Григорович Дмитрий Васильевич - Два генерала

оисходилъ не въ спальнѣ Люлюковой, но въ комнатѣ Зинаиды Львовны. Послѣдняя увела туда подругу, какъ только дѣти простились съ матерью и ушли спать.

   Софьѣ Алексѣевнѣ, безъ всякаго сомнѣн³я, покойнѣе было лежать у себя въ постели; отъ этого, надо думать, самая сладость бесѣды получила бы для нея больше прелести. Но въ настоящемъ случаѣ все зависѣло отъ Зинаиды Львовны, и она рѣшила иначе. Она нашла, что бесѣда съ подругой утратитъ свою сладость, если будетъ происходить въ ея "собственной" комнатѣ. Назовите это пожалуй слабостью, мелочностью, сентиментальничаньемъ съ ея стороны,- назовите чѣмъ угодно! Согласитесь только, что слабости этого рода, какъ исключительная принадлежность нѣжныхъ и любящихъ сердецъ, заслуживаютъ нашего полнаго уважен³я.

   Можно предположить, наконецъ, что комната Зинаиды Львовны особенно располагала къ дружескимъ, интимнымъ изл³ян³ямъ.

   Дѣйствительно, мирная эта келья не наводила свѣтскихъ, тщеславныхъ мыслей; стѣны ея и предметы, ихъ обставлявш³е, ничего бы не сказали холодному наблюдателю. Что могъ бы онъ извлечь, напримѣръ, при видѣ стараго комода, покрытаго вязаною салфеткой, комода, уставленнаго зеркаломъ и десяткомъ самыхъ невинныхъ бездѣлушекъ, между которыми главную роль играла стеклянная птичка для духовъ съ пробочкой вмѣсто хвоста? Комодъ могъ имѣть значен³е только для Зинаиды Львовны и Софьи Алексѣевны; только онѣ знали, что въ немъ хранится шкатулочка съ записочками и сувенирами ихъ драгоцѣннаго, невиннаго дѣтства! То же самое слѣдуетъ сказать о трехъ портретахъ, повѣшенныхъ рядомъ и изображавшихъ господина съ владим³рскимъ крестомъ, даму въ наколкѣ и, между ними, грудного ребенка съ голубыми глазами, занимавшими половину головы; портреты принадлежали лицамъ, давно покинувшимъ жизнь, давно отдыхавшимъ подъ холодною плитою могилы; то были: двоюродная сестра Зинаиды Львовны, урожденная также Зюзюкина, ея мужъ и единственный ихъ ребенокъ. Какое значен³е могли имѣть эти изображен³я для посторонняго? Они ничего не говорили даже Сергѣю Львовичу. Мало того: онъ утверждалъ всегда, что ими не можетъ особенно интересоваться даже Зинаида Львовна, если взять въ расчетъ, что въ жизнь свою не видала въ глаза этихъ родственниковъ и знала о нихъ только по наслышкѣ. Онъ никогда не входилъ въ комнату Зинаиды Львовны безъ того, чтобы не улыбнуться при видѣ лоскутка чернаго крепа, которымъ задрапированы были внизу портреты, а также безъ того, чтобы не подмигнуть саркастически на каллиграфическую надпись: "увы, ихъ больше нѣтъ!" которую Зинаида Львовна наклеила подъ среднею рамкой... Мы, съ своей стороны, видимъ во всемъ этомъ честные, естественные порывы души нѣжной, чистой и глубоко-чувствительной! Но что говорить о предметахъ, которые доступны только избраннымъ. Перейдемъ лучше къ разговору.

   - О, эгоистъ! эгоистъ! эгоистъ! повторяла съ наиряженнымъ чувствомъ Зинаида Львовна, какъ только тарантасъ, уносивш³й Сергѣя Львовича, выѣхалъ за ворота.

   При послѣднемъ восклицан³и, на кушеткѣ, гдѣ покоилась Софья Алексѣевна, послышался вздохъ.

   Зинаида Львовна, чувствуя, что зашла, можетъ-быть, слишкомъ уже далеко, оставила окно, подбѣжала къ кушеткѣ и, ставъ на колѣни, напечатлѣла нѣсколько поцѣлуевъ на утомленныхъ глазахъ подруги.

   - Ты на него слишкомъ уже нападаешь... слабо проговорила Софья Алексѣевна.

   - Ты ангелъ! ангелъ!..

   - Онъ право не виноватъ...

   - Божественная женщина!..

   - Ты слишкомъ ко мнѣ снисходительна... Боже мой, когда подумаю: как³е вы всѣ для меня добрые...

   - Святое существо...

   - Не говори этого, Зиночка; тебя увлекаетъ дружба и привязанность.

   - Нѣтъ, мой другъ, я не увлекаюсь; я счастлива, но покойна. Да, я покойна!.. Уже одно то, что ты называешь насъ "всѣхъ" добрыми, доказываетъ неизмѣримую доброту твоего собственнаго сердца, твоего драгоцѣннаго, золотого сердца! съ чувствомъ прибавила Зинаида Львовна. - Гдѣ же наша доброта? подхватила она, минуту спустя, съ горькою, задумчивою усмѣшкой,- въ чемъ ты видишь ее?.. Не въ тѣхъ ли ничтожныхъ бездѣлушкахъ, которыми мы встрѣтили тебя сегодня?

   - Нѣтъ... Но все-таки, не доказываютъ ли онѣ...

   - Ничего не доказываютъ! перебила Зинаида Львовна съ энерг³ей, которой никакъ нельзя было ожидать отъ такой чувствительной особы.

   - Во всемъ этомъ одно меня огорчаетъ, продолжала Софья Алексѣевна,- онъ въ самомъ дѣлѣ думалъ, что я желала всего этого... Мнѣ тяжело думать, какъ онъ хлопоталъ для меня, суетился, тратилъ деньги...

