Жданов Лев Григорьевич - Третий Рим

опасном месте, начальство поручено казначею князя-воеводы Воротынского, Фоме Петрову, человеку незнатному, но в ратном деле сведущему и отважному.

   У Кайбацких ворот князь Димитрий Иваныч Хилков стоит. Ему подмога под начальством боярина, князя Пронского, чуть подальше станом раскинулась. Передовой отряд ертоула должен князь Федор Шемякин на Збойлевы ворота вести, а князь Юрий Шемякин его сзади поддержит, по-братски, когда потребуется. На Елабугины ворота, что на самую Казанку-реку глядят, первый приступ ведет князь Андрей Михайлович Курбский, имея в подмогу князя Щенятева с сильным отрядом. Место тут очень опасное, против дворца ханского. Но Иван успел узнать и оценить храбрость молодого Курбского, почти ровесника своего, и поручил князю главенство, несмотря на то что Щенятев и родом, и годами старше.

   Мурзалеевы ворота достались Семену Васильевичу Шереметеву, за которым в запасе князь Серебряный поставлен. Храбрый, доблестный воевода Дмитрий Плещеев с помощью князя Микулинского должен справляться с татарами у Тюменских ворот, которые тоже прямо во дворец ведут...

   Разошлись воеводы, которым подальше от царя места достались. Надо готовить людей к бою, отдохнуть хорошенько перед штурмом и собраться с силами, чтобы покорить сарацин государю православному... А Иван и спать не лег, долго еще беседовал с теми воеводами, которые с его стороны войска поведут.

   Потом призвал второго духовника своего, Андрея, тоже протопопа благовещенского, которого с собой в поход взял, и со слезами во всех грехах перед ним исповедался.

   - Во имя Отца и Сына и Духа Святаго отпускаются тебе, чадо, все грехи твои вольные и невольные! - осеняя широким крестом коленопреклоненного Ивана, произнес старичок-исповедник, благословив чадо духовное, и ушел в походную церковь, где уж все священство лагерное собралось, чтобы всенощное бдение править, а там и заутреню...

   - Вели, Алеша, юмшан мой нести, доспехи все боевые! - обратился Иван к Адашеву, ожидавшему приказаний царя, который уж совершенно помирился с любимцем своим, признав, что вчерашнее вмешательство Адашева было кстати.

   Адашев помог вооружиться царю, каждую пряжку, каждое колечко оглядел на кольчуге: цело ли да исправно ли? Шлем стальной, вороненый, хитрым золотым узором изукрашенный, сверху короной царской из литого золота осененный, наготове лежит. Над забралом, в иконе небольшой, изображающей Георгия Победоносца, часть нетленных святых мощей заделана, чтобы ни пули, ни стрелы не коснулись венчанной главы миропомазанника.

   Нагнулся Адашев, хочет шпоры Ивану прикрепить. И вдруг почувствовал, что рука, которою царь опирался ему на плечо, сильно дрогнула.

   - Что с тобою, государь? Али крепко затянул?

   - Нет... Стой... Молчи! Молчите все! - почти прикрикнул Иван на окружающих, которые негромко толковали между собою о том, что завтра Бог даст.

   Все словно окаменели, заражаясь внутренним, непонятным волнением, от которого внезапно вспыхнуло лицо царя, озаренное багровым огнем светильников, зажженных в шатре.

   - Слышите? Слышите ль, спрашиваю вас, звоны над Казанью знакомые?.. Точь-в-точь как большой благовестник-колокол в Симоновом монастыре, бывало, звонит...

   И, порывисто подойдя к выходу, царь распахнул полы шатра, высунул голову наружу и стал прислушиваться.

   Всех тоже так и качнуло за царем. Сгрудились за Иваном толпою, дыхание затаили, слушают: нет, не слышно им ничего!

   - Слышите ль? Пытаю... Што ж молчите?!

   - Слышим... Да не ясно... Словно бы далеко очень... - нерешительно раздаются голоса.

   - Вот, вот!.. Я слышу, государь! - быстро, громко вырывается у Адашева. - И то: наши колокола, монастырские... К добру такой знак, государь. Радуйся! Сам Бог тебе знать дает, что скоро на месте кумирен бесовских воздвигнешь ты храмы Божие...

   - Вот! Вот... Так я сразу и подумал, Алеша. Один ты умеешь понять меня... Верю, Господи! - подымая руки и глаза к небу, произнес в молитвенном порыве Иван. - Верю и обет свой даю: первое дело мое будет, как город возьмем, церковь поставить во имя Заступницы всех христиан, Пречистой Матери Христа, Бога нашего!..

   - А еще, государь, слыхал ли ты, знаешь ли, что было? - снова заговорил Адашев, видя, как воспрянул духом его питомец, в котором до сих пор жажда победы боролась с боязнью поражения.

   Скрывал эту борьбу ото всех Иван, но от Адашева она не укрылась. А стоило проявить сомненье царю - и все бы кругом заразилось тем же опасным чувством.

   - Что ж было-то? Толкуй скорее. Немного нам можно и калякать тута. В церковь, поди, пора... Говори же, ну...

