Волконский Михаил Николаевич - Ищите и найдете

пробовал свежей икры, но и не видал ее. Он из учтивости отведал, но еще не попросил и ограничился куском швейцарского сыра, которого не ел с самой Женевы. По всему было видно, что ему не до еды и что даже стоявшие на столе отборные кушанья не могут соблазнить его.

   Степан Гаврилович налил ему вина, он прикоснулся к рюмке губами и поставил ее на место.

   Сам Степан Гаврилович тоже не ел ничего, кроме ухи, которую подали в чашках.

   Он объяснил, что никогда не ест много и что стол его состоит всего лишь из нескольких кушаний, на которые он смотрит как на необходимость для утоления голода.

   Варгин уплетал за обе щеки и с полным ртом один же главным образом поддерживал разговор, должно быть, продолжая подбадривать себя своей же веселостью, которая, впрочем, и на самом деле могла теперь явиться у него благодаря вкусному ужину и отличному вину.

   Говорил он о посторонних вещах, не относившихся к сегодняшнему вечеру.

   Степан Гаврилович усердно подливал ему вина, и под конец оно подействовало-таки, и Варгин, что называется, отяжелел.

   Он плотно наелся, много выпил и, когда кончился ужин, грузно поднялся из-за стола.

   Трофимов не отпустил своих гостей сейчас же после ужина, а провел в гостиную и попросил сесть.

   Герье начал было прощаться, но Степан Гаврилович ласково удержал его за руку и сказал:

   - Погодите немного, поговорим!

   Они сели у стола с лампой под абажуром, а Варгина Степан Гаврилович устроил на софе в отдаленном темном углу комнаты, и, едва он опустился на мягкую софу, веки его закрылись сами собой, и он погрузился в сладкую дрему, которая охватывает человека, сытно упитавшегося после долгого недоедания.

   - Я нарочно, - обратился Трофимов к доктору, - задержал вас, несмотря на поздний час, потому что, насколько могу судить, вы настолько взволнованы, что, если б я отпустил вас без объяснения, вы бы провели бессонную, тревожную ночь, стараясь найти объяснение виденным вами чудесам.

   - Неужели вы хотите дать мне эти объяснения? - спросил Герье, сейчас же оживляясь.

   - Я вам объясню все, что могу, - ответил Степан Гаврилович.- Спрашивайте!

  

  

   Доктор Герье, получивший позволение спрашивать, не знал, с чего начать, и так и выразил это Степану Гавриловичу, сказав, что до сих пор совсем не верил в сверхъестественное, но теперь, после всего виденного, должен признаться, что сверхъестественное действительно существует.

   Степан Гаврилович улыбнулся.

   - Зачем, - проговорил он, - употреблять слово "сверхъестественное" там, где, в сущности, нет и помину понятия, которое оно выражает!

   - Но сознайтесь, - перебил Герье, - что мы видели феномены или чудеса, которые не встречаются каждый день!

   - Но и солнечные затмения не встречаются каждый день, между тем вы отлично знаете, что в них нет ничего волшебного!

   - Солнечные затмения - явление физическое, известное нам!

   - В том-то и дело, что известное! Когда же не знали, в чем оно состоит, то и его считали сверхъестественным.

   - Значит, все явления сегодняшнего вечера могут быть объяснены?

   - Ну, разумеется! Но для этого надобно немножко доброй воли, надо уметь слушать и уметь видеть.

   - Но я, - воскликнул доктор Герье, - слушал, смотрел и при всем моем желании и доброй воле ничего не мог понять и не понимаю теперь.

   - Это оттого, - пояснил Степан Гаврилович, - что вы не принадлежите к числу наших посвященных!

   В то время мистические общества были очень распространены, и доктор Герье, давно догадавшийся, что провел вечер среди членов одного из таких обществ на их тайном собрании, нисколько не удивился, когда Трофимов сказал ему о "посвященных".

   - А в вашем обществе, - спросил он только, - существует иерархия посвящения по степеням?

   - Мы не требуем от вновь вступающего прохождения степеней; все зависит от его собственного развития и от его подготовки; ваши, например, познания и подготовка вашего ума позволяют мне говорить с вами так, как я говорю, то есть как с братом, уже выдержавшим искус первых степеней и получившим возможность узнать тайны более высших. А вот этот, - показал Трофимов на спящего Варгина, - никогда далеко не пойдет и всегда останется на низшей степени посвящения!

   - Значит, вы принадлежите к одному из обществ франкмасонов?

   - Только вы не найдете у нас смешных и ненужных обрядов, играя которыми так называемые франкмасоны затеняют истинное знание и настоящее дело детскою забавой таинственности. Наши двери открыты для всех.

