Ростопчина Евдокия Петровна - Счастливая женщина

  

  

   Ростопчина Е. П. Счастливая женщина. Литературные сочинения. / Сост., коммент. А. М. Ранчина

   М., "Правда", 1991.

  

  

   "Еще час, еще одно круговращение быстрой стрелки по недвижному циферблату, еще урочный бой двенадцати ударов - и год будет кончен, и настанет новый... Новый год! таинственное, заманчивое слово,- как оно возбуждает воображение, как оно тревожит любопытство! как оно вместе и многообильно и богато угрозами!.. Новый год! Везде теперь его ждут с каким-то невольным, неразумным нетерпением, везде приготовились его встречать; всякий, по своему состоянию и средствам своим, хочет провести как можно лучше первые минуты этого дня, начинающего цепь многих других часов, которые, по всеобщему суеверию всех народов и всех веков, как будто зависят от него, как будто существуют в нем как зародыш сокровенной будущности. Везде, от дворца до хаты, от мраморных палат до утлой землянки, где только живут люди и бьются сердца, все заняты тревожным ожиданием и неразрешимыми догадками... Как будто в эту ночь, вместе связывающую и разделяющую два года, истекший и начинающийся,- как будто в эту урочную ночь судьба разыгрывает огромную томболу, приглашая на нее всех смертных и вынимая им жеребьи,- кому выигрыш и счастье, кому черный билет и смерть или страданье. Сколько теперь радости, поздравлений, увеселений в иных домах и сердцах, сколько горя в других! Все те, чьи желания и потребности удовлетворены, чья жизнь не выходила из обыкновенной колеи, все те, кто никого и ничего не потеряли, кто видят близ себя всех своих, все, кто надеются, кто наслаждаются,- они сегодня вдвое веселей, вдвое спокойнее, чем в прочие дни. Но зато,- всем, кто лишился кого или чего-нибудь дорогого, кто скорбит, кто поминает, нуждается, боится,- им во сто раз больнее и грустнее, чем в обыкновенную пору,- а между тем время, равнодушное время свершает свое шествие, судьба идет себе своей чередой,- и ничем они не возмущаются: ни радостными восклицаниями, ни плачем скорби, и никому, ни ликующим, ни горюющим, не скажут они заветной тайны будущего, ими приготовляемого! Сколько людей теперь беззаботно встречают этот новый наступающий год, которым не дастся его докончить на земле и которые в течение его улягутся в своих безмолвных гробах. Сколько еще таких, которым суждено хуже - похоронить своих близких или своих милых,- и эти тоже ничего не подозревают... Но есть предчувствия, говорят! Да, предчувствия у слабонервных женщин, у некоторых организмов,- да кто же их слушает?.. Кто им верит?.. Только некоторые,- а вообще предчувствий нет, или человек не умеет их понимать! Зачем предчувствия, когда действительность и существенность так нас опутали, что мы все хотим объяснить и истолковать и все стараемся привесть в факты?

   Вот и я сама,- я прежде верила в предчувствия,- но я их в себе стараюсь заглушить, я их боюсь; так как в жизни гораздо более горя, чем радости, более дурного, чем хорошего,- то лучше ничего не предугадывать и не предвидеть, из опасения предузнать что-нибудь мучительное и страшное!

   Но мне грустно... Никогда не могла я равнодушно и беспечно переживать это обновление годов; оно всегда меня настраивало на особенный лад, наводило на меня и ложные мысли и мрачные мечтания. Оттого-то не люблю я встречать в одиночестве эту минуту нового года, я бы хотела или уснуть, чтоб не чувствовать ее пришествия, или забыться в каком-нибудь общем увлечении и волнении света, чтобы мне невозможно было заниматься собою, предаваться своим размышлениям. Оттого-то я всегда стараюсь проводить в шумном обществе вечер 31 декабря... мне этот вечер и страшен и люб. Он мучит меня как угроза и волнует как обещание.

   И сегодня хотела я его провесть не так, не здесь, дома, в своем уединении,- но!..

   Сегодня... более чем когда-нибудь мне следовало, мне хотелось радоваться и веселиться,- но!..

   Что-то делается там, у них?.. Как проходит их чинное семейное собрание, для которого они расстроили все мои планы?.. Чем и как отличают они от обыкновенных дней этот день исключительный, который они испортили безвратно для меня... и не для меня одной...

   А ныне, в первый раз, следовало бы нам вместе встретить новый год и проводить минувший, который был для нас так многозначителен и так замечателен! И я, и он, мы оба того желали, надеялись; мы готовили себе такое тихое, блаженное уединение вдвоем... все рушилось перед приличием света и требованиями семейных отношений!.. Боже мой! Для того, кто знает, что под ними кроется, какая ничтожность ими выражается,- какие это глупые, напыщенные фразы!.. какое громкое заглавие для мелких условных, пустых обычаев,- а между тем, как все это сильно, чтоб вредить и разъединять!..

   У них так заведено, они привыкли собирать в этот день всех своих родственников до седьмого колена, у них играют в карты на пяти столах, болтают в трех комнатах, впрочем, как и в обыкновенные дни,- они между собой не скажут и слова, не обменяются и взглядом, а все же нужно и требуется, чтобы все были налицо, чтоб все зевали и скучали вместе, не смея отлучиться или опоздать...

   Какой эгоизм!.. Какое домашнее тиранство под видом семейного согласия!., а это называется любить и дорожить присутствием!..

   Мне кажется, если бы я была матерью или сестрою, то хотела бы, чтоб ко мне пришли, чтоб меня отыскали, но не стала бы требовать, не стала бы взыскивать! Мне кажется, что если бы у меня был сын или брат, я желала бы единственно знать и видеть его счастливым, лелеяла бы его счастье больше своего собственного и, понимая права любви, не противоставляла бы ей беспрестанно родство и дружбу неумолимыми ее соперниками, я бы умела мерить все эти чувства, совместные по самому различию своему, а не выводила бы ежедневно на безвыходно мучительную борьбу, где, если и нет побежденного, то все ранены и страдают...