   - Это невдолге и сказать, государь. Ивана Головина челядинец, Тишка по имени, уражен был стрелою татарской. И лежит в жару. Была, видно, стрелка чем ни на есть да помазана... И видит Тишка во сне все поле, то самое, с которого подняли, принесли его... И будто тамо все битва идет... А по-над полем - апостолы святые: Петр и Павел, и святитель Николай Чудотворец так и витают, осеняя полки наши, русские. И взмолились татарове: "Отче Николай! Помоги нам! Погибаем!.." Тогда святитель и говорит апостолам: "Воистину глаголю вам: граду сему вскорости свет православия узрети доведется". Благословили блаженные град Казань, а сами по воздуху растаяли... Все про Тишкино видение слышали...

   - А я и не слыхал доселе!.. Попик тута один еще мне сказывал, что святого Даниила видел во сне... И свет будто бы сиял чудесный над Казанью. Ну да что гадать! Буди воля Божия! В церковь пора...

   И со всеми царь отправился в свою походную церковь во имя архистратига Михаила Архангела, для которой среди стана был раскинут особливый, большой шатер.

   ...Горячо молится царь, ниц распростерт перед святыней, так что кольчуга и наколенники его след оставляют, глубокий след на песке, заменяющем пол в этом шатре-храме... Долго царь молится. А служба торжественно, стройно идет своим чередом.

   Зарокотала октава могучего на вид протодиакона, начавшего чтение святого Евангелия, какое приходится на этот день. Огни свечей дрожат и сильнее мерцают, сдается, от густых звуков голоса чтеца. Слишком могуч этот голос и тесно ему в колыхающихся стенах шатра. Пронизав их, вырвавшись в раскрытую часть палатки, далеко-далеко несется звук этого чтения, навевая неясный, священный трепет, вызывая невольные слезы умиления на глазах даже у самых грубых, распутных из воинов, широкой стеною стоящих за шатром, и у надменных воевод, наполняющих самую церковь...

   Быстро время идет. Вот уже засветлела узкая полоска неба там, далеко, на краю, на востоке.

   Облака, задремавшие на западе, стали слегка вырисовываться на фоне более темного неба.

   Близок рассвет... К шести часам утра и солнце появится. Скоро это... Почему же не слышно взрыва?

   Ведь царь приказал на самом рассвете первый подкоп взорвать, подать этим сигнал к началу приступа.

   Закончил молитву Иван. Стоит, весь напряженный, трепещущий, лицо пылает... Прислушивается чутко и так ушел душою из церкви к тому, что за ее стенами делается, что даже не слышит громового голоса, читающего слова Евангелия, слова, возвещающие мир, любовь и согласие на земле между всеми людьми, как между детьми Единого Отца Небесного...

   - И будет едино стадо и Един Пастырь! - возвещает благую весть мощный, красивый, захватывающий голос чтеца-протодиакона...

   И вдруг раздался иной голос, словно пронесся удар громовой... Задрожала земля даже здесь, далеко от места взрыва, заколыхалось пламя на оплывших, тяжелых восковых светильниках...

   Это взорвало подкоп, устроенный под наблюдением Адашева, под стенами Казани. Человек при помощи пороха заставил землю раскрыть недра свои, метнуть на воздух все, что создано было потом и кровью, трудами и разумом других людей. И в громовом раскате, в реве воздушной стихии, потревоженной злобою людскою, словно прозвучал мощный призыв сатаны:

   - На бой! На кровопролитие спешите скорее, люди, рабы и слуги мои!..

   Как бы повинуясь этому призыву, Иван воскликнул:

   - Наконец-то!..

   И кинулся вон из шатра церковного.

   При свете воскресающего дня можно было видеть, какой ужас творится в Казани на месте взрыва, у Аталыковых ворот.

   - Трубить поход! - словно из металлической груди, резко и звонко приказал царь, а сам постоял, поглядел и порывисто вернулся в церковь, чтобы дослушать весь обряд, всю службу выстоять церковную, как подобает. И только возобновились молебны и напевы - второй удар раздался, еще сильнее прежнего.

   Это взлетели на воздух стены и башни по соседству от Арских ворот, которые были уж заняты русскими.

   При этом взрыве не одни татары пострадали.

   Бревна, камни, поднятые на огромную высоту, разлетелись так широко, что часть их рухнула на головы ближайших русских отрядов, стоящих уж наготове, чтобы сейчас же ринуться в пролом, как только минет первая опасность от обломков.

   Вместе с деревом и камнем долетали в русский стан куски человеческих тел, еще трепетавшие от пережитой муки, падали целые трупы мужчин и женщин-татарок, которые на стенах помогали своим мужьям... Зазвучали трубы, загремели бубны боевые... На татар, испуганных, ошеломленных изменой их родной матери-земли, двинулись люди-враги, поражая и кроша не только ратников, но и безоружных, беззащитных татар и татарок, стариков, детей... Бой начался...

   - С нами Бог! - прорезая дикий шум битвы, звучит победный клич русской рати.

   И взбираются на стену ратники, рвутся в пролом, пробиваются в ворота раскрытые...

   - Алла инш-Алла!.. Магомет пророк его!.. Умрем за юрт, за землю родную!.. - в исступлении голосят казанцы, хотя и сознающие свою гибель, но остервенелые до конца. - Бей гяуров!.. Слава нам! Смерть врагу!

   И туча стрел темнит воздух... Кипятком обливают женщины тех, что по стене взбираются... Бревна и камни летят на головы нападающих, дробя черепа и груди.

   А царь Иван снова упал перед иконами ниц, молит о победе Господа... Слезы текут по щекам, рыдания рвутся из груди... И рыдают попы и люди ратные кругом!..

