Волконский Михаил Николаевич - Ищите и найдете

ustify">   Однако когда человек желает чего-нибудь, он непременно поддерживает себя надеждою, как бы недостижимо ни казалось его желание. И чем яснее эта недостижимость, тем необходимее становится надежда.

   Так было и с Герье. Надежда его заключалась в том, что все-таки он первый привез графу Рене сведения об его дочери; в этом он видел как бы перст судьбы, на который влюбленные вообще всегда готовы рассчитывать в своих мечтах.

   Однако, прежде чем думать о будущем, нужно было рассудить о настоящем, и прежде всего найти молодую девушку.

   - Прежде всего, - начал доктор Герье, - значит, надо спешить в Петербург, чтобы как можно скорее вырвать вашу дочь из рук этого старика.

   Граф так и впился глазами в доктора.

   - Какого старика? Расскажите мне по порядку, где и как вы видели ее?

   Доктор Герье стал подробно рассказывать; граф слушал, словно впитывая в себя каждое его слово.

   - Странный человек - этот старик Авакумов! - сказал он, когда Герье кончил.

   Граф совершенно правильно запомнил фамилию и произнес ее по-французски, но без ошибки.

   - Странный и нехороший человек, насколько я могу судить, - подтвердил Герье.

   - Но как же она попала к нему?

   - Этого я не могу знать, граф!

   - Медлить нельзя, - заговорил граф, - и я завтра же испрошу позволения короля и отправлюсь в Петербург.

   - Я с охотой последовал бы за вами...- начал было Герье, но граф перебил его.

   - И я вас взял бы с собой, - проговорил он, - но этого нельзя; нельзя потому, что вы не можете и не должны оставить эту барыню!

   Сам-то Герье знал отлично, что ему нельзя оставить госпожу Драйпегову, потому что сейчас не мог вернуть ей деньги за свой проезд, но он невольно удивился, откуда знает об этом граф.

   У того, однако, оказались совсем другие соображения, по которым граф находил необходимым присутствие доктора в Митаве.

   Дело было вот в чем.

   - Если я уеду, - стал объяснять граф, - то здесь, возле короля, никого не останется из посвященных, и я не могу никому сообщить сведения, полученные мною от нашего общества, потому что имею право делиться этими сведениями только с тем, на кого мне указывают, как в данном случае, например, на вас. Таким образом, здесь необходим человек, который следил бы за этой госпожою и не допустил бы ее сделать зло, задуманное ею. Если бы вы уехали, мне нужно было бы остаться здесь и, как это ни было бы трудно, принести в жертву долгу свое личное дело.

   - Я фактически не могу уехать отсюда, - поспешил его успокоить Герье, - потому что у меня нет на это средств!

   - Средства не Бог весть какие нужны для этого, и они нашлись бы! Вопрос не в них, а в гораздо более серьезном: мне нужно быть покойным, что я оставлю в Митаве человека, на которого могу положиться, что он не допустит, чтобы совершилось злое и нехорошее дело! Возьмете ли вы это на себя?

   - Что же я должен делать? - спросил Герье.

   - Заранее сказать ничего нельзя! Надо поступать сообразно с обстоятельствами, и это вам будет не особенно трудно, потому что вы будете при этой госпоже.

   - Но сумею ли я?

   - Сумеете, если захотите.

   И граф так умоляюще посмотрел на Герье, видимо, ему так хотелось, чтобы тот успокоил его и чтобы этим дал ему возможность уехать завтра же в Петербург, что доктору стало ужасно жалко графа. Решась, он вдруг произнес с убеждением:

   - Хорошо! Будьте покойны, поезжайте и дай вам Бог удачи!

   Искренняя радость выразилась на лице графа, и он с чувством пожал руку Герье.

   Тот записал ему все необходимые в Петербурге сведения, записал и подробный адрес Варгина, сказав, что это - его приятель, на которого граф может положиться.

   Затем они простились, граф проводил доктора до дверей столовой, а в "вестибюле" Баптист ждал выхода гостя с верхним его платьем на руках, с неукоснительной важностью исполняя обязанности лакея.

   Он помог одеться Герье, как будто ничего не случилось, и на строгом, невозмутимом лице его выражалось одно только почтение.

   Отворив дверь, Баптист отвесил доктору низкий, торжественный поклон.

