Гамсун Кнут - Женщины у колодца

смотреть в него. Если у старших детей были карие глаза, то от чего же младший ребёнок родился с голубыми глазами? Он хорошо знает сплетни, которые ходят про него и про его семью. Даже он понял намёки, которые были сделаны, так как они отличались грубостью и бесцеремонностью. Последнее, что он слышал, это было насмешливое замечание, что Петра, без сомнения, не всегда награждала Шельдрупа Ионсена пощёчинами.

   Но даже если это так, то ведь у Шельдрупа Ионсена карие глаза, а у девочки голубые! Оливер не мог оставаться спокойным. Он стал подстерегать Петру на углах улиц и порой хватал её за грудь и спрашивал, куда она идёт? День и ночь он сторожил её и ни на минуту не находил спокойствия. Волосы его поседели. Единственное место, куда Петра могла беспрепятственно ходить, это был дом Ионсена на пристани. В лавку она тоже могла ходить без всякого предлога. Но он всегда шёл за нею и наблюдал, в самом ли деле она пошла туда.

   Его безумство продолжалось. Ради выслеживания Петры он совершенно забросил рыбную ловлю и выпрашивал рыбу у других рыбаков, чтобы принести домой хоть что-нибудь. А Петра, глупая Петра, вместо того, чтобы успокоить его ревность, точно нарочно ещё сильнее разжигала её. Увидя, что это не угрожает ей никакой опасностью, она начинала дразнить его и доводила почти до бешенства. Ребёнок ведь мог наследовать свои голубые глаза от столяра Маттиса, и когда это пришло в голову Оливеру, то он не находил достаточно слов, чтобы излить своё презрение к нему, этому носорогу, к этому юбочнику! А Петра защищала его.

   - Разве его ужасный нос стал меньше теперь? - говорил он.

   - Нет. Но он не портит его, - отвечала она.

   - Молчи! - вскрикивал Оливер. - Он столяр, так он должен бы сделать футляр для своего носа.

   Странное дело, но были и другие люди, которые тоже как будто ревновали Петру из-за этих голубых глаз. Консул Ионсен, например, подшучивал над Петрой, делая вид, что тоже ревнует её.

   - У тебя родилась девочка, Петра, как говорили мне?

   - Да, - сказала она.

   - И у неё небесно-голубые глаза?

   Петра потупилась и ничего не ответила.

   - Не все могут иметь небесно-голубые глаза, о, нет! - продолжал он шутить. Потом вдруг заговорил серьёзно: - У меня нет никакого места для твоего мужа, слышишь? Попробуй у Грюце-Ольсена!

   И Петра опять ушла от него с пустыми руками. Дома её ждали семья и нужда. Временами она плакала и жалела сама себя. Но она была слишком молода и слишком здорова и потому не могла уж так предаваться отчаянию. Нередко она стояла в дверях своего дома, смеялась и болтала с проходившими мимо. Во всяком случае, всё это не глубоко затрагивало её.

   Время проходило, и оба сына Оливера уже были в школе. Франк был одарён большими способностями, был освобождён от платы и получал превосходные свидетельства из школы. Но Абель тоже не был глуп, только он был совсем другой и обнаруживал удивительно бандитские наклонности. Он сам питался и одевался независимо от семьи, но случалось ему не раз терпеть голод во время его похождений. Однако он не унимался. Брат его Франк был слишком благоразумен, чтобы пускаться в такие предприятия. Впрочем, и он порой получал в городе обед и кое-что из одежды, а однажды он получил полный костюм из магазина консула Ионсена и пришёл домой одетый в новое с ног до головы. Конечно, консул Ионсен был как раз такой человек, который мог пользоваться жизнью сам и давать жить другим.

   Семья Оливера, таким образом, влачила своё существование. Иногда бабушка снова отправлялась странствовать и приносила домой разные хорошие вещи: картофель, сало, муку и сыр. Часто только ей одной семья Оливера была обязана тем, что можно было кое-что сварить на обед. Но Оливер всё же чувствовал себя хуже всех. Болезнь его не проходила. Он занялся рыбной ловлей, но лишь на короткое время, да и то потому только, что достал для себя новую лодку. Видите ли, он нашёл эту лодку в море во время одной из своих поездок! Вероятно, её оторвало и унесло волнами, быть может, издалека, может быть даже из-за границы. Конечно, Оливер должен был бы заявить о своей находке, однако, он этого не сделал, оставил лодку у себя и только! Никто не поставил ему этого в вину. Ведь калека нуждался же в хорошей лодке! Он мог утонуть когда-нибудь в своей прежней полуразвалившейся лодке. Сначала Оливер хотел было продать лодку, но город не допустил этого. "Нет! Если уж ты нашёл эту лодку, то должен оставить её у себя", - говорили ему. И вот он стал ездить в ней на рыбную ловлю в свои свободные часы.

