Уэдсли Оливия - Жажда любви

="justify">   - А ведь я думал, что это Кэртон!..

   Сара подняла руки с мольбой:

   - Прошу вас... прошу вас! Я сказала вам - это была правда. Шарль Кэртон уехал совсем. Когда-нибудь я скажу вам, но только не теперь... не будем вспоминать его!..

   Она опять взглянула на него смело и твердо.

   Он обнял ее, забыв все на свете в упоении, вызванном прикосновением к ней. Он слышал ее слова, но значение их понял гораздо позднее. Разве теперь могло иметь что-нибудь значение для них, кроме них самих и их любви?

   - Это неправда, - прошептал он, склоняясь к ней. Он мог это сказать теперь, потому что знал правду. Его губы коснулись ее шелковистых волос, вдыхая их аромат, который заставлял сильнее биться его сердце и, точно вино, быстрее обращал кровь в жилах.

   - Подымите вашу головку! - попросил он.

   Она тихо подняла ее, и он нагнул свою, тогда губы их встретились и сомкнулись в долгом жарком поцелуе. Пламя страсти пронизало их обоих, давая им новые права друг над другом. Этот поцелуй был выражением долго откладываемого желания, осуществлением мечты и экстазом действительной жизни.

   - Моя!.. Моя!..

   Это слово заставляло трепетать каждое сердце и делало его робким.

   В течение долгих минут они только целовались, затем отошли друг от друга и сели, держась за руки, в полном молчании и спокойствии. Но вдруг он схватил ее и страстно сжал в своих объятиях.

   - Так мало времени! - бормотал он, целуя ее волосы, закрытые глаза, грудь. - Я так скоро уезжаю... Скажите мне... скажите! Кровь моего сердца, моя жизнь, все, что живет и чувствует во мне... Я люблю вас! Люблю!

   - Я люблю вас! - повторила она.

   - Когда вы узнали это, как?

   Все эти вопросы имели теперь значение, и надо было получить на них ответ.

   - Я думаю, это было в тот вечер... вы выглядели таким утомленным, таким измученным. Мне хотелось качать вас, как ребенка, на своих руках и успокоить вас...

   - Это должно было случиться... я это знал, знал с первого раза, как увидел вас... Три года службы с тех пор... Скажите, скажите еще раз, что это правда!

   - О, неверный возлюбленный, говорю вам: правда, истинная правда!..

   - Это так ужасно много значит для меня, так бесконечно важно, все равно как... как отмена приговора! Не решаешься верить, боишься...

   - Милый, - сказала она, проводя пальцем по его губам, - будьте же счастливы в нашей любви!

   - Разве же я не счастлив?

   Он поднял ее, так что ее лицо прильнуло к его лицу, и снова начал целовать ее в губы. Это были нежные, но страстные поцелуи, и ее любящее сердце поняло, что это были первые поцелуи, данные ей его душой.

   О, если бы она могла прийти к нему невинной, нецелованной никем и неприкосновенной! Отчего, отчего она не встретилась с ним несколькими годами раньше?

   Она нагнула его голову и глубоко заглянула в его глаза.

   - Слушай! Я люблю тебя, люблю! Я готова умереть для тебя!

   Снова возродилась невинная страсть ее юности. Она обняла его и стала целовать, получая и отдавая ему поцелуи с откровенностью истинного молодого чувства. Ее волосы, слегка заколотые, растрепались. Он взял одну большую прядь и провел по своему лицу.

   - Мне кажется, я давно мечтал сделать это, с той минуты, как увидел вас в первый раз.

   - Разве это думает мужчина, когда видит женщину в первый раз в опере?

   - Я знал это, - сказал Жюльен, - знал тогда и потом, когда смотрел на вас. Я говорил себе: "Вот женщина, которую я хочу иметь своей женой".

   Он сделал маленькую паузу на этих словах и затем прибавил тихо, положив руку к ее сердцу, точно желая удостовериться в ее искренности:

   - Моя ненаглядная... когда же... когда?

