Волконский Михаил Николаевич - Ищите и найдете

ами. Смотрите, как бы они не перехитрили нас...

   - Это невозможно! - с самодовольною улыбкою убедительно произнес Пшебецкий.- Пусть они владеют силой, но я сильнее...

   Брат Иосиф понял, что Грубер говорит о перфектибилистах, которых иезуиты прозвали иллюминатами.

   - Итак, значит, мы снова и здесь, - проговорил Грубер, - столкнулись с этими людьми?

   - Иллюминатами?

   - Да. Опять они на нашей дороге!

   - Но на этот раз против нас выступают слишком слабые силы с их стороны. Я вам говорю, что могу, не хвастая, сказать, что я сильнее их...

   - Так рассказывайте по порядку.

   - Хорошо, я расскажу по порядку. Прежде всего я вчера отправился прямо от вас к Авакумову, чтобы узнать, что там произошло, потому что непоявление художника все-таки беспокоило меня...

   - И меня тоже, да и беспокоит посейчас, - вставил Грубер.

   - Все отлично, я вам говорю, - продолжал Иосиф Антонович, - беспокоиться нечего. Радоваться нужно... Итак, я отправился к Авакумову и нашел его мертвым.

   - Как, мертвым?

   - Да, на столе. Он скончался вчера днем от болезни, которою страдал в последние дни...

   - Что же это за болезнь?

   - Заражение крови...

   - И что же, теперь местопребывание молодой девушки осталось неизвестным?

   - Не торопитесь. Все известно и все хорошо. Несомненно, однако, что живший при Авакумове Крохин принадлежит к иллюминатам...

   - Ну, вот видите, а вы говорите, что все хорошо...

   - Я и еще скажу вам. Несомненно также, что молодая девушка, дочь приближенного французского короля, в настоящее время в руках иллюминатов...

   - Я и в этом не вижу ничего хорошего...

   - Совершенно верно, и оно было бы очень нехорошо, если бы нам не было известно, где она находится...

   - Да мне и неизвестно!

   - Но мне-то известно и я сейчас расскажу вам... Дело в том, что находившийся при Авакумове Крохин не поддался силе гипноза, он противостоял ей...

   - Может быть, он загипнотизировал вас самих?

   В тоне Грубера слышалась уже почти насмешка.

   - Нет! - воскликнул Пшебецкий.- Заверяю вас честью, что не родился еще человек, который был бы в состоянии привести меня в гипноз. Крохин не поддался мне - правда, и из этого я заключил, что он должен принадлежать к иллюминатам, которым, к несчастью, открыты знания гипноза, а иначе он поддался бы мне. Убедившись, что это за человек, я, разумеется, заинтересовался другим, то есть этим Трофимовым, который в качестве доктора лечил умершего старика Авакумова...

   - Ну, и что ж этот Трофимов?

   - Вероятно, тоже иллюминат. Лакей Станислав, преданный нам католик, ничего не помнил: как будто я ему и не поручал никогда художника Варгина - ясно было, что ему приказали это в гипнозе.

   - Кто же? Чьих это рук дело? - нетерпеливо спросил Грубер.

   - Трофимова.

   - Странная фамилия! Она слишком проста, чтобы быть настоящей. Я уверен, что под ней скрывается кто-нибудь...

   - Из ранее известных нам?..

   - Может быть.

   - Это мы выясним.

   - Может быть, под именем Трофимова скрывается сам Альбус: он несколько раз уже приезжал в Россию.

   - В таком случае тем лучше. Если это Альбус, то сам Альбус, значит, в наших руках, - самодовольно улыбаясь, сказал Пшебецкий.

   Альбус было мистическое, известное иезуитам имя одного из самых опасных врагов их - иллюминатов.

   - Amen! {Аминь, истинно! (лат.)} - сказал Грубер.- Пусть вашими устами говорит правда! Хотя я, как хотите, не поверю, что сам Альбус в руках у нас, до тех пор пока не буду иметь к тому самые правдоподобные доказательства...

   - В этом я и не уверяю вас! - сейчас же поспешил возразить Иосиф Антонович.- Я вам могу поручиться только за того, который носит имя Трофимова, а Альбус он или нет - этого я не знаю...

  

  

   В дверях раздался стук.

   Грубер, остановив рукой Пшебецкого, чтобы тот перестал говорить, сказал:

   - Войдите!

   Вошел молодой иезуит, в сутане; он внес записку на серебряном подносе и подал ее Груберу.

   - Ответа не ждут! - проговорил он, поклонился и, отпущенный кивком головы Грубера, вышел.

   Грубер прочел записку и протянул ее Пшебецкому. Там было написано по-латыни: "Известное лицо просит аудиенции, и ему будет отказано".

