего не ответил, прогремел только сапогами с кованой подошвой по сеням... Припала Лукерья к окошку и долго не могла оторваться от светлой дырки, которую продула в окне, следя, как шагает важно через всё село её Мироныч по пухлому, ещё не осевшему снегу, вытянулась улица перед глазами кверху горбом вплоть до барского дома, и у каждой избы перед окном постлана чистая, без единого пятнышка скатерть, белыми полотенцами, как бы с вышитыми красным зимним лучом петухами, как чёрные киоты, у каждой избёнки убраны окна, и ещё убоже и нелюдимей кажется село Скудилище в такой убелённости и чистоте, занарошку и словно ради праздного барского посмешища разве проковыляет через улицу к соседям тулупная тень, какая-нибудь старуха или баба на плече пройдёт с коромыслом, и журавель на минуту проснётся и клюнет глубоко в колодец, задравши над Скудилищем хвост, на котором привязан для перевеса камень в тряпке или чурак. Не раз перекрестилась Лукерья истово, поглаживая младшую дочку, уткнувшую ей в коленки головку, и тяжело вздохнула, отойдя от окна, когда Никита Мироныч совсем уж потонул шапкой за котловину, из которой торчат пиками балясины усадебной огородки и дальше зеленеет пологая железная крыша, с которой уж стаял на припёке первый снег - не жилец на этом свете!

  - Спаси, осподи, сохрани и помилуй! - И с каждым словом гулко тыкала полным крестом в лоб, в пуп и в оба плеча.

  

  

  

  

  МАЙОР

  Не сразу приняла барыня Никиту Мироныча...

  Пока-то показалась в людской постельная девка душа Алёнушка, пока-то Никита Мироныч обломал её оповеститься - зимнее солнце успело обежать по околице село Скудилище и катилось уже не спеша по высокой крыше каретной, по которой с князька на князёк, держа зубами друг дружку за взметённые кверху хвосты, мчались резные коньки, как живые.

  - Сделай такую милость, душа Алёнушка! - не выдержал Никита Мироныч и поклонился краснощёкой Алёнке. - Оповестись, ради бога!

  - Да что ты кланяешься мне, Микита Мироныч, - облилась девушка краской, как от обиды, - или ты барыниных порядков не знаешь?.. Чужую косу, видно, не жалко!

  - Да уж знаю: бьют - не беги, не зовут - не ходи! Изучил в полности! Только, душа Алёнушка, на этот раз дело такое... самой барыне, может, очень приятственно будет!

  - Ну-у! - обрадованно изумилась Алёнка, редко видя свою барыню в духах. - А я думала... ты, Микита Мироныч, по случаю больше конюшни!

  - Да нет... не хотел тебе говорить, а нечего делать: вчера ко мне новый святой приходил!

  - Что-о? - схватилась за грудку Алёнка и выкатила глаза.

  - Недотяпа у меня был... оброк принёс барыне!

  - Дык... какой же он святой?..

  - Венчик на голове сам видал! - шепнул Никита Мироныч.

  - Ой... Микита Мироныч... что же это такое?.. И в сам деле, нешто, барыне сказаться?! Ей-богу, видал?..

  - Своими глазами... а ну-ка, душа Алёнушка, право... спорхай к барыне. Он ещё, я так думаю, не успел далеко устегать, ноги-то у него поломаны малость, может, прикажет вернуть?..

  - Пожалуй, и то, надо сказаться... А, Микита Мироныч?.. А то как раз влетит, что не сказалась! Слушай, Микита Мироныч, не врёшь?..

  - Как перед богом!

  - Не врёшь, так правда. Бегу!

  

  

  

  

  * * * * *

  Выскочила постельная девка душа Алёнушка, полоумно хлопнувши перед Никитой Миронычем дверью, и он в ожиданьи присел на скамейку.

  В какой перечёт снова начал читать про себя "Отче наш", что он всегда на всякий случай перед барыней делал, потому что и Никиту Мироныча, несмотря на барскую милость к нему, всё же прохватывал страх, от которого ноги размякали, как мочало в воде, а руки плохо слушались и сами перебирали шапку или картуз; самое главное, до барыниной приёмной надо пройти чуть ли не пятнадцать комнат, светелок разных и коридоров, и если бы не душа Алёнушка, так заблудишься тут, словно в лесу, зайдёшь туда, куда входить нет позволенья, в особенности на майорову половину, которая сохраняется барыней в полной аккуратности с самого дня его смерти, а он шуркнет оттуда туфлями, подберётся сзади и закроет холодной ладонью глаза, что не раз с Никитой Миронычем при своей живности делал...

