Гамсун Кнут - Женщины у колодца

захотела взять в мужья столяра. О, нет! Видно, она не хочет Маттиса с длинным носом! А разве он не плакал в присутствии Оливера, вместо того, чтобы держать себя, как подобает мужчине?

   Оливеру вдруг пришло в голову, что он как раз мог бы опять предпринять теперь ту дальнюю поездку в лодке, которая была прервана тогда столь удивительным образом. Но, пожалуй, Иёрген не захочет дать ему опять свою лодку. Люди бывают иногда такие странные! Теперь, конечно, уже поздно собирать яйца, но он мог бы найти плавучие дрова. И притом же, кто может знать, что его ожидает? Быть может, счастье где-нибудь подстерегает его.

   После обеда он снова увидел на улице Петру и она опять кивнула ему. Как странно! В последние дни он всё чаще и чаще встречал её случайно на улице. Раньше ведь он не видал её целыми неделями и даже месяцами. Впрочем, он и не старался её встретить. И теперь это было простой случайностью, которую он не искал. Но его положение изменилось: он спас судно и его имя попало в газеты. Он был одет в новый костюм и потому ответил ей на поклон, сняв свою соломенную шляпу. Но он вовсе не старался попадаться ей на глаза, этой девушке, и не выставлял себя напоказ. Нет, теперь он помышлял только о своей дальней поездке!

   Снова начались между ним и матерью раздоры и однажды произошла даже серьёзная ссора. Мать спросила его:

   - Ну, не должна ли я опять ходить просить подаяния?

   - А мне что за дело?

   - Слышал бы это твой отец, когда был жив! - сказала она, чуть не плача.

   - Почему?

   - Да. Он был не такой человек, чтобы сидеть, ничего не делая, в комнате. Он рано вставал и работал до поздней ночи. Притом же он был обходительным человеком.

   Оливер насмешливо расхохотался. Его отец - обходительный человек? О, да! Это как раз по-женски! Когда человек умрёт и его похоронят, то женщины начинают горевать о том, кого потеряли. Оливер с детства помнил драки, происходившие между его отцом и матерью. Ого, это вовсе не были пустяки!

   - Да! - продолжала мать. - Ты вон тут сидишь и свистишь себе под нос и ни о чём не думаешь! Я бы хотела знать, как ты представляешь себе, что будет дальше?

   - За себя я не боюсь, - возразил он. - Боже сохрани! Я опять уеду дальше, в море. Кроме того, я подумываю о том, чтобы похлопотать о месте на маяке.

   На этот раз у него не было с собой большой корзины с провизией. Но Иёрген всё же дал ему свою лодку. Он взял с собой всё нужное для рыбной ловли и кастрюлю, имея в виду ловить рыбу для собственного потребления. В течение трёх дней, которые он провёл в море, отсутствовала и его мать. Она просто ушла из дома, и когда Оливер вернулся, то нашёл дом пустым.

   На этот раз счастье не особенно благоприятствовало ему. Он даже для себя не мог наловить рыбы в достаточном количестве. Дома он поставил на очаг только горшок с картофелем.

   Но всё-таки он не совсем с пустыми руками вернулся домой. Он привёз с собой изрядный груз плавучих дров и, кроме того, тайком, спрятанное под мышкой, порядочное количество гагачьего пуха. А какие это были хорошие, беззаботные дни, которые он провёл там, на островах!

   Наевшись картофеля, он почувствовал полное удовлетворение и пошёл назад к лодке. Он продал большую часть своего дровяного груза людям, не хотевшим торговаться с калекой, и в кармане у него опять завелись деньги.

   Дни проходили. И вот, однажды вечером, явилась Петра, Оливер сначала даже не поверил своим глазам. Петра была одета в новую серую мантилью. И притом не могла же Петра придти к нему, к своему прежнему жениху, которого она бросила?

   - Эй, что за визит? - воскликнул он с некоторым смущением.

   - Я хотела посмотреть разок, как вы тут живёте. Где же твоя мать? - сказала она.

   - Ты спрашиваешь меня, а я спрошу тебя! - отвечал он.

   - Вот как! Кто же для тебя готовит?

   - Кому же готовить? - уклончиво ответил он, вероятно подумав: "Что ей за дело?".

   Она сидит тут, перед ним, в красивой мантилье, но он не намерен ухаживать за ней. О, нет!

   - Что произошло у тебя с Маттисом? - спросил он, чтобы отделаться от неё.

   - С Маттисом? Что это значит?

   - Он ведь плакал из-за тебя, - сказал Оливер с насмешливой улыбкой.

   - Из-за меня? Ты шутишь! Из-за меня никто не плачет.

   Ну вот, теперь он как следует смутил её. Теперь она покажет себя в настоящем виде! И он ещё враждебнее взглянул на её новую мантилью.

   - Отчего ты такой? - спросила она, вставая.

   - Да, да. В сущности меня это не касается, - прибавил он, чтобы показать ей, как мало он интересуется её делами.

   - Я читала то, что было о тебе написано в газете, - снова заговорила она.

