Клычков Сергей Антонович - Князь мира

на такой случай заливухи сколько захочет, вышел из конюшни и прямо к Буркану... разбудил его и давай над ним выхваляться: дескать, что, взял, кузнечьи мехи, что-о... выкусил?.. Не видать тебе Алёнки как своего затылка... для меня у барыни устроили, дескать, даже смотрины... а тебя, хучь ты и Буркан, посадят на аркан, кузнечными гвоздями кормить будут... Ну, кузнец, конечное дело, слушал, слушал, а потом вышел, схватил дурака за заднюю ногу да и шарнул со всего размаха, раскачавши, об угол... Теперь у Хомки, лежит в съезжей, что голова, что творожная лепёшка... родная мать не узнает!

  - Буркан! - тяжело передохнула барыня во время рассказа старосты. - Словно чувствовала, что так будет! Связать! - опять закричала барыня. - Что мне теперь с этим народом делать без Хомки?.. Господи боже, да что же ж это такое?

  - Связан, матушка барыня... связан... по рукам и ногам.. ужищами связан! Сам без поперечки в узлы руки просунул... вяжите, говорит, меня, православные, вяжите крепчее, не то такого ещё натворю! Крепился, крепился, говорит, и на вот - не докрепился! Ну, да и у телеги, говорит, гуж лопает, не токмо что терпенье у человека!

  - Связан?! Связан?! - обрадовалась Рысачиха. - Ужищами?.. Не вырвется?..

  - Да что вы, матушка барыня?.. Такой тихий парень!.. Он и не думает рваться. Говорю, что сам дал связаться!..

  - Заковать! Слышишь: заковать! Нагнать на ноги кольцо убийце!

  - Слушаю, матушка барыня, слушаю, - поклонился Никита Мироныч, - говорится, годится опаска и в пост и в паску!..

  - Ах, Мироныч, как только мне теперь сообразиться с этими... проклятыми... женихами?.. Да что же ж это такое?..

  Староста затеребил заячью шапку, не предвидя ничего хорошего в таком расстройстве барыни, а Рысачиха упала в волнении в кресло и закрылась рукой... В это время как будто издалека сначала, так что можно было подумать, что просто от всего происшедшего в такую страшную ночь звон в уши ударил, а потом всё слышнее, слышнее, как раз в это время затилинькали за окном

  весёлые

  колокольцы:

  тинь-диль-линь-тень-длинь-тень-дон! Тинь-диль-линь-тень-длинь-тень-дон! Кто-то подъезжал к барской усадьбе, собаки в загоне враз залаяли, завыли на разные голоса, разобравши нехитрую музыку звонков князя Копыты, которые приходилось им слышать всегда перед охотой, Рысачиха просветлела лицом, приподымаясь понемногу и прислушиваясь, ахнула вдруг и подбежала к окну, а Никита Мироныч вытянулся на носочки, заглядывая через плечо барыни на дорогу, которая сначала путалась в голых ветках опавшего сада, а потом чёрной лентой убегала в поле уже наполовину со стаявшим снегом.

  - Князь! - радостно передохнула Рысачиха. - Спаситель! Мой избавитель! Ах, какой, если б ты знал, страшный сон я сегодня видела ночью, Мироныч!

  - Полноте, барыня... чего вам бояться... сторожа всю ночь вокруг дома ходят... да и сон-то сегодня толь до обеда!

  - В самом деле... как раз ведь обед... как я с тобой заболталась... боже мой, а я ещё не одета... беги... беги, принимай!

  Рысачиха бросилась в спальню, а Никита Мироныч повернулся на каблуках, чуть не упавши, и побежал по коридору.

  

  

  

  

  * * * * *

  Когда вышла Рысачиха, первый раз в жизни управившись с пышной срядой без девки, к именитому гостю в приёмную, Никита Мироныч уже успел рассказать обо всём происшедшем за эту ночь, и князь стоял у окна, под которым висела Алёнка; на застывшем лице его лежало как будто волненье, хотя князь был немного с рябинкой, и всё, что у него творилось в душе, на лице было словно закрыто тонкой рогожкой.

  - Здравствуйте... князь... как только я вам рада! - пропела Рысачиха, увидевши князя. - Ах, не смотрите... ради бога, не смотрите!.. Такая наглость... я никак в себя прийти не могу! - протянула барыня руку подходящему дрыгающей походкой князю Копыте.

  Князь в самом деле напоминал с лица большую подкову, прибитую ради счастья к высокому входу... Был он непомерно высок и от такого высокого роста казался очень худым и тщедушным, хотя, может, таким на самом деле и не был... Грудь у него вгибалась в мундир, отчего получался всегда нарочито вежливый вид, как будто князь никак не разогнётся в поклоне, и короткие руки с проступившими чётко синими жилами были привешены с первого взгляда очень непрочно и казались совсем ненужными и лишними при таких длинных ногах. При всём этом князь дрыгал при малейшем движении правой коленкой, всем телом валясь на этот бок.

  - Раиса Васильевна... ангел души моей! - приложился князь Копыто к оголённой Рысачихиной ручке немного пониже плеча. - Рад и я бесконечно!

  - Мироныч, ступай! - стрельнула барыня в старосту бровью.

  - Нет... нет, Раиса Васильевна... пусть Никита останется... на минуту... он тут мне рассказал обо всём довольно подробно, и я хочу вам, ангел, с места, так сказать, в карьер предложить одну... одну испытанную меру. - Голос у князя был очень приятный и рот полон зубов.