   Долго тянется служба церковная...

   Не переставая, длится бой вокруг Казани. Опомнились после первого ужаса казанцы, стали сильнее отпор давать нападающим. И у них все тоже не плохо к борьбе приготовлено. Против ворвавшихся в пролом русских отрядов свежие силы посланы из тех мест, где нет нападения, но где, на всякий случай, воины были собраны. Теперь и послали их в самые опасные места...

   Но нападает пятьдесят тысяч, а защищается только двадцать тысяч...

   Часть казанского войска с ханом стоит вне боя пока, тоже на крайний случай запасена. От Арских ворот хан со своими избранными полками отступил за временное укрепление. И все-таки стали татары вытеснять нападающих, не дают им ходу вперед. Гаснет воодушевление ратников, усталь овладевает ими. Ведь уж сколько времени бьются они, а толку мало. Подмога нужна - и нет ее!

   А царь Иван все молится...

   - Государь! - говорит Адашев. - Вестники пришли. Тебя зовут воеводы... Пусть войска лицо твое светлое увидят, бодрее в бой пойдут. А то много отсталых есть. И вести бой, почитай, некому!..

   Но царь словно и не слышит! Только старается на любимца не глядеть и продолжает молитву.

   - Государь, слушай, что говорю! - не отстает Адашев. - Пора на бой! Скажут, устрашился царь... Неладно, государь!..

   - Оставь, Алеша! Дай службу достоять... Грех, не мешай! - громко наконец ответил Иван, видя, что отмолчаться нельзя.

   Немного погодя снова гонцы. Воеводы царя ждут. Воины изнемогают. Большую подмогу везде послать надобно...

   Вздохнул Иван.

   - Что делать, бояре! Ступайте к полкам! - обратился он к воеводам, которые его царскую рать вели.

   - Половину со мной оставьте. Половина пусть на приступ идет!

   Перекрестился в последний раз, вышел, вскочил на коня. Лицо бледное, истомленное; от слез, от бессонницы воспалились глаза. Трудно глядеть ими.

   Прищурился, осенил себя крестом и поскакал туда, где сеча кипит вокруг Казани и в стенах ее. Не видно еще ничего. Далеко церковь стоит от города осажденного. А дым орудий и утренний туман, еще не развеянный совсем, заволакивают дымкой горизонт.

   - Что там творится? Какие вести? - спрашивает у окружающих царь.

   - Да вон, никак, гонец скачет... Скажет тотчас...

   - Государь! - задыхаясь, объявляет гонец князя Воротынского и Микулинского. - Все слава Богу!.. Наши уж и на стенах, и в городе... Много было отсталых по пути, в кусты забирались, под самой стеной взяли и легли, словно бы побиты они али ранены... А как увидали, что передовые самые люди, которые похрабрее были, врага погнали от стен, и они, притворщики энти самые, ожили, на подмогу встали!.. Теперь, царь, увидят тебя, пуще воспрянут духом воины!

   Мчится вперед Иван. А навстречу второй гонец от дальнего конца города, от Казанки-реки, где Курбский Андрей с братом Иваном бьется...

   - Княжев брат, Иван, - доносит гонец, - первый на стену взобрался... Сеча была жестокая! Смолу горячую, воду кипячую лили на нас неверные!.. От стрел темно стало от ихних!.. Пищалями, пушками палили. Ничего не помогло! Врукопашную мы как двинулись, и следочка их не осталось!.. Все тыл дали! Теперь на ханский двор они сбежались, на горе... А двор тот крепок! Мечети и хоромы каменные и меж ними оплот высокий нагорожен из бревен, земли и с камнем пополам!

   И со всех сторон все одно доходит... Русские верх одержали в первом бою. Но устали все. Подмога нужна.

   - Послана подмога!.. Теперя на Бога уповать будем! - говорит Иван.

   Вот въехал он со свитой на высокий холм против Арских ворот и велел здесь царский стяг установить.

   Заметило войско царскую хоругвь. Крики по рядам пронеслись:

   - Царь... Царь-батюшка!.. Сам государь глядит!..

   И с новой силой двинулись в битву отряды, недавно еще изнемогавшие от непомерного напряжения сил. Раненые, шедшие было в стан, назад возвращаются, становятся в ряды... Даже из лагерей ближних, из стана царского, стали сбегаться обозные, конюхи и торговый люд, как только вести туда дошли, насколько удачно совершилось нападение на твердыню татарскую.

   - Что хан? Что Эддигер? Не убит ли? В полон ли не взят? - допытывался Иван у каждого нового гонца.

   Но все отвечали, что сеча пока кипит вокруг самых стен и укреплений. А хан в середине города русских дожидается, на Купецком рву, на Таджикском по-ихнему...

   - Что же воеводы медлят?.. Сказать Воротынскому, Мстиславскому, Шереметевым братанам - туды бы кинулись! Все бы другое бросили! Царя татарского возьмут - Казань возьмут. Без матки улью не стоять! Теперь одна эта забота.

   А воеводы тем временем уж сами добрались до хана. Мюриды, беки, все лучшие воины с ним. Как звери бьются! Улочки в азиатском городе тесные... Каждая улица - ущелье малое. Легко оборонять его, но брать трудно. Только одна беда: слишком велик перевес у русских... И все-таки не поддаются казанцы. Вот в одном месте казаки и татары так сшиблись копьями, что несколько минут оба строя ни взад, ни вперед не могут двинуться. Мертвые, пробитые железом люди стоят стеной, сидят в седлах своих коней, служа защитой для задних рядов, которые из-за спин мертвых товарищей врага кинжалами колют, саблями сечь стараются, пиками пронизывают...

