Волконский Михаил Николаевич - Сирена

аздник на своей новой вилле, на Крестовском острове. Милости прошу на новоселье.

   - Вот как! - сказала Вера. - Вы стали собственницей недвижимости в Петербурге?

   - Да, - ответила леди, - я приобрела виллу и сегодня соберу там довольно большое общество. Надеюсь, что вы приедете ко мне, и это будет ваш первый выезд в Петербурге! Вы познакомитесь у меня со многими лицами, которые, узнав, что я в хороших отношениях с наследницей князя Верхотурова, просили меня устроить их знакомство с вами. Вы тоже приедете, - пригласила она Елчанинова и, обращаясь к Варгину, добавила: - А вас я возьму к себе на яхту, и оттуда мы вместе отправимся на Крестовский. Вы мне, наверное, не откажете и поможете дать последний штрих убранству моей виллы для приема гостей!

   Вера стала было отказываться, ссылаясь на то, что она в трауре, но леди стала уверять ее, что у нее ни бала, ни спектакля не будет, а просто соберется несколько добрых знакомых и траур Веры не может служить препятствием, чтобы не быть среди них.

  

  

   Повидавшись с леди Гариссон, Елчанинов невольно забеспокоился о Кирше: так ли вышло в самом деле, как тот ожидал, и не обвинили ли его в нерадивом смотрении за подвалом.

   Елчанинова неудержимо потянуло к дому на Пеньках. Сегодня он был так счастлив сам, что ему хотелось, чтобы все были так же счастливы и чтобы всем было хорошо, а в особенности Киршу, который стал для него теперь в сто раз еще ближе и дороже, чем прежде. И, чем больше он думал о нем, тем больше тревожился.

   Между тем идти так, как он был, казалось опасно. Он решился отправиться к Зонненфельдту и попросить у него совета.

   Старик одобрил его мысль проведать приятеля, после чего из дома отставного коллежского асессора вместо Елчанинова вышел бородатый мужик-мастеровой, так хорошо загримированный, что в нем никак нельзя было узнать гвардейского офицера. У Зонненфельдта оказался целый шкаф со всевозможного рода костюмами, пригодными на разный рост. Переодетый Елчанинов сам себя не узнал в зеркале и убедился, что смело может показаться кому угодно: никто не догадается, что это он.

   Подойдя к дому на Пеньках, он увидел, что на скамеечке у двери сидели двое людей, оба темнокожие. Один был Кирш, другой, по-видимому, настоящий арап. Они сидели и мирно беседовали.

   Когда Елчанинов приблизился к ним, он ясно услышал, как Кирш сказал что-то своему собеседнику на гортанном языке, незнакомом Елчанинову, вероятно арабском.

   "Когда же Кирш научился говорить по-арабски?" - невольно удивился он и сделал знак, открытый ему Зонненфельдтом, чтобы узнавать своих и, в свою очередь, быть узнанным ими:

   И Кирш, и другой арап, разговаривавший с ним, оба ответили на знак как свои люди. Затем арап, не обращая больше внимания на преображенного в мастерового Елчанинова, встал, простился с Киршем и ушел.

   - Мне бы поговорить! - начал, переминаясь с ноги на ногу, Елчанинов.

   Кирш, теперь только узнавший его, когда он подал голос, весело поглядел на него (у него одни глаза только смеялись) и, махнув рукой, чтобы мастеровой шел за ним, ввел его в дом. Они прошли в знакомые уже Елчанинову комнаты.

   - Здесь мы можем говорить свободно, - сказал Кирш, - в этот час некому здесь нас подслушивать! Однако ты недурно преобразился!

   - А ты все-таки узнал меня? - спросил Елчанинов.

   - Только по голосу, по облику даже мне бы не узнать тебя! Скажи, пожалуйста, ты сюда ко мне по приказанию Альбуса?

   "Альбус" было то прозвище, которым пользовался среди посвященных перфектибилистов старик Зонненфельдт.

   - Я пришел по собственному желанию, - объяснил Елчанинов, - хотя с согласия Альбуса. Я провел у него сегодня почти все утро.

   - Да уж я вижу, что ты от него! Самому бы тебе не одеться так! Ты зачем?

   - Да узнать, как обошлась сегодняшняя ночная история для тебя. Я виделся с леди Гариссон, она как будто очень весела и чем-то очень довольна. Отсюда я заключил, что для нее все обошлось благополучно, и испугался за тебя, то есть не остался ли ты в ответе.

   Кирш махнул рукой.

   - Обо мне, брат, не бойся! Так ты говоришь, она кажется очень довольной?

   - Да! Приглашала сегодня на праздник, на новоселье, которое она устраивает у себя на только что купленной вилле на Крестовском острове.

   - Она слишком плохо рассчитывает; скорее, чем она думает, кончится здесь ее довольство. Я сейчас получил сведения, что она затеяла слишком рискованную для себя игру. Ты видел арапа, с которым я разговаривал?

