Жданов Лев Григорьевич - Третий Рим

аре со стены скакали, вылазку делали, где был?

   - Я? - смутился парень. - Я в стан бегал за хлебом...

   - Ишь ты! Как оно приспело: в ту самую пору, когда татарове поспели из города, а ты про хлеб вспомнил.

   - Ловок! Бабник, козодой поганый... Блудлив, как кошка, а труслив, что заяц...

   - Эй! Молчи... Не то я те!.. - обозлясь, так и вскипел парень и даже, забыв про усталь, привстал, словно готовясь привести в исполнение угрозу.

   - Буде, говорю! - прикрикнул десятник. - За дело. Навалялись, языки начесали, гляди! За дело!..

   - За дело!.. - с ворчаньем поднимаясь, заговорили ратники. - Сам бы потянул... Приказывать да понукать легкое дело. Ишь, воевода какой выискался!

   - Не воевода, а по государскому наказу приставлен за вами глядеть, за лентяями!..

   - По государскому! Собака тебя оставила царева, а ты и величаешься...

   - А хорошо, братцы, государю-батюшке! Вон мы тута пропадаем, а он у Волгушки себе в шатрах пирует и день и ночь... Сказывают, весело там царь с боярами живет.

   - И полонянок, сказывают, и татарчат молодых туда немало нагнали! - опять свое стал поминать молодой новожен. - Потешают себя царь с воеводами!

   - Ну, толкуй еще!.. Нешто можно при царе православном да погань такая!.. Татарчата!

   - А что же? Люди сказывают, много там чего творится! Сызмальства осударь с пареньками потеху любил... Так не другой он ныне стал, все тот же.

   - Ан и другой! Я лучше знаю... - вмешался молчавший до тех пор пожилой ратник. - У меня дядя не простого, духовного звания. Сказывает: совсем образумился царь молодой. Все больше Богу молится, службы правит церковные... Бывает, водят к нему баб... Да редко! А бояре-воеводы его, те, конечное дело, не все по царскому примеру живут. Оттого и соблазны... Да и врут много!..

   - Врут?.. Ну, не! Сам ты врешь, а я не согласен... Сам я в Свияцком городке был, как грамоту митрополичью всем людям читали. А там явственно прописано было: за что Бог нас покарал, хворь наслал гнилую, тяжелую. "Блуд и непотребство и многое стяжание", так и сказано...

   - Так то - воеводы... А сам царь...

   - Што царь? Заладил одно! Царь да царь! А знаешь ли, каков поп, таков и...

   Но говоривший не окончил.

   - Царь едет, черти! Вставайте!.. Царь едет!.. - вдруг крикнул ратник, который лежал на бревнах, где было посуше, и глядел по сторонам.

   Ратники вскочили, смотрят: из ближней рощи, где намокшие, потемнелые деревья стоят с повисшими, полуобнаженными ветвями, показались вершники царские, стрельцы с пищалями, дворяне охранные с бердышами. За ними на красивых, сильных конях несколько воевод, все больше пожилые, а впереди Иван, в полном боевом вооружении, на широкозадом могучем коне.

   Завидя кучку ратников, стоящих на коленях вдали, с обнаженными головами, Иван поскакал к ним.

   - Встаньте, люди ратные. Богу кланяйтесь... Вы - Божьи ратники. Откуда вы? Что за бревна? Куда их тянете?

   Десятник, ободренный ласковым голосом царя, ответил, вертя шапку в руках:

   - Да вот, осударь... не погневись... из окопу мы из ближнего... От головы, от Василия Шпыняева посланы по бревна... Чай, ведом тебе голова тот, осударь...

   - Не помню что-то! - улыбаясь, сказал Иван. - По бревна? И вы сами их на себе волокете? Тяжело, чай?..

   - И-и, как тяжко! Умаялись... Не ближний свет, сам видишь, осударь... Притомились... Вот и стали передохнуть, значитца... Помилуй, не казни, осударь... Не стало никакой силы-возможности без передышки, значитца.

   - Ну, вестимо, как не вздохнуть?! Отдыхайте... Ишь ты, упарились как! Ровно от коней - от людей пар столбом! Да разве нет коней у вас, чтобы самим таку махину не тащить? Да еще на тележке, на смешной такой.

   Иван стал внимательно осматривать тележку, особенно колеса ее из цельных обрубков, кое-как обтесанных в виде неправильного круга.

   - Коней?! И-и, што ты, осударь! Мы - пешие. Наше дело простое... Все на себе да своими руками робим, своим горбом тянем... А што трудно - твоя правда, осударь. С непривычки, гляди. Дома все другим делом, торговлишкой займались... А тут вот... - начал было впадать в жалобливый тон десятник, но спохватился и замолк...

   Иван огляделся, медленно повторяя:

   - Торговлишкой займались?.. Што ж, дело хорошее. Конечно, трудно вам с непривычки. Так то помните: ни для меня, ни для кого стараетесь, муку принимаете, а для Господа Самого Распятого, за святую веру христианскую... Татар повоюем - Господь возрадуется. Полон наш русский у них отберем. Чай, и у вас есть кто близкий в полону у казанцев?

   - У нас, осударь, - вступил в разговор молодой ратник, - есть родич один... И не ратник он был. Как напали на Коширу единова казанцы, тамо его и забрали... По торговому делу на Кошире жил...

