Волконский Михаил Николаевич - Ищите и найдете

nbsp;   Была у нее еще маленькая конурка, куда она выходила со своими картами к особенно важным гостям, желавшим получить отдельную аудиенцию так, чтобы не показываться другим посетителям.

   В приемной, когда вошли туда Герье и Варгин на зов Августы Карловны, сидел, скромно поджав под стул ноги, незаметный человек, по-видимому, в ожидании своей очереди; в спальне, по которой отчаянно металась перебедовавшаяся Августа Карловна, у ее столика у окна в кресле билась в судорогах молодая девушка в хорошем шелковом платье.

   - Доктор! Ради Бога! - суетилась Августа Карловна.- Она ко мне пришла, я ей начала говорить судьбу, а она вдруг забилась... Ради Бога, у нее, вероятно, падучая болезнь!

   На самом деле с девушкой был нервный припадок, вероятно, от волнения, которое пережила она, явясь одна, без провожатой, к гадалке.

   Она билась в кресле, всхлипывала и смеялась в несомненной истерике.

   Августа Карловна совала ей стакан воды, руки у нее дрожали, вода расплескивалась.

   Герье вытащил носовой платок, намочил его, велел положить на голову больной, а сам побежал к себе за лекарствами.

   Ни вода, однако, ни платок, ни принесенное молодым доктором лекарство не помогали!

   Девушка билась и кричала все больше и больше. Судороги, сначала выражавшиеся у нее дрожью, перешли в кольцеобразное стягивание всего тела.

   С кресла отнесли ее на кровать Августы Карловны. Девушка конвульсивно выгибалась дугою, упираясь только затылком и пятками...

   - Господи, да что же это с нею, что с нею? - воскликнула в ужасе Августа Карловна.

   Варгин вместе с Герье, по его указанию, пытался было удержать выгибание больной физической силой, но они вдвоем не могли справиться с девушкою: ее подбрасывало на кровати, и они ничего не были в состоянии сделать - их отталкивало.

   - Такой силы припадка я не видывал никогда! - удивлялся Герье.

   Варгин, не видавший ничего подобного в жизни, с каким-то суеверным страхом отошел в сторону, убедившись, что его физическая сила непригодна тут.

   Однако слова Герье, что тот не видал только "такой силы" припадка, но вообще подобные припадки видал, занимаясь врачебной практикой, успокоительно подействовали на Варгина.

   - Ради Бога, ради Бога, что будет со мною, если с ней случится что-нибудь! - убивалась Августа Карловна.

   - Особенно страшного ничего, - успокаивал ее Герье,- вероятно, за этими корчами последует полный упадок сил. Конечно, не безопасно доводить до этого, но что же делать?

   - За этими корчами последует смерть!- раздался в дверях голос тихий, уверенный и ясный.

   Все обернулись.

   В дверях стоял тот самый незаметный человек, который сидел в приемной, поджав под стул ноги.

   - Неужели, - продолжал он, - доктор Герье не видит, что конвульсии слишком мучительны, чтобы кончиться только упадком сил! Нужно остановить их!

   - Но я испробовал все. Ничего не помогает! - растерянно воскликнул женевец.

   Тогда на глазах у всех произошло нечто невиданное, почти чудо.

   Незаметный человек подошел к постели, положил руку на грудь молодой девушки, и не успел он коснуться ее, как она затихла, вытянулась и задышала ровно, точно мягкий, сладкий сон по волшебству охватил ее...

  

  

   Августа Карловна, видевшая, как только что бившаяся в припадке девушка затихла от одного лишь прикосновения, воскликнула "ах!" и застыла в немой позе удивления.

   Варгин раскрыл рот и не знал, на кого ему глядеть: на девушку или на ее удивительного исцелителя.

   Для Герье ничего не было удивительного в том, что произошло сейчас.

   Он был знаком с теорией Месмера о магнетизме и знал, что сила, проявленная внезапно явившимся человеком и заставившая больную немедленно погрузиться в сон, была не что иное, как магнетизм. Но он должен был сознаться, что магнитный ток у этого человека был поразительный.

   - Не знаю, кто вы, - проговорил он незнакомцу, - но преклоняюсь перед вами...

   - Я очень рад, что заслужил похвалу доктора Герье, - ответил незнакомец, второй раз называя женевца по имени.

   - Вам известно, как меня зовут? - спросил тот, невольно отступив шаг назад.

   - Мне многое известно про вас! - ответил незаметный человек.- Пойдемте в вашу комнату, мне нужно поговорить с вами.

   - Но если вы знаете меня, - возразил доктор Герье, - то позвольте и мне узнать, с кем я имею честь говорить?

