Волконский Михаил Николаевич - Ищите и найдете

, что вдруг этот художник, которого он, в сущности, совсем не знал, тоже подозрительный человек.

   Теперь уже Силину все в Петербурге казалось подозрительным, и он недоумевал, как раньше не сообразил, что и Варгину, пожалуй, доверять не следует.

   - Нет, я пойду, - решительно заявил Силин. Но Варгин остановил его, даже схватив за руку.

   - Погодите, сейчас!

   Дело было в том, что в это время к парадному крыльцу с двумя фонарями авакумовского дома подъехала карета; из нее вышел господин и скрылся в подъезде.

   Варгину показалось, что он узнал этого господина, и он кинулся через дорогу к карете и спросил у кучера, чей это экипаж.

   Кучер ответил, что господина Трофимова.

   Варгин, узнавший в господине, только что вошедшем в дом Авакумова, Степана Гавриловича, не ошибся. Теперь он уже имел несомненное доказательство сношений Трофимова с человеком, который заманил в западню молодого Силина.

  

  

   Доктор Герье не поехал к Драйпеговой вторично, несмотря на ее приглашение и несмотря даже на то, что Драйпегова присылала за ним еще два раза.

   Герье отговорился тем, что болен и не выходит из дому.

   Отчасти это была правда: хотя он и чувствовал себя совсем здоровым, но действительно из дому не выходил, приготовляясь к тому, что они придумали вместе с Варгиным.

   А придумали они следующее. Доктор Герье должен был переодеться нищим и идти в дом Авакумова, чтобы разузнать там, если посчастливится, что можно.

   Герье взял на себя роль нищего по многим причинам. Во-первых, надо было дать зарасти бороде, а то гладко выбритое лицо могло, разумеется, сейчас же выдать переодеванье.

   Ради этого, то есть чтобы дать бороде время покрыть щетиной подбородок, и сидел Герье дома, чего никак не мог сделать Варгин, который должен был ходить на работу в замок. Но, главное, доктору хотелось самому побывать вблизи того места, где жила неизвестная девушка, которую он жаждал отыскать, подзадоренный словами Трофимова.

   В отношении Трофимова Герье, сначала не разделявший подозрений Варгина, а, напротив, чувствовавший симпатию к Степану Гавриловичу, теперь несколько сомневался.

   Поводом к этому сомнению служило главным образом то обстоятельство, что Варгин видел, как Трофимов подъехал в карете к дому Авакумова и вошел туда.

   Эти сношения Трофимова с подозрительным домом совсем не говорили в пользу Степана Гавриловича.

   Герье, как будто разочаровавшись в нем, решил держаться от него в стороне и действовать сообща с Варгиным, горячо принявшимся за то, чтобы вывести, как он говорил, на свежую воду этого кощея бессмертного, Авакумова.

   Наконец, через неделю борода у Герье отросла настолько, что довольно изрядно обезобразила его лицо, и, когда он, растрепав волосы, оделся в дырявый костюм нищего, который ему достал Варгин, он оказался вполне неузнаваем, до того, что, взглянув в зеркало, сам не мог различить, он ли это.

   Варгин, как истинный художник, нарядил его с полным реализмом, и, надо было отдать ему справедливость, переодеванье вышло великолепное.

   Они выбрали минуту, когда служанка отлучилась, и Варгин потихоньку выпустил переодетого Герье.

   Во дворе служанка встретилась с мнимым нищим и грубо сказала ему, чтоб он убирался со двора, потому что "нечего ему тут шляться".

   Это окончательно убедило доктора, что узнать его нельзя, и он смело отправился на Фонтанку, по дороге как бы репетируя свою роль и заранее входя в нее.

   Шел он не спеша, почтительно давал дорогу прохожим, кланялся и протягивал руку за подаянием.

   Но, должно быть, Герье делал это неумело, потому что прохожие скорыми шагами миновали его, и никто из них не дал ему ни гроша.

   Какой-то чиновник в очках даже проговорил ему наставительно:

   - И не стыдно тебе, такому молодому, просить милостыню? Ты шел бы работать!

   Дав на ходу такой благой совет, чиновник поспешил пройти и не указал нищему, где ему взять работу, чтобы последовать его благому совету.

   И, несмотря на то, что Герье был не настоящий нищий, а переодетый, он все-таки ощутил какое-то безотчетное чувство горькой обиды от этого высокомерного наставления.

   На Фонтанке, у самого дома Авакумова, встретилась ему старушка в салопе, невзрачно одетая, в широком капоре с оборкой, почти закрывавшей ее лицо.