  - Ах, князь, как я вам благодарна! - показала Рысачиха на кресла.

  Князь, придерживая незаметно правую ногу и немного исказившись в лице, опустился против Рысачихи, а Никита Мироныч вытянулся на пороге палкой и упёрся в резной потолок.

  - Я, ангел Раиса Васильевна, давно уже хотел вам сказать, да как-то случая не подходило. Вам надо в корне изменить способы наказанья...

  - Отменить? Что вы, князь, что вы, разве возможно?

  - Да нет, нет, Раиса Васильевна: изменить. В наказаньях, главным образом, важен, так сказать, общий пример! Общий пример!

  - Не понимаю, князь! Я всякое соображенье потеряла с этими мужиками! - махнула барыня ручкой.

  - Понять очень нетрудно. Вы порете поодиночке, так ведь? А это и невыгодно, потому что на всех много времени нужно, и не так уж полезно. Надо, видите ли, сразу всех разложить, по слову Никиты, как будто бы после свадьбы, и берёзой обносить, так сказать, как опохмелкой, поровну всех!

  - Ах, поняла: общая... общая порция!

  - Совершенно правильно, Раиса Васильевна! Самое лучшее средство! Ты как полагаешь, Никита? Не вредно ещё раз спросить: у нас с ним до вас уже был такой разговор!

  - Очень даже разумно, ваше сьятельство! - встрепенулся староста и заморгал глазами.

  - Ах, князь, я слабая женщина и совсем, совсем не могу сообразиться с народом, - откинула Рысачиха руку как бы в изнеможенье. - Однако, князь... что же, у нас сегодня не состоится охота? Снежок?!

  - Снег не жилец на этом свете, матушка барыня... Третевысь такой же вот выпал, - вставил Никита Мироныч, кивнувши на окна, - а завтрева чернотроп будет!

  - Никита правильно говорит, Раиса Васильевна, лучше я займусь у вас сегодня делами... вашими делами, и я вам покажу, как я бы поступил после всего рассказанного мне, и вы убедитесь...

  - Ах, князь, ради бога... ради бога... Я только не смела просить! - уткнулась Рысачиха в платочек.

  - Никита, - немного привстал князь Копыто, - наряди народ на серёдку, а егерей выстрой к парадному входу! Имеются розги?

  - Целый сарай! - вытянулся Никита Мироныч.

  - Отпарить! Распорядись также, чтобы мужики больше одних исподних не надевали!..

  - У нас и так, ваше сьятельство, благо к тому больше одних-то ни у кого не бывает: баба сподники стирает, а мужик на печке сушится! - заиграл Никита Мироныч морщинкою.

  - Пшёл... живо! - взвизгнул, топнул ногой, и староста исчез, как виденье. - Умный мужик... хотя я люблю русскую мудрость!..

  

  

  

  

  * * * * *

  - Князь... садитесь поближе, - прошептала Рысачиха, - я так вас сегодня ждала, так ждала!

  - Раиса Васильевна, вы знаете сами, что стоят для меня такие слова! - подкатил князь кресло в упор к Рысачихе.

  - Я... сегодня решилась... если вы не отдумали?!

  - Рая... Рая... боже, какой вы мне открываете рай! - Князь свалился с кресла и стал перед Рысачихой на одно колено, вытянувши другую ногу, как показалось Рысачихе, непомерно далеко.

  - Жених мой... жених! - томно проворковала Рысачиха и упала князю головой на плечо.

  - Рая... Рая... сыграй мне мою любимую... в ней столько нежности... столько красоты! - шептал князь, еле сдерживая Рысачихину грудь.

  - Ах... как я счастлива, - откинулась барыня, - как я снова счастлива!

  - Вы - мечта всей моей жизни, - привстал опять князь на колено, - ваш покойный супруг и мой лучший друг...

  - Ах, не надо... не надо, князь, вспоминать... Я так счастлива снова! - томно проговорила Рьгсачиха, отстраняя князя рукой и поднимаясь.

  - Рая... ради бога... ту... нежную... в ней столько молодости, красоты!..

  Рысачиха открыла клавесинную крышку и тронула еле слышный первый аккорд, князь откинулся в кресло и закрылся рукой; вся комната как бы наполнилась сразу затаённым душистым дыханьем невидимого существа, поющего о человеческом счастье, о молодости с розовой зарёй за плечами, о девушке с золотыми волосами и с лицом, похожим на весеннюю розу, в которой ещё не показались шипы.

  И ни князь, ни барыня в своём позднем очарованье не заметили, как быстро в это время, как бы боясь опоздать, насунулась на село Скудилище чёрная туча... Засиротились в нахлынувшей полумгле убогие избёнки, как бы уже не видя больше исхода и пятясь от барской усадьбы подальше в овраг.

  Прогудел сходский колокол, по селу забегали мужики, сильно размахивая руками, пулями зашмыгали ребятишки, полоумно бабы заголосили, хватаясь за щёки, и рваные снежные пятна, кой-где оставшиеся на дороге, были похожи из барских окон на белые головные косынки, оброненные на бегу перепуганными девками в грязь...

  Село Скудилище готовилось к порке, какой и у барыни Рысачихи не бывало ещё сроду-родов...

  

  

  

  

  * * * * *

  ...Но не будем, не будем омрачать душу столь тягостным напоминанием старины, описывая картину свирепой расправы с ни в чём не повинными рысаками, которые если и были в чём виноваты, так разве лишь в том, что и впрямь не перепутаны ль вечные прекрасные строки о правде, добре и человеческой справедливости здесь, у нас, на земле, не перепутаны ль строки в той книге, которая, как верили деды, лежит на высоком облаке в небе, как на подставке, раскрытая перед очами создателя в часы восхода и заката на самой серёдке...