  

  

   Когда Варгин, как подкошенный сноп, упал на диван, послушный неотразимо подействовавшему на него влиянию протянутых рук Степана Гавриловича, он заснул, и Трофимов, убедившись, что он спит, положил ему на голову руку и проговорил раздельным внушительным голосом:

   - Ты сейчас встанешь, откроешь глаза и будешь действовать, как будто не спишь. Ты отправишься прямо домой и, придя, ляжешь и будешь спать... Иди!

   Трофимов отошел в сторону и спрятался за портьеру, а с Варгиным как бы случилось чудо: он встал, открыл глаза и твердым шагом направился к двери, в точности исполняя данное ему приказание.

   Нервная, впечатлительная натура его легко поддалась гипнозу, Степан же Гаврилович владел, очевидно, этой силой в совершенстве.

   Трофимов прислушался, как затихли шаги Варгина на лестнице, затем ударил один раз в звонок и тихо проговорил появившемуся сейчас же лакею:

   - Сказать, чтоб следили дальше!

   Варгин как ни в чем не бывало оделся на лестнице и вышел, а из ворот дома Трофимова почти сейчас же шмыгнул тот самый тщедушный человечек, который в балагане выходил якобы на съедение Голиафу-Путифару.

   Он в некотором отдалении пошел по пятам Варгина, не спуская с него глаз.

   Трофимов из гостиной отправился в столовую, где сидела молодая девушка, с которою он только что катался на балаганах.

   Она сидела у стола, на котором был накрыт завтрак и стояло несколько вкусных блюд.

   Но она ни к чему не притронулась.

   - Ну, что же, mademoiselle Louise? - на чистом французском языке заговорил Трофимов.- И прогулка не развлекла вас?

   - Нет, напротив, я вам очень благодарна! - как-то беззвучно и совершенно равнодушно ответила Луиза.

   - Отчего же вы не кушаете? Или вы не хотите есть?

   - Благодарю вас!

   Степан Гаврилович остановил на ней долгий, пристальный взгляд.

   - Вы, может быть, хотите уснуть? Успокоиться? - ласково спросил он.

   Девушка тихо улыбнулась.

   - Да, пожалуйста, если бы уснуть! - произнесла она.

   - Вы ведь мне верите? Знаете, что я не хочу вам зла?

   - О, да!.. Да!.. Знаю! - проговорила девушка.

   - Тогда пойдемте!

   Трофимов вывел ее в свою гостиную, усадил на спокойное кресло и, став сзади нее, поднял руки над ее головою.

   "Авось нынче удастся!" - подумал он.

   - О, да!.. Нынче удастся...- громким, твердым и радостным голосом ответила она на его мысль.

   Девушка уже была в состоянии транса и по скорости, с которой она поддалась, Трофимов видел, что сегодня, действительно, можно заставить ее видеть на далекое расстояние.

   - Сегодня я увижу далеко! - снова ответила она бодро.

   - А это не утомит тебя? - спросил Трофимов.

   - Нет.

   - И не сделает тебе вреда?

   - Нет, нет.

   - Тогда следи за тем, что я представляю себе. Что ты видишь?

   - Я вижу замок... ворота... часового... Вижу двор... он покрыт грязным снегом... и дорожки протоптаны по нем...

   - Маленькую дверь во флигеле ты видишь?

   - Вижу... она заперта... и на ней висит молоток...

   - Войди за ту дверь, смотри и говори, что увидишь!

   - Я вижу сени... каменный пол... шкаф с посудой...

   - Там никого нет?

   - Никого...

   - Дальше!

   - Дальше... комната маленькая со столом... на стуле у двери сидит человек...

   - Ты знаешь его или нет?

   - Это - Баптист!..- вдруг дрогнувшим голосом проговорила Луиза.- Он дремлет на стуле... слышен звонок... он вскочил... идет... отворяет дверь... Баптист, наш милый, добрый Баптист...

   - Куда он вошел?

   - Опять комната... лампа... я ее помню... у стола в креслах... оборачивается... Отец! - крикнула она.- Отец!.. Я вижу его!

   Трофимов быстро протянул руку над нею, она смолкла, откинулась на спинку кресла, и тихое, ровное дыханье ее показало, что она погрузилась в спокойный сон.

   - Значит, это ее отец, я не ошибся! - пробормотал Трофимов и быстро вышел из комнаты по направлению к лестнице.

   Там он велел подать себе плащ и приказал лакею, чтобы в доме была тишина и барышню оставили спать в гостиной.

   - Ты мне отвечаешь за ее покой тем, что сказано тебе "ищите!", - сказал он лакею.

   - И найдете, - ответил тот, склонив голову.

   Он вышел, кликнул извозчика, сел и не торгуясь сказал ему, куда ехать.