   - Я это предчувствовала! вымолвила Зинаида Львовна, сдѣлавъ выразительный жестъ,- прошу тебя, Sophie, ради самого неба, не огорчай себя такими мыслями! Во-первыхъ, повѣрь мнѣ, ты, наконецъ, сама слишкомъ хорошо его знаешь, чтобы не понятъ этого; повѣрь мнѣ, онъ дѣлалъ все это для самого себя, для того больше, чтобы чѣмъ-нибудь занять свою безпокойную дѣятельность!.. Я не хочу сказать, чтобъ онъ о тебѣ не думалъ... О нѣтъ! нѣтъ!.. Но, какъ всѣ мужья, Serge эгоистъ, страшный эгоистъ! Устраивая всѣ эти сюрпризы, какъ онъ ихъ называетъ, и тратя на нихъ деньги, онъ имѣлъ, конечно, больше въ виду стюе собственное удовольств³е... Нѣтъ, Sophie, нѣтъ, ты напрасно ажитируешь себя такими мыслями. Твоя женская гордость, твое достоинство не должны возмущаться; они могутъ быть покойны! И наконецъ, что жъ такое? Что жъ такое, въ самомъ дѣлѣ?.. Проживши съ нимъ двадцать-пять лѣтъ, проживши такъ, какъ ты жила, ты, кажется, заслуживаешь, чтобы для тебя сколько-нибудь безпокоились...

   - Я не должна забывать: я всѣмъ ему обязана... Ты знаешь, какъ тяжело думать...

   - Не знаю, но чувствую и вполнѣ тебѣ симпатизирую, подхватила Зинаида Львовна, горячо пожимая руку подруги,- когда я думаю объ этомъ, мнѣ всегда кажется: я бы, по крайней мѣрѣ, скорѣй согласилась умереть, чѣмъ выйти замужъ за человѣка, который былъ бы меня богаче... хотя бы даже одною копейкой! Жить и каждый часъ, каждый мигъ страдать отъ мысли, что я всѣмъ ему обязана, а между тѣмъ сама не могу отплатить ему тѣмъ же... О, я понимаю, какъ должно страдать при этомъ благородное сердце. женщины!.. Но ты, Sophie, ты, другъ мой, другое дѣло; ты искупила своею жизн³ю всѣ эти страдан³я! Въ эти двадцать-пять лѣтъ супружества ты тринадцать разъ носила подъ сердцемъ священный залогъ и, слѣдовательно, тринадцать разъ подвергала себя всѣмъ ужасамъ мучен³й и даже смерти!..

   - О, я не сержусь на него, произнесла Софья Алексѣевна съ истинно-ангельскою кротостью,- нѣтъ, напротивъ, я очень ему благодарна. Только зачѣмъ все это? Къ чему? Все это такая мелочь, такое ничтожество!..

   - Ну, разумѣется!.. Но подумай съ другой стороны: всѣ ли могутъ понимать вещи, какъ мы ихъ понимаемъ? Много ли людей на свѣтѣ, у которыхъ чувства возвышены и тонки? Сердце твое слишкомъ благородно; оно не должно оскорбляться мелочами, которыя тебл окружаютъ... Я впрочемъ предвидѣла, что всѣ эти приготовлен³я скорѣе огорчатъ тебя, чѣмъ обрадуютъ. Но что будешь съ нимъ дѣлать? Ты знаешь, какъ онъ упрямъ и настойчивъ!.. Возьми, напримѣръ, хоть сегодняшнюю его выходку, продолжала Зинаида Львовна голосомъ, въ которомъ замѣтно теперь проглянуло больше грусти, чѣмъ увлечен³я,- я очень понимаю, что пр³ѣздъ дяди Помпея Николаевича долженъ былъ сдѣлать на него большое впечатлѣн³е; ты передала ему это извѣст³е такъ неожиданно; онъ такъ давно мечталъ увидѣть дядю въ своемъ домѣ:- все это очень понятно... О, я все это понимаю,- все рѣшительно! Но, съ другой стороны, во всемъ должны быть границы; гдѣ же эти границы? Я не требую невозможнаго; я слишкомъ хорошо знаю всѣ его слабости, чтобы требовать больше того, сколько можно ожидать; но согласись, мы имѣемъ, кажется, полное право требовать, чтобъ онъ, по крайней мѣрѣ, выказывалъ тебѣ уважен³е и внимательность!.. Помилуй, душа моя, ты была цѣлый мѣсяцъ въ разлукѣ съ нимъ,- пр³ѣзжаешь,- и что же?.. Онъ въ этотъ самый день, какъ ни въ чемъ не бывало, спокойно себѣ отправляется дѣлать визиты!.. Его не удержало даже чувство прилич³я и деликатности; не удержала мысль, что тебя можетъ огорчить такая выходка!.. Онъ не прдумалъ даже, что такой поступокъ можетъ дурно подѣйствовать на дѣтей... Въ самомъ дѣлѣ: что послѣ этого остается думать дѣтямъ? Какой примѣръ? Что можетъ подумать эта молоденькая гувернантка? Люди наконецъ!.. Нѣтъ, это не благородно! - не благородно!..

   Тутъ Зинаида Львовна остановилась и приготовилась взять носовой платокъ столько же для себя собственно, сколько для того, чтобъ утереть имъ глаза Софьи Алексѣевны, которые, какъ ей казалось, должны были въ эту минуту переполняться слезами. Нагнувшись къ обожаемой подругѣ, она замѣтила, что глаза ея были закрыты.

   Зинаида Львовна поднялась съ мѣста, переставила свѣчку такъ, чтобы пламя не раздражало зрѣн³я обожаемой подруги, придвинула стулъ къ кушеткѣ и расположилась на немъ; скрестивъ руки и вытянувъ ноги, она снова обратила умиленный взоръ на лицо Софьи Алексѣевны.

   Глаза послѣдней попрежнему оставались закрытыми.

   Не знаю, отчего это случилось: вѣтеръ ли сильнѣе пахнулъ въ окно, или Зинаида Львовна прежде еще чувствовала щекотанъе въ горлѣ - только она вдругъ громко закашлялась, не успѣвъ даже приложить руку къ губамъ своимъ.

   - Гм! гм! гм!

   - Да... это ужасно... дядюшка... это ужасно!.. внезапно пролепетала Софья Алексѣевна, раскрывая глаза.

   Зинаида Львовна поспѣшила взять ея руку, нагнулась и нѣжно поцѣловала ее въ лобъ.

   Послѣдн³я слова Софьи Алексѣевны ясно доказывали, что впечатлѣн³я бывшаго разговора слишкомъ сильно подѣйствовали на ея нервы; они преслѣдовали ее даже во снѣ. Само собою разумѣется, забота Зинаиды Львовны должна была состоять теперь въ томъ, чтобы какъ можно скорѣе перемѣнить предметъ разговора и по возможности стараться развлечь, разсѣять грустныя мысли подруги.