   - Вот видите! Так уж потерпите Бога для... И то сказать еще надо: Казань возьмем, заставы снимем, Волга свободным, вольным путем русским потечет. Как по-вашему, по-купеческому: к худу это аль к добру для вас?.. А?..

   - К добру, осударь! - сразу ответили все ратники, хорошо понимающие свою торговую пользу.

   - То-то ж! Так для себя постарайтеся, Божьи воины. А покудова... Эй, Петя! - крикнул Иван одному из своих стрельцов, сидевшему на здоровой рыжей лошади. - Слезай, Петруша!.. Дай им коня, бревна довезти. Подожди тута с ними, а там и догонишь меня... Ну, Бог на помочь, люди Божии!..

   И, провожаемый громкими, восторженными приветствиями осчастливленных, ободренных, словно воскресших ратников, царь тронул поводья коня, дальше поехал осматривать, как осадные работы кипят, продвигаются под Казанью... Спрашивал о вылазках дневных и ночных, которыми татары беспокоили русских; ободрял, утешал больных и раненых... И везде восторженные клики неслись вслед царю:

   - Жив и здрав буди на многая лета, осударь наш милостивец! Батюшка, светлый наш царь!..

   Так за днями дни, недели за неделями тянутся.

   С того дня, как первые осадчие, стрелецкие головы Иван Черемисинов, Григорий Жолобов, Федор Дурасов и дьяк Ржевский со своими сотнями первые туры подкатили вечером от Булака к стене городской, немало стычек и боев разыгралось вокруг осажденного города.

   Особенно жестоки были первые вылазки. Не хотели допустить татары врагов с турами к стенам городским. Против князя Михаилы Воротынского и Ивана Федоровича Мстиславского, которые вели первый приступ, сразу, изо всех четырех ворот: Царских, Арских, Тюменских и Аталыковых - высыпали воины казанские.

   Жестокая сеча началась. Чтобы помешать появлению новых сил из города, русские открыли пальбу по крепости изо всех орудий, стоявших против ворот. Татары отвечали тем же, хотя и мало было у них пушек и пищалей. Стрелы тучей летели... Крики, вопли сражающихся, сливаясь с гулом орудийных выстрелов, оглушали всех вокруг. Кони метались в испуге... В остервенении враги, бросив оружие, бились врукопашную, давили, грызли друг друга и сваливались с откосов крепостных прямо в ров, переполненный мутной, грязной водой... Так прошла вся ночь... Но к утру русские одолели. Татары кинулись назад. Ворота закрылись. И лихорадочно принялись свежие, вновь подошедшие московские ратники за установку туров, за рытье рвов и траншей... А казаки-смельчаки, первые пошедшие на приступ посадов под стеной, заняли большую каменную баню Даирову, под самой стеной крепостною, и расположились там безопасно и удобно, словно дома у себя.

   Тянется осада недели и месяцы... Глубокая осень царит... Ливни, слякоть... Шесть недель уж прошло... Тоска стала одолевать русских. Тоска одолевает и царя. Сначала, пока еще опасности грозили при осаде, волновался Иван, но не тосковал, не чувствовал как-то всех лишений, которые даже ему пришлось испытывать среди этой лагерной суровой жизни.

   А татары сильно оборонялись сперва.

   Оказалось, что в крепости городской за стенами у них только половина войска - тридцать тысяч отборных людей. Другая половина была сокрыта в лесах, которые темной стеной обошли Казань со всех сторон.

   И вот, бывало, видят русские: на стене городской взовьется, зареет зеленым пятном мусульманское знамя... Бьет его ветром, треплется оно... Вдруг появляются из лесов, все больше с Арской стороны, отряды татарские, нападают в тыл христиан. А в то же время из ворот высыпают казанцы, двойной удар обрушивая на осаждающих.

   Ни попить, ни поесть не могли спокойно войска, которые с этой стороны находились: Большой да Передовой полки.

   И так недели три шло.

   Наконец, после долгих совещаний, решено было покончить с таким порядком вещей.

   Тридцать тысяч всадников и пятнадцать тысяч пехотинцев-стрельцов, под начальством князя Александра Горбатого-Суздальского, разбившись на три колонны, засели в ловушку, скрылись в засаде.

   В первый же раз, когда татары повторили свою хитрость, напали на русских с двух сторон, русские рати, встретившие натиск татар, выехавших из лесу, сделали вид, что смутились и побежали в лагерь обратно. Татары кинулись за ними с гиком, с победными криками... Вот уж все отряды ихние вышли из-под прикрытий, из лесу... Вот лавой мчатся на беззащитный лагерь... Из города долетают крики радости.

   Может быть, настал час победы и отмщения гяурам, настал час освобождения от проклятой осады... Но... что это такое? Из лесу, где все было тихо, резко прозвучала военная труба... сигнал атаки... И с трех сторон, отрезая обратный путь, лишая малейшей надежды на спасение, черной тучей, вздымая вихри по пути, несутся три полка русской конницы... А еще с двух сторон, замыкая совсем полукруг, появились пешие тяжелые отряды, чтобы не проскользнули татарские всадники между городом и русскими шанцами, чтобы никто не ушел от гибели!

   - Гибель!.. Гибель... Яман!.. Алла!.. Алла!.. - завопили со стен городских.

   Окруженные враги тоже кричат... Но дико, вызывающе:

   - Смерть гяурам! Смерть нечестивым!..

   И, видя невозможность спастись, отчаянно кидаются в битву, чтоб подороже продать свою жизнь...