  ...Но сроки сбываются... но время... плывёт...

  

  

  

   Глава восьмая

  

  

  

   БАРИН БОДЯГА

  

  

  

   ВЕРНЫЙ ДРУГ

  Чудные и непонятные для простых мужиков дела повелись у барыни Рысаковой после того, как князь Копыто, устроивши в селе небывалую порку, увёз с собой из Скудилища кузнеца, закованного в цепи, для передачи за убийство Хомки начальству...

  Разговор о том, что барыня помолвилась с князем, долгое время не слезал с языков... кто говорил, что будет теперь ещё хуже, а кто, напротив, обнадёживал и себя и других переменой.

  По слухам, у князя хотя бы и порют, но порют один раз только в месяц, притом же порют всех сразу, а потому и не так уж обидно!.. На людях и смерть красная, хотя бы и напрасная!

  Вот вернётся из Питера, куда князь, по словам Никиты Мироныча, поехал гостей звать на свадьбу, отпразднуют, отвеселятся, и пойдёт всё по-другому, хотя оно, конечно: хрен редьки не слаще!

  Но пуще того сгорбатились избы с ничем не прикрытой убогостью и нищетой, захлестали их в осенние непогоды дожди, загнавши с одного конца в тёмную глотку большого оврага, и ветры надули продыры на рубищах пологих соломенных крыш...

  ...Словно в неизлечимом недуге, обнажая иссохшие рёбра, сползли с избёнок изношенные балахоны осочных пелег и уныло уставились в землю перекошенным зраком окошки, как будто терпеливо пытая её, скоро ли она, бездыханная, примет их с искалеченными мужиками, и в самом деле теперь пригодными более к побирушничеству, чем к топотливому труду у земли, с бабами, вытянувшимися в заботе, в работе, словно глисты, и шелудивыми ребятишками, от которых ни смеха никогда не услышишь, ни игры или забавы какой не дождёшься, - скоро ли примет их со всем скарбом в свои тёмные недра, укутавши белым саваном на вечное упокоение?..

  ...Так прошла ненастливая, перевитая холодными туманами осень, то с неправдышним снегом, то с уливным дождём, и только изредка золотился с барской усадьбы последний кленовый листок, похожий на девичью ладошку с расставленными пальцами как бы ради защиты; низко и лениво помахивая намокшими под дождиком крыльями, тянулись через село гуси косяками и тонкой бечевой журавли, с гоготом и курлыканьем потрафляя, должно быть, в то самое далёкое царство, куда, собирая по добрым людям Рысачихин оброк, может, ушёл и мужичишка-чудачок Недотяпа, и хмуро за ними, как будто ещё хорошо не разобравши дороги, плелись изо дня в день низкие облака, как калики, подёргиваясь к вечеру чернью и хмуростью и подолгу застаиваясь над взгорьем с несобранным льном, как будто додумывая над ним суровую мужицкую думу...

  Сами при виде этой картины повисали у мужиков и без того отбитые руки и ноги, не слушались и не переступали дальше порога, у которого земля, кажется, на добрых пол-аршина в глубину расступилась и сверху разлезлась, словно по блюду кисель.

  Как тут в такую пору дашь от барыни тягу?

  Выйдешь за околицу и в глиняной жиже на смех людям последние лапти оставишь...

  Да и после княжеской порки редко у кого вправились кости и затянулись рубцы, с рубахами, приросшими к битому телу; залегло Скудилище по печкам, обобрав на гумнах все лопухи для утишения жара, охая и почёсывая спины в ожиданьи зимы и какой-нибудь ещё новой неотвратимой напасти, и только бабы с тёмным по неотложному своему домохозяйству труском поспешали к колодцам, страшась друг дружке попасть на глаза... Ох, тёмные, непроглядимые ночи с волчьим воем у подворотни, с недужливым ветровым подвывом в трубе, от которого, кажется, захвораешь безо всякой болезни, дни-скупердяи с неправдышним светом, за которые ни одной поделки мало-мальски не успеешь доделать, кто вас так терпеливо, кроме русского мужика, выносил да и теперь ещё глухими местами выносит?!

  

  

  

  

  * * * * *

  Но как-то совсем незаметно свалился за непогодой важнецкий зазимок и заковал охряслую землю... В ночь повалил с неторопливой важностью снег, окуталась сразу земля, и по неторёной пороше напересёк улицы пугливо запрыгали поутру следы от валенок и бабьих чуней, а к обеду с весёлыми звонками, оставив сзади себя вдоль всего Скудилища широкую атласную ленту, прокатили к барской усадьбе кибитка и за нею вслед ковровый возок, в котором сидел соседский помещик, мелкопоместный барин Бодяга, и с ним два брата, тоже помещики, Кушаковы...

  Мужики, заслышавши ещё издалека малиновый звон, не знали, куда головы сунуть: а вдруг вернулся с дороги барынин наречённый, до Питера не доехав?..

  Пойдут развлеченья, облавы на каждое утро, не только мужикам и бабам, зайцам в лесу и то покоя не будет, осподам удовольствие, а тут - застуда и чирьи, от которых потом всю зиму не налазишься в печку!..