   Незнакомец как-то странно улыбнулся и спокойно и просто проговорил:

   - Настоящего моего имени я вам не скажу, а зовут меня здесь, в Петербурге, Степан Гаврилович Трофимов!

   - Неужели только Трофимов? - невольно вырвалось у Герье.

   - Почему же нет? - ответил Степан Гаврилович.- Трофимов - имя не хуже других!

   Он подошел к кровати, где лежала погруженная в сон молодая девушка, и протянул над ней руку.

   - Через пять минут, - сказал он властным, внушительным голосом, - ты проснешься и будешь чувствовать себя вполне спокойной! Через пять минут, - обратился он к Августе Карловне, - она проснется и никаких вам хлопот не причинит, будьте уверены в этом! Мы пойдем с доктором к нему, переговорим, а потом я вернусь к вам, чтобы сделать то, зачем я пришел!

   - То есть что же именно? - не поняла Августа Карловна.

   - Я пришел к вам, - пояснил Трофимов, - чтобы вы мне погадали!

   - Неужели, - застыдилась Августа Карловна, - такой человек, как вы, может интересоваться моим гаданием? - И она, присев, сделала реверанс по-старинному.

   - Как видите! - проговорил Степан Гаврилович и увел Герье из комнаты.

   Варгин направился за ними.

   - Вот тут моя комната! - показал Герье, когда они, миновав коридор, подошли к двери его скромного апартамента.

   - Вы войдите с нами, - пригласил Трофимов Варгина, - может быть, наш разговор и для вас будет не без пользы!

   - Ну, денек! - вздохнул только Варгин, но в комнату к доктору все-таки вошел.

   Движения Трофимова, его походка и манера говорить были размеренны и медленны; от него веяло истовостью, уверенностью и спокойствием, и, по-видимому, в его обществе эта истовость, уверенность и спокойствие передавались и всем остальным, так что в его присутствии и Герье, и Варгин почувствовали себя необыкновенно хорошо и приятно.

   На вид скромный, незаметный, Степан Гаврилович внушал к себе необыкновенное и безотчетное уважение.

   Казалось, этот человек не способен совершить промах, и все, что он делал, было именно необходимо и нужно сделать в данную минуту и при данных обстоятельствах.

   Они вошли в комнату доктора и сели.

   Очевидно, речь должна была принадлежать странному посетителю, и потому Герье и Варгин молчали, ожидая, что скажет он.

   И он начал говорить.

   - Не думайте, - обратился он к доктору, - что ваши труды, которые вы потратили в Женеве на приобретение познаний, пропали даром. Два года вы провели в Петербурге без практики, но не увлеклись праздностью, не совратились также с честного пути и, несмотря на то, что ваши средства подходят к концу, сегодня вы выдержали серьезное испытание и доказали, что деньгами нельзя вас принудить к нарушению вашего долга.

   - Но, позвольте, - перебил пораженный Герье, - откуда вы знаете все это, знаете так, как только может быть известно мне, да вот разве единственному моему приятелю, Варгину?

   - Ничто не пропадает в человеческой жизни! - ответил Степан Гаврилович.- И оценка наших дурных и хороших дел бывает не только на том свете, но и на этом! Не удивляйтесь, что я знаю, как это говорится, всю вашу подноготную, и не думайте, что тут действует что-нибудь сверхъестественное! Просто вас имели в виду и следили за вами довольно искусно, так что вы и не подозревали этого!

   - Неужели и за мной следили тоже? - беспокойно и испуганно спросил Варгин.

   Трофимов только прищурился в его сторону и протянул неопределенно:

   - Может быть!

  

  

   Искреннее удивление Варгина тому, что, может быть, и за ним следили, должно было сразу убедить Герье, что, во всяком случае, не Варгин следил за ним.

   И оба они поняли деликатность Степана Гавриловича, который заставил и Варгина присутствовать при разговоре и, таким образом, предупредил всякую возможность подозрения в молодом докторе, что его единственный приятель был приставлен к нему шпионом. Да и не успел бы Варгин рассказать никому о том, что случилось с доктором сегодня, потому что сам узнал только что и после того, как узнал, не расставался с Герье.

   Очевидно, у Трофимова были другие источники, откуда он имел такие подробные сведения о жизни доктора.

   - Хорошо! - согласился Герье.- Положим, за мной следили, и нет ничего удивительного, что вам все известно обо мне. Но скажите, пожалуйста, с какой целью следили и кому интересен бедный женевец, доктор, явившийся искать счастья в Петербурге и не нашедший его тут? Я согласен также, что ничего бесчестного не сделал, и могу говорить это открыто, но разве мало таких же честных людей, как я, и разве следят за всеми, чтобы прийти к ним для одобрения, когда им становится тяжело?