   Каждый татарин, словно кабан, затравленный стаей ярых псов, умирая, старался только поразить кого-нибудь из ближайших к нему русских... Звон от скрещенного оружия, редкие пищальные выстрелы... Ржание коней... Кровь хлещет ручьями...

   Сплотясь отдельными кучками, татары смело отстаивают если не жизнь, так месть свою. Однако перевес у русских слишком велик.

   И так же стихийно, как мчались раньше за врагом, повернули к лесу татары, пробиваясь сквозь густые ряды ратников. Но в лесу их тоже ждут русские. Ловят, режут, снимают с деревьев, куда многие взобрались, надеясь укрыться от врага... А тех, кто просит пощады, вяжут крепко и сводят в одно большое стадо...

   Много в этом стаде собралось народу, больше тысячи человек. Окровавленные, израненные, в изорванной одежде, измученные, многие полумертвые, они все дышат хрипло, тяжело, словно запаленные кони, и ждут, что с ними будет.

   С победными кликами погнали русские воины все это стадо прямо в свой стан.

   Ликуя душой, выслушал Иван донесение о победе.

   - Спасибо, княже! - обняв и поцеловав Горбатого-Суздальского, сказал царь, тут же снял с себя дорогую цепь с золотой гривной и возложил на воеводу.

   Велел наградить и всех бывших с князем воевод, сотников и воинов простых.

   - А теперь - еще задача есть для тебя. Ступай к Арскому городку, по горячим следам, где в засеке укрепились было эти окаянные... Добей остатки татарские, сотри главу змиеву!

   Через три дня, передохнув немного, в сопровождении князя Тверского, Семена Микулинского, Горбатый выступил в поход, а через неделю вернулся из Арска с огромной добычей, с провиантом, разгромив войско татарское, там засевшее...

   Между тем пленников, взятых в последнем бою под самой Казанью, Иван велел на другой день привести к городской стене и привязать их к частоколу, укрывающему русские полки.

   Из тысячи всего пятьсот человек еще на ногах держались. Их и привязали к тыну. И приказал Иван:

   - Молите ваших, чтобы сдалися мне. Не то вам смерть сейчас будет! А сдадут мне город и царя казанского - всех пощажу, ни волоса единого, крохи малой вашей не трону, Бог порукой!

   Не сразу покорились, молчали сначала пленные... Но под страхом мук, под угрозой смерти, почуяв на теле острие казацких пик, стали звать своих.

   Высыпали на стены казанцы...

   Зачернели, запестрели верхи башен и просветы между тарасами от татарок, которые приходят на стены, мужьям есть приносят, землю копать помогают...

   А пленные, покоряясь насилию, повторяют, что им приказано:

   - Сдавайтесь, братья! Ворота откройте городские, хана выдайте... Гяуры обещают за то, что ни крохи не возьмут из добра вашего... капли крови не прольют мусульманской... А иначе - муки и смерть ожидают всех нас, да и вас потом! Одумайтесь, братья!

   Рокот пробежал по стенам городским... Вопли ненависти, крики проклятий донеслись до пленных и до русского стана.

   - Предатели!.. Отщепенцы проклятые!.. Собаки перекрещенные!.. Пусть вам язык отсохнет за ваши слова... Пусть гниют души и тела ваши!.. Скорее Волга назад потечет, чем мы гяурам сдадимся, царя и веру предадим на поругание... Недолюдки поганые вы вместе с гяурами московскими!.. Да подыхайте вы лучше от наших рук, чем от необрезанных урусов поганых.

   И туча стрел, град пуль полетели со стен и в своих привязанных татар, и в войско московское.

   Русские обозлились, тут же добили жалких израненных пленников...

   - Нет, видно, добром не кончить дела! - решили Иван и его воеводы, когда узнали от очевидцев обо всем событии.

   - Давно бы на приступ последний пора кинуться! - заметил Курбский.

   - Рано, Андрюша, рано! - ласково отозвался царь. - Мы еще попытаем измором их взять. Воду главную у них Мы отняли: к Булаку и к Казанке-реке никакого им подступу нет, окаянным. Перебежчики новые, недавние, Камай-мурза и другие мне сказывали: последняя у казанцев вода - ключ потаенный от Казанки-реки проведен. Попытаем эту последнюю воду взять у неверных. Что тогда скажут? Без бою не сдадутся ль? А то и так много крови христианской пролито. За эту за кровь не вам, бояре, мне ответ придется Богу отдать.

   И долго в тот вечер царь толковал с инженером своим искусным, с англичанином Бутлером о подкопе, при Адашеве да Владимире Старицком, который и спал в одном шатре с царем.

   Начальник всех розмыслов, дьяк Иван Выродков здесь же был, приказы царя выслушал, распорядился потом, чтобы англичанину бочки с порохом, с зельем боевым, были выданы, сколько надобно.

   Пригодилась тут баня Даирова. Дознались ученики Бутлера, что именно здесь, близко под землей, ход проложен, который снабжает водою осажденных. Сам англичанин в других местах рылся, а сюда подручных послал.

   Пытались они издали, наперерез к потаенному ключу этому подойти, подкопаться... Да каменная гряда скал мешает, которая здесь пролегла.

   Тогда стали прямо от бани подкоп вести. Земля там влажная, мягкая оказалась, как всегда близ воды это бывает.