  Но вскорости после приезда гостей прибежали впопыхах дворовые девки с усадьбы и такое разнесли по селу, от чего у мужиков от большого удивления оттопырились уши: действительно, приехал соседский барин Бодяга, которого барыня не очень жаловала и всегда за столом усаживала с самого краю, ради шутки поила после дорогих вин уксусом, керосином и лампадным маслом, а с ним вместе два брата, помещики Кушаковы, похожие друг на дружку, как сорочьи дети, вплоть до бородавки у каждого на левой щеке, так что, как любила барыня над ними подтрунить, их даже путали жёны, и столь бессловесные оба, что никакое угощение не развязывало у них языки... ехали будто запросто к барыне спрыснуть первый снежок и поцеловать барыне ручку, а по дороге как раз нагнала кибитка, и в этой кибитке оказался чиновник Подсбруев из Чагодуя, судейский, орденов у него - курочке клюнуть негде, бородища как у попа, и важность такая... расхаживает по всему дому и распоряжается, словно хозяин, всё ему выложи да покажи, и вилки и ножи, а барыня с наплаканными глазами и вздувшимся носом от такого непредвиденного беспокойства ходит за ним по пятам и только прижимает к сердцу платочек...

  Бодяга с братьями Кушаковыми хотели было, узнавши, в чём дело, поворотить к дому оглобли, но барыня чуть не со слезами упросила остаться, а Бодяге незаметным образом сунула в рукав сторублёвку, моргнув на чиновника с орденами... Бодяга ткнул будто за фалды, а он и внимания никакого не выказал, переписал всё в приёмной и подвесил на ниточках сургучи...

  - Взять взял, ирод, - шепнул барин Бодяга, отозвавши Рысачиху в сторону, - а медальки всё же навесил! Вы бы, знаете-понимаете, ему ещё сторублёвик, а то и сразу три штуки... видно, что ему одной мало, жаратку!

  Барыня не выдержала таких бодягинских слов и заголосила, как деревенская баба:

  - Спасите... разбойники... грабют!

  И хлопнулась на пол...

  Бодяга отскочил от барыни, братья Кушаковы схватились за сердце, а чиновник Подсбруев со строгостью посмотрел на барыню, у которой даже глаза закатились, и бровью не повёл от таких оскорбительных слов.

  - Обычные в таких случаях нервы! - развёл он руками перед Бодягой, который всё время совался ему под ноги со сторублёвкой, улучая минуту сунуть деньги за фалды, но, должно быть, так и не улучился, совравши барыне, а тут, не зная, что ему в таком курьёзе с барыней делать, а самое главное, куда теперь девать сторублёвку, забежал с поклоном за Кушаковых и незаметно опустил себе бумажку в карман. - Вполне понятная женская слабость! Однако, господа, вам придётся остаться и дальше присутствовать при описи имущества помещицы Рысаковой, не брать же мне понятых, разумеется, из её мужиков?!

  Братья Кушаковы гмыкнули и поклонились, уставившись в ордена, а барин Бодяга выбежал стремглав в коридор и заорал хриплым тенорком:

  - О, лю...ди...и...и, во...о...о...ды! Бары...ня помира...ает!

  

  

  

  

  * * * * *

  Оттого ли, что Рысачиха так неожиданно на полу растянулась, аль потому, что барин Бодяга, сделавши страшное лицо, так заорал в коридоре, только на этот крик не только никто не отважился показаться, но даже Никита Мироныч, который стоял во время описи в уголку и ожидал от барыни распоряжений, даже Никита Мироныч от великого испуга бросился вместе со всеми задним ходом на улицу через людскую, оставивши барыню в таком её положении безо всякой защиты.

  Что там дальше творилось в селе Скудилище, никто хорошо сам не видел, и только потом уж, через десятые руки, со слов Бодягиных крепостных, с которыми барин Бодяга по малоимуществу своему был на короткую ногу, пошли разговоры, и если по ним рассудить, то кой-чему тут можно поверить, но и усомниться можно во многом...

  

  

  

  

  * * * * *

  По этим рассказам так всё выходит, что и барин Бодяга даже всего не мог видеть своими глазами, то есть сколь благополучно чиновник, сопровождаемый двумя братьями Кушаковыми, управился с описью у майора на половине, потому что, когда Бодяга вернулся из коридора, никого не дозвавшись, чиновника с братьями Кушаковыми он уже не застал, и куда они воспоследовали, шут их там знает, братья Кушаковы были известные гмыкалы и немтыри, если тут что и случилось, то об этом можно только догадываться и строить разные предположенья... тем более что барыня по возвращении Бодяги лежала в полной бездыханности по-прежнему в приёмной и никаких знаков к жизни не подавала...

  С барыней тут и занялся Бодяга...

  ...Вспрыснул её одеколоном, поцеловал несколько раз неподвижную ручку и так прилаживался и эдак, приводя барыню в свои чувства, наконец расстегнул даже лифчик под шёлковым пеньюаром, чтобы не стеснялось дыханье, когда же Бодяга неосторожно ткнулся в открытую грудь холодной рукой, в то самое место, куда за корсаж барыня прятала деньги, Рысачиха чуть приоткрыла глаза и так поглядела на Бодягу, что тот упал перед ней на колени с невинным лицом, сложил руки и запричитал:

  - Слава... слава создателю... вы не умерли... вы живы!

  Рысачиха сразу оправилась в такой неловкости и поднялась на ноги, чуть пошатываясь и опираясь Бодяге на локоток:

  - Спасибо... спасибо... вот верный друг! - спокойно сказала она, запахивая грудь. - У меня такие, Бодяжка, всё время несчастья...

