Волконский Михаил Николаевич - Сирена

сказал. Нет, я тут поговорил сегодня с ним, правда, он хороший человек!

   - Я ума не приложу, что с ним. А вдруг как из-за меня да над ним самим беда стрясется!

   - А тебе было бы жаль его? Верушка, да никак ты плачешь? Что с тобой, голубушка? Полно! Или, правда, недаром полюбил он тебя?

   Девушка посмотрела на него большими глазами.

   - Как полюбил?

   - Ну, известно, как любят! То есть опять я сдуру говорю. Полюбил-то он тебя не как другие любят, а по-своему, по-хорошему: о себе не помнит, только о тебе думает и ради тебя всем пожертвовать готов. Верно тебе говорю!

   Тут глаза Варгана смежились, и он не слыхал, о чем говорил дальше карлик с девушкой.

  

  

   Елчанинов почувствовал, как его опустили на разостланную на каменном полу солому; потом он услышал, как хлопнула тяжелая дверь и звякнул железный засов на ней.

   Он догадался, что его оставили, вероятно, в том самом погребе, в который был заключен Станислав.

   Повязка на глазах была крепко стянута и резала ему лоб, платок, засунутый в рот, душил, а руки и ноги оставались скрученными.

   Он стал делать усилия, растягивать веревки; к счастью, оказалось, что впопыхах его связали не очень надежно и можно было надеяться, что удастся распутаться.

   Елчанинов сделал для этого все возможное, и наконец ему удалось, освободить руки.

   Он вытащил платок изо рта - это было вовремя, потому что воздуха ему почти не хватало, сорвал повязку с глаз, но это никакой пользы ему не принесло, потому что кругом него был мрак, в котором он с открытыми глазами решительно не мог ничего разглядеть.

   Ощупью он распутал себе ноги.

   Освободившись наконец, он встал, обошел, держась за стену, подвал, отыскал дверь; она была крепко заперта, и Елчанинов вернулся к соломе и сел на нее.

   Странное и неожиданное чувство испытывал он: это не был ни страх, ни боязнь, ни сердце не сжималось у него, ни руки не холодели; его охватило какое-то несуразно веселое настроение; ему стало как-то особенно занятно очутиться вдруг в таком необыкновенном положении.

   "Вот так штука, вот так штука! - повторял он сам себе и раз даже громко прищелкнул пальцами. - Как это меня забрали, посадили и не выпустят? Ну конечно, не выпустят! С ними шутки плохи! Однако ведь не может же исчезнуть так-таки с лица земли человек в чине офицера? Ведь я - не какой-нибудь Станислав! Нет, не посмеют они!"

   И. сейчас же пришло в голову Елчанинову, что уж если чего не посмеют они, так это выпустить его на волю, теперь, после того как уже решились захватить.

   "Вот так штука!" - повторил он еще раз, но уже совсем с иным, чем прежде, оттенком.

   И быстро внутренний задор его сменился унынием.

   Елчанинов не знал, сколько времени просидел он так в подвале.

   С наружной стороны за дверью послышалось движение; к ней подошли и остановились.

   Елчанинов вздрогнул, стараясь догадаться о том, кто шел к нему. Тут он в первый раз почувствовал, что как будто страх как-то тихо и вкрадчиво вполз в его душу и ухватил за сердце.

   По его расчету, давно должна была быть уже ночь, и с какой иной, как с недоброй, целью могли спуститься к нему в подвал ночью?

   Он испытал, вероятно, то, что выпадает на долю человека перед смертью.

   Перед ним вдруг все слилось в один вопрос, который встал и затмил собой все остальное: что будет? И вместо ответа была неизвестность.

   И не страх смерти, а страх именно этой неизвестности смутил Елчанинова.

   "Вот оно пришло!" - как бы что-то сказало ему, но что именно "пришло" - узнать, казалось, нельзя, хотя сию минуту, через секунду, через один миг оно станет ясным и совершившимся.

   Засов уже гремел и дверь отворялась.

   Елчанинов стоял на ногах, слегка отставив назад руки со сжатыми кулаками и нагнувшись вперед, вполне готовый кинуться на того, кто осмелится войти к нему.

   Прошло мало времени с тех пор, как подошли к двери и отворили ее, но как-то вдруг сразу тысячи мыслей пронеслись в голове Елчанинова, и из всех этих мыслей осталась одна: не дать себя в обиду, кинуться вперед и пробить себе силой дорогу, которая была хорошо известна, пробить эту дорогу или биться до смерти и не отдаваться живым.

   На пороге показался человек в красной куртке, с фонарем в руках.

   Елчанинов успел разглядеть темный цвет его кожи, курчавые, волосы и догадался, что это был арап, новый слуга маркиза. Он пришел один.