   Но каждый думает и чувствует по-своему! Людей не выучить снисхождению и не отучить их от взыскательности. Приходится вспоминать, что говаривала мне в мою детскую пору одна умная женщина: "иной любит, как другой не любит!" - Вот и все тут!

   А что если это все с их стороны даже не эгоизм и не излишняя требовательность преувеличенного до тиранства чувства семейной привязанности!.. Если это просто - шарлатанство, желание показать свету какое-то редкое согласие, какую-то примерную, единодушную, родственность и семейность?.. Если сегодняшнее собрание не что иное, как заранее приготовленная картина, где каждый играет свою роль, должен быть на своем положенном месте, как необходимое лицо в какой-нибудь китайской церемонии?.. Эта мысль, это сомнение уже не раз приходили мне в голову... боюсь на них остановиться, спешу отвергнуть их как невозможность, как призрак моего расстроенного воображения. Мне больно теперь, находясь в ежедневном, неприязненном столкновении с этим семейством, дурно ко мне расположенном; но мне стало бы вдвое тяжелее, если б я была уверена в их неискренности между собою и должна бы была видеть его обманутого и ослепленного ложью таких отношений! Нет, лучше удалить от себя это подозрение - от него и грустно, и тошно...

   Однако я странно встречаю этот год, который издали обещает мне так много: я расстроена и грустна, уж не предчувствие ли это?.. А я только что отвергала предчувствия. Нет, хочу развеселиться, хочу заставить просветлеть свои мысли...

   Вот полночь, бьет первый удар,- прощай, минувший год, благодарю!.. Здравствуй, наступивший. Как тебя принять, как друга или недруга? Ах!.. сердце опять забилось тревожно, пойду помолюсь!.."

  

  

   Женщина, писавшая эти строки, была в самом деле, как она то сама чувствовала, в раздражительном, странном состоянии, но это состояние души ее зависело от не менее странного положения ее в свете, от обстоятельств, не совсем от нее зависевших. Марина Ненская, которую везде называли счастливейшею женщиной, в самом деле была, или казалась и почиталась одною из любимиц счастья и судьбы, избалованных избранниц рока и случая, захотевших показать в ней создание, вполне одаренное для благополучия и для наслаждения всем тем, что только принято считать за благо в жизни. Во-первых, она была богата, для иных в этом слове все заключается; потом она была по рождению и по замужеству из таких семейств, которые везде могут ожидать почета, по громкой известности и блеску знатного имени. Она была хороша, умна, добра и к тому же свободна; свободна, хотя замужем, потому что совершенное несогласие возрастов, характеров, склонностей и привычек скоро ослабило союз, заключенный с обеих сторон не по сердечному желанию, а по ошибочным соображениям. Без ссор и неудовольствий, без жалоб и огласки, не допускаемых между людьми известного света и воспитания, прилично и с достоинством, сохраняя все формы взаимного уважения, Марина Ненекая и муж ее разъехались, чтоб жить каждый по-своему, напрасно попытавшись связать свои разно направленные жизни. Муж, человек положительный, успевший насытиться всеми преимуществами и удовольствиями, доставляемыми ему положением и богатством, достигнувший той печальной поры, когда, быв многократно обманут и сердцем и рассудком, не мог даже прибавить к своему утешению, что никогда еще

  

   "Обманут не был он желудком"¹,

   ¹ "Пиры" - поэма Евгения Баратынского. (Примеч. авт.).

  

   принужденный, по расстроенному здоровью, отказаться даже от своего прославленного роскошного стола и всеми завидуемого повара, муж продал свой дом в столице и отправился в дальние поместья - искать выздоровления в лучшем климате и более умеренной жизни, а притом заниматься улучшениями в своих владениях, устройством заводов и разработкой золотых приисков. Одним словом, хозяйничать на большую руку, когда хозяину ничего нового не оставалось предпринимать или желать на других стезях и на других поприщах жизни, ему вполне известной и надоевшей. Марина, напротив, только начинала жить, и молодые силы ее во всем ее окружающем находили цель и предмет. Так как у них не было детей и она не только не чувствовала себя нужною равнодушному и полуокаменевшему мужу, но, напротив, была бы ему решительно в тягость в его новом быту, то общим согласием положено было ей остаться в Петербурге, с условием, что года через два или полтора она навестит его, или он сам приедет с нею повидаться. Это было тем приличнее, что отец Марины занимал важную должность на службе, и дочь, хотя не возвращаясь в родительский дом, оставалась порученною покровительству и присмотру отца.

   Сначала Марина, как все женщины очень молодые, вертелась и забавлялась в вихре всех рассеянностей и всех удовольствий шумного света. Потом пустота и суета этой жизни без цели и без причины, вечно праздничной и вместе с тем вечно будничной в ее тревожном однообразии и однообразном треволнении,- все это ее утомило,- и она стала себя спрашивать, для того ли она на свете и затем ли родилась, чтобы получать и отдавать визиты, примерять и изнашивать прежде всех новомодные наряды и хоронить блестящие балы, встречаясь лицом к лицу с бледной северной зарею, когда она уезжала полусонная и усталая из душных залов, а заря, вставая лениво и как будто неохотно из-под мягкого одеяла сизо-розовых облаков, показывалась ей предвестницей нового дня, ничем не отличенного от вчерашнего, ничем не розного со всеми предыдущими?..