   Она сама остановила Герье, дернув за рукав, покопошилась в мешке, который висел у нее на руке, и сунула ему копейку.

   Герье, почувствовав эту копейку у себя на ладони, чуть было не сказал, что ему не надо. Но он вовремя опомнился, сообразив, что если уж переоделся нищим нужно взять милостыню бедной старушки.

   Герье знал наружный вид дома Авакумова, потому что еще раньше, задолго до всей этой истории, в одну из прогулок Варгин показывал ему этот дом и рассказывал ходившие слухи про кощея бессмертного.

   Узнать, таким образом, дом было легко для Герье, но каково же было его удивление, когда он, войдя через ворота, которые не были заперты, во двор, узнал и его!

   Сюда привозили его в карете, здесь, у этого же Авакумова, он видел несчастного больного, и не кто иной, как Авакумов, предлагал ему пять тысяч рублей за то, чтобы Герье дал ему какое-нибудь ядовитое средство.

   Герье узнал двор и крыльцо, куда ввели его и откуда потом связанного вынесли. И, вспомнив участь молодого Силина, он невольно вздрогнул, потому что и его могли тут запереть в подвал.

   Выходило, что он еще счастливо отделался, что был отвезен к Таврическому саду и выпущен там.

  

  

   В первую минуту Герье стало жутко во дворе этого странного дома, поведение хозяина которого отличалось слишком большою бесцеремонностью.

   Очевидно, Авакумов умел хорошо прятать концы в воду и имел возможность не бояться преследования властей.

   Но здесь же, в этом доме, жила та девушка, красивое лицо которой не мог забыть доктор Герье, готовый на все, чтоб найти ее, увидеть, поговорить с ней.

   Он остановился посреди двора и оглядел ряды выходивших сюда окон в тайной надежде, не мелькнет ли случайно милое ему личико, но темные окна дома мрачно глядели на него и не только в них не было признака живого существа, но и весь остальной двор был пустыня - на нем не было видно ни души, словно все вымерло кругом...

   Вдруг где-то хлопнула дверь. Герье обернулся на стук и увидел, что у бокового флигеля стоит человек, вышедший, как был, видимо, в комнатах, в кафтане и с непокрытой головой.

   Впрочем, голова его не была покрыта шапкой, но на ней был по-старомодному белый парик.

   Человек звал к себе нищего и манил его рукой.

   Герье, стараясь как можно лучше играть свою роль, подошел.

   Человек внимательно оглядел его с ног до головы, засунул пальцы в карман камзола и, вынув оттуда трехкопеечник, закинул голову и спросил:

   - Копейка сдачи есть?

   Герье протянул ему копейку, которую только что подала ему старушка и которую он держал зажатою в руке.

   Человек взял эту копейку и стал ее рассматривать.

   Герье тут только заметил, что с одной стороны на копейке был глубоко процарапан крест, а на другой - треугольник.

   - Вы что же? - спросил человек, взглянув на Герье.

   - Я ничего! - ответил тот, не зная, что сказать.

   - Ищете?

   - Ищите и найдете! - проговорил Герье, как-то совершенно непроизвольно повторяя фразу, которая вертелась у него в последнее время.

   - Ну, хорошо! - сказал человек.- Пойдемте, я накормлю вас! - и он повернулся к двери, как бы не допуская и тени сомнения в том, что нищий последует за ним.

   В первый миг, однако, Герье почувствовал колебание: входить ему в этот дом или нет?

   Но тут же он сам рассердился на себя за свою трусость: ведь не для того же пришел он сюда, чтобы постоять только на дворе, а для того, чтобы узнать что-нибудь, если представится к тому случай.

   И вот случай представлялся, его звали в дом, чтоб накормить, так неужели же не воспользоваться этим?

   Герье, решившись довести свою роль до конца, пошел в дом.

   Человек повел его на кухню и приказал бабе, вынимавшей ухватом горшки из русской печи, дать что-нибудь поесть нищему.

   Это была не господская кухня, очевидно, а черная, людская, где стряпала и хозяйничала простая баба, находившаяся, вероятно, в подчинении у человека, приведшего сюда Герье, потому что она сейчас же оставила свое дело и исполнила его приказание.

   Кроме бабы и их двоих, на кухне никого не было.

   - Вы из иностранцев? - спросил человек, обращаясь к Герье.