   Осторожно повели глубокую галерею подземную, дней десять рыли, наконец, на одиннадцатый день, донесли Шереметеву и Серебряному, что над головами русских землекопов голоса слышны, словно кто ходит там, - все больше женские голоса...

   Сами воеводы в тайник сошли, где ползком, где в три погибели согнувшись, добрались до места.

   Вода сквозь песчаный грунт просачивается... Голоса слышны, правда... Шаги глухие... Ошибки быть не может!

   И пошли к царю с докладом.

   В субботу это было. Сейчас же одиннадцать бочек пороху подкатили под тайники.

   А в воскресенье подожгли мину, и страшный грохот потряс воздух... Облако черного дыма поднялось в воздух. Целый угол стены с башней высокой взлетело к небу, и оттуда обломки камней, бревна, части тел человеческих, - все это рухнуло на головы казанцев, пораженных ужасом. В довершение беды в город ворвались отряды русских, стоявшие уже наготове, и прошлись, как пожар, широкой полосой по всему этому концу, пока не опомнились татары, не подоспели с других концов воины, сеиды самого Эддин-Гирея, и оттеснили они обратно нападающих за городской вал, за широкий ров.

   А затем всю ночь лихорадочно работали при свете колеблющихся огней казанцы, стараясь возвести временный оплот вместо разрушенной старой стены городской.

   Лишение воды быстро сказалось в осажденном городе. Последние запасы влаги иссякли. Дождевую воду собирали и продавали на вес золота. Но ее не хватало. Тайные запасы воды в ханском дворце тоже были не особенно богаты. А простой народ, те, кто из посадов и окрестных сел бежал в Казань при нашествии русских, эти все прямо гибли от жажды. Иные перебегали к осаждающим. Другие кинулись рыть землю во всех направлениях. Но в колодцах и в небольших источниках, вытекающих из земли, пропитанной кровью, отбросами и трупными остатками, как во всех восточных городах, везде вода была мутная, вонючая, ядовитая, порождающая гибель и чуму среди несчастных, вынужденных утолять свою жажду такой водою... Ужасными, разбухшими, почернелыми трупами был усеян весь город. И убирать даже некому эти тела.

   Ожесточение казанцев стало сменяться тупым отчаянием. Только хан и его близкие не теряли надежды. А среди черни казанской рождались все новые и новые слухи, один другого тревожнее...

   Немало поработали при этом и перебежчики, которые появились в осажденном городе, побывав раньше в московском стане, где получали щедрые подачки и посулы на большее, если "приведут к покорности юрт" так, чтобы без крови могли русские овладеть Казанью.

   Сентябрь к концу идет.

   Тихий день осенний, сиявший над измученным городом, тихо догорел, сменяясь тихой, влажной ночью.

   Как нарочно, ливни, что ни день проносившиеся здесь в начале осени, теперь прекратились...

   Темная спустилась сентябрьская ночь. Страшно на улицах Казани, в ее тесных кривых переулках, на широких площадях. Тени какие-то бродят, шатаются, тихо стеная от жажды и от голода...

   Трупным, тяжелым запахом пропитан весь воздух. При малейшем дуновении ветра запах этот доносится и до осаждающих, вызывая тошноту.

   Но казанцы уж притерпелись ко всему. Одержимые голодной бессонницей, крепко затянув животы кушаками, бродят во тьме фаталисты-мусульмане, покорно ожидая смерти.

   Вдруг, прорезая тишину, прозвучал чей-то дикий вопль: не то вой зверя, которому нанесли смертельный удар, не то полусдавленное рыдание безумца...

   Из ночной темноты, откуда донесся вопль, скоро стала приближаться к толпе тихо толковавших татар какая-то неясно чернеющая и бегущая человеческая тень, издавая дикие стоны.

   - Шайтан!.. Шайтан!.. - можно было различить наконец среди завываний, издаваемых беглецом.

   Толпа, стоящая среди площади, вздрогнула, заволновалась... С земли поднялись еще силуэты...

   - Что случилось? Что такое?.. Не враги ли снова в город ворвались?

   - Нет. Это сумасшедший Керим! - успокоил кто-то.

   Все знали Керима, который постоянно отличался странностями, слыл блаженным, а теперь от лишений и жажды совершенно обезумел.

   Кто-то наконец остановил крикуна, который бежал с выпученными глазами, трясясь всем телом, как избитая, продрогшая собака.

   - Что с тобой, Керим? Чего ты испугался? - спросил у бедняка голос из толпы.

   - Ай, шайтан... Шайтан... Пустите! Из юрта бегу! Не стоять Казани. Пустите меня... Гяуры сейчас войдут.

   - Где? Что? Почему? - раздались тревожные оклики. - С чего ты взял, Керимка? Будет дурить... И без тебя тяжело!..

   - Еще хуже будет!.. Сейчас мне сам шайтан ихний московский сказал, что еще хуже нам будет!..

   - Да не путай! В чем дело? Говори!.. - пристали к напуганному человеку такие же напуганные, измученные, но еще не обезумевшие окончательно люди.

   - Ай, ай!.. Сейчас скажу... Зашел я только что в землянку свою, что под стеной... Холодно мне стало, есть захотелось... Ничего я весь день не пил, не ел...

   - Да ведь и землянка твоя не тепла... И там - пусто! Ни хлеба, ни глотка воды не найдется...