   Год-другой прошел еще, покуда Марина не умела или просто не хотела разрешить себе этих вопросов. Иногда, не ясные еще, но уже волнующие мысли, чувства, побуждения возникали и проявлялись в этой молодой, пробуждающейся душе, смущая ее своими намеками, своими загадочными вопросами. Искушение парило уже над ее безмятежною головою и, мало-помалу развертывая перед нею соблазнительную логику своих умствований и наущений, играло в глубине ее мыслей роль змея, соблазнившего Еву. Снова для Евиной правнучки в тысячном поколении свершалось испытанное столь многими дочерьми и внучками общей прародительницы - возобновлялась эта вечная драма женщины, тоскующей, пытливой и праздной, раздумывающей о своей участи и недовольной ею. Снова женщине надоедало ее безбурное неведение, ее неполное существование, и она начинала волноваться и колебаться, сманиваемая в мир познания всем ее окружающим и всем в ней трепещущим. Древо добра и зла, пугающее сначала неопытных и понемногу заманивающее их под свою таинственную тень, вдвое привлекательную запрета ради, и манило ее, и притягивало ее издали обаятельными обетами... И тем опаснее было это обаяние, тем сильнее его навевание, что бедная женщина изнемогла от сердечной устали одиночества, от жажды и голода, утомивших ее душу в аравийской пустыне ее жизни, ничем и никем не населенной... Все причины женского падения, все ловушки и подкопы светской жизни окружали Марину... Но она еще противостояла им и сама хранила себя. Это потому, что Марина была выращена в такой сфере, где приличие, гордость и чувство собственного достоинства долго заменяют женщинам более строгие правила добродетели, возвышаемой до степени долга, более спасительные уроки чистой, прямой, задушевной, на убеждениях основанной нравственности. Вообще у светских людей и в светских семействах, воспитывая девушек, только стараются развить их для света, а не для них самих, только хлопочут об одном внешнем усовершенствовании их, придают им тот блестящий и все сглаживающий лоск светскости, который должен выказать их в наилучшем виде. Таланты, осанка, поступь, наружная изящность обращения, заученная наперед стыдливость,- вот что у слишком многочисленных родителей почитается главными условиями модной девушки, высоко поставленной в обществе женщины, высшею степенью совершенства и достоинства. Для этих блестящих качеств мотыльковской натуры, для этой раззолоченной пыли, стряхиваемой в глаза людям с легких крыльев великосветской бабочки, слишком часто жертвуется всем внутренним, глубоким, нужным и спасительным. Где преподают девушке прямую и грустную науку жизни?.. где приготовляют ее к борьбе, к испытанию, к душевному изнеможению, слишком часто ожидающим ее на житейском поприще? Где твердые основы всякого воспитания - учение горьких и глубоких истин жизни, стойкость убеждений и самопожертвование, внушаемое заранее ради веры и христианского самоотречения?.. Где, наконец, истолкование о долге, об обязанностях, о всех тяжких, но неизбежных тайнах, ожидающих женщину на ее земном пути - и для которых ей нужно бы запастись такою теплою верою, таким сильным чувством строгого долга, таким терпением и такою твердостию?

   Нет, этого обыкновенно не имеют в виду в светском воспитании, в развитии дочерей и девушек тех семейств, которые живут и вращаются в мелочах и суетах не общественной, а общепринятой светской жизни! Но зато обычай, тон, приличие, все условное, все принятое имеют между ними силу закона и до известной степени, покуда... до слишком потрясающего столкновения женщины с искушениями и трудностями жизни, заменяют ей все то, что не дало ей ложно направленное ее воспитание, все то, чего недостает в ее уме, в ее душе для защиты и ограждения ее. В мирном и великолепном доме своих родителей, окруженных людьми лучшего круга и лучшего образования, Марина с малолетства слышала разговоры, где перебиралось все то, что можно, все то, что не дозволено по светскому уставу и светским понятиям. При ней, десятилетней девочке, рассуждали о личностях того круга, обсуживали их, выхваляя одних, укоряя других. Она знала, какое строгое соблюдение всего принятого требуется от женщины, знала, не понимая вполне их смысла, но пораженная иными словами и речами; она слышала укоры каким-то слабостям, каким-то отступлениям, прославление какой-то непорочности, неприкосновенности и какого-то гордого достоинства, которые представлялись ей ореолом, окружающим даму, всеми превозносимую. Она приучалась полагать все заслуги и совершенства женщины в исполнении малейших и неуловимейших предписаний учтивости, скромности, этикета и обычая: нельзя, не принято, и проч., и проч...