   - Да! - ответил тот, готовый уже рассказать целую историю, которую они придумали вместе с Варгиным: о том, что он женевский мещанин, приехавший искать счастья в Россию и впавший здесь в нищету.

   Они придумали это, потому что для Герье оно было правдоподобнее, русского же нищего ему было разыграть труднее, так как его мог выдать акцент.

   - Вы говорите по-французски?

   Герье ответил утвердительно.

   - Вы по собственному желанию или по поручению ко мне? - спросил человек, переходя на французский язык, которым он владел довольно порядочно.

   Сначала Герье был удивлен таким вопросом, но, подумав, оказался настолько сообразителен, что понял, в чем дело.

   Очевидно, копейка с крестом и треугольником служила условным знаком для человека, говорившего с ним.

   По всей вероятности, для него этот условный знак имел значение, и он стал разговаривать с Герье не как с обыкновенным нищим; очень может быть также, что ответ, данный переодетым доктором на вопрос: "Вы ищете?" - "Ищите и найдете!" - был тоже условной фразой.

   Ясно было, по крайней мере, что человек принимал Герье за какого-то своего и желал только знать, прислан ли он к нему или явился по собственному почину.

   Герье решился по возможности поддерживать мистификацию, не отрицая и отделываясь общими ни к чему не обязывающими словами.

   - Нет, я сам по себе! - проговорил он.

   - Зачем же вы тогда пришли?

   - Чтобы искать и найти, - наугад бухнул Герье, рассчитывая, что туманными выражениями дела не испортит.

   Расчет его оказался верен, и он, как ему казалось, благодаря своей хитрости получил такие сведения, которые превзошли самые смелые его ожидания.

  

  

   - Смотря кого искать! - сказал человек.- Коршуна или горлицу!

   - Горлицу, горлицу! - подхватил Герье, подразумевая под коршуном владетеля дома, а под горлицей - молодую девушку, которую искал.

   Баба возилась у печки с горшками. Герье сидел за столом и ел, а его собеседник поместился против него.

   Они свободно разговаривали по-французски, не стесняясь, потому что, кроме бабы, никого не было, а она, очевидно, не знала иностранных языков.

   Человек подмигнул Герье и проговорил:

   - Горлица улетать собирается!

   - Улетать! - вырвалось у Герье.

   - Да! И не дальше как на этой неделе.

   - Куда же?

   - Разве вы не знаете?

   Герье стал было в тупик, боясь тут соврать что-нибудь неладное и выдать себя, но, по счастью, сам человек сказал, куда должна была улететь горлица.

   - В Митаву! - проговорил он, словно не сомневаясь, что это известно.

   - И как же, одна? - спросил Герье, желая по возможности поддержать разговор, в высшей степени для него интересный.

   - Надобен был бы ей провожатый; вы скажите там, чтобы об этом подумали.

   Для Герье не было уже сомнения, что его принимают за своего, и, хотя он не имел никакого представления о том, что такое было это "там", он, сам удивляясь, откуда у него берется смелость, решительно сказал:

   - У меня есть человек, который очень годился бы в провожатые; ведь в Митаве необходимо знание иностранных языков, по крайней мере немецкого, а тот, о котором я говорю, владеет и немецким, и французским.

   - Кто же это?

   - Один мой соотечественник, доктор, по фамилии Герье; он помогает мне иногда, и я его знаю поэтому. Вот он был бы вполне подходящий.

   - А за него можно поручиться?

   - Вполне.

   - Герье... Герье...- повторил человек, как бы припоминая.- Я что-то слышал эту фамилию и как будто очень недавно! Вы говорите, он доктор?

   - Да.

   - Тогда знаю!

   - Его, кажется, привозили в карете в этот дом?

   - И он не прельстился пятью тысячами?

   - Кажется!..

   - Да, это, по-видимому, человек, достойный уважения... Вы давно его знаете?

   - Давно.

   - Нужно будет подумать о нем...

   - Но согласится ли старик пригласить его? Он, вероятно, не особенно остался доволен доктором Герье, после того как тот отказался взять с него пять тысяч...

   - Старик и знать не будет, кто поедет с его дочерью. Все это можно сделать через меня, помимо него...

   "Так вот оно что, она дочь его! - мелькнуло у Герье.- Впрочем, я так и думал!"

   - Доктор, - продолжал человек, - может отправиться в Митаву раньше, чтобы приготовить помещение, а она приедет потом...

   - Ну, а сама она?

   - То есть что она?

   - Будет знать, кто с ней?

   - Будет.

   - Но тогда она может написать что-нибудь о докторе отцу или проговориться, и он узнает.