  - А - рак - чей? - спросит пискливым голоском.

  - А - рак - чеев! - тут же надо ответить, а то чем ни попало хлобыстнёт.

  А кому же неизвестно, что и до сей поры майор к барыне ходит?.. Потому, должно быть, и замуж нейдёт, что майора своего боится: всё равно в постели задушит!

  Совсем на этот раз зачитался Никита Мироныч: и сначала начинал несколько раз, и, думая, видимо, о другом, залезал прямо в серёдку молитвы, так что совсем не заметил, как вкатилась в людскую, пыхтя и отдуваясь после лестницы, барынина ключница Марья Савишна, которую за глаза мужики по большому её сходству звали просто "вороной".

  Была она у барыни правая рука и главная наушница, и потому боялись её все от велика до мала пуще самой барыни...

  - Никак Микита сидит? - кивнула она старосте вытянутой головкой.

  - Самолично, Марья наша Савишна, доброго здравствия! - вскочил Никита Мироныч и заелозил шапкой по лавке, сметая как бы после себя какую пылинку.

  - А говорят люди, к тебе Недотяпа являлся...

  - Оброчек принёс, Марья наша Савишна.

  - Ишь ты, после порки какой вышел честный мужик!

  - Честнеющий! Слова больше не скажешь!

  - Ты что же, к барыне?

  - Думал так, Марья наша Савишна, доброго вам здоровьица!

  - Недомогает она... ох, сильно недомогает! Вгонют её в могилу, милостивицу, мужики!.. Неспокойство с ними: ишь, какую рань тебя вытребовала?!

  - Да нет, Марья наша Савишна, сами пришли! По случаю опять Недотяпы!

  - Что-о?.. Что такое ты говоришь?.. Сами пришли?!

  Никита Мироныч не находился ответить.

  - Да что ты, выпил, что ли, вчера через меру, так ведь спиртного ты сроду не потребляешь?.. Что это ты, Микита?.. А?.. - вытянула ключница ещё дальше свою остроносую головку, повязанную чёрным платком вперехлёстку.

  Смотрит Никита Мироныч - и в самом ведь деле, не голова у ключницы на плечах, а... вправду дали прозванье... ворона сидит: нос в чёрных пупырьях, косы - воронье перо, а самое главное - глаза не человечьи, а и в самом деле вороньи... Но не успел Никита Мироныч про себя вдоволь надивиться этому сходству, как вбежала Алёнка и выпалила как из ружья:

  - Зовёть!

  - Ну вот, это дело другое - иди! А то - сами пришли! Велики эти сами! Серопупое слово! - Ключница каркнула на Никиту Мироныча, как на дурную погоду, и повернулась на выход. - Ты, Алёнка, в случае кликни, огурчиков спросону занадобится али бруснички?!

  - Глупое слово, простите уж, Марья наша Савишна! - поклонился ей вдогонку Никита Мироныч и, вытянувшись, отряхнувшись, словно вылез из сена, сразу привстав на носки, передохнул на Алёнку:

  - Видимость как позволяет, душа Алёнушка?

  - Да рази её разберёшь?.. - передохнула и девка. - Нигрень! Хотя сёдни вставала...

  - Ужли ж всё не проходит?

  Ступил Никита Мироныч на носочках за Алёнкой в большой коридор, и непривычно для глаза заблестели лаком ореховые тяжёлые двери по сторонам, за которыми, видно, и жизнь и царство даже другие!

  - Ну... а... как?.. - неопределённо спросил он шепотком.

  - Што-о? - тоже шепнула Алёнка.

  - Известно, душа Алёнушка, "што".

  - Приходил, - опять шепнула девка и заглотнулась.

  - Говори-и!

  - ...Опять приходил!

  - Майор?.. - спросил Никита Мироныч.

  - ...Известно!

  - Ну-у?!

  - Вон тут, в углу, меня так притилиснул и всю исщипал!

  - Говори-и!

  - Я как закричу-у! Барыня в рубашке выскочила, шлепков таких надавала! Сколько, говорит, раз тебе приказывала: не кричать! А рази стерпишь?.. Когда он... по женской!..