  - К счастью... к счастью, Раиса Васильевна... вернейший признак, знаете, к счастью и к большой-большой удаче... По соннику так!

  - Алён... лён! - вздумала было Рысачиха, очевидно и в самом деле ещё не совсем пришедши в себя, позвать девку, но тут же осеклась. - Ах... я и забыла... Бодяжка, какой неблагодарный народ!

  - Свиньи-с, свиньи-с, Раиса Васильевна, истинные свиньи. Только сказать: барыня чуть не умирает, а они... хоть бы рукой кто пошевелился. Обрадовались даже как будто. Ах, действительно, свиньи... тупорылые...рылые свиньи... Раиса Васильевна!

  - Спасибо... спасибо... Проводите меня, пожалуйста, в спальню.

  - В спаленку, в спаленку... Бай-бай, бай-бай... Ах, Раиса Васильевна, понимаете, всё пустяки на этом свете, во-первых, а во-вторых и в-третьих, я, знаете, на вас прямо дивлюсь и удивляюсь, как вы... с таким, можно сказать, значеньем допускаете... подобные вещи... Съезди вы в Питер, понимаете, шепните кой-кому на ушко, и ещё неизвестно, чем может, знаете, кончиться дело?

  - И то думаю, - сказала Рысачиха, проходя под руку с барином Бодягой в спальню. - Ведь это ж, Бодяжка, разбой!

  - Понимаете, Раиса Васильевна, - большая дорога!

  - ...И этот чиновник, - зашептала Рысачиха, - переодетый разбойник!

  - Мошенник... с фальшивыми орденами! Правильно... правильно, Раиса Васильевна... мы его знаем!.. Мы его знаем! Понимаете, - тоже шепотком зачастил Бодяга, озираясь на двери, - известнеющий вольнодумец! Тюрьма плачет!.. Хотя, знаете, такой мастак огребать награды и ордена... чёрт его знает, понимаете, как у него это всё так ловко выходит!

  - А вы заметили: борода привешена?.. - присела Рысачиха на край широкой кровати. - Удивляюсь, когда не заметили... удивляюсь!..

  - Вот ещё скажете, понимаете: не заметил!.. Что от меня ускользнёт? Как же, как же... я даже, грешный человек, хотел за бороду так... чутильку дёрнуть, посмотреть, что из этого выйдет, да ведь сами понимаете, всё же ведь страшно... А вдруг она у него, знаете, всё же своя? Или так крепко прилеплена, что её солёной водой не отмочишь, - ведь какой проходимец! Всё может статься! Камфуз... скандал может выйти... Ложитесь, ложитесь, Раиса Васильевна. Закиньте прекрасные ножки и не обращайте, знаете, на меня, что я человек мужеского племени... Извольте, извольте, я вам помогу!

  - Спасибо... спасибо... не надо! - потонула Рысачиха в пышно взбитой перине, съёжившись и подбирая подолы под ноги. - Ах, как устала!

  - Баиньки... баиньки... почивайте и чувствуйте, что вы за мной, как за каменной стеной... да-с, я дворянин и ваш давнишний слуга и поклонник! Пока вы покоитесь в объятьях морфея, я, знаете, в щёлочку, в дырочку... всё, понимаете, прослушаю и высмотрю; и может даже, шут его знает, понимаете, придётся пока сунуть ему ещё сторублёвку?!

  - Это ж, Бодяжка, грабёж... как он смеет! Ах, если б был здесь... князь... Зачем, зачем он так некстати уехал?

  - О... о, князь просто бы велел его отодрать на конюшне! И дело с концом! - Сорвал Бодяга висящее в изголовье лебединое опахало и замахал им на Рысачиху с такой яростью, что барыня невольно зажмурилась и уткнулась в подушку. - Больше, понимаете, ни звука, ни слова... полный, полный покой. А завтра... с прекрасной зарёй, знаете, прямо надо ехать к царю... изложить жалобу прямо к стопам! Потому что и в самом ведь деле, этто что ттакое?.. Конечно, конечно, так оставить нельзя... так их совсем избалуешь! На голову сядут, на спину залезут! Нельзя, Раиса Васильевна, невозможно. Если вы, знаете, не поедете сами... так я, как дворянин, я сам пешком побегу! С мешочком пешочком пойду! Спите... спите... Раиса Васильевна... я здесь на страже! И, знаете-понимаете сами, если бы у вас, без долгих слов говоря, нашлась тут под рукой полынь или какая другая настойка, так я бы, ей-богу... слова не вру... простоял бы здесь до утра и завтра же с вами вместе поехал! На себе бы понёс!.. Честное слово вам дворянина. И добьюсь... и понесу, знаете... и достигну!

  Рысачиха мечтательно приоткрыла глаза, а Бодяга закинул ножку за ножку и преобразился в улыбку; одним только вращением небесной голубизны глаз барыня показала Бодяге на шкапчик, убранный перламутром, и прошептала:

  - Ах, Бодяжка... как я в тебе ошибалась... какой ты обходительный человек... Значит, не сердишься, что при князе я напоила тебя в прошлый раз керосином?

  - Во-первых, не керосином, а... боговым маслом... Это для души даже полезно, а во-вторых и в-третьих, Раиса Васильевна, что вы, что вы... Как же можно иметь на вас сердце? Понимаете сами... никак, никак невозможно...