   - Неужели для всех?

   - Конечно, для всех способных понимать, а не для грубой толпы, готовой из эмблем высшей мудрости сделать себе глупое и пошлое развлечение, как это было, например, с игральными картами! Пятьдесят два листа игральных карт не что иное, как символы, полные смысла, философских тезисов, выработанных еще учением египетских мудрецов. Ходит мнение, что карты были изобретены одним аббатом для забавы безумного короля французского, Генриха. Это неправда. Аббат был посвящен в тайны пятидесяти двух символов, понимал их мудрость и только понадеялся, что эта высшая мудрость вернет разум безумному королю. Но безумный король сделал пошлую игру из этих эмблем; так поступает безумие с тем, что недоступно его пониманию; вот почему мы допускаем к себе только людей, способных понимать.

   - Но я все-таки слышал, что, для того чтобы понять тайны так называемых оккультных наук, которым, очевидно, предано ваше общество, необходимо посвящение.

   - Посвящение, по правилам нашего общества, состоит только в изучении.

   - В изучении чего?

   - Истин, скрытых в природе и выраженных символами.

   - В том, что я читал прежде, - сказал доктор Герье, - мне случалось встречаться с этими символами, но они слишком туманны и непонятны. Отчего, в самом деле, не сделают их более ясными и не изложат "истины", как вы говорите, оккультных наук языком более понятным и простым?

   - Потому что знание тайн природы дает человеку такую власть, которую нельзя предоставить всякому, и люди, имеющие эти знания, не станут кричать о них на ветер.

   - Вы в этом уверены?

   - Безусловно.

   - Хорошо, но откуда же произошли эти знания?

   - Я вам дам книгу, в которой изложена история оккультных наук, древних, как самое существование человека на земле. Они изложены в "Индийских Ведах" и в книге Тота Трисмегиста, египетского мудреца.

   - Неужели они не раскрыты, тайны "Индийских Вед"?

   - Мы едва-едва начинаем разбирать их.

   - Но разве не легче заняться раскрытием тайн природы тем путем, по которому идет современная наука, и не проще ли постараться двигать вперед ее, вместо того чтобы доискиваться смысла в непонятных и допускающих самые разноречивые толкования символах хотя бы тех же Вед?

   - Каждый избирает тот путь, который ему кажется более интересным; мы не мешаем никому заниматься и современной наукой, но только все, что до сих пор открывала эта наука, было уже давно известно нам. Попробуйте с помощью этой науки произвести хотя бы те опыты, которые вы видели сегодня вечером.

   - А могу я у вас спросить объяснение этих опытов? - проговорил доктор Герье, не без трепета ожидая, что ответит ему Степан Гаврилович.

   - Спрашивайте! - повторил тот.- Спрашивайте, что вам угодно.

  

  

   - Объясните мне, - стал спрашивать доктор Герье, - прежде всего, конечно, это странное оживление девочки.

   - Ничего не может быть проще, - улыбнулся Сепан Гаврилович, - ничего не может быть проще этого оживления, если вы только откинете ту немножко театральную обстановку, которая, собственно, необходима для впечатления. Забудьте эту обстановку...

   - Но, позвольте, - перебил доктор Герье, - если нужно откинуть театральную обстановку, которая, откровенно говоря, мне в достаточной степени претила, то тогда зачем же было ее делать?

   - А затем, зачем вы идете в гости или вообще на люди не голый и не в вашем домашнем халате, а принаряживаетесь в лучшую свою одежду.

   - Хорошей одежды требует от меня приличие!

   - Известное приличие, или декорация, необходимо во всем и на самом деле существует во всем, что нас окружает. И сама природа, не только люди, не обходится без декорации и театральной, если хотите, обстановки; разве таинственный процесс жизни дерева не мог бы совершиться без появления красивых цветов и сочных ароматических плодов, а между тем дерево покрывается красивыми цветами и ароматическими плодами, а что они как не декорация, полезная, приятная для нас, но все-таки декорация! Разве явление грозы и атмосферные изменения не могли бы происходить в небесных высотах в тишине, а между тем при них блестит молния и гремит гром, всегда производящий на нас если не страшное, то жуткое впечатление, хотя это только театральная обстановка! Итак, откинув эту обстановку, правда в оживлении девочки заключается в том, что мы в ней вызвали искусственным путем, путем сильного тока животного человеческого магнетизма, полную каталепсию и в этом искусственном летаргическом сне положили ее в гроб перед тем, как вынести ее на глаза зрителей.

   - Но изменение глазного яблока, которого не бывает при каталепсии?

   - Простое действие особых, совершенно безвредных капель, пущенных в глаз.

   - А трупный запах?

   - Опять-таки несколько капель ассафетиды.