   Но от этого еще больше сплотилась двойная лавина людей-врагов, истребляющих друг друга, словно звери...

   И тут москвичи нашлись. Низки сакли у татар. Крыши все большие, плоские...

   - Лезь по крышам! - крикнул кто-то. - Вались на них!

   В ту минуту зачернели плоские кровли тысячами ратников. Взберутся да сверху копьями и шашками поражают татар. Те отступают дальше. Соскакивают тогда ратники, затем опять на крыши... И так постепенно заставили татар с ханом на широкую площадь выбраться... А тут уж со всех сторон заливать стали русские врага. И с воплями кинулись татары назад, к мечетям, ко двору ханскому... Седой мулла, с развевающейся по ветру бородой, напрасно корит и проклятьями грозит беглецам, - все мчатся под прикрытие дворцовых зданий, к главной мечети... Только тут остановились, передохнули и ждут врагов.

   Но немного воинов русских появилось здесь перед татарами.

   Новгородцы, видя, что город почти взят, первые смекнули: не пора ли за добычу приниматься?..

   И кинулись в наиболее зажиточные с виду дворы и дома, какие попадались им во время наступления на татар.

   Челядь обозная, добровольцы все, которые из лагеря не столько на подмогу прибежали, как с целью поживиться чем-нибудь, быстро последовали примеру ратников.

   С удивлением увидел Иван, как из разных ворот стали появляться воины и другие люди, толпами и поодиночке, нагруженные различным добром. Кто ближе стоял, в лагерь свой сходил, сложил добычу и снова за тем же в город кинулся. Только отборные люди со своими воеводами не выходят из строя, сражаются с татарами, которые живыми не сдаются!..

   Вожди татарские быстро догадались, какую помощь им судьба посылает, как жадность врагов и беспорядок, возникший в полках, могут быть спасительны для взятого города... Быстро разосланы были люди... Отдельные мелкие отряды татар сбираются к мечети... Незаметно построились они в обширных дворах дворца ханского, и вдруг словно лавина обрушились на ослабевающие отряды русские, уже изнемогающие от боя, длящегося целых три часа!..

   Не выдержал русский отряд, стоящий против хана, дрогнул, быстро стал отступать, надеясь соединиться с другим полком и наверстать свое.

   Татары, окрыленные успехом, бешено наступают, позабыв об обороне... Простые люди, обыватели казанские, не воины, раньше притихшие, смерти ожидавшие, подымают оружие, которым усеяны улицы, и нападают на отдельные кучки грабителей, особенно на те, что состоят из обозной челяди.

   Как раз в это время подскакал к Ивану гонец от Воротынского.

   - Государь, подмогу шли! - говорит. - Новогородцы и иные людишки корыстные, слабые бой кинули, за грабеж принялися. А татарам и на руку. Стали сильно наседать. Гляди, из городу выпрут. Больно ратники изустали: без передышки рубятся... Шагу даром казанцы не дают. Сами гибнут, наших губят!..

   - Скорей, бояре, Алеша... Посылайте голов, шлите людей... сами скачите... Остановите грабеж! Пока хан не взят, пылинки не трогать... Все дело сгибнуть может! Потом - все ихнее же будет. А теперя воевать, а не грабить пора... Убивайте, казните собак на месте! - кричит вне себя Иван, ногою коня по бедрам бьет.

   Вертится конь, ржет, словно спрашивает, что с всадником сделалось?

   А Иван весь трясется.

   - Господи! - шепчет. - Не дай погибнуть делу великому! Не отдай меня на поругание вечное... Сгибнет дело казанское - и я погиб. Век мне у бояр на помочах быть, смех да покоры терпеть... Не доведи, Господи! Лучше не дай дожить, Господи!.. Столько крови пролито, столько добра сгублено... Царство мое пошатнется, вся держава русская! Отведи, Господи... Молю Тебя! Великие обеты даю...

   Но не успел он докончить молитвы, как что-то ужасное случилось... Из Кайбацких ворот, которые немного в стороне от Арских и Царевых находятся, русские побежали!.. Видит Иван: толпы целые бегут с дикими воплями:

   - Секут, секут!.. Татаре наших секут...

   И, бросая по пути награбленное все добро, заражая страхом других, бегут прямо к стану, к Волге, эти толпы, по большей части челядинцы и обозные...

   Побледнел Иван... Не прежнее душевное отчаяние, а какой-то безотчетный, дикий страх сдавил ему сердце: страх за собственную жизнь. Будто и нет вокруг него пятнадцати тысяч отборных ратников, одетых в сталь, смелых, искусных, преданных, - все наготове стоят и скорей сами умрут, но его выручат!

   "Мало ль что бывает? Пуля пищальная, стрела татарская - далеко берет!.."

   И, еле лепеча дрожащими губами, царь произнес:

   - Назад... К Волге... В стан повернем... Скорее! Пропала битва... Одолели, проклятые...

   - В стан? Что ты, государь?! - раздались негодующие голоса стариков-воевод, окружающих царя. - Злыдни побежали, а ты невесть что думаешь! Вестей нет худых покамест... А если и плохо нашим - в Казань, на подмогу, а не в стан торопиться нам надобно...