  Бодяга, вытянувши приятную лысинку с розовым отливом, достал гранёный графинчик, поглядел на свет и причмокнул, налил себе пузатую, а барыне маленькую рюмочку с золотым обводом по краю:

  - Вам... знаете, полагается узкую талию... не рюмочка, невинная девица!

  Рысачиха с царственным видом приняла подношенье, чуть привставши в постели, а Бодяга состроил постное рыло и затянул, как псаломщик:

  - Не пе-е-ейте ви-ина-а, ви-ино-о есь блу-уд!

  Рысачиха смешливо зажмурилась и замахала ручкой, оглянувшись на дверь.

  - Я вполголоса, Раиса Васильевна... в пол-октавы, знаете... ви... ви-ино есь блу-уд... а кто не пи-иет, тто-от плу-у-у-ут! Хе-хе-хе! Кушайте, Раиса Васильевна, а завтра мы с вами, знаете, прямо к стопам!

  - Ах, Бодяжка, не поминай! - Рысачиха поднесла рюмочку к порозовевшим губам и снова откинулась на подушку. - Удивляюсь, как таких разбойников держат на службе!

  - Жулик, Раиса Васильевна! Форменный жулик с большой бородой! И эх, за ваше драгоценное, Раиса Васильевна, и... красоту! - Бодяга опрокинул в утробу, крякнул селезнем и хлопнул себя по брюшку. - Знаете, Раиса Васильевна... я, как друг, - присел он чуть на краешек Рысачихиной постели, - как друг, ей-богу, вы такая необыкновенная... венная, понимаете, женщина... ей-богу, не вру!.. И как это вы только решились... я, конечно, дрожу, говоря такие слова... конечно, князь, высокое званье и всё там такое... но ведь у него... зубы... вставные... вставные, ей-богу, не вру... хотя, конечно, вы не обращайте вниманья... никакого вниманья на мои слова... никакого вниманья не обращайте... я, как вам известно, человек мужеского племени и тоже чувства имею... но не буду... не должен... конечно... Налить? - вдруг оборвал тираду Бодяга, взглянувши в огненные глаза Рысачихи. - Выпьем ещё по лампадке?..

  - Фух, какой пьяница! - сжеманилась барыня.

  - Пьяница... пьяница... а делишко тянется! И эх, Раиса Васильевна!

  - Бодяжка... какую побольше! - простонала барыня.

  - С удовольствием... с превеликим... я такого вам кучера сейчас преподнесу! В три обхвата!

  Рысачиха протянула ему обнажённую руку и после сочного поцелуя, когда Бодяга думал было разогнуться, ничего ещё не подозревая, схватила его за ворот, и он сразу пошёл на дно тёплой перины, чертя сапогами по стенке.

  

  

  

  МАЙОР И ТРИ ПУШКАТЁРА

  Должно быть, пропановался барин Бодяга в барыниной спальне довольно изрядное время...

  - Да и выпили-то мы, - подмигивая, потом рассказывал барин Бодяга, - совсем пустяковое дело, а туманы... туманы, знаете, такие пошли, всё закружилось, завертелось... люблю... люблю... когда перед глазами всё движется и сам ты летишь... как планета...

  С сильно помятым брюшком, которым Бодяга гордился, как украшеньем, поглаживая его всегда любовно и складывая на нём калачиком ручки, барин Бодяга, когда барыня и в самом деле безмятежно заснула, съехал с кровати морёного дуба и в полынных туманах вспомнил вдруг про своих приятелей, братьев Кушаковых...

  - Эх... дураки!.. - прищёлкнул Бодяга, оглядевши опустевший перламутровый шкапчик. - Млекососы!

  Привставши на носки и расставивши руки для большей устойчивости, вышел кой-как барин Бодяга из барыниной спальни и закружился по приёмной, в которой уже стоял полумрак, должно быть, от плотных занавесей и хмурой погоды... Все предметы вдруг получили любимую Бодягой чудесную силу вращенья, не двигаясь с места; подошёл к окну, и за стеклом в саду деревья встали кверху ногами, стремглав опрокидываясь вершинами вниз, а сверху совсем уж бог знает откуда повалила белая вата, взглянул на диван, и он кувырнулся на бок, словно пьяный мужик, откинувши ножки, а подсвечник на столике так размахался перед носом у Бодяги хрустальными розетками, куда вставляются свечи, как будто хочет Бодягу ударить...

  В таком смятении стал Бодяга рассматривать дверь на половину к майору и не сразу поймал её за медную ручку (плавала эта ручка в глазах золотой рыбиной с большими плавниками у головы и хвоста), повернул её Бодяга, просунул голову и, не успевши ступить в другую комнату, завязился в двери, должно быть зацепившись за жабры оттопыренным сбоку карманом, в котором была сквозная дыра.

  Со спёртым дыханием и столь бьющимся сердцем, что сам потом удивлялся, как это оно у него в ту минуту не разорвалось, Бодяга повёл мутными глазами и чуть вбочок от себя разглядел: стоит в полной парадной форме с плюмажем в поларшина, со шпагой и пышно расправленной кистью на рукояти, с генеральской лентой через плечо и с такими яркими эполетами, что у Бодяги в глазах даже заныло, одним словом, в полном своём живом виде стоит будто бы перед Бодягой генерал Рысаков и, видимо по всему, о чём-то печально про себя размышляет.

  "Вот так допился... ну и полынь! - про себя подумал Бодяга. - Покойники полезли в глаза... ишь, их превосходительство..."

  - Да-с... вашество... вашество... - прошептал Бодяга, собрав в себе силы в таком неудобном положении. - Как изволите, вашество, себя чувствовать, смею спросить?