   Извозчик, зная, что без торга садятся господа, щедрые на плату, погнал свою лошадь.

  

  

   Трофимов подъехал к воротам, за которыми стоял домик, где жила Августа Карловна со своими квартирантами.

   У ворот, прислонившись, стоял тщедушный человечек, следивший за Варгиным.

   Трофимов, вылезши из санок и проходя в калитку, на ходу спросил у того:

   - Он пришел?

   - Только что.

   - По дороге шел бодро?

   - Так что я едва поспевал за ним.

   - Значит, ничего не случилось?

   - Нет.

   - Хорошо; можешь идти теперь.

   - А завтра? Опять нужно следить?

   - Нет, пока не нужно. Теперь и так обойдемся.

   И Трофимов прошел в калитку и направился по мосткам в домик к Августе Карловне.

   Она была дома, как всегда, и на этот раз не была занята, потому что никого из посетителей у нее не было.

   Она приняла Степана Гавриловича у себя в спальне, с картами в руках, но, как только увидела Трофимова, сейчас же положила карты, встала и почтительно присела, с серьезным, деловитым лицом.

   Теперь, когда они были наедине, сразу было видно, что они давно знают друг друга и что Августа Карловна относится к Степану Гавриловичу с большим уважением, граничащим почти с подчинением.

   Трофимов кивнул ей головой и, как свой человек, сел к столу.

   - Послушай, Розалия, - проговорил он, - мне нужна твоя служба!

   - Приказывайте! - с чувством произнесла Августа Карловна, по-видимому, еще послушнее откликаясь на имя Розалии.

   - Дело не особенно сложное, но для этого надобно оставить Петербург.

   - Навсегда? - с некоторым испугом спросила Розалия-Августа Карловна.

   - Нет, - спокойно, не замечая ее испуга, ответил Трофимов, - может быть, ненадолго.

   - А моя практика? - решилась полюбопытствовать она.

   - Практика не пострадает. Здесь все останется по-прежнему, и ты вернешься сюда, а за услугу получишь больше, чем заработала бы практикой за то время, на которое оставишь ее.

   Лицо Августы Карловны расплылось в улыбку.

   - С вами всегда приятно иметь дело, господин...

   - Тс...- остановил ее Трофимов, боясь, что она произнесет имя, которое не нужно было, чтобы она произносила.- Осторожность, Розалия!

   - Слушаюсь, господин!

   Они разговаривали на немецком языке, которым Трофимов владел так же хорошо, как и французским.

   - Так слушай! - продолжал Степан Гаврилович.- Ты должна сопровождать молодую девушку, увезти ее из Петербурга и беречь как зеницу ока.

   - Слушаю! - опять повторила Августа Карловна.- Когда нужно приготовиться к отъезду?

   - Завтра.

   - Так скоро?

   - До завтра еще целые сутки.

   - Слушаю.

   - А что жилец?

   - Который уехал?

   - Да нет, который остался!

   - Не знаю; кажется, только что вернулся откуда-то.

   - Пойди посмотри!

   Августа Карловна пошла, заглянула в комнату Варгина и вернулась, укоризненно качая головой.

   Она нашла художника растянувшимся посреди комнаты и храпевшим во всю мочь.

   - Нехорошо! - заявила она.- Он, кажется, вернулся пьяный, лег на пол и заснул. До сих пор никогда этого с ним не было.

   Трофимов невольно улыбнулся, вспомнив, что, давая приказание Варгину, не сказал ему лечь на постель, и тот слишком уже буквально исполнил его волю, пришел домой и лег спать посреди комнаты.

   - Я пройду к нему, - сказал Трофимов, - оставь меня одного с ним! Он не пьян - бедный малый находится, вероятно, в обмороке.

   Он отправился к Варгину, вошел в его комнату и плотно затворил за собой дверь.

   Фигура художника на полу была довольно своеобразна. Варгин, должно быть, воображая себя на постели, лежал, подогнув одну ногу, положив руку под голову, а другую руку держал у шеи, как бы натянув ею одеяло, не желая его выпустить.

   Трофимов нагнулся над ним, тронул его за голову и, отчеканивая каждое слово, стал внушать ему:

   - Ты проснешься через четверть часа и забудешь все, что относится к молодой девушке, которую ты видел сегодня со мной, забудешь так, как будто не знал о ней никогда и не слыхал. Ты исполнишь?

   - Да-а-а! - сквозь храп протянул Варгин. Трофимов кивнул головой и направился к двери.