   Елчанинову было совершенно безразлично, арап ли, другой ли кто-нибудь; для него все казались теперь здесь одинаковы. Он сделал скачок вперед, вытянул руки, но арап оказался хитрее его и более предусмотрителен, чем ожидал этого Елчанинов. Он захлопнул дверь, и Елчанинов бешеным прыжком своим наскочил только на нее.

   В порыве досады он ударил в дверь кулаками, единственно из чувства злобы, потому что знал, насколько крепка была дверь, - он уже был знаком с ней, и, к сожалению, ему пришлось убедиться раньше, что напрасно пытаться сокрушить ее. От ударов в дверь только кулакам его стало больно.

   - Ну, хорошо же! - процедил он сквозь зубы и отошел, сам не зная, к чему собственно относилось это угрожающее "ну, хорошо же!".

   В темноте он опять набрел на солому и опустился на нее.

   Опять воцарилась кругом тишина, и непроницаемый мрак, как бы усугубленный этой тишиной, сгустился еще больше.

   После физического подъема, испытанного Елчаниновым, наступила усталость; он растянулся на соломе, глаза его стали закрываться; должно быть, было уже очень поздно, и природа брала свое.

   И в прошлую ночь Елчанинов мало спал, и теперь не сон, а какая-то тусклая дрема начала охватывать его. Сквозь эту дрему он услышал знакомый голос, который звал его по имени. Это был голос Кирша! Но Елчанинов настолько еще владел сознанием, что начал соображать:

   "Однако это скверно: мне начинает уже чудиться умерший Кирш".

   А голос повторял в это время явственно, как наяву:

   - Елчанинов! Елчанинов!

   Это удивило его, и он насторожился.

   - Елчанинов! Пентюх полосатый! - сказал совсем уж определенно голос Кирша, и в подвал опять вошел с фонарем арап; только это был не арап, а Кирш. Та же красная куртка, те же курчавые волосы, тот же темный цвет кожи, и, несмотря на это, в подвал вошел не арап, а Кирш. - Елчанинов, пентюх полосатый! - повторил арап, подходя ближе и поднося фонарь к своему лицу. - Вглядись в меня хорошенько и постарайся узнать.

   Елчанинов, уверенный в том, что это кажется ему в бреду, приподнялся на соломе и, опершись рукой о каменный пол, поднял голову.

   Странное творилось перед его глазами; рукой он ощущал холод пола, чувствовал, как неудачно повернул шею, подняв голову, видел арапа, - и вместе с тем перед ним был в этом арапе умерший Кирш.

   - Ну, чего уставился? Ведь голос тебе подаю! - проговорил снова арап-Кирш, а затем опустился и сел с ним рядом на землю.

   Елчанинов тронул себя за голову, тронул арапа и вдруг убедился, что перед ним был живой, настоящий Кирш.

   - Кирш! Кирш! - задыхаясь мог только выговорить он и, охватив шею друга руками, прижал его к себе.

   - Ну, вот! - барахтался тот в его объятиях. - То чуть не убил меня сейчас своими кулачищами, а теперь задушить хочешь! Экая силища у тебя, прости Господи!

   - Да нет! Да как же ты? Да как же это? - повторял Елчанинов, отстраняясь и снова вглядываясь в Кирша. - Да неужели же это ты в самом деле?

   - В самом деле это я! Да приди ты в себя, наконец!

   Но Елчанинов все не мог успокоиться.

   - Да нет... как же это случилось? Ведь и мертвое тело твое нашли, твой хозяин узнал тебя и засвидетельствовал, и платье твое оказалось на берегу, - словом, все подтверждало, что ты утонул!

   - Ан, видишь, я жив и скрываюсь под темной кожей арапа. А ты мне скажи лучше, чего ты сегодня полез сюда?

   - Нужно было!

   - Нужно было! - передразнил Кирш. - Ну, я понимаю, вчера, чтобы освободить этого дурака Станислава, ты тут лазал по подземелью, а сегодня-то?

   - Как? Ты знаешь, что я был тут вчера?

   - Да как же, дурья голова, не знаю, когда я сам показал тебе дорогу?

   - То есть... погоди! Это ты, брат, врешь! Как же ты мне показывал дорогу, когда я сам нашел ее? По случайности, хозяин твоей квартиры оказался бывшим хозяином этого дома, он мне рассказал про подземный ход; я очень ловко сочинил ему целую историю, уговорил его заказать мне ключ по слепку, который я сделал из воска с замочной скважины на двери в стене, затем отпер эту дверь и проник в подземный ход.

   - И нашел дверь из хода в столовую отворенной, - продолжал Кирш, - даже готовый фонарь на столе в столовой, потому что я был уверен, что фонарь ты позабудешь. А потом, ты нашел и замок на двери в подвал отпертым, и тебе оставалось только болт отодвинуть. Да как же тебе не пришло на ум, что сцепление таких обстоятельств не может быть случайностью? Да и ключа по твоему восковому слепку ни один слесарь не сделал бы, потому что по одной форме скважины замка не сработаешь хитрых завитков на бородке; и ключ я тебе прислал через хозяина.