  - Трудная у тебя служба, душа Алёнушка!

  - Нича, Микита Мироныч, обыкла!

  - А майор-то как больше приходит?.. - опять страшливо зашептал Никита Мироныч. - По ночам больше... али тоже и днём?

  - Что ты, Микита Мироныч, - махнула девка уверенно рукой, - он больше всё ночью!

  - Ну, и слава те осподи! - облегчённо вздохнул староста. - А ты, душа Алёнушка, сказала барыне, что, мол, староста пришёл по делу?

  - Не сумлевайся... привесилась к барыне, как к дуге колокольчик! Говорю: в людской староста сидит, такие новости говорит! Что, спрашивает, за новости ещё?.. Опять кто-нибудь убежал?.. Нет, говорю, барыня, совсем напротив: пришёл! Кто, говорит, пришёл? Святой, говорю, новый святой! Оброк вам принёс!

  - Ну-у? - перебил девку нетерпеливо Никита Мироныч.

  - Дура, говорит, позови его, что такое городишь! Ну, оно и вышло так точно: и ты не в ответе, и я ни при чём!

  - Душа ты, девка... и в самом деле - душа! - смигнул Никита Мироныч и, вошедши за девкой в большую парадную залу, за которой вскорости была приёмная и дальше спальни барынины и раздевальни, где в каждый гардероб, кажется, въедет телега и повернётся, где чего-чего нету, но Никите Миронычу там бывать не приходилось, и он знает обо всём только со слов словоохотной Алёнки, - смигнул Никита Мироныч на барынину половину и больше уже не заводил разговора.

  

  

  

  

  * * * * *

  О, эти барские с высокими потолками покои!

  Такая после смерти барина всегда в них затаённая тишина, нарушаемая только по праздникам приходским попом с немногочисленным причтом да раза два или три на дню причитаньями бедной девки, души Алёнушки, с малых лет переносящей безропотно барынины лещи и потыкушки и, несмотря на это, каким-то чудом сохранившей девическую пригожесть и миловидность...

  ...Полы, крашенные в каменную краску такого странного цвета, что ни на охру, ни на кармин она не походит, а больше смахивает на застывшую где-нибудь в облупившемся уголку, лежащую на полу корочками и сохлыми плёнками кровь, сами раскатываются на её глянце неверные ноги, и глаза, отражаясь в них не хуже, чем в зеркале, остановятся вдруг навыкате, как у оборотня...

  ...Трясутся коленки от пересиленной дрожи, мутится в голове от быстроногих зайчиков, рассыпанных солнцем в зеркальные стекла высоких, как в церкви, окон, на окнах шёлковые и карусетовые занавеси по бокам, повязанные тяжёлыми канительными поясами, а посерёдке нежный, убранный узорами тюль, похожий на чуть заметную паутину, в которой невидимо для простого глаза, с неискушённостью озирающего всё это роскошество после убогости нищеты, невидимо для глаза привесился где-нибудь на осьми лапах вниз жёлтым брюхом большенный паук...

  ...Парадные залы с тяжёлой мебелью по стенам и простенкам до самого полу в чехлах из белёных холстов, которые у мужиков берегутся долгие годы только на саван, - кто тут, и в самом деле, сидит, утонувши в кресле по долгим зимним ночам, грея ноги в бархатных туфлях возле изразцовых каминов, с которых смотрят невинными глазами голые псиши, не скрывая стыда, и будто плюются, надувши скулы, заморские амуры, на мужицкий глаз, не знающий цены таким безделушкам, привыкший в своём дому только к солонице и плошке, похожие больше на не доношенных до срока младенцев, и место им только на погосте в тёмном углу?..

  Уж и в самом деле, не прохаживается ли тут и после смерти со своей длинной трубкой в зубах непобедимый майор в полной парадной форме, в которой он, незадолго до смерти, совсем лишившись порядка, спал не раздеваясь, ожидая с часа на час, с минуты на минуту белого царя к себе с посещением по случаю представленья за геройство майора к награде, - то-то, наверно, блестит майор золотым эполетом, с которого свисают по краям золотые кисточки и шевелятся при каждом его шаге, как длинные червотонки могилы...

  Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только всё та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой ещё при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы...

  

  

  

  

  * * * * *

  Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашённой душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Алёнушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приёмную, где девка кивком указала ему на порог, а сама упорхнула за зелёную штору, как всё та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью...

  Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!

  Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы...

  Эна-ка из углов ползёт чернота, словно пашня!

  Взглянешь туда... и в ногах задеёт жила за жилу...

  ...А вдруг... вдруг... вдруг?..

  ...В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идёт к нему, на половину?..

  ...Подберётся бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвёт над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:

  - Па...али! Ппа...ли, сукиные де...ети...и!

  

  

  

  

  * * * * *

  И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч ещё крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осёкся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:

  - ...Пошли ему, осподи, лёгкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили... чтобы...

  ...Тут звякнула запорной цепочкой за шторами дверь, и Никита Мироныч в непересиленном страхе и с частой дрожью в ногах ботнулся на порог, словно с разбегу, что было очень к месту и разу: перед ним стоял не покойный майор в золотых эполетах с золотыми червоточками, в чудной своей ермолке, а в шёлковом капоте небесного цвета, душистом, как ягодный куст, живая барыня Рысачиха...

  

  

  

   СВЯТОЙ ЧЁРТ

  Известное дело, что волчью ягоду, такую красивую с виду, не едят даже волки!

  На что, кажется, глупа птица-тетеря, а и та, когда своих цыплят по кустам учит кормиться, набрёдши на эту ягоду, издаёт предостерегающий крик и ради большей понятности на первый раз валится под куст и задирает лапки, свесивши в сторону как бы безжизненную головку: дескать, неразумыши, не верьте красивой ягоде, её посеяла смерть!

  Так уж всё сотворено и не нами заведено, и кто это может исправить, мир - не сапоги, его не перетянешь на другую колодку!

  А зло подчас щеголяет в такой пышной, роскошной украсе, вызывая восторги и рабское умиление глупой хитрости, добро же плетётся в рубище, в лохмотах, и никто ему не уступит дороги, а наоборот - посмеётся и только подставит подножку!

  Кто тут может исправить?..

  Видно, и впрямь говорил поп Федот под весёлую руку, что мир заделывал бог, хорошо не подумав, и многое сотворил впопыхах, почему и пришлось потом уж на свободе доделывать чёрту!

  Ведь тоже вот создание божье, малина-калина садовая, как звала её Марья Савишна, пока сама этой малиной не подавилась: барыня Рысачиха!

  И в самом деле, была в молодой поре загляденье...

  Кто если на слово не верит, так пускай уж не поленится и при случае завернёт в чагодуйский музей, там разные древности местного края, собрано, конечно, с бору да с сосенки, что под руку попадалось, но есть и в самом деле интересные вещи: например, сапоги, которые сделали вотринские волчки из папиросной бумаги, - только когда купишь, деньги заплотишь да дома ещё раз примеришь, узнаешь, что они не из кожи... В той же самой комнате, - как войдёшь в музей, на левую руку, - которая окнами выходит на двор кооператива, как раз под крышу мучного лабаза, отчего и тёмненько, - в той же самой комнате, в простенке, наполовину за шторой висит теперь уже почерневший и сильно засиженный мухами портрет... редко кто знает, с кого он написан!

  Так повесили, потому что в штукатурке дыра...

  Мужики, когда случается, в простоте своей думают, что это царица Екатерина, личностью и осанкой и в самом деле смахивает, но куда Екатерине, хотя она и царица!

  У той кругом парики, а тут натурально!

  Грудь как на часах два фланговых солдата, волос - на золото смотреть не будешь, щёки - розовые, как у младенца, белый лоб без малой тенинки, нос точёный, действительно как у царицы, хотя по истории у царицы как раз нос был культяпый, и только в глазах, если долго смотреть на портрет, усевшись в угол на стулик, в глазах, пожалуй, можно прочесть прикрытую искусной кистью суровость да в чётких и тонких, чуть искривлённых губах непобедимой силы жестокость...

  А так - хороша!

  Недаром сваты не давали после смерти майора покою, действительно, баба - малина, ну, а мужикам, как волкам, и малина - волчья ягода, резало с неё животы, ломало кости, а нечего делать - терпели!

  

  

  

  

  * * * * *

  С Никитой Миронычем барыня, когда бывала в хороших духах, несмотря на свою строгость, всё же любила поговорить: приятно было барскому глазу залюбоваться льстивой игрой его бесчисленных около глаз и маленького не по-мужичьему носа морщинок, в которых чётко были выписаны старостина преданность и полная на всё готовность по первому барскому слову.