   Свободные часы? Их было немного у него. Его болезненное состояние удерживало его на берегу, удерживало дома. У Петры снова явилось лёгкое отвращение к кофе, а между тем он просто изнемогал от своей постоянной бдительности. В течение целых месяцев он подстерегал Петру на всех углах улиц, на всех закоулках, подслушивал и подсматривал. Он был плохо одет, плохо питался и всё-таки ревность заставляла его часами простаивать на холоде с бьющимся сердцем, и ветер развевал его пустую штанину, точно флаг, обёртывающийся вокруг палки. Он испытывал адские мучения и не был спокоен ни днём, ни ночью. Но что же он мог сделать? Не лучше ли было предоставить ей бегать и запереть дом на ключ? Её наглость была безгранична. Она смотрит на него невинными глазами и проходит мимо, как ни в чём не бывало! Он ждёт её с одной стороны, а она приходит с другой, напевая песенку, как будто нет ничего такого, что могло бы угнетать её. О чём она думает? Отчего она улыбается и раскачивает бёдра на ходу?

   - Зачем ты тут стоишь и подсматриваешь? - спрашивает она, нисколько не смущаясь.

   - Откуда ты? Ведь уже ночь!

   - Разве я не была у консула? А что это у тебя в руке? Нож?

   - Ты же видишь сама!

   - Зачем же ты стоишь тут с ножом в руках?

   - Он мне был нужен там, на валу.

   - Пустое. Но ты думал, что можешь напугать меня? Не старайся, пожалуйста.

   Петра была спокойна. Он был труслив и противен ей. Он ничего не стоил в её глазах, и она презирает его!

   Она прошла вперёд, он вслед за нею. Но она остановилась на минуту в сенях, чтобы пристыдить его, показать ему, что она, ночная странница, всё-таки остаётся порядочной женщиной и на неё можно положиться. Именно она заперла двери дома за собой и за ним!

   - Ты хочешь запереть? Но ведь Абель ещё не вернулся? - говорит Оливер.

   - Если он не вернулся, то пусть ночует на улице! - спокойно отвечает она.

   - Он не должен ночевать на улице! - крикнул Оливер.

   Внезапная ярость овладела им, и он с силой отбросил к стене Петру.

   - Отчего ты не убьёшь меня сразу? - воскликнула она с негодованием.

   Они начали осыпать друг друга бранью. Старуха мать, лежавшая в комнате с детьми, приподнялась на локти на кровати и стала прислушиваться. Такая ссора не была новостью для неё. Однако Оливер на мгновение забыл свою ревность. Он был доволен, что показал свою силу, как мужчина. Пусть она знает!

   Ночная стычка между родителями оказалась на руку Абелю. Он мог в то время как, они переругивались, незаметно проскользнуть в комнату, и никто не сделал ему ни одного замечания, когда он ложился в постель.

  

   Что может быть тяжелее и мучительнее того напряжённого состояния, в котором находился Оливер? Он ходил по улице, мимо окон своего дома, но не мог ничего увидеть, потому что окна его комнаты были завешаны юбками и передниками. Наконец, он увидал свою мать, и она сказала ему:

   - Опять девочка!

   Ах, не всё ли ему равно! Но он её расспрашивает, чтобы услышать от неё ещё что-нибудь.

   - Девочка? А члены у неё прямые?

   - Да. Я не заметила ничего особенного.

   - У неё обе ноги?

   - Да.

   - Ну, так мы должны радоваться. Не легко ведь жить с деревянной ногой! А что, она открывала глаза?

   - Что такое ты говоришь?

   - Я спрашиваю просто так. Отчего она не кричит? Ведь она же, не мертворождённая? Могу я на неё взглянуть?

   - Она спит теперь.

   Оливер только к вечеру мог, наконец, увидеть новорождённую девочку. Она проснулась. Оливер взял её на руки, поднёс к окошку и начал рассматривать, какие у неё глаза. Петра видела это со своей постели, но была спокойна: у девочки глаза были карие.

   Просто удивительно, как могло такое незначительное обстоятельство подействовать успокоительно на Оливера. Он похвалил ребёнка и сказал даже несколько дружеских слов Петре. Все эти последние месяцы в душе у него кипела злоба против неё. Может быть, она снова поступала подло? Но теперь он думал иначе. Нет, она была не так уж неразумна! Слава Богу! Ребёнок родился опять с карими глазами, настоящими фамильными глазами. Природа победила и порядок восстановился. Но в слабом мозгу возникают по этому поводу странные мысли.

   В один из дней он встретил Шельдрупа Ионсена на улице и сказал ему:

   - Приближается зима, и теперь ты должен подумать обо мне.

   - О тебе? - спросил Шельдруп.

   - Ну, да. О том, что я калека.

   - А мне-то что за дело!

   - И что у меня много детей, - добавил Оливер.

   - Какие глупости могут говорить люди! - сказал Шельдруп нерешительным тоном.

   Оливер почтительно улыбнулся и опустил глаза,

   - Да, да, это вполне возможно, - заметил он. - Но теперь ты должен быть так добр и дать мне работу.

   - Я? Какую работу?

   - В товарном складе, - отвечал Оливер.

   - Об этом ты должен поговорить с моим отцом.

   Оливер медленно поднял на него глаза и, посмотрев в упор, проговорил:

   - Нет, это ты должен сделать!