   Доктор Герье помолчал.

   - Действительно, - вздохнул он, как будто разочарованный, - у вас на все есть ответ, простое объяснение. Но в таком случае во всем этом оживлении нет ничего, что бы говорило в пользу ваших глубоких знаний. Все это, значит, объясняется, как и обыкновенные фокусы, которые проделывают заезжие шарлатаны, за рубль входной платы...

   - Проявления магнетизма, вызывающего полную каталепсию, нельзя назвать фокусом, - возразил Степан Гаврилович.

   - Да, из всего в данном случае только и остается в вашу пользу магнетизм! - согласился Герье.

   - Вы говорите "только магнетизм". Но он-то именно и составляет все! Наша цель - показать проявления магнетизма. Это главное, остальное, то есть обстановка, дело второстепенное и необходимое для скрытия тайны от непосвященных, способных, как мы говорили, злоупотребить ею.

   - Но эта обстановка - ложь!

   - Не ложь, но необходимое сокрытие тайны...

   - Хорошо, ну, а второй ваш опыт превращения семян в цветы - тоже только... "необходимое сокрытие тайны"?

   - Нет, второй опыт состоит в применении открытия, сделанного нами в секретных древних арканах.

   - Вы мне объясните это открытие, или я недостаточно подготовлен, может быть, чтобы понять?

   - Отчего же. Я думаю, вы поймете легко, потому что тут действуют самые простые и самые естественные законы природы... Вот, видите ли, необходимы три элемента, чтобы зерно пустило росток из земли и дало цветы: теплота, вода и воздух. При опыте эти элементы находились в изобилии. Кажется, понятно?

   - Но не понятна быстрота, неимоверная быстрота, с которою в нашем присутствии выросли цветы! В природе тепло, вода и воздух долго и постепенно работают над лежащим в земле зерном, а тут достаточно было менее часа времени!

   - Вам известно, что за границей пригородные огородники достигают того, что в течение четырех месяцев лета собирают со своих гряд до трех урожаев овощей?

   - Известно, - сказал Герье, - они это делают путем поливки, ухода и удобрения... Но все-таки три урожая в течение четырех месяцев - и та скорость прорастания, которую мы видели сегодня...

   - Эта скорость зависит только от умения. Наши русские огородники получают один урожай в лето, заграничные - три, потому что они опытнее, а мы, которые еще опытнее, заставляем вырасти цветок в час времени.

   - В чем же состоит эта опытность?

   - В пользовании лучами теплоты. Обыкновенные садовники выращивают свои цветы на солнечных лучах, которые не только дают необходимую растению теплоту, но и могут быть вредны ему. Если их слишком много - они опалят цветок и он завянет. Мы же умеем разлагать тепловые лучи и пользоваться исключительно полезными их свойствами, отбрасывая все вредное...

   - Как же это?

   - Благодаря тому электричеству, о котором официальные ученые знают очень мало, лишь ощупью подходя к нему, и свойства которого известны нам хорошо... От металлических ножек стола и хрустального подноса, где лежала земля с зернами, были проведены незаметные проволоки и по этим проволокам были пущены тепловые лучи, разумеется, в должной степени напряжения...

   - Так что этот прозрачный хрустальный поднос был необходим не только для того, чтобы публика видела, что нет в нем никаких приспособлений, но и для самого опыта?

   - Разумеется. Стекло и хрусталь - дурные проводники, и шедшие по проволокам лучи сосредоточивались вследствие этого в земле, лежавшей на подносе, не расходились и действовали на зерна семян. Нам известно даже, какой род или сорт, что ли, лучей необходим, чтобы заставить семена прорасти, и какие лучи дают возможность подняться ростку, и какие нужны, чтобы явились цветы... И после этого вы сомневаетесь, что мы можем в течение часа сделать то, что достигают простые, невежественные в сравнении с нами огородники в месяц?

   - Вы так убедительно объясняете, - возразил доктор Герье, - что я не сомневаюсь, но все-таки не перестаю удивляться...

   - Явись в наше время, - подхватил Степан Гаврилович, - сам Архимед, и покажи ему теперешние официальные ученые то, что они знают об электричестве, он был бы удивлен больше вашего. Все идет вперед, все развивается, и что было вчера чудом, становится сегодня общеизвестным, привычным фактом. Мы вступаем теперь в век чудес, в век магический, когда человек поймает небесную молнию и заставит ее мирно светить в своем доме.

   - Неужели вы думаете, что электрический свет заменит когда-нибудь свечи и лампы?

   - Таков должен быть последовательный ход событий. Будет также время, когда и опыт с цветами, виденный вами сегодня, сделается доступен простому садовнику... Все это придет, как придет также век полного братства и христианского равенства не только земного, но общемирового...

