Жданов Лев Григорьевич - Третий Рим

и трепетать так, что голова кружится у спутников царя и самого Ивана. Не привыкли москвичи к водяному пути, да еще в непогодные дни осенние. Мелкий, холодный дождик, сеющий порою, довершает неудобства пути. Под наметом, который раскинут для царя посреди ушкуя, лежит Иван, переживая какое-то смутное, неприятное состояние. После шести недель беспрерывного нервного и физического напряжения это первая минута полного покоя для души и тела измученного юного царя. Но сладость такой желанной минуты отравлена неприятным колыханием утлой скорлупы, на которую с недоверием пришлось сесть Ивану, плеском весел, скрипом мачт суденышка, таким протяжным, таким печальным и похоронным воем и свистом ветра в снастях... Физическое недомогание, вызванное качкой, овладевает Иваном.

   Мутит его; тоскует, ноет грудь!.. Тело, только в эту минуту отдыха получившее право напомнить о трудах и лишениях, перенесенных им за время осады, теперь все как разбитое, мучительно болит и дает о себе знать каждым нервом, каждым суставом. И ко всем этим физически неприятным ощущениям присоединилось внутреннее недовольство собой, окружающими, целым миром!.. Вспоминается только то дурное, постыдное или обидное для души и гордости Ивана, что он пережил со дня выезда из Москвы, куда возвращается теперь. Воспоминания теснятся в уме, давят, жмут грудь какой-то смутной, тяжелою тоской, еще более неприятной, чем телесное недомогание, вызванное беспрерывным, досадливым колыханием суденышка.

   В пылу борьбы, под громом пушек, за все время осады почти и не думалось ни о чем. Одна мысль сидела в голове - Казань бы взять!.. Словно сон, промчались эти шесть недель забот, трудов, опасностей. Кровь лилась, своя и чужая... Люди стенали...

   Царь видел ужасные раны, когда, посещая становья ратников, наблюдал, как свои же товарищи, и попы, и лекари, и старики-ведуны из обозов перевязывали и лечили ратников, принесенных из боя с тяжелыми увечьями... Он слышал ряд ужасных взрывов, сразу губивших сотни жизней... Видел груды тел, убитых и павших от голода, от жажды людей, когда трупы, устилающие улицы Казани, были вынесены за стену городскую и здесь зарывались в огромных общих могилах...

   Видел все это Иван, но тогда у него и сомненья, и мысли в голове не являлось: хорошо ли, дурно ль это?

   Нет! Так надо! - и конец. Без этого Казани не взять. А не взять ее - нельзя! Ум, совесть и вера, честолюбие и самолюбие - все-все в душе Ивана твердило ему:

   "Казань надо взять!.."

   Но вот свершилось, цель достигнута, Казань в его власти, царь казанский - его раб и пленник...

   Расширилось сразу далеко царство Московское, Русское. Много выгод и славы сулит присоединение новой, богатой земли к исконным землям рода Мономахова... Отчего же скрытное недовольство грызет душу Ивана, победителя, как все величают его?

   Отчего одну только единую минутку, одно короткое мгновение был он счастлив, а именно тогда, когда очнулся от беспамятства и услышал от Адашева:

   - Победа, государь, великий князь московский, царь казанский и всея Руси!

   Отчего?..

   И вот Адашев... Этот самый Адашев, который вместе с попом Сильвестром, сдается, возродили его к новой жизни, счастье ему принесли, сделали не рабом страстей и похотей, а настоящим царем... почему не любит он этих людей так, как бы они стоили, а словно боится их?.. Даже ненавидит втайне... Всегда с ним Адашев, как ангел-хранитель, оберегая не только от внешних бед, но и от того демона, который в самом Иване сидит.

   Сознает это юный царь. Знает, что уважать, любить всей душой следует такого чистого душой и телом, сильного умом помощника... Но, против воли, вечное присутствие Адашева, его постоянное превосходство - так же влияет на душу Ивана, как это постоянное колыхание судна на тело его.

   Какое-то сонливое состояние овладевает душой. Не хочется ни думать, ни двигаться самому. Пусть другие сделают... Ведь лучше еще будет. А в то же время какое-то раздражение, возмущение, тоска загорается в глубине души и растет, и жжет, и давит все сильнее... И чем больше сознает Иван, что он не прав, возмущаясь против своего любимца и тайного опекуна, тем острее растет неприязненное, злое чувство к последнему. Но не к чему придраться, совесть не позволяет возмутиться против той воли, которая управляет им, царем московским.

   Каждый раз, когда необдуманно пытается он это сделать, еще стыднее становится Ивану потом, еще больнее от посрамления, которое мягко, незаметно, но тем чувствительней наносят ему Адашев и лучшие советники, примкнувшие к спальнику царскому...

   После таких мгновений еще неукротимей подымается какой-то голос в душе юноши, твердящей ему:

   "Раб... Раб холопский, а не князь ты московский и всея Руси... Раб!.. За службу верную, за помощь ихнюю волю отняли они у тебя!.."