   - Нет, к сожалению, конечно, за всеми уследить нельзя! - заговорил опять Степан Гаврилович.- Но вы, по направлению вашего ума и по своим познаниям, которые прямо редки в ваши годы, составляете до некоторой степени исключение! Такие люди, как вы, нужны нам!

   - Кому же это? - снова задал вопрос доктор.

   - Это вы узнаете в скором времени, если, конечно, захотите!

   - Как же не захотеть? - воскликнул Герье.- Конечно, мне это очень занятно.

   - А я ничего этого не хотел бы знать! - покачал головой Варгин.- Довольно с меня и одной переделки!

   Степан Гаврилович ухмыльнулся и покосился на него.

   - Да ведь, что поделаешь, приходится! - как-то весело сказал он.

   Варгин махнул рукой.

   - Да уж я вижу, что-то опять начинается!

   - Н-да... именно начинается!-подтвердил Трофимов.

   - Но, позвольте, - сообразил вдруг Герье, - если вы знаете подробности о деньгах при сегодняшнем моем визите к больному, то, очевидно, должны иметь сведения и об этом больном; ведь ему же помочь нужно!

   - Об этом не беспокойтесь! - ответил Степан Гаврилович.- Все, что нужно, будет сделано!

   - А вы знаете, - обратился Герье к Варгину, - что мне пришло сейчас в голову: нет ли какой-нибудь связи между этим больным и исчезновением сына тамбовского помещика?

   - Силина? - спокойно подсказал Степан Гаврилович.- Отчасти ваша догадка справедлива, но только отчасти! Больной, которого вы видели, не сын являвшегося сюда тамбовского помещика!

   - Вы и это знаете? Вы все знаете? - не выдержал Варгин, которого словно начинало бесить всеведение Бог знает откуда взявшегося Степана Гавриловича.

   - А вы все такой же, как и прежде, скорый и нетерпеливый!- сказал тот ему.

   "Значит, он меня знал раньше!" - подумал Варгин и внимательно и пристально поглядел на гостя.

   - Напрасно! - остановил его Трофимов, как бы сейчас же прочтя его мысли.- Вы в меня не вглядывайтесь, думая, что узнаете во мне кого-нибудь, с кем встречались прежде; мы с вами никогда не видались!

   И действительно, Варгин, вглядевшись, должен был убедиться, что никогда ни лица Степана Гавриловича не видел, ни голоса его не слыхал.

   - Ну, а теперь, - продолжал Трофимов, - если вы пожелаете, мы будем встречаться с вами; вот тут у меня под печатью записка, из которой вы увидите, где мы можем встретиться с вами сегодня же вечером. Приходите, увидите интересные вещи! А пока до свидания, господа!

   Он вынул из кармана сложенную и запечатанную записку без адреса, положил ее на стол, простился и ушел.

  

  

   Степан Гаврилович ушел к Августе Карловне, которая успела уже успокоиться, потому что молодая девушка, точь-в-точь как сказал Трофимов, очнулась от своего сна и встала совершенно спокойною и здоровою.

   Она уехала.

   Герье с Варгиным распечатали оставленную на столе Степаном Гавриловичем записку; в ней было сказано только "Сегодня вечером у меня", и затем следовал точный адрес Трофимова. Жил он на Морской.

   - Что же мы, пойдем или нет? - спросил Варгин доктора.

   - Ну, разумеется, пойдем! - воскликнул Герье.- Разве можно об этом спрашивать?

   Варгин поморщился.

   - А мне не хотелось бы!

   - Ну, вот вздор! - стал уговаривать Герье.- Если не для себя, так для меня пойдемте! Во всем этом много таинственного и интересного; разве можно не идти?

   - Впрочем, - согласился Варгин, - этот господин Трофимов производит отличное впечатление, и отчего, в самом деле, не пойти к нему?

   И они пошли вечером к Степану Гавриловичу.

   Он занимал квартиру с парадным крыльцом, и Варгин удивился в особенности этому обстоятельству.

   Судя по виду скромного, незаметного Трофимова, Варгин ожидал найти его где-нибудь в двух-трех комнатах на дворе, во флигеле, и поэтому, когда они подошли к указанному в адресе дому, художник, прежде чем направиться в парадный подъезд, разыскал дворника и стал спрашивать у него, где тут живет Степан Гаврилович, по фамилии Трофимов.

   Варгин просто не хотел верить, когда дворник указал ему на подъезд.