   - Это относится к графу Рене! - пояснил Грубер.- Так как он явился в Петербург частным образом, то и не имеет основания представляться, а потому ему и будет отказано в аудиенции.

   Иосиф Антонович поклоном показал, что все это очень хорошо.

   - Но вернемся к вашему рассказу, - проговорил Грубер.

   Пшебецкий опять поклонился.

   - Вернувшись домой от Авакумова, - начал он опять, - я сейчас же велел заложить карету и послал за доктором Трофимовым под предлогом, что якобы нуждаюсь в медицинской помощи.

   - Это называется действовать быстро! Я это люблю!- одобрил Грубер.

   - У меня был, - подхватил Пшебецкий, - отличный предлог, чтобы пригласить этого господина к себе, несмотря на поздний час: он называет себя доктором, а доктора можно звать к себе в какое угодно время, даже и незнакомого.

   - Ну, и что же, он приехал к вам?

   - Представьте себе, приехал... и попался в ловушку!

   - Каким образом?

   - Я его велел провести в свою приемную комнату и велел сказать, что сейчас выйду к нему и прошу его подождать немного. Лампа на столе и кресло у стола были у меня заранее так поставлены, что можно было сесть не иначе, как спиною к двери; и он сел. Этого мне было достаточно... Я стоял за дверью и следил за ним через слегка раздвинутую гардину. Трофимов, разумеется, не мог подозревать это. Когда он сел, я потихоньку сделал шаг вперед и протянул к нему руки, потом стал приближаться к нему. Трофимов был захвачен мною врасплох, и, когда я к нему подошел, он спал в несомненном состоянии гипноза. Я торжествовал. Для нас это важно, потому что теперь один из иллюминатов поддался наконец моему гипнозу и уже стал в моих руках послушным орудием. Загипнотизировать трудно в первый раз, но впоследствии не требуется никаких усилий, и человек, однажды загипнотизированный, уже не может противиться силе. Таким образом, этот Трофимов, когда бы я ни пожелал, впадет в новый транс и будет послушен мне.

   - Прекрасно! Это в будущем, а в настоящем-то что же?

   - В настоящем вот что! - продолжал Пшебецкий.- Я приказал Трофимову говорить, и он мне все сказал: сказал, что он принадлежит к обществу перфектибилистов, то есть иллюминатов, и что ему поручено наблюдать за дочерью графа Рене и вырвать ее из наших рук... то есть это он так сказал: "Вырвать ее из наших рук..."

   - Все равно, дело не в выражениях... Продолжайте!

   - Ему было указано, что она помещена нами у старика Авакумова...

   - Кем указано?

   - Из Германии. Глава их братства находится там, и оттуда идут все распоряжения...

   - В каком городе? - с живостью спросил Грубер.

   - Разве вам это не известно?

   - Нет. Мы знаем, что иллюминаты появляются то там, то тут, часто мешают нам; в их действиях видна одна общая руководящая нить, но где начало этой нити, мы до сих пор распознать не могли.

   - А я не догадался спросить у Трофимова название города; меня интересовало другое.

   - Напрасно! Название города очень интересно и важно для нас.

   - Теперь нет ничего легче узнать его. Лишний гипноз Трофимова, и я ручаюсь вам за получение всех сведений об иллюминатах, какие вы только пожелаете! Вы мне дайте только вопросный листочек, и я заставлю его отвечать по пунктам.

   - Хорошо! - согласился Грубер.- Что ж вам рассказал Трофимов?

   - Он вошел к Авакумову в доверие в качестве доктора и делал ему впрыскивание из свежей человеческой крови.

   - Это для возвращения молодости?

   - Да, есть мнение, которое рекомендует этот способ.

   - И неужели он помогает? - с видимым любопытством спросил Грубер.

   Пшебецкий пожал плечами.

   - Говорят! Впрочем, что касается Авакумова, то он умер от этих впрыскиваний.

   - Но дочь графа Рене он отправил куда-то еще до того, как слег в постель?

   - В ее отправке участвовал сам Трофимов, и он в своем гипнозе сказал мне, где она находится. Она отправлена на север, в Финляндию, в небольшую деревушку, где живет со старухой немкой, которой она поручена.

   - Вы знаете название деревушки?

   - Ну, конечно! Знаю и название, и подробное описание дороги до нее!

   - Хорошо! Что же вы намерены делать?

   - Я заставлю Трофимова написать старухе, чтобы она немедленно возвращалась в Петербург, сам сяду в экипаж, поеду с этой запиской и привезу сюда молодую девушку.

   - План прост и недурен.

   - Только то и хорошо, что просто.

   - Во всяком случае, - заключил Грубер, - от временного исчезновения молодой девушки мы ничего не потеряли, а, напротив, как будто выиграли...

   - Еще бы не выиграли! - воскликнул Пшебецкий.- Теперь мы разведаем всю подноготную иллюминатов и сумеем ударить в самое гнездо их.