   Что это? Угроза? Шельдруп отступил на шаг и взглянул на калеку. Но взор Оливера, выразивший бешеную злобу в первую минуту, уже потух. Шельдруп немного задумался, вспомнил своё поведение, пощечину и все сплетни, ходившие про него,

   Ему было очень неприятно касаться этого ещё раз и потому он сказал Оливеру:

   - Ну, хорошо, я могу спросить отца, если ты хочешь.

   - Это правильно, - отвечал Оливер.

   Несколько дней спустя, Оливер снова повстречал Шельдрупа, и тот спросил его:

   - Как ты думаешь, ты мог бы заведовать складом? Мой отец хочет поговорить с тобой.

   Оливер вернулся домой уже как заведующий складом, и спросил Петру:

   - Разве Ионсен не отказался тогда дать мне место?

   - Да. И я больше не пойду просить его! - отвечала она.

   Многозначительное молчание со стороны Оливера. Наконец, он произносит:

   - Я сам поговорю с ним! - и выходит из дома. Оставшиеся дома женщины переглянулись. Пойдёт ли Оливер к Ионсену или нет, это ничему не поможет! Петра гордо закинула голову назад.

   Вернувшись домой, Оливер несколько минут молчал, желая придать себе больше важности. Женщины его не спрашивали и слегка улыбнулись, когда он вошёл. Петра сказала только: "Я бы хотела знать, кто ходил к консулу и разговаривал с ним?".

   Наконец, Оливер заговорил:

   - Мою исландскую куртку надо сегодня же вечером заштопать. В складе ведь холодно.

   - Как? Ты поступаешь в склад? - вскричала Петра.

   Даже старуха-мать вытаращила на него глаза от изумления и разинула рот. Оливер обвёл их взором, не понимая, что с ними? Эти женщины представляют для него загадку!

   - Разумеется, я поступаю в склад, - ответил он. - Уже с завтрашнего дня!

   Они всплеснули руками. Какая перемена! Он будет получать жалованье и может двигаться вперёд. Это очень много значит! Но им трудно поверить. Он сидит тут перед ними, весь преисполненный гордости, заломив шапку на бекрень! Это только бахвальство, решают они.

   - Я ведь сказал, что пойду к нему и буду с ним говорить, - повторяет Оливер.

   - Но я, ведь, уже много раз просила консула! - замечает ему Петра.

   - Это не одно и то же, когда говорит мужчина! - возразил Оливер.

   Конечно, это означало перемену к лучшему в их жизни, но Оливер знает, в чём дело. Больших благ он ожидать не может, Ионсен не так богат, но всё же он был первым консулом и для семьи Оливера являлся спасителем.

   Работа в складе была не трудная. Оливеру, большею частью, совсем нечего было делать, за исключением тех дней, когда у маленькой пристани останавливалось грузовое судно. Тогда у Оливера было не мало дела. Он должен был убрать в склад привезённые товары и к вечеру, действительно, чувствовал усталость. Кроме того, он должен держать склад в порядке, выметать и смотреть, чтобы все товары лежали на своих местах и выдавать их покупателям, когда они являлись с запиской из мелочной лавки, Он должен был также каждое утро наполнять ящики в лавке колониальными товарами из склада и записывать, какие товары были уже на исходе, для того, чтобы контора могла вовремя сделать новые заказы для пополнения склада.

   В общем, консул Ионсен дал всё же Оливеру недурное место, и люди имели полное основание хвалить его доброту. Правда, Оливер сделался калекой, когда служил у него на пароходе, но всё же это не обязывало консула ни к чему особенному. Он мог бы ограничиться лишь простой благотворительностью в данном случае и потому все восхваляли его, как великого человека и благодетеля.

   Вообще, что можно было сказать против этого? Очень часто в складе ощущался дурной запах от испорченной рыбы и печёнки, в особенности летом. Но что за беда? Оливер не жаловался. В общем, Оливер был такой же невзыскательный человек, как прежде. Теперь он зарабатывал достаточно, чтобы покупать маргарин для хлеба. Он мог лениться по воскресеньям, мог купить себе великолепный пёстрый галстук, новую шляпу, которую он надевал на бекрень, и носить всегда хорошо вычищенные башмаки. Благодеяние, оказанное ему консулом, отразилось и на отношениях к нему людей. Оливер замечал это на разных мелочах. В городе уже не обращались с ним так пренебрежительно, как раньше, и адвокат Фредериксен, не желая отставать от других, не стал его дальше преследовать.

   О, да, счастье улыбнулось Оливеру. Его тщеславие было удовлетворено, когда покупатели из города вежливо здоровались с ним, прежде чем передать свой список требуемых из лавки товаров. Да, теперь уже стоило быть несколько любезнее с калекой! Ведь от него зависело отвесить покупателю товар полностью и вообще многое сделать для него. Все признавали также, что Оливер всегда был вежлив с покупателями и отвечал на их поклон.

   Пришёл в склад рыбак Иёрген, а также Каспар, бывший матрос с парохода "Фиа". Каспар не решался больше покидать свою жену, опасаясь, чтобы она не вздумала снова предпринять заграничной поездки. Приходили в склад: Мартин, полицейский Карлсен, столяр Маттис, а затем и все остальные жители города. Оливер встречал их в дверях и выслушивал их желания. В самом деле, он был точно Иосиф из священной истории, сделавшийся великим человеком у египетского фараона.