   Азиатские народы, эти умные консерваторы, над которыми мы бессознательно и неразумно смеемся, не поняв до сих пор, что они, дошедши - остановились, и достигнув относительной образованности - врезались в нее, как мозаичные узоры в вечном камне, их предохраняющем,- китайцы, понимая и зная натуру своих женщин и боясь не уметь обуздать их, вздумали назвать красотою недоразвитие женских ног - и придумали целую систему отвратительных мер и жестоких мучений, чтобы умалить, изуродовать эти бедные ноги и тем приковать, вернее и прочнее, чем цепями, целые поколения хромых жен к их домашней, безвыходной, недвижной жизни. У нас, европейцев, не ноги с детства умалены и стеснены в неумолимых колодках, а умы женщин и понятия их вырабатываются и ограниваются по известной форме, упрочивающей потом на всю жизнь недвижимость моральную и заключение души в пределах, ей назначенных. Оно вернее!.. И подобно тому, как китайцы пеленают пальчики ног у девушек, а черкесы зашивают грудь малолетних дочерей своих в жесткую и узкую кашубу (кожа, которая никогда не снимается, не перешивается и не приспособляется к росту девушек, давит им грудь и мешает плечам развернуться, а лишь в день брака распарывается на них кинжалом мужа), так просвещенные народы употребляют мало-помалу составленный кодекс утеснительных понятий и условий, который и раздается преимущественно женщинам высшего круга и, если он принят и соблюден в точности, приготавливает их как нельзя лучше к искусственной, мелкой, условной жизни, им предназначенной. И почему бы не так? Ведь растут же цветы в оранжереях и живут птицы в клетках!.. Конечно, никогда бедное, тощее растение в теплицах и парниках не получит той мощной красоты, той дикой, роскошной свежести, того сильного аромата, которые принадлежат исключительно творениям Создателя и природы, расцветшим свободно и произвольно на родной почве, под небом и воздухом, им свойственным; конечно, никогда бледная канарейка или слепой соловей, вскармливаемые в клетках, для удовольствия хозяев, не поют так весело и громко, не полетят так живо и стремительно, как вольные птички Божии в лесах... но те и другие украшают жилища наши, одни наслаждают наш взор своими яркими красками и ласкают обоняние наше своим душистым дыханием - другие тешат наш слух своим пением, забавляют прихоть нашу, чего же больше?.. А что они достигли или нет своего полного развития, проявления всех своих сил и свойств, данных им матерью природой и неистощимою щедростью Творца, что нам за дело? Не все ли нам равно?.. И если вместо женщины, твари разумной, одаренной бессмертной, всеобъемлющей душою, любящим сердцем и светлым умом, из тепличек и клеток домашнего воспитания выходит часто безмозглая кукла, способная только наряжаться и отмалчиваться на все вопросы жизни,- что же за беда?.. Ведь иногда кукла безвреднее и особенно сподручнее женщины; кукла не имеет ни личного мнения, ни слишком больших требований; кукла везде поместится, не стесняя никого, а женщина, пожалуй, могла бы... Да что тут долго спрашивать! Многие поймут и оценят все отрицательные достоинства и преимущества куклы пред женщиной! Оттого-то кукле так все и удается в свете и на свете!..

   Марина была не кукла, и потому ей не все удавалось! Лишившись матери на осьмнадцатом году своем, она осталась скорей заботой, чем отрадой на руках отца, обремененного и без того службой и делами, и была поручена дома надзору гувернантки, а вне дома и при редких девических выездах - покровительству двух теток, из которых одна была двоюродная, стало быть, мало в ней принимала участия, а другая, сама еще прехорошенькая и довольно молодая, занималась гораздо более собою, нежели племянницею. Утром отец приходил пить чай к дочери, много ее ласкал, расспрашивал о вчерашних выездах и занятиях, о том, что могло ей быть нужно или приятно, исполнял все ее требования и даже прихоти, крестил, целовал (он был очень нежный отец) и уезжал на весь день. Обедывал он с нею вообще, когда был дома и не имел гостей; но правда, что раз пять в неделю он или был отозван, или сам должен был принимать друзей и сослуживцев своих, а потом нельзя же было и ему не побывать в клубе или в ресторанах, прославленных гастрономическим искусством! Итак, Марина знала, что у нее есть отец, который ее любит, подобно тому, как каждый из нас мог бы знать, что у него есть своя звезда, хранительница и сопутственница, данная роком,- но почти не видела этого отца, как все мы не можем видеть своей звезды. Марина имела полный досуг, была предоставлена самой себе в эти самые опасные и самые знаменательные годы жизни, где человек знакомится прежде с самим собой, потом со всем, что может привлекать его внимание и порождать его участие. Гувернантка, женщина добрая, тихая, накопляющая последний десяток заранее назначенного ею количества тысяч русских рублей, чтоб разменять их на французские франки и удалиться с ними на покой в свой родимый городок на берегах Луары,- гувернантка очень заботилась о своей питомице, то есть спрашивала, хорошо ли она спала, оделась ли довольно тепло в ненастную погоду,- и только! Да больше от нее, правда, и не требовалось. Марина ведь кончила свое воспитание с учителями и ей оставалось только ожидать условного возраста и окончания годичного траура, чтоб явиться формально в свете. Наставница шила и перешивала свои чепцы, считала и пересчитывала свои будущие доходы, по вечерам вязала или делала филе, но все это в одной комнате с Мариною и не спуская глаз с нее. А Марина думала и мечтала!..

  

  

   Лермонтов рассказал нам своими звучными, музыкальными стихами, как Демон воспитывал княжну в старинном доме и пустом зале ее знатных предков. Смерть, пресекшая скитальческую, неудовлетворенную, тревожную жизнь его, и заодно обаятельную, прелестную Сказку для детей, лучшее его произведение в артистическом отношении, эскиз художника, обещавший мастерскую картину, смерть не дала ему докончить рассказ и показать мораль, то есть вывод и заключение такого воспитания. Но по тому обстоятельству, что его демон выбрал зеркало в подмогу и способ своего преподавания, можно заключить, что он был дух суетности и тщеславия, питатель женских прихотей и женского самолюбия, и что княжна должна была выйти из его школы отличною кокеткой, посвященной во все таинства науки света и общежития. Есть и другие демоны, которым обстоятельства часто дозволяют вмешиваться в дела, худо веденные человеком, и между прочим в воспитание детей, брошенных им на произвол. Например, демон любознания, или еще лукавый, сладкогласный, медоточивый демон несбыточных надежд и тревожных ожиданий, который лучше и вернее всех прочих знает дорогу к девичьему сердцу, который вкрадчивее других и вместе всех других опаснее, потому что он обращается не к дурным, а к лучшим потребностям и качествам юных организаций, им приготавливаемых к горю и страданию. Этот демон не с зеркалом и не с наущениями лести и кокетства приступает к своим слушательницам,- нет! он говорит им о лучших порывах и чистейших чувствах сердца; он открывает им, что есть, что должно быть в жизни высокое, полное счастие, совершенство и исполнение всего, чего можно желать в мире; он показывает им книги, где находится быль всех любивших и всех страдавших на земле,- и говорит им: "Вот что есть жизнь!" - Книги, да, книги! От них зависит часто или почти всегда не только судьба женщин, но и внутреннее их направление, характер их, образ мыслей, все, что довершает или даже составляет женщину. Есть у многих народов одна и та же пословица: "Скажи мне, с кем водишься, я скажу тебе, кто ты". А мы говорим: "Скажи мне, что ты читаешь, назови свою любимую книгу,- и мы тебе скажем, что ты за человек и каковы твой ум, твое сердце, твои наклонности!"