   - Amen! - сказал опять Грубер, сложив на груди руки и подняв глаза кверху.

  

  

   Госпожа Драйпегова получила в Митаве известие о смерти отца с нарочным, который скакал без устали и без отдыха на почтовых и в двое с половиной суток добрался до Митавы.

   Она сейчас же собралась и объявила доктору Герье, что они уезжают в Петербург.

   Герье был очень рад этому. Он обещал графу Рене следить за Драйпеговой, явившейся в Митаву к французскому королю под видом преданной ему женщины, но на самом деле желавшей предать его, короля.

   Такая задача оказалась очень трудною для доктора. Драйпегова ничего не говорила с ним о своих делах. Она была принята королем в аудиенции, но в чем состояла эта аудиенция и что говорилось на ней, доктор не знал. Сам же он ни выпытывать, ни разузнавать не был в состоянии, потому что чувствовал себя совсем не способным к этому. Отъезд из Митавы развязывал ему в таком случае руки и освобождал от принятой на себя обязанности.

   Доктор Герье с удовольствием узнал о возвращении в Петербург, тем более что это давало ему надежду поскорее увидеть дочь графа Рене и, если нужно будет, помочь последнему вернуть ее.

   Одно было не совсем по душе и не совсем приятно доктору: Драйпегова посадила его на обратный путь к себе в карету, рядом с собою, и это соседство очень стесняло доктора. Он с гораздо большим удовольствием поместился бы в следовавшем за каретой возке, где ехала прислуга.

   В первый день пути было еще ничего. Драйпегова старалась занять доктора разговорами и надоедала лишь требованием мелких услуг, желая во что бы то ни стало заставить его ухаживать за собою. Она беспрестанно и обиняком, и прямо говорила о своем богатстве, которое теперь, после смерти отца, должно достаться ей, говорила, что с таким состоянием она может делать что угодно, что можно поехать за границу или жить на широкую барскую ногу в Петербурге.

   Об отце Драйпегова вовсе не жалела. Видно было, что она давно ждала его смерти и давно мечтала о том, как получит от отца наследство и войдет полной хозяйкой в роскошный дом на Фонтанке.

   Сначала доктор Герье думал, что его спутнице лестно говорить о своем богатстве только ради того, чтобы похвастать, но потом, по некоторым намекам, он должен был убедиться, что Драйпегова имела еще и другую цель, распространяясь о своих деньгах перед ним, молодым доктором. Было очень похоже на то, что она хочет произвести впечатление именно на него самого и ввести его в соблазн всеми способами, не пренебрегая даже расчетом на корысть.

   Вечером второго дня их пути, когда сумерки начали спускаться и в карете воцарился таинственный, прозрачный полумрак, Драйпегова, долго молча смотревшая в окно на алевшее вдали небо, перерезанное темно-лиловыми облаками, за которыми пряталось солнце, вдруг обернулась к доктору и спросила:

   - Вы любите, доктор, природу? Скажите откровенно...

   Доктор Герье любил природу, и ему даже не требовалось особенной откровенности, чтобы сказать это.

   - Конечно, люблю, - ответил он, тоже глядя на потухавшую зарю.

   В эту минуту Герье своими мыслями был далеко от Драйпеговой.

   - Я была в этом уверена, - продолжала та певучим голосом, - наслаждение красотами природы одно из высших, и для возвышенной, понимающей прелесть этого наслаждения натуры лучшего ничего не может быть. Одна любовь разве сравнится с этим наслаждением. А вы, доктор, любили когда-нибудь?

   Доктор Герье поморщился. Но Драйпегова не могла заметить в полутьме кареты его гримасы.

   - Что же вы молчите? - переспросила она.- Скажите мне, вы любили когда-нибудь?

   - На такой вопрос трудно ответить, - уклончиво проговорил Герье.

   - Отчего, отчего трудно? - подхватила Драйпегова.- Боже мой! Какое счастье испытывать любовь и даже говорить о ней! Вот вы хотели бы ехать так в карете, в сумерки, с любимым существом... ехать и ехать... и чтоб неизвестно куда, и чтоб все равно куда бы ни было, потому что везде счастье и всюду хорошо!..

   Доктор Герье, конечно, хотел бы ехать так, только не с госпожою Драйпеговой. Он готов был бы, пожалуй, отдать всю остальную жизнь свою за то, чтобы хоть на несколько минут теперь рядом с ним в карете на месте Драйпеговой была дочь графа Рене. Но доктор не сказал этого своей спутнице...

   А она не унималась:

   - Вы, должно быть, были очень несчастны, доктор, в прошлой своей жизни, вы много перестрадали!

   Герье промычал что-то неопределенное.