   - Да, и, признаюсь, удивился, каким образом ты владеешь арабским языком?

   - Арабским языком я вовсе не владею, а меня этот арап научил нескольким фразам, которыми мы перекидываемся с ним на людях для отвода глаз.

   - Он принадлежит к нашим? По крайней мере, как я мог заметить, он понял мой знак и ответил на него.

   - Да, он принадлежит к нашим, и вместе с тем иезуиты считают его своим, и благодаря ему, то есть по его рекомендации, меня взяли сюда. Это - придворный арап Мустафа.

   - Тот самый, к которому посылал тебя маркиз?

   - Тот самый!

   - А как же маркиз? Он не узнал тебя переодетым в его слугу, арапа?

   - Он видел меня в моем настоящем виде мельком, да и то находясь в полусознательном состоянии, так что не мог запомнить, да и разница слишком велика.

   - Ну, а Станислав? - продолжал расспрашивать приятеля Елчанинов.

   - Ну, где тому узнать меня! Он слишком прост для этого! Ты от меня вернешься к Альбусу? Так скажи ему, что за меня опасаться нечего, а леди Гариссон, вероятно, сегодня же окончит свое здешнее поприще, и участие ее в затеянной интриге будет прекращено.

   - Я не могу понять, в чем собственно состоит эта интрига? Вот уже сколько времени приходится мне ходить около нее, а саму суть не могу распознать.

   - Неужели? Репутация леди Гариссон как сирены установилась прочно; да и, надо ей отдать должное, она оригинально красива и умеет пользоваться своей красотой. Ну, так вот, ее и избрали, как орудие влияния. Все предусмотрено. Для этого и богатая яхта снаряжена, и сделаны фальшивые документы для красивой польки, дающие ей имя леди Гариссон.

   - На кого же должна влиять она?

   - Ну, об этом догадайся сам!

   - Ну, хорошо, - сказал Елчанинов, - положим, я догадался, на кого тут был сделан весь этот расчет, но ведь это план слишком смелый и грандиозный.

   - Люди, задумавшие такой план, судят не по-нашему, не по-русски, а по-своему, по-европейски, у них слишком много было таких примеров у себя дома; они по себе судят и о России.

   - Но неужели отцы иезуиты так богаты, что могут идти на расходы по роскошной яхте и обставлять с такой пышностью свою авантюристку? Ведь это стоит немалых денег!

   - Иезуиты богаты сами по себе, но тут не одни они замешаны: отцы иезуита слишком расчетливый народ, чтобы тратить свои деньги на неверное предприятие. Будь этот план вполне безошибочен, они нисколько не задумались бы израсходовать и еще большую сумму.

   - В том-то и дело, что у нас им мало шансов на успех, - заметил Елчанинов.

   - Оттого-то я тебе и говорю, что они никогда не были одни!

   - А кто же стоит за ними? У частного лица не может быть достаточно средств.

   - Какое тут частное лицо! Подымай выше!

   - Что же, иностранное правительство?

   - Да, человек, ставший теперь во главе иностранного правительства, которому нужна поддержка России против Германии и Англии.

   - Значит, это французы?

   - Да, французы, то есть Наполеон Бонапарт, ставший теперь первым консулом французской республики.

   - Неужели он рассчитывает на поддержку России? Ведь это тот самый новоявленный военный гений, выделившийся своими талантами при осаде Тулона?

   - Это говорит только в его пользу.

   - Под его начальством совершена экспедиция в Египет!

   - И это только служит к вящей его славе.

   - Да, но по дороге в Египет он захватил остров Мальту, собственность мальтийских рыцарей, и этого ему не простит государь Павел Петрович, восстановивший орден в России и принявший звание его гроссмейстера.

   - У нас восстановлена одна лишь внешняя сторона мальтийского рыцарства, но, к сожалению, орден, как очаг тайных знаний и постель откровений герметических наук, перестал существовать. У нас, в России, теперь есть гроссмейстер, есть командоры мальтийские, но ордена нет, потому что здешним мальтийцам не переданы тайны, известные прежним. Мальтийский орден перестал существовать в ту минуту, когда взлетел на воздух корабль, на котором, по распоряжению Бонапарта, увозили с Мальты архив, книги и документы ее рыцарей. Мальтийцы не могли допустить, чтобы записи их таинственного учения попали в руки непосвященных, и сделали так, что корабль был взорван.

   - Я слышал об этом корабле, но не знал, что это дело самих мальтийцев; я думал, что это случай!

   - Так приходится объяснять все, когда причины для нас остаются неизвестными; так, вероятно, и леди Гариссон объяснит свое внезапное падение, которое готово уже для нее. Тебе Альбус показывал таблицы и объяснял первоначальное их значение?

   - Да.