   - Как? Сюда прямо и идти? - переспросил он.

   Дворник сказал, что сюда именно.

   Герье и Варгин вошли.

   Лестница была широкая, дубовая, освещенная красивыми масляными лампами; темно-красный ковер лежал на ступенях.

   - Пожалуйте! Вас ждут! - заявил лакей, снимая с Герье и Варгина верхнее платье.

   Он их ввел в просторный зал с простыми белыми стенами, увешанными какими-то портретами.

   Тут стояли клавесины; в простенках были зеркала; бронзовая люстра со стеклянными подвесками свешивалась с потолка.

   Мебель, состоявшая исключительно из стульев, была золоченая.

   - Ого! Да он живет совсем барином! - заметил Варгин.

   - Да, недурно! - одобрил и Герье.

   Приятели миновали гостиную, затянутую ковром со штофною софой и креслами, и вошли в просторную библиотеку со шкафами по стенам, где в чинном порядке стояли книги в красивых сафьяновых переплетах.

   Судя по этой обстановке, Герье и Варгин невольно сомневались, туда ли попали они.

   "Неужели Степан Гаврилович живет именно в этой квартире и эта положительно роскошная обстановка принадлежит ему?" - овладела ими одна и та же мысль.

   Но к ним в библиотеку вышел Степан Гаврилович.

   Одет он был несколько наряднее, чем утром, и богаче. Но все-таки черный шелковый кафтан его, белый камзол, черные чулки были на первый взгляд скромны, и только опытный взгляд мог различить, что кафтан, и чулки, и кружево на жабо были дорогие.

   - Пришли? Я очень рад! - встретил Степан Гаврилович гостей.- Хорошо, что не опоздали! Еще бы немного, и было бы поздно, а теперь как раз пора. Ну, едемте!

   Для Варгина и Герье явилось это новой неожиданностью.

   Они думали, что Степан Гаврилович позвал их вечером к себе, а тут выходило, что они должны были еще ехать куда-то с ним.

   Куда - они не спросили, однако, решив уже отдать себя в распоряжение на сегодняшний вечер Трофимову, подчинились ему.

   Он, впрочем, как бы и не ждал вовсе их согласия, словно и не сомневался, что они последуют за ним.

   Поздоровавшись, Трофимов направился к выходу, сделав знак гостям следовать за ним.

   Они опять очутились на лестнице, лакей подал Трофимову и им верхнее платье и вручил каждому по черной бархатной полумаске.

   - Это так нужно! Берите! - сказал Степан Гаврилович, предупреждая их расспросы.

   Они вышли на крыльцо. Четырехместная карета подкатила, лакей отворил дверцу, откинул подножку, они сели, и карета покатилась.

  

  

   Доктору Герье пришлось второй раз сегодня ехать в карете, а до сих пор он в течение двух лет своего пребывания в Петербурге ходил только пешком из экономии и не ездил даже на извозчиках.

   Варгин тоже успел отвыкнуть от кареты и забыть, когда он катался в этом экипаже.

   Качка мягких рессор и темнота вечера произвели на них убаюкивающее впечатление, и оба они под равномерный стук колес погрузились в дремоту, так что ни одному не пришло в голову заметить дорогу, по которой они ехали.

   Путь был не особенно долог, они остановились у небольшого темного дома, в окнах которого не было видно признаков света.

   Фонари их кареты освещали входную дверь; это была самая обыкновенная дверь, с привешенным к ней по-старинному, как это делали леть пятьдесят тому назад, молотком на цепочке.

   Они вышли, и, как только Степан Гаврилович взялся за молоток и ударил им в дверь, карета отъехала и исчезла в темноте, а освещавшие ее фонари немедленно погасли.

   Дверь отворилась, но отворилась сама собой, потому что они никого не нашли за ней.

   Свет, шедший откуда-то сверху, темный и слабый настолько, что нельзя было различить его источника, скупо освещал винтовую лестницу, которая подымалась в верхний этаж и спускалась вниз.

   Трофимов повел своих спутников вниз по лестнице.

   Варгин подумал, что хотя, в сущности, это было все равно, но он предпочел бы подыматься вверх.

   Он посмотрел на Герье, но тот шел, следуя за Степаном Гавриловичем со средоточенным, серьезным лицом, видимо готовый на все что угодно.

   Они спустились и попали в длинный коридор со сводами, и здесь был таинственный свет откуда-то сверху.

   Было тепло и пахло курениями.. "Где же мы верхнее платье снимем?" - опять подумал Варгин, заранее решивший скептически относиться ко всему, что будет.

   Коридор загибался полукругом и по правой стене его шел ряд дверей.