  - Ну, Мироныч, - сказала барыня слабым голосом, усаживаясь в большое высокое кресло, когда староста поцеловал у неё краешек капота и поднялся с коленок с сияющей совершенным счастьем улыбкой, вылезшей ему на лицо, как тесто на залавок, - ну, Мироныч, давно-о мы с тобой не видались!

  Вести с барыней великатные разговоры надо было большое уменье, тоже знание, когда слово вставить, когда только голову наклонить, когда смешок пустить или шутку, самое же главное - каждой морщинкой, всяким уголком под глазами не ронять с лица ту преданность и умилённость, о которой даже дворовые псы знают всего наполовину.

  Никита Мироныч в ответ рта не раскрыл, понимай: великая милость, что видит теперь барыню своими глазами, не даёт говорить, но в глазах у него что только творилось в эту минуту: они, кажется, были готовы свалиться, скатиться к ногам и привеситься двумя пуговками к туфлям, - барыня оправила подолы, усаживаясь глубже и протягивая ноги на скамеечку, обитую зелёным бархатом, откинула устало руку с дорогими кольцами на точёных пальцах, с которыми Рысачиха не расставалась, то ли опасаясь, как бы их не подмели сенные девки во время уборки, то ли хорошо испытавши, какие глубокие шрамы после них остаются у этих девок на щеках.

  - Опять, Мироныч, были сваты!.. - вопросительно взглянула барыня на старосту.

  С Никиты Мироныча потекла было медовая сладость, но тут барыня нахмурила брови, которые словно сломались посередине, и отвернулась, как бы не желая показывать старосте горя, которого тот всё равно не поймёт. Никита Мироныч всё сразу смекнул, к чему дальше речь поведёт, смахнул с лица морщинки и потупился с кающимся видом, как на исповеди.

  - Отказала! - отрубила барыня, одним только пальчиком на руке шевельнувши. - Отказала! Хотя, Мироныч, и на этот раз, знаешь, опять сватался кто?

  Никита Мироныч снова заиграл глазами, как самый настоящий придворный, вытянулся вперёд и уж заранее выразил испуг и удивленье.

  - Князь Копыто-Наливайко... Они с покойным в одном полку начинали!

  - Ох, матушка барыня! - прервал своё молчание Никита Мироныч, чувствуя, что пора уж вставить словцо, иначе недалеко до болвана, после которого у барыни хорошего уже нечего ждать. - Вы сами-то, матушка наша - царица! Что князь Копыто: у него заложено всё и перезаложено, а у вас землю в день не обежишь, пожалуй, ноги отстанут! И с роду он тоже... - говорят, будто татарин!

  - Нет... нет, Мироныч, - замахала барыня руками, - не говори. Ты дурак. Совсем не потому-у... совсем, совсем не потому!

  Никита Мироныч, пропустивши благополучно дурака, выразил ещё большее удивленье, хотя знал всё наперёд, что барыня скажет.

  - Не могу, Мироныч... не мо-гу-у! Забыть, забыться не могу... Это... это такой был человек... такой был человек! - Рысачиха поднесла к глазам маленький платочек, хрустнули точёные пальцы, и кружева в них задрожали, а Никита Мироныч прижал к сердцу шапку и низко склонил голову.

  - Я в монастырь, Мироныч, уйду... в монастырь!

  Не раз уже староста слышал с самого дня смерти майора про этот монастырь, но про себя, жене даже не проговорившись, каждый раз, выходя после таких разговоров от барыни, думал, что в этом монастыре ещё не звонили.

  "Сейчас пойдёт, - промелькнуло у него в голове, - сначала в монастырь, а потом вспомнит и кого-нибудь велит отодрать на конюшне! Надо кликать скорее Алёнку, чтобы тащила воды. Что её на этот раз, чёрта, не видно!"

  Душа Алёнушка всегда стояла за шторой с готовым стаканом холодной воды, который вырывал у неё на ходу Никита Мироныч, подносил к розовым губкам, и Рысачиха отпивала глоток, после чего принималась уже за дела, забывая про монастырь до следующей встречи.

  Оглянулся Никита Мироныч, и на этот раз вместо Алёнки за шторой вдруг померещился ему золотой эполет, чудная эта ермолка с кисточкой на самой верхушке, вскрикнул Никита Мироныч, что и привело в себя без воды Рысачиху.