   - Ну, скажите, пожалуйста, ведь вы одиноки, одиноки как перст!.. А между тем такой человек, как вы, если б захотел только... если б только захотел...

   И она, будто случайно, будто размягченная своим поэтическим настроением и будто сама того не замечая, что делает, откинулась на спинку кареты, склонилась набок и прижалась к плечу доктора.

  

  

   Доктору оставалось лишь обнять ее, и голова ее склонилась бы к нему. Драйпегова только и желала этого, но доктор-то вовсе не желал...

   В первую минуту Герье не знал, что ему делать. Он отстранился, но это не помогло, потому что отстраниться ему было некуда: он оказался прижат в мягкий угол кареты.

   Все, что Герье мог сделать, - выпрямиться! И он выпрямился, крякнув и двинув плечами, что ясно показывало, что он вовсе не расположен отвечать госпоже Драйпеговой на ее слишком выразительную нежность.

   Движение Герье было настолько резко, что его спутница отшатнулась и, закусив губу, отвернулась от него к окошку...

   Они долго ехали так молча.

   Дорога в этот переезд испортилась, и они запоздали. Заря потухла, стало уже совсем темно, а они все еще ехали.

   "Ну, теперь она возненавидит меня, - думал доктор Герье, - и тем лучше. Приедем в Петербург и расстанемся навсегда. Лишь бы приехать поскорее..."

   И Герье инстинктивно жался в угол, подальше от госпожи Драйпеговой.

   - Знаете, - вдруг раздался в темноте ее голос, - то, что вы сделали, ни одна женщина не простила бы мужчине!..

   Герье слышал только, как говорила Драйпегова, но выражения лица ее не видел.

   - Да, ни одна женщина, - повторила она.- Но вы меня не знаете... я не похожа на других. Если я пожелаю чего-нибудь, то добьюсь - слышите ли? - добьюсь во что бы то ни стало!..

   Драйпегова сказала это с решимостью, в которой слышалась угроза.

   - Да я вовсе не хотел обижать вас, - произнес скромно и даже робко доктор.

   - Еще бы вы хотели обидеть меня! За что? За то, что я несчастная женщина и страдала всю свою жизнь, за то, что вся моя жизнь - ряд страданий!..- со слезами в голосе воскликнула Драйпегова.

   Доктор Герье не мог разобрать, искренне ли было у нее это восклицание, но, зная уже Драйпегову, он не сомневался в одном, что если она и страдала в жизни, то, во всяком случае, не осталась в долгу за это перед людьми и также на своем веку досадила им порядочно. У Драйпеговой была уж такая складка, что трудно было поверить, чтоб она являлась в самом деле обиженным, а не обижающим существом!

   - Вы мне вот что скажите лучше, - продолжала Драйпегова.- Что у вас течет в жилах: кровь, парное молоко или просто вода? И как вы можете быть наедине с женщиной, которой вы нравитесь, и оставаться вполне равнодушным?

   Доктор Герье не знал, что ответить. Ему почему-то хотелось быть в эту минуту ужасно вежливым с госпожой Драйпеговой, хотелось сказать, что он очень благодарен, но он чувствовал, что это будет совсем уж насмешкою.

   - Что же вы молчите? - снова пристала она.

   - Да, право, я не знаю, что ответить, - заговорил было доктор.

   Но Драйпегова перебила его.

   - Я вам не нравлюсь? - подхватила она.- Я вам не нравлюсь? Так и скажите прямо!

   И она близко нагнулась к Герье, желая в темноте кареты заглянуть ему в лицо.

   - Нет... отчего же...- несвязно залепетал доктор, не имея решимости прямо ответить на так резко поставленный вопрос.

   Драйпегова вдруг охватила его шею руками и как бы в отчаянии прижала к себе.

   - И все-таки рано или поздно ты будешь мой во что бы то ни стало! - зашептала она в самое его ухо так, что он чувствовал ее горячее дыхание.- Ты будешь мой, несмотря ни на что!

   Доктору Герье было и досадно, и неприятно, и неловко. Он решительно недоумевал, каким образом выйти из неудобного положения, и готов был остановить карету, отворить дверцы, выпрыгнуть на дорогу и идти пешком.

   Герье и сделал бы это непременно, если бы вокруг кареты не раздался звонкий лай собак. В окне замелькали огоньки, и карета застучала колесами по бревенчатому настилу.

   Они приехали на ночевку, и Герье был освобожден из объятий госпожи Драйпеговой.

   На этой ночевке доктор Герье долго не ложился спать и долго ходил по крошечной, отведенной ему комнатке, и странное состояние было у него. Он знал отлично, что сам он не виноват, что госпожа Драйпегова вела себя так с ним, но все-таки ему почему-то казалось, что как будто он совершил дурной поступок.