   - Через четверть часа он проснется как встрепанный!- сказал он Августе Карловне прощаясь.- А завтра вы приедете ко мне с вещами и скажете здесь всем, что уехали на некоторое время по делам в Финляндию.

  

  

   Через четверть часа Варгин встал как ни в чем не бывало и нисколько не удивился, что лежал на полу.

   Он умылся, причесался, спросил себе обедать и ел с большим аппетитом, находясь, по-видимому, в отличном и веселом расположении духа.

   На другой день он пошел на работу дописывать богиню на потолке и, вернувшись домой, застал у себя молодого Силина вместе с его отцом.

   Те его ждали.

   Молодой Силин, напрасно просидевший накануне целый день дома в ожидании Варгина, который обещал приехать прямо от Трофимова, сегодня собрался к нему, но отец ни за что не хотел отпустить его одного и приехал вместе с ним.

   Варгин встретил их очень радушно и сейчас же заговорил с молодым Силиным о рисовании и предложил ему со следующего дня начать уроки.

   - Какие уж тут уроки? - возразил старик Силин.- Ведь мы уезжаем! Так уж об уроках говорить нечего.

   - Вы уезжаете? - удивился Варгин.- Неужели? Почему же вы уезжаете?

   Он так добросовестно забыл по внушению Степана Гавриловича все, что касалось молодой девушки, что даже не помнил теперь о сборах Силиных в дорогу, потому что эти сборы были следствием случая с Александром, спасенным молодой девушкой.

   Отец с сыном переглянулись, не соображая, что это Варгин: шутит или так себе прикидывается.

   - Да как же, батенька? - заговорил старик Силин.- Ведь вы же вчера еще видели приготовления к отъезду, а теперь спрашиваете! Или вы, может быть, думаете, что я не хозяин у себя в доме и что мы останемся тут, вопреки моему желанию уехать? Так этого не будет! Голову вам даю на отсеченье: уж раз я сказал, так свое слово сдержу крепко.

   - Вы отчего же вчера не пришли? - перебивая отца, спросил у Варгина Александр.

   - Вчера? - повторил тот.- Вчера, кажется, мы с вами виделись?

   - Ну, да, конечно, виделись! И когда мы расстались, вы обещали приехать ко мне!

   Варгин помолчал, припоминая.

   - Не помню! - проговорил он убежденно.- Может быть, и обещал, но только не помню!

   Оба Силина опять переглянулись.

   - Как же вы не помните, когда сами уверяли меня, что непременно приедете, прямо от Трофимова?

   Варгин улыбнулся и кивнул головой.

   - Трофимова? Степана Гавриловича, как же, знаю! Впрочем, недавно знаю! - поправился он, просто и ясно поглядев в глаза Александру, как будто был вполне прав перед ним.

   - Так вот, - продолжал настаивать тот, - вы от господина Трофимова вчера хотели приехать прямо к нам, а вместо этого не приехали, и я вас прождал целый день!

   - От Трофимова? - стал вспоминать Варгин.- Разве я был у него вчера?

   - Ну, конечно, были... мы ведь вместе подъехали к дому его, вы вошли, а меня отправили домой, с тем чтобы я ждал вас.

   - Да неужели? - весело подхватил Варгин.- Вот забавно! Представьте себе, у меня совсем из головы вон! Да ведь так, что вот вы говорите, а я слушаю, как новость для меня. Да вы не ошибаетесь ли? Тут что-нибудь да не так!.. Вы, может, шутите?

   - Да нет, это вы, должно быть, шутите! - начиная уж горячиться, воскликнул молодой Силин.- Вы не можете не помнить, потому что дело касалось вашего приятеля и той девушки, с которой он должен был уехать в Митаву и которую мы вчера встретили с вами на балаганах!

   - Какую девушку на балаганах? Мы с вами видели Голиафа-Путифара, предлагавшего съесть живьем всякого, кто того пожелает, но там никакой девушки не было...

   - Да не там! А потом: она каталась в санях... в виде лебедя... с господином Трофимовым, как вы назвали его.

   - Нет, это вы, верно, одни видели! Я никакой девушки не видел! - опять убежденно произнес Варгин.

   Он говорил с такой искренностью, что старик Силин попеременно глядел то на него, то на сына и решительно не мог угадать, который из них говорит правду.

   - Как же не видели, - совсем уж рассердился Александр, - когда мы с вами вместе следили за санями, ехали за ними на извозчике и доехали до дома господина Трофимова?

   - Нет, этого не было! - заявил Варгин тоном человека, который сердится, когда его хотят одурачить.