   - Кстати, о дядѣ... сказала она, игриво перебирая пухлые пальцы Люлюковой,- я столько лѣтъ слышу о немъ отъ твоего мужа... Въ самомъ же дѣлѣ, знаю только, что онъ очень важный генералъ и больше ничего!.. Ты, Sophie, никогда не говорила мнѣ о немъ, какъ о человѣкѣ... Скажи, пожалуйста, въ этомъ отношен³и, какъ онъ: интересный старичокъ?..

   - Онъ еще не совсѣмъ старикъ... промолвила Люлюкова.

   - Однакожъ?

   - Ему, я думаю, лѣтъ пятьдесятъ... или около этого...

   - Не странно ли это? оживленно заговорила Зинаида Львовна, усиливаясь разсѣять окончательно грустныя впечатлѣн³я подруги, и съ этою цѣлью принимаясь теперь нѣжно похлопывать ея ладонями одну о другую,- не странно ли это?.. Я не могу дать себѣ отчета, но сколько ни припоминаю, дядя твой всегда представлялся мнѣ дряхлымъ какимъ-то старичкомъ; не слыша о немъ очень давно,- твой мужъ никогда не удостоиваетъ меня говорить о немъ; онъ бережетъ видно разсказы о дядѣ для своихъ пр³ятелей,- я, признаюсь, подумала даже: - не умеръ ли онъ?.. При этомъ мнѣ приходило даже въ голову: какъ хорошо, что Помпей Николаевичъ не былъ женатъ, по крайней мѣрѣ, не останется послѣ него опечаленнаго семейства, плачущей жены, рыдающихъ дѣтей... Ты, Sophie, просто меня удивила; принимая въ соображен³е высокое положен³е Помпея Николаевича, его долгую служебную карьеру, я всегда воображала встрѣтить въ немъ стараго, старенькаго старичка...

   Зинаида Львовна очень хорошо знала Помпея Николаевича,- насколько можно знать человѣка по слухамъ; но дѣло было не въ этомъ: какъ мы уже сказали, дѣло состояло въ томъ, чтобы повернуть разговоръ и развлечь, разсѣять грустныя мысли подруги. Тѣмъ не менѣе, она съ большимъ любопытствомъ начала прислушиваться, когда заговорила подруга.

   - Вовсе нѣтъ; я увѣрена, тебя удивитъ даже его наружность, сказала Софья Алексѣевна, растягивая слова,- я не видала его теперь ровно пятнадцать лѣтъ; онъ въ это время почти не перемѣнился: такой же свѣж³й, статный мужчина, какимъ былъ прежде... немножко только больше посѣдѣлъ. Я увѣрена, если бъ онъ захотѣлъ, онъ могъ бы даже жениться... онъ такъ еще свѣжъ, такъ бодръ; я сама удивилась...

   Вообще дъ этотъ вечеръ Зинаида Львовна чувствовала себя очень нервною и впечатлительною; быть-можетъ, къ этому особенно располагалъ теплый воздухъ ³юльской ночи и лунный свѣтъ, проходивш³й голубоватыми, серебристыми лучами въ отворенное окно; во всякомъ случаѣ, слова подруги замѣтно оживляли ее, пробуждая въ ней ту милую егозливость, которая не оставляетъ дѣнушекъ даже въ той порѣ, когда, пры болѣе благопр³ятныхъ обстоятельствахъ, онѣ могли бы имѣть кучу взрослыхъ дѣтей.

   - Одно мнѣ не понятно въ отношен³и къ Помпею Николаевичу, сказала Зинаида Львовна, произнося его имя съ особенною какою-то мягкостью; - что за мысль оставить Петербургъ, оставить великолѣпную дачу и ѣхать въ деревню...

   - Онъ теперь уже въ отставкѣ...

   - Какъ? вымолвила Зинаида Львовна съ живѣйшимъ участ³емъ. Послѣдняго обстоятельства она, дѣйствительно, не знала.

   - Онъ говорилъ мнѣ, что ему надоѣлъ Петербургъ, прискучила служба, продолжала Люлюкова... Онъ вообще показался мнѣ очень недовольнымъ; я замѣтила, онъ положительно даже скучаетъ.

   - Быть-можетъ, какая-нибудь тайная, сердечная страсть... промолвила Зинаида Львовна, чувствуя, что и у нея при этомъ болѣзненно сжалось сердце.

   - О, нѣтъ, подхватила Люлюкова,- онъ просто уѣзжаетъ въ деревню съ тѣмъ, чтобы пожить въ тишинѣ, успокоить себя послѣ городского шума, устроить въ деревнѣ домъ... такъ, по крайней мѣрѣ, онъ самъ сказилъ мнѣ.

   Лицо Зинаиды Львовны покрылось румянцемъ;- въ комнатѣ было душно, даже жарко.

   - Изъ того, что ты говоришь о немъ, я заключаю, что у него должна быть добрая, кроткая натура... Да, кроткая, и добрая!.. заключила Зинаида Льновна послѣ паузы, въ продолжен³е которой сидѣла она, склонивъ голову набокъ и вперяя задумчивые глаза въ ночной полусвѣтъ, посеребренный мѣсяцемъ.

   Софья Алексѣевна ничего не отвѣчала. Обративъ къ ней лицо свое, Зинаида Львовна замѣтила, что глаза подруги снова сомкнулись.

   - Боже, что жъ это я дѣлаю!.. воскликнула она, торопливо вставая со стула,- сижу здѣсь и болтаю безъ умолку, забывая, что давно пора тебѣ успокоиться, давно пора лечь въ постель... Ангелъ мой, прости меня! подхватила она, принимаясь цѣловать Софью Алексѣевну съ какою-то восторженною экзальтац³ей,- я такъ обрадовалась, что снова ты здѣсь, снова держу твою руку въ своей рукѣ, и обѣ мы сидимъ въ моей комнатѣ, что сама себя не помню!.. Дай мнѣ поднять тебя... Вотъ такъ... еще... облокотись сильнѣе... ты такъ устала, бѣдняжка, что едва держишься на ногахъ!..

   Крѣпко обнявъ совсѣмъ почти заснувшую подругу, она повела ее въ спальню, не переставая удивляться, до чего можетъ довести радость встрѣчи и не переставая во всю дорогу называть себя эгоисткой.