   - Тебе известны все двадцать две?

   - Да.

   - Вспомни ту, на которой изображена падающая башня, разбитая молнией; ты, конечно, видал ее... она служит эмблемой.

   - Незаконного возвышения, которое вдруг выпадает на долю человека, ничего не сделавшего со своей стороны для его достижения и потому недостойного. Его падение тем стремительнее и тем ужаснее!

   - Совершенно верно. Вот оно и ждет красавицу леди, хотя она и не подозревает о нем. Она слишком понадеялась на свои силы, и сокрушат ее сами же иезуиты, выдвинувшие ее.

   - Почему же ты думаешь, что они вдруг так поступят с ней?

   - Потому что она решилась завести двойную игру: явившись сюда под руководством иезуитов на деньги, данные Бонапартом, который рассчитывает - может быть, не без основания, - что иезуиты помогут ему в России, она завела сношения с французским королем Людовиком, получившим убежище у нас, в Митаве. Она хочет служить Бонапарту и его противнику, французскому королю, в надежде, что воспользуется впоследствии милостями того, кто из них останется победителем. Но сторонники Наполеона Бонапарта, иезуиты, не потерпят этого и разделаются с ней.

   - Да неужели иезуитский орден так силен?

   - То есть чтобы разделаться с леди?

   - Нет, я не о том говорю, а чтобы на его помощь мог рассчитывать Бонапарт для своего сближения с русским государем? Неужели он думает, что добьется того, что будет забыт разгром Мальтийского ордена и произойдет разрыв с королем Франции, проживающим теперь в России под охраной Павла Петровича? Неужели можно достичь этого при помощи иезуитов?

   - Время покажет, что из этого выйдет, а пока - поживем увидим!

   - Сомневаюсь я! - покачал в ответ головой Елчанинов.

   Сомнения Елчанинова хотя были не безосновательны, но, как показали потом обстоятельства, все же явились напрасными.

   Наполеон Бонапарт при помощи иезуитов и, главным образом, их представителя в России, отца Грубера, достиг желаемого соглашения, и этот факт засвидетельствован историей, которая имеет в подтверждение его неоспоримые документальные данные.

   Через некоторое время Елчанинов ушел от Кирша с тем, чтобы отправиться прямо от него к Альбусу и передать тому последние сведения, полученные через придворного арапа Мустафу.

   Едва Кирш успел проводить приятеля, наверху, в комнате маркиза, раздался звонок. Кирш встал и поспешил подняться наверх к звавшему его Трамвилю.

   Маркиз был занят разбором только что полученной почты; он держал в руках шифрованное письмо.

   - Возьмите ключ шифра, - приказал он арапу-Киршу, - и помогите мне поскорей прочесть это письмо. Сейчас, вероятно, приедет патер Грубер, а мне хотелось бы до него покончить с чтением корреспонденции.

   Кирш взял книгу, служившую ключом, и по вопросам маркиза стал отыскивать в ней объяснения шифрованных слов письма.

   Маркиз де Трамвиль был не кто иной, как тайный агент Бонапарта, присланный им в Россию к иезуитам с письмами и бумагами, которые нельзя было доверить почте из боязни, что их могут перекопировать.

   Опасаясь, чтобы эти бумаги как-нибудь не попали в руки русского правительства, маркиз де Трамвиль после своего несчастного случая на дороге, грозившего ему смертью, решился отправить их по назначению с тремя встретившимися с ним приятелями, потому что иначе, умри он в каком-нибудь придорожном трактире, все, что было при нем, могло попасть в руки полиции.

   Маркиз де Трамвиль был воспитан в иезуитской школе и всецело находился под влиянием иезуитов, сумевших устроить так, что он был в полной от них зависимости. Они держали его в руках, как, впрочем, многих слабых и нетвердых волей людей.

   Трамвиль, именно человек слабый и с нетвердой волей, в глубине души не сочувствовал иезуитам, но подчинялся им из боязни, не имея возможности, в силу особенно сложившихся обстоятельств своей жизни, освободиться из-под их влияния. У них была полная возможность держать его в постоянном страхе, и они, не стесняясь, пользовались ею.

   Маркиз с помощью Кирша разобрал письмо и, видимо, остался недоволен тем, что прочел. Он покачал головой и проговорил:

   - Консул сердится, что мы ничего не сообщаем ему о наших успехах. Он спрашивает, почему леди до сих пор не представлена ко двору, как будто это дело такое легкое и простое, что стоит лишь захотеть и оно будет сделано. Он привык действовать в сражениях, которые решаются какой-нибудь атакой кавалерии или быстрым и решительным натиском. Вот видите ли, Али, - обратился он к Киршу в наставительном тоне, - в политике совершенно не то, что на поле сражения, а консул не хочет понять это. В политике быстрый натиск может принести только вред. Вот вы посвящены братьями иезуитами в тайну леди Гариссон. Скажите, разве можно тут было действовать натиском?