   И нередко в припадке болезненной, бессильной ярости, закусив край подушки, трепещет бледный Иван, изнемогая от наплыва собственных чувств.

   Сейчас вот, лежа в богатом намете, такую же минуту переживает царь-победитель.

   Взята Казань!.. Славное дело свершено. Не даром, не напрасно столько крови пролито... А сам Иван что делал для этого? Куклой был! Шел, куда вели... Делал, что дума его царская указывала... Так ли дед, так ли отец его царства добывал?.. О, нет! Он знает: не так оно было! Недаром из полновластных, равных князю московскому дружинников и удельных князей, - все Рюриковичи и Гедиминычи, - эти гордые, могучие люди становились слугами и боярами государя московского. Кто сильнее всех - тот и прав, тот - и царь милостию Божиею... А Иван?.. Он только милостью отца своего, по ласке боярской - царь и государь. Так уж земля сложилась, что нужен кто-нибудь на троне московском, как ставят веху на юру, чтобы знали в бурю люди, куда путь держат.

   И всю жизнь куклу разыгрывать?! На помочах ходить?

   - Не бывать тому! - воскликнул громко Иван, сжимая кулаки.

   Окружающие, видя, что царю не по себе от бурного переезда, оставили его в покое, надеясь, что он заснет и подкрепится сном. Услыхав его голос, Адашев, бывший начеку, заглянул под намет и спросил:

   - Не прикажешь ли чего, государь?..

   Но Иван, не желая ни видеть, ни слышать никого, закрыл глаза...

   - Нет... послышалось, - опуская полу шатра, обратился Адашев к Никите Захарьину, с которым перед тем толковал. - Спросонья государь выкликнул что-то. Гляди, приступ казанский ему во сне видится. Сморило его от качки. И добро, что спит...

   Проснулся Иван около вечерен от громкого звону колокольного, от кликов народных, которые, далеко по воле разлетаясь, доносились от Свияжска-городка, куда подплывала флотилия с царским ушкуем впереди.

   Иван вскочил, слуга стоит уже наготове, с полотенцем, другой воду в кувшине и таз серебряный держит. Адашев тут же, словно будить хотел Ивана, если бы царь сам не проснулся.

   Умылся, освежился холодной водой Иван, при помощи Адашева надел свой блестящий доспех, в котором всю осаду красовался, и вышел из-под намета на открытую палубу судна, где все уж остальные провожатые царя стояли блестящей, нарядной толпой. Качки не ощущалось больше. Ходко суда по тихой Свияге бегут. Видит Иван: берег высокий свияжский усыпан народом, и русскими, и чувашами, и черемисами, и мордвой - всеми племенами, которые только кочуют здесь, на неоглядном просторе заливных лугов и степей, либо ютятся по долам и ущельям нагорной волжской стороны...

   Черно от людей кругом. Кочевники встречают победителя, владыку могучего царства, пред которым пала даже грозная Казань, родственная им по вере, но былая суровая владычица всех этих улусов, беков и князьков... Русские обитатели нового Свияжска-городка с восторгом и кликами, со звоном колокольным, с пищальными и мортирными залпами встречают героя-царя... Не без умыслу были посланы, за день пред тем, чрез Свиягу все освобожденные из плена казанского христиане. Они много порассказали о чудесах храбрости всего войска и самого царя под Казанью. Они сообщили, как царь обласкал их, когда раскрылись их темницы - мрачные ямы, в которых татары держали пленников... Как он кормил и поил освобожденных у себя в стане...

   И теперь не одни полки по чувству долга, - весь город, буквально все окрестные жители сошлись и сбежались, чтобы слиться в одном восторженном, громовом клике.

   - Жив и здрав буди многие лета, государь-батюшка, царь всея Руси и казанский!..

   Музыкой звучал в ушах Ивана этот громовый, нестройный, то замирающий, то вновь нарастающий клич, этот звон колоколов, сухой треск пищалей и редкие удары пушек с берега, с валов небольшой крепости свияжской.

   В это самое время солнце, с утра укрывавшееся за тучами, выглянуло в просвете между ними, ярко озаряя толпы народа на берегу, пестреющие в своих разнообразных нарядах: восточных, русских и казанских... Сосновый бор, темнеющий за прибрежной луговиной, позеленел и словно помолодел под лучами солнца... Реченька, по которой скользят суда, золотом живым засверкала-загорелась под косыми лучами осеннего солнца, светящего не ярко, по-летнему, но так ласково-ласково!..

   Переночевал здесь Иван, немного вознагражденный восторженной встречей за все горькие минуты, пережитые им, и двинулся дальше, к Нижнему.