   - Так он знал, что ты был жив?

   - Знал. И в утопленнике, которого ему показали в полиции, он признал меня нарочно!

   - Да зачем же это? А мы-то с Варгиным убивались!

   - Ну, что же делать! После того как ты освободил меня от рук иезуитов, они решили отделаться от меня, ну, вот я и устроил себе мнимую смерть, а сам поступил к ним же в виде арапа. Они уверены, что покончили со мной, а я уверен, что рано или поздно буду иметь верх над ними.

   - Ну, все-таки я чрезвычайно рад, что ты жив и здоров! - воскликнул Елчанинов, снова радуясь неожиданному свиданию с приятелем.

   - Погоди! - сказал Кирш. - У нас с тобой долго разговаривать времени мало, не будем тратить его понапрасну!

   - Да нет, как же все-таки? И фонарь ты мне поставил? А ты знаешь, что случилось с Варгиным?

   - Знаю. Леди Гариссон спасла его.

   - Неужели ты прислал ее к нему?

   - Почти что, хотя она этого и не подозревает. Но что тебя сегодня-то сюда принесло?

   - Да видишь ли... Веру не пустили сюда...

   - Эге! Ты уже называешь ее Верой?

   - Это все для краткости! Ты не думай... Права я никакого не имею, да и не буду иметь.

   - Ну, хорошо! Так что же, что ее сюда не пустили?

   - Ну, она испугалась, не случилось ли... то есть не сделали ли они с маркизом что-нибудь, и просила узнать.

   - А ты, не спросясь броду, да прямо в воду?

   - Да как же? Я думал, что если мне вчера удалось...

   - Так именно поэтому нужно было быть сегодня осторожным. Вчера отцы иезуиты не предполагали, что их тайный ход известен кому-нибудь, а сегодня, после того как неизвестным для них образом из подвала исчез поляк, они, разумеется, приняли меры. Вокруг дома у них были поставлены соглядатаи, чтобы следить, не явится ли и сегодня кто-нибудь. Ну, и увидели, как ты вошел, а потом и захватили тебя в подземелье. И вышла, братец, каша, которой, пожалуй, не расхлебаешь! Надо было бы сегодня же отобрать у тебя ключ.

   - Ну, как же ты отобрал бы?

   - О, на это нашлись бы способы! А вот теперь пришлось мне открыться тебе.

   - Ну, разве ты жалеешь об этом?

   - Да уж жалею, не жалею, а дело сделано.

   - Так ведь я же не выдам тебя!

   - Знаю, что ты человек верный и положиться на тебя можно. Я поэтому и открылся тебе на свой страх и риск, хотя не совсем имел право делать это.

   - Право? Разве тебе мог кто-нибудь запретить это?

   - Я не один, вот что! Завтра же, если выйдешь отсюда, ступай к Зонненфельдту и расскажи ему все подробно; поди к нему от моего имени и заяви, что я буду твоим руководителем и что я ручаюсь за тебя!

   - К Зонненфельдту? - переспросил Елчанинов. - Так, значит, этот старик имеет больше значения, чем кажется?

   - Не суди, брат, по тому, что тебе кажется! Когда узнаешь его, то увидишь, что это за человек! Так вот, если выйдешь отсюда, завтра же ступай к нему.

   - Как же ты говоришь: "Если я выйду отсюда?" Значит, я могу и остаться здесь? Мне бы вовсе не хотелось ночевать в этом проклятом погребе!

   - Назвался груздем - полезай в кузов!

   - Разве ты не выпустишь меня отсюда? Мне во что бы то ни стало нужно выйти отсюда сегодня же! Ты пойми, я не для себя это говорю, а для нее! Она меня ждет.

   - Вера?

   - Да.

   Кирш замолчал и задумался, а затем произнес:

   - Ты так легко рассуждаешь: "Разве я тебя не выпущу" - а знаешь ли ты, что мне поручено? - Он остановился, поглядел на Елчанинова и, понизив голос, словно сам не хотел слышать то, что приходилось ему сказать, тихо произнес: - Отделаться от тебя!

   - И ты согласился на это? - спросил Елчанинов.

   - Моего согласия не спрашивали, мне просто приказали!

   - Странное стечение обстоятельств! Ну, так как же ты думаешь поступить? Самое лучшее, плюнь на них и уйдем отсюда вместе! - произнес Елчанинов.

   Кирш, поглядев на него, улыбнулся.

   - Если бы я был тут только ради тебя, тогда дело другое; неужели же ты думаешь, что я лишь ради тебя рожу темным вымазал и всю эту канитель проделываю? Тут, братец, у меня задачи поважнее, и уйти мне нельзя!

   - Но послушай! Неужели же они решатся отделаться от меня? Ведь я все-таки не кто-нибудь, и не может офицер русской гвардии так пропасть бесследно в Петербурге. Они побоятся розыска и расследования. Ты бы напомнил им об этом!