  - Ай! - не удержался Никита Мироныч.

  - Да что ты, Мироныч, обалдел, что ли? - спокойно спросила барыня, откинувши на колени платок. - Как меня испугал!

  - Уж простите, матушка барыня, меня, дурака, не удержался, - плаксивым голоском начал Никита Мироныч, - что же вы такое надумали, как же не вскликнуть? Да не вскликнуть тут - кричать будешь! В монастырь!.. Да вы же и так живёте с мужиками-дураками, как в заточении...

  Барыня с каждым словом отваливалась от спинки кресла, смотря на старосту воспалёнными, иссиня-чёрными глазами.

  - В монастырь! - продолжал Никита Мироныч. - А кто же о мужиках заботиться будет?

  - Это ты верно говоришь, Мироныч: без меня мужики пропадут!

  - Пропадут, пропадут, матушка барыня! Пропадут, как вошь без волос, проворуются, пропьются все до чистогана и... по миру пойдут. Нет уж, барыня, матушка барыня, лучше уж за Копыту тогда замуж идите!

  - Молчи, дурак, когда сказать не умеешь!.. Как ты так смеешь?!

  Никита Мироныч не ожидал такого результата своих пламенных слов, которые, как хорошо он по барыне видел, попадали в нужное место.

  - Что за Копыто?.. - сломалась у барыни бровь.

  Никита Мироныч смекнул, что зачитался и одним неосторожным словком всё дело испортил; а всё этот дурак Недотяпа, из всякого разума выбил, ни дна ему ни покрышки. Хлопнулся он барыне в ноги и завопил:

  - Матушка барыня, за князя Копыту! Копыту... как его полностью величанье, опять, прости осподи, из разума вышло... Пощадите меня, дурака... не гневитесь! - и поцеловал туфлю, которой барыня тыкнула его в нос.

  - За князя Копыто-Наливайко, дуралей... Ох, господи, вот мужики! Когда я тебя, дурака, приучу к разговору?

  Никита Мироныч, видя, что дело подходит к концу, снова грохнулся в ноги.

  - Вставай, будет валяться... Ладно - прощаю!

  Никита Мироныч встал, отряхнулся и вытянул руки.

  - Ну, давай, Мироныч, говорить по делу: мужики бегут? Кто за эти дни убежал?

  - Вроде как, матушка барыня, после заявок случаев не было, - спокойно поклонился Никита Мироныч.

  - Так... очень хорошо! Я их проучу, как от меня бегать: со дна моря достану, - стукнула барыня ручкой по креслу, - слышишь, так и передай дуракам!

  - Слушаюсь, - ещё спокойнее Никита Мироныч ответил.

  - Кто такой к тебе приходил... что мне тут плела Алёнка, я хорошо не разобрала у дуры?

  - Иван Недотяпа, матушка барыня, вчера ко мне являлся! - вздрогнул Никита Мироныч, как бы забывши в разговоре про Недотяпу. - Оброк вам принёс!

  - Та-ак! Почему не задержал, раз пришёл? Он ведь опять дал тягу?..

  - В стенку, матушка барыня, от меня вышел, - шепнул Никита Мироныч.

  - А оброк? - не удивилась барыня: мужик захочет, правдой и неправдой сбежит!

  - Оставил, матушка барыня, как же! - схватился Никита Мироныч за грудь, собираясь вытащить деньги.

  - Подожди, всё по порядку... оброк, значит, оставил... ишь ты, Мироныч, пороли, пороли мужика и вот до дела ведь допоролись!

  - Да уж и сам теперь вижу, хоть и раньше был не слепой, что в нашем быту вся сила в кнуту... Дивное, барыня, дело случилось: милостынькой, говорит мне, милостынькой нашей матушке барыне милостивице оброчек собрал... дай, говорит, ей, осподи, много лет здравствовать, что в люди произвела!

  - Ишь! - просияла Рысачиха. - Вот этого я и добиваюсь!

  - Спасибушко, говорит, барыне, что рукомеслу обучила...

  - Это что такое, Мироныч, ещё?.. Что за ремесло?.. Может, он разбойник? Разбойничьи деньги мне принёс?