   - Вы лучше мне прямо скажите, - сказал молодой Силин, - что после разговора с этим господином вы просто не хотите почему-то говорить со мной о ней!

   - Да о ком о "ней"? - почти крикнул Варгин.

   - Да об этой девушке!

   - О какой?

   - О дочери Авакумова, владельца дома на Фонтанке.

   - Никакой дочери Авакумова не знаю.

   - Да приятель-то ваш, господин Герье, ведь он уехал?

   - Уехал.

   - Куда?

   - Постойте-ка, куда он уехал? В Митаву, кажется?

   - А для чего он уехал?

   - Почем я знаю? По каким-то делам, кажется; я его не спрашивал!

   Молодой Силин развел руками и поник головой.

   - Так вы не хотите говорить со мной о ней? - спросил он решительно.

   - Да никакой "ее" я не знаю, русским вам языком говорю! - стал снова убеждать его Варгин.

   Но Александр уже не слушал. Он встал и обратился к отцу:

   - Пойдемте отсюда, батюшка!

   И они ушли, причем молодой Силин не простился с Варгиным, оставив того в полном недоумении, что значили его вопросы, и вместе с тем сам не понимая, что случилось вдруг с Варгиным.

   - Ну, уж и люди тут! - твердил старик Силин по дороге домой.- Этот Петербург - сумасшедший дом какой-то. Тут, того и гляди, сам попадешь в сумасшедшие! Нет, скорее вон отсюда! Вон, уезжать, чтобы никогда не возвращаться!

  

  

   "Чего они ко мне пристали? - с неудовольствием думал Варгин.- Какая там девушка? Ни о какой я девушке знать не хочу! И чего этот тамбовский помещик со своим сыном навязались ко мне? Ну их совсем!"

   И он мысленно махнул рукой на тамбовского помещика с сыном, решил больше не ходить к ним и всецело отдался своим занятиям живописью в Михайловском замке, принявшись за них с таким рвением, что дней через десять докончил роспись потолка и наверстал этим время, потерянное в те несколько дней, когда не работал.

   Он вошел снова в свою обычную колею. Правда, ему недоставало его собеседника, доктора Герье, но у Варгина был тот счастливый характер истинного художника, который склонен к одиночеству; одиночество же его было полное, потому что и Августа Карловна уехала по делам в Финляндию, как объяснила она, и Варгин остался единственным обитателем ее домика.

   Через некоторое время он застал у себя, вернувшись из замка, письмо с большой печатью, на которой был выдавлен красивый герб со множеством эмблем и украшений.

   Письмо пришло не по почте, а было принесено посланным, который передал его служанке, сказав, что оно очень важное.

   Варгин распечатал это важное письмо и, хотя оно было очень недлинное, все-таки не мог прочесть его, потому что оно оказалось на французском языке, а Варгин не владел иностранными языками.

   "Вот так штука! - думал он, вертя письмо и так и эдак.- Кто ж это мне может писать по-французски, на такой бумаге и с такой печатью?"

   Бумага, действительно, была превосходная, плотная, словно кожаная, синяя с золотым обрезом.

   Как ни хотелось Варгину узнать содержание письма, но до завтрашнего дня спросить ему было не у кого.

   Завтра же в замке он решил обратиться к главному архитектору, который говорил по-французски и мог перевести это письмо.

   Стоявшая под письмом подпись "Conte René", единственно, что мог разобрать Варгин, решительно ничего ему не объяснила, потому что никакого "конта Рене" он не знал.

   Делать было нечего, надо было ждать завтрашнего дня.

   Назавтра он первым делом отыскал в замке архитектора и показал тому письмо, прося передать его по-русски.

   Архитектор бегло прочел и объяснил Варгину, что в этом письме только что приехавший в Петербург граф Рене просит его, художника Варгина, прийти к нему, а живет он в гостинице на Новоисакиевской улице.

   - Какой граф Рене? - удивился Варгин.

   - А вы его не знаете? - спросил архитектор.

   - Понятия не имею! А вам разве известно, что это за граф?

   Архитектор, который строил Михайловский замок, был очень видное лицо и слишком часто бывал в приемной самого императора Павла Петровича, чтобы не знать всего, что касалось двора.

   Он объяснил Варгину, что граф Рене - один из приближенных французского короля Людовика XVIII, проживающего в Митаве.

   - Только зачем он зовет вас к себе, если вы, как говорите, незнакомы с ним? - спросил архитектор у Варгина, как-то подозрительно глядя на него.