   - В Казань?.. На гибель?! Вижу, изменники: заманили вы меня! Хотите от царя поизбавиться... Вам самим жизнь не дорога, знаю... Знаю и то, как любите вы меня... В стан, говорю!

   - В Казань надо, государь... Ведите полки, воеводы! - властно вмешался Адашев, хотя ни род, ни сан не давали ему на то никаких прав. Но в решительные минуты правит не знатнейший, а сильнейший.

   Таким оказался Адашев. Схватив за руку Ивана, который уже стиснул было рукоять своего оружия, Адашев двинулся с холма, увлекая и царя с конем за собой.

   Последние московские полки, оплот русской рати, разлившись тремя потоками, вступили в Казань через трое ворот с кликами:

   - Мужайтесь, братцы!.. Бей татар!.. Сам царь на них идет.

   И стоило появиться новым отрядам, только весть прошла, что царь тут, в стенах городских, ожили ратники в русских полках. А бешеный напор удальцов казанских, как о скалу прибой, разбился под натиском свежих отрядов царского полка...

   Снова отброшены татары за пределы царского дворца, там последний бой идет!

   А у Арских ворот, где развевается большая хоругвь царская, Иван, бледный, потрясенный, прильнул к древку ее и, не сводя глаз с чудотворного креста Дмитрия Донского, которым осенена святыня, громко молится, перемежая слова рыданьями и воплями:

   - Помилуй, Господи!.. Защити, не предай в руки неверным меня и царство мое!.. Не отдай на поругание агарянам и своим изменникам! Дай, дай... дай победу, Всемилостивый Творец!.. Всю жизнь отдам на служение Твое!.. Не отымай только дыхания у меня теперя, не лиши трона, наследствия отцов и дедов!.. Грешил я, Господи! Но по неведению!.. Помилуй... помилуй, помилуй, Господи!..

   Молится громко, отчаянно Иван, рыдает безумно!.. И вдруг умолк... Пена проступила на губах... Лицо сероватое стало... С коня на землю валится...

   Знают бояре и Адашев, что это значит... С двух сторон прижались двое человек своими конями к царскому коню... Держат Ивана, крепко держат за руки, чтобы в содроганиях он не свалился с седла. А все остальные тоже стоят стеной, закрыли от воинов то, что с больным царем сейчас творится...

   Четвертый час пополудни. Вся Казань у русских в руках. Защитники стен и крепостных башен, уцелевшие в первых стычках с русскими, кидаются со стен вниз, бегут к реке Казанке, в соседние леса, во все концы!.. Но тут сторожат их заранее посланные отряды и секут мечами или на аркан берут и тащат за собой.

   Теперь только в самой ограде дворцовой не бойня, не избиение бегущих и безоружных, а настоящий бой идет. Но и тут судьба татар решена. Их десять тысяч против семидесяти. Пал духовный владыка царства, душа обороны казанской Эмир Кулла-Шериф, уронил ятаган, которым разил гяуров. Пал он с проклятьем на пересохших губах, с ненавистью в потухшем старческом взоре, закрывая ладонью широкую рану, нанесенную гяурской рукой прямо в грудь старику.

   Видя, что их вождь смертельно ранен, татары вынесли его из самой сечи, из свалки боевой, положили в стороне, поодаль, на ступени соседней мечети, сами снова в бой ринулись...

   Вот уж отступают остатки дружины Шерифа под натиском свежих отрядов врага. Мимо умирающего старика пробегают московские ратники, гонясь за казанцами.

   Тогда Эмир в последнем содрогании приподнял от земли тяжелеющую голову, полной горстью собственной крови, которая лилась у него из раны, плеснул вслед врагам и прохрипел:

   - Чумой пожирающей падет кровь наша на вас, ненавистные!.. Пожжет утробы ваши... жен, детей ваших, волки... шакалы несытые!.. Язвой и чу...

   Но не мог уж докончить проклятия и, вытянувшись, замолк, окостенел навсегда...

   А русские все преследуют татар. Особенно яростно нападают они на тот угол дворца, где в одном из внутренних дворов, окруженный батырами-героями татарскими, силачами и смельчаками первыми, Эддин-Гирей старается пробиться вниз, к реке, в надежде ускакать, вырваться из гибельного железного кольца, которым охвачены остатки войск хана.

   Напрасная надежда!

   Заметили русские хана, и все гуще, гуще становятся их ряды, все новые отряды прибывают, свежие люди то и дело становятся на место усталых и раненых.

   Сплотившись плечом к плечу, окружив хана, секут и поражают казанские князья и белые янычары-стражники хана, убивают они каждого, кто подойдет на длину ятагана. Рукопашный бой только идет. Тесно в небольшом дворе, стрелять невозможно. Своих больше поранишь, чем врагов!.. И эти две живых, ожесточенных стены, кажется, вечно будут так убивать и давить друг друга, заливая кровью плиты, устилающие двор.

   А кровь по плитам стекает в дождевые канавки, которыми окружена вся площадка, и отсюда, по наклону высокого, с усеченной вершиной, холма, на котором стоит весь дворец, устремляется она вниз и горячими, парными, пурпурными ручьями, журча, катится во все концы: к речке Казанке, в сторону сонного Булака и в другую сторону, до самых Тюменских ворот...

   Сбылось древнее пророчество: "Когда дождь кровавый прольется и кровь ручьями побежит, падет царство Казанское!.."