  Майор оглядел Бодягу, словно в первый раз видит, будто раньше и встречаться не приходилось, и сначала ничего не ответил, а только ещё сильней навалился на дверь... но когда Бодяга повторил свой вопрос слово в слово, майор нахмурился и качнул головой:

  - Скверно, Бодяга... оченно скверно!

  - Полноте, вашество, - вздумал Бодяга и дальше поддержать разговор. - Это у вас застарелая небралгия. Выпили бы рюмочку глинтвейну али мадеры, и всё бы прошло!

  - Я белую... больше с полынью. Бодяга... Бодяга... - зашептал вдруг майор, сложивши руки на орденах, - Бодяжка, спаси, идут... идут... слышишь?

  - Нет, вашество, что-то не слышу!.. По-моему, это у вас за спиной мыши скребутся!

  - Дурак, - шепчет майор, - ничего не понимаешь: повесят на грудь сургучи, и поминай тогда как звали героя отечественной битвы генерала Рысакова.

  - Это уж точно!

  - Выручи, вон, я у тебя вижу, вылезла бумажка из грудного кармана!

  После таких слов навалился майор всем корпусом и протянул к Бодяге пустой рукав шитого золотом мундира, который в самом деле висел всегда в этой комнате, как откроешь дверь, тут же, на стенке.

  

  

  

  

  * * * * *

  Хлебнул, должно быть, в эту минуту настоящего страха барин Бодяга.

  Хотел он было отрапортовать майору, что у него, у главного подъезда майорского дома, стоит мерин караковой масти в ковровом возке и что он почёл бы даже за честь прокатить генерала, а если бы тот приказал, так и на край бы света даже доставил, хотя мерин быстрым ходом никогда не отличался, что же касательно денег, так, во-первых, Бодяга никому взаймы не даёт, чтобы отношений не портить, а во-вторых и в-третьих, всё равно... всё равно чиновник Подсбруев давасов никаких не принимает, потому что большой вольнодумец... Но майор всё сильней и сильней напирал на тяжёлую дверь, шаря у него рукавом по карману... А тут вдруг со стен с громом и звоном попадали ружья с длинными стволами и с раструбами на выходе пули, кривые сабли вылезли из ножен и сами по комнате без ног заходили, тыкая страшными остриями в углы; засверкали кивера, отбитые у французов майором в памятной битве под Бородином, сколько годов провисевши спокойно в память ему и уже покрывшись густым слоем пыли... и даже небольшая медная пушка на лафете с медным ядром, которым ещё в прошлом году Рысачихины гости играли в коны, расставляя перед домом бабки, как роту в походе, вдруг выкатилась на середину и уставилась маленькой дыркой прямо в Бодягу, а из-за неё высунулись три хитрые рожи с прищуренными глазами около мушки.

  - Ппали... пппали... сукиные дети! - заорал вдруг майор у самого уха Бодяги.

  Бодяга не выдержал, рванулся что было силы и бросился со всех ног по коридору, в котором только чутьём, подсказанным такой опасностью, догадался, как скорее добраться на выход.

  Выбежал он на улицу и хотел закричать: "Иван... подавай!" - но ни возка нигде не было видно, ни кучера Ивана нигде не видать, метнулся Бодяга за угол дома, пробежал десять шагов, думая врасплохе, что, может, туда заехал его караковый в сторонку от ветра, но оказался совсем не караковый мерин, а просто досчатый забор, припорошенный снежком... хотел было назад вернуться к подъезду, но перед глазами вдруг пропала и огородка, которую только что своими глазами щупал Бодяга, и Рысачихин дом, словно шут спрятал в эту минуту; отовсюду, куда ни взгляни, на розовую лысинку барина Бодяги повалил белыми перьями снег, вздымаясь из-под неверно расставленных ног и как бы снова улетая за низкую тучу... совсем, кабы не треклятый холод, как в Рысачихиной спальне, кругом кружева, кружева, тюлевые занавески как будто бьются на ветру в раскрытом окне, и шёлковый полог полощет в лицо, то собираясь в тысячи складок, наводящих на нескромные мысли, то расправляясь тугим парусом перед глазами, как будто за ним то ли кто мечется в неспокойном сне или любовной утехе, то ли душат кого пуховой подушкой, а тот отбивается и, теряя силы, со слабым стоном и хлипом разбрасывает, барахтаясь ногами, во все стороны перья и пух.

  Плюнул Бодяга от такой незадачи и пошёл напропалую, благо ещё не намело горбатых сугробов... Долго он прокружил, шарахаясь из стороны в сторону, забирая то вправо, то влево, пока, видимо по всему, не выбрался в открытое поле, и ветер на полной свободе, заворачивая полы и наметая за ворот холодной крупы, не схватил барина Бодягу под ручку.

  ...Вот в эту-то метелицу будто и видел Бодяга, как проскакал майор на сивом жеребце с хвостом в три сажени и с гривой до самой земли, в полной своей парадной форме, из которой, как известно, он не вылезал последние дни перед смертью, с минуты на минуту к себе ожидая царя... а с ним ни мало ни много, тоже на сивых кобылах, с задранными лихо шапками на затылок, и те самые три пушкатёра, с которыми майор во французскую кампанию отбил целый полк от редута...

  ...Нечего и говорить, что барин Бодяга при виде майора и его трёх пушкатёров стал и черкаться и молитвы читать, бросившись сразу впрямик, только бы в сторону от этих героев.