   Везде, в течение восьми дней, какие ушли на эту дорогу, повторялось одно и то же. Из прибрежных поселков высыпал народ любоваться на проезжающий, разукрашенный коврами и шалями, струг царя, провожал флотилию восторженными кликами. Где ни становились на ночевку суда - повторялось то же, что и в Свияжске. Везде освобожденные христиане, посылаемые вперед, успели зажечь народный восторг до крайних пределов. В Нижнем, в больших еще размерах, произошло то же, что творилось везде по пути.

   Здесь Иван покинул судно, чтобы дальше ехать на лошадях. Отсюда же распущены были по домам остальные полки, какие еще шли за царем по берегу и плыли на стругах. Обрадовался Иван, почуяв сушу под ногами, хотел сейчас же и в путь дальше двинуться, но пришлось в Нижнем три дня промешкать. Водяная поездка, нервная и телесная усталость не прошли бесследно: разнемогся Иван. Но как только силы укрепились трехдневным полным отдыхом в постели, царь не вытерпел, сел в колымагу, к Москве велел поспешать.

   - Что-то там? Кого Бог даст? Авось поспеем!..

   Но дорога тяжелая, осенняя, грязная... Реки разлились от дождей, мосты не везде исправны... Колымага царская грузна. Ночью ехать и вовсе нельзя! Да еще в редком из попутных городов царь церковной службы не отстоит... На десятый день только, 29 октября через Балахну добрался Иван до Владимира. Всю дорогу у него в колымаге сидел боярин князь Федор Андреевич Булгаков, который от имени царицы в Нижнем встречал царя... И без конца расспрашивал посланца Иван: как можется, да как выглядит голубка его, да что все время делала?..

   А во Владимире новый посол от Анастасии к царю прискакал: гречин - выходец знатный, боярин Василий Юрьевич Траханиот.

   С подставками, на переменных конях мчался он и, въехав вечером во Владимир, узнал, что царь под городом, в древнем монастыре заночевал.

   Не поехал туда хитрый грек. До рассвета пробыл в городе, а там нарядился в лучшее, что имел с собой, и поскакал в монастырь.

   Там только что ворота раскрыли, царский поезд выпускать собираются.

   - К царю я, с вестями от царицы! - объявил боярин и, ни слова не говоря больше никому, чтобы не опередили его с великой радостной вестью, стал ждать, когда его Иван позовет.

   - Да что за вести? Не послал ли Бог чего? - допытывались у боярина все окружающие.

   - Нет, где еще!.. Так, оповестить царя о себе царица поизволила...

   Сейчас же приказал Иван вести к нему посланца.

   - Что скажешь, боярин? Добрые ль вести несешь?

   А боярин упал ниц перед царем и громко так выговаривает:

   - Бог милости великие послал тебе, кир государь и царь всея Руси: сына тебе Господь послал и наследника, великого княжича московского, володимирского, новгородского, смоленского, полоцкого, черниговского и иных...

   Молчит Иван. То краснеет, то бледнеет, слова от радости не выговорит. А бояре кругом не выдержали, словно пчелы зажужжали между собою:

   - Слава Те, слава Тебе, Господи!

   Наконец и царь пришел в себя. Только слезы крупные, радостные слезы по щекам бегут.

   - Правда ли, боярин? Правда, правда, конечно... А как назвали: Димитрием? Мы толковали с Настюшкой...

   - Димитрием и молили, государь! Владыка митрополит Макарий сам молитву давал.

   - А здоровенький мальчуган? На кого походит? На меня ль, на княгинюшку ли?

   - На тебя, государь... Ровно влитой! И очи, и складом, и ладом - весь в тебя! Сам видел, государь... Вот так на руках держать сподобился... Здоровый, крупный такой княжич, дай ему Господи!.. Тьфу, тьфу, тьфу!..

   - Тьфу, тьфу, тьфу! - невольно повторил и царь тот же обычный прием.

   - Ну, а царица как? Голубка-то моя, свет Настасьюшка? Все здорово ль да ладно ль себя чувствует? Как живет?

   - Хвала Пречистой и Спасу Милостивому: все в добром здравии... Гляди, навстречу тебе, кир государь, пойдет, как и град свой стольный пожалуешь, даст Бог милости...

   - Што ты, што ты?! - даже замахал руками Иван. - Разве ж можно так скорешенько? Ну, да не пустят ее... Найдутся люди поумнее тебя при царице... Ну, спасибо, боярин! Век не забуду службы твоей усердной да вести радостной... Твой должник великий!

   И царь обнял, расцеловал осчастливленного боярина. А затем обратился к иконам, стоящим в углу и, пав на землю, стал благодарить Господа за счастье, посланное ему как отцу и царю... Поднялся затем, обернулся к боярам своим, толпящимся в келье царя, и радостным голосом произнес:

   - Поздравляю и вас, бояре, слуги мои верные, с великой радостью: с наследником царства, Богом нам дарованным! Придет время - служите ему так же верно, как моему отцу, деду служили, как мне служите!

   - Послужим, государь!.. Да живет на многая лета царевич и великий княжич Димитрий всея Руси!.. Поздравляем тебя, царь-государь, с Господней милостью, с несказанной радостью...