   Десять минутъ спустя, когда въ комнатѣ Люлюковой стало совсѣмъ темно, Зинаида Львовна быстро вбѣжала къ себѣ, взяла листокъ бумаги и, придвинувъ къ нему свѣчку, начертила нѣсколько строкъ; тщательно свернувъ записку, она спустилась виизъ, спросила у Аннушки: "не уѣхалъ ли Петръ на желѣзную дорогу?" и нолучивъ отрицательный отвѣтъ, велѣла передать ему скорѣе записку, содержавшую, какъ она сказала, списокъ необходимѣйшихъ покупокъ, которыя поручала ему сдѣлать въ Москвѣ.

   Лакей Петръ, прибывъ на станц³ю желѣзной дороги около часу ночи и желая сообразить, какого рода покупки поручали ему сдѣлать, началъ приводить въ порядокъ три-четыре списка, сложенные въ его карманѣ; развернувъ записку Зинаиды Львовны, онъ прочелъ слѣдующее:

   "Коробку лучшей пудры (рисовой) у Вуиса на Кузнецкомъ мосту; тамъ же: розовой губной покады и кольдкрему".

  

  

   Ночь была чудная, тихая и теплая; мѣсяцъ еще не показывался надъ горизонтомъ и только звѣзды весело мигали въ безоблачномъ небѣ...

   Но что-жъ это я дѣлаю?.. Я совсѣмъ забылъ, что принялъ твердое намѣрен³е избавить читателя отъ описан³й картинъ природы! Усовершенствован³емъ этимъ, противъ обычной моей методы, обязанъ я, конечно, не столько самому себѣ, сколько постороннему лицу, которому тутъ приношу чувствительную благодарность.

   Годъ тому назадъ, судьба свела меня съ любителемъ росс³йской словесности, человѣкомъ, котораго цѣлый уѣздъ справедливо считаетъ своимъ представителемъ по части просвѣщен³я (на блистательномъ обѣдѣ, данномъ имъ въ прекрасномъ помѣстьи, онъ первый высказалъ благородную мысль, складываться вчетверомъ, чтобы выписывать, по крайней мѣрѣ, хоть "Полицейск³я Вѣдомости"). Удостоивъ меня бесѣдой о литературѣ, почтенный ревнитель просвѣщен³я (умалчиваю о его имени изъ уважен³я къ его скромности) выразилъ мнѣн³е, что такъ какъ оиисан³е вообще, и описан³я природы въ особенности, значительно всегда затягиваютъ и охлаждаютъ интересъ повѣствован³я, онъ издавна держится такого правила: сряду пропускаетъ всѣ страницы, сколько-нибудь тѣсно напечатанныя и останавливается на тѣхъ только, которыя веселятъ взоръ частыми пробѣлами, словомъ, гдѣ идетъ бѣглый, живой разговоръ.

   Убѣжденный вполнѣ, что мнѣн³е почтеннаго представителя просвѣщен³я служитъ выражен³емъ мнѣн³я большинства, я тутъ же рѣшился ему покориться.

   Такимъ образомъ тотчасъ же истреблена была картина ³юльскаго утра, которою начиналась повѣсть. По той же причинѣ и здѣсь точно такъ же слѣдуетъ воздержаться отъ описан³я красотъ ночи, блеска звѣздъ и чуднаго благорастворен³я воздуха.

   Достаточно будетъ сказать, оно и короче, и ближе къ цѣли, что время приближалось часамъ къ десяти вечера, когда тарантасъ, вмѣщавш³й Сергѣя Львовича, началъ подбираться къ границѣ дудиловскихъ владѣн³й. Оставалось всего какихъ-нибудь двѣ, двѣ съ половиною версты до подъѣзда "верзилы".

   Хотя верхъ тарантаса былъ откинутъ, и вся фигура Сергѣя Львовича довольно явственно обозначалась въ полусумракѣ, не было, однакожъ, никакой возможности уловить, что именно въ эту минуту выражали черты его. Но это ничего; стоило взглянуть на взмыленныхъ лошадей, бѣжавшихъ какъ-то въ разладъ, съ опущенными головами, и тяжело переводившихъ духъ, чтобъ убѣдиться, что Сергѣй Львовичъ, въ эти послѣдн³е дни, не терялъ минуты времени; кучеръ, качавш³йся на козлахъ, поминутно засыпавш³й и встряхивавш³й головой, могъ въ свою очередь свидѣтельствовать, что Сергѣй Львовичъ не давалъ отдыха ни ему, ни себѣ, ни лошадямъ, даже въ ночное время.

   - Ну, что, Власъ, усталъ? умаялся? спросилъ Сергѣй Львовичъ, неожиданно обращаясь къ кучеру.

   Сообщительность Люлюкова точно такъ же, какъ и его дѣятельность, никогда не знала угомону; онъ долженъ былъ говорить во что бы ни стало, когда не спалъ.

   На вопросъ его не послѣдовало никакого отвѣта.

   - Власъ, ты никакъ спишь? промолвилъ Люлюковъ, возвышая голосъ и слегка дергая возницу за рукавъ.

   - Я... гм... никакъ нѣтъ! отозвался Власъ, встряхиваясь и принимаясь дергать вожжами.

   Тарантасъ постепенно, между тѣмъ, приближался къ дорогѣ, соединявшей Дудиловку со станц³ей желѣзной дороги. Недалеко отъ поворота, слухъ Сергѣя Львовича пораженъ былъ отдаленнымъ свистомъ локомотива.

   - Власъ, надо думать, поѣздъ подъѣхалъ къ станц³и? заговорилъ опять Люлюковъ,- слышишь?.. Слышь? повторилъ онъ, напрягая слухъ.

   Визгъ локомотива повторился въ другой и трет³й разъ.

   - Власъ!.. Власъ, ты спишь, кажется?

   Съ козелъ послышалось только какое-то несвязное мычан³е.

   - Что ты говоришь? спросилъ Сергѣй Львовичъ.

   - Говорю: такъ точно; машина пр³ѣхала... Ну, вы, любезныя! подхватилъ онъ, медленно сворачивая на дудиловскую дорогу.

   Да, завтра точно такъ же свистнетъ локомотивъ, и привезетъ можетъ-быть дядю Помнея Николаевича, подумалъ Люлюковъ,- очень даже можетъ быть; онъ такъ и сказалъ: или въ субботу, или въ пятницу; завтра пятница!"