   - Все это так, и дай Бог, чтобы это случилось. Если вы объясните мне теперь еще последнее появление этой... прозрачной девушки - вы найдете во мне самого ярого последователя, и я буду послушно исполнять все, что будет угодно...

   - Теперь уже поздний час, - проговорил Трофимов, - и нам пора расставаться. Но что отложено, то не потеряно. Другой раз я объясню вам и это появление. Знайте пока только одно, что и в нем нет ничего так называемого "сверхъестественного" или противо-природного. И здесь действовали те же законы природы, примененные лишь опытными, знающими людьми...

   - Еще два вопроса, Степан Гаврилович.

   - Спрашивайте.

   - Кто был этот главный с черной бородой, распоряжавшийся опытами?

   - Вы это узнаете впоследствии.

   - А кто была эта девушка?

   - Если вы вгляделись в ее черты - она была та самая, которую вы видели сегодня утром у Августы Карловны.

   - Значит, я не ошибся. Я узнал ее, но кто она?

   - И это вы узнаете впоследствии, если захотите, впрочем...

   - Да, да, я хочу!

   - Тогда постарайтесь, поищите: вы на следу, добейтесь своего. Узнайте девушку...

   - Но то, что я видел ее такою прозрачной, это не значило, что тут была не она сама, а ее дух?

   - Да, это был ее дух.

   - Она умерла? - вдруг спросил доктор, и в его вопросе послышался неподдельный испуг.

   - Нет, - успокоил Степан Гаврилович, - она жива и здорова. Ищите и найдете. До свидания.

  

  

   На другой день Варгин, успевший выспаться на софе у Трофимова, пока тот разговаривал с доктором, встал в обыкновенное время. Но Герье еще спал.

   Варгин оделся и ушел, но не на работу в замок. Он пошел отыскивать тамбовского помещика Силина.

   Вчерашние фокусы, как он называл виденные им опыты, показались ему занимательными, но не понравились.

   Разъяснений, данных доктору Степаном Гавриловичем, он не слыхал, потому что спал в это время, а самому ему допытываться было лень.

   Он решил, что это либо фокусы, либо чертовщина, и хотя в чертовщину не верил, но почему-то в глубине души сомневался: а вдруг это она и есть?

   Сами по себе эти фокусы его не смутили бы, но подозрительной казалась после виденного вчера вечером связь неизвестно откуда взявшегося Степана Гавриловича Трофимова с вчерашним странным приключением доктора и с исчезновением сына тамбовского помещика.

   Эта связь была несомненна, потому что Трофимов говорил и о том и о другом, и вот, что он говорил об этом, а потом вечером показывал волшебные чары, или же просто дурачил шарлатанством, сильно не нравилось Варгину.

   Во всяком случае, он желал указать тамбовскому помещику на господина Трофимова, который знал о его сыне.

   Варгин считал это своим долгом и отправился разыскивать Силина.

   Герье встал позже обыкновенного.

   Несмотря на успокоительные речи Степана Гавриловича, он все-таки вчера долго ворочался в постели и не мог заснуть; когда же он заснул, наконец, сон его был очень крепок и благодетелен, несмотря на свою краткость.

   Герье поднялся не только бодрым телесно, но и чувствовал такое душевное равновесие, какого не испытывал давно.

   Прогулявшись, как он это делал всегда, несмотря ни на какую погоду, и вернувшись к себе в комнату, которая была освежена и прибрана во время его прогулки, он сел у окна и, глядя на двор, где шли от крыльца к калитке деревянные мостки, стал думать.

   Думал он не о вчерашнем, но о будущем, и в этом будущем не создавал себе никаких определенных планов, но как-то созерцательно глядел в него, и ему казалось, что не он идет в это будущее, а оно надвигается на него, надвигается, как приближающийся свет, расплываясь все шире и шире, охватывая и заполняя собою все.

   Сначала была только светящаяся точка, то есть она была не сначала, а только вчера, а сегодня уже расплылась, разлилась ярким светом.

   Вернувшийся домой Варгин застал его в этом созерцательном состоянии, в котором доктор сидел, по крайней мере, часа три, не двигаясь. Герье в течение двух лет привык делиться своими мыслями с Варгиным не потому, что ценил его мнение, а больше для того, чтобы самому проверить свои мысли, выражая их вслух. Он так и сказал Варгину, что вчера, мол, явилась-де для него светлая точка, а сегодня расплылась она и захватила его.

   - Позвольте! - морщась, недовольно переспросил Варгин.- Какая там точка и какой свет?

   - Мне кажется, что это - мое будущее! - несколько восторженно произнес доктор.