   - Да, теперь ты порядочно-таки возвысился! - заметил ему рыбак Иёрген со свойственным ему добродушием.

   - Я не жалуюсь, - отвечал Оливер. - Провидение позаботилось обо мне.

   Своё место на валу пристани, где он устроил рыбный рынок, Оливер передал навсегда Иёргену, вместе со своим ящиком, желая ему удачи.

   - Ты не раз снабжал меня рыбой, когда я бедствовал и не мог выезжать в море, - сказал он при этом. - Теперь я и моя семья обеспечены насущным хлебом, а что же больше нужно человеку! И твои, и мои дети процветают. Франк ходит в высшую школу и становится учёнее с каждым днём. Веришь ли, он уже может читать немецкую книгу прямо с листа!

   Иёрген поддакнул ему и прибавил, что его мальчики и девочка очень хорошо отзываются о Франке. Заставив Иёргена подождать, чтобы всё-таки показать ему, насколько его положение изменилось теперь, - ведь не каждый может занять такое место! - Оливер почистился и вышел вместе с ним. Он запер дверь склада, петли которой заскрипели, но этот скрип был самой приятной для него музыкой, как вечерняя лебединая песнь. Он возвещал ему отдых.

   Оливер спрятал тяжёлый ключ в карман и пошёл рядом с Иёргеном. Иёрген молча слушал его речи, всё же не лишённые бахвальства.

   У Иёргена, как будто, было что-то на душе, и он заметил Оливеру:

   - Мы должны постараться, чтобы наши мальчики больше сидели дома. Вчера они опять поздно вернулись. Я часто очень беспокоюсь о них.

   - Об Эдуарде и Абеле? Напрасно, Иёрген! - Оливер проговорил это с чувством своего превосходства. - Ничего с мальчуганами не случится!

   - Всё-таки! Они иногда так поздно возвращаются. Я бы желал, чтобы ты не давал им лодки.

   - Оставь в покое мальчуганов! - сказал Оливер. - Когда я ездил заграницу и бывал во всех городах мира, то везде видел маленьких мальчиков, которые катались на лодке. Побывал бы ты в океане, то увидал бы тогда, как они прыгают прямо с лодки в воду и плавают, точно угри.

   - Но тогда они ведь не учат своих школьных уроков!

   Они оба стали всесторонне обсуждать этот вопрос, но Оливер был более опытным и объездил свет кругом, поэтому Иёрген прислушивался к его мнению. Но вдруг Иёрген сказал ему:

   - Однако, они, ведь, крадут рыбу!

   - Ну! - проговорил Оливер. Но тут ему пришло в голову, что воровство несовместимо с его новым положением. Он внезапно остановился и спросил:

   - Разве они крадут рыбу?

   - Не у меня, - отвечал Иёрген. - Но Мартин жалуется на них...

   - Ну, так я поговорю с ними. Да, да, надо хорошенько поговорить с ними! - заявил Оливер.

   Рыбак Иёрген и Оливер в течение уже многих лет встречались, разговаривали друг с другом, но потом расходились и каждый шёл своей дорогой. Но на этот раз Оливер вдруг сказал ему:

   - Не хочешь ли зайти к нам? Посмотрим, может быть, у Петры найдётся чашка кофе и немного печений.

   - Нет, благодарю, - отвечал Иёрген. - Уже поздно.

   - Поздно? Ну, что делать! Кланяйся дома!

   Иёрген был поражён. Никогда ещё он не слыхал подобных слов от Оливера. Разумеется, придя домой, он рассказал об этом своей жене. Умная Лидия сразу смекнула в чём тут дело.

   - Они с ума сошли, - сказала она. - Конечно, кофе не обходится им дорого, потому что они могут получать его из склада. Но печенья! Петра была даже у директора школы и спрашивала его, не может ли Франк сделаться пастором?

   Почтенная Лидия всё же чувствовала некоторую зависть. Эка Петра! В самом деле, у неё есть чем гордиться!

   Столько детей с тёмно-карими глазами! Конечно, она не может больше носить ту самую серую мантилью, которую получила перед своим замужеством. Но щеголять в светлой, красно-бурой мантилье, недавно полученной ею в подарок от госпожи Ионсен, - это неприлично замужней женщине!

   Бедная Петра! Все осуждали её. В сущности, она была несчастным существом, как привязанное на цепь животное, которое стремится вырваться и безумствует. Для неё самой и для других всего хуже было то, что она была так требовательна и ничем не довольна. Ведь у неё был свой дом, обеспеченный кусок хлеба, муж и дети? Не так уж плохо приходилось ей! Или, может быть, нет? Она стоила большего? Но разве она не могла быть счастлива, имея такого мужа, как Оливер, занимающий такую должность у консула Ионсена?