  - Да что вы, матушка барыня, что вы, такой тихий мужик! Воды не прольёт, песку не просыплет! Милостыню он называл ремеслом: кому, говорит, подадут, а кому ведь и поддадут!

  - И это ведь верно, Мироныч, - опять обрадовалась барыня, - скажи, какой вышел из дурака умный мужик! Я и не знала! Ну, а ты... пересчитал? Деньги-то пересчитал? Не обманул он тебя?.. Мужики ведь... ох, они жулики!

  - Копейка, матушка барыня, в копеечку вся недоимка! Всё утро с Лукерьей считали! Копейка в копейку!

  - А ну, покажи! - кивнула барыня на бархатную скамеечку.

  Никита Мироныч вытащил из грудного кармана красный платок, в котором у него были приготовлены деньги.

  Растормошил Никита Мироныч на бархатной скамеечке возле самых барыниных ног красный платочек, и задрожали у него жилистые мужичьи руки мелкой дрожью, и к плечам словно потёк кипяток, скривился он от удивления, смотрит на деньги и на барыню не смеет взглянуть...

  Видно, что подшутил Недотяпа над старостой, долго будет помнить Никита Мироныч такой случай, кусая локотки со своей Лукерьей, завёл ему, должно быть, кляузный мужичишко глаза на затылок, долго поутру смотрели, считая и пересчитывая, а оказался Никита Мироныч, как часто с нами, мужиками, бывает, в таком важном денежном деле хуже младенца, хотя, конечно, надо прибавить, что в таком случае скорее святых перепутаешь на иконе... словом, во всей откровенности, как это случилось и произошло, нам неизвестно, то только доподлинно верно, что, когда Никита Мироныч развязал перед барыней узелок, в нём оказались не медяки, а... золотые!

  - Мироныч... Мироныч... что же это такое? - всплеснула Рысачиха руками.

  - Оброк-с! - не сразу ответил староста.

  - Да что... что ты?.. Погляди сам хорошенько: какой тут оброк?.. Тут - богатство!

  - Вижу, барыня... как же... глаза, слава богу, на месте!

  - Ну, Мироныч, благодарю! Ты - честный мужик! На, верный слуга!

  Барыня протянула руку, и Никита Мироныч, незаметно смешавши в склонённом лице мёд и калину, приложился к кончикам пальцев.

  - Только ты слушай, Мироныч, не зазнавайся очень, что я тебе так, по простоте сказала! Скажешь вот так-то от чистого сердца мужику, что он честный, а он как раз на другое утро и сделается совсем подлецом! Уж очень опасно похвалить вашего брата!

  - Ни вам, ни карману не было обману, матушка барыня!

  - Верю... верю... разве бы столько лет тебя продержала?! Только... постой, постой, Мироныч: как же ты сказал, что тут всего только Недотяпина недоимка?

  Никита Мироныч покрылся чёрным сукном, но сразу догадался в хитром на такие штуки мозгу, как тут повернуть, чтобы хвост не было видно, вздохнул с придушенным отчаяньем и за глаза схватился:

  - Эх, матушка наша барыня... не цените... не цените верного раба... обрадовать нашу милостивицу хотел, потому и не открыл правды!

  - Теперь верю... Мироныч... верю, не к месту сказала строгое слово! Ах, деньги, деньги, - приподняла барыня платочек, всё ещё не веря глазам. - Как они, если бы ты знал, как только к разу! Да уж тебе-то скажу: теперь все проценты внесу по обеим закладным за именье!

  Никита Мироныч перекрестился, а барыня стала перекатывать с кончика на кончик золотые, жалобно они звенели, и звон их глубоко в утробе отдавался у Никиты Мироныча, где-то пониже пупка...

  "Эх, выкупил бы и себя... и Лукерью... и на ребятишек бы, может, осталось! - думал Никита Мироныч, глядя, как барыня играет деньгами. - Эх, денежки, денежки, как камушки на бережке! Камушки несёт вода, денежки пасёт беда!"

  - Какой вышел мужик этот Недотяпа, Мироныч, скажи пожалуйста! - вывела барыня Никиту Мироныча из размышлений. - А мне соседи все уши прожужжали - упрекают за излишнюю строгость! Сами себя, говорят, бьёте палками по кошелю! А, Мироныч?

  - Неразумное слово! - качнул головой староста.