   - Нет, она не проговорится...

   Дело для переодетого Герье становилось все более и более запутанным. Многого он не понимал из неясных ответов разговаривавшего с ним и боялся вместе с тем делать вопросы, чтобы не выдать себя.

   - А какие же обязанности при ней будут для доктора? - все-таки спросил он.

   - Сопровождать ее. А там он, как порядочный человек, сам увидит, что ему делать...

   Опять Герье ничего не понял, но настаивать на подробностях не решился...

   Почему дочь Авакумова не должна проболтаться, кто с ней, зачем она едет в Митаву и почему ей "нужен" провожатый - на все это Герье не мог найти ответа.

   Он подавил, однако, свое любопытство в надежде, что рано или поздно узнает все, если поедет сам провожатым в Митаву.

   - Так к доктору Герье обратятся с предложением, - сказал ему человек на прощание, - путь он ждет, и, если он согласится ехать в Митаву, тем лучше для него...

   На этом они расстались.

   Разумеется, Герье был очень доволен всем разговором и вместе с тем доволен собою, то есть ролью, разыгранной им, как думал он, очень счастливо.

   Он был уверен, что одурачил человека, вступившего с ним в переговоры по недоразумению, благодаря случайно попавшейся копейке.

   Герье и не подозревал, что люди, с которыми теперь столкнула его судьба, были вовсе не так просты, а, напротив, гораздо хитрее, чем был в состоянии даже предположить молодой и несколько наивный женевец...

   Когда разговаривавший с ним человек отпустил Герье, он вышел через двор на улицу и видел, как к парадному крыльцу подъехала карета и из нее вышел и скрылся в подъезде Степан Гаврилович Трофимов.

   "Несколько дней тому назад Варгин видел то же самое!" - подумал Герье и как-то невольно поморщился и окончательно потерял доверие к Трофимову, который сначала показался ему человеком искренним и хорошим.

   Теперь Герье видел свою ошибку, потому что искренний и хороший человек не мог знаться с таким стариком, как Авакумов, и часто бывать у него...

   Герье только видел, как Трофимов вошел в дом, но он не мог знать, что он делал там...

   А Трофимова там встретил в столовой человек, который разговаривал с Герье на кухне.

   Они шепотом обменялись несколькими фразами:

   - Он был? - спросил Трофимов.

   - Только что!

   - С моею копейкой?

   - Да. Переодетый в нищего, как вы предупреждали...

   - Вы ему сказали все, что нужно?

   - Да, сказал все, как вы мне велели...

   - Как он держал себя?

   - Ничего. Немножко был нетерпелив в вопросах, а в общем, довольно хорошо разыгрывал роль. Он первый заговорил о докторе Герье, то есть о самом себе, и совсем непринужденно, как будто это был действительно знакомый его, а не он сам.

   - Я не ошибся, значит, в его способностях?

   - Вы никогда не ошибаетесь...

   - Я думаю, что он в Митаве будет на месте?

   - Вероятно.

   - Евтихий Антоныч у себя?

   - Должно быть, в кабинете... Я шел к нему...

   "Евтихий Антонович" было имя и отчество старика Авакумова.

  

  

   Вернувшись домой, доктор Герье остался, в общем, очень доволен своими разведками, сделанными им в одеянии нищего.

   В самом деле обстоятельство или случай помогли ему так, что он и ожидать не мог.

   Самое большое, на что Герье смел рассчитывать, отправляясь, - это узнать хоть что-нибудь о молодой девушке, заполнившей его сердце, и вдруг он не только узнал, но вышло так, что ему придется отправиться с нею в Митаву, жить там... Да о таком счастье он и мечтать не смел!

   Варгин ждал его дома и помог ему проскользнуть в свою комнату незаметно для Августы Карловны и ее служанки.

   Тут, когда они остались вдвоем и заперлись, Варгин, видимо, все время беспокоившийся за него, стал с нетерпением расспрашивать:

   - Ну, что, что-нибудь узнали, добыли какие-нибудь сведения?..

   - Добыл сведения, какие и не мерещились нам с вами, - отвечал радостно Герье.

   - Ну, рассказывайте скорее!

   - Погодите, дайте мне привести себя в порядок, переодеться и побриться...

   - Как побриться! - даже испугался Варгин.- Разве вы хотите ограничиться одним только посещением и больше не будете переодеваться в нищего?

   - Больше не нужно!

   - Да неужели?

   - Право. Сейчас сами увидите. Вы мне позволите при вас заняться моим туалетом?