   Вернувшись домой, Оливер повесил на гвоздь, возле окна, огромный ключ от склада и уселся за стол. Он ведь сам дал мелкие деньги на покупку печений, и они были принесены. Но их оказалось немного. О нём, о кормильце семьи, не подумали! Притом же Петра очень невежливо вела сегодня с ним. Она прямо положила пирожное на стол. Чтобы проучить её, Оливер снял свою чашку и положил пирожное на блюдечко. Но Петра сердито заметила: "Я не знала, что ты находишься в гостях!". Оливер, в сознании собственного достоинства, теперь не спорит с нею, когда может избежать этого. Он дал девочкам по пирожному и одно оставил себе. О, да! Оливер такой же лакомка, как женщины. Он с наслаждением ест сладкий хлеб и пьёт кофе, а на ужин намазывает маргарином ломоть хлеба и съедает его.

   - Что это Иёрген нёс в жестянке? - спросила Петра.

   - Олифу, - отвечал Оливер.

   - Он хочет выкрасить дом? Да, есть люди, которые могут это делать и украшать своё жилище! - сказала она.

   Оливер ничего не ответил. Спустя минуту, она снова заговорила:

   - Маттис сделал ещё лучше. У него приделан красный почтовый ящик на его доме.

   - Откуда ты это знаешь?

   - Откуда? Я проходила мимо и видела.

   - Что тебе надо было в той стороне?

   - Ого! - насмешливо возразила Петра. - Уж не надо ли мне спрашивать позволения у тебя, когда я захочу выйти из дверей своего дома?

   - Зачем же ты не вышла за Маттиса? Тогда бы у тебя был красный почтовый ящик.

   Петра промолчала.

   Оливер стал терпеливее и больше не проклинал своей судьбы, как это делал раньше. Он даже находил грехом и стыдом, если другие это делали. Он чувствовал себя в настоящее время счастливым человеком. Но столяр Маттис... он отравлял ему всякую радость! Он был бы доволен, если б с ним случилась какая-нибудь беда. В самом деле, как это было забавно и как глупо со стороны Оливера, что он не мог думать о столяре иначе, как в связи со своей голубоглазой девчуркой! Но погодите! Оливер посмотрит, не окажется ли у девочки впоследствии такой же длинный нос, как у Маттиса?

   Однако до сих пор столяра нельзя было упрекнуть ни в чём. Он был солидным, трудолюбивым человеком, имел свою мастерскую, подмастерья и ученика. Он не выказывал никакого намерения обзавестись женой, точно сам сказал себе: "Нет, благодарю покорно! Мне уж однажды наклеили длинный нос, и я не хочу, чтобы он стал ещё длиннее!". У него была домоправительница, пожилая женщина, которая не могла ввести его в искушение. И он, из года в год, стоял в своей мастерской, стругал и пилил с угрюмым видом, и всё становился печальнее и молчаливее. Но свою работу он исполнял хорошо. Как раз то именно, что Маттис оставался холостым, усиливало подозрительность Оливера. Что у него было в голове, у этого столяра? Не бегал ли он за Петрой? Ревность снова вспыхивала в душе Оливера, как только он слышал имя Маттиса.

   - Что это за украшение для дома - почтовый ящик? - спросил Оливер Петру.

   - Ну, это всё же придаёт хороший вид дому. Не у всякого есть такой почтовый ящик на доме! - отвечала она.

   - О, я видал, когда путешествовал, даже вызолоченные почтовые ящики.

   - Вызолоченные?

   - Ну, да! Сверху донизу. И с императорской короной сверху.

   Но Петра ведь уже столько раз слышала рассказы о том, что видал Оливер во время своих странствований по свету!

  

   Оливер, действительно, поговорил с мальчиками по поводу похищенных у Мартина рыб. Но разговор этот заключался лишь в том, что он подарил им целую крону, чтобы они уладили это дело. Ведь он не был так глуп и по своему хорошо относился к детям! И дети любили его за это. Абель даже покупал для него лакомства на свои собственные деньги. Мальчики пошли к Мартину и принесли ему четыре рыбы, взамен тех, которые они взяли из его ящика. Они ведь только позаимствовали у него, чтобы пополнить количество, обещанное ими доктору.

   - Вот эти рыбы, Мартин, - сказали они. - Мы сами от себя отдаём их тебе и в другой раз принесём тебе за это ещё четыре штуки!

   Такая честность со стороны мальчиков смутила Мартина и он только пробормотал, что незачем было так торопиться отдавать ему.

   - Всё-таки! - возразили мальчики. - Вот рыбы, и мы благодарим тебя за помощь.

   Откуда же Абель доставал деньги? Он ловил рыбу. Мальчики увлекались своим ремеслом, голова у них была занята отнюдь не школьными уроками и между собой они разговаривали не об учителях, а о состоянии своей кассы. Счёт деньгам у них был в голове. Они помогли немного одному товарищу, который очутился в затруднительном положении, часть денег проиграли, но у них всё же осталось кое-что, серебро и кредитные билеты.

   Абель часто виделся с маленькой Лидией. Он знал её за хорошую девочку и она не раз оказывала мальчикам услуги во время их проделок, охотно исполняла роль часового и предупреждала их об опасности, когда они совершали набег на сад аптекаря.