   Варгин нахмурил брови, напрасно силясь понять то, что ему говорили.

   Он внимательно поглядел на Герье.

   - Доктор, батюшка! - протянул он.- Да вы уж не с ума ли сошли после вчерашней чертовщины?

   - Никакой чертовщины не было.

   - Ну, может, и не было, но, на мой взгляд, кажется, все это довольно скверно. И на вас это так подействовало, что вам какие-то светящиеся точки начали казаться.

   - Да не казаться начали! Вы уж сейчас понимаете все так дословно: я говорю это как сравнение, чтобы понятнее передать вам то, что делается у меня в душе.

   - В душе?

   Варгин поглядел на доктора, прищурил один глаз, махнул рукой и протяжно свистнул.

   - Понимаю! - воскликнул он.- Теперь я понимаю, в чем дело! - Он встал и отвесил доктору низкий поклон.- Честь имею вас поздравить, господин Герье, вы влюблены!..

   - Влюблен? - повторил Герье.- Как это вы говорите: сейчас уж и влюблен!

   - Да-с, влюблены! Во вчерашнюю девицу, которая, по образному выражению вашему, явилась для вас светлой точкой!

   Герье за то и любил Варгина, что тот всегда умел простыми словами выразить сложнейшие и неопределенные душевные настроения. И ошибался он редко; напротив, в большинстве случаев был прав, попадая в самую суть.

   Доктор Герье должен был сознаться, что и на этот раз Варгин был прав.

  

  

   - А я как раз принес вам о ней сведения! - заговорил Варгин, успокоившись, что его приятель с ума не сошел, а только влюбился.

   - Сведения? О ком? - переспросил Герье.

   - Да о ней же! О вчерашней девушке!

   Герье живо вспомнились слова Трофимова: "Вы на пути - ищите и найдете!"

   - Вы видели ее? - стал спрашивать он.

   - Нет.

   - Вы узнали, кто она?

   - Нет.

   - В таком случае как же?

   - Да так, что она сегодня рано утром, едва взошло солнце, освободила сына тамбовского помещика из заключения.

   На этот раз была очередь за доктором не понять того, что ему говорили.

   - Как, освободила сына тамбовского помещика? - удивился он.- Откуда? Из какого заключения? Или вы тоже говорите образами, сравнениями?

   - Никогда к ним не прибегаю и стараюсь выражаться всегда ясно. Все, что я сказал, истинное происшествие.

   - Как же это случилось?

   - А вот это объяснить вам я не могу, потому что, в сущности, это какая-то таинственная история, в которой, в общем, ничего хорошего, на мой взгляд, нет.

   - Да вы-то откуда узнали эту историю?

   - От самого тамбовского помещика. Я, как вышел сегодня из дома, так пошел его отыскивать.

   - И на работе не были?

   - Да какая же тут работа? Помилуйте, ведь не мог же я оставить почтенного старца в неизвестности, когда вчера господин Трофимов упоминал об его сыне!

   - Разве упоминал?

   - А как же! Сей монсиньор заявлял даже, что беспокоиться о молодом человеке нечего.

   - Кто это "монсиньор"?

   - Все тот же Трофимов, чтоб ему пусто было!

   - За что же вы его браните?

   - Да как же не бранить: он уверял, что беспокоиться о молодом человеке нечего, а на самом деле этот молодой человек был завлечен в какую-то западню. И несдобровать бы ему, не явись на выручку ваша девица!

   - Уж и моя.

   - Как же мне называть ее иначе, если я ее имени не знаю?

   - Да откуда ж она его освободила?

   - Говорю вам - из западни! Как вам известно, он вышел из дому, чтобы отправиться ко мне сговориться об уроках рисования; Петербурга он совсем не знал - они с отцом живут тут первую зиму и пешком ходят мало, считая это для дворян неприличным, - а тут молодой Силин захотел пройтись, ну и заблудился! Ходил по улице и не только не мог найти дорогу к нам, но даже дорогу к себе; все, говорит, на Фонтанку попадал. На этой Фонтанке он встретил человека почтенного вида, старца с неприятными зелеными глазами, и обратился к нему, чтобы тот указал ему дорогу. Старец заявил, что им по пути, и они пошли вместе. По дороге старец расспросил Силина, кто он, узнал, что отец его тамбовский помещик, что они приезжие и мало знают Петербург, и завел его к себе домой. Тут на него накинулись два гайдука, они связали его и посадили в какой-то подвал вроде каземата.

   - Что же, они хотели его ограбить?

   - Нет, тут дело было не в грабеже! У Силина и денег-то с собой никаких не было! Но, если б и были, так их, верно, не тронули бы, потому что из карманов у него ничего не вынули.

   - В чем же тут было дело?