   Варгин махнул рукой в нетерпении.

   - Да делайте, что хотите, только рассказывайте поскорее, не томите.

   Герье скинул с себя одеяние нищего, облачился в старенький холщовый шлафрок и достал бритвенный прибор. Варгин в это время, несмотря на все свое желание узнать поскорее результат путешествия доктора, должен был сходить и принести ему теплой воды для бритья.

   - Да вы коротко, в двух словах скажите... Что же вы узнали? - снова стал допрашивать Варгин, когда Герье уселся перед зеркалом.

   - В двух словах...- проговорил тот, принимаясь намыливать щеку, - ...в в двух словах: я, доктор Герье, отправляюсь в Митаву...

   - Зачем?

   - Чтоб быть там при дочери старика Авакумова.

   - У него есть дочь в Митаве?

   - Нет, она еще здесь, но она уезжает.

   - Так девушка, спасшая молодого Силина, его дочь?

   - Очевидно... Чтоб спасти его, ей нужно было, по крайней мере, жить в том же доме. А если она живет в том же доме, то, значит, она дочь старика, та самая, которая едет в Митаву, и я ее буду сопровождать!..

   - Почему же именно в Митаву?

   - Этого я не знаю.

   - Странно!

   - Еще страннее, что владелец этого дома, Авакумов, тот самый старик, к которому меня возили, помните, тогда в карете...

   - К вашему первому пациенту?

   - Да. Я как вошел во двор дома, так и узнал сейчас и этот двор, и дверь, куда меня ввели, словом, все...

   - Так это Авакумов хотел купить у вас яд за пять тысяч рублей?

   - Он самый.

   - Ну, и негодяй же он после всего этого!

   - Да уж чего хуже!

   - И с таким человеком знается ваш шарлатан Трофимов...

   - Я опять видел, как он подъехал и вошел в дом к Авакумову.

   - Хороша компания! Один возится с трупами и чародействует над ними, другой хватает людей средь бела дня, держит их в подвале или, что еще хуже, в отвратительной комнате, в которой вы застали вашего первого пациента... Но рассказывайте по порядку!

   Доктор Герье не мог, однако, в данную минуту не только рассказывать по порядку, но и рассказывать вообще, потому что принялся водить острой бритвой по подбородку и щекам, и только замычал в ответ Варгину, скосив глаза в зеркало.

   Герье боялся разговаривать во время бритья, чтоб не обрезаться, и имел духу выдержать приятеля в неизвестности, пока не привел свои щеки в прежний их гладкий и лоснящийся вид...

   Наконец, выбрившись и вымывшись, Герье принялся рассказывать Варгину подробно, шаг за шагом обо всем, что произошло и случилось с ним.

   Варгин слушал, раскрыв рот и выпуча глаза, не веря ушам своим, и не мог решить - сказку ли слышит он или действительность.

   Когда Герье кончил, Варгин задумался и, помолчав, проговорил:

   - И это все?

   - Да чего ж вам больше, - удивился доктор, - разве этого мало?

   - Разумеется, мало.

   - Чего ж вы хотите еще?

   - Как чего! - воскликнул Варгин.- Вы узнали только то, что интересовало вас лично, то есть о дочери Авакумова.

   - Ну?

   - Ну, а молодой человек... больной, который гниет в отвратительной комнате, а поступок этого старика с молодым Силиным?..

   Герье почувствовал, что приятель прав.

   - Этого я не мог узнать, - конфузливо произнес он.

   - Но это надо разъяснить во что бы то ни стало, - возразил Варгин, - потому что тут, очевидно, кроется что-то близкое к преступлению... Я еще не могу ума приложить, что, собственно, делает господин Авакумов со своим приятелем Трофимовым...

   - А вы полагаете, они приятели?

   - Разве может быть сомнение? Помилуйте, такие частые визиты и посещения... Тут не простое знакомство...

   - Вот что, - сообразил доктор, - ведь если я буду в Митаве с дочерью старика, так могу узнать все от нее...

   - А она скажет?

   - Отчего же? Если она высвободила молодого Силина из подвала - это доказывает, что она вовсе не сочувствует отцу.

   - А вы решительно едете в Митаву? - с некоторым упреком в голосе спросил Варгин.

   - Но как же не ехать? - мог только возразить Герье.

   - И оставляете меня здесь одного разбираться со стариком?

   - Я вам буду помогать оттуда - буду писать... а вы мне напишете...