   - Нельзя! - сказал Кирш, поддакивая маркизу и явно не желая противоречить ему.

   - Придет время, - продолжал Трамвиль уверенно, - и все будет хорошо, но надо ждать. Леди появится при дворе, и там через нее мы будем полные хозяева. А по современному положению вещей держать в своей власти Россию - значит управлять Европой. Задача не малая, и, чтобы разрешить ее, надо постараться и подождать. Ведь есть из-за чего ждать, не правда ли, Али?

   - Совершенная правда, - снова подтвердил Кирш, но тотчас же, заслышав стук подъехавшей в это время к дому кареты, подошел и взглянул в окно. - К нам приехал отец Грубер, - сказал он, - надо пойти отворить ему.

   - Идите, - одобрил Трамвиль, - я очень рад видеть его, у меня уже готов план ответа консулу. Я хочу написать приблизительно так, как я сказал вам. Мы немедленно составим письмо вместе с отцом Грубером.

   Иезуит, когда Кирш впустил его, поднялся быстрыми, нервными шагами наверх и направился в столовую. Здесь он сел, сердито отодвинув стул. Вел он себя в этом доме отнюдь не как гость, но как хозяин, которому все здесь послушно.

   - Никого нет? - спросил он у Кирша, оглядев его усталыми глазами.

   Тот ответил, что маркиз один и никто из братьев еще не приходил.

   - Есть новости? - опять отрывисто проговорил Грубер.

   - Есть! - сказал Кирш.

   - Здравствуйте, отец! - послышался голос маркиза, который показался в дверях. - Особенных новостей нет. Я получил письмо из Франции.

   - Погодите, мне надо поговорить с Али, - остановил Грубер Трамвиля, - я вас вскоре позову.

   По всему было видно, что иезуит не церемонился с маркизом.

   Тот сделал вид, что настолько от природы воспитан и учтив, что ничуть не обижается, поспешно удалился и даже плотно затворил за собой дверь.

   - Что же нового - обратился Грубер к Али.

   - Сейчас был Мустафа из дворца, - ответил тот.

   - Ну? - сдвинув брови, проговорил патер.

   - Все о леди, - сказал Кирш. - Она завела сношения с Митавой.

   - Этого только недоставало! - воскликнул Грубер. - разве есть несомненные доказательства?

   - Есть. Мы получили их. Они будут представлены вам.

   - А брат Иозеф ничего не знает об этом?

   - Кажется, что нет.

   - Между тем его прямое дело было следить за ней. К сожалению, он не оправдал возложенных на него надежд. К такой женщине, как она, нужно было приставить кого-нибудь более сильного. Так она затеяла сношения с Митавой?

   - И предалась французскому королю, будучи на службе у первого консула, - досказал Кирш с невозмутимым спокойствием.

   - Dixi! {Так (дословно значит - сказал).} - сказал Грубер и ударил пальцами по столу. - Кажется, нужно действовать с этой женщиной круто. Мне не хотелось этого, я думал, что справлюсь с нею, но теперь вижу, что лучше отделаться от нее. А что вчерашний соглядатай, захваченный в подземном ходе?

   - Был отведен в подвал, - спокойно ответил Кирш.

   - И сидит там теперь?

   - Не знаю.

   Патер взглянул с изумлением на Кирша.

   - То есть как не знаете? Кому же он был поручен и кто отвечает за него?

   - Поручен он был мне, но отвечает за него леди Гариссон.

   - Я не понимаю этого.

   - Она взяла у меня ключ от подвала.

   - Не надо было давать.

   - Она приказала.

   - Не надо было слушать ее приказание.

   - Она приказала, сказав: "Он жив в сыне"; я не смел ослушаться.

   - Она осмелилась на это?

   - Я не знаю, на что она осмелилась, я думал, что она знала, что делала, и что ей было приказано так.

   - Где же теперь этот ключ?

   - Она мне не возвращала его.

   - Может быть, она отдала его маркизу?

   - Это мне неизвестно!

   - Позовите сюда маркиза!

   Али позвал Трамвиля. Тот пришел и на вопрос Грубера рассказал, что вчера вечером леди Гариссон долго оставалась у него и что он никак не мог выпроводить ее от себя, хотя намекал несколько раз на свою слабость после перенесенной болезни. Потом, когда он задремал, она вышла, и он поймал ее на лестнице. Она спустилась в подвал. Потом он заснул и, что случилось, не знает, однако, когда он наконец проснулся, леди Гариссон уже не было.

   Во время этого разговора приехал управляющий леди. Он был очень взволнован и, едва поздоровавшись, начал торопливо говорить, сильно размахивая руками.

   - Представьте себе, она меня прогнала... она меня прогнала, то есть попросту отказала от места и велела уехать со своей яхты немедленно.