   - А это я и придумать не могу! Происшествие для меня совершенно непонятное. Заманил почтенного вида старик молодого человека к себе в дом и запер в каземат, а зачем это было нужно - знает, верно, господин Трофимов.

   - Вы думаете, что он принимал тут участие?

   - Вероятно, дело обошлось не без него, раз он знал о нем.

   - Но ведь если бы он был замешан в таком дурном деле, он не говорил бы нам, чужим людям, о нем так откровенно!

   - Может быть, он был уверен, что произведет на нас впечатление своими опытами и мы так и растаем перед ним: делайте, мол, что хотите с нами, мы все тут к вашим услугам! Ну, да я этого не оставлю так! Я этого господина Степана Гавриловича выведу на свежую воду!

   - А как же, - рассмеялся Герье, - вы давали обещание, что не станете впутываться в романтические истории?

   - Да уж тут не до обещаний, - воскликнул Варгин.- Помилуйте, тут какая-то гнусность, а гнусности я терпеть не могу!

   - Ну, хорошо! Ну, а девушка-то, девушка! Как же явилась она?

   - Нет, я этого Трофимова выведу на свежую воду, - повторил Варгин, все более и более раздражаясь.- Молодой Силин говорит, что он узнает дом. Завтра мы с ним пойдем его отыскивать.

   - Я вас про девушку спрашиваю! - стал настаивать на своем Герье.

  

  

   - Девушка, - стал рассказывать Варгин, - явилась самым необычайным образом. Молодой Силин три дня просидел в заключении, кормили его хорошо, но никуда не выпускали! Еду подавали через окошечко, в дверь. Ныне утром вдруг эта дверь отворилась, пришла ваша девица и вывела Силина в сад с расчищенными дорожками и показала удобное место, где перелезть через забор. Он как перелез, так и кинулся бежать со всех ног до первого извозчика; нашел его, и тот привез его домой.

   - Но каким образом, - спросил Герье, - вы узнали, что это была та самая девушка, которую мы видели вчера?

   - А очень просто, - пояснил Варгин.- Пока мне Силины рассказывали об этом происшествии, я на попавшемся мне под руку клочке бумаги нарисовал ее профиль. Молодой Силин как увидел, так и узнал ее сейчас; стал спрашивать у меня, каким образом я мог нарисовать ее и знаком ли я с нею? Я ему сказал, что видел девушку один только раз, когда она вчера приходила гадать к Августе Карловне и когда с ней сделался припадок.

   - А он не ошибся?

   - В чем?

   - Что это именно она спасла его.

   - Говорит, что нет, что профиль, который я нарисовал, был очень на нее похож.

   - И он не спросил ее, кто она такая?

   - Да когда же ему было спрашивать? Он слово проронить боялся; к тому же они торопились. Но это мы все разузнаем. Во что бы то ни стало я найду этот дом, а там увидим!

   - Самое лучшее, по-моему, - сказал Герье, - рассказать все Степану Гавриловичу и прямо и откровенно спросить его, что это значит.

   - Нет, уж вы, пожалуйста, - испуганно остановил его Варгин, - господину Трофимову ничего не говорите и ничего у него не спрашивайте! Во-первых, он вам ничего не скажет, а во-вторых, если и скажет, то только больше запутает.

   - Да нет же, - возразил Герье, - вы знаете, пока вы спали у него на софе, он мне очень подробно и откровенно объяснил виденные нами опыты.

   - Ну, этого "опыта" с молодым Силиным он не объяснит откровенно, за это я вам ручаюсь! Тут нужно самим нам разузнать, а для этого необходимо прежде всего действовать втайне от самого Трофимова. Нет, вы дайте мне слово, что ни о чем расспрашивать его не будете.

   И Варгин так пристал, что Герье дал ему слово.

   - Теперь, - стал рассуждать Варгин, - надобно обдумать план действий. Прежде всего мы с молодым Силиным отыскиваем дом, разузнаем, кому он принадлежит и кто этот старик, решающийся среди бела дня засаживать людей в казематы. А вы будете отыскивать вашу девицу, которая, очевидно, там же, в этом доме.

   И опять Герье вспомнились слова Степана Гавриловича о том, что он должен искать девушку, но об этом он ничего не сказал Варгину.

   Они условились и решили, что начнут действовать с завтрашнего дня.

   Им принесли обедать.

   Хотя Августа Карловна кормила своих жильцов недурно, но, разумеется, их все-таки скромная трапеза не могла сравниться с угощением, которое было накануне у Степана Гавриловича.

   Тем не менее и Варгин, и Герье стали есть с удовольствием, потому что поданные им кушанья были просты, но вкусны.

   Они сидели еще за супом, когда в дверь высунулась голова служанки.