   - Власъ, а Власъ, постой-ка на минуту, сказалъ Сергѣй Львовичъ, хватаясь рукою за передокъ и стараясь приподняться,- постой, придержи лошадей; мнѣ сдается, кто-то ѣдетъ въ нашу сторону... Слышишь?

   - Слышу.

   - Странно; кто бы это могъ быть! Дорога отъ станц³и ведетъ къ намъ и больше никуда... Развѣ мужикъ какой-нибудь?

   - И то телѣга, промолвилъ Власъ.

   - Телѣга-то, телѣга, а ты все погоди... Слышишь?

   - Слышу, ѣдутъ.

   "А ну, какъ дядя?" внезапно мелькнуло въ головѣ Люлюкова. При этомъ его съ ногъ до головы обдало жаромъ и потъ выступилъ подъ козырькомъ, выкроеннымъ на манеръ африканскихъ стрѣлковъ.

   Онъ быстро повернулся спиною къ кучеру и вперилъ безпокойно-моргающ³е глаза на дорогу, которую только-что проѣхалъ.

   Стукъ отъ копытъ скакавшей лошади и дребезжанье не то телѣги, не то экипажа, замѣтно приближались.

   Часы, запрятанные въ боковой карманъ жилета Сергѣя Львовича, не такъ, казалось, скоро чикали, какъ скоро забилось его сердце, когда показалась на дорогѣ черная, впередъ движущаяся масса, за которой видимо клубилось облако пыли.

   - Эй, прочь съ дороги! крикнулъ чей-то хриплый голосъ,- чего тамъ стали?

   - Стой, стой! закричалъ Сергѣй Львовичъ, у котораго окончательно занялся духъ,- стой!.. Кто ѣдетъ?

   Послѣдн³я слова произнесъ онъ, соскочивъ уже наземь и стоя на дорогѣ.

   Экипажъ, уже совсѣмъ подъѣхавш³й и оказавш³йся простою телѣгой, внезапно остановился; изъ телѣжки выпрыгнулъ человѣкъ средняго роста и, сколько можно было различить въ полумракѣ, одѣтый въ пальто и въ сѣрой шляпѣ на головѣ. Онъ быстро подбѣжалъ къ Сергѣю Львовичу.

   - Пьеръ! Батюшки! Ты ли это? Голубчикъ!.. закричалъ Сергѣй Львовичъ, восторженно порываясь впередъ.

   - Папаша, здравствуй! отозвался веселый голосъ.

   Сергѣй Львовичъ и тотъ, кого онъ назвалъ Пьеромъ, заключили другъ друга въ объятья и начали звонко и горячо цѣловаться.

   - Вотъ не ждалъ, не гадалъ! Какими судьбами?.. Впрочемъ, я ждалъ тебя, ждалъ каждую минуту; вѣдь ты же писалъ, что непремѣнно будешь ко дню рожденья матери... Что жъ ты, злодѣй ты этакой, хоть бы предупредилъ меня! Я бы по крайней мѣрѣ выѣхалъ къ тебѣ навстрѣчу. Ну, да все равно: ты пр³ѣхалъ; главное дѣло, слѣдовательно, сдѣлано!

   - Всѣ у насъ здоровы? Все благополучно? спросилъ Пьеръ, пожимая руку отца.

   - Всѣ какъ нельзя лучше, то-есть, такъ было по крайней мѣрѣ во вторникъ, три дня назадъ; надѣюсь и теперь, Богъ милостивъ, все исправно... Ну, здравствуй! здравствуй! Что жъ ты здѣсь стоишь, однакожъ? Успѣемъ наговориться и въ тарантасѣ... Садись, голубчикъ... Перетаскивай ко мнѣ въ тарантасъ свои вещи... суетился Люлюковъ, между тѣмъ какъ кучеръ Власъ кланялся молодому барину и тотъ съ нимъ здоровался.

   - У меня всего одинъ чемоданъ и сакъ!..

   - Ну, и прекрасно, сюда ихъ, сюда! А возницу твоего мы отпустимъ... Сколько ему?

   - Я сейчасъ отдамъ, сказалъ сынъ.

   - Это еще что? воскликнулъ отецъ,- ну, нѣтъ, братъ, это еще погоди: молода, какъ говорится, въ Саксон³и не была!..

   Люлюковъ старш³й подбѣжалъ къ владѣльцу телѣги, разсчитался съ нимъ и вдобавокъ, на радостяхъ, всыпалъ ему цѣлую пригоршню мѣдныхъ денегъ. Сынъ въ то время перенесъ свои вещи въ отцовск³й тарантасъ.

   Минуту спустя, оба усѣлись, и тарантасъ снова покатилъ по дорогѣ.

   - Уфъ! промолвилъ Сергѣй Львовичъ, трепля сына по рукѣ,- ну, братъ, перепугалъ же ты меня!..

   - Чѣмъ же?

   - Представь себѣ, я думалъ: это ѣдетъ дядя Помпей Николаевичъ!

   - Дядя моей матери?

   - Да, впрочемъ, что жъ я говорю? вѣдь ты, братъ, ничего еще не знаешь! восторженно подхватилъ отецъ,- онъ будетъ къ намъ завтра или послѣзавтра навѣрное...

   - Какая скука! произнесъ неожиданно сынъ.

   - Какъ скука?..

   - Разумѣется, продолжалъ сынъ спокойнымъ голосомъ,- неужели ты видишь въ этомъ какое-нибудь удовольств³е?

   Сергѣй Львовичъ былъ, повидимому, крѣпко озадаченъ.

   - Удовольств³я особеннаго не вижу, промолвилъ онъ, какъ бы оправляясь,- вижу честь, которую дѣлаетъ намъ Помпей Николаевичъ своимъ визитомъ; и... и это весьма натурально, не можетъ... то-есть, я весьма ему благодаренъ... потому что такой человѣкъ, какъ онъ...

   - Что жъ въ немъ особеннаго?

   - Какъ что особеннаго? произнесъ Сергѣй Львовичъ, болѣе и болѣе удивленный,- помилуй, это такой человѣкъ, который, и по важности своей, и по положен³ю, и по связямъ...