   - Ничего они не побоятся! Найдут твое платье, как мое, на берегу реки, и будет удостоверено, что ты потонул так же, как я; вот и все! Это, видно, понравилось им. Мне так с тобой и велено распорядиться!

   - Погоди, погоди: значит, тебе, как будто выходит, нужно выбирать между мной и самим собой? Если ты не исполнишь приказания, так они за тебя самого возьмутся?

   - В том-то и дело! А мне, я говорю тебе, оставить их нельзя, я нужен здесь теперь!

   - Тогда воля твоя, делай, как находишь лучше, исполняй их приказание! - вдруг решительно произнес Елчанинов.

   - То есть как "исполняй"?

   - Ну да! Проделывай надо мной, что тебе велено.

   - Ты шутишь, должно быть?

   - Нет, не шучу! Если им понравилось то, как они удалили тебя, так и со мной можно проделать ту же штуку для их удовольствия; пусть завтра утром найдут мою амуницию где-нибудь на острове у Невы, а сам я исчезну. Ты свое дело сделаешь, ну а я, разумеется, сумею как-нибудь спрятаться.

   - Вздор ты говоришь, мой милый!

   - Отчего же вздор? Если ты мог проделать это, так отчего же я не могу?

   Кирш серьезно ответил на это:

   - Я - совсем другое дело! Я был человек свободный, ничем не связанный, а у тебя служба, вся карьера еще впереди, да мало того, еще и всякие мечты любовные...

   - Про мечты ты оставь! Право, их нет у меня! Какие же могут быть мечты, когда она не только любит другого, но даже его невеста? Вот из-за этого-то я и готов бросить все - и службу, и карьеру, умереть прежним Елчаниновым и стать другим человеком, как ты!

   - У тебя есть родственники, мать?

   - Правда! Она не переживет известия о моей смерти... Ну, ей можно открыть тайну.

   - Открытая тайна уже перестает быть тайной; да и отчаиваться тебе еще нечего. Нет, брат, это все пустяки! Так действовать неладно!

   - Да ведь другого выхода нет, а я тебе говорю, что мне во что бы то ни стало нужно вырваться сегодня же из этого погреба.

   - Тебе нужно вырваться, но не потому, о чем ты думаешь, а потому, что к завтрашнему утру решено разделаться с тобой, и если ты тут останешься, то придут другие, которые не станут разговаривать, как я.

   - Так что же тогда нам остается? Выпустить меня тебе нельзя и исполнить их приказание - тоже. Однако ведь выпустил же ты Станислава?

   - Станислав не был поручен мне, и я за него не отвечал. Ты сегодня у двери столовой долго стоял?

   - Долго.

   - Разговоры Грубера слышал?

   - Слышал.

   - Ну, так, значит, ты знаешь, что ключ от замка у подвала взял с собой управляющий леди для верности. Таким образом Станислав был под его охраной, и руки у меня были развязаны; я мог спать спокойно, не сторожить подвала, пустить туда тебя и отпереть для тебя замок на двери.

   - Да как же ты это сделал, если ключ был у управляющего?

   - Экий ты несообразительный! Конечно, у меня другой ключ, о существовании которого отцы иезуиты не подозревают. Со Станиславом вчера я мог чист остаться. А сегодня вся беда в том, что ты именно мне поручен и их ключ передан в мое ведение. Сегодня я за тебя отвечаю; а между тем во что бы то ни стало ты должен выйти!

   - Так как же это сделать? - с нетерпением и беспокойством спросил Елчанинов.

   - Да очень просто: ногами. Пойдем, и делу конец.

   - Ты решился уйти со мной вместе?

   - Да нет же! Я останусь, а ты уходи!

   - Как же, Кирш? А что с тобой будет?

   - Ничего не будет, потому что не должно ничего быть.

   - Значит, ты придумал, как вывернуться?

   - Пока еще нет, но уверен, что обстоятельства помогут.

   - Почему же ты уверен так?

   - Потому что наше дело правое. Иди, нечего дольше разговаривать! - и Кирш встал, взял фонарь и, подойдя к двери, отворил ее.

   Твердая уверенность Кирша, с которой он вдруг начал говорить и действовать, перешла как-то сама собой и на Елчанинова; он последовал за приятелем.

   Кирш, выпустив его, задвинул болт на двери, замкнул замок и запер его.

   Они тихо стали подыматься по лестнице.

   Когда они вышли на площадку первого этажа, наверху послышались шаги.

   Кирш схватил Елчанинова за руку, втащил его в выходившую на площадку дверь кухни и потушил фонарь. Он успел сделать это вовремя, потому что наверху, на лестнице, показался уже свет и кто-то стал спускаться вниз, неторопливо и уверенно.