   Он должен был бы чувствовать себя польщённым, что она читала о нём, а между тем... нет! Что же такое случилось с Оливером? Он совершенно изменился, совсем стал другим, точно это был не тот же самый человек! Она совсем не понимала его теперь и пробовала разными путями подействовать на него. Наконец она спросила его, не может ли он дать ей газету? Она бы хотела прочесть ещё раз эту статью, где говорится о нём.

   Оказалось, что газету он носил при себе в бумажном мешочке. Он вытащил её из кармана и подал ей.

   - Ты можешь взять её с собой, - сказал он. - Но только я хочу получить её обратно.

   Дня через два, под вечер, Петра снова пришла к Оливеру. Это было воскресенье, и потому она была одета ещё наряднее. Быть может, он ждал её и потому сделал некоторые приготовления к её возможному визиту: вымел пол в комнате, вытер очаг и отнёс немытые чашки и горшки наверх, в пристройку. Случай пришёл к нему на помощь. В кармане своего старого жилета он нашёл несколько мелких итальянских монет и бросил их на стол. Пусть там лежат. Можно похвастать ими. Сам он уселся за стол, чтобы подремать. Когда Петра вошла, он выпрямился и потянулся с равнодушным видом.

   - Я принесла тебе назад газету, - сказала она. Она выучила наизусть эту статейку и процитировала её. Да, пусть он слышит, что о нём говорится в газете, как восхваляется его поступок! Он мог бы объехать весь мир!

   - Я уже объездил его, - отвечал он, чувствуя прилив гордости.

   - О, да, в этом нет у тебя недостатка! Кто же вымел у тебя пол?

   Что за дело было ей до этого? Не пришла ли она для того, чтобы дать ему почувствовать своё превосходство?

   - Девушки, - отвечал он, насторожившись.

   - Какие девушки?

   - Зачем ты спрашиваешь? - сказал он наставительным тоном.

   - Я бы тоже могла это сделать, - отвечала она. Она плохо выглядела, Петра! Вид у неё был не свежий, не здоровый, далеко не блестящий, о нет!

   - Если ты ничего не имеешь против, то я сварю для тебя кофе, - смиренно прибавила она. - Я, на всякий случай, захватила его с собой.

   На этот раз её предложение не вызвало неудовольствия у него, но...

   - Нет. Зачем тебе трудиться, - сказал он.

   - Бог мой! Точно я не могу сделать этого? - возразила она и тотчас же принялась за дело.

   Ему бросилось в глаза, что она опиралась на стул, точно чувствуя слабость, и несколько раз отворачивалась и отплёвывалась.

   - Отчего ты не снимаешь мантильи? - спросил он. - Разве ты не можешь снять её?

   - Это ведь тоненькая, весенняя мантилья... Что это за удивительные монеты у тебя? Какие это деньги?

   - Это иностранные деньги.

   - Ты всюду побывал, - заметила она.

   - Они из Италии. Там у них все такие деньги, сольдо. Хотела бы ты их иметь?

   - Нет, нет! Ты не должен себя грабить.

   Он собрал в кучку все монетки и бросил их ей в карман мантильи.

   Затем они заговорили о его матери. Она, должно быть, скоро вернётся. Говорили о его последней поездке на острова, это было слишком уже смело уплывать на лодке так далеко!

   Он принёс сверху, из пристройки, чашки. Она налила ему кофе. Она сама только недавно пила кофе, заметила она, смеясь, и больше пить не может. Она присела на стул. На лбу у неё выступили светлые капли пота.

   Оливер, наоборот, мало-помалу пришёл в хорошее настроение. Он даже стал немного поддразнивать её насчёт столяра, но делал это без всякого озлобления, не выказывая ни малейшего неудовольствия ни против Маттиса, ни против неё.

   - Да, да! Что-то ведь было между тобой и Маттисом, - говорил Оливер.

   - Ты болтаешь вздор! Что могло быть между мной и ним?

   - Разве ты не хотела выйти за него замуж?

   - За Маттиса?

   Петра всплеснула руками. Она отрицала какие бы то ни было тайные сношения с Маттисом и ровно ничего общего не имеет с ним. Да, она даже посмеивалась над его длинным носом!

   - Это удивительно! - сказал Оливер, которому было всё-таки приятно слушать все её уверения. - А ведь я так понимал это!

   Петра опустила взор на свою мантилью и прошептала:

   - Существует только один человек, которого я когда-либо любила в своей жизни...

   Оливер задумался и потом вдруг спросил:

   - Ты всё ещё служишь у Ионсена? Каков теперь Шельдруп?

   - Шельдруп? Причём тут он?

   - Я просто так спросил. Он вёл себя как молодой прохвост, когда я пришёл с повреждённым судном. И всё, всё надо было ему заносить в протокол!

   - Вот что! - проговорила Петра. Она опять наполнила его кофейную чашку и, усевшись на стул, сказала:

   - Слушай Оливер. Как ты думаешь, если бы...

   - Если бы что?

   Она замолчала.

   - Нет, я всё-таки не знаю! - вдруг заговорила она и побряцала в кармане итальянскими монетками. - Как ты думаешь, не могло ли бы опять всё вернуться и мы были бы с тобой, как прежде?