   - Позвольте, - спокойно перебил его Грубер. - Кто вас прогнал?

   - Леди Гариссон.

   - Вы, должно быть, не в своем уме, брат Иозеф! Как же она могла это сделать!

   - Очень просто: заявила, что не нуждается больше в моих услугах, и отказала от места, как отказывают обыкновенному управляющему.

   - Но ведь вы не были для нее обыкновенным управляющим.

   - Для нее - да, но экипаж и капитан яхты, нанятые в Англии, видели во мне простого ее слугу, а в ней - госпожу. Они послушались ее приказания. Я не мог объяснить им, что у нее самой нет ни копейки, чтобы расплатиться с ними. Это значило бы выдать, что она вовсе не настоящая леди. Рискнуть же на такое разоблачение, я тоже не смел без вашего согласия.

   - Но как она осмелилась на такой шаг?

   - Не понимаю.

   - Ведь деньги были у вас?

   - У меня.

   - Вы не давали их ей?

   - Кроме лишь так называемых карманных, то есть сравнительно пустяшных, все же платежи по счетам и расходы по ее жизни вел я.

   - Значит, она должна же была чувствовать свою денежную зависимость от вас. На что же она рассчитывает в дальнейшем?

   - Вероятно, она нашла другой денежный источник, кроме нас, потому что, отсылая меня прочь, она тем самым отказывается от наших денег.

   - Другой денежный источник? - повторил Грубер. - Я только что получил сведения, что она вступила в сношения с французским королем в Митаве.

   - Да что вы! Не может этого быть! - удивился брат Иозеф.

   - Вам об этом нужно было бы знать первому, - упрекнул его Грубер, - а между тем вам приходится узнавать от меня эту новость.

   - Я должен был следить за ней только на яхте и руководить ею там, - стал сейчас же оправдываться, несколько обидевшись, бывший управляющий. - Если она завела, как вы говорите, сношения с французским королем, то могла сделать это только в самое последнее время, отлучаясь с яхты в город, куда я не ездил с нею, потому что за ее поступками в городе взялись присматривать вы! Но я вам могу поручиться, что на яхте не было никакого признака ее измены, иначе я знал бы об этом.

   - Ну, не будем препираться! Дело в том, что французский король, живущий в Митаве из милости русского императора, вовсе не владеет в настоящее время такими средствами, чтобы тратить деньги, и очень большие, на поддержание престижа леди Гариссон. На французского короля она может рассчитывать лишь в будущем, в случае, если ему удастся вернуться на престол; в настоящем же, вероятно, нашелся другой мешок с деньгами, из которого она думает черпать золото. Мы, конечно, выясним это.

   - Она пошла с нами на открытый разрыв, ибо, прогнав меня... - начал было брат Иозеф.

   - Это еще ничего не доказывает! - перебил его опять Грубер. - Она может еще надеяться, что сговорится со мной и проведет меня. Одно только я никак не могу объяснить себе - это ее поступок с ключом от этого дома.

   - Ах да! - вспомнил бывший управляющий леди. - Она отдала мне ключ от подвала этого дома и просила передать его вам!

   - И ничего не объяснила по этому поводу? - спросил иезуит.

   - Ничего! Только, когда я спросил, зачем она увезла ключ с собой, она ответила мне, что не все ли равно, у кого из нас будет храниться ключ от пустого подвала.

   - Как от пустого? - переспросил Грубер и обратился к Киршу: - Нужно сейчас же, Али, пойти вниз и внимательно осмотреть весь подвал, - приказал он ему, отдавая ключ, который передал брат Иозеф.

   Али пошел, чтобы исполнить приказание, и, вернувшись через некоторое время, доложил, что подвал пуст.

   - Так она его выпустила! - решил Грубер. - Теперь для меня понятно, по чьему приказанию действовал Елчанинов, освобождая Станислава; конечно это ее рук дело!

   Иное предположение и не мог сделать патер Грубер. С точки зрения иезуита, дело таинственного освобождения двух заключенных из подвала их дома должно было представиться так: леди Гариссон, узнав каким-то образом, что ее муж Станислав содержится у иезуитов, похитила у своего управляющего ключ от подвала и послала с ним Елчанинова, чтобы освободить Станислава. Когда же на другой день попался сам Елчанинов, то она сама пришла и выпустила его на волю. Теперь в ее руках было последнее средство, которым иезуиты могли повлиять на нее, и, отняв у них это средство, то есть освободив от них мужа, она могла считать себя вполне в безопасности и ничего не бояться, тем более что даже в денежном отношении она как будто стала независимой.

   - Так это ее рук дело! - повторил Грубер. - Станислав теперь у нее, и она, пожалуй, неуязвима! Елчанинов должен был слышать вчера, как я поручал Станиславу следить за ним, и, конечно, он и леди спрячут его.