   - А я почем знаю? - добродушно ответил тот.- Может быть, заказ какой-нибудь.

   - Может быть! - согласился архитектор.- Но, когда побываете у графа, все-таки лучше придите ко мне, чтобы рассказать, какое у него к вам дело.

   Варгин молча поклонился и, вернувшись из замка домой и пообедав, в тот же день отправился в Новоисакиевскую улицу.

   В те времена гостиницы в Петербурге еще назывались трактирами и далеко не отличались не только роскошью, но даже самыми простыми удобствами.

   Трактир на Новоисакиевской был еще самый лучший, потому что француз, содержатель его, вел свое дело на заграничный лад.

   Впрочем, заграничный, европейский лад выражался лишь в том, что номера были на вид немного поприличнее, кормили немного лучше да на лестнице и по коридорам был положен половик.

   Хозяин брал за это втридорога, и потому в Новоисакиевской останавливались только знатные персоны, преимущественно иностранцы.

   Граф занимал две комнаты: спальню и приемную.

   Варгин, одетый в свое лучшее платье, поднявшись по лестнице в номера, спросил, где тут живет граф, которого он хочет видеть.

   Его попросили подождать, и через несколько времени к нему вышел почтенный старик, в расшитом гербовыми галунами кафтане, которого Варгин принял за самого графа, вообразив, что его кафтан - придворный французский мундир.

   Оказалось, что это - Баптист, камердинер графа, который с медлительной важностью показал рукой Варгину, чтобы тот следовал за ним, и повел его, показывая дорогу, проговорив по-французски что-то довольно длинное, чего Варгин не понял.

   Варгин почувствовал себя словно участником какой-то торжественной процессии, когда следовал по коридору за стариком.

   Тот подвел его к совершенно такой же, как и все другие выходившие в коридор двери, только с написанными на них различными цифрами номеров, но отворил эту дверь, как будто она была совсем особенная, и, отворив, не впустил еще сразу Варгина, а вошел сначала сам, доложил и тогда уже распахнул дверь перед художником.

  

  

   Граф с отличною вежливостью поднялся навстречу Варгину, приветливо улыбнулся ему и заговорил, часто сыпля словами, должно быть, что-то любезное.

   Варгин, чтобы, со своей стороны, выразить возможную учтивость, ухмыльнулся и сказал:

   - Вот именно!

   - Вы говорите по-французски? - спросил на своем языке граф, показывая Варгину на стул против себя.

   - Вот именно! - повторил тот и, полагая, что в словах графа было приглашение сесть, опустился на стул и добавил:

   - Благодарю вас!

   Графу стало ясно, что Варгин по-французски не понимает, а сам он знал по-русски лишь несколько обиходных слов.

   - Вы, может быть, знаете по-немецки? - проговорил граф на немецком языке.

   Варгин помотал головой.

   - Nein, herr von Fürst, - с трудом выговорил он, подобрав тут, казалось, все известные ему немецкие слова и называя графа фюрстом.

   Графу было досадно, что Варгин не был знаком с иностранными языками, потому что дело, о котором он хотел говорить с Варгиным, слишком близко касалось его лично, и вмешательство посторонних лиц было излишним.

   Между тем без этого вмешательства оказалось обойтись нельзя и пришлось в качестве переводчика призвать хозяина гостиницы.

   Хозяин, очень толковый в своем коммерческом деле, явился очень неудачным толкователем расспросов графа и ответов Варгина.

   Варгин искренно удивлялся, что у него расспрашивают про какую-то девушку, которую якобы он видел вместе с доктором Герье.

   Он не помнил никакой девушки, никакой девушки не видел и был уверен, что доктор Герье что-нибудь напутал.

   Он так и просил переводчика передать графу.

   Граф сначала думал, что к нему явился какой-нибудь другой художник Варгин, но когда тот сказал, что он - приятель доктора Герье, то предположил, что, вероятно, хозяин гостиницы плохо знает по-русски и плохо переводит его слова.

   Как бы то ни было, но втроем они никак не могли столковаться, и граф ничего не мог узнать от Варгина. Пробившись с ним, по крайней мере, часа два, граф должен был отпустить художника, убедившись, что ничего от него не узнает.

   А Варгин, возвращаясь домой, терялся в догадках и недоумевал, почему к нему пристают люди из совершенно различных миров - Силин и французский граф - с расспросами о девице, жившей в доме Авакумова, когда он ничего не знает о ней.

   На другой день Варгин явился к архитектору Михайловского замка, как тот велел ему, и рассказал, зачем звал его к себе приближенный французского короля.