   - Намъ-то въ этомъ какая надобность? весело, хотя съ прежнимъ спокойств³емъ спросилъ сынъ,- и, наконецъ, ты ошибаешься, прибавилъ онъ, взявъ отца за руку,- Помпей Николаевичъ Пыщинъ былъ когда-то важенъ, когда важность доставляло офиц³альное служебное полож³е, а не личныя заслуги и достоинства... Но это время прошло; теперь слава Пыщина померкла, или, проще сказать, онъ сошелъ съ пьедестала и стушевался...

   - Ну, братъ, теперь пошелъ!.. пошелъ! проговорилъ Сергѣй Львовичъ обиженнымъ какимъ-то тономъ, и въ то же время кивнулъ сыну на кучера, прося его понизить голосъ,- знать такое ужъ время пришло; все вверхъ тормашкой, все теперь шиворотъ-навыворотъ: яйца учатъ курицу... Очень хорошо знаю: для вашего брата - стоитъ только имѣть сѣдые волосы, чтобы никуда уже не годиться; вонъ его, стараго дурака! изъ ума дескать выжилъ!..

   - Не знаю, какъ друг³е... Ты можетъ и правъ отчасти... что до меня, я первый готовъ уважать старость... когда она заслуживаетъ уважен³я, конечно; нельзя же такъ: старикъ,- ну, стало-быть, и надай ницъ предъ нимъ! Я вообще готовъ уважать кого угодно; для этого надо только, чтобы лицо чѣмъ-нибудь себя заявило; въ Помпеѣ Николаевичѣ, нризнаться, ничего не видно такого...

   - Ну, полно говорить объ этомъ: тебя, я знаю, не переспоришь! Вотъ тебѣ новость; я унѣремъ, послѣдняя придется тебѣ по вкусу, заговорилъ отецъ такъ оживленно, что, казалось, прошла его досада,- представь, что я узналъ въ эти три дня, разъѣзжая по уѣзду съ приглашен³ями сосѣдей къ пр³ѣзду... ко дню рожден³я матери...

   Тутъ Сергѣй Львовичъ на секунду пр³остановился и нагнулся къ сыну, чтобъ увѣриться: не подсмѣивается ли онъ? Успокоивъ себя на этотъ счетъ, онъ продолжалъ:

   - Да, представь себѣ: Липецкой сдѣланъ губернаторомъ!

   - Какой Липецкой?

   - Боже мой, нашъ сосѣдъ! Липецкой, сынъ покойнаго бѣдняка Ильи Петровича, тотъ самый Липецкой, который опредѣленъ былъ на казенный счетъ,- я же и хлопоталъ объ этомъ въ свое время, потому что у отца не было чѣмъ платить въ корпусъ; который, потомъ, изъ корпуса поступилъ въ военную академ³ю, оттуда перешелъ въ штабъ на Кавказъ, потомъ отличился подъ Севастополемъ, хватилъ генерала, попалъ въ свиту и теперь, наконецъ, назначенъ губернаторомъ!.. Его не сегодня, завтра ждутъ въ губерн³ю... Ты его очень хорошо знаешь!..

   - То-есть, не столько знаю, сколько слышалъ!.. Вотъ этотъ дѣйствительно не то, что Помпей Николаевичъ... Тутъ совсѣмъ другое дѣло...

   - Я такъ и зналъ! Еще бы! воскликнулъ Сергѣй Львовичъ, посмѣиваясь иронически, что очевидно стоило ему большого труда,- еще-бы не хорошъ: вашего поля ягода! Человѣкъ современный, новаго поколѣн³я, какъ ему не быть хорошимъ!..

   - Совсѣмъ не потому; потому что Липецкой изъ ничего, довольно сказать: былъ чуть ли не съ дѣтства запрятанъ въ кадетск³й корпусъ! изъ ничего, при самыхъ неблагопр³ятныхъ обстоятельствахъ, умѣлъ сдѣлаться человѣкомъ просвѣщеннымъ, полезнымъ, благороднымъ... Таковъ по крайней мѣрѣ общ³й голосъ; а это даромъ не дается!. Вотъ, такого человѣка я готовъ уважать сколько тебѣ угодно!.. Хороши мы однакожъ съ тобою! смѣясь, подхватилъ Петръ Сергѣевичъ,- три мѣсяца не видались, встрѣчаемся и цѣлыя пять минутъ говоримъ Богъ знаетъ о чемъ, тогда какъ у насъ столько предметовъ, которые намъ близки...

   - Ну, нѣтъ, братъ, нѣтъ! главное я-то хорошъ во всемъ этомъ! перебилъ Сергѣй Львовичъ,- я началъ, слѣдовательно я виноватъ, а не ты!.. Хотя въ послѣднихъ письмахъ ты и разсказываешь мнѣ подробпо о дѣлахъ своихъ,- я хочу теперь слышать о нихъ лично отъ тебя самого... Спасибо, душа моя; ты меня много, много порадовалъ своими успѣхами! Ты мнѣ ничего не пишешь однакожъ въ послѣднемъ письмѣ: какъ ты защищалъ свою диссертац³ю? Магистръ университета, Петръ Сергѣевичъ Люлюковъ, магистръ университета! произнесъ Сергѣй Львовичъ, возвышая голосъ, какъ бы съ тѣмъ, чтобы довести это до свѣдѣн³я кучера Власа. - Ну, разсказывай теперь, разсказывай обо всемъ, какъ можно подробнѣе...

   - Разсказывать нечего, возразилъ сынъ,- все обошлось очень удовлетворительно; я совершенно покончилъ съ университетомъ, получилъ дипломъ и теперь, какъ видишь, ѣду къ тебѣ, домой, въ деревню... Настоящее не дурно; что будетъ впереди,- того не знаю... Скажи-ка ты лучше, что у насъ въ Дудиловкѣ подѣлывается? Какъ здоровье матери? Что сестры и братишки... Что Зинаида Львовна?..

   - Что, душа моя: перемѣнъ большихъ нѣтъ! Мать по-прежнему хандритъ,- слова живого не добьешься! Я уже писалъ тебѣ, что посылалъ ее въ Старую Руссу пить воды: но сколько замѣтно,- и это ни къ чему не повело! Зиночка продолжаетъ смотрѣть однимъ глазкомъ на к³отъ, другимъ въ зеркало; дѣти учатся и здоровы; мужики, какъ и слѣдуетъ ожидать, и какъ я заранѣе предсказывалъ, бездѣльничаютъ напропалую и окончательно спиваются съ кругу... Вотъ впрочемъ новость: у насъ новая гувернантка!