   Воспоминание было одно из самых неприятных. По мнению Герье, дурно было, что он недостаточно определенно ответил этой барыне, что не любит и не может любить ее, дурно было, что он поехал с ней в карете, и вообще все было дурно, даже и самый приезд его в Митаву.

   Он слишком поспешно отправился сюда, ничего не разузнал, не обдумал и попался впросак.

   Решив действовать вперед обдуманнее и осторожнее, доктор Герье на другой день, когда они рано утром уехали с ночевки, наотрез отказался сесть в карету с Драйпеговой.

  

  

   В Петербурге карета подвезла Драйпегову к дому ее отца, теперь, после его смерти, перешедшему в ее владение.

   Доктор Герье не только не вошел в этот дом, но даже не подошел к Драйпеговой, чтобы проститься, издали поклонился ей и, захватив свои вещи, сел на извозчика и уехал на прежнюю свою квартиру к Августе Карловне. Он даже расчета не попросил у Драйпеговой и махнул рукой на те деньги, которые она должна была ему в виде жалованья за время, проведенное у нее.

   Дома доктор узнал, что Августа Карловна уехала по каким-то делам в Финляндию и еще не возвращалась.

   Комната Герье не была сдана, и он снова поселился в ней, надеясь, что Августа Карловна ничего не будет иметь против этого, когда вернется.

   Варгин был на работе в Михайловском замке и, когда пришел оттуда и увидел доктора, очень обрадовался ему.

   Ко всему, что случилось, Варгин относился теперь как-то чрезвычайно спокойно. Впрочем, он очень смеялся, когда Герье рассказывал ему о своем путешествии в Митаву и о том, как встретил там вместо красивой девушки госпожу Драйпегову.

   Варгин не удивился, когда Герье рассказал ему, что эта молодая девушка оказалась дочерью приближенного к королю Людовику XVIII графа Рене, а не старика Авакумова.

   Варгин имел такой вид, что будто ему известно уже больше, чем Герье может сказать. Однако на расспросы Герье он давал уклончивые ответы и твердил одно, чтоб тот не беспокоился, что все обстоит благополучно и что молодая девушка находится теперь в безопасном месте.

   - В безопасном? - переспросил Герье.- Разве ей грозят какие-нибудь опасности? Ведь ее отец теперь здесь, в Петербурге, и если вы знаете, где она находится теперь, то всего лучше сообщить об этом как можно скорее отцу.

   Это было более чем справедливо, и Варгину, казалось, не приходилось возражать, но он помолчал, подумал и проговорил:

   - Мне известно лишь, что молодая девушка теперь вместе с нашей хозяйкой, Августой Карловной, находится в Финляндии, но где именно - не знаю.

   Доктор Герье не расспрашивал особенно подробно Варгина, потому что торопился к графу Рене, адрес которого узнал от Варгина же.

   Доктору было достаточно, что он имеет указание на след молодой девушки и что с нею не кто другой, как почтенная Августа Карловна, а почему и как она уехала с ней, Варгин объяснить не мог.

   Герье, решивший поступать теперь обдуманно и как можно расчетливее, счел за лучшее прежде всего повидаться с графом Рене, который, вероятно, уже принял должные меры и успел сделать что-нибудь во время своего пребывания в Петербурге. Можно было предполагать, что графу все уже было известно в подробностях, и то, что знал Варгин, не представляло никакой для него новости.

   Поэтому Герье, переодевшись и вовсе не думая об отдыхе после дороги, сейчас же поехал в гостиницу Вартота, к графу.

   Граф принял его немедленно и с распростертыми объятиями.

   Оказалось, граф решительно ничего не знал и решительно ничего не сделал еще в Петербурге. Он рассказал доктору Герье, что в доме Авакумова никому не было известно, куда уехала молодая девушка, что об этом знал только сам старик Авакумов, который умер.

   Кроме этого, граф Рене не мог добиться ничего и даже не мог устроить себе аудиенцию у государя, на которую он главным образом рассчитывал, так как ему отказали на том-де основании, что граф явился в Петербург как частное лицо.

   Сведения, полученные доктором Герье от Варгина, что молодая девушка в Финляндии, были для графа откровением и радостною вестью.

   - Разве художник Варгин, - спросил доктор Герье у графа, - не сообщил вам этого?

   - Да нет же! - ответил граф.- Ваш приятель вел себя со мною более чем странно: он не только не сообщил мне того, что вы говорите, но сделал вид, что совсем никогда не видел моей дочери и не слыхал ничего о ней. Я не знаю, чем и объяснить такое поведение его.

   Доктор Герье тоже не мог найти никакого объяснения, почему Варгин, только что разговаривавший с ним о молодой девушке, вовсе отрекся от нее перед графом.