   Да, по книгам можно и должно судить о читателе. И потому мне всегда дико, жалко и больно, когда я вижу молодых женщин нашего времени, читающих усердно и жадно - Поль де Кока! И только одного Поль де Кока, или, пожалуй, еще бойкие вымыслы Евгения Сю, Сулье, молодого Дюма, всей этой школы гуляк-весельчаков, да Диккенса - этого представителя реализма, то есть осуществления в лицах всех пошлостей и ничтожностей дюжинного человека - Диккенса, талантливого и добросовестного, но заблуждающегося коновода целых сотен бездарных производителей так называемой новейшей мещанской (bourgeoise) литературы,- литературы, имеющей целью не возвышать мысль и не воспламенять душу к служению высокому и прекрасному, а единственно выводить под самыми яркими красками все обыденное, всякому понятное и знакомое.

   По несчастью, это противоэстетическое направление достигло теперь величайшего развития и, как зараза, овладело вкусом нового поколения. Но каково же слышать похвалы ему между женщинами, прежде стражами божественного огня поэзии и красоты! Это производит такое же впечатление, как вид молодой, прелестной девушки, срисовывающей, потупя глазки, с примерною рачительностью и тщательностью Поль-Поттерову корову. Вообще, положительность и натуральность мне кажутся не принадлежностью женщины, и я с уважением вспоминаю о матерях и тетках нашего столь положительного и столь натурального поколения, которые в свои младые годы срисовывали эскизы и этюды по Рафаэлю и читали Шатобриана, Шиллера, Жан-Поля, пожалуй и M-me Cottin и M-me de Genlis и Мисс Джэн Портер, от которых не приходилось краснеть их щечкам, ни запятнаться их воображению; тогда, как величайшим отступлением от принятых правил, как грех против нравственности, почиталось прочесть Новую Элоизу, и девушки не смели в том признаться ни подругам своим, ни женихам. Недалеко время, когда тайком переписывали и декламировали Торе от ума, почитаемое чуть ли не безнравственностью, за первую сцену, где Софья Павловна и Молчалин ночью разыгрывают серенады на фортепьянах и флейте. С тех пор нас ко многому приучили и мы обстреляны, как усачи!..

   Да, тогда выучивали наизусть Расина, Жуковского, Millevois и Батюшкова. Тогдашние женщины не нынешним чета! Они мечтали, они плакали, они переносились юным и страстным воображением на место юных и страстных героинь тех устаревших книг; это все, может быть, очень смешно и слишком сентиментально по-теперешнему, но зато вспомните, что то поколение мечтательниц дало нам Татьяну, восхитительную Татьяну Пушкина, милый, благородный, прелестный тип девушки тогдашнего времени,- а нынешние, а любительницы Поль де Кока и Евгения Сю, а барышни наши, которые с 16-ти лет напевают Беранже, выученного наизусть тайком от маменек и наставниц, у которых они их крадут, что они дадут поэзии?., что они обещают жизни?.. Жалких списков с плохих оригиналов, как говорил Грибоедов, во время которого, впрочем, знали только гризеток, а не новейший тип отчаянных и разбубенных femmes-viveurs!.. {Женщин-гуляк (фр.). (Примеч. сост.).} Мечтательницы, отжив свою молодость, оставались и остаются еще теперь образованы, женственны, готовы понимать все высокое и любить все прекрасное; они воспитывают своих дочерей в строгом соблюдении собственного достоинства и внутреннего и наружного; они проповедуют им, иногда неловко, но всегда с хорошею целью, о приличии и добродетели, так нагло осмеянных модною безнравственностью, и хоть словами отстаивают чувство и назначение женщины. А приверженницы естественности и правды, открытых мещанскою литературою, начитавшись и насмотревшись вдоволь забавных биографий гризеток, лореток, львиц и тому подобных разных пародий на женский пол, они слишком часто принимают мнения и правила своих героинь, они привыкают смотреть на жизнь с их веселой и разгульной точки зрения, из шутки и шалости сначала, а потом по привычке и склонности, подражают их обычаю, выучиваются курить, тянуть шампанское не хуже удалых гусаров, и стараются осуществить на деле и перенести из книг в действительность сцены и быт, знакомые им по модным romans de moeurs {Романам нравов (фр.). (Примеч. сост.).}. Не лучше ли плакать над смертью Аталы и над судьбой Теклы Валленштейн, чем гоняться за похождениями, наружностью и нравами Rose Pompon и Lizine?.. (Здесь не упоминается о новейших романах русской литературы потому, что хотя они водятся, как говорят, в каких-то журналах, но дамы и девушки высшего сословия их не читают) {Эти рассуждения были написаны в 1851 году. (Примеч. авт.).}.