   - Ты прекрасно сдѣлалъ, что рѣшился наконецъ разстаться съ этой... какъ бишь ее... m-lle Фолишонъ, что ли? Она положительно никуда не годилась; ну, а эта какъ?

   - Да какъ тебѣ сказать? дѣвица просвѣщенная; экзаменъ выдержала; знаетъ много,- это видно: только не понутру что-то; очень ужъ самолюбива, и притомъ, мысли так³я... Впрочемъ, я въ этомъ плохой судья, какъ самъ знаешь; курсъ моихъ наукъ окончился, когда я съ грѣхомъ пополамъ могъ подписывать свое имя; - время, братъ, такое тогда было!.. Можетъ-быть, тебѣ она и понравится; Ѳедоровы въ Москвѣ рекомендовали, мать и взяла ее...

   Въ такомъ духѣ бесѣдовали они до той минуты, какъ впереди раздался лай собакъ, возвѣстивш³й, что тарантасъ проѣзжалъ мимо пруда и деревни.

   - Знаешь ли что? оживленно воскликнулъ Сергѣй Львовичъ, повѣствовавш³й въ послѣднее время о сюрпризахъ, которые сдѣлалъ женѣ,- давай-ка, сотворимъ славную штуку: не показывайся сегодня матери!.. Къ тому же, теперь поздно, всѣ ужъ давно укладываются, и ты только напрасно растревожишь ее на ночь... Не лучше ли будетъ, завтра утромъ: какъ только мать одѣнется, я поднимусь къ ней наверхъ и постараюсь такъ устроить, чтобъ, разговаривая съ нею, она смотрѣла въ окно; въ это самое время ты стой за дверью; я кашляну, ты въ комнату и поднесешь ей чашку чаю...

   - Ха-ха-ха!.. смѣялся сынъ.

   - Ха-ха-ха! закатился въ свою очередь Сергѣй Львовичъ, объясняя, повидимому, смѣхъ сына своимъ особеннымъ образомъ.- Для этого, главное, надо такъ устроить, чтобы никто не могъ подозрѣвать въ домѣ твоего пр³ѣзда; Власъ будетъ молчать, я за это ручаюсь...

   - Что жъ, по-твоему, надо для этого сдѣлать?

   - Спрячься!.. сказалъ Сергѣй Львовичъ, весь приходя въ движен³е и живо схватывая сына за руки.

   При этомъ Петру Сергѣевичу невольно пришла на память штука, которую сыгралъ съ нимъ отецъ ровно семь лѣтъ назадъ и совершенно по тому же поводу. Бывъ еще тогда въ гимназ³и и спѣша ко дню рожден³я матери, онъ пр³ѣхалъ въ Дудиловку сутками раньше; нарочно торопился для этого; отецъ точно такъ же встрѣтилъ его на дорогѣ и упросилъ спрятаться до утра торжественнаго дня; чтобы вѣрнѣе достигнуть такой цѣли, онъ засадилъ мальчика на чердакъ, гдѣ послѣдн³й чуть не изжарился подъ желѣзною кровлей, которую накаливало солнцемъ съ ранняго утра до поздняго вечера. Штука эта, которую впослѣдств³и молодой Люлюковъ называлъ первымъ своимъ знакомствомъ съ испытан³ями Сильв³о Пеллико подъ пломбами Венец³и,- слишкомъ была ему памятна, чтобъ онъ желалъ когда-нибудь повторен³я ея надъ собою. Зная очень хорошо, что отецъ его былъ все тотъ же, и не сомнѣваясь на секунду, что самъ онъ въ глазахъ отца, несмотря на свои двадцать три года, все тотъ же четырнадцатилѣтн³й мальчикъ, Петръ Сергѣевичъ поспѣшилъ отклонить угрожавшее бѣдств³е.

   - Теперь поздно, сказалъ онъ,- я думаю, насъ и безъ того никто не замѣтитъ...

   - А люди? суетливо заговорилъ отецъ.- Люди сейчасъ разболтаютъ!.. Душенька, потѣшь меня... Ну, сдѣлай милость!..

   - Если ты этого непремѣнно хочешь, я готовъ пожалуй... Скажи только, какъ это сдѣлать...

   - Стой! Шш! проговорилъ Сергѣй Львовичъ, приказывая кучеру остановиться. - Мы какъ разъ теперь для этого на самомѣ выгодномъ мѣстѣ; выходи изъ тараитаса и ступай въ садъ; я между тѣмъ пр³ѣду домой, какъ ни въ чѣмъ не бывало, и нарочно постараюсь такъ сдѣлать, чтобы всѣ скорѣе улеглись; черезъ полчаса проберись тихонько къ окну моего кабинета... Я буду ждать; тамъ же на диванѣ и постель тебѣ приготовлю!..

   Послѣдн³я слова сказаны были однакожъ съ замѣтно меньшею живостью; молчан³е сына не предвѣщало ничего добраго; оно подавало мысль, что сынъ мало сочувствуетъ выдумкѣ; такое открыт³е нѣсколько пр³удержало и даже смутило Сергѣя Львовича. Сынъ, между тѣмъ, продолжая молчать, вылѣзъ изъ тарантаса и пошелъ къ саду.

   - Пьеръ!.. сказалъ Сергѣй Львовичъ, покашливая съ видимою неловкостью.

   Петръ Сергѣевичъ остановился.

   Сергѣй Львовичъ проворно вылѣзъ изъ тарантаса и суетливо подощслъ къ сыну.

   - Ты, вѣдь, братъ, такой народъ... сказалъ Сергѣй Львовичъ нерѣшительнымъ какимъ-то голосомъ и, чтобъ моправиться, началъ вертѣть пуговицу на пальто сына,- ты вотъ теперь ничего не говоришь, только молчишь... да... молчишь только... а потомъ... Ты пожалуйста, Пьеръ, не стѣсняйся... Я придумалъ все это такъ, ради шутки... Вотъ и насчетъ Помпея Николаевича также... Ты молчишь, Пьеръ, а, между тѣмъ, потомъ будешь надо мною смѣяться...