   Как затем выяснилось, это была леди Гариссон. Держа в руках свечу в большом бронзовом подсвечнике, она спустилась с лестницы и остановилась на площадке у двери в кухню.

   - Али! - сдерживая голос, позвала она, но все-таки достаточно громко, чтобы быть услышанной. - Али! Вы спите?

   Кирш подошел к двери, приотворил ее и просунул голову, крепко, однако, держа дверь за ручку, на случай, если бы леди сделала попытку войти в кухню.

   - Вы еще не ложились? - спросила она по-французски.

   - Нет, я стерегу заключенного в подвале! - ответил Кирш визгливым голосом арапа, коверкая французский язык.

   - А он там, этот заключенный?

   - Где же ему и быть? Замок на двери крепок и Али не дремлет. Заключенный там, миледи!

   - Проведите меня к нему!

   - Я не могу сделать это. Мне не приказано впускать к нему никого.

   - Я беру на себя! Вы можете меня послушаться.

   - Напрасно, леди, Али знает свой долг и ни за что не нарушит данного ему приказания. Мне не велено даже отворять двери подвала и самому заглядывать туда!

   - Так что вы не знаете, кто заключен там?

   - Откуда я знаю, миледи?

   - Да ведь он уже не первый день здесь; вчера он был освобожден, а сегодня его опять посадили. Вот видите, я знаю! Это бывший слуга маркиза де Трамвиля, и мне надо увидеть его во что бы то ни стало.

   - Но все-таки я не могу отворить вам двери, потому что мне не приказано это.

   - Тогда дайте мне ключ, я отворю сама!

   - Али не дает никому ключа, если не будет иметь на то положительного приказания.

   - Я приказываю вам!

   - Это для меня не приказание!

   Леди Гариссон сделала нетерпеливое движение, нагнулась и тихо шепнула:

   - Он жив в сыне!

   Тогда Али сделал поклон, приложил руку ко лбу, поспешно достал из кармана ключ и подал ей.

   Леди Гариссон взяла и направилась было в сторону подвала, но в это время с верхней площадки лестницы раздался ясный голос:

   - Что вы делаете там, леди, и зачем вам понадобилось тревожить ночью Али?

   Леди вздрогнула, свеча метнулась у нее в руке, она подняла голову и ответила наверх:

   - Это вы, маркиз? Мне нужно было послать Али, чтобы он узнал, приехала ли за мной моя карета, я думала, что вы заснули.

   - Нет, я не заснул! - возразил маркиз. - А о карете мы сами справимся, посмотрев сверху в окно. Оставьте Али в покое и идите сюда.

   - Но... - начала было леди, а затем, видимо, не найдя, что сказать, должно быть, решив не противоречить маркизу, повернулась и поднялась по лестнице.

   Затем слышно было, как они оба удалились.

   Кирш прислушался, потом засветил фонарь и, взглянув блестящими глазами на Елчанинова, сказал ему с облегченным вздохом:

   - Теперь ты свободен, и я не отвечаю за тебя. Она взяла от меня ключ, теперь это ее дело.

   - Но я все-таки ничего не понимаю! - отозвался Елчанинов. - Зачем ей понадобился ключ? Неужели она хотела видеть меня или выпустить?

   - Да не тебя вовсе! Разве ты не слыхал, что она говорила, что в подвале заключен Станислав, бывший слуга маркиза?

   - Да, кажется, она сказала это.

   - А он ей не кто иной, как муж!

   - Сегодня утром, когда я его привез к Варгину, он увидел ее и закричал...

   - Я знаю это! - сказал Кирш. - Так неужели и теперь ты все еще не понимаешь, зачем она приходила за ключом?

   - Очевидно, чтобы повидать его, переговорить с ним, может быть, припугнуть или убедиться, действительно ли он сидит под замком. Это ясно. Но откуда она взяла, что Станислав, с которым она встретилась сегодня еще вне этого дома, заперт опять тут в подвале?

   - Она знала, что вчера ты освободил его...

   - Она об этом у меня не расспрашивала, - перебил Елчанинов, - и я ей не рассказывал.

   - Она узнала это от других, а сегодня видела, как я входил сюда, в этот дом, со Станиславом. Отсюда она, очевидно, заключила, что если вчера ему удалось бежать отсюда, а сегодня опять его заманили, так он посажен опять в подвал. Для нее это могло показаться правдоподобным, ну вот она и пришла выведать у меня, есть или нет внизу заключенный, и когда узнала, что есть, то потребовала ключ, не сомневаясь уже, что это Станислав.

   - Но теперь она пройдет в подвал.

   - И никого не найдет там. Это ее дело. Она взяла ключ, пусть она и отвечает, и выворачивается как знает; ничего, свои люди - сочтутся!

   - Но как же ты отдал ей ключ?

   - Она произнесла мне таинственные слова, по которым я должен был исполнить ее приказание, и отцы иезуиты не могут упрекнуть меня за это.