  

  

   Марина - это легко угадывается - Марина не могла попасть в число читательниц, образуемых по образу и подобию любимых типов новейших положительных романов. Мать ее, женщина слабая и вечно больная, но благовоспитанная и набожная, не могла сама заниматься ею, но тщательно и любовно присматривала за ее учителями и гувернантками и выбирала их сама, со всевозможной осторожностью. Марина была ее единственное дитя, и, не вставая с дивана, куда приковала ее болезнь, она следовала за нею мыслию и надзором и охраняла ее детство и первые годы девического возраста, так что ни одно знакомство с подругами, ни один урок, ни одна книга не доходили до дочери без ее ведома, позволения и разбора. Мать Марины не допускала до нее ничего такого, что могло бы возмутить расцветание этой розы, блестящей и белоснежной. Вычитанные мысли доходили до девочки провеянные и прочищенные материнскою заботливостью. Эта больная мать была сама из числа тех мечтательниц, о которых мы говорили, и она воспитывала себе идеальную девушку, украшенную всеми изнеженными и немного изысканными совершенствами романических героинь, расхваленных и воспетых в ее собственную молодость. Когда она умерла, Марина продолжала идти по ее следам и внушениям, и хотя она осталась, как мы видели, почти полною хозяйкою себе самой и отцовского дома, но направление уже было принято, вкус развит, душа окрылена, если так можно выразиться, и девушка сдержала все то, что обещалось девочкой. Это самое уединение Марины, эта умственная заброшенность, в которой ее оставляли, способствовали к ее полному, своеусловному, ни от кого и ни от чего не зависящему развитию.

   Марина, ожидая возраста, назначенного для ее выезда в свет, росла и крепла мысленно, приучалась сознавать себя и свои чувства. Когда гувернантка ее говорила отцу, что она легла в 11 часов и спокойно почивала до 9-ти, Марина улыбалась, потому что под кисейною занавескою ее кровати всегда ожидала ее какая-нибудь любимая книга, которую она никогда до зари не выпускала из рук, покуда все в комнате и доме на ее половине спало невозмутимым сном. Марина жила в мире, открытом ей материнским мановением. Книги заменяли ей воспитателей, она окружила себя гениями и мыслителями всех веков и народов; Гете, Шиллер, Жан-Поль, Шекспир, Данте, Байрон, Мольер и сладкострунные поэты, теперь столь пренебрегаемые у нас, Шенье, Жуковский, Пушкин, Мур, Гюго и романисты-сердцеведцы, Бальзак, Больвер, Нодье,- и все, что только могло возвысить душу, развить воображение, тронуть сердце созревающей затворницы, все это любила, знала, понимала она. Конечно, от этого переселения в мир идеальный и письменный она удалилась понятиями и чувствами от действительности, предавалась мечтательности и восторженности; но это самое придавало особенную прелесть ее словам, ее обращению; она говорила как другие пишут, и в ней не было ничего пустого и пошлого, чем портятся девушки, слишком рано посвященные в светскую жизнь и ее развлечения. Когда Марине минуло 18 лет и ее стали изредка и понемногу показывать свету на родственных обедах или вечеринках запросто у коротких знакомых, она всюду производила впечатление своим появлением и своею красотою, так что ровесницы и подруги ее стали на нее посматривать не совсем благосклонно и неохотно принимали ее в свой кружок в углу гостиных, откуда они обыкновенно наблюдают за женщинами и пробуют кокетничать с мужчинами. Даже сама тетка ее, госпожа Горская, эта дама еще молодая, которая, достигши известных лет (вообще всегда очень неизвестных!), сохраняла еще привычки и притязания первой молодости, даже Горская не любила вывозить ее и являться рядом с нею. Марина слишком затмевала других женщин! Оттого случалось, что когда Марине захочется в театр, Горской вдруг сделается никак невозможно ее везти, или, когда Марина явится когда-нибудь в гости. слишком цветущая блистательная, у Горской разболится голова, и они должны уезжать домой. Другая тетка, двоюродная, очень умная и добрая, мать семейства, хозяйка открытого и гостеприимного дома, не всегда была свободна к услугам Марины, которую она очень любила и высоко ценила. Марина очень хорошо понимала и колкости Горской, и невыгодность своей зависимости от чужих капризов или чужих досугов. Оттого-то и отдали ее замуж очень рано. Когда богатый, знатный, но 45-летний Ненский стал свататься за Марину чрез Горскую, и отец, обрадованный таким выгодным и по всему блестящим женихом, призвал Марину в свой кабинет, чтоб сообщить ей его предложение, разумеется, Марина тотчас отказала, и отец, страстно ее любивший, нимало не вздумал ее принуждать. Но тут вся родня пришла в движение и стали хлопотать в пользу жениха. Горская взялась адвокатствовать. Она хвалила и высчитывала Марине все выгоды, все преимущества такого брака: у Ненского теперь один из лучших домов Петербурга, как по роскоши отделки, так и по блеску приема; что же будет, когда он женится и захочет ввести в лучшее общество свою молодую и прекрасную жену?.. Ненский занят, дела и служба поглощают его совершенно,- Марине будет тем свободнее! Ненский самолюбив и любит, чтоб все ему принадлежащее блистало и удивляло, Марина, любящая по догадкам светские удовольствия, будет ими наслаждаться вполне, и так далее! Но Марину вся эта логика не трогала и даже не смущала. Не ее можно было соблазнить такою мишурою! Марина не чувствовала в себе ни сребролюбия, ни честолюбия, ни суетности. Марина иначе понимала жизнь, хотела и твердо хотела прямого счастья, а Марина знала, что оно дается только браком по любви. Марина хотела любить своего мужа и для того надобно было, чтоб жених мог ей нравиться.