   Сара взглянула в его горевшие страстью глаза.

   - После того как вы пробудете в отсутствии... Или... или я приеду к вам, если вы пробудете дольше одного года, - ответила она слегка дрогнувшим голосом.

   - Целый год! - воскликнул он с глубоким разочарованием.

   Сара вздохнула. Так было тяжело отказывать так скоро.

   - Мой любимый, мой дорогой, я знаю... я также чувствую... Год - это долго, я понимаю это, но у меня еще столько дела здесь, столько надо устроить... а Коти был всегда так добр ко мне. Жюльен, не отворачивайтесь от меня. Разве вы уже устали так скоро смотреть на меня? Я верю вам. Я принимаю этот поцелуй, от которого у меня захватило дыхание, принимаю как залог. Вы ведь сказали мне, как вы пренебрегали своей карьерой. Ну, а я не хочу служить препятствием, я хочу, чтобы вы стали еще более знамениты, благодаря моей любви. Через год вы кончите свое испытание, и через год мы будем женаты.

   - Если я доживу... если тоска не убьет меня!

   - Вы такой сильный, а я такая хрупкая, между тем я не жалуюсь.

   - Вы не так любите, как я.

   Она приподнялась на его руках и слегка ущипнула его за ухо.

   - Как вы смеете? Извольте взять назад свои слова...

   Ее глаза сверкали. Она чуть-чуть прикоснулась своими губами к его губам и страстно заговорила:

   - Люблю ли я так, как вы?.. Люблю ли, люблю ли?.. Разве я холодное, замороженное существо, чувства которого размерены? Отвечайте же!..

   Ее мимолетный поцелуй пробудил в ней нежность к нему, которая была почти страданием. Она прижала голову Жюльена к своей груди крепко, крепко...

   - Я люблю вас, люблю!.. Я была жестока, долго не сознавала этого, но теперь я знаю... Вся моя жизнь в ваших руках, Жюльен. Никто, кроме вас, не будет существовать для меня.

   Он поднял голову, его руки теснее сомкнулись вокруг нее, и на его мечтательном лице снова появилось страстное, молящее, чудное выражение.

   - Мы были предназначены любить, - сказал он.

   Жюльен, уйдя от Сары, вернулся в квартиру, в которой жил со своим отцом.

   Он рассказал ей о своей ссоре с отцом, не открывая причины, но, слушая его краткий рассказ, она все же узнала из него гораздо больше, чем мог думать Жюльен. Она решила не говорить ему о визите его отца к ней.

   Так было легко выказывать теперь великодушие, и она радовалась, что может быть теперь великодушной. Счастье сгладило следы прежнего горя, все то, что ей пришлось перенести, все бывшие раны - все это потеряло значение, новое чудо излечило их. Кроме того, она хотела щадить отца Жюльена еще и по другой причине. Она желала, чтобы между ними был заключен мир. Он так безжалостно нападал на нее в своей яростной речи, дал ей оружие, которое она могла бы употребить против него. Но она не хотела пользоваться им. До возвращения Жюльена она хотела избегать встречи с его отцом, хотя простила старику все...

   Когда Жюльен вошел в свою прежнюю квартиру, то она показалась ему какой-то опустелой и неуютной. Он позвал Рамона и стал ждать. Послышался какой-то шорох, потом все затихло и, наконец, открылась дверь и вошел его отец.

   - Здравствуйте, отец! У меня большие новости, - сказал Жюльен с ласковым выражением в голосе.

   Отец ничего не ответил; он вошел в комнату, но дверь оставил открытой. Жюльен запер ее.

   - Министр иностранных дел предложил мне тунисскую комиссию. Я принял ее, - объявил Жюльен.

   Старик Гиз старательно вытирал свой монокль и, наконец, спросил глухим голосом:

   - В самом деле?