   Преследуя отступающих татар, русские увидели, как те быстро миновали одну из обширных дворцовых площадей и стали строиться на более дальней.

   А здесь, прижатые к стенам, заплаканные, испуганные, оказались толпы женщин, разодетых в лучшие наряды, с дорогими уборами на голове, с ожерельями на груди... Все - молодые, прекрасные... Ко многим мальчуганы, девочки жмутся, тоже напуганные шумом битвы, бледные, рыдающие... И много, больше пяти тысяч таких молодых, красивых, беззащитных женщин и несколько тысяч детей, - все семьи первых вельмож казанских, - здесь на произвол судьбы оставлены. Это была последняя ставка потерявшего голову врага. Защитники хана предвидели, что ратники московские, да и сами воеводы соблазнятся женской прелестью, что тронет их рыдание детей... Остановится на время губительная лавина, и успеет Эддин-Гирей в это время бежать через нижние, Елабугины ворота за Казань-реку. Тем более что у Курбского, отряд которого захватил эти ворота, и тысячи человек не осталось...

   Но надежда обманула казанцев. С жалким остатком воинов Курбский успел остановить бегство хана и его "бессмертных" мюридов и янычар... А главные отряды, только на миг задержавшиеся полюбоваться на невиданное зрелище, снова по пятам нагнали хана с отрядом его и стали опять сечь и рубить беспощадно!

   В то же время добрался до хана израненный смельчак и передал, что пал главный мулла, что все до единого перебиты люди, окружавшие Кулла-Шерифа...

   - Покинул нас Алла! - только и сказал Эдигер.

   По трупам, по головам живых татар, словно по мосту, успел взобраться хан и воины его на стену, где самого Эддина в полуразрушенной башне укрыли татары от стрел и от ударов врага.

   И видят воеводы: из окна этой башни белое что-то развевается, словно пощады просит враг, сдаваться желает! Воротынский велел трубить отбой, голов послал с приказом:

   - Остановите ратников! Сдается хан! Сдаются мюриды!

   Сечу едва остановить удалось! Выступил от русских один перебежчик-мурза и спрашивает:

   - Сдаетесь? Хана отдаете в руки воеводам?

   - Хана отдаем! - отвечает один из князей татарских. - Но сами - не сдаемся! Мы только Эддин-Гирея сберечь хотим. Мусульмане в Казань его на царство звали, а не для того чтобы ему молодым смерть принять. Зачем губить семя царское? Берите хана. С ним - имилдеши два, два брата его молочных, и князь Зейнал-Аишь, родич ханский. Пока юрт стоял, пока не владели вы священным местом, мечетями, двором царским и троном повелителей казанских, потоле и надежда жила у нас, готовы мы были умереть с ханом! Теперь - берите его. А нас в чистое поле выпускайте. Там в последнем бою переведаемся!

   - Пусть так будет! - согласился Воротынский.

   И вот между раздавшимися рядами своих и чужих воинов, бледный, шатаясь от перенесенных волнений, от горя и стыда, до крови закусив губы острыми белыми зубами, идет Эддин-Гирей, садится на коня... За ним - двое юношей, молочных братьев, любимцев и наперсников хана, и старик, князь Зейнал-Аишь... Им подают коней, их окружают русские всадники и скачут, несутся все на другой конец города, где у Арских ворот царь Иван с хоругвью великой стоит. Затем ратники московские, выполняя слово, отступают, дают дорогу небольшому отряду татар, чтобы могли те в поле выбраться...

   Но татары не верят благородству врага. Не идут по этой дороге, а прямо скачут вниз, со стены, к реке.

   Тут как раз брод знакомый через Казанку...

   По ту сторону - лес... Может быть, хоть этим семи-восьми тысячам человек удастся уцелеть?..

   Нет, напрасно! Русские не дремлют!..

   Отряды, что на Галицкой дороге стоят, увидали бегущих, ударили в погоню - и общая участь постигла этих храбрецов.

   А на другом конце города, у хоругви священной московской другое происходит.

   Против обыкновения, быстро прошел припадок болезни у царя. Раскрыл он мутные глаза и видит: сидит на седле... Адашев с одной стороны, Морозов с другой его поддерживают. Но не так уж крепко, как во время судорог, а осторожно, с почтением.

   - Что со мной, Алеша? Что случилось? Разбиты мы? - вдруг тревожно спросил царь, вспомнив последнее, что он видел перед беспамятством...

   - Победа, государь!.. Вот сейчас прискакал от Воротынского посланный... Хана к тебе полоненного ведут... Курбский Андрей последнюю шайку татар добивает. А с тобою, от устали, от ночи бессонной слабость приключилась просто, государь, великий князь всея Руси и царь казанский, - громко, первый назвал юного царя новым титулом Адашев.

   - Слабость?.. Хан?.. Пленник?.. Я - царь казанский... Алеша, правда ли?..

   Но тут и все окружающие поняли, что надо делать, и громко пронеслось в просторе начинающих темнеть лугов:

   - Да живет государь, великий князь всея Руси, царь казанский!..

   Снова бурные рыдания, но не мучительные, а восторженные, вырвались из груди Ивана, радостные слезы хлынули из глаз... И он, припав, как недавно перед тем, к древку хоругви, в восторге, весь сияющий, ликующий, не находя слов, лепетал пересохшими губами все одно и то же:

   - Господи... Царица... Милосердная... Господи Спасе... Господи, слава Тебе, Вседержителю, слава Тебе!..