   - Наденьте вашу маску, войдите и сымите плащ! - сказал Трофимов доктору Герье, отворяя дверь.

   Герье послушался и очутился в маленькой конурке, как театральная ложа.

   Действительно, это было что-то вроде театральной ложи, потому что вместо стены противоположной двери был невысокий барьер, а пространство от барьера до потолка было затянуто занавесью.

   Герье снял верхнее платье, повесил его на прибитую к стене вешалку, надел полумаску и, весьма естественно, попробовал отстранить занавеску над барьером, чтобы посмотреть, что было за нею.

   Но занавеска оказалась натянутой вплотную, так что волей-неволей приходилось ждать, пока она будет отдернута кем-нибудь другим.

   Ложа освещалась сверху через небольшое круглое отверстие, закрытое матовым стеклом.

   Стены ее были окрашены в темно-коричневую краску.

   На полу лежал войлочный ковер; из мебели стоял один только стул.

   Герье сел.

   "Что бы ни было, - решил он, - но, во всяком случае, это очень интересно".

   Ему пришлось недолго ждать.

   Минут через пять, не больше, отверстие наверху, откуда освещалась ложа, как бы задвинулось или свет в нем потух, и доктор Герье оказался в полной тьме, но почти в тот же миг взвилась кверху занавесь над барьером, и доктор увидел довольно просторный полукруглый зал, ярко освещенный, в котором по полукругу шли такие же ложи, как и его, и где сидели замаскированные, как и он, люди.

   Свободная прямая стена была затянута черным сукном с огромными серебряными не то буквами, не то знаками на нем, в виде падающих капель слез или вздымающихся кверху языков пламени.

   Таким же сукном, с такими же знаками была обтянута выходившая в зал сторона барьера, верх над ложами и потолок.

   К потолку было подвешено семь люстр, по двенадцати восковых свечей каждая.

   Спиною к прямой стене, на возвышении, в кресле, как будто из слоновой кости, сидел человек с открытым лицом, большими черными глазами и черной вьющейся бородой, которая придавала ему совсем особенный характер, потому что тогда только простолюдины носили бороды, все же остальные брили их.

   Но лицо этого человека, по-видимому, главного тут, отличалось мужественной красотой и благородством.

   Черные волосы шли по плечам, он был одет в ослепительно белую хламиду, на голове у него был золотой обруч, охватывавший его высокий лоб.

   Ниже его сидели трое на синих креслах, лица их были скрыты синими бархатными полумасками и одежды их составляли синие сутаны с перелинкой и капюшонами.

   Еще ниже их сидело четверо в красных сутанах, с поднятыми капюшонами и со спущенными на лицо языками, в которых были прорезаны отверстия для глаз.

   Эти четверо были похожи на судей инквизиции.

   Посредине зала стоял мраморный стол на четырех тонких белых металлических ножках.

  

  

   Прошло ровно столько времени, сколько нужно было, чтобы зрители, сидевшие в ложах, освоились с открывшимся перед их глазами зрелищем, и главный, с золотым обручем на голове, поднялся со своего места.

   - Сегодня, - сказал он, - присутствующие увидят проявление трех сил, и в проявлении этих трех сил три раза перед глазами присутствующих мертвое станет живым. Все тройственно в этом мире: везде тело, разум и дух...

   Герье ничего не понял из этих слов и ждал, что он найдет объяснение их в том, что произойдет дальше.

   Главный сел. В руках у него очутился высокий золотой жезл, и он им стукнул три раза.

   Тогда поднялись двое средних из четырех красных и подняли руки кверху.

   Откуда-то послышалась грустная, заунывная похоронная музыка, тихая и такая печальная, что Герье в жизни не слыхал ничего подобного, и под эту музыку в зал из-за раздвинувшегося сукна на прямой стене четверо одетых с ног до головы в черное людей, с закрытыми лицами, внесли маленький дубовый гроб, в котором лежала девочка, на вид лет семи, в белом атласном платьице, в увядшем венке из белых цветов на голове. Глаза ее были закрыты, личико мертвенно бледно.

   Гроб поставили на стол.

   - Среди присутствующих, - сказал главный, - находятся медики, путь они выйдут из своих лож и удостоверятся, что в гробу действительно лежит мертвое тело девочки. Если кто-нибудь из остальных хочет убедиться, пусть пожалует!

   Герье тут только заметил, что барьер ложи состоит из двух створок, замкнутых на крючок.

   Он откинул его и вышел в зал.

   Трупный запах уже донесся до него, но он желал найти еще более убедительные признаки смерти так, чтобы не оставалось никакого сомнения.