   Однако её слова не произвели на него, по-видимому, никакого особенного впечатления. Он ожидал этого и у него были на этот счёт свои соображения.

   - Как это пришло тебе в голову? - спросил он.

   - Я всё время думала об этом, - отвечала она.

   - Я не гожусь больше ни для кого, - заметил он.

   - Не говори этого. Ты мог бы получить какое-нибудь занятие у консула.

   - У консула? - насмешливо сказал он. - О, нет! Но я уже думал о том, чтобы похлопотать о каком-нибудь месте на маяке.

   - Да, и это тоже годится. Что-нибудь да найдётся для тебя!

   Снова молчание.

   - Об этом нечего и думать, - опять заговорил он. - Калека-муж и пустой дом! Конечно, я бы, пожалуй, мог получить двери, чтобы навесить их, но...

   Она полагала, что тут нет ничего невозможного, но не стала больше приставать к нему. Но она намекнула всё-таки, что у неё дома есть две двери. Затем она показала ему, что всё ещё носит его кольцо, как было раньше. Да, это было неопровержимо. Оливер с изумлением взглянул на неё, когда она заговорила о кольце. Он чувствовал себя несколько смущённым, и если б ему надо было что-нибудь сказать, то наверное у него вырвалось бы только проклятие.

   - Ха-ха-ха! Но там ведь стоит другое имя? - засмеялся он.

   - Другое имя? Нет, я велела выцарапать его. Хочешь взглянуть?

   Петра во многих отношениях была дьявольски хитра и рассудительна. Но это было уже чересчур!

   - Разве ты не должна была вернуть ему кольцо? - спросил Оливер.

   - Кольцо? Этого бы не доставало!

   Оливер громко расхохотался, чтобы избавить и себя, и её от замешательства.

   - Отдать назад кольцо? - сказала Петра. - На, посмотри какое оно тяжёлое! Ведь это же чистое золото!

   Оливер обиженно возразил:

   - Как ты странно говоришь? Разве я стал бы покупать для тебя за границей медное кольцо? Это червонное золото.

   - Да, я знаю. Кольцо это больше никогда не покинет моей руки!

   Однако так легко не могло всё это разрешиться. Она полагала, что они опять обручены, но об этом ещё надо хорошенько поразмыслить, хорошенько всё обдумать. Столяр, конечно, не умрёт от этого. Он ведь сам отошёл от неё. Притом же человек, так дурно обошедшийся с калекой, заслуживал, чтоб над ним посмеялись. Но всё же тут надо было о многом подумать.

   - Что это я сижу и не вижу, что чашка у тебя пустая! - воскликнула Петра и вскочила со стула, чтобы заглянуть в котелок.

   И Оливер предоставил ей угощать себя. Кофе был хороший, крепкий. Вообще присутствие Петры внесло с собой какой-то уют, и Оливеру было необыкновенно приятно, что она облокачивалась на его плечо, наливая ему кофе.

   - Там, откуда взят этот кофе, осталось ещё много, - сказала она и присела к нему на колени. - Ты ведь можешь меня держать?

   - Могу ли? - воскликнул он с гордостью. - Совершенно так же, как и прежде!

   - Ну, вот видишь ли! Так почему же этому не быть?

   Она прижималась к нему со своей мантильей и всем своим телом, поцеловала его и настойчиво напоминала ему о прежнем.

   - Ну, как же ты думаешь, Оливер? Хочешь ты взять меня?

   Этого было более чем достаточно. Но всё равно, хорошенько взвесив все обстоятельства, пожалуй, можно было придти к заключению, что это вовсе не так уже глупо. Ведь как ей хочется этого, как хочется!

   - Гм, - проговорил он наконец. - Вот, когда я здесь сижу и размышляю обо всём, то начинаю верить... - Он остановился и на минуту воцарилось глубокое молчание. - Да, я полагаю, что это, пожалуй, возможно, - договорил он.

   - Да? - прошептала она.

   - Раз ты этого хочешь?

   - Да, - шепнула она...

  

   И снова потекли дни за днями, но ни в каком случае для Оливера не стало хуже, чем было раньше. Когда Петра переселилась к нему, то принесла с собой в дом разные вещи. Оливер гораздо прилежнее ловил теперь рыбу, хотя страсть к приключениям всё же не вполне оставила его. Он мог в хорошую погоду выехать далеко в море на своей плохонькой лодке, пробыть в отсутствии целые сутки, и потом вернуться. В этом отношении он был удивительный чудак.

   Нет, во всяком случае, хуже не было, чем прежде! Если не грозила настоящая нужда, то Оливер был доволен. А когда мать снова вернулась из своих странствований, то пришла не с пустыми руками, у неё был за спиной мешок и в нём находились и съестные припасы, и одежда. В прежнее время такой мешок непременно послужил бы поводом к ссоре, но теперь их было трое в доме и они всё поделили между собой поровну. Может быть, они сделали это только из чувства стыда, если уж не из каких-либо других побуждений? Оливер, как жених, был безупречен.

   Однажды к ним пришла старуха. Оливер знал её и думал, что она снова хочет предложить ему лотерейный билет, но оказалось, наоборот, что он выиграл в лотерею, и старуха принесла ему скатерть.