   - Ай, нет!.. Шайтан там!.. Вхожу и думаю: хоть от пуль от гяурских у меня здесь спокойно под земляной крышей... А вижу, светло в моей землянке... Печь так и пылает... И столько в ней хлеба! Румяный, свежий хлеб... А на столе кувшин высокий с чистой, ключевой водой. А на соломе, где я сплю... Нет! Там вдруг вижу я ложе богатое, мехами устланное... А на ложе белый старик-гяур сидит... с большой бородой... Вот как я в Свияжске, в мечети ихней на стене видал... И говорит он мне...

   Тут голос безумца совсем оборвался от волнения.

   - Что говорит? Ну, поскорей!.. - послышались нетерпеливые оклики.

   - Говорит: "Не противьтесь царю Ивану... Он погубит вас всех! Час близок. Судьба велит: покоритесь, чтобы не погибли все!" И вдруг темно стало в моей землянке, и все пропало: и хлеб, и вода... и огонь в печи!.. - с глубокой грустью докончил Керим.

   Снова потянулись долгие, бесконечные дни тяжелой осады, увеличивая муки татар, но не принося решительной победы войскам Ивана. Газават, священная война - дело великое! Пока жив хан, пока живы еще люди, способные держать оружие в руках, борьба не прекратится. Никакие ужасы не принуждают к сдаче, которой так ждет и желает царь Иван.

   - Нечего делать! - решил тогда он со своими воеводами. - Надо кровавую чашу до дна пить, пострадать за Крест Святой, за веру православную. Пусть великие подкопы дороют, стены расколют, орех нам раздавят... До зерна мы и сами доберемся.

   Лихорадочней еще закопошились землекопы, которые у Арских ворот, где за короткое время башня осадная выросла, давно в земле роются, подкоп большой под стену казанскую ведут. Каждый шаг вперед учитывает да соразмеряет Бутлер, инженер-англичанин, крот подземный. И решил он, наконец, что пора остановиться. Под самой стеной и под башнями находятся теперь с ним его помощники.

   Огромную пустоту, устроенную здесь глубоко под землей, быстро наполнять стали бочками с порохом. Одинокий фонарь, который лежит подальше от них, еле освещает стены подземной пещеры, где земля осыпается и глядит сквозь свежие, редкие подпорки, кое-как поддерживающие потолок и стены. Пещера не для жилья вырыта, не каземат для воинов. Лишь бы не засыпало людей, пока порох сюда сносят.

   Также небрежно укреплен и узкий, темный подземный ход в эту пещеру. Но пол досками устлан, чтобы легче было бочки с зельем боевым катить. Тесно составлены бочонки. Целых полсотни их... Днища выбиты у всех. Порох наполовину высыпан на землю. А чтобы он не отсырел, вся земля здесь сперва мхом, а потом досками и рогожами густо устлана.

   Это все было 29 сентября закончено.

   30 сентября, до зари, построились полки: Большой да Передовой, хоть и не целиком. Отборные люди в бой изготовились, из тех, кто меньше устал, дальше от стен находясь в последние дни. Воеводы Шереметев и Серебряный на Аталыковы ворота лично вести войска собираются. Два брата Воротынских, Мстиславский, Бельский и Горбатый с Шуйскими - эти князья-воеводы тоже стали во главе полков, которые угрожают воротам Царевым и Арским.

   От Волги Шереметев и Серебряный должны ложный приступ повести, а здесь главное нападение готовится. Только ждут, когда придет время.

   И оно настало. Порозовели края облаков, из зарослей на реке поднялись стаи пернатых перелетных гостей, которые в заводях волжских да у Казанки-реки ночевали по пути на юг...

   К Бутлеру примчался верховой. Инженер стоял у подножья небольшого холма, в котором зияло отверстие мины, первой из трех, законченных мудрым чужеземцем.

   Шепнул ему верховой слово заветное, приказ от царя мину рвать... Нагнулся Бутлер, зажег фитиль, пробежали искры и огоньки по следу пороховому, по запалу, дальше, туда, в черную, непроглядную глубину подкопа. Минуты идут, медленно тянется время в ожидании. А вдруг не взорвет? Засыпало дорожку запальную... Помешало что-нибудь огню дойти до запасов пороховых. По расчету пора и взрыву быть... Томительно тянутся минуты... Секунды вечностью кажутся. Русские ведь шутить не любят. Особенно их молодой и ласковый на вид, но неукротимый и бешеный порою царь. Заподозрит в измене "чужака" - и петля ему готова!

   Дыхание перехватило у инженера... Губы невольно шепчут слова молитвы, забытые чуть ли не с детства... И вдруг - земля словно дрогнула легонько под ногами...

   Мгновенье, другое - и громовый раскат вырвался из недр разверзшейся земли... Там, далеко, почитай у самой стены казанской - камни, дым, бревна на воздух полетели, затемняя прозрачно-перламутровую синеву осеннего утреннего неба. Взорваны были все земляные окопы и валы, которыми укрепились казанцы против осадной башни у Арских ворот. Стена самая уцелела еще. Ее не коснулся подкоп. Тем не менее, зная, как ужасны последствия такого взрыва, помня первый подкоп под тайник водяной, все уцелевшие здесь на стенах татары после первых мгновений оцепенения кинулись в разные стороны, позабыв, что открывают врагу широкий вход в город...

   А враг не дремлет! Спокойно, словно на смотру царском, на Красной площади, подходят полки к самым стенам Казани. Землекопы и воины служилые, кому назначено, катят готовые туры и ставят новые ряды их уж вплотную ко рву и даже за рвом городским...