   Вместе с ним вышли из лож еще только двое, очевидно, тоже доктора, прочие все оставались на своих местах.

   Докторов, привыкших к трупам в анатомическом театре, не мог смутить вид мертвой девочки; для Герье, чтобы убедиться, мертва ли она в самом деле, важно было увидеть только ее глаз, потому что глаза у покойников резко и определенно меняются и изменение глазного яблока служит одним из существенных признаков смерти.

   Герье, приблизившись к трупу, приподнял веко мертвой и, взглянув, сразу заметил несомненно посмертное положение глазного яблока с искаженным смертью зрачком.

   Для него этого в соединении с трупным запахом было совершенно достаточно, он отошел и, сам удивляясь своему голосу, ясно проговорил:

   - Я ручаюсь, что эта девочка мертва!

   Другие двое кивнули головами в знак подтверждения, но ничего сказать не решились.

   Когда доктора вернулись в свои ложи, двое красных приблизились к столу и протянули один правую, другой - левую руку над маленьким гробом.

   Музыка звучала уныло и печально, люди в красном стояли неподвижно с вытянутыми руками, изредка осторожно и плавно приподымая их и снова опуская.

   С каждым разом, как подымались их руки, музыка становилась немного оживленнее, похоронная тоска исчезала в ней, и мертвенно бледное лицо девочки как будто оживлялось.

   Герье смотрел, видел и не мог поверить своим глазам.

   Невидимая музыка звучала веселее, а у мертвой, лежащей в гробу девочки играл уже румянец на щеках, из сине-бледных - губы розовели; вот у нее дрогнул мускул на щеке, она шевельнула рукой и открыла глаза.

   Музыка играла совсем уже веселый радостный мотив, девочка улыбалась; стоявшие над нею люди в красном помогли ей сойти вниз.

   Она резко соскочила, сделала реверанс и убежала за сукно, откуда вынесли ее в гробу.

   Все это было проделано ею с той уверенностью, какую выказывают перед публикою дети, приученные к представлениям.

   С одной стороны, и правда, все происшедшее было как будто похоже на представление, но с другой - доктор Герье был готов дать голову на отсечение, что девочка была трупом и что он был свидетелем того, как именно эта девочка, бывшая трупом, ожила на его глазах.

  

  

   По ложам пробежал сдержанный гул удивления. Видимо, на большинство театральная обстановка "представления" произвела совсем иное впечатление, чем на доктора Герье.

   Когда возвращенная к жизни девочка убежала, зал в одно мгновение погрузился во мрак, затем огни снова зажглись, и обстановка была значительно изменена.

   Черное сукно с серебряными фигурами исчезло; на месте его стена, барьер и верхи лож были увешаны коврами с вытканными на них зелеными деревьями.

   Эта перемена, происшедшая в темноте, сделалась точно по волшебству.

   В самом деле, быстрота, с которой погрузившийся во мрак и вновь осветившийся зал принял иной, более приятный для глаз вид, могла быть принята за сверхъестественную.

   На столе вместо гроба стоял огромный стеклянный поднос на четырех металлических ножках, так что между ними и крышкой стола было пространство, довольно значительное.

   Вошли двое служителей, одетых в восточное платье; один из них нес корзину с черною жирною землей, другой - небольшой холщовый мешок.

   Корзинка с землей была обнесена вокруг лож и показана всем, мешок - тоже.

   Он был полон семенами различных цветов; семена были смешаны.

   Доктор Герье взял горсточку, поглядел и нашел, что это были самые обыкновенные семена, вполне сухие.

   Двое красных взяли у служителей мешок и корзинку, один высыпал землю на стеклянный поднос, разровнял ее, другой бросил в землю семена.

   Они отошли на свои места.

   Тогда приблизился к столу один из одетых в синие сутаны и вытянул руку над подносом с землею.

   Опять зазвучала музыка.

   Доктор Герье сидел и внимательно следил за тем, что из этого выйдет.

   Сначала он думал, что это ему только показалось, что как будто земля на подносе зашевелилась, словно оживившись.

   Но мало-помалу он заметил, как из земли то там, то тут стали показываться маленькие ростки, и вскоре весь поднос, как щетиной, покрылся ими.

   Синий, стоявший с вытянутой рукой у стола, обернулся назад, и сейчас же другой встал и сменил его, протянув так же, как и он, руку над подносом.

   Ростки начали подыматься и зеленеть, как будто повинуясь звукам музыки или неизъяснимой силе, исходившей от протянутой над ними руки.

   Доктор Герье видел собственными глазами, как на ростках появились листья.

   Расскажи ему об этом кто-нибудь - он не поверил бы, но тут он видел собственными глазами.