   - Помилуй, папа, кадъ тебѣ не стыдно! живо заговорилъ Петръ Сергѣевичъ, схватывая руку отда и крѣпко ее пожимая,- развѣ я давалъ тебѣ когда-нибудь поводъ думать такимъ образомъ?.. Если тебя все это занимаетъ, ты совершенно правъ; не зачѣмъ тебѣ рѣшительно стѣсняться передо мною... Всѣ эти затѣи меня самого очень забавляютъ, поспѣшилъ присовокупить онъ, замѣтивъ въ моргающихъ глазахъ отца блеснувшую влагу,- я сейчасъ же докажу тебѣ это. Смотри - вотъ!..

   Съ послѣднимъ словомъ и прежде чѣмъ отецъ опомнился, Петръ Сергѣевичъ перескочилъ черезъ плетень и пропалъ въ кустахъ.

   Проведя украдкою пальцами по глазамъ, Сергѣй Львовичъ вернулся къ тарантасу и занялъ свое мѣсто съ какимъ-то смиреннымъ и пристыженнымъ видомъ.

   - Пошелъ домой! сказалъ онъ голосомъ, которому старался возвратить прежнюю бодрость.

   Дудиловск³й садъ былъ очень великъ и, вдобавокъ, приводился ровесникомъ "верзилѣ". Та часть его, которая примыкала къ дорогѣ и извѣстной аллеѣ, была особенно глуха и запущена. Но Петръ Сергѣевичъ, бѣгавш³й по этому саду съ первыхъ лѣтъ дѣтства, изучилъ до такого совершенства всѣ его изгибы и захолустья, что могъ безошибочно попастъ на какой угодно пунктъ, даже съ завязанными глазами; одной секунды было довольно ему, чтобы мысленно начертить планъ сада и выбрать точку для своей прогулки.

   "Экой добрякъ этотъ отецъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, что за чудачина! Боже мой, что за чудачина!.." думалъ онъ, шагая какъ журавль въ травѣ, которая, какъ изъ лейки, осыпала его сапоги росою.

   Онъ очень любилъ отца. Чувство это для него самого стало замѣтно усиливаться въ послѣдн³е годы; постоянно наблюдая за собою, онъ пришелъ мало-по-малу къ убѣжден³ю, что чувство это, такъ горячо жившее въ его дѣтскомъ сердцѣ, когда онъ былъ еще въ деревнѣ, снова и какъ бы само србою начало возвращаться, какъ только высвободился онъ изъ-подъ вл³ян³я гимназическаго круга товарищей; онъ помнилъ очень хорошо, какъ съ перваго же года, проведеннаго въ гимназ³и, каждая выходка отца, которая прежде приводила его въ восторгъ или которую не замѣчалъ вовсе, начала дѣйствовать на него раздражительно, и часто даже заставляла стыдиться родителя.

   У Сергѣя Львовича была, напримѣръ, слабость разсказывать всѣмъ и каждому объ успѣхахъ и способностяхъ сына; такъ какъ мальчикъ дѣйствительно отлично учился и съ каждымъ годомъ дѣлалъ значительные успѣхи, Сергѣй Львовичъ, все болѣе и болѣе подстрекаемый, не могъ утерпѣть, чтобы не говорить объ этомъ не только съ знакомыми, но даже съ посторонними; онъ заводилъ знакомство на улицахъ, въ магазинахъ и въ театрахъ нарочно иногда съ тѣмъ, чтобы сообщить мимоходомъ: что вотъ, дескать, какой сынишка у меня - постоянно полные баллы и постоянно на золотой доскѣ!.. Все это, конечно, было лишнее; но болтливость эта, доходя иногда черезъ товарищей до пятнадцатилѣтняго сына, приводила его тогда въ совершенное бѣшенство; онъ краснѣлъ, горячился, выходилъ изъ себя и, въ припадкѣ глупѣйшаго мальчишескаго самолюб³я, готовъ былъ тогда, передъ смѣявшимися товарищами, отказаться отъ такого чудака и болтуна-отца, каковъ былъ его родитель. Въ первый университетск³й годъ онъ чувствовалъ къ отцу полнѣйшее равнодуш³е. Этому, какъ онъ объяснялъ потомъ, много содѣйствовало также, что тогда онъ провелъ около двухъ лѣтъ въ разлукѣ съ отцомъ и ворбще отдаленъ былъ отъ умягчающаго, теплаго вл³ян³я семейной жизни. Дѣйствительно, оно такъ и было, потому что, когда онъ сталъ проводить каникулярное время въ деревнѣ - все пошло иначе; дурь и дребедень, навѣянная на него въ гимназ³и и засорившая ему голову, къ счастью, не успѣла еще пройти въ сердце. Умъ его, начивавш³й уже тогда работать, живо рисовалъ ему образъ пятнадцатилѣтняго дрянного и самолюбиваго мальчугана, который стыдится отцовскихъ слабостей и шутокъ, но въ то же время не стыдится выманивать у него денегъ. Умъ его скоро сумѣлъ отдѣлить наносное, случайное отъ существеннаго; онъ увидѣлъ, что, замѣчая тогда только мелочь отцовскихъ слабостей, которыми такъ мальчишески возмущался, не замѣчалъ вовсе тѣхъ добрыхъ, честныхъ и сердечныхъ свойствъ отца, которыми могъ бы справедливо гордиться. Сердце его, обогрѣтое мало-по-малу семейнымъ очагомъ, снова раскрылось и приняло,- но уже теперь сознательно,- то, что смутно, хотя живо двигало имъ въ дѣтск³е годы. Онъ замѣтно больше любилъ отца, чѣмъ мать; онъ всячески угождалъ Софьѣ Алексѣевнѣ, ухаживалъ за нею; но его невольно влекла къ отцу внутренняя симпат³я, тогда какъ къ матери чувствовалъ онъ только привязанность. Петръ Сергѣевичъ мало видѣлся съ сестрами и братишкой Коко; онъ не считалъ ихъ, однакожъ, чужими, и лучшимъ тому доказательствомъ служитъ, что онъ безпрестанно посылалъ имъ книги, въ письмахъ спрашивалъ объ ихъ успѣхахъ и, каждый разъ, какъ пр³ѣзжалъ въ деревню, очень усердно съ ними занимался.

   Даже и теперь онъ думалъ о нихъ, пробираясь въ тѣни старыхъ яблонь и стараясь выйти на дорогу къ маленькой, тинистой рѣчкѣ, которая живописно изгибалась въ нижней части сада.