   И долго еще не покидал монастыря поезд царский. Поздравленья царь принимал от всех... и молебны служились благодарственные... Теперь уж не так стал торопиться Иван на Москву. Побывал и в Суздале, в старинном храме во имя Покрова Богородицы, и в Юрьевце молился у Живоначальной Троицы... Особенно долго пробыл Иван в Сергиевой лавре, где во все время осады казанской горячо молились монахи у гроба святого Сергия, прося победы царю. И сам Иван теперь долго, со слезами молился у мощей святителя, принося благодарность за помощь, оказанную в этой тяжелой борьбе. Отошла служба, затем и трапеза монастырская. Иван с обитателем лавры, с Иоасафом, бывшим сверженным митрополитом Московским, в келью ушел, в особую.

   - Что скажешь, сыне? - спросил Иоасаф, когда они остались одни. - Рад ли? Видно, недужен ты, сыне, што лик у тебя не больно ясен, зрак не больно радошен...

   - Не знаю, отче... И не болен я, а и здоровья не слышу в себе. Главное дело: душа што-то тоскует... Вот и сбирался потолковать с тобой...

   - Говори... все говори! Акромя Бога и меня - никто не услышит слов твоих, государь. Доходят и до меня слухи в обитель эту мирную... Да справедливо молвится: не всякому слуху верь... Али имеешь зло на кого в душе? Скажи. Зло - великий груз! Да еще если не по справедливости! А ежели прав ты, Бог да поможет тебе: избудешься обидчиков... Не маленек уж ты, царь-государь! Не таков, помнишь ли, как в те поры был, когда мои вороги Шуйские, с новогородцами хмельными, меня из опочивальни твоей царской тащили!

   И задрожали, заходили четки в руках этого старца, смиренного на вид монаха, при одной мысли о старой, давно испытанной обиде... Заволновался и царь.

   - Угадал, отче! Хоть и не так явно, но хотят править мною и ныне, как с ребенком управлялись. Мягкое ярмо, да все ж ярмо возлагают на выю господина своего, помазанника Божия... И так это ловко, что поделать ничего нельзя! Все для добра-де моего... Все мне да царству-де на благо, а выходит...

   И, скрипнув зубами, Иван не договорил, умолк...

   - Аль уж так спеленали советчики?..

   - Да уж нельзя лучше! Шагу не ступишь без них! Жену не смей иной раз обнять-приласкать, ежели то не позволенный день да не по правилу уставному. Что я, чернец, али поп, али старик какой столетний, што ли?.. Вон под Казанью за все шесть недель разок разрешил себе... потешиться с бабами и о грешной плоти вспомянуть... Так и Адашев, и Захарьины и-и что капели! И грех, и стыд... И Сильвестру-де отпишут, и владыке Макарию... И, правда, во скорях цидула от него... Писание, так вопче... "Блюдитеся-де да хранитесь от всякия скверны, от блуда и сквернословия и похотей разных, и..." А сам, чай, как был молод?.. Э, да што и толковать!.. А штобы уж в чем важном, што царства касаемо!..

   И царь, видя, что понимают его, что ему сочувствуют, обрадовался всей своей юной душой и готов был уж распространиться дальше на эту тему.

   Но за дверью в это время раздался голос шурина царского, боярина Захарьина:

   - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй ны!..

   - Вот, тут как тут! - с досадой произнес Иван.

   - А ты о досаде своей с игумном Вассианом Топорком потолковал бы... Он еще отца твоего советчик. Он, може, научит тебя, как быть... - быстро прошептал Иоасаф, раньше чем ответил на голос обычным словом, разрешающим вход в келью пришедшему.

   - И то... и то!.. - радостно подхватил Иван и склонился принять благословение старика.

   А Иоасаф, благословляя Ивана, обратился к двери и громко произнес наконец:

   - Аминь! Гряди, чадо мое. Благословен грядый во имя Господне!

   Князь Юрий явился встречать державного брата в село Тайнинское, под Москвой, где у Ивана последняя ночевка была. На другой день состоялось торжественное вступление победителя-царя и его сподвижников в Москву, и то, что здесь произошло, превысило всякие ожидания Ивана.

   От самых лугов пригородных на Яузе и вплоть до посадов, даже до стен кремлевских, вдоль всего пути, где шел Иван со свитой своей, на протяжении десятка верст толпились сотни тысяч народу, ликующего, разодетого во все новое, во все дорогое и лучшее, что десятками лет хранилось по дедовским укладкам и скрыням, в клетях и каморах. Не одни москвичи тут были или люди, случайно попавшие в стольный град московский в эту счастливую пору. Нарочно издалека собралися люди русские приветствовать юного победителя грозных доселе казанских татар.