   Вот полки, отряд за отрядом, вошли в Арские ворота и в соседние с ними Большие, Аталыковы... Но тут еще одно препятствие: второй ров, по ту сторону стены. А через этот ров мосты перекинуты, по которым защитники на стены городские попадают... Оглядевшись немного, только что хотели воеводы повести дальше полки, через мосты эти самые, и вступить в город, как там изо всех улиц появились ряды татарских воинов... Спохватились неверные. Обратно бегут, пролом защитить хотят, врага назад отбросить. Но это трудно. Где московский конь вступил, там татарскому чувяку места нет! Бой завязался, сеча жестокая... Режутся, бьются враги... А между домами той части города, которая против пролома, против Арских ворот стоит, - там уже воздвигаются новые завалы... Старики, женщины, дети землю копают. Бревна накидывают... Жестоко нападают татары, стараясь отстоять свои дома и семьи от врага. Тесно стало в переулках, негде русским строя своего развернуть... Приходится один на один с казанцами биться. Да этим легче. Дома и стены помогают. На русских из каждого окна, из-за каждой стены пули летят, кипяток льется, камни валятся и дробят шлемы и черепа нападающим...

   Отступили московы... Ободрились казанцы... До ворот прогнали полки русские... Из ворот гонят...

   Вдруг князь Воротынский, напрасно старавшийся ободрить войско, оглянулся и увидел, что сам Иван, заинтересованный исходом боя, показался невдалеке, на одном из соседних холмов, окруженный боярами и воеводами ближними.

   - Дети, стойте! Не поддавайтесь неверным! - загремел голос воеводы, сразу словно перерожденного. - Стой!.. Гляди!.. Сам царь на нас смотрит... Царь там стоит! Государь на нашу верность глядеть пришел... Назад! На бой!.. Бей неверных!.. Колоти обрезанных!.. Не поддавайся, братцы!.. Царь подмогу пришлет!.. Он нас не выдаст!..

   Так, кидаясь от одной толпы бегущих воинов к другой, убеждал воевода...

   И, увидев, что царь действительно стоит и смотрит вдаль, воспрянули духом ратники... Бегущие остановились, стали снова строиться в ряды на рву, за стенами крепости, куда их успели оттеснить казанцы, и словно бешеные пошли вторично на приступ. Не ожидали ничего подобного татары, совершившие последнее усилие, чтобы выгнать врага, и дрогнули, побежали они опять, а русские за ними.

   Секут, давят конем, кто на коне... Руками душат, если так близко схватятся, что нельзя ни мечом, ни кинжалом работать... Завалы новые опрокинуты! Вот в широкие улицы русские ворвались... На площадь большую вышли... Здесь прямо станом стоят люди сельские, купцы с верблюдами, с товарами - все, кто в городе заперся...

   Видя, что воины татарские разбежались, что сопротивления нет, отряды русские за грабеж принялись: режут беззащитных, старых, женщин, детей... Отымают, что на глаза попадается. А увидят лучшее, бросают прежнее и новое берут. Целый городской угол, большой участок на холме весь в распоряжении победителей! Главные силы хана собраны во дворце его. Оттуда не выходят, дожидаясь, что донесут им с места взрыва?

   У ближних к пролому Аталыковых и Крымских ворот защитникам города дела по горло: там Шереметев, да Серебряный, да Микулинский стену и ворота громят, не дают возможности татарам сойти с поста, прийти на помощь бедствующим собратьям в тот край, где пролом... Почти полгорода заняли уж русские. Воротынский, опьяненный такой удачей, говорит брату:

   - Скачи к царю... Расскажи, что Бог послал! Наша Казань! Пусть достальное войско на подмогу шлет. Нынче же к вечеру его во дворец введем, на трон агарянский посадим!

   Умирая от усталости, в пыли, в крови доскакал меньшой Воротынский до места, откуда Иван наблюдал за боем, то и дело посылая узнавать о ходе сражения.

   - Бог на помочь!.. Что скажешь, князь?.. - быстро спросил Иван, едва подскакал к нему Воротынский.

   - Победа, государь! Да славится имя Господне! И тебе бессмертная слава во веки веков!..

   - Видел... знаю... Спасибо, княже!.. Всем спасибо! Дай обнять тебя! Ну, говори: засели крепко в башне? Стены заняли? Можно будет завтра и главный приступ повести?

   - Зачем завтра? Сейчас веди полки все на бой. Наша... твоя Казань! Погибнут неверные, рассеются, аки прах от дуновения ветра...

   - Да что ты?.. Говори, в чем дело?.. - произнес Иван. А глаза у самого так огнем и загорелись, вспыхнуло краскою бледное до сих пор лицо.

   Воротынский живо описал, как далеко ворвались оба полка в самое сердце города... Теперь двинуть остальное русское войско прямо во дворец - и взять можно хана живьем со всеми его сеидами.

   Воодушевление и вера Воротынского в полную победу окончательно заразили царя. Он весь дрожал, не сводя взоров с осажденного города. Из-за уцелевших домов предместий высились стены, валы надо рвом, зияющие широким проломом у Арских ворот. А дальше все было затянуто дымом и пылью, которая взметнулась в воздух в момент взрыва и еще не улеглась, не успела осесть...

   И вдруг, повернувшись порывисто к Морозову, царь сказал:

   - Скорей гонцов по полкам... На приступ трубить!.. Все на бой! Раздавим врага нечестивого, коли Бог того хочет!