   Оставалось как можно скорее отправиться за художником, привезти его к графу и выпытать от него все, потому что Варгин был единственный человек, который знал хоть что-нибудь. Но каково же было удивление доктора Герье, когда, вернувшись домой, он не застал там Варгина, а служанка сказала, что художник уложил вещи и уехал, приказав говорить всем, кто будет его спрашивать, что он уехал на неопределенное время из Петербурга, а куда именно, про то умолчал.

   Сначала Герье верить не хотел этому.

   - Неужели он мне ничего не оставил - ни письма, ни записки? - в сотый раз спрашивал он у служанки.

   - Ничего, - отвечала та, видя, что доктор очень обеспокоен, и жалея его по этому поводу.

   - И не велел сказать мне ничего?

   - Ничего!

   "Тут что-нибудь да есть, - повторял себе Герье, - тут, должно быть, кто-нибудь влияет... Трофимов!" - вспомнил он наконец, и для него вдруг стало несомненным, что непременно здесь действует Трофимов...

   И Герье не долго думая отправился к Трофимову.

  

  

   Дом, где жил Трофимов, был очень хорошо известен доктору Герье, который помнил, как он был тут с Варгиным в тот знаменательный для него день, когда он увидел в первый раз молодую девушку.

   Герье, идя к Трофимову, не выяснил себе хорошенько, как он, собственно, относится к этому человеку. Сам Трофимов, в особенности в разговоре, скорее, нравился Герье, даже положительно нравился, но подозрительны были его сношения с Авакумовым, и это было единственное, что, казалось, можно было сказать против Трофимова...

   Вообще по дороге к Трофимову Герье, вспомнив и взвесив все, опять почувствовал расположение и приязнь к нему и уже думал и даже мечтал о том, как прямо и задушевно поговорит с Трофимовым и как тот мягко и ласково станет вести свою речь...

   Но мечтам этим не суждено было осуществиться. Дом Трофимова был заколочен наглухо. Ворота были заперты, и две доски пришиты к ним накрепко гвоздями. Дверь закрывал деревянный щит, каким обыкновенно защищают парадный ход, когда намереваются оставить дом надолго запертым. В нижнем этаже ставни были затворены и заперты и задвинуты железными болтами...

   Этот заколоченный, словно ставший "слепым" дом был похож на дряхлого старика, о времени молодости которого уже забыто; казалось, будто здесь и не жили никогда, и дом вечно стоял таким пустым и погруженным в тишину и безмолвие.

   Доктор Герье сначала было подумал, что ошибся, но дома нельзя было не признать.

   Однако ни спросить, ни вызвать никого нельзя было. Герье походил, постучал... Только сухой деревянный отзвук ответил на его стук. Дом был по всем признакам необитаем...

   Грустно и как-то томительно печально стало бедному доктору, будто в этом безмолвном доме было схоронено что-то для него близкое, родное, с чем приходится ему расстаться навеки, и он остановился, поникнув головою и опустив руки.

   Извозчик, привезший доктора Герье, с любопытством смотрел, как барин ломится в заколоченный дом. Несколько прохожих оглянулись на него. Остановился мальчик с корзинкой, невесть откуда всегда появляющийся в таких случаях...

   Доктор Герье, видя, что у дома нечего ему делать, потому что все равно ничего не добьешься тут, решил все-таки узнать хотя что-нибудь.

   В те времена в Петербурге, как, впрочем, и до сих пор еще у нас в провинциальных городах, все интересные новости в околотке узнавались в ближайших лавочках и магазинах, которые служили сборным местом, куда приходили вестовщики, передавали свои сведения и сами узнавали, что случалось кругом любопытного... Здесь обсуждались семейные дела почти всех живущих кругом, здесь узнавалось раньше, чем где-нибудь, кто женится, кто выходит за кого замуж, кто умер и сколько оставил наследства, кто обеднел, кто разбогател, кто приехал и кто уехал, словом, лавочка заменяла газету и служила источником всех новостей.

   Как раз напротив дома Трофимова была лавочка часовщика, и Герье решился обратиться туда.

   Часовщик, почтенный человек, в больших синих очках и в парике, по-старинному, с косичкой, очень охотно отвечал на все вопросы и постарался удовлетворить любопытство доктора, но он лишь знал, что Трофимов, получив внезапное известие о смерти какого-то своего родственника, уехал внутрь России по делам наследства, которое должен был оставить ему этот родственник.

   Больше ничего не знал часовщик, а для доктора Герье это было все равно что не получить никаких сведений. Где же ему было разыскивать Трофимова по всей внутренней России!..

   Так и вернулся бедный доктор к графу Рене в гостиницу, не разузнав ничего...

   Несмотря на то что граф ждал доктора, исполнительный и точный в своих обязанностях дворецкого Баптист не пустил Герье сразу, но проделал всю процедуру доклада и только после этого ввел его в номер, где сидел граф.