   - Станислав будет здесь, когда вам угодно! - сказал Кирш. - Стоит вам только приказать!

   Грубер глянул на него.

   - Кто же его приведет?

   Черное лицо Кирша улыбнулось, и он проговорил.

   - Я.

   - Хорошо! - одобрил Грубер. - Я приказываю сделать это как можно скорее.

  

  

   Между тем леди Гариссон посадила Варгина в свою карету и повезла его на яхту.

   - Ты знаешь, - сказала она ему, - я прогнала своего управляющего и хочу взять себе другого! Как ты думаешь, кого?

   - Ничего я не могу думать, - ответил Варгин, - ведь мысли у меня разбегаются! Разве могу я думать о чем-нибудь, когда сижу один возле тебя? Ты вот говоришь, а я слушаю звук твоего голоса и наслаждаюсь им, а какие слова ты произносишь мне, право, и разбирать некогда! Все, что ты говоришь, хорошо!

   - Но все-таки ты слышал, что я тебе сказала?

   - Что-то про управляющего?

   - Ну да! Что я прогнала его и хочу взять тебя на его место.

   - Меня? Но какой же я управляющий? Я тебе так науправляю, что и концов не сведешь! Да к тому же как же я буду объясняться с твоими англичанами на яхте? Ведь я ни на каком языке, кроме русского, двух слов сказать не умею.

   - Не беспокойся! Все дело я поведу сама, а ты будешь только заведовать устройством празднеств да декоративной частью.

   - Вот это хорошо! - согласился Варгин.

   - И будешь жить со мной на яхте.

   - Вот это еще лучше! - совсем обрадовался он и даже подскочил в такт карете, колыхнувшейся на своих мягких рессорах.

   - Ты из ревнивых? - спросила леди, помолчав.

   - Да, я очень ревнив! - откровенно признался Варгин, воображая, что очень хорошо говорит и что именно такой ответ и желает получить от него леди.

   - Ну, я отучу тебя от ревности! - заявила вдруг она и добавила: - Пользуйся тем, что тебе будет дано, а мне не мешай! Иначе при первом же безрассудном поступке с твоей стороны между нами все будет кончено!

   - Да как же ты хочешь, чтобы мои поступки были рассудительны, когда я люблю тебя! - воскликнул Варгин. - Тут уж я не могу рассуждать!

   - Нет, ты со мною не шути! Я тебя серьезно предупреждаю.

   - Ах, что там предупреждать! Я смотрю так: хоть минута, да моя! Я счастлив, вот и все!

   - Ну, посмотрим, будешь ли ты дорожить своим счастьем.

   Приехав на яхту, леди Гариссон водворила на ней Варгина.

   Она провела его повсюду и показала ему все каюты, переходы и закоулки. Капитану, матросам и всем служащим она представила Варгина, как своего нового управляющего, и отдала в его распоряжение большую каюту с верхним светом из люка, очень удобную для занятий живописью. Решено было, что завтра Варгин перевезет сюда свои вещи.

   Осмотрев яхту, они прошли в каюту-гостиную, и туда принесли им кофе, заваренный особенным образом, по турецкому способу.

   У Варгина давно вертелся один чрезвычайно интересовавший его вопрос, который он хотел и не решался задать леди. Этот вопрос касался Станислава. Варгин был уверен, что поляк - сумасшедший и что леди никогда не была его женой, но ему было интересно узнать, как она относится к сумасшедшей выходке поляка.

   - А что, если бы вдруг этот человек, который так упорно называет тебя своей женой, стал надоедать и преследовать? - решился наконец он проговорить.

   - Тогда я обошлась бы с ним, как с безумным! - спокойно ответила леди, поднося к губам чашку с кофе.

   Она была спокойна относительно Станислава, потому что в ее уме уже создалось решение, как поступить с ним.

   Убедившись, что Станислав был на воле, она решила, что он станет сам разыскивать ее и узнает, хотя бы от Елчанинова, что она живет на яхте; по всем понятиям, он не утерпит, чтобы не явиться к ней на яхту, а этого только и нужно было леди: если в доме у иезуитов был подвал, то на яхте существовал трюм, куда можно было еще надежнее, чем там, у иезуитов, спрятать Станислава. Поэтому она спокойно ждала его появления и ничуть не тревожилась, что Станислав опять попадет в руки иезуитов; она не предполагала, чтобы он сам вернулся к ним, а забрать Станислава силой им не позволит Елчанинов.

   Вахтенный матрос подал сигнал о приближении лодки.

   Варгин вышел на палубу и увидел, что к яхте приставал на наемном ялике отец Грубер.

   Варгин пошел сообщить об этом леди, уверенный, что она велит поднять трап и не пускать на яхту иезуита. Почему-то ему казалось, что надо было поступить именно так, но он невольно раскрыл рот от удивления, когда леди заявила обратное:

   - Конечно принять! Я хочу видеть его!