   Архитектор выслушал, покачал головой и сказал Варгину:

   - Знаете ли, что я вам посоветую? Бросьте вы эти политические сношения; вам, как человеку, который под моим ведением работает в будущем дворце государя, неудобно впутываться в политические дела, и я вас прошу, занимайтесь своей живописью и оставьте все остальное.

   Архитектор был очень осторожный человек и слишком щепетильно относился к своему делу, считая, что лица, работающие у него на постройке дворца, должны исключительно заниматься ею и бросить все остальное.

   - Да я вовсе и не занимаюсь политикой! - возразил Варгин.- Чем же я виноват, что французский граф прислал за мной и стал расспрашивать о девице, которой я не знаю! Очевидно, мой приятель, доктор Герье, или напутал, или просто ради шутки одурачил как-нибудь этого графа!

   - А зачем, - спросил архитектор, стараясь как можно проницательнее взглянуть на Варгина, - ваш приятель, доктор Герье, поехал в Митаву?

   "В самом деле! - стал вспоминать Варгин.- Зачем он поехал?"

   - Да, право, не знаю! - проговорил он наконец.- По своим делам поехал!

   - А вы не знаете, по каким?

   - Нет.

   - И приятель ваш не говорил вам?

   - Нет.

   - А почему же ваш приятель не говорил вам?

   - Да почем я знаю? Может, и говорил, да только я забыл.

   - Ну, уж этого не может быть! - воскликнул архитектор.- Как же вы могли забыть, если он вам говорил?

   - Ну, значит, не говорил! - решил Варгин, которому начинали уже надоедать расспросы слишком осторожного и любознательного архитектора.

   Вместе с тем архитектору не совсем последовательные и связные ответы Варгина показались подозрительными, и он далеко не дружелюбно расстался с художником.

  

  

   Граф Рене так стремился скорее отыскать свою дочь и увидеть ее и ему так хотелось этого, что он не мог и подумать о том, что первый шаг его поисков, которым явилось неудачное объяснение с Варгиным, был началом, не предвещавшим ничего доброго.

   Напротив, художника граф пригласил к себе так только, на всякий случай, вследствие того, что Герье указал ему на Варгина, как на своего приятеля.

   Особенно граф не нуждался ни в нем, ни в его указаниях, так как знал главное, то есть у кого находится его дочь в Петербурге, знал адрес дома, где она живет, и этого ему было вполне достаточно.

   Граф вчера, то есть в день своего приезда, был уже три раза в доме Авакумова, но не заставал хозяина, а потому велел передать тому, что приедет к нему сегодня в одиннадцать часов утра, и просил ждать его.

   Переговоры с авакумовской прислугой граф вел при помощи лакея, взятого из гостиницы, который умел объясняться со всеми иностранцами на каком-то совершенно особом, созданном им самим языке, состоящем по преимуществу из междометий и главным образом мимики, но так все-таки, что иностранцы понимали его, а он - иностранцев.

   Понятно, с каким нетерпением ждал граф одиннадцати часов, и поэтому не задерживал Варгина, уверенный, что все обойдется и без него.

   Без четверти одиннадцать граф подъехал к дому Авакумова, и тут его встретил Крохин, которого граф принял было за хозяина.

   Крохин, хотя не бегло, но владел французским языком; он извинился перед графом, что сам хозяин дома, Авакумов, болен и что его видеть нельзя; потому и вчера не приняли графа, но что он, Крохин, теперь к его услугам и может передать Авакумову все, что нужно.

   - Мне нужна моя дочь! - радостно заявил граф.- Я узнал, что она находится здесь, у вас, и приехал за нею!

   - Ваша дочь? - удивился Крохин.- Каким образом ваша дочь может находиться здесь?

   - Я сам этого не знаю, каким образом, но женевец, доктор Герье, указал мне, что в этом доме, здесь, у вас, живет молодая девушка, похожая еще до сих пор на этот портрет, сделанный с нее около восьми лет тому назад, - и, говоря это, граф достал из кармана миниатюру и показал ее Крохину.

   - Да, это, несомненно, она! - протянул тот, рассматривая портрет.

   - Она? - подхватил граф.- Вы сказали "она"? Значит, вы знаете ее? Значит, она здесь?.. Так, ради Бога, скорее позовите ее, я горю нетерпением обнять мое дитя!

   Граф был истый, природный француз и поэтому не мог обойтись без высокопарной фразы.