   Рене сидел с книгою в руках, но не читал ее. Мысли его были далеки и от книги, и от номера гостиницы, и даже от Петербурга...

   - Ну, что? - с живостью спросил он при входе доктора, возвращаясь к действительности от своей задумчивости.

   Доктор пожал плечами.

   - Представьте себе, граф, ничего... То есть ничего нового не мог узнать. Мой приятель Варгин уехал, Трофимов тоже уехал, и дом его стоит заколоченным...

   - Я так и думал! - безнадежно произнес граф и опустил голову.- Я так и думал, - повторил он.- Найти мою дочь было бы слишком большое счастье для меня, а оно, видно, не суждено мне на земле... Все прошло, все погибло...

   - Полноте, граф, - начал было доктор.

   Ему хотелось утешить, хотелось сказать что-нибудь, но он и сам был расстроен, и слова не вязались у него.

   - Ужасно, - продолжал граф, перебивая его, - что ведь судьба дала надежду, словно как будто улыбнулась, и снова, как завесу, задернула и скрыла все. Я не знаю, что тяжелее - прежде ли было, когда я считал мою дочь погибшею, или теперь, когда я знаю, что она жива, но не знаю, где мне найти ее!..

   В голосе графа звучало такое неподдельное и искреннее горе, что Герье забыл уже свою печаль и стал утешать его.

   Герье говорил, что, правда, обманутая надежда всегда очень больна вначале, но что все-таки лучше, что они знают о молодой графине: она в Финляндии со старухой Августой Карловной; Августа Карловна рано или поздно должна вернуться в Петербург, и тогда они узнают от нее все.

   Герье ручался, что сделает все возможное и все невозможное, чтобы разыскать графиню, и уверял, что нужно лишь, чтобы сделать это, подождать возвращения Августы Карловны или Варгина!..

   Горячность, с которой говорил доктор, подействовала на графа, и он протянул Герье руку и сказал:

   - Спасибо вам за сочувствие! Вы говорите с таким пылом, что кажется, будто это дело так же близко вам, как и мне. Теперь, под свежим впечатлением, вы выказываете горячность, но, я знаю, пройдет несколько дней, и она остынет. Однако спасибо и за это...

   Герье вдруг вспыхнул.

   - Никогда не пройдет, граф, горячность моя! - воскликнул он.- Вы ошибаетесь! Ручаюсь вам, что я сделаю, что сказал вам, то есть найду вашу дочь, хотя бы это стоило мне жизни!..

   Граф удивленно поглядел на Герье.

   - Вы сомневаетесь? - продолжал доктор.- Ну, так я вам скажу... или нет, я не могу произнести словами, но только... граф... кто хоть раз видел вашу дочь... тот ее не позабудет и за счастье сочтет положить жизнь свою за нее!

   - Вот оно что! - пробурчал граф и ниже опустил голову.

   Признание Герье не доставило графу удовольствия, и у него невольно мелькнуло в голове, что вот до чего дожил он: какой-то неизвестный доктор, женевец, смеет признаваться ему в любви к его дочери!..

  

  

   Патер Грубер сидел ужасно недовольный, даже сердитый, и выговаривал Иосифу Антоновичу Пшебецкому, который, скорчившись, поместился против него на стуле, поджал ноги и имел вид в достаточной мере сконфуженный.

   Дело было в том, что Пшебецкий отправился к Трофимову, чтобы дополнительным расспросом под гипнозом узнать самые важные сведения про перфектибилистов, и нашел, как и доктор Герье, дом, в котором жил Трофимов, заколоченным.

   Пшебецкий, поняв, что сделал промах, не сообщил об этом патеру Груберу, а хотел было поправить тем, что стал отыскивать Трофимова. Потратив напрасно время, Иосиф Антонович явился к Груберу и, наконец, рассказал тому все.

   - Для меня ясно, - говорил Грубер, - что они убрали его и что теперь вы никогда не наткнетесь на этого Трофимова. Упущен такой великолепный случай, который, пожалуй, не повторится никогда! Я удивляюсь, как вы, имея в руках Трофимова, не расспросили его тут же обо всем!..

   - Я думал, что успею в другой раз, - оправдывался Иосиф Антонович, - и потом, меня интересовала главным образом молодая девушка...

   - Вас должно интересовать все, что касается пользы и выгоды нашего ордена!

   - Но я и так ведь стараюсь...

   - Стараетесь? Однако дело это сорвалось... именно сорвалось, а оно могло бы дать такие блестящие результаты!..

   - Я не нахожу, - осмелился все-таки возразить Пшебецкий после некоторого молчания, - я не нахожу, чтобы дело сорвалось, как вы говорите, окончательно...