   Довольно было и появления ростков и листьев из только что брошенных семян, чтобы поразить всех присутствующих, но это было еще не все.

   За листьями явились почки.

   Третий синий сменил второго. И, словно под влиянием его свежей силы, почки стали раскрываться, и поднос, как ковер, запестрел цветами.

   Это было непонятно, чудесно и очень красиво.

   Доктору Герье невольно захотелось аплодировать, но он одумался, не зная, будет ли это уместно.

   Синий, вызвавший цветы, исполнив свое дело, вернулся к своему креслу, а явившиеся служители сорвали цветы и раздали их присутствующим.

   Доктору Герье достались гвоздика и левкой.

   Цветы были очень нежны и тонки, правда, нежнее и тоньше обыкновенных, но это были настоящие цветы, разливавшие приятный аромат.

   Доктор трогал их, нюхал и не мог найти объяснение чудесному появлению этих цветов.

   Он не знал, чему больше удивляться - этому ли появлению или оживлению мертвой девочки?..

   Мертвой девочке была возвращена угасшая в ней жизнь, а тут сухие семена были вызваны к жизни!

  

  

   Главный, спокойно и величественно сидевший на своем кресле, должен был видеть, какое было произведено впечатление на зал.

   Когда цветы были розданы, он поднялся и заговорил:

   - Вы видели проявление силы над материей, оживление мертвого тела, и действие человеческого разума. Могу уверить вас, что только что виденное вами прорастание семян и быстрое образование цветов есть исключительно последствие разумных наблюдений и выводов человеческого разума. В этом чудесном нет ничего сверхъестественного; напротив, вся суть здесь в том, что естественные силы - простые, самые обыкновенные, естественные силы - разумно направлены, и только... Итак, мы имели дело с материей, теперь вы увидите явление духа!

   Он опустился в кресло и ударил жезлом в пол.

   Доктор Герье, несмотря на его уверения, так сразу не хотел признать естественность того, что случилось перед его глазами: это было слишком необыкновенно.

   Теперь, впрочем, некогда было раздумывать, потому что обещали еще что-то новое и, может быть, еще более интересное.

   На стук жезла служители внесли в зал носилки, на которых лежало что-то, или, вернее, лежал кто-то, окутанный белою пеленой, потому что под этой пеленой как будто очерчивался абрис человеческого тела.

   В пелене было одно только отверстие, приходившееся к левому боку тела.

   Носилки внесли и поставили за столом, на пол, перед сидевшими магами - так доктор Герье мысленно называл одетых в синее и красное людей, производивших такие невероятные опыты.

   Главный опять стукнул жезлом - и свет в зале померк до полной темноты.

   Вместе с этой темнотой наступила полная тишина.

   Что делалось в этой темноте и тишине - Герье не мог ни увидеть, ни догадаться. Но только через некоторый промежуток времени приблизительно в том месте, где стояли носилки, блеснуло что-то и стал обозначаться неясный, странный и неопределенный белый туман, как будто в темноту упала откуда-то капля света и стала, расползаясь, расплываться по ней.

   Сначала туман светился тускло, но затем поле его становилось шире и свет делался яснее. Сквозь его проясненную прозрачность виднелись освещенные его отблеском неподвижные фигуры магов, виднелись носилки, над которыми клубился этот туман, и вырисовывался темный профиль большого стола.

   Туман начал сгущаться, то есть, собственно, не туман, а свет, сосредоточенный в нем, и из бесформенного, расплывчатого стал, колеблясь, как дым, принимать более определенные очертания.

   Сначала эти очертания клубились, как облако, потом, вытягиваясь кверху, приняли контуры человеческого тела, и вскоре доктор Герье увидел прозрачную, светящуюся молодую девушку; он чуть не крикнул от охватившего его чувства восторженного смятения, которое является у человека, потрясенного чем-нибудь неожиданно прекрасным. Лицо сквозной, светящейся молодой девушки было необыкновенно красиво, но этого было мало. Доктор Герье узнал в ней ту, которую видел сегодня у Августы Карловны в истерическом припадке.

   - Да не может быть! - почти вслух вырвалось у него.

   И он ощутил, как быстро забилось его сердце и как вся кровь прилила к голове.

   Голова у него закружилась, он, сам себе не отдавая отчета, поднял руки и закрыл ими лицо.

   Состояние его было близко к обмороку.

  

  

   Что было потом - доктор Герье не помнил.

   Когда он очнулся, перед ним стоял Степан Гаврилович.

   Занавес над барьером ложи был спущен, ложа опять освещалась из маленького отверстия наверху; в дверях был широко и весело улыбавшийся Варгин.