   - Вот видишь, - сказал, смеясь, Оливер, - Господь не забывает меня!

   Теперь у них стол был покрыт скатертью, а Петра действительно достала двери для комнаты и каморки в мезонине.

   В прежние годы, когда Оливер возвращался из плавания, он привозил своей невесте разные подарки. Все эти вещицы украшали теперь её комод. Там была и глиняная собачка, и зеркало, а также белый ангелок, и украшенный деревянной резьбой кофейный подносик.

   После венчания Оливер позволил себе лениться в течение пары дней и не выезжал на рыбную ловлю. Ему очень нравились остатки праздничного обеда, но вслед затем мать, по старой привычке, опять стала приставать к нему, чтобы он поехал на рыбную ловлю.

   Оливер отвечал ей, что он и без её напоминаний сделал бы это, потому что он знает свой долг. В самом деле, его жизнь сложилась теперь лучше, чем он это думал раньше. Оливер больше не жаловался. Он был женат, и всё, относящееся к его семейной жизни было уже заранее установлено. Больше никаких сомнений у него не оставалось. Хорошо, что он не отдал тогда взаймы верхнюю пристройку, мезонин! Теперь он ему самому понадобился.

   Но вот в один прекрасный день Маттис прислал к Оливеру маленького мальчика, который передал ему, что столяр желает поговорить с ним.

   - Нам не о чем говорить с ним! - сказал Оливер. - Что он хочет от меня? Передай Маттису, что ему не зачем беспокоиться и приходить сюда. Скажи ему это!

   Они могли видеть столяра из своего окна. Он ходил взад и вперёд, и выступал с таким заносчивым видом, как будто уже не впервые имел дело с "Наполеоном", как он называл Оливера прежде.

   - Он достаточно безумен и может напасть на калеку, - сказал Оливер, увидев его в окно. - Пусть говорят с ним те, кому надо с ним посчитаться, - прибавил он, вернувшись в комнату.

   Петра пригладила волосы, принарядилась и с кокетливым видом вышла на улицу. Оставшиеся в комнате и смотревшие в окно заметили, что столяр вздрогнул. Куда девалась вся его заносчивость? Он говорил с Петрой и она ему отвечала, но видно было, что они не могли никак согласиться друг с другом. Если они говорят о дверях, то пожалуйста! Но нет, они говорят о кольце. Оливер сидел в глубине комнаты. Он только высунул нос, чтоб поглядеть на выступление Петры. Вот столяр опять заволновался. Он собрался с мужеством и взглянул прямо в лицо Петры. Он опять забегал, говоря что-то, и форменно стал кружиться около неё. А Петра? Хотя у неё на лице прыщи и она не очень красиво выглядит, но она всё-таки умеет действовать на него своим тихим печальным голосом, несмотря на его сильное возбуждение. Вот она стоит перед ним и так мило, так обольстительно улыбается. В конце концов, Маттис мрачно уставил глаза в землю и когда Петра подала ему руку, то он взял её, не поднимая глаз. Он удержал с минуту её в своей руке и потом отпустил. Пётра ушла. Потом ушёл и Маттис...

   Оливер продолжал сидеть на своём месте. Ему было жалко Маттиса.

   После этого никаких неприятностей больше не возникало. Разве никаких? Ой ли?

   Дни шли своим чередом и многое произошло за это время. Дурная погода целыми днями мешала Оливеру отправляться в море. Петра была привязана к дому. У неё был ребёнок, мальчик. Старуха мать отказалась от забот о доме и больше не уходила странствовать, чтобы потом вернуться с полным мешком.

   Но это было ничего. Оливер не терпел никакой нужды. Он благоденствовал - он и кот. О, этот старый кот уже ни на что больше не годился. Он мог только целыми днями лежать в комнате, да наедаться рыбой. От изобилия пищи брюхо у него стало толстым, и, в конце концов, обе женщины подумали даже, что это был не кот, а кошка.

   Оливер тоже сидел дома и был доволен. Он качал ребёнка и наблюдал за тем, что делалось на улице. Руки у него стали нежнее и белее и он сам стал красивее. Однако его всё же раздражало то, что он не видел никакой возможности раздобыть себе меховую шапку на зиму. Ведь не мог же он, в самом деле, выезжать в море, зимой, в соломенной шляпе?

   - Не можешь ли ты добыть себе морскую фуражку? - спросила его мать.

   Когда-то такой красивый голубой галстук теперь потерял свой глянец. Если его нельзя выкрасить, то Петра может его перевернуть на другую сторону. Но оказалось, что и левая сторона также выцвела. Настроение духа Оливера несколько испортилось после этого, и он сказал Петре:

   - Ты ведь говорила мне тогда, что я мог бы получить какой-нибудь заработок у Ионсена. Как же обстоит дело?

   Бедная Петра! Ну да, она конечно поговорит с консулом.

   - Почему ты всегда называешь его консулом? - заметил ей Оливер.

   - Мы всегда называли его консулом, когда я была там, у них, в доме.

   - Но ведь теперь много есть и других консулов, - сказал Оливер. - Гейльберг стал консулом, Грюце-Ольсен тоже консул.