   - Да, но, к сожалению, - сказал Крохин, - я не могу исполнить вашу просьбу...

   - Но почему же? - воскликнул граф, не давая тому договорить.

   - Потому, - продолжал Иван Иванович, - что ее нет здесь.

   - Как нет? - вдруг упавшим голосом проговорил граф, и Крохин видел, как побледнел он.

   - Она уехала! - пояснил Крохин.- И ее здесь нет.

   Граф мог произнести только одно слово:

   - Куда?

   Крохин пожал плечами.

   - Не знаю! - проговорил он.- Об этом господин Авакумов мне ничего не говорил.

   - Так, ради Бога, пойдите спросите у него! - умоляюще произнес граф.- Вы понимаете: я - отец, я не видел моей дочери семь лет, считал ее погибшей, словом, ради Бога, скорее пойдите, узнайте!

   Графу в эту минуту хотелось, чтобы Крохин пошел скорее и спросил, куда уехала его дочь, и вместе с тем ему хотелось также расспросить и узнать, как она попала сюда.

   Крохин пошел, вернулся, но для того лишь, чтоб сказать, что ничего не узнал от Авакумова, потому что тот лежит в состоянии полного бреда и беспамятства.

   - Разве он болен серьезно? - спросил Рене.

   - К сожалению, да! - вздохнул Иван Иванович.

   Тогда граф стал расспрашивать про свою дочь, как и когда она приехала сюда, но Крохин почти ничего не мог рассказать ему, потому что сам не знал ничего.

   Молодая девушка появилась здесь, в доме, приблизительно месяц тому назад, затем на этой неделе уехала, но Крохин не видел даже ее отъезда и не прощался с ней.

   Паспорт у нее был на имя польской графини Луизы Омельской, и проживала она у Авакумова под видом дальней родственницы покойной его жены, которая была действительно польского происхождения.

   Вот все, что знал Иван Иванович.

   - Послушайте, - стал просить его граф, - проведите меня самого в комнату больного, может быть, он придет в себя, и, может быть, мне удастся что-нибудь узнать от него!

   Крохин подумал с минуту, как бы не решаясь сначала, но потом проговорил:

   - Хорошо, граф, пойдемте!

   И он провел его по коридору в спальню Авакумова.

   В этой спальне, на небольшой железной кровати, за ширмами, метался в бреду старик, бормоча бессвязные слова, судорожно перебирая пальцами одеяло и мотая головой из стороны в сторону. Глаза его лихорадочно горели и были бессмысленны, лицо и руки были покрыты ярко-красными пятнами. Старик был в таком состоянии, что нечего было и думать, по крайней мере сегодня, узнать от него что-нибудь.

  

  

   Убедившись, что Авакумов в таком состоянии, что от него ничего нельзя узнать, граф Рене вышел из комнаты, держась по-прежнему прямо, и бодро прошел по коридору; но в столовой, куда они вышли из коридора, эта бодрость оставила его, он пошатнулся и ухватился за притолку.

   В течение семи лет своей разлуки с дочерью он мучился и страдал этой разлукой, но никогда еще не чувствовал ее так остро, как сегодня, когда казалось близко и возможно, наконец, свиданье с нею.

   Вместо этого свиданья он узнавал лишь - словно судьба хотела, подразнив счастьем, усугубить его горе, - что дочь его была тут и исчезла снова, неизвестно куда.

   Граф едва дошел до столовой и тут не выдержал; голова у него закружилась, в глазах потемнело, и он, чтобы не упасть, схватился за притолку.

   Но слабость его была лишь минутная, он сделал усилие и овладел собой, потому что не столько сознавал, сколько чувствовал, что все-таки след был найден и хотя вместе с тем сейчас же и потерян, тем не менее это был след.

   Нужно было, не теряя времени, искать дальше.

   Крохин двинулся было к графу, чтобы поддержать его, но тот сам шагнул к столу, отодвинул стул и сел.

   - Хорошо! - заговорил он.- Но ведь бесследно нельзя же уехать, и здесь, в доме, должно же быть кому-нибудь известно, куда отправлена моя дочь, проживавшая здесь под именем родственницы господина Авакумова?

   - Ну, уж если я, - возразил Иван Иванович, - не знаю этого, то и никто в доме не знает.

   - Но ведь она должна была уехать в каком-нибудь экипаже? На почтовых или на собственных лошадях? Если на почтовых, то легко справиться, по какому тракту.

   - Она уехала на собственных! - сказал Крохин.

   - Одна или кто-нибудь ее провожает?

   - Этого я не знаю.