   С громовыми ликующими кликами встречено было выступление царя из Тайнинского. Не смолкали крики все время, пока въезжал он в Москву и приближался к Сретенскому монастырю, где ждал его в блестящем пасхальном облачении митрополит, окруженный сонмом высшего духовенства московского. Оглушительный вопль и рев толпы раздался, когда остановился Иван пред древней, глубоко чтимой иконой Богоматери, писанной самим евангелистом Лукой, и, перекрестившись, поцеловав образ и приложившись к мощам нетленным, принял благословение митрополита.

   - Многая лета царю благочестивому, Ивану Боголюбивому, государю нашему! Жив буди, победитель варварский, избавитель христианский!.. Слава тебе, царь-батюшка! - эти крики потрясали не только воздух, но, казалось, заставляли содрогаться и новые, крепкие стены Кремля, вырываясь из сотни тысяч грудей...

   И, как по волшебству, все стихло, когда глашатаи замахали своими посохами, ударили в бубны, объявляя, что царь промолвить желает свое слово великое к митрополиту-владыке. Стихли клики и пальбы. Не гудят большие и малые колокола кремлевские. Громко, отчетливо заговорил Иван, желая, чтоб как можно на большем пространстве были слышны слова его речи, приготовленной и затверженной задолго до этой минуты.

   - Отец ты наш, Макарий, митрополит всея Руси, и архиепископы, и епископы, и весь православный собор священства русского! Бил я вам челом: молили бы Господа и всех святых Его о нашем здравии и об устройстве земском, и об освобождении от нашествия врагов видимых и невидимых. Советовался я с вами о неправде казанской, что города они русские грабят, христиан в полон берут, церкви Божие и монастыри святые разоряют... Много раз и деды, и отец мой ходили за то войною на агарян нечестивых, и сам я тою же стезею шел, да не посылал Бог удачи. Видно, за грехи мои прежние.

   Теперя зато - иное Бог дал! Не успели мы на татар казанских, на юрт нечестивый наступить, а на подмогу своим единоверцам безбожным крымский хан, Девлет-Гирей-царь свою орду на Русь повел. Но молитвою вашею и заступничеством Бога сил и всех святых Его, купно с Пречистою Богородицей, вспять воротился Девлет-Гирей-царь, никем иным гоним, но токмо гневом Божиим! И нас не дождался!..

   А которые люди его с нашими людьми переведалися, - тут Господь нам свое милосердие явил: наши воеводы разбили крымских многих людей и многих живых к нам привели. И тогда, на всемогущество Бога и чудотворцев великих уповая, пошли мы на свирепых кровопролитцев, казанских людей, вооружася вместе с князем Владимиром Андреичем и со всем своим воинством... И, Бог дал, дошли здорово.

   Произволением Божиим, вашими святыми молитвами, предстательством отец наших, а также попечением, мужеством и храбростью князя Владимира Андреича, всех наших бояр, воевод и всего христианского воинства тщанием и страданием за веру святую, за братьев православных излил Господь милосердный щедроты благости Своей на ны, на рабы свои неблагодарные, дарова нам помощь на сопротивные и победу светлую. Царствующее место, многолюдный град Казань предан в руки наши и в изгнанье вера Магомета, водружен Крест Животворящий в запустенной мерзости казанской, и все живущие в ней басурмане судом Божиим в единый день изгибли! Все же земские люди арские и луговые изо всех казанских пределов нам добили челом и обещалися нам дань до века давати. И там, с Божиею благодарностью, на сохранение граду и землям оставили воевод своих и людей ратных многих.

   А сами с таким великим Божиим дарованием сюда, ко образу Пречистые Богоматери и к мощам великих чудотворцев, и к твоей святыне, и к отеческому своему месту - Москве престольной здорово пришли! И аз тебе, отцу своему, и всему собору, вместе со князем Владимиром Андреичем и со всем своим воинством, на ваших трудах и молитвах - челом бьем!

   И тут же до земли отдал поклон святыне и святителю юный царь-победитель. Князь Владимир за ним склонился тоже. И полки, которые приготовлены были в Тайнинском, а теперь блестящей стеной стояли за царем, простерлись ниц пред иконами, звеня, громыхая оружием и военными доспехами, сталкиваясь шишаками, задевая друг за друга наплечниками и налокотниками блестящих лат и панцирей своих.

   А из народной груди, как из глубины морской, вылетели снова и вдаль понеслись гремящие клики восторга, радости, привета царю...

   Но вот тяжело, медленно поднялись с земли ряды воинов, отдавших поклон, выпрямился царь и князь Старицкий и все провожатые их, бояре и воеводы.

   Смолк народ, ожидая, что ответит царю владыка-митрополит Московский, любимый всеми Макарий.