   Это верно. В городе постепенно много развелось консулов, вице-консулов и консульских агентов - так много, что они грызлись из-за каждой кости! Они просто кишели там и не всегда дело обходилось без раздоров и неприятностей всякого рода и тайных интриг. Один купец не хотел допустить другого процветать у него за спиной. Ионсену пришлось пережить то, что рядом с ним появилось много других, занимающих такое же положение, как он. А чего только не пережила за это время его жена! Бог свидетель!

   Петра пришла к Ионсену вероятно в особенно неблагоприятный момент. У него не было никакой работы для её мужа. Но, пожалуй, если б она лучше выглядела, была бы привлекательнее, то получила бы другой ответ? Бедная Петра! Лицо у неё побледнело, щеки ввалились, и консул наотрез отказал ей. Тут уж ничего не поделаешь! Она должна попытаться у других, новоиспечённых консулов. Одному Богу известно, почему они сделались консулами! Не может ли её муж устроиться у Ольсена? Разумеется, это очень хорошо, что она сперва пришла к Ионсену. Он постарается потом сделать что-нибудь для Оливера, но сейчас он ничего не может. Однако она не должна унывать и иметь такой удручённый вид. Кроме неё есть ещё много других, которым тоже приходится трудно в последнее время. Пароход "Фиа" ведь тоже не имел большого успеха, и дела были не особенно хороши. А отчего Оливер не ездит на рыбную ловлю?

   Консул смотрел на Петру своими добрыми, карими глазами, обсуждая с ней её положение и выказывая ей участие, но она всё же ушла от него ни с чем.

   Что же теперь делать? Ничего другого не оставалось, как опять приниматься за рыбную ловлю. Оливер подтянулся и стал мужественно выезжать в море на своей лодке каждый день. Рано или поздно он покажет им себя! И ни разу он не принёс Ионсену рыбы, а нарочно проходил мимо. Когда позднее ловля стала успешнее и рыбы у него было больше, чем он мог унести с собой, то он установил на валу набережной пустые ящики и устроил там настоящий рыбный рынок. Он стоял там, как крупный торговец.

   Жители сначала не хотели идти так далеко за рыбой, но так как недостаток рыбы в городе давал себя чувствовать всё сильнее, то им пришлось покориться и идти на новый рынок.

   У Оливера стали совсем тусклые глаза и на вид он казался больным, точно опухшим, и умственные способности его ослабли. Но это было не всегда, о нет! Когда надо было прибегнуть к какой-нибудь уловке, проделать какую-нибудь штуку, то он оказывался очень хитёр. Он стоял у своих рыб, но не зазывал покупателей. Он только навинчивал цену и продавал рыбу чрезвычайно дорого. "Вы хотите рыбы? Нет? Так не надо!" - говорил он покупателям. Но он прекрасно знал, что всегда продаст рыбу на суда, регулярно приходящие в гавань. Притом же порядочные люди никогда не торговались с калекой!

   Оливер прожил со своей семьёй всю осень лучше, чем когда-либо в другое время. Мать и жена берегли своего кормильца, заботились о нём и он получал всегда лучшие куски. Вечером ему давали сироп и кашу, а в воскресенье он получал на завтрак вафли. Его положение изменилось к лучшему. Он заплатил лавочникам часть своих старых долгов и даже выкрасил обе двери в пристройке. Кроме того, в глазах своих профессиональных товарищей, рыбаков Иёргена и Мартина, он пользовался теперь большим уважением. Они ведь все эти годы таскали свою рыбу в город, и разносили по домам, пока не явился Оливер, и не научил их стоять за столиком на валу и возвышать цену на рыбу. Они благодарили его, что он надоумил их.

   - Да, да, - отвечал он, - я ведь недаром попутешествовал по свету, побывал во многих местах!

   Уважение, которое теперь выказывали ему близкие и многие другие люди, хорошо действовало на Оливера. Когда он возвращался домой после дневной работы и проходил мимо окна своей комнаты, то замечал, что там сейчас же начиналось оживление и он мог слышать, как Петра говорила ребёнку: "Вон идёт отец!". Удивительно было, что эти слова действовали на ребёнка успокоительным образом, и Оливер уверял даже, что ребёнок в своей колыбельке понимает их. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Слова эти повторялись каждый день в определённое время и за ними всегда следовал скрип дверей, врывалась холодная струя воздуха и входил мужчина, который кивал головой на колыбель. Через несколько времени впрочем, когда мальчик уже один играл в своей колыбели, нельзя было больше сомневаться, что он замечает то, что делается в комнате, около него. Эдакий маленький плутишка! Стоило только матери начать расстёгивать корсаж, как он уже принимался чмокать, а когда мать говорила: "Вон идёт отец!", то он сейчас же обращал свои карие глазки на дверь.

   Между Оливером и ребёнком существовала тесная дружба. Когда мальчик протягивал ручонки и тянулся к нему, то калека бывал очень растроган. Это маленькое создание, такое крошечное, такое ничтожное! Видали ли это когда-нибудь? А какой плутишка, какой хитрый парнишка, чёрт возьми! Плохо было, когда отец уходил и ребёнок начинал плакать и опять тянуться к нему. Этого отёц не мог вынести. Он и сам готов был заплакать вместе с ним, и кричал Петре: "Дай ему грудь, говорю тебе!". И после этого он убегал из дому на своей деревянной ноге.