   - Эти слова, насколько я помню, были те же самые, которые оказались написанными на листе, лежащем на твоем столе, когда мы вернулись к тебе вечером накануне твоего исчезновения. Они имеют какое-нибудь значение?

   - Когда-нибудь ты узнаешь их значение, и, может быть, скоро!

   - Что же, это девиз иезуитов, что ли?

   - Да, это девиз, только не иезуитов. Они же пользуются им не между собой, а когда имеют дело с непосвященными в их орден, как леди Гариссон. Но только заметь: всегда, при каких бы обстоятельствах они не произнесли эти слова, они впадают в заблуждение и делают ошибку или ложный шаг, как сегодня, например, попалась леди. Слова "Он жив в сыне" не произносятся безнаказанно людьми, не понимающими их сокровенного значения. Теперь ты можешь идти; отправляйся, как я тебе сказал, завтра же к Зонненфельдту и не возвращайся в этот дом. Там, на воле, тебя тронуть не посмеют, хотя все-таки будь осторожен с едой и питьем, чтобы не подсыпали тебе чего-нибудь.

   - Но как же мне теперь встречаться с леди Гариссон, если ее будут обвинять тут в том, что я высвободился отсюда благодаря ей? - спросил Елчанинов.

   - Едва ли она заговорит с тобой об этом прямо. Если тебе придется увидеть ее, сделай вид, как будто ничего не было и ты ничего не знаешь - и только. А ей, вероятно, недолго и быть в Петербурге: разрыв ее с иезуитами произойдет скоро, и твоя сегодняшняя история поможет этому.

   - Напротив, она, кажется, уверена, что приобретет у нас значительное влияние; Грубер при мне поздравлял ее с тем, что она на днях появится при дворе и будет представлена государю.

   - Этого не будет! - сказал Кирш.

   На рассвете он выпустил Елчанинова из дома.

   - Мы все-таки увидимся с тобой? - спросил тот на прощанье.

   - Увидимся, не беспокойся!

   - А Варгину ничего не рассказывать?

   - Никому ничего! Слышишь? Никому ничего! - повторил Кирш.

   И они простились.

  

  

   Елчанинов направился прямо к Зонненфельдту.

   Кирш сказал ему, что он найдет старика, вероятно, уже бодрствующим, так как тот спит не больше трех часов в сутки и подымается всегда с восходом солнца, одинаково зимой и летом.

   В самом деле, Елчанинов застал отставного коллежского асессора на ногах.

   Тот нисколько не удивился его раннему приходу и на этот раз принял его не на дворе, на лавочке, а провел к себе в комнату.

   Эта комната, кроме необыкновенной чистоты, ничем особенным не отличалась. Она была похожа на самое заурядное жилище бедного чиновника - и только. Однако в ней пахло чем-то особенным, не то можжевельником, не то какой-то пахучей смолой.

   С первых же слов Елчанинова Зонненфельдт весь преобразился и перестал быть похожим на отставного коллежского ассесора. Его лицо, не теряя своего мягкого, доброго выражения, сделалось вдруг удивительно осмысленным; глаза изменились, просветлели и взглянули острым, проницательным взглядом, проникавшим в самую душу того, на кого смотрели. И речь у него полилась совсем иная, чем прежде: ни поговорок, ни вычурных оборотов чиновно-подьяческого слога в ней не было. Он перестал шамкать и тараторить по-стариковски. Каждая его фраза стала определенной, законченной, вдумчивой и заставлявшей думать.

   Елчанинов просидел с ним час, не более, но в этот час в нем произошла перемена, какой люди добиваются иногда годами долгого опыта.

   - Не думайте, - сказал ему Зонненфельдт, - что вы пришли ко мне неподготовленный; я знал о вас давно; ваша душа открыта для добра, добрые же дела не пропадают для человека. Если хотите испытать счастье в жизни, постарайтесь сделать счастливыми других. В минуту горя или душевного испытания не отчаивайтесь, не говорите, что Господь оставил вас; верьте, что в эту минуту Он ближе к вам, чем вы думаете, и в то время, когда вы полагаете себя несчастным, счастье именно ждет вас!

   Зонненфельдт долго говорил в этом духе, и мало-помалу завеса спадала с внутренних очей Елчанинова, словно он до сих пор был окружен какой-то оградой, мешавшей ему видеть и понимать ширь расстилавшегося кругом пространства, а теперь эта ограда падала и открывалась широкая даль, таинственная синева которой прояснялась и переставала быть таинственной. Перед Зонненфельдтом сидел уже не просто гвардейский офицер Елчанинов, а восторженный неофит, жаждущий истины.

   Они сидели в комнате с затворенными окнами; утро выдалось свежее, да и старик, вероятно, не хотел, чтобы его слова вырвались на улицу и были случайно услышаны там.

   Вдруг в стекле окна, возле которого сидел Зонненфельдт, показалась маленькая ручка и постучала.