   Когда Абелю минуло двенадцать лет, то он решил посвататься к Лидии. С некоторого времени она очень похорошела и Абелю показалось, что за нею ухаживает другой мальчик, сын кистера [*] Рейнерт, который носил модные штаны до колен и часовую цепочку своего отца. Это побудило Абеля не откладывать своего решения. Он привёл его в исполнение в одно из воскресений, когда они вдвоём сидели на маленьком дворике у Иёргена и весело болтали. Лидия, говоря про одну девочку, сказала, что не понимает, как это она может играть в куклы! "Я на свою куклу и смотреть не могу!", прибавила она. Абель, услышав эти слова, решил, что Лидия стала взрослой и потому ей можно сделать предложение. Но маленькая Лидия не сразу поняла его, хотя он говорил прямо и высказал всё, что нужно. Он должен был ещё раз повторить ей свой вопрос, уверенный в её согласии. Однако когда она наконец поняла его, то, наморщив бровки, наотрез отказала ему. Она обдумала всё хорошенько. Они были всегда такими друзьями, но обручиться с ним? О нет, никогда!

  

   [*] - Кистер - пономарь, причетник лютеранской церкви.

  

   Бедный Абель был так потрясён таким неожиданным отказом, что в первый момент совершенно растерялся и не мог выговорить ни слова. Наконец он собрался с мужеством и сказал: "Прощай!". Он хотел её поблагодарить за её дружбу, но лицо у него вдруг передёрнулось и он поспешил уйти.

   Это событие нанесло большой удар его жизнерадостности. Он похудел и прежняя его весёлость и беспечность совершенно исчезли. Им овладело уныние, и он обыкновенно прятался в тёмных углах и там сидел, печальный и одинокий. Это были самые тяжёлые зимние месяцы, которые он когда-либо переживал. И никого у него не было, кому бы он мог довериться. Он жил словно в пустыне, среди развалин, со своей тяжёлой мукой в душе. Маленькая Лидия не делала никаких попыток к сближению. Может быть, она уже позабыла его? Похоже на то! Она, как будто, даже избегала его.

   Абель попросил своего отца, чтобы он отдал его в военную школу. Отец не посмеялся над ним, а обсудил с ним этот вопрос, говоря, что он должен немного подождать, о немного! - всего несколько месяцев. Абель увидит, как они скоро пройдут! Ведь скоро наступает весна, а на Пасху или на Троицу, он отправится с отцом в дальнюю поездку.

   Но Абеля вовсе не радовала мысль о дальней поездке. Лучше всего хотел бы он сидеть, незамеченным, где-нибудь в укромном местечке, и думать. Так провёл он всю зиму. Дома он бывал только по ночам. Днём он ходил в школу и занимался смертельно скучными уроками, а вечером отправлялся к городскому инженеру, которому он служил в качестве рассыльного, и исполнял его поручения. Его брат, Франк, отличался от него. Он шёл по прямому пути, никуда не уклоняясь. Какая огромная разница существовала между братьями! Франк переходил из класса в класс и в школе хвалили его, как способного и умного ученика. Казалось, будто они произошли не от одних и тех же родителей, и как будто не было даже никакой родственной связи, не только между братьями, но и между Франком и его родителями. Дома Франк тоже держал себя как-то неприступно, был очень серьёзен и прилежен и постоянно читал Абелю нравоучения, как взрослый. Он говорил Абелю тоном настоящего школьного учителя: "В твои годы это следовало бы знать!" - поучал Абеля как держать себя в школе, вставать и кланяться, когда учитель входит в класс. Это было невыносимо!

   Франк выдержал экзамен в средней школе и тогда возник вопрос, что ему делать дальше? Конечно продолжать учение. И сам Франк хотел этого. Но директор школы и доктор советовали ему, как и другим юношам, которые слишком много занимались, совершить прогулку в горы, для подкрепления сил. Это было решено, но прежде, чем отправиться в экскурсию, аккуратный Франк тщательно взвесил все вещи, которые брал с собой, свой ранец и даже свои башмаки.

   Если бы Абель так же хорошо учился, то и он мог бы отправиться в горы и это укрепило бы его силы. Но как раз в это время Абель находился в очень удручённом состоянии и ничего не хотел делать. Однажды Эдуард пришёл к нему и сказал, что им надо выехать на рыбную ловлю, так как в море показались целые стаи мерланов. Однако и тут ему пришлось целый час уговаривать своего товарища. Абелю было особенно тяжёло отказаться от своего места у инженера. Правда, он получал там гроши, но с ним обращались очень ласково и жена инженера угощала его большими бутербродами. Если же Абель займётся рыбной ловлей, то вынужден будет оставить это место. Ему это было так трудно, что он откладывал изо дня в день. Наконец Эдуард рассердился и сказал ему, что он поищет себе другого товарища.

   - Ах, так! Но откуда же ты возьмёшь лодку? - возразил Абель.

   Эдуард смутился. Ведь лодка была Абеля, так как принадлежала его отцу. И впервые в своей жизни Абель испытал некоторое чувство торжества, особенно приятное ему, потому что это касалось Эдуарда, брата маленькой Лидии. Эдуард сразу присмирел после этого. Тем не менее, Абель был всё-таки привязан к своему старому товарищу, и хорошенько обдумав дело, пошёл к инженеру и отказался от места. Всё сошло бы гладко, если бы жена инженера не приласкала его, как мать, и не сказала бы ему, прощаясь с ним: "Бедняжка Абель, у тебя такая маленькая, худенькая ручка!". Абель ушёл от неё, заливаясь слезами. На улице, кто-то крикнул ему: "Ого! Уж не побили ли тебя там?".