   О, да, он часто спорил дома с женой и матерью насчёт того, что понимает ребёнок и что ему непонятно! Вообще он много возился с ребёнком, показывал ему буквы и картинки. Тут они оба были детьми, такими глупыми, и забавными!

   - Я думаю, что ты сошёл с ума! - кричали ему жена и мать. - Ты даёшь ребёнку в руки кофейный котелок!

   - А что ж? Ведь ему не по чему стучать, - отвечал он беспечно.

   Он брал разные безделушки с комода и давал ребёнку играть ими. А когда ребёнок бросил на пол зеркальце, то Оливер взял вину на себя и сказал, что он сам нечаянно уронил его.

   Какие это были хорошие дни! Петра опять похорошела и ей хотелось уходить куда-нибудь из дому по воскресеньям. Оливер ничего не имел против её ухода. Да, пусть она идёт! Бабушка тоже может идти. Вообще, он не понимает, как это здоровые, спокойные люди могут сидеть дома!

   Сам он конечно не выходил из комнаты, и когда ребёнок спал, то и он дремал у стола. Мечтал ли он о чём-нибудь? Возникали ли в его отяжелевшем мозгу какие-либо воспоминания о прежних временах? Он, разумеется, имел все основания размышлять о своей печальной участи, но, пожалуй, это обстоятельство и сделало его таким тупоумным теперь.

   В сумерки вернулась Петра. Пора было ей вернуться, наконец, потому что ребёнок кричал, как ужаленный. Дело было в следующем. Оливер хотел учить его читать и как раз, среди ученья, ребёнок поднял крик. Отец стал его качать и всячески успокаивал. "Ну, ну!" - говорил он ему. - "Ты не должен терять мужества. Не будь я Оливер Андерсен, если ты не научишься читать!" Однако ребёнок продолжал кричать, потому что ему хотелось получить молока. Никакой другой причины для крика не было.

   Если бы только Петра вернулась домой в другом настроении! Если бы она раскаивалась в том, что задержалась так долго вне дома! Но об этом не было и речи. Правда, для Петры это было слишком резким переходом непосредственно от оживлённой улицы, к комнате, где её встретил крик ребёнка. Она была так молода, и уже так связана, так подавлена жизненными обстоятельствами!

   - Ах, да замолчи же! Ведь я же пришла! - сказала она ребёнку. Но раздевание отняло у неё время. Она не торопилась снимать свой праздничный наряд, и стоя перед зеркалом, осматривала себя со всех сторон. Это было довольно противно видеть, и в самом деле Оливер выказал большое терпение, не пустив в дело свой костыль!

   Наконец и он вышел из себя.

   - Отчего ты не берёшь ребёнка на руки? - с бешенством закричал он.

   - Как не беру? Я сейчас возьму его.

   - Да... после того, как он весь посинел от крика!

   - Пусть кричит! Это не угрожает его жизни.

   О, несомненно, Оливер должен был бы пустить в ход свой костыль! Не угрожает жизни? Скажите, пожалуйста! Но ребёнок голоден, поэтому он сейчас же замолчал, как только получил то, что требовал.

   - Следовало бы тебе понять это, - сказал Оливер, и тотчас же почувствовал своё превосходство над ней.

   О, да, она всё отлично понимала, всё! Петра была недовольна. Откинув голову назад, она тихонько роптала на свою судьбу. Бедная Петра! Она ведь была связана теперь! Не понимала она, что ли, своего теперешнего положения? Она была несвободна, была замужем и поэтому никаких надежд у неё не могло быть. Она должна была превратиться только в дойную корову, ничего больше. О, какой крест она взвалила себе на плечи! Но она не в силах была его нести, как другие женщины из народа. Некоторые девушки ведь не несут его, о нет, чёрт возьми! Как ей доверяли в консульском доме! Два раза ей повышали там жалованье, а Шельдруп был даже влюблён в неё, и теперь ещё влюблён! А вот она должна сидеть тут! Так возмущалась Петра своей судьбой.

   - Ты, как будто, совсем не думаешь о ребёнке! - выговаривал ей Оливер тоном судьи.

   - О, я думаю о нём днём и ночью! - отвечала она. - Не должна ли я привязать его себе на спину, когда выхожу из дома?

   Она издевалась над ним. Оливер внимательнее посмотрел на неё, и когда её дыхание коснулось его носа, то он понял, в чём дело. Она была в разных местах и очевидно выпила. Ого, это было великолепно! Вот откуда она почерпнула свою смелость и свою говорливость!

   - Где ты была? - спросил он.

   - О, вовсе не во многих домах! - отвечала она.

   - Во всяком случае, ты где-то была, где тебя угощали вином.

   - Ты это заметил? Да, я была у консула. У них были гости, и я немного помогла в хозяйстве. Госпожа Ионсен угостила меня.

   Петра не была склонна к пьянству и этого объяснения было достаточно. Но говорила ли она правду? Она не стеснялась солгать в случае нужды, дать фальшивое показание.