   Елчанинов, находившийся в глубине комнаты, так что его с улицы не должно было быть видно, привстал, но Зонненфельдт остановил его движением руки и показал, чтобы он оставался на своем месте, затем он полуоткрыл окно.

   За окном стоял карлик.

   - Благодетель, - начал тот, - я к вам.

   - Что такое? Случилось что-нибудь? - спокойно спросил старик.

   - Я все о ней, о своей Верушке! - пропищал карлик. - Она всю ночь сегодня глаз не смыкала! Такое дело вышло, благодетель: они вчера не пустили ее к нему.

   - А она послала к ним его! - усмехнулся старик.

   - Вы уже все знаете, благодетель?

   - Знаю, Максим Ионыч, знаю!

   - Так скажите, что с ними обоими приключилось? Она исстрадалась вся и измучилась. И того, и другого жалко ей. Любит она их, благодетель; теперь, верное слово говорю, полюбила!

   "Что он говорит? - подумал Елчанинов, узнав сейчас же карлика. - Что он говорит такое? Как любит она "их" и что значит "полюбила"? Разве можно любить двоих сразу?"

   А Зонненфельдт, которого карлик называл благодетелем, обернулся в глубину комнаты и поманил к себе Елчанинова.

   Тот подошел к окну.

   - Батюшки, светы мои! - воскликнул карлик, всплеснув ручками и замотав головой. - Вы здесь, голубчик золотой? Пойдемте же скорее к Верушке! Благодетель, отпустите его поскорее к ней! Много раз доводилось мне узнавать о вас чудесное, но такого я и ожидать не мог.

   "Благодетель" отпустил Елчанинова с карликом, и они зашагали по пустым еще улицам Петербурга.

   - Откуда вы знаете этого старика? - стал спрашивать Елчанинов у Максима Ионыча, как только они отошли на несколько шагов.

   - Благодетель-то? - отвечал карлик. - Да как же его не знать? Они в дом к покойному князю не раз хаживали, и покойный князь их очень уважали и любили. По их наставлению князь и вольную нам всем дали, и письмо о детях государю написали. А ко мне он был всегда добр, я его потому иначе и называть не умею, как "благодетель". Сколько раз он выручал меня! Бывало, что ни случись, все к нему, и всегда он все знает; и на картах не гадает, а все расскажет, как по-писаному. Без него пропасть бы мне совсем и не уберечь моей Верушки. Что же я один могу?

   - А Вера Николаевна тоже знает вашего благодетеля?

   - Нет, она слышала о нем, только сам благодетель не велел рассказывать ей о том, что он для нас сделал. Молода она eine, рано ей понимать таких людей. Нет, она о нем, о благодетеле-то, мало знает, я сам от себя к нему бегаю. А вот как вы очутились у него сегодня? Вы его тоже давно знаете?

   - Да, - коротко ответил Елчанинов, боясь пуститься в какие-нибудь рассуждения с карликом по этому поводу.

   - А как же вы к нему попали сегодня? - допытывался Максим Ионыч.

   - Прямо оттуда.

   - Из этого страшного дома?

   - Да.

   - Вы там были до сих пор?

   - До самого рассвета.

   - Значит, с вами случилось что-то там?

   - Да, случилась бы большая неприятность.

   - И вас благодетель спас?

   - Почти что он, - подтвердил Елчанинов, - даже могу сказать, что совсем он... во всяком случае, без него пропасть бы мне.

   - Без него много-много народу пропало бы зря. На то он - и истинный благодетель. А с маркизом что?

   - Ничего. Он жив и, кажется, выздоровел совсем.

   - Ну, и дай Бог ему здоровья!

   - Вот что, Максим Ионыч, вы сейчас говорили, что она любит...

   Но карлик не дал досказать ему и возразил:

   - Об этом вы уж у нее самой спросите. Она ждет вас; вот придете и спросите.

   - В самом деле, она ждет, Максим Ионыч, а мы идем так тихо, еле двигаемся.

   - Полно, голубчик милый, я и так бегу, что есть мочи.

   - Верю, и все-таки слишком тихо. Максим Ионыч, вы не обидитесь?

   - Что такое?

   - Ни одного извозчика нет - мы бы извозчика взяли, да вот беда: нет ни одного; так позвольте мне вас на руки взять. Я бы бегом тогда...

   - Ну что ж, голубчик милый, я понимаю это... Бегите, если хотите.

   Елчанинов подхватил карлика на руки и вприпрыжку пустился вперед.

   Вера ждала Елчанинова.

   - Живы, здоровы! - крикнула она, бросаясь ему навстречу, когда он появился перед нею вместе с карликом.

   Этот ее возглас был настолько искренен и в нем звучала такая неподдельная радость, что Елчанинов кинулся к ней, сам не помня себя. Она протянула ему руки. Он схватил их и стал целовать.