   Негромко, но внятно заговорил бодрый старик-святитель, выпрямив свой высокий, сухощавый стан, который казался еще выше, еще величественней от широких, блестящих облачений:

   - Во имя Отца и Сына и Духа Святого! О, Богом венчанный царь и благочестивый государь, великий князь Иван Васильевич всея Руссии! Мы, твои богомольцы, молим Господа и Ему хвалу воздаем. Дивень Бог во славах творяй чудеса! Ты, царю, царски-добре подвизался против супостатов своих, нечестивых царей и клятвопреступных татар казанских, и показал еси великие подвиги и труды, и чистоту, и любовь нелицемерную, и мужество, и целомудрие! Не колебался пострадать до крови. Паче реку: предал еси душу и тело свое за святую, чистую веру христианскую, за церковь православную, за порученное тебе стадо, коего ты - единый пастырь. И помог Господь трудам и отваге твоей, как даровал он победу прародителю твоему, благочестивому князю Володимиру, и достохвальному князю Димитрию на Дону, и святому Александру Невскому, латынян победившему!

   И незабытлив, скор на воздаяние Христос. Победу великую даровал тебе на агарян нечестивых, еще же дарова тебе перворожденного сына от царицы твоей великой княгини Анастасии - царевича Димитрия Ивановича!.. Мы же, богомольцы твои, глаголем: "Велик Бог и чудеса Его!.." Радуйся, царь-победитель, и веселися на многая лета и со своею царицею, великою княгинею Анастасиею, и с царевичем Димитрием, и с братом Владимиром Андреевичем в Богом спасаемом царствующем граде Москве, и на всех твоих царствах, и на Казанском - из рода в род, на многая лета. И тебе, царю, благочестивому государю, за все твои труды, за одоление оплота мусульманского, всему миру страшилища, мы со священным собором этим и со всеми православными христианами челом бьем!..

   Поддерживаемый двумя священниками, опустился на колени первосвятитель московский, седой старик Макарий и медленно склонился вместе со всем тысячеголовым клиром окружающим - челом до земли - на раскинутую здесь нарочно на дороге дорогую шелковую ткань...

   И как ветром склоняет спелые колосья на необозримых родных полях, так в одну минуту, с шелестом, с ропотом, с кликами восторга и благодарности склонились в земном поклоне сперва первые ряды людей, а там и дальше, дальше... без конца!.. И уж подыматься стали передние ряды, а позади, на расстоянии нескольких верст вокруг, опускалось с одного конца море народное, сотни тысяч голов прилегали к земле, пока другие сотни тысяч, словно прибой всплеснувший, отрывались от сырой земли и вздымались кверху постепенно, с гулом невнятным, с рокотом, с шелестом... Совсем как море!

   Тут же, на глазах у народа, сменил Иван свои доспехи боевые на блестящее облачение царское, повесил на шею крест большой, великокняжеский со святыми мощами, вместо шлема надел шапку Мономаха, украшенную венцом золотым, и в бармах, со скипетром в руке, во всей славе земной, двинулся впереди священного клира к древним кремлевским храмам, чтобы принести благодарность Богу за все милости, дарованные царю и всей земле Русской.

   И целых три дня потом - 8, 9 и 10 ноября - в большой палате Грановитой шел веселый пир у великого князя и царя всея Руси и казанского, у Ивана Васильевича Боголюбивого.

   Богатый, веселый был пир! Многих и замертво унесли из-за, беседы застольной... И щедро одарил всех государь на радости двойной - покорения Казани и рождения сына, наследника престолу.

   От митрополита до последнего воина из полка царского никто не был позабыт. Шубы собольи, кубки и ковши золотые и серебряные, парча, и бархат, и меха, кони из царских аргамачьих конюшен, оружие дорогое и наряды богатые - все раздавалось не жалея... И деньгами наградил царь, и землями, и вотчинами сподвижников своих и священную братию - попов, монахов... А простому народу по всей земле, в городах и посадах больших, тоже столы были расставлены, угощенье отпущено.

   И по смете казначеев царских сорок восемь тысяч рублей тогдашних ушло на расходы, кроме стоимости вотчин и поместий и того, что на кормленье народа затрачено, так как припасы доставлялись бесплатно монастырями и волостями земскими для народных пиров. А теперь такая сумма серебряных монет составила бы ценность в девятьсот тысяч рублей.

   Неизгладимыми чертами врезалось в сердце народное, благодарное и восторженное, имя царя Ивана Васильевича, покорителя Казани... И что потом ни творилось тем, кто носил это имя, народ молчал, терпел и прощал за дарованную ему минуту светлую, веселую, счастливую... за такую минуту, каких вообще немного бывало у русского народа.

   И близка казалась царю Ивану мечта о Москве - Третьем Риме, нетленном и твердом оплоте христианства для всех стран Востока и Запада.

  

  

  

   А д а м а н т - алмаз, бриллиант.

   А з я м - сермяга, верхний кафтан халатного покроя.

   А л е б а р д а (лебарда) - холодное оружие, длинное копье, поперек которого укреплены топорик или секира (фр.).

   А м в о н - в православных церквах возвышение перед алтарем, с которого произносится проповедь, читается Евангелие.

   А р а п н и к - длинная ременная плеть, бич с пеньковым, волосяным или шелковым навоем, для хлопанья на охоте.