   - Как "хочу видеть"? - возразил Варгин. - От таких людей надо быть возможно дальше. Зачем он тебе?

   - А хотя бы затем, чтобы наконец взять верх над ним; это единственный человек, который не поддается мне; до сих пор я еще не встречала мужчины, в конце концов не склонявшегося передо мной; он первый, он единственный не замечает во мне красивой женщины, но я добьюсь своего, ты обязательно увидишь это!

   - И смотреть не хочу! - надув губы, проворчал Варгин.

   - Ну, тогда не смотри, но вели ввести ко мне сейчас отца Грубера!

   Несмотря на то, что Варгин только что заявил леди, что и глядеть не хочет на то, как она будет разговаривать с Грубером, он почувствовал неудержимое желание так или иначе быть свидетелем их разговора.

   Когда он ввел иезуита в каюту-гостиную, леди прямо приказала ему удалиться и оставить их вдвоем. Варгину ничего не оставалось, как послушаться ее, и он мрачно ушел и заходил по палубе. Но потом он вспомнил об алькове и о том, что, пробравшись в него через коридор, можно было слышать из-за занавески все, что происходило в гостиной. Он так и сделал. Не замеченный никем, шмыгнул он в коридор и неслышно очутился в алькове, где ясно раздавалось каждое слово, произносимое леди и Грубера.

   - Будьте желанным гостем, отец! - сказала леди Гариссон, как-то особенно вкрадчиво растягивая слова и звучно произнося каждый слог. - Я очень рада видеть вас у себя. Садитесь и давайте разговаривать!

   - Разговаривать нам не о чем, - сурово остановил ее Грубер, - я просто буду спрашивать вас, а вы мне отвечайте!

   - Хорошо, спрашивайте, - рассмеялась леди, - а я вам буду отвечать. Итак, первый вопрос.

   Она нисколько не смутилась тоном иезуита и вела себя так, что, наоборот, всякий другой на его месте почувствовал бы смущение; но Грубер был не из тех, которые могут спасовать.

   - Первый вопрос, - проговорил он, - правда ли, что вы согнали с яхты брата Иозефа?

   - Брата Иозефа я не сгоняла, а уволила своего бывшего управляющего, который стал мне не угоден, и на его место взяла нового.

   - Но делать это вы не имели права!

   - Как? На своей собственной яхте? Разве я не хозяйка тут?

   - Вы знаете, что эта яхта не ваша!

   - Нет, она моя по документам, и никто не смеет оспаривать официально мою собственность на нее.

   - Против этого я не спорю. Но, расходясь самовольно с братом Иозефом, вы тем самым бросаете открытый вызов нам.

   - Храни меня Бог! - воскликнула леди. - Зачем я буду бросать вам вызов? Мы можем остаться друзьями.

   - Друзьями остаться мы не можем, потому что никогда не были ими, - возразил Грубер. - Вы были нашей слугой и только.

   - И это тяготило меня! Теперь я из слуги хочу сделаться другом или, вернее, просто вашей союзницей, потому что наши интересы сходятся, и ввиду этих общих интересов мы можем помогать друг другу, - твердо заявила леди.

   - Но денежной помощи вы не получите! Она возможна только при условии, если все расходы будут вестись одним из наших братьев.

   - Денежная помощь мне совершенно не нужна теперь.

   - Вот как? Но подумайте, хорошо ли вы рассчитали?

   - Я рассчитала хорошо. Будьте уверены. Теперь второй вопрос?

   Выходило так, что спрашивал не отец Грубер, а как будто она предлагала вопросы. Грубер поморщился.

   - Давно ли вы вступили в сношения с Митавой? - спросил он, видимо, желая озадачить ее.

   - Неделю или, может быть, дней восемь тому назад! - невозмутимо ответила леди.

   - И вы сознаетесь в этом?

   - Что значит "сознаюсь"? Это выражение не подходит, отец! Вы меня спрашиваете, я вам сообщаю. Да, я вступила в сношения с Митавой, но для того, чтобы лучше знать, что там делается, и извлечь из этого пользу.

   - Для себя?

   - Каждый человек заботится прежде всего о себе, а если другие захотят жить со мной в дружбе, - подчеркнула она, - то и они получат свою выгоду.

   - Но какие гарантии у этих других, что они не будут преданы противной стороной?

   - Им служат гарантией их собственный опыт и наблюдение; пусть они действуют соответственно им.

   - Вы хитры, - сказал патер Грубер, - и изворотливы!

   - Я женщина, и, вероятно, недаром говорят, что хитрость у женщин заменяет ум.

   - Вам и в уме нельзя отказать.

   - Благодарю вас; похвала в устах такого человека, как вы...

   - Напрасно вы стараетесь обвести меня! - вдруг круто остановил ее Грубер. - Есть еще третий вопрос. Как вы осмелились выпустить из заключения Станислава, а потом офицера Елчанинова?