   - Милая, так вы беспокоились обо мне? Вам жаль было меня? Милая, милая! - повторял он, увлеченный ее порывом и вслух произнося то, что было у него в мыслях.

   - Но что же случилось? Отчего вы пропали?

   - Случилось то, что я не мог вырваться оттуда раньше... только случаем освободился.

   - Ну и хорошо! Я рада.

   Елчанинов не передавал Вере ни о каких подробностях, а она не расспрашивала. Они говорили о другом, то есть они даже не говорили, потому что их разговор весь состоял из отрывочных слов, восклицаний, ничего не значащих отдельно, но все это, вместе взятое, было для них целым откровением. И этот ничего не значивший, совсем непоследовательный разговор сказал многое. Он сказал и объяснил им все! Они любили друг друга и знали теперь об этом.

   Вера даже забыла спросить о маркизе.

   К завтраку приехала леди Гариссон.

   Вполне оправившийся Варгин тоже поднялся наверх. Он чувствовал себя, по его словам, отлично и был голоден так, что сел за стол с удовольствием.

   "Знает она или не знает, что случилось ночью в иезуитском доме и что там был я?" - думал Елчанинов, всматриваясь в леди.

   Но она держала себя так, точно и не подозревала, что в подвале вместо Станислава был он, Елчанинов. Никакого беспокойства, никакого волнения не было замечено в ней: напротив, она казалась сегодня даже как будто особенно довольной чем-то, смеялась, шутила с Варгиным и, по обыкновению, много ела. Как ни старался Елчанинов догадаться по ней, чем разрешилась сегодняшняя ночная история, - это не удалось ему.

   "Нет, просто она сама еще ничего не знает! - решил Елчанинов. - Как она ни хитра и как ни умеет владеть собой - все-таки немыслимо, чтобы она так искусно играла роль".

   Леди, действительно, решительно ничего еще не знала, кроме того, в чем была сама непосредственной участницей.

   Предположения Кирша, которыми тот объяснил появление леди на лестнице со свечой в руках, были совершенно верны.

   После своего разговора вчера с Варгиным, узнав, что Станислав был слугой у маркиза де Трамвиля, она ловко выпытала у Веры, каким образом поляк попал к Елчанинову, и узнала, что он был освобожден молодым и смелым офицером из подвала. Этого ей было довольно, чтобы сообразить, в чем дело. Она поняла, что иезуиты недаром разыскивали человека, с которым связала ее судьба в былые годы, когда она проживала в неизвестности и когда еще не началась ее жизнь как авантюристки, давшая ей возможность из ничтожной, бедной польки стать английской леди. Ее муж, от которого она бежала сначала во Францию, потом в Англию, составлял единственную связь ее с прошлым. В руках иезуитов, способствовавших для своих целей возвышению леди, он был всесильным орудием против нее.

   Она во многом зависела от них, главным образом в денежном отношении, но от этой зависимости ей, как она рассчитывала, освободиться было легко. Иезуиты, вероятно, сами сознавали это и потому запаслись более действенным орудием, чтобы держать ее в своей власти. Они желали скрыть это от нее до поры до времени, но случай открыл ей глаза. Елчанинов увел Станислава от иезуитов, она встретилась с ним, и этого было довольно.

   Она отправилась в дом на Пеньках в надежде, не удастся ли ей там разведать что-нибудь, и видела, как Станислав вошел в этот дом.

   Ей и в голову не пришло, что сделал он это по собственному желанию. Она решила, что иезуиты опять заманили его к себе под каким-нибудь предлогом и что он снова будет посажен ими в подвал.

   Она осталась в доме под тем предлогом, что посидит с маркизом и разделит его одиночество, дождалась того, что выздоравливающий маркиз задремал, а затем спустилась вниз и потребовала у Али ключ от подвала, рискнув при этом воспользоваться известным ей девизом. Однако маркиз остановил ее.

   Поднявшись снова наверх, леди все-таки добилась своего; маркиз намекал ей, что уже устал, но она не уезжала; наконец он заснул, сидя в кресле. Тогда она опять отправилась в подвал, на этот раз уже без помехи. Она хотела увести Станислава к себе и держать его у себя на яхте.

   Но подвал оказался пустым; она не могла иметь понятия о том, куда девался Станислав, и в досаде уехала, забыв у себя ключ в кармане и не вернув его арапу.

   Теперь ей нужно было узнать, где Станислав, но она была уверена, что ни Варгин, ни его приятель не знают об этом, и поставила себе целью так или иначе добиться от Грубера нужных ей сведений, которые, как она думала, имелись только у него. Поэтому за завтраком у Веры она держалась вполне естественно, не подозревая, что ночная история в иезуитском доме имела хоть какое-нибудь касательство к Елчанинову.

   Быть же веселой она имела некоторые причины.

   - Я приглашаю вас сегодня, господа, на праздник к себе! - заявила она всем присутствующим. - Сегодня вечером я устраиваю пр