   - Вас спрашивают!- заявила она, видимо, уже выработав манеру такого своеобразного доклада. До того дня докладывать ей не приходилось, потому что к ее господам никто не приходил.

   - Кого? Меня спрашивают? - обернулся Герье.

   Служанка кивнула головой.

   - Да, вас!

   - Кто?

   - Лакей от госпожи Драйпеговой.

   - Еще новая! - проговорил Варгин.- Только что за странная фамилия? Верно, она переврала что-нибудь.

   Но это предположение не оправдалось, служанка не переврала фамилии и, действительно, госпожа Драйпегова прислала за доктором Герье ливрейного лакея и экипаж.

   На этот раз ничего таинственного и необыкновенного в приглашении доктора не было.

   Ему сказали, кто его зовет и куда ему надо ехать, и он, не докончив обеда, поехал, потому что лакей просил не медлить.

  

  

   Госпожа Драйпегова жила в деревянном домике-особняке на Шестилавочной улице - месте по тому времени не особенно аристократическом и далеко не таком многолюдном, какою стала эта улица теперь, давно уже переименованная в Надеждинскую.

   Дом был деревянный, но новой, крепкой постройки, с колоннами по фронтону и фризом, хитро раскрашенным разноцветными масляными красками.

   Внутреннее убранство было недорогое, но с большою претензией на роскошь и, главное, на художественность.

   По-видимому, особую прелесть, по мнению хозяйки, составляли кисейные занавески на окнах, расшитые лиловым и желтым гарусом.

   В доме был, как следует, зал с клавесинами, за залом - гостиная, а за гостиной - будуар.

   В этом будуаре Герье застал хозяйку, которая сидела на кушетке; у нее была мигрень.

   Это была женщина, из всего лица которой прежде всего новому знакомому бросался в глаза нос.

   Не то чтобы он был слишком длинен или велик, напротив, переносица была довольно глубоко вдавлена и конец носа был умеренных, но странных размеров.

   Бывает нос картошкой, а у нее был кубиком и, главное, по нему можно было сразу увидеть, что Драйпегова - женщина далеко не молодая.

   Морщин у нее не было; отвисший подбородок и обрюзгшие щеки могли бы остаться незаметными, тем более что щеки были подкрашены искусственным румянцем, а подбородок прикрыт кружевом, но с кубическим носиком ничего нельзя было сделать, и он был именно такой поношенный, какие бывают только у старых, видавших на своем веку виды женщин.

   Глаза Драйпегова подводила толстой черной чертой, как это делают потерявшие уже в этом меру старухи.

   Она была одета в кружевной капот, и этот капот был такой, какой может надеть только самая молоденькая и хорошенькая женщина.

   Драйпегова протянула доктору руку, и, когда он нагнулся к руке и поцеловал, как это требовало тогдашнее приличие, она несколько дольше, чем нужно, оставила руку в его руке и остановила на нем томный, пристальный взгляд, как будто сразу обласкать им хотела.

   Герье, осмотрев больную, нашел, что все, что нужно было против мигрени, уже сделано, и что, собственно, никакой серьезной помощи от него не требуется.

   - Ах, все-таки пропишите мне что-нибудь! - стала просить Драйпегова.- Ну, хоть что-нибудь, пожалуйста!

   - Разве флердоранжевой воды для успокоения! - предложил Герье.

   Она так обрадовалась, точно это лекарство должно было, по крайней мере, спасти ее от смерти.

   - Вот именно! - заговорила она.- Мне все советовали флердоранжевой воды; это прекрасно, что вам пришло в голову! Я вижу сразу, что вы опытный врач.

   Она так ласково смотрела на доктора, что ясно было, что его молодая фигура понравилась ей.

   - Скажите! - спросил Герье.- Отчего вы послали именно за мной?

   - Я просто послала за доктором!-сказала совсем непринужденно Драйпегова.- Сказала, чтобы мне привезли первого, кого найдут дома, мне было так нехорошо, мне казалось, что я умираю!

   Она сказала это все, как будто и действительно оно было так, как говорила, но Герье почему-то показалось странным, отчего его до сих пор никогда не приглашали так случайно, а теперь вдруг появились эти случаи.

   - А ваш постоянный доктор? - задал он снова вопрос.

   - К сожалению, он умер! - вздохнула Драйпегова.- Увы! Мы все смертны, даже доктора!

   Она улыбнулась, как бы требуя, чтобы Герье, в свою очередь, оценил ее остроумие.

   "А может быть, - подумал он, - и в самом деле ее доктор умер и я случайно попал к ней".

   - Вы уже обедали? - обратилась вдруг к нему Драйпегова, по-видимому забыв уже о своей болезни.