   - Из писем ничего не выйдет, - уныло протянул Варгин, и они замолчали.

  

  

   Человека, который принимал на кухне переодетого нищего, доктора Герье, а затем обменялся несколькими словами с Трофимовым, звали по имени и отчеству Иваном Ивановичем, а по фамилии - Крохиным.

   Он жил в доме Авакумова на положении бедного дворянина, якобы содержимого из жалости.

   Его кормили, поили, он пользовался даровым помещением, словом, Авакумов был вполне для него что называлось тогда "благодетель".

   Правда, скупой, расчетливый, злой старик, Авакумов не был похож на человека, который лишь ради одного благодеяния будет держать у себя кого-нибудь. Дело было в том, что Крохин являлся не только полезен, но даже необходим Авакумову своими мелкими услугами. Он прекрасно знал языки, отличался обходительностью и умением разговаривать с людьми, а в особенности с начальствующими, и вообще знал и понимал толк в жизни и светском обхождении.

   И Авакумов пользовался его трудом и советом без всякого стеснения, хотя никогда не посвящал Крохина в свои дела. Крохин вел его переписку на иностранных языках, ходатайствовал и хлопотал за него в разных учреждениях и давал ему советы, как поступить в отношении того или другого важного лица.

   Все это было самое обыкновенное, и во всем этом не было ничего предосудительного, так что Крохин вовсе не являлся близким доверенным Авакумова или его наперсником, но исполнял всякие поручения, какие исполняют заурядный секретарь и управитель.

   Заурядному секретарю или управителю, однако, нужно было бы платить жалованье за его труды, Авакумов же, держа Крохина из милости, не платил ему ничего, находя это более выгодным, да еще был, по-видимому, уверен, что он - благодетель Крохина, часто хвастал этим перед другими, а самого Крохина попрекал своим благодеянием.

   Крохин не роптал, казался доволен скромным положением, покорно переносил попреки и исполнял свои обязанности.

   Авакумов считал его человеком очень недалеким, простоватым и добродушным до глупости.

   "Эх, кабы ему ума немножко, - думал он про Крохина, - большие дела можно было бы с ним делать, а теперь ничего серьезного ему не откроешь..."

   Прав ли был Авакумов в этом или нет - видно будет впоследствии.

   Трофимов, пройдя в кабинет к Авакумову, оставался там не особенно долго.

   Крохин ждал его выхода в столовой.

   Трофимов вышел, глянул на ожидавшего его Крохина и кивнул ему на дверь кабинета.

   Тот сейчас же направился быстрой, поспешной походкой туда и услышал, как Трофимов на ходу шепнул ему:

   - Все сделано. Он сейчас отдаст вам все нужные приказания...- и тут же добавил так громко, что могло быть даже слышно за дверью: - Иван Иванович, вас Евтихий Антонович зовет.

   Иван Иванович вошел в кабинет.

   Как только Крохин вошел туда, так сейчас же преобразился весь. Лицо его стало необычайно простодушным, он весь как-то опустился, сгорбился и пригнулся так, что в нем совсем нельзя было узнать того человека, который только что вполне ясным, блиставшим разумом и понятливостью взглядом переглянулся с Трофимовым.

   Авакумов искоса оглядел его с презрительной, кривой усмешкой.

   - Дочка, - заговорил он, отвертываясь от Крохина и перебирая бумаги на столе, - как я говорил, едет на днях в Митаву.

   - Слушаю-с, - произнес тихо Иван Иванович.

   Авакумов метнул глазами в его сторону, сдвинул брови, но сейчас же снова отвернулся, как будто хотел рассердиться и раздумал, потому что не стоило, а выразил только движением головы и глаз: "Посмотрел бы я, как ты меня не послушал бы!"

   - Так вот, - продолжал он, - нужно предварительно послать в Митаву кого-нибудь, чтобы он там приготовил квартиру и все, что нужно, и остался бы потом при ней, для немецкого языка. Она там без немецкого языка пропадет, иголки с ниткой не купит. Так нужно найти такого человека.

   - Найти можно! - поддакнул Крохин.

   - То-то можно! - проворчал Авакумов.- По-настоящему нужно, чтобы он сегодня же вечером отправлялся; дочка может выехать завтра, а надо, чтобы он вперед ехал.

   - Он уедет сегодня!

   - Да чтоб недорогой был! Я дорого платить не стану!

   - Да что ж, - сейчас же согласился Крохин, - можно послать такого, что согласится за стол и квартиру.

   - А немецкий язык будет знать?

   - Будет.