  - Дураки! Дворяне, а... дураки! Я им всем так говорю! А ну-ка расскажи, Мироныч, теперь всё по порядку, - откинулась барыня в кресло, - мне теперь всё знать интересно!

  И так и эдак повёртывал Никита Мироныч, рассказывая барыне про Недотяпу...

  Конечно, о том, что у него случилась в счёте большая прошибка, он даже глазом не моргнул, весь рассказ свой он напрямил к мысли, что барыне есть ещё чем гордиться потому, что из среды её мужиков вышел новый святой. Рысачиха слушала его терпеливо, перекладывая во время рассказа из красного платка в свой шёлковый золотые, и блеск их путал у старосты слова со слюной, Никита Мироныч часто хватался за грудь и как бы задыхался от большого волненья...

  Никиту Мироныча во время рассказа даже бросило в пот, поднял он свой красный платок, который барыня откинула в сторону, переложивши из него золотые, и с последним словом, отвернувшись ради приличия от барыни, вытер горевшее после жаркой бани лицо.

  - Так... та-ак, - протянула барыня, строго глядя на старосту, - так, только ты это, Мироныч, оставь про себя! Для себя оставь!

  Никита Мироныч положил платок за пазуху и снова вытянулся палкой.

  - Ты, Мироныч, умный, честный мужик и потому глупостей мне не болтай!

  - Слушаю, барыня, - заморгал, не понимая, староста.

  - Как это такое - святой? Мужик - и святой?.. Что ты, Мироныч! Во святых мужиков сроду-родов никогда не бывало: посмотри на иконы!.. Кто на них изображён, в особенности на чудотворных?..

  - Правильно, барыня матушка, простите меня, дурака, - тихо ответил Никита Мироныч.

  - Ты, Мироныч, неглупый мужик, а говоришь несуразность, спросил бы уж тогда у отца Ермолая, когда ничего не понимаешь!

  - Беспременно, матушка барыня, справлюсь, - поклонился староста.

  - Теперь что тебе батюшку беспокоить. Я тебе говорю! Запомни: мужик может быть чёртом, но не святым! - поводила барыня пальчиком перед старостой.

  Никита Мироныч ещё ниже опустил в знак согласия голову и думал про себя, что выпало ему мудрёное утро, за которым дня не видать, и что разговор у него с барыней не клеится, что ни скажет - всё невпопад, правильно барыня разъяснила, что чёрт, хотя сам Никита Мироныч видел венчик своими глазами, хотя и с тусклятинкой и не страсть какого размера.

  "Пого-оди, святой чёрт! Подо-ожди: придёшь ещё раз - я тебя поверну по-другому... Цацы да вацы с тобой размазывать не буду, а прямо... на конюшню... или опять к егерям!"

  - Ты это, Никита Мироныч, запомни и другим расскажи! Такие мысли очень вредны народу!

  - Глупость наша, матушка барыня, - переминался староста как на иголках.

  - Теперь слушай по делу: пока ты тут рассказывал про эти венцы, я пересчитала - не страсть какая сумма, деньги всегда больше на глаз и меньше на счёт; по первой закладной всё же внести часточку процентов, пожалуй, и хватит, а на носу, Мироныч, - вторая! Решила я, имея на глазах Недотяпин пример, пример очень-очень хороший, списать калеких всех и убогих с барщины на вольный оброк: пусть ходят по святым местам и тоже барыне хоть кой-чем послужат!.. Ох, Мироныч, закладные меня в разор одолели!

  - Закладные, матушка-барыня, как лошади перекладные: одну загонишь, на другой поезжай. Мудро, матушка барыня, решили! Соломон и то так не решит, - поклонился Никита Мироныч в ноги и поцеловал кончик капота.

  - Экономия будет, Мироныч: во-первых, с хлеба долой, а во-вторых... во-вторых... душеполезное дело... впрочем, Мироныч, и молодых тоже жалеть нечего: лентяи!

  - Лентеплюхи!

  - Усиль-ка, Мироныч, порцию, я теперь вижу, что нищий и то дороже стоит, чем самый хороший мужик!

  - К порке да к корке, матушка барыня, народ наш привышен!

  - Решённое дело: завтра же с утра наряди мужиков и вычитай им всё это понаставительней да построже, а главное - разъясни Недотяпин пример, как я тебе говорила. А кто будет моргать, того на конюшню... дери теперь без малой уступки!.. Нищий куда, оказывается, выгоднее мужика!

&n