   Ну тут из рядов выехал Адашев, с почтительным видом приблизился к Ивану и, склонясь на седле, негромко заговорил:

   - Государь! Не прикажешь ли обождать еще? Не велишь ли первого приказу твоего держаться? Пусть наши воины, что в город вошли, к стене да к башне Арской воротятся. Сам же ты решил на совете: рвы надо засыпать, широкий путь приготовить, все другие подкопы взорвать, вконец обездолить врага, а тогда уже с татарами последним смертным боем переведаться... Сам же ты решил, государь! Прости, что я, слуга твой, смею напомнить тебе... Твою же волю напоминаю...

   - Я решил - я и перерешить могу. Что ты учишь меня? Что ты смыслишь? Не все расчет, но и отвагу Бог любит, особливо в ратном деле... Да и некогда мне толковать с тобою. Вон солнце как высоко! Успеть бы двинуть полки... все свершить до вечера!..

   - Не поспеем, государь!.. Осенний короток день... Если сейчас велишь подкопы рвать, пока соберемся, пока ударим - и ночь настанет. И все пропадет... Успеют за ночь оправиться неверные... Помысли, государь!..

   - Прочь!.. Оставь! - уж с явным раздражением проговорил Иван. - Зазнался, холоп... Много воли взял! Я ли не сказал: подкопы рвать, полки сбирать! На приступ пусть трубы трубят... Слышали!

   Морозов и остальные вожди, понимая, что Адашев прав, не торопились исполнить приказ царя.

   Он огляделся, и уже нескрываемая ярость сверкнула в его глазах, сразу помутневших, налившихся кровью.

   - А-а... - хриплым каким-то, не своим голосом заговорил Иван, - ты им всем то же внушаешь: не слушать приказу царского... Да я тебя...

   И рука Ивана судорожно скользнула к рукоятке богатого ножа, украшенного каменьями, висящего в ножнах с боку у царя. Звякнули колечки кольчуги одно о другое от судорожного движения. Напружились жилы на лбу у царя, переполняясь кровью.

   В это самое мгновение Адашев, сидевший в седле с поникшей головой, вдруг весь выпрямился и, уловив взор Ивана, стал глядеть ему прямо в глаза своими черными проницательными глазами, из которых словно свет заструился и в которых читался какой-то немой, невнятный, но неотразимый, властный приказ!

   И сразу опустилась рука Ивана. Лицо подернулось легкой судорогой и стало снова бледным.

   Царь, помолчав мгновенье, уже спокойнее, ровным, слегка усталым голосом проговорил:

   - Ну, ладно уж... подумаешь! Так, по-вашему, бояре, лучше не отваживаться зря? Утра погодить?.. Ин, будь по-вашему...

   - Ты сам так решил, государь... - отозвался Морозов, видя, что дурная минута миновала.

   Адашев ничего не сказал и даже отъехал опять назад, смешавшись с рядами свиты, окружающей царя.

   - Слыхал, Воротынский?.. Киньте город... Делай, как приказано: на башне, на стене отбитой укрепляйтеся... Мосты жгите, чтобы казанцы не напали на вас ночью... А мы тута рвы засыпать станем, дорогу изготовим и завтра в город все войдем.

   Поклонился Воротынский, повернул коня, скоро из виду исчез. И царь поворотил коня, не то разозленный, не то смущенный чем-то, молча к ставке своей поскакал.

   Молча неслись все за ним.

   Легко сказать было: "Киньте город, верните людей!" И трудно оказалось выполнить. Опьяненные резней, увлеченные легкой добычей, люди не слушали ничего. Не видя грозящей опасности, позабыв, что, того и гляди, вернутся ордою татары, русские ратники рассыпались далеко кругом. Дали полную волю всем страстям и желаньям...

   - На бой!.. На дворец ханский грянем! - кричали ратники. - Там настоящая пожива будет. Нешто можно от победы от своей и вспять ворочаться?.. Изменяют воеводы наши, видно. Не слушай, братцы, вали вперед!..

   И мелкими отрядами все шире да шире разливались они по этому концу Казани.

   Но тут есаулы и сотники, побуждаемые начальством, стали действовать решительней. Нагайки замелькали. Прикладами пищалей стали назад поворачивать непослушных... Кстати, показались с разных сторон и небольшие татарские отряды конных, начали нападать на тех, кто отстал от главного отряда русского, в сторону отбился. Много таких отсталых пало под ударами татар и в плен было захвачено.

   С великим трудом, кое-как, к вечеру собрались все ратники у Арской башни, едут и пешие идут, доверху добычей нагруженные. Новая беда тут приспела: половина ратников в лагерь ушла, сносят туда награбленное добро... прячут добычу.

   Но и остальных людей хватило, чтобы занять башню у ворот и крепко там на ночь устроиться.

   Стены по обе стороны башни треснули, полуразрушились, и русские их подожгли, так же как и мосты, ведущие в город. Широкая первая стена была построена из двух рядов толстых бревен, между которыми щебень и земля набита. Загорелись эти бревна, горят мосты... Рушатся обгорелые деревянные части - обшивка стены... Осыпается с грохотом камень и земля, которых ничто не сдерживает больше... И всю-то ночь, как гигантский костер, пылали эти мосты и стены, мешая татарам, уже пришедшим в себя, напасть на московов, занявших самую важную точку - Арскую башню крепостную.