   - Кто ж он таков?

   - Кто-нибудь из бедных иностранцев; я их нескольких знаю. Который-нибудь да поедет!

   - Ну, мне все равно, кого хочешь посылай! - согласился Авакумов.- Только чтоб дочке угождал и сумел бы понравиться!

   - Понравится! - как-то неопределенно протянул Крохин.

   - Ну, отправляйся, - приказал Авакумов, - и чтоб все было сделано сегодня же! А вечером, когда твой иностранец уедет, придешь мне доложить. Деньги, какие понадобятся, возьмешь у дочки; это ее расход.

   Крохин поклонился и вышел.

  

  

   Крохин явился к Герье, когда тот, выбритый, вымытый и переодетый, сидел и разговаривал с Варгиным. Он явился в том своем приниженном виде, в котором разговаривал с Авакумовым.

   Герье сейчас же узнал его и невольно удивился, отчего с ним произошла такая перемена, потому что, когда этот человек разговаривал с ним, как с нищим, он был совсем другим.

   В первую минуту доктор боялся, что не узнает ли Крохин его, в свою очередь, но с первых же слов Крохина он должен был успокоиться, потому что, по-видимому, тот и не думал узнавать Герье. Он очень почтительно, скромно и даже вкрадчиво сказал доктору, что прислан от господина Авакумова, дочь которого отправляется в Митаву и нуждается в провожатом, владеющем немецким языком. Он слышал (откуда - этого Крохин не пояснил), что господин доктор согласился бы взяться за это дело, и пришел условиться.

   - Да, я согласен, - сейчас же сказал Герье, не замечая, что это было с его стороны слишком поспешно и потому легко могло показаться подозрительным.

   Иван Иванович чуть-чуть улыбнулся одними углами губ, но как будто ничего не заметил.

   - Если вы согласны, - проговорил он, - то вам надо ехать сегодня же вечером!

   - Так скоро? - удивился Герье.

   - Да! - подтвердил Крохин.

   - Разве дилижанс отходит вечером? - спросил доктор.

   - Вы поедете на перекладных. Затем, по приезде в Митаву, вы наймете квартиру, приличную, особенно в цене не стесняйтесь; нужны будут хорошая приемная комната, столовая, будуар, спальня, потом помещение для горничной и для остальной прислуги и для вас комната. Вы все это сделаете?

   - О, да! Я все это сделаю! - сказал Герье.

   - Ну, так вот, уложитесь, соберитесь в дорогу и сегодня часов в шесть вечера приезжайте на почтовую станцию с вашей поклажей, я там буду и отправлю вас. Лошади вам будут готовы, вы уж поезжайте день и ночь, без остановки.

   - Позвольте! - остановил Крохина Герье.- Как же в шесть часов на станцию? А разве я не увижу перед отъездом дочь господина Авакумова?

   - Зачем?

   Крохин спросил это так категорически определенно, что Герье несколько смутился.

   - Ну, чтоб познакомиться, то есть представиться ей! - стал пояснять он, не зная хорошенько, что сказать, потому что на самом деле ему просто-напросто хотелось увидеть как можно скорее дочь Авакумова, но так прямо признаться в этом, разумеется, он не хотел.

   - Вы познакомитесь там, в Митаве! - сказал Крохин.

   - Но в таком случае, - сообразил вдруг Герье, - каким же образом я узнаю ее?

   - Вы ее узнаете, не беспокойтесь! - серьезно и внушительно произнес Крохин.

   В эту минуту Герье показалось, что этот человек знает все, но Крохин сейчас же добавил:

   - Ровно через семь дней выезжайте с утра на заставу в Митаве и дожидайтесь желтой дорожной кареты с гербом князей Тригоровых, который разглядите хорошенько на доме господина Авакумова. Впрочем, и это не важно: просто через неделю будьте на митавской заставе; там уж вас найдут и спросят.

   Все это Крохин объяснил так просто, что Герье сейчас же опять решил, что Крохин ничего не знает.

   - Ну, хорошо, - начал он, - но что же я должен буду делать потом в Митаве?

   - Как что? - даже удивился Крохин.- Дочь господина Авакумова не знает немецкого языка, и ваша обязанность быть при ней переводчиком, вообще охранять ее в чужом городе.

   - И больше ничего?

   - Больше ничего. Что же вам еще нужно? Относительно платы...

   - Я о плате не говорю! - поспешил перебить Герье.- Я согласен заранее на все материальные условия; но дело в том, что ведь я совсем неизвестен и могу ли я рассчитывать, что буду пользоваться доверием?