   Тогда принялась за дело другая тетка. "Друг мой,- говорила она Марине,- не потому только, что Ненский богат и выгодная партия, как у нас выражаются, а потому, что он прекрасный человек, благородный, честный и всем даже известен с хорошей стороны, советую я тебе за него выйти; он немолод, вот все, что против него можно сказать! Взгляни около нас: ты знаешь много молоденьких парочек, сочетавшихся по любви, а многие ли из них счастливы?.. Одних жен, избравших себе мужей почти ровесников и совершивших в полном угаре блаженства и необдуманности важнейший шаг в жизни женской, не запирают ли по ревности и не тиранят ли по капризу, по глупости, по дикости своей молодые мужья, образованные, но не воспитанные, по теперешнему обычаю?.. Других, и притом хорошеньких, умных, любящих, не бросают ли после медовых месяцев супружества, чтоб вернуться к разгульной и бессмысленной жизни товарищей, чтоб предаваться картам, даже чтоб волочиться за французскими актрисами или наездницами цирка?.. И чего ожидать от мужчин, не вышколенных еще опытом и не обуздываемых ни уважением к семейству, ни религией, ни строгими правилами, ни рассудком?.. Поищи, сосчитай, назови мне счастливые супружества!.. Молодость вообще страшно эгоистична: она хочет жить и наслаждаться; она во всем ищет своего удовлетворения, а не исполнения обязанностей или привязанностей, которым бы пожертвовала вполне собою и своими страстями, или просто своими прихотями. Молодой человек ищет себе в жены не столько подругу, сколько игрушку, не столько дает ей свою любовь, сколько требует от нее ее любви и своего счастья. Он знает, что нравится, что может и должен нравиться; он в брак вступает победителем и как победитель, обыкновенно, и не подчиняется! Мужчина зрелых лет, напротив, не может питать самоуверенности и самодовольствия; он уже перестал нравиться, и Слава Богу для женщины или девушки им избранной! И если он, как Ненский, человек умный и достойный, с ним более данных для счастия супружеской жизни. Ненский будет тебя любить и баловать... Право, право, эта участь стоит, чтоб ты о ней подумала!.."

   Еще говорили Марине: "Ты сирота; мудрено девушке одинокой поддерживаться в светской жизни, сдобровать в строгом, взыскательном, насмешливом обществе. Малейшая ветреность, малейшая необдуманность могут выставить ее нападениям и злоречию, и то, что ничего бы не значило при покровительстве и защите матери, становится предосудительным девушке, не имеющей такой опоры. Ты лучше, пригожее, умнее многих других, этого уже довольно, чтоб тебе завидовали, чтоб матери и дочери вооружились против тебя и преследовали тебя по-женски, то есть беспощадно! Горская первая тебя выдаст; ты ей мешаешь, при тебе она не так молода, как бы хотела, не так хороша, как бы могла еще казаться; она не может тебе того простить, и выезжая с нею, ты для нее обуза. Выйдя за Ненского, ты переменишь вдруг свое положение на самое блистательное, самое спокойное, самое упроченное... Ты будешь счастливою женщиною!

   Но и эти доводы не убеждали Марину. Если б ей было семнадцать лет по рассудку и мыслям; если б она, как многие другие ее сверстницы, была ребенком доверчивым и легковерным, пустым и суетным, ее легко уговорили бы, и блестящий дом, кареты, бриллианты, кружева, а еще более независимость, свобода, возможность выезжать одной, одним словом, все, что обыкновенно у нас обещается и сулится под заманчивою формою чепчика, этой принадлежности замужних женщин, все это вознаградило бы в ее глазах старость 45-летнего жениха,- и она согласилась бы, как соглашаются слишком многие! Но Марина была девушка умная, рассудительная, с благородными мыслями, чувствами и правилами, что называют у нас серьезная. Она жизнь понимала и принимала серьезно, и потому все перспективы брака, куда ее заманивали, не казались ей такими, какими снились они ее воображению, каких просило ее сердце...

   Нападения приняли другой вид, подчинились другой тактике. По наущениям Горской и согласно с ее соображениями Ненский стал часто посещать дом отца Марины и являться везде, где только она показывалась; он оказывал ей особенное внимание, явное предпочтение; вмешивался во все разговоры, ее занимавшие, изобличал ум, чувство, благородную готовность ко всему хорошему, часто заговаривал о пустоте и неполности жизни одинокого человека, о трудности найти женщину вполне достойную такого имени, о счастье посвятить себя единственно этой избранной. Брак почитал союзом священным двух душ, сближенных сродством понятий и сочувствий. Одним словом, Марину атаковали всем тем, что было в уме и сердце ее высокого, прямого и глубокого. Самолюбию ее кадилось не так, как обыкновенно заведено: ей не льстили прямо и в лицо, ей не говорили о ее красоте и миловидности, но ей показывали, что ее ставят выше всех и понимают, как она хочет быть понятою. К ее мнению, вкусам, к малейшему ее слову или намеку оказывалось утонченное внимание и уважение. Как было ей противостоять?.. Марина более и более привыкала к Ненскому, стала его почитать и сказав себе: "жаль, что этому человеку нет десяти лет меньше!" - через три месяца согласилась быть его женой!..

  

  

   Ненский, стало быть, в самом деле так сильно любил Марину, что не мог жить без нее?

   О! Ни мало!.. Ненский ничего не любил на свете, кроме дел своих, денег, оборотов, значения в обществе, да хорошего повара.

   Или же он очень был влюблен в нее?

   Нисколько!.. В его года люди положительные не влюбляются. Для них самое прелестное личико не более картинки, самая милая девушка не иное что, как ребенок, чье внимание приобретается более или менее долгим угождением и ухождением, смотря по его характеру. Женщина для них дама, которую они ценят, смотря по тому, какое положение она занимает в свете и с кем в родстве или сношениях. Нарядное платье, модная шляпка, необходимая светскость и благовоспитанность, вот все, чего они требуют от женщины вообще и от своей жены особенно. Более им и не нужно! Дело в том, что Ненский вдруг решился жениться, то есть что ему надоело маяться по-холостому и на холостой ноге, и он, подумавши, заключил, что следует обзавестись женою, хозяйкой дома, а потому надо и выбрать как можно лучше, в знатной семье, хорошенькую, образованную, блистательную, чтоб она достойно носила его имя и поддерживала в обществе его вес и значение.