   А так как она была не очень изобретательна в этом отношении, то, солгав, становилась особенно любезной, ласковой и развязной. Этим она многого достигала. Оливер мог верить или не верить тому, что она была у консула, это было не важно! Она всё же сидит тут, перед ним, и кормит ребёнка. Немного глупая, но молодая и красивая, пожалуй, немного ветреная, легкомысленная - что за беда? Выдающегося в ней не было ничего. Она была самой обыкновенной, ничтожной бабёнкой, но у неё были и хорошие стороны. Её тело было такое тёплое и столько в ней было проклятой женственности! Всё-таки она вернулась и осталась в доме. Она принадлежала своему мужу, кормила ребёнка своим молоком, и Оливер смотрел с удовольствием на её вздутую грудь.

   Но теперь Петра выпила очевидно больше, чем следует. Быть может, она была голодна, когда ей дали вина. При таком условии она, конечно, не могла перенести больше одного стакана. Она становилась дерзкой, неласковой и равнодушной. Ну, посмотрите, как она укачивает ребёнка, швыряет его во все стороны!

   Этого Оливер не выносил, и она это отлично знала. Они поссорились, но Петра не полезла за словом в карман. Её даже не остановило и то, что в комнату вошла бабушка и слушала их. "Что ж это? - подумала старуха. - Серьёзная это ссора у них или нет?" Она слышала, как Петра говорила мужу:

   - А что ты-то можешь делать? Чем ты можешь похвастаться?

   - Я?

   - Да, ты! И как тебе не стыдно?

   - Я такой, как ты меня видишь, - отвечал он. - Никакой перемены во мне нет.

   Она засмеялась и возразила:

   - Если б это было так, по крайней мере!

   Бабушка ничего не понимала, но её всё-таки удивляло, что Оливер не вышел из себя. Петра так странно говорила. Что бы это значило? Оливер даже смолчал на её слова.

   - Что случилось? - спросила старуха. Но никто ей не ответил.

   И вдруг Оливер заговорил тоном, не предвещающим ничего хорошего:

   - Зачем же ты пришла сюда и захотела иметь меня? Этого я не могу понять!

   - Ты всё же должен был бы понять это! - сказала она.

   - Понять? - спросил он с удивлением. Она не отвечала.

   Бабушка прошла через комнату в каморку и начала снимать свой воскресный наряд. Но она продолжала прислушиваться. Что такое Петра знает про своего мужа, чего не знает никто другой? Что это за тайна? Не сидел ли он в тюрьме, или это ещё грозит ему? Тут бабушка вспомнила, что Петра уже давно язвительно разговаривает с мужем и насмехается над ним, частью шутя, частью презрительно. Она часто смеялась и говорила ему неприличные вещи, например, что он никуда не годится, как и домашний кот у них, который только жрёт рыбу.

   Но в комнате опять замолчали. Ребёнок спал и спорящие, по-видимому, успокоились.

   - Что же нового в городе? - спросил Оливер, чтобы высказать ей дружелюбие.

   Петра не отвечала и потому мать заговорила вместо неё.

   - Что касается меня, то я ничего нового не слышала, - сказала она. - Впрочем, нет. В городе будет открыта высшая школа.

   - Как? Здесь откроется высшая школа?

   - Да. Так, по крайней мере, говорят. Хотят построить для этой цели большой каменный дом.

   Оливер непременно хотел втянуть в разговор свою жену и потому спросил её:

   - Кто же был там, в гостях?

   - Где?

   Ага, она уже забыла! Очевидно это был обман! И Оливер решил завтра же проверить это.

   - Ах, ты говоришь про консула? - спохватилась Петра. - Ну, там были все знатные люди.

   - Со своими жёнами?

   - Нет... Впрочем, я не знаю, - ответила она.

   - Значит ты не прислуживала за столом?

   - Что это ты меня всё расспрашиваешь? - прервала она его, смеясь. - Может быть, ты мне не веришь?

   Она смеялась, но смех её был ненатуральный, и она была неспокойна. Они оба точно балансировали на кончике ножа. Вдруг она выпрямилась и, проведя по волосам с какой-то решительностью, проговорила, словно шутя:

   - Знаешь ли что? Тебе было нужно жениться на своей больничной сиделке, в Италии. Тогда ты стал бы мужчиной!

   И Оливер ответил, полушутливо, полусерьёзно:

   - Конечно. И я с раскаянием вспоминаю о ней.

  

   Зима миновала.

   Дни проходили один за другим, но так как у Оливера не было никакой выдержки и его прилежание было искусственным, то ему надоела рыбная ловля и он опять занялся ребёнком.

   Мало-помалу ребёнок очутился у него на первом плане. Когда Оливер возвращался домой с рыбного рынка, то сейчас же направлялся к ребёнку, осматривал его, прислушивался, хорошо ли он дышит. Он задавал ему обидные для матери вопросы: "Ты, верно, голоден, Франк? Они забыли дать тебе поесть?". Вначале женщины смеялись над этим, думая, что он шутит. Но Оливер заявил, что он серьёзно боится за ребёнка. С течением времени ребёнок стал служить для Оливера предлогом, когда ему не хотелось выезжать на рыбную ловлю. Ребёнок ведь так отчаянно кричит, когда он уходит из дома!