   А р м а н - деталь военного снаряжения.

   Б а р м ы - драгоценные оплечья у русских князей и царей. Бармы надевали во время коронации и торжественных выходов.

   Б а ч к а - сокращенное: батюшка, отец.

   Б е р д ы ш - холодное оружие, широкий длинный топорик с лезвием в виде полумесяца.

   Б е л о е д у х о в е н с т в о - так называют не принявших постриг, как правило, женатых священнослужителей.

   Б е с т а л а н н ы й - несчастный, талан - удача, счастье.

   Б и р ю ч (бирич) - глашатай в Московской Руси, объявлявший на площадях волю князя, помощник князя по судебным и дипломатическим делам.

   В е р и г и - тяжелые железные цепи, обручи, носимые на голом теле; форма самоистязания религиозных фанатиков.

   В е р ш н и к - верховой, верхом едущий, конный.

   В о е в о д а - военачальник, правитель; начальник области.

   В я щ и й (вящший) - большой, великий; вящие люди - знатные, сановные, богатые.

   Г а й т а н - шнурок, тесьма, на которой носят тяжелый нательный крест.

   Г а л м а н - бранное слово: олух, грубиян, невежа.

   Г о р л а т н ы й (горланий) - меховой.

   Г р е ш н е в и к - хлебное изделие, печется из гречневой муки.

   Д о к у к а - действие докучающего, просящего; сама просьба, хлопоты просителя.

   Д р а б а н т - телохранитель.

   Д ь я к - в Московской Руси должностное лицо, ведущее дела какого-либо приказа.

   Е р т о у л - сторожевой авангард.

   Е ф и м к и, е ф и м о к - русское название западноевропейского серебряного иоахимсталера, из которого в начале XVII в. в России чеканились серебряные монеты.

   Ж о л н е р (жалон) - солдат, поставленный для указания линии фронта.

   З а б о б о н ы - вздор, пустяки; вздорные слухи, вести.

   З е м щ и н а - выделенная Иваном Грозным в управление боярам, главным образом на окраинах, часть государства, в отличие от опричнины.

   З е м с к и й с т а р о с т а - чиновник с судебно-административной и полицейской властью, управлявший крестьянским населением определенного района.

   З е м с к а я и з б а - первая ступень суда и расправы в городах и селах.

   И е з у и т ы - члены католического монашеского ордена; иезуиты считают допустимым ради "вящей славы Божьей" любое преступление.

   К а з н е н н ы е - здесь наказанные.

   К а п т а н к а - колымага, карета.

   К е л а р ь - инок, заведующий монастырскими припасами.

   К с я н д з (ксендз) - в Польше священнослужитель в католической церкви (польск.).

   К и с а - мошна, карман.

   К л е в р е т - приспешник, приверженец (старослав.).

   К л я ш т о р - обитель, монастырь (польск.).

   К о в ы - вредные замыслы, злоумышление, заговор.

   К л е й н о д - войсковые регалии в казачьих войсках (знамена, бунчук, трубы), символ власти (булава и ее разновидности) у польских и украинских атаманов.

   К о н е в ы й - из коневой юфти - мягкой кожи, шкуры коня.

   К о н е к - гребень кровли, стык двух скатов крыши.

   К р и н - цветок лилии (старослав.).

   К р у ж а л о - питейный дом, кабак.

   К р ы ж а к - крестоносец, воин крестовых походов.

   К о ш - корзинка.

   Л а й д а к - ледащий человек, шатун, плут и деляга.

   Л е г а т - посол, нунций (лат.).

   Л е д а щ и й - плохой, негодный, хилый.

   Л е п т а - древняя еврейская мелкая монета; в широком смысле - вообще денежка, грош.

   Л о б а н ч и к - так называли на Руси французскую золотую монету с изображением головы; червонец.

   Л ю т о р - лютый, неистовый человек, злодей.

   М а ш т а к - очень малорослая лошаденка, лошадь-карлик; в переносном смысле - приземистый человек.

   М и р я н и н - человек, не имеющий духовного звания.

   М ш е л о и м е ц - взяточник, мшель - мзда, корысть.

   Н у н ц и й - постоянный дипломатический представитель Папы Римского в государствах, с которыми Папа поддерживает дипломатические отношения.

   О д н о д в о р е ц - государственный крестьянин.

   О к а - здесь местность, пограничная с кочевой степью.

   О к о л ь н и ч и й - придворный чин в Московской Руси, сопровождал князя в путешествиях, принимал участие в переговорах с иностранными послами.

   О п р и ч н и н а - часть государства при Иване Грозном, подчиненная дворцовому правлению, с особыми правами; противоположное земству.

   О р я с и н а - жердь, дубина, толстая хворостина.

   О с л о п - жердь, дубье, колья; у ратников - палица, окованная дубина.

   П а с т в а - верующие, живущие в одном приходе и отправляющие религиозные обряды в одной церкви.