   - Как? - удивилась леди. - Это еще что за обвинение? Правда, я хотела увести от вас своего мужа вчера поздно вечером, думая, что он заперт у вас в подвале, но этот подвал, когда я спустилась в него, оказался пустой, а об этом офицере Елчанинове я даже и не знала, что он был у вас заключен, и потому ниоткуда освобождать его не могла.

   Услышав это, Грубер сухо произнес:

   - И это все, что вы можете сказать? Судя по первым вашим ответам, я ожидал, что вы придумаете что-нибудь более остроумное, чем простое и голословное отрицание факта.

   - Но уверяю вас, что это правда!

   - Нет, это ложь, и очень неискусная!

   - Я никогда не лгала перед вами!

   - Бросим пустые фразы; они не приведут ни к чему и не помогут вашему оправданию.

   - Моему оправданию? - вдруг вспыхнула леди. - Но мне оправдываться не перед кем; судить меня могут только люди, которые имеют на это власть.

   - А вы думаете, что у меня такой власти нет?

   - Кто же дал вам ее?

   - Обстоятельства. Я предупреждаю вас: берегитесь!

   - Вы хотите испугать меня?

   - Я хочу то, что говорю! Я предупреждаю вас...

   - И по-видимому, как власть имеющий?

   - Да! - твердо ответил Грубер.

   - Основывая свою власть на обстоятельствах? Но обстоятельства могут измениться!

   - Не для тех, которые умеют управлять ими.

   - Но почему же вы присваиваете исключительно только себе это умение? Разве на него только вам выдана привилегия? Оно может быть и у меня; и я, в свою очередь, могу сказать вам: "Берегитесь, отец"! - спокойно произнесла леди.

   - Теперь вы хотите напугать меня? Хорошо! Тогда скажите прямо, чем вы можете мне грозить?

   - А чем вы грозите мне?

   - Высылкой из Петербурга в двадцать четыре часа! - тихо произнес Грубер.

   Леди Гариссон в ответ ему расхохоталась.

   - Вы хотите выслать меня из Петербурга? Не слишком ли смело подобное желание с вашей стороны?

   - Может, для вас слишком смело не верить этому...

   - Ах, как же плохо вы осведомлены, если так спокойно говорите это! Да знаете ли, кто еще третьего дня стоял передо мной здесь, вот на этом самом месте, на коленях?

   Леди произнесла это так стремительно и с такой уверенностью в важность того, что говорила, что Грубер впервые в жизни почувствовал нечто вроде смущения. В самом деле, не успела ли эта сирена раскинуть свои сети так далеко и широко, что трудно будет справиться с нею?

   "Да неужели, - мелькнуло у Грубера, - неужели она окажется способнее, чем можно было ожидать от нее, судя по предшествующему поведению?"

   И, овладев собой, чтобы не показать этой женщине, что она поразила его своим неожиданным натиском, он спросил голосом, полным равнодушия:

   - Кто же, скажите мне, стоял перед вами здесь на коленях?

   - Кто? - повторила леди. - Вам угодно знать, кто? Хорошо, я скажу, и тогда, надеюсь, вы согласитесь со мной, что напрасно думаете пугать меня и что мне нечего бояться вас. Здесь у меня был не кто иной, как Иван Павлович Кутайсов, любимец императора.

   - Только-то, - рассмеялся Грубер, - только Кутайсов, и вы на его протекции воображаете основать свое благополучие? Нет, еще за минуту перед этим я считал вас гораздо хитрее, умнее и осмотрительнее. Признаюсь, вы было, действительно, смутили меня, но теперь успокоили. Благодарю вас.

   Теперь настала очередь леди прийти в смущение. Она была вполне уверена, что имя Кутайсова произведет неотразимое действие на иезуита.

   Она была права: Кутайсов был любимцем императора Павла. При своем воцарении государь пожаловал его из камердинеров в гардеробмейстеры. Затем царские милости стали градом сыпаться на Кутайсова.

   В декабре 1796 года ему был подарен каменный дом, стоивший сто десять тысяч рублей и купленный у купца Щербакова в первой Адмиралтейской части.

   Но все это еще ничего не значило для Грубера, который сам имел доступ во дворец и отлично знал Кутайсова. Знал он также, что может и чего не может этот человек и насколько опасен он.

   - Так только Кутайсов? - повторил он. - Ну, теперь я знаю все, что мне нужно, и еще раз - теперь с большей уверенностью, чем прежде, - говорю, что вы будете высланы из Петербурга. Пока, правда, я могу сделать только это, а там дальше - увидим! - и Грубер встал, взявшись за шляпу.

   - Погодите одну, минуту! - спохватилась леди, желая удержать его.

   Но иезуит не слушал. Он ушел, не простившись, и не дал леди сказать ни слова.