  Долго бежал он, тыкаясь в снег и задыхаясь, пока по счастью не наткнулся середь поля за селом Скудилищем на свой ковровый возок, наполовину заваленный снегом: видимо, спал караковый мерин со съехавшим к ушам хомутом, спал на дне возка и безмятежно храпевший кучер Иван, укрытый с головою в овчину.

  

  

  

   КОРОВИЙ ПОГОСТ

  Как бы там ни было всё это с барином Бодягой, который, как теперь видно, был достаточный плут, но пока барин прохлаждался в Рысачихиной спальне, чиновник Подсбруев в сопровождении двух братьев Кушаковых управился с описью в доме и как раз уже к вечеру, когда стало заметно темнеть, успев обойти сараи и службы, выходил из загона, в котором неистовым лаем заходились собаки, на этот раз потерявши собачью догадку, потому что всем было уже при таких делах не до охоты...

  - Загон идёт чехом! - крикнул чиновник Никите Миронычу, который стоял в сторонке с шапкой в руках. - Ну-с, осудари мои, - обратился он к братьям Кушаковым, у которых от голода заметно втянулись розовые щёки с редким пушком, - ну-с, недурно бы теперь закусончик, но, по всей видимости... не предстоит!.. Да... где же наш толстячок... как его... такая канальская фамилия... уж не запечатали ли мы его в комнатах у генерала?.. Ха... ха!..

  Кушаковы загмыкали подбежавшему Никите Миронычу, знаками объясняя, где же, дескать, барин Бодяга и на чём же им теперь доехать до дома, но Никита Мироныч с глубоким поклоном только и мог объяснить, что часа ещё за два до этого, когда вдруг повалила метель, Бодягин возок выехал с барской усадьбы не спеша, как будто шажком, и при этом не в том направлении, как было бы надо, да и по всему было видно, что в нём никто не сидел и никто им не правил.

  - Да рази за такой кромешной погодой что разберёшь?.. - развёл руками Никита Мироныч.

  - Просто сказать, господа, - взметнул чиновник чёрной лопатой на Рысачихины окна, на которых после метели серебрился искристый иней и висел большими хлопьями снег, похожий на пышные белые сайки, - кажется по всему, нам остаётся тоже сесть и уехать!.. Не попрощавшись и не закусивши, - махнул он рукой ямщику, уже державшему тройку у подъезда на вожжах, - невежливо, но нечего делать!

  - Кажный человек, - вставил охрабревший Никита Мироныч, - стоит дешевше, ничего ни поевши... как же так можно?.. Вы бы пожаловали к барыне в дом, в таком виде барыня будет в обиде!

  - Ничего... нам ещё придётся приехать... вот тогда и попируем... садитесь, оспода, - откинул он медвежью полость, - так и быть, придётся вас подвезти... благо мне по дороге!..

  Кушаковы затолкались, друг дружку подсаживая под локотки, и закивали, прощаясь, на окна.

  - Ну, благодари барыню за угощенье... па...ашёл!

  - Скатертью дорожка, ваше благородие!

  Никита Мироныч надел заячью шапку и, когда кибитка неторопливо повернула с усадьбы и сразу провалилась в овраг, плюнул и побежал наводить порядок:

  - Слава богу... анделов не осталось, а чертей бог унёс!

  

  

  

  

  * * * * *

  Никогда ещё так храбро не проходил Никита Мироныч по барскому дому хорошо знакомую дорогу к барыниной спальне, он уж не тормошил в руках заячью шапку, не зная, куда девать руки, и только поблескивал маленькими глазками на сургучевые печати, висевшие на всех дверях в нежилые комнаты, по которым разгуливал майор после смерти.

  - Ишь ты, ведь какая важная штука... не огонь, хоть и красный, а обожжёсся, - подмигивал Никита Мироныч Палашке, которая после смерти Алёнки заступила у барыни за постельную девку, - ну и дела, Палага... не еда, а кулага! Майор-то, гляди, запечатан?!

  Палашка, не касаясь полов, трусила за старостой, бледная и бесшумная, словно летучая мышь, и то и дело крестила узкие покатые плечики и бессмысленно смотрела на старосту единственным глазом, всегда на реснице с дрожащей слезинкой да вывороченным наизнанку бельмом, похожим на варёное яйцо с разбитой скорлупкой.

  - Теперь хоть води хоровод и не бойся!

  Никита Мироныч подкрался на цыпочках к двери, за которой была Рысачихина спальня и, осторожно выдернув ключик и опёршись руками в коленки, приложился глазом к лазку... И-их, что творится у барыни в спальной... стыдобушка-матушка!.. Сама барыня в нераздетом виде раскинулась на взбулгаченной постели, и цветное одеяло съехало из-под неё на половую дорожку, и юбки топорятся шёлком, словно листы у переспелой капусты, а рядом с кроватью на круглом столике стоят графины на горлышках жопками кверху... ох, недаром говорила, царство ей небесное, покойница Алёнка, что барыня тайком у себя заливает за ворот... должно, что правда... а теперь, видно, с горя, с печатей этих и разрешила...

  - Слава те осподи, барыня почивает! - обернулся, не разгибаясь, Никита Мироныч к Палашке. - Теперь, значит, и нам соснуть тоже не худо! Стелись!..

  - Я и так, Микита Мироныч... на голом... всё равно спать не буду!

  - Мотри у меня, не напруди! С подстилкой-то незаметно...

  - Слушаю, Микита Мироныч!.. - зашептала девка, опускаясь к порогу. - Рази я