   - Будете! Вполне!

   - Но ведь вы меня совсем не знаете?

   - О вас даны отличные рекомендации и представлено полное ручательство.

   - Кем?

   - Степаном Гавриловичем Трофимовым.

   Герье при этом имени слегка передернуло, и он хотел было заявить, что совсем не знает Трофимова, так же, как и тот его, что познакомились они только на днях и что сам он, Герье, вовсе не хочет быть рекомендованным господином Трофимовым...

   Но он вовремя одумался и решил, что говорить это не нужно, а лучше действовать безупречно и тем доказать свою порядочность и убедить, что он, Герье, ничего общего не имеет с Трофимовым, которого уже за его близость к Авакумову не считал человеком порядочным.

   Поэтому Герье не отнекивался и согласился на все предложенные ему условия.

   Когда все было договорено и Крохин ушел, сказав, что в шесть часов будет ждать Герье на почтовой станции, Варгин, присутствовавший при разговоре и все время сидевший молча, в сторонке, обернулся к доктору и сказал:

   - А знаете ли что?

   - Что? - переспросил Герье.

   - А вдруг как это опять какая-нибудь ловушка со стороны Авакумова?

   Герье сначала задумался, но потом решительно проговорил:

   - Что бы ни было, я все-таки поеду в Митаву!

  

  

   Иван Иванович Силин немедленно после загадочного происшествия с его сыном собрался уезжать из Петербурга, так как он увидел в этом происшествии только одно, что Петербург - опасный для провинциалов город и что нужно убираться отсюда подобру-поздорову как можно скорее.

   Вообще и раньше столица не очень-то нравилась Силину своею дороговизною, многолюдством, суетою и главным образом тем, что он, привыкший быть в своей деревне первым лицом, перед которым все ломали там шапки и гнули спины, был здесь совсем затерян, должен был конфузиться и все время следить за собою, так ли он держит себя и не смешон ли он.

   И вдруг при всем этом его единственного сына, его Александра, хватают тут, словно разночинца, сажают в погреб, и он ничего не может сделать, и сын его освобождается лишь благодаря помощи какой-то девицы, то есть совершенно случайно.

   Это Силин уже не мог снести и решил немедленно покинуть Петербург.

   Дальнейшее его не интересовало. Он возненавидел Авакумова, когда при помощи Варгина выяснилось, что это в его доме заперли Александра, клял его, но о возмездии этому человеку не помышлял, потому что был уверен, что ничего нельзя будет сделать, как нельзя было ничем помочь, когда пропал сын.

   Силин бранил только на чем свет стоит столичную жизнь и желал "вырвать сына из этого омута", как говорил он.

   В те времена, однако, такому тамбовскому помещику, каким был Силин, нелегко было собраться в дорогу. Явился он в Петербург целым домом, с запасами провизии, соленьями, вареньями и наливками, с дворовою челядью, и, чтобы уехать, требовалось поднять весь дом. Поступить так, как поступил одинокий доктор Герье, то есть уложить вещи в дорожный "вализ", сесть на перекладных и ускакать, Силин не имел никакой возможности. Сначала ему нужно было переговорить с сыном, потом объявить об отъезде челяди (с ним было семь человек дворовых) и приказать ей, чтоб готовились к отъезду.

   Приказ был дан самый строгий, чтоб приготовления начались немедленно. Прислуга засуетилась, заохала и заахала и первые два дня ничего не делала, проводя время в бестолковой суете и ненужных разговорах.

   Дело в том, что старик Силин не встретил среди домашних никакого сочувствия к своему намерению уехать из Петербурга.

   Даже сын его не выказал никакой особенной радости, когда узнал, что они покидают столицу.

   Александр, правда, послушно согласился с отцом, сказав: "Как вам, батюшка, будет угодно!", но вместе с тем нашел какие-то доводы и резоны, в силу которых никак нельзя было собраться так скоро, как хотел этого старик Силин.

   Челядь вдруг как-то поглупела, сделалась бестолковой, ничего не понимала и за всяким пустяком приходила к барину, с утра до ночи изводя его вопросами.

   Силин сердился, горячился, отдавал приказания, но сборы подвигались все-таки медленно; в доме стоял беспорядок, вещи сваливались без разбора и переносились из комнаты в комнату, а настоящая укладка и не начиналась.

   К тому же подошла масленая, и все как-то решили, что до масленой не уехать, на масленой же двинуться невозможно, а уж ехать пос