   Своё место на рыбном рынке он передал Иёргену. Он даже просил Иёргена занять его.

   - Это самое лучшее местечко, и ты должен получить его. Ты ведь знаешь, Иёрген, мы с тобой неразлучны! Ты и я!

   А сам он, разве не хочет больше ловить рыбу?

   - Только не на продажу, - заявил Оливер. Он будет ловить лишь для собственного употребления. Иёрген может занимать его место всю зиму, а весной Оливер, пожалуй, опять займёт его. Кроме того, он объяснил Иёргену, что не может решиться оставить своего маленького Франка одного. Пусть будет, что будет, но ребёнок постоянно тянется к нему! Это очень странно. Может быть, Иёрген объяснит ему, почему ребёнок предпочитает отца своего своей матери и всем другим?

   Вероятно, это у него врождённая привязанность к отцу.

   Да, Оливер и сам так думает. Ведь собственно отец является творцом ребёнка. Мать - только почва, на которой ребёнок вырастает, как вырастает посаженное в землю растение. Разве это не ясно для всех? Трава растёт, корабли плавают по воде, небо усеяно звёздами - всё это понятно само собой. Но ведь тут дело совсем иное. И никто, ни один человек во всём мире не может объяснить, почему Франк, такой ещё крошка - он ведь меньше аршина длиной! - всё-таки обладает уже рассудком. Иёрген, не отличавшийся разговорчивостью, повторил лишь свою обычную поговорку: в природе много скрыто тайн!

   Но в городе иначе судили об Оливере. Там находили, что его семья должна была бы посадить его на хлеб и на воду за его леность. Разве это дело оставаться дома из-за маленького ребёнка вместо того, чтобы выезжать в море?

   Однако если многое было скрыто в природе, то и у Оливера была своя тайна. Конечно он был ленив, но разве у него не было оснований для этого?

   Однажды утром он заметил, что у Петры лоб покрылся крупными каплями пота, в то время как она варила кофе.

   - Ты нездорова? - спросил он её.

   - Да, - отвечала она,

   Он не сказал больше ничего, съел свой завтрак и отправился удить рыбу. Он вернулся только к вечеру. Петра сделалась совсем нестерпимой. У неё был такой вид, как будто дна страдает зубной болью. Оливер заметил, с какой осторожностью она жует. Она не хочет пить кофе, не может видеть его и даже ощущать его запах. Она уходит и плюёт по углам...

   - Тебе всё ещё нехорошо? - опять спрашивает он.

   - Ну да. Ведь ты же слышал это! - отвечает она с раздражением.

   Он посмотрел на неё каким-то двусмысленным образом. Совершенно открыто, не скрываясь, он медленно обвел её взором всю, с ног до головы, нарочно так, чтобы она это заметила. Петра потупила глаза и вздохнула.

   О, Петра обладает большой сообразительностью, она всё поняла!

   - Не хочешь ли ещё кофе? - спросила она и налила ему чашку.

   Он не ответил, вздыхая и как будто погружённый в размышления, точно не видел и не слышал ничего. Тронул ли он и её своим вздохом? Во всяком случае, она как-то притихла, стараясь не шуметь, убирая в комнате.

   - Пей же кофе, пока не остыл, - сказала она. И вот Оливер, словно очнувшись, пришёл в себя и встал. Где были его мысли? Быть может в стране, где растут апельсины, или... в преисподней?

   Всё сошло бы хорошо, без шума, но случай опять всё испортил.

   - Да, да, Франк, теперь я ухожу, - обратился Оливер к спящему ребёнку. - Вечером я приду к тебе.

   Он стал что-то искать, сначала в карманах, потом на полке, открыл ящик комода и заглянул в него. Но нигде он не находил того, что искал. Наконец, он нашёл это в колыбели ребёнка. Это был рыбный нож - страшная вещь, оружие, которое он всегда брал с собой на рынок. Он дал поиграть им ребёнку накануне вечером и потом забыл. О, это было невероятно! Петра всплеснула руками и разразилась громким смехом. Впечатление, произведённое на неё вздохом Оливера, испарилось, и он, точно побитый, крадучись вышел из комнаты и отправился на работу.

   Чем вызвана была эта выходка? Разве это не была простая игра с ним? Разве замужняя женщина не может быть нездоровой, не может почувствовать отвращение к кофе?

   Но Оливеру всё это казалось тяжело и невыносимо. Однако он не стал рассудительнее от этого. Он только смирился перед неизбежностью. Он не взваливал на других вину за собственную леность, не жаловался другим на судьбу, но всё-таки выдвигал ребёнка на первый план и таким образом находил оправдание для своей лени.

   Зима прошла.

   Дни тоже проходили, в праздности, в домашних ссорах, в темноте. Семья Оливера и он сам питались плохо и ходили в лохмотьях. Но наступила весна, и он опять приободрился.

   До самой осени он прилежно ловил рыбу, и дома опять положение стало лучше. Он заплатил торговцам за взятую у них в долг зимой муку, и за маргарин и таким образом семья могла не испытывать больших лишений. Но уваже