   Все-таки за ночь татары напротив пролома успели новую, временную стену возвести.

   Весь следующий день, в субботу 1 октября, осаждающие довершали свою разрушительную работу в этом месте. Пушками повалили остатки старого сруба деревянного, там, где не успел огонь докончить своей работы, и разбили большую часть новой стены, той, что казанцы за ночь вывели.

   Ров широкий и глубокий, больше двадцати аршин ширины и девять глубины, заполнился почти весь в этом месте - лесом, балками, землею закидали его русские. А работу их прикрывали те, кто сидел в Арской да в осадной башне. Не позволяли они врагам ударить по работающим!..

   К вечеру стихло все в русском лагере и вокруг Казани. Пушки перестали рокотать, пищали не грохают. Во всех полках молебны служат, исповедуются люди ратные, причащаются перед последним решительным боем.

   Никто не знает, жив завтра будет ли?..

   Во дворце хана мертвая тишина и смущение: донеслось уж сюда известие о завтрашнем приступе.

   Сначала слухи только были. А тут и посланный явился от царя Ивана.

   Мурза Камай пришел, говорит:

   - Прислан я от московского великого князя ради спасения жизни вашей, чтобы избежать пролития лишней крови. Отвернул Аллах лицо свое от Юрта Казанского. Сами видите: их, гяуров, счастье... Они на стенах, они на башне. Они завтра в город войдут... все сто тысяч воинов! Гибель Казани приспела... Покоритесь! Трех изменников, которые мятеж учинили, царю выдайте и нового хана своего, Эддин-Гирея... Простит тогда государь, все на старое повернется, миром война кончится...

   Задумались все князья, сеиды и вожди казанские, которые, во главе с Эмир Кулла-Шерифом, муллой, на совет сошлись... Переглядываются, перешептываются...

   Наконец заговорил мулла:

   - На все воля Аллаха милосердного! Ты послан, ты свое сказал. Священна глава посланных... Не тронем мы тебя. Вернешься к гяурам. Но стыд и позор тебе, мусульманину, что ты врагам Аллы покорен стал, что нам, собратьям, такое позорное дело предлагаешь! Не покоримся мы, не станем челом бить! На стенах Русь... На башне Русь! Пускай... Мы другую стену поставим, грудью станем за юрт, за веру, за хана нашего... Все умрем за него, за царство Казанское, за волю свою или отсидимся. Зима ударит - уйдут московы. Не выдержат жизни в лесах наших... Ступай, пес, так и скажи, неверный раб, неверному господину своему.

   От стыда и досады покусывая концы своей, крашенной в медный цвет, бороды, поклонился Камай, вышел, к царю Ивану поскакал, доложил об исходе посольства.

   Черемисы-разведчики, которые в одно время с Камаем от русских подосланы были и по Казани шныряли, тот же ответ ото всех татар слышали:

   - Умрем, да не сдадимся Москве!

   - Да будет воля Господня! - сказал Иван, выслушав мурзу и горцев. - Видит Бог: я не желал пролития крови. Да падет она на главы им же!

   И со всеми воеводами стал он обсуждать: какие последние меры надо принять, чтобы обеспечить удачный приступ?

   С вечера во все концы, по всем дорогам потянулись сильные отряды, чтобы перенимать тех, кто пробьется сквозь главную цепь нападающих и уйти вздумает.

   Царь Шах-Али с мурзами, воеводы Мстиславский, Оболенский, Мещерский, Ромодановский и другие, помладше, на это дело назначены. Почти третья часть войска с ними разошлась во все пути. Тысяч семьдесят для приступа назначено. Остальные, больше тридцати тысяч воинов, при царе останутся, его оберегать на всякий случай и в виде последних резервов служить должны, если бы судьба изменила и Бог прогневился бы - удачу не послал русскому воинству...

   План штурма давно уже был обсужден, выработан и место каждому из воевод назначено. На шесть отрядов разбиты все полки, а в каждом отряде тысяч по двенадцать человек.

   В первую очередь с трех сторон должны стрельцы с своими головами, казаки с атаманами и новгородцы пойти. Царевы боярские дети из разных полков тут же. Ополчение земское с воеводами младшего разряда идет сейчас же за этими первыми штурмующими, тоже тройной колонной, составляя подмогу.

   Воеводы старшие со своими служилыми людьми и ратью бывалой еще грознее подкрепляют передовых. С царем отборное войско остается: лучшие люди, бояре дворские, новогородская рать отборная, казаки, мурзы и сеиды касимовские и другие, давно при царе служащие, люди испытанные, верные. У каждого из бояр и князей свой собственный отряд имеется, большой или малый. Из них-то и составилась тридцатитысячная царская охрана. Рассылая воевод на места, Иван снова строго-настрого наказывал:

   - Знака все ждите! Первого земли разрыва на Арской стороне! Раней ни шагу не делать самовольно! И все должны друг другу помогать в нужде, а не думать едино о себе: успеть бы пограбить али неудачу избыть, убечи подалей!

   Разошлись воеводы по своим местам. Князь Михайло Иваныч Воротынский с окольничим Алешей Басмановым своих людей готовят, против Арских ворот хлопочут, где к рассвету обещано им новый широкий пролом сделать при помощи подкопа. Вторая мина у Аталыковых ворот, близ Казанки-реки, стену порушить с противоположной стороны города. Здесь, как в менее