   Герье ответил, что ее посланный застал его как раз во время обеда и что он поспешил оставить обед, чтобы приехать к ней.

   - Ну, вот и отлично! - засуетилась хозяйка.- Хотите отобедать со мной? Ваш визит мне сделал огромную пользу, я чувствую себя гораздо лучше и тоже поем с удовольствием.

   Она оставила Герье у себя обедать, подпаивала его вином, чему он, однако, не поддался, и после обеда, сунув ему в руку полуимпериал, отпустила его с тем, что он непременно придет завтра, чтобы наведаться о ее здоровье.

   Необычайная щедрость платы за визит поразила было Герье, но, когда он рассказал обо всем Варгину, тот сказал, что не находит тут ничего необыкновенного, потому что русские всегда щедро платят докторам-иностранцам.

  

  

   На другой день Варгин с молодым Силиным отправился на поиски дома и применил для этих поисков такой способ: они вышли на Фонтанку, и здесь Варгин просил Силина указать ему место, где тот встретился со стариком.

   Но этот способ оказался неудачным. Силин столько раз во время своих плутаний попадал на Фонтанку, что решительно все места у него спутались и он ничего не мог узнать.

   Тогда Варгин взял извозчика, подвез Силина к крыльцу дома, где они жили, и от этого крыльца просил показать дорогу, по которой Силин приехал утром после своего освобождения.

   Это оказалось удачнее, и они нашли забор и даже место, где перелезал Силин.

   Забором был окружен сад, сад примыкал к дому, и дом легко было отыскать.

   К крайнему удивлению Силина, дом выходил фасадом на Фонтанку; этого он совсем не помнил.

   Но дом был, несомненно, тот самый, двухэтажный, барский, с большими воротами посередине.

   Варгин, давнишний житель Петербурга, знал, кому принадлежал этот дом. Владельцем его был некий Авакумов, служивший прежде в сенате и разжившийся, как говорили, на взятках; по крайней мере, ни один петербургский старожил не миновал дома Авакумова без того, чтобы не сказать:

   - Ишь какие хоромы с лихоимных денег нажил! Поистине "от трудов праведных не наживешь палат каменных".

   Самого Авакумова мало знали, и никому не было известно, как он живет там, но молва говорила, что дом был богато обставлен и что в нем была сохранена роскошь, на которой разорился прежний владелец его, князь Тригоров.

   Авакумов как-то сумел приобрести от разорившегося князя дом со всей обстановкой за бесценок.

   Говорили также, что Авакумов дает деньги в рост и что он увеличил свои нажитые лихоимством капиталы до огромных размеров.

   История с разорением Тригорова произошла давным-давно, еще в пятидесятых годах, при императрице Елизавете, так что обратилась уже в предание, отмеченное мрачным воспоминанием, потому что разорившийся князь застрелился.

   Никто не знал, сколько было тогда Авакумову лет, но помнили, что он уже был тогда не первой молодости, и по расчетам выходило, что Авакумову теперь, по крайней мере, под восемьдесят, хотя на вид он был бодрее восьмидесятилетнего старика настолько, что в околотке звали его кощеем бессмертным.

   В самом деле было что-то таинственное в долгой жизни этого человека.

   Дом его, с гербом князей Тригоровых на фронтоне, внушал большинству какое-то безотчетное отвращение, но никто до сих пор не мог ни в чем обвинить Авакумова, кроме нечистых денежных дел.

   И вот теперь для Варгина оказывалось, что за Авакумовым водились и другие темные дела; по крайней мере, то, что он завлек к себе молодого Силина и запер его в подвал, было более чем подозрительно.

   Конечно, он сделал это не для благих целей, а для каких именно, Варгин не знал, но тут же решил узнать непременно.

   - Так вот оно что! - повторял он, стоя с Силиным перед домом и покачивая головой.- Господин Авакумов занимается не только взятками и ростовщичеством, но и заманивает к себе людей, чтобы лишать их свободы и сажать в погреба! Нет, мы этого так не оставим.

   Силин, закутанный в плащ, стоял рядом с ним и старательно прятал лицо в воротник.

   - Ну, довольно! - проговорил он.- Пойдемте домой!

   Но Варгин медлил, сам не зная - почему, и продолжал оглядывать давно знакомый ему дом с совсем новым интересом, будто бы сейчас должно было явиться еще что-нибудь новое, что могло бы послужить к разъяснению загадки.

   - Да чего вы боитесь? - сказал он Силину.- На улице здесь нас не тронут, а во двор дома мы пока что не пойдем!

   - Да нет! Я так... я не боюсь...- стал возражать Силин.- А все-таки лучше отправиться домой...

   Ему вдруг пришло в голову