   Очутившись снова на лодке, Абель мало-помалу пришёл в себя. Он чуть не превратился окончательно в сухопутную крысу, в простого слугу, в конюха! А теперь он снова качался на волнах и всё кругом было так хорошо знакомо ему. Товарищи опять стали зарабатывать и у них завелись карманные деньги. Купец Давидсен продал им хорошие приборы для рыбной ловли, согласившись принять в уплату рыбу. О, с ним можно было вести дела! И теперь ни один рыбак в городе не был так хорошо снабжён всем необходимым, как они. Через неделю Абель уже окончательно втянулся в прежнюю жизнь.

   Но воспоминание о маленькой Лидии всё же мучило его. Он делал большие обходы, чтобы только не встречаться с нею и никогда не упоминал её имени. Однако ему хотелось услышать его от Эдуарда и он прибегнул к хитрости, чтобы заставить Эдуарда заговорить о ней, или хотя бы только произнести её имя.

   - Это кто там идёт в жёлтом платье? Не Алиса ли? - спросил он.

   - Нет, это маленькая Лидия, - ответил Эдуард. Тем дело и ограничилось. В прежние дни Абель часто носил для неё вещи, когда встречал её с пакетами, и оказывал ей разные услуги. Но теперь всё это миновало. Пусть уходит! Теперь, когда она начала посещать танцевальные классы, чего не делал Абель, дороги их разошлись окончательно. Так решила судьба.

   Но через две недели ни один из мальчиков ни о чём уже больше не думал, как о море. Они обсудили между собой план Абеля поступить в военную школу. Конечно, это было бы хорошо, но позднее они узнали, что и там придётся иметь дело с учителями и учить уроки. Это им было не по вкусу, о нет! И они решили, что после конфирмации, они наймутся на судно и уйдут в море. Это было единственное дело, пригодное для мужчины!

   - Кому мы отнесём сегодня рыбу? - спросил Эдуард товарища.

   - Сегодня я отнесу её домой, - отвечал Абель. - Отец сказал, чтобы я принёс её к вечеру, потому что Франк вернулся.

   Эдуард задумчиво молчал некоторое время и потом проговорил:

   - Так вот оно что: Франк вернулся? А как ты думаешь, если он будет пастором, то ведь он сможет тогда проклясть нас.

   - Проклясть? - спросил удивлённый Абель. - Разве он может это сделать тогда?

   - Конечно. Ведь он будет учиться заклинаниям.

   После этого разговора Франк стал в их глазах уже каким-то мистическим существом, с которым не следует вступать в пререкания. Это было бы не совсем безопасно.

  

   Что за новый щит с гербом появился над дверью конторы в консульском доме? Уж не получил ли консул Ионсен дворянское звание?

   Жители давно замечали, что Ионсен имеет в виду что-то особенное. Теперь это разъяснилось: он сделался бельгийским консулом. Очевидно, он давно стремился к этому, чтобы снова занять в городе такое же положение, как другие консулы. Это не мало значило. Ещё один щит на его доме, и ещё одно кольцо с драгоценным камнем на пальце госпожи Ионсен!

   Когда директор школы увидал этот щит и прочёл надпись на нём, то немедленно почистил от пыли свой старый, поношенный сюртук и отправился к консулу. Если он воспользуется этим случаем, чтобы поговорить с Ионсеном, то это будет очень ловко сделано! Он поздравил консула в почтительных словах: господин консул избран доверенным лицом ещё одного правительства? О, да, но ведь это означает только увеличение работы и соединено далеко не с малыми расходами! Но отказаться от этого было нельзя.

   - Я хотел бы, господин директор, поблагодарить вас за мою маленькую Фию, - сказал консул. - Я очень рад, что она выдержала экзамен. Конечно, результаты экзамена могли быть более блестящими, но что же делать! Ей ведь не надо быть учительницей.

   - Она могла бы быть учительницей, отчего же нет? - возразил директор. - Она могла бы преподавать другим многие предметы. А теперь я хочу обратиться к вам с просьбой, с очень серьёзной просьбой. Дело идёт об ученике, обнаружившем блестящие способности. Нельзя допустить, чтобы они погибли даром, и надо предоставить ему возможность дальнейшего развития. Я говорю о Франке, сыне Оливера.

   - Что же с ним такое?

   - Вы, господин консул, в течение всех этих лет одевали его и выказывали столько участия всей семье...

   - Отнюдь нет! - прервал его консул.

   Директор школы взглянул на него с удивлением и прибавил:

   - У вас была его мать...

   - В услужении, - поторопился сказать консул. - Да, Петра служила у нас.

   - И потом вы дали кусок хлеба его отцу. Поэтому я нахожу, что вы оказали этой семье огромные благодеяния. А теперь в помощи нуждается Франк. Она чрезвычайно нужна ему. Помогите же ему, господин консул!