   И быстро-быстро, оторвав правую руку от древка, стал осенять себя крестным знамением...

   Все начали креститься и творить благодарственную молитву вслед за царем.

   Ближе всего от Мурзалеевых ворот можно было проехать во дворец. Улицу здесь кое-как поочистили от трупов, которыми было все покрыто кругом. Пока возились с этим, духовенство, бывшее при войсках Ивана, в торжественном шествии, с иконами, с крестами, явилось на поле битвы. Отслужили молебен Богу... Тут же сам царь назначил место для будущей церкви. Здесь, где он смертный ужас пережил и восторг неописуемый, здесь должен храм стоять.

   Затем царь в город вступил. И от самых ворот до дворца двойной стеною стояли пленники русские, получившие свободу только тогда, когда полки Ивана ворвались в город. На коленях, с воплями встречали они Ивана, восклицая:

   - Избавитель ты наш! Царь наш пресветлый! Жизни своей не щадил - нас из неволи бусурманской, от мук адовых выручил!..

   И бросали лучшие одежды свои под ноги царскому коню...

   Солнце еще не село, а Иван вошел во дворец властителей казанских, занял место на троне стародавних, непримиримых врагов Москвы - ханов татарских, и принял поздравления на новом царстве, славной победой добытом!.. Те же бояре, воеводы, которые грубо смели перечить ему так недавно, теперь кланялись до земли, желали многая лета... Не выдержал Иван, заметил одному:

   - Што ж, поживем!.. Поцарствуем. Ныне боронил меня Бог от вас... Его святая воля!

   Переглянулись бояре, но ни звука не проронил никто в ответ.

   А царь, словно спохватившись, что не у места счеты сводить задумал, благодарить всех стал за победу, ему доставленную.

   Волей-неволей пришлось и Шах-Али, недавнему царю казанскому, мусульманину, гордость и веру забыть, поздравлять царя-гяура с победой над исламом.

   Вошел он, низко поклонился и произнес своим бабьим бесстрастным голосом:

   - Здрав буди, государь, победив супостаты! Красуйся невредим на своей вотчине, на Казани, вовеки!

   И только пятна багровые на желтовато-бледном, обрюзглом лице говорят, что творится в душе у татарина лукавого...

   Встал, отдал поклон государь и ответил:

   - Царь-господине! Тебе, брату нашему, ведомо: много раз посылал я к казанцам, в покое бы жили с Москвой. Жестокость и злое лукавство казанское самому тебе хорошо, брате, ведомо! На себе его испытал! Много лет они лгали нам, обиды чинили. И Бог Милосердый теперь рассудил Казань с Москвою в честном бою. Отомстил Он Казани за пленных христиан, за пролитую кровь христианскую. Его святая воля.

   Умный и сердечный ответ царя понравился сверженному хану казанскому, понравился всем окружающим.

   - Ишь, повеселел татарин! - заметил кто-то, указывая глазами на Шах-Али, важно занявшего свое место справа от царя.

   Принял поздравления Иван, принял вождей горных, которые поспешили новому владыке покорность изъявить, и вернулся в стан. Темнеть стало. Да и запах тления в Казани силен. Носится он надо всем городом от трупов татар, что умирали во время осады и не были схоронены.

   А в ставке царской доложили Ивану: гость к нему давно жданный припожаловал, гонец из Москвы. От царицы вести добрые. Хорошо себя чувствует царица. И другой гость приятный объявился тут же: второй царевич астраханский, Абдаллах-Бек-Булат-бен с юношей-сыном своим, Саин-беком. Красивый, могучий юноша, чуть помоложе Ивана. А лицо такое простое, открытое, словно детское. Сразу видно: ни горя, ни коварства в жизни не знал молодой богатырь. Пока отец его с царем "карашеванье", обычные обряды при встрече творил, Саин поодаль держится, глаз не сводит с Ивана.

   Вот старик и говорит:

   - Позволь, великий царь, сынка моего показать тебе. Не оставь малого...

   - Показывай, показывай царевича! - ласково говорит Иван.

   Он знает, что недаром бояре два года старались богатого и влиятельного царевича в Москву зазвать. После Казани - Астрахань на очереди стоит. А для этого надо Москве и там такими же людьми заручиться, как был у нее Шах-Али, царь казанский... И Бек-Булат явился, наконец, да еще с собой сына привел.

   Ласковым знаком подозвал Саина Иван.

   А тот, забыв весь этикет, позабыв свой сан, прямо к ногам московского государя и нового царя казанского так и кинулся. И громко заговорил:

   - Привет тебе, великий воин! Привет тебе, победитель казанский! Ехал я, знал, что к государю могучему еду... Приехал - и вижу, что героя видеть Аллах привел! Знаю я Эддина-царя, дядю своего. Знаю храбрость тех, кого победил ты! И полно мое сердце. Дивлюсь я храбрости и мощи ихнего победителя! Да процветет имя твое и род твой, как имя и род Искандера Великого!..

   Впервые в жизни привелось слышать Ивану такую искреннюю, горячую и наивную лесть. Восточная, витиеватая речь музыкой прозвучала для юноши-царя. Сравнение с Александром Македонским заставило всю кровь кинуться в щеки и в голову. Как от вина опьянел Иван. С необычной живостью поднял он своими руками Саина с земли, крепко обнял, поцеловал, как только брата целуют.