   - А я его считаю погибшим, - воскликнул Грубер, - исчезновение Трофимова служит прямым указанием, что перфектибилисты уже осведомлены о том, что вы проделали над ним, и, несомненно, примут свои меры.

   - Но самое главное, что нам важно в настоящее время знать, мы знаем: нам известно в точности местопребывание дочери графа Рене...

   - Во-первых, перфектибилисты могут увезти ее оттуда и спрятать в другое место, а во-вторых, если они и не успеют сделать это, каким образом мы теперь достанем ее оттуда?

   - Вы забываете одно...

   - Что?

   - Что сила моего гипноза осталась при мне и что я ею владею по-прежнему...

   - Ваша сила, - усмехнулся Грубер, - слишком груба, и надо руководить ею, чтобы она принесла пользу...

   И дальше он не договорил, но подумал: "Если бы ты умел распоряжаться своей силой и имел такой же ум, какова эта сила, - страшный был бы ты человек... Но природа, вероятно, нарочно не дает все сразу одному, и хорошо делает!"

   - Так и распоряжайтесь мною, отец!-покорно сказал Пшебецкий.

   Эта покорность, казалось, умилостивила Грубера.

   - Хорошо, - проговорил он, - обещайте только мне в дальнейшем исполнять все в точности, что я посоветую вам.

   - Разве я не исполняю?

   - Исполняете, но вместе с тем и решаетесь действовать по собственной инициативе, как в настоящем, например, деле...

   - Но ведь это случай...

   - Положим, не совсем случай, потому что вы сами позвали к себе Трофимова. Надо было посоветоваться со мной, что именно выспросить у него...

   - Я жалею, что не сделал этого...

   - Amen, - сказал патер.

   - Теперь я буду советоваться с вами во всем и на первый раз докажу вам это, объяснив подробно мой план, как привезти нам из Финляндии молодую девушку... Я думаю, что я поеду и силой своего гипноза заставлю...

   - Ничего вы силой своего гипноза не сделаете, - перебил его Грубер, - тут нужны другой человек и другая движущая сила...

   - Какая же?

   - Страсть человеческая... Поверьте, если играть на ней умеючи, можно властвовать не меньше, чем силой, которой владеете вы... Мне нужен здесь человек...

   - Какой человек?

   - Менее сильный, чем вы, и более подверженный страсти...

   - Он у вас есть?

   - Если нужно, случай укажет мне его. Я верю в случай...

   - В перст Провидения, - поправил Пшебецкий.

   - Если хотите, в перст Провидения, - согласился Грубер.- Так вот что: дело с дочерью графа Рене пока оставьте, я возьмусь за него сам. Для вас у меня уже есть более важное поручение...

   - Рад исполнить его! - не без удовольствия поспешил подхватить Иосиф Антонович, польщенный тем, что не потерял доверия важного иезуита, каким был Грубер.

   - Из Митавы, - заговорил тот, - вернулась дочь умершего Авакумова, госпожа Драйпегова.

   - Разве она исполнила данное ей поручение?

   - Не совсем, а, впрочем, может быть, и исполнила. Во всяком случае, ей нужно было вернуться по поводу смерти отца: отец для всякой дочери один раз умирает!

   - Но данное ей поручение?

   - По возможности скомпрометировать короля Людовика, чтобы иметь против него улику в глазах русского императора... я говорю вам, она, может быть, и добилась этого...

   - Неужели?

   - Она привезла с собой письмо от короля к графу Рене...

   - И передала это письмо по адресу?

   - Разумеется, нет! Она передала его мне, и оно в моих руках.

   - И в этом письме?

   - Король рассыпается в комплиментах по отношению к императору и высказывает графу всякие пожелания относительно успеха в деле, по которому он приехал в Петербург...

   - Значит, это письмо ничуть не компрометирует короля и для нас не имеет никакой цены?

   - Но в нем есть приписка и она шифрованная...

   - А-а! В письме есть шифрованная приписка?

   - Да! И я на нее рассчитываю.

   - Значит, нужно прочесть ее? - с нетерпением спросил Пшебецкий.

   - Вот в этом и состоит поручение, которое я хочу дать вам. Разумеется, я это письмо не могу доверить ни почте, ни простому посланному: его нужно отвезти к нашим братьям в Варшаву и объяснить, какая работа требуется от них. Я рассчитываю на вас, что вы поедете туда.

   - Но позвольте! - сказал Иосиф Антонович.- Может быть, мы обойдемся и без поездки в Варшаву.

   - Каким образом?

   - Ведь нам нужно дешифрировать, то есть прочесть приписку в королевском письме? А это можно и здесь сделать, и я это сделаю завтра же силой своего гипноза: стоит мне внушить ясновидение первому попавшемуся нервному субъекту, и он прочтет все, что находится в письме.

   Грубер улыбнулся, и в этой улыбке была заметна нескрываемая насме