   Консул был сначала далеко не в восторге от этого обращения к нему. Он даже слегка поморщился. Теперь он был первым в городе кто достиг такой высоты, на какую только мог подняться, и не имел охоты подниматься ещё выше во мнении людей. Зачем ему это?

   - Если вы перечисляете мои благодеяния, как вы любезно называете их, господин директор, то не находите ли вы, что нет оснований требовать от меня больше?

   - Мы хотели бы поставить имя первого лица в городе на подписном листе, прежде чем обратиться к другим, - отвечал директор. - Но теперь я вижу, да я вижу это! что мы не должны злоупотреблять далее великодушной помощью человека, которому вообще так трудно отказывать кому-либо.

   - К чему же стремится этот юноша?

   - Он может достигнуть всего, чего захочет. Он способен и трудолюбив. Особенно легко даются ему иностранные языки.

   Консул призадумался, вперив взор в пространство, потом вдруг сделал следующее неожиданное замечание:

   - Если я и далее буду помогать этой семье, то это может быть ложно истолковано.

   - Ложно истолковано? - удивился директор.

   Консул тотчас же переменил тон. Очевидно директор ничего не знает о пощёчине!

   - О, да! - сказал он. - Сплетничают и не стыдятся. Говорят, что я оказываю эти маленькие благодеяния только из одного тщеславия.

   Но директор ничего подобного не слыхал ни от кого, никогда!

   - Такой человек, как вы, господин консул, должен быть выше этих сплетен, - сказал он. - Вы ведь стоите на недосягаемой высоте над ними. Все лучшие элементы в городе находятся на вашей стороне.

   Они обсудили далее это дело, но консул, по-видимому, всё-таки не мог вполне успокоиться. Возможные сплетни и общее осуждение смущали его. Но он всё же согласился в конце концов и сказал директору:

   - Да... конечно! Я окажу пособие...

   Директор несколько смутился, но всё-таки очень осторожно проговорил:

   - Горячо благодарю вас, господин консул. Я знал, что не уйду от вас с пустыми руками. О, это как раз такой случай, когда человек, занимающий высокое положение, может показать величие своей души. Иначе ведь необыкновенные способности и дарования юноши будут потеряны как для умственной жизни, так и для страны.

   - Вы ведь сказали, что хотели бы получить для него пособие? - спросил консул.

   - Разумеется, в том размере, в каком вы находите это возможным сделать.

   - Что вы называете пособием?

   - Дело идёт об ежегодной поддержке в течение всего периода учения.

   Ну, нет, консул вовсе не был расположен к такой щедрости.

   - Ах, вот что! - сказал он и покачал головой.

   В этот момент в дверь постучали рукой, одетой в перчатку. Вошла жена консула и сказала ему:

   - Извини, я сейчас уйду.

   Это была самая большая неприятность, какая только могла выпасть на долю консула. Надо же было, чтобы жена его вошла как раз во время такого разговора. А тут ещё директор, в своей простоте, счёл нужным тотчас же посвятить её в свои великие планы относительно юного Франка.

   - Ах, вот что! - сказала госпожа Ионсен.

   Но, к удивлению, именно её присутствие помогло уладить дело. Заняв положение выше всех других дам в городе, госпожа Ионсен тоже захотела выказать великодушие.

   - Да, - обратилась она к мужу, - тебе надо будет оказать тут помощь.

   Консул почувствовал большое облегчение. Значит, его жена ничего не имеет против того, чтобы он оказывал благодеяния семье Оливера?

   - Великое счастье иметь такую рассудительную жену! - воскликнул консул. - Мне очень хотелось знать твоё мнение, Иоганна.

   - О, мы ведь хорошо знаем вашу супругу! - возразил директор.

   Госпожа Ионсен смутилась и спросила, что он имеет в виду для юноши?

   - После конфирмации он должен тотчас же поступить в гимназию, - отвечал директор. - Мы этого добиваемся.

   - А кого ещё вы хотите привлечь к этому делу? - спросил консул.

   - Обоих консулов: Гейльберга и Ольсена.

   - Я против этого, - заявила госпожа Ионсен.

   - Пожалуй, это не нужно! Мы подумывали об адвокате Фредериксене. Он ведь владелец дома Оливера и мог бы для этой цели подарить этот дом.

   Но консул, которого поддержка жены очень ободряла, только пожал плечами на слова директора и заметил:

   - Ах, этот адвокат! Он только занимается политикой и хочет добиться избрания в стортинг [*]. Пусть же он продолжает добиваться этого! На что-нибудь другое он вряд ли годится.

  

   [*] - Стортинг - название парламента в Норвегии.

  

   Директор рассмеялся, выражая этим и своё согласие со взглядами консула. Затем он назвал Генриксена, к которому тоже решено было обратиться.

   - Какой это Генриксен? - спросила госпожа Ионсен.

   - Генриксен, владелец верфи.

   - А, тот! - воскликнула она.

   - Ну, это уже не так смешно, - возразил консул, желая несколько удержать жену. Но в этот день она вовсе не была расположена выносить какие-либо стеснения и потому лицо её тотчас же приняло недовольное выражение.

   - Самое главное, - продолжал консул, - что ведь неизвестно, сколько, вообще, Генриксен может дать.

   - Мы этого