   Очевидно было, что или он не видел всего происходившего, или оно произвело на него совершенно другое действие, чем на доктора Герье.

   - Ну, очнулись наконец! - проговорил Трофимов, тормоша доктора.- Ну, одевайтесь и поедем!

   Доктор Герье, еще не отдавая себе хорошенько отчета, послушно и безвольно сделал то, что ему сказали, то есть оделся.

   Они вышли в коридор.

   Он был по-прежнему пуст, так же, как и когда входили они сюда, так же винтовая лестница, по которой они поднялись теперь, была освещена неизвестно откуда сверху и так же сама собой отворилась перед ними наружная дверь.

   Когда они сели в карету, Варгин, до сих пор улыбавшийся только, но тихонький, вдруг стал напевать веселую песенку.

   - А я видел раз, - заговорил он, оборвав свое пение, - как заезжий немец в балагане вверх ногами на голове стоял и в таком положении вино пил за здравие всей компании.

   - Что вы хотите сказать этим? - спросил Степан Гаврилович.

   - А то, - усмехнулся Варгин, - что все это фокусы и если показывать их за деньги, то большое состояние приобрести можно.

   - А вы присутствовали, - остановил его вопросом Герье, - при всех трех опытах? Видели девочку, цветы и... последнее?

   Он не договорил и не назвал, что было "последнее".

   - Видел! - весело подтвердил Варгин.- Все видел! И признаюсь, взирал с удовольствием! Ловко было проделано! Чистая работа, надо отдать справедливость!

   Герье немножко испугался: легкомысленные слова его приятеля могли показаться неприятными Степану Гавриловичу; но тот добродушно рассмеялся веселости Варгина и только сказал ему:

   - А знаете, молодой человек, отчего вы говорите так?

   - Ну, отчего? - несколько даже вызывающе переспросил Варгин.

   - Оттого, - пояснил Трофимов, - что виденное взволновало вас и вы хотите излишней бодростью заглушить это волнение!

   Должно быть, он попал, что называется, в точку, потому что Варгин сейчас же замолчал и больше не проронил ни слова.

   Но, когда они приехали к Трофимову и тот сказал им, что сейчас будет готов ужин, без которого он их от себя не отпустит, Варгина опять прорвало, и он почти с детской шаловливостью попросил бумаги и карандаш и вопросительно глянул на Степана Гавриловича:

   - Можно?

   Трофимов пожал плечами, улыбнулся и спросил:

   - Что можно?

   Но Варгин уже не ждал ответа на свой вопрос и быстро стал водить карандашом по бумаге.

   Несколькими штрихами изобразил он в карикатуре и главного, с бородой и обручем на голове, и трех синих, и четырех красных в их поднятых капюшонах, и даже девочку, делающую реверанс; все это было необыкновенно похоже и вместе с тем смешно, так что даже доктор Герье не мог не усмехнуться, увидев карикатуру.

   Ужин был накрыт в столовой, убранство которой оказалось проще остальных комнат.

   Стены были просто выбелены, и единственным их украшением служила большая картина масляными красками, изображавшая прием царем Соломоном царицы Савской.

   В простенке стояли часы в длинном деревянном футляре с огромным, как тарелка, блестящим маятником. Стулья были простые, с соломенными сиденьями, такие, какие изображаются обыкновенно на гравюрах в избах французских крестьян.

   Посредине комнаты был накрыт круглый стол, и его роскошь как бы была оттенена скромностью обстановки столовой.

  

  

   Стол был накрыт дорогою белоснежною голландскою скатертью, фарфоровые тарелки были французские, с широким голубым бортом, с толстою каемкой и венком из роз вместо вензеля.

   Такой же венок был вырезан и на хрустале, блестевшим, отражая огни семисвечного серебряного канделябра, возвышавшегося посредине стола.

   В хрустальных графинах искрилось красное и белое вино, свежий ананас стоял в вазе. Сыры, английские и французские, лежали на тарелках, страсбургский пирог, паштет из дичи, розовая пухлая семга, зернистая икра - все эти вкусные вещи так и манили к себе, в особенности Варгина, который любил поесть и, кроме того, чувствовал голод, потому что сегодня плохо обедал с доктором: им не до того было!

   Сели за стол.

   Степан Гаврилович как радушный хозяин стал потчевать гостей, но ел, собственно, один только Варгин. Глаза у него разбежались, он давно не пробовал таких вкусных вещей и, не зная, с чего начать, начал с первого, что попалось ему под руку, и затем, не стесняясь, отдал должную честь остальному.

   Оказалось, Герье не только никогда не