   - Еще раз приветствую тебя, брат мой и друг! Отныне - братом и другом считайся у нас, наравне с отцом твоим почтенным! - живо ответил Иван гостю, сумевшему в первую же минуту найти путь к сердцу честолюбивого молодого царя. Пытливо поглядел Адашев на Саина. Но прямой, открытый, полудетский взор азиата, неподдельный восторг Саина исключали возможность малейшей опасности со стороны этого "скоропостижного" фаворита царского. И Адашев скоро стал снова наблюдать, успокоенный, чтобы все кругом чинно, по заведенному искони порядку шло...

   Дня через два, когда убраны были, с грехом пополам, десятки тысяч трупов, устилавших землю в самом городе, во всех посадах, и на лугах, и в окрестных лесах, был совершен крестный ход по уцелевшим стенам городским. Царь своими руками положил первый камень будущего соборного храма во имя Благовещенья Богородицы. Затем князь Горбатый поставлен был наместником казанским. Курбского Андрея, жестоко израненного в сече, царь приказал особенно беречь и лечить, а сам стал поговаривать о возвращении на Москву. Братья царицы, сообразив, что теперь за славным царем, за шурином ихним, им тоже хорошо жить будет на Москве, подбивали Ивана поспешать к молодой жене, которая готовится стать матерью. Адашев тоже торопил почему-то отъездом, хотя благоразумие подсказывало, что следует еще здесь побыть самому царю, поглядеть: какие порядки в завоеванном, новом краю будут заводиться...

   Многие старые бояре так и советовали. Но Иван, подстрекаемый шуревьями и другими приближенными, стоявшими заодно с захарьинской семьей, только и твердил:

   - Все образуется! В Казани - воевод оставлю... В Свияге - мои же люди верные. Авось вместе поуправятся с татарами да с мордвой... А мне домой теперя надобно! Может, поспею ко дню великому, своими очами увижу, что Бог пошлет? Сына ли, наследника, дочку ль сызнова?

   Изо всей добычи богатой ничего царь себе не отобрал, кроме пушек, знамен и одного пленника: Эддин-Гирея, который скорее гостем у царя числился, чем побежденным врагом. Пушки все, весь запас боевой - оставлены наместникам Казани. Ясное дело, что еще много хлопот будет с луговыми и горными кочевниками, хотя сейчас все ихние князья толпою съезжаются, изъявляют покорность свою победителям... Да ведь татаре хитры. Перед силою - гнутся, а где можно, и зубы покажут... Вот и надобно для них камень за пазухой оставить... Иван приказал, чтобы с ним по Волге, в судах отборное войско пустили, для охраны его и брата Владимира. Но в назначенный час и трети ратников не оказалось на берегу.

   - Где ж те полки, которым я велел на судах ехать?..

   - Приказа твоего невозможно было исполнить, государь! - отозвался Адашев. - Теперя по реке спокойно проехать можно... Прибрежные кочевники не тронут нас. Крымцев бояться нечего... Астраханцы, на зиму глядючи, не поплывут за нами... А войска больше и сажать некуды! Галии все и другие суда - под добычу пошли... которая из Казани взята... Не бросать же добра! Не мало ушкуев с полоном освобожденным, христианским вверх уплыло... по твоему же приказу! Рать наша главная, воеводы все пешим путем, берегом самым, нагорной стороной на Васильгород пойдут. Та же тебе оборона. И не без умысла туды их послано!.. Сам потом смекнешь. А мы ден через пять и в Нижнем причалим. Чего опасаться тебе, государь? Тут не поле битвы!

   Словно ударом бича коснулись эти слова до слуха Ивана. Ясно видел он, что, несмотря на все внешнее раболепство, никто из близких, окружающих его, не забыл минуты малодушия, овладевшего Иваном у Арских ворот, и с плохо скрытым презрением глядят и старые воеводы, и молодые приближенные на него, на господина и повелителя. Сознавая в душе, что они правы, царь молча сносил это презрение, давая клятву в душе: оправдать себя как-нибудь и, во всяком случае, отомстить молчаливым обидчикам!.. И теперь, хотя не улыбалась ему поездка осенью, на тесных стругах, с небольшой ратью по Волге, он все ж слова не сказал... Сели все на суда, отдали причалы, гребцы ударили веслами - и тронулась в обратный путь флотилия, с которою возвращался на Москву юный Иван, победитель грозного царства Казанского!..

  

  

   Победным, торжественным шествием явилось возвращение Ивана от Казани к Москве. Началось оно под вечер того самого дня, когда Иван отчалил от стоянки своей под Казанью, от берега Волги-реки.

   Медлительно, скучно и тяжело тянулись сначала часы за часами, пока флотилия царская на веслах подымалась против течения среди темного простора разбушевавшейся могучей реки. Темные, свинцовые тучи осенние кроют небо. Темные, намокшие, наполовину оголенные леса и полуувядшая трава не красят попутных берегов. Ветер сверху налетает могучими порывами, еще больше замедляя ход тяжелых, неуклюжих ушкуев и стругов, причем нельзя даже воспользоваться парусами, чтобы ускорить тяжелый переезд.

   Беляки гуляют по Волге, особенно вздутой от осенних ливней, и каждая высокая, мутная волна, увенчанная белым пенистым гребнем, с размаху налетая на нос царского ушкуя, ударяя в бока судна, заставляет последнее нырять, подпрыгивать