   Ненский до сорока пяти лет и до второго своего парика прекрасно прожил без жены, вовсе не замечая, чтобы ему чего-нибудь в жизни недоставало, и не поддавался никогда на все убеждения, намеки и рассуждения о необходимости и пристойности брака, которыми его обильно угощали маменьки и тетеньки во всех домах, куда он езжал и где были зрелые невесты.

   Ненский умел пользоваться и свободой своей и своим состоянием; он посещал общество французских актрис, не пропускал ни одного маскарада, давал у себя обеды и балы для молодых людей и дам не совсем известного, хотя очень веселого общества, короче, наслаждался по-своему. Но, незадолго пред его знакомством с Мариной, ему изменила одна танцовщица, обобрала его какая-то андалузянка с берегов Гаронны, и все эти обстоятельства вместе, в связи с новыми морщинками, которые неучтивое зеркало ему неумолимо изобличило, вселили в уме Ненского позднее отвращение к холостой жизни и мало-помалу навели его на мысль искать преобразования и совершенного перерождения в женитьбе. Он свел счеты за несколько лет и нашел, что никакая жена, как бы дорого ни обошлись ее водворение в доме и барское содержание, не будет ему стоить тех денег, которые выманивались у него жадными предметами его беглых и оседлых предпочтений. К тому же жена, законная жена, это нежнее, важнее, да жена и не уедет с каким-нибудь парикмахером проживать в Париже полновесные червонцы, добытые у русского богача.

   Он хотел кончить, как говорится, потому и вознамерился выбрать подругу между тех, которые желают начать жить... Оно всегда или почти всегда так бывает!

   Разумеется, Ненский стал мысленно выбирать и перебирать самых видных, самых модных девушек лучшего круга, будучи заранее уверен, что ему не откажут. Марина бросилась ему в глаза, как блестящий метеор. Не только замечательная красота ее, но молва о ее разуме, рассудительности, прекрасном воспитании, имя и сан ее отца, все это льстило самолюбию и честолюбию Ненского, все это обещало ему не причудливую, пустую бабенку, а "даму солидную", хозяйку, какую он именно желал для своего дома,- и вот почему он так решительно и так упрямо положил себе задачею получить ее согласие. Преследуя ее и стараясь ей нравиться, он не притворялся и не играл комедии; нет, он только приводил в действие все свои лучшие способности, выказывал себя в лучшем виде, чтоб достичь желанной цели. Это ведь нельзя почитать обманом; это значит только, по пословице: "товар лицом продавать" и являться неопытной девушке в праздничной форме. Вольно же девушкам не знать, что эта праздничная форма характеров и людей не общеупотребительна потом, в домашнем, обиходном житье, и что она, подобно парадному мундиру, надеваемому только при случае и в оказии, дома обыкновенно складывается с плеч и бережется тщательно, впредь до востребования!

   Покуда Ненский не был женихом Марины, он бросил все занятия свои, запустил все дела, подчиняя во всем свою жизнь - жизни девушки и стараясь своим присутствием вечно доказывать ей свою привязанность. Марину удивляло и трогало такое поведение со стороны человека степенного; оно доказывало ей, как дорого он ее ценит, и это ее склонило принять искание Ненского. Сделавшись женихом, он предупреждал все желания, все прихоти своей невесты, в глазах ее старался угадывать ее мысль, а букет из дорогих тропических цветов, который каждое утро подавался ей от его имени, не был искуснее подобран и изящнее составлен, чем весь план обхождения степенного человека с благодарной ему Мариной. После брака, задав блестящие и богатые праздники, открыв свой дом и поставя его на лучшую ногу, Ненский назначил Марине по три тысячи в месяц на ее булавки, предоставил ей полную свободу и весь дом в ее распоряжение; позднее же он понемногу возвратился к своим бумагам, счетам, делам и служебным отношениям и виделся с женою только мельком, чтоб уговориться с нею о приеме гостей или о времени ее выездов в свет, куда он любил ее сопровождать, наслаждаясь и торжествуя при виде впечатления, всюду ею производимого.

   "Прекрасный муж, почтенный человек, примерный Ненский",- кричали единогласно и Горская, и отец Марины, и старая гувернантка, и даже сама двоюродная тетка, эта женщина умная и добрая, любившая Марину. Да, все они были восхищены обхождением Ненского с его молодою женою, и все поздравляли друг друга с таким желанным и вполне благополучным пристроением девушки, им дорогой. "Счастливая женщина" - так стали называть Марину сперва в семействе, а потом в свете. Счастливая женщина, - раздавалось в ушах ее,- и когда все вокруг нее так были уверены в ее счастье, надо же было и ей сначала поверить, что в самом деле она счастлива!

   И пенять ли им за то?.. Проклинать ли свет и людей за их ошибку, за их ложные понятия?.. Нет,- они грешат иногда по неведению, по забытью и привычке все мерить, взвешивать, ценить и судить по наружности, по расчету, по принятому мерилу богатства и весу золота,- они счастьем называют благосостояние и отсутствие зла почитают благом. Они забыли, что сами были молоды, забыли прежние свои воззрения на жизнь и прежние с ней недочеты; они проповедуют мнения принятые и без худого намерения посылают жертву на казнь, думая вести ее на торжество. "Счастливая женщина", это по-светски значит женщина, у которой богатый дом и щегольской экипаж, лакомый обед и модное платье,- женщина, которая пользуется всеми выдумками роскоши, всеми излишествами, столь нужными в светской жизни,- женщина, которую никто не огорчает, не беспокоит и не стесняет. Чего же ей более?.. Му