   П а т е р - католический монах в сане священника (лат.).

   П а п е р т ь - крытая площадка перед входом в церковь.

   П е т е л ь - петух.

   П е с т у н - тот, кто пестует кого-либо, заботливый воспитатель.

   П и щ а л ь - старинная пушка, заряжаемая со ствола.

   П о в о й н и к - старинный головной убор русских крестьянок в виде повязки, надеваемой под платок.

   П о в а л у ш а - общая спальня, холодная изба, куда вся семья уходила на ночь из топленной избы - чистой горницы.

   П о л н о ч н ы й - северный.

   П о л у ш к а - старинная медная монета достоинством в четверть копейки.

   П о с т а в е ц - род небольшого шкафа с полками.

   П о т е н т а т - властелин, властитель (лат.).

   П о ш е в н и - широкие сани, обшитые изнутри лубом.

   П р и з и р а т ь (призрить, призреть) - дать приют и пропитание.

   П р и к а з н ы е л ю д и - мелкие чиновники, канцелярские служащие.

   П р и л ы г а т ь - прихвастнуть, мешать выдумку с правдой.

   П р и м а с - титул главнейшего епископа в католической церкви, а также лицо, носящее этот титул.

   П р и к а з - учреждение, ведавшее отдельной отраслью государственного управления в Московской Руси с XVI в.

   П р и с т а в - должностное лицо, приставленное к кому-либо для наблюдения, надзора.

   П р о т о р, п р о т о р и - издержки, расходы.

   П р о ф о с - военный парашник, убиравший в лагере все нечистоты; военные полицейские служители и полковые палачи (нем.). В русском языке переделано в прохвост.

   Р а к а - в христианской церкви - гробница, в которой хранятся мощи святых.

   Р е й т а р - солдат кавалерии в наемных армиях Западной Европы и в России XVII в.

   Р о ж н о - изделие из ржаной муки, ржаной печеный хлеб.

   Р е м с т в о - ненависть, злоба, досада или злопамятство.

   Р у г а - пожертвование монастырям от царей, месячина и "жалованные", случайные средства.

   С в и т к а - верхняя длинная одежда у украинцев.

   С е р м я г а - грубое некрашеное сукно, кафтан из него.

   С и р е ч ь (сиречи) - то есть, иными словами.

   С е у н ч - радостная весть, преимущественно о победе.

   С к у ф ь я - остроконечная бархатная черная или фиолетовая шапочка у православного духовенства.

   С м е р д - крестьянин-земледелец.

   С т р а т и г - воитель, военачальник, вождь, воевода (лат.).

   С т о л ь н и к - придворный чин, должность, прислуживал царям во время торжественных трапез, сопровождал их в поездках. Позднее стольники назначались на воеводские должности.

   С т р я п ч и й - название некоторых должностных лиц. В Московской Руси - придворный, несший хозяйственные обязанности.

   С т о л б ч и к - старинный документ в виде свитка.

   С у г у б ы й - здесь вдвое больший, двойной.

   С х и з м а, с х и м а - высшая монашеская степень, требующая по церковным правилам от посвященного в нее выполнения суровых аскетических правил.

   С х и з м а т и к, с х и м н и к - монах, принявший схиму.

   С ы ч е н ы й - сдобренный чем-то, подслащенный.

   Т а р а с ы - бойничные щиты.

   Т а р х а н н а я г р а м о т а - документ, дававший особые преимущества, тархан - владелец вотчины, пользовавшийся такими преимуществами.

   Т я г л ы й - обложенный податью, повинностью, тягло - налоги и повинности.

   Ф у з е я - мушкет, ружье (фр.).

   Х и н с к и й - вздорный, дурной, хинь - ахинея, вздор, чушь.

   Х о б о т ь е - нижний конец молотовища, особый кривой рычаг.

   Ц и к а в ы й - любопытный.

   Ч а р о в н и ц а - волшебница, способная кого-либо пленить.

   Ч а ш н и к - придворный чин в Московской Руси, виночерпий, в чьем ведении находятся напитки.

   Ч е к а н - ручное оружие, топорик с молоточком.

   Ч е р н о е д у х о в е н с т в о - монашествующее духовенство, в отличие от белого духовенства.

   Ч е б о т ы - мужская и женская обувь, высокий башмак с острыми, кверху загнутыми носками.

   Ш а н д а л - подсвечник.

   Ш и ш а к - островерхий шлем.

   Ш п ы н - насмешник, шут; здесь: провокатор.

   Ш у г а й - род короткополой кофты с рукавами, отложным круглым воротником и застежкой.

   Я р ы ж к а, я р ы г а - в Московской Руси низший полицейский чин служитель в приказах.

  

   Ока, пограничная со степью кочевой, звалась "берегом" Русского царства.

  

  

   8

   Лев Григорьевич Жданов: "Третий Рим"

  

   Библиотека Альдебаран: http://lib.aldebaran.ru