   Жюльен обошел вокруг маленького стола и, подойдя к отцу, положил руку на его плечо. Он не делал ничего подобного уже многие годы.

   - Да, в самом деле, - ответил он с легкой насмешкой. - И вы, отец, так же рады, как и я!

   Старик молчал, но Жюльен видел, как дрожало его лицо, и заметил также, с болью в сердце, что отец его сильно побледнел и осунулся.

   Старик, наконец, заговорил. Очевидно, ему надо было делать усилия, чтобы управлять своим голосом, потому что на лбу у него выступили капли пота.

   - Поздравляю, Жюльен! - сказал он.

   - Благодарю вас за поздравление, сэр, даже если оно и не отличается большой сердечностью, - заметил Жюльен, улыбаясь. Он с минуту колебался, затем отошел от отца и, обернувшись к ящику с сигарами, прибавил несколько робко:

   - Я надеюсь, вы не были больны, отец? Вы выглядите плохо.

   Старик стоял за его спиной, лицо его подергивалось, и глаза наполнились слезами: он с трудом подавлял рыдания. Но он был слишком горд, чтобы допустить Жюльена видеть это, он должен был скрывать от него свое волнение. Ему удалось, с величайшим усилием, снова заговорить:

   - Благодарю тебя, я чувствую себя совсем хорошо... Могу я спросить, знает ли Колен, что ты взял это назначение?

   - Никто, кроме вас, - ответил Жюльен, но, вспомнив кое-что, покраснел и, снова подойдя к отцу, прибавил, вертя в руках незажженную сигару. - Во всяком случае, есть другая особа, которой известны все мои планы. Я должен сказать вам еще кое-что...

   Отец бросил на него странный взгляд, в котором было что-то дикое и в то же время умоляющее.

   - Кое-что другое? - Он выговорил эти слова с трудом, но Жюльен не обратил на это внимания.

   - Это нечто более веселое, - сказал он. - Я... графиня Дезанж обещала быть моей женой.

   Он опустил глаза. Странным образом ему было трудно выразить теперь свои чувства. Немного подождав ответа, он взглянул на отца, и в глазах его светилась гордость.

   Старик Гиз подошел к нему, потом вернулся и проговорил:

   - Снова поздравляю тебя.

   - Благодарю.

   Наступило неловкое молчание. Жюльен задумался. Он смутно чувствовал некоторое раздражение против отца за то, что тот так равнодушно отнесся к его великим новостям. Это вышло как-то по-ребячески с его стороны и, вероятно, было результатом его склонности все принимать с некоторой суровостью. Но все же было обидно, что к известию о браке он отнесся с такой холодностью, как будто это было только извещение об обеде.

   Он посмотрел на отца с печальной улыбкой.

   - Ведь должна же быть между нами какая-нибудь привязанность? Сегодня у нас должен быть праздник.

   И он весело обратился к отцу:

   - Не пообедаем ли мы вместе где-нибудь? Сделайте мне честь и позвольте мне угостить вас, чтобы отпраздновать сегодняшний день.

   Отец держал газету так, что закрывал ею лицо. Он не опустил ее.

   - Нет, Жюльен, благодарю...

   Жюльен обрадовался, когда в эту минуту в комнату вошел Рамон и, увидав своего "милого господина" сидящим в кресле, радостно воскликнул:

   - О, это вы, мистер Жюльен? И я этого не знал?..

   - Великие новости, Рамон! Они посылают меня в Африку через неделю, - сказал Жюльен.

   - Зачем же, мистер Жюльен? - Старое лицо Рамона выразило испуг.

   - Ну, чтобы прогуливаться с каннибалами и со львами. И те и другие разгуливают там по улицам под ручку.

   Рамон понимал шутки, и его сморщенное лицо расплылось в улыбке. Он похлопал себя в бок и вдруг в самый разгар веселья заявил торжественным тоном:

   - Вам нужно иметь новое нижнее белье, мистер Жюльен!

   - Вы все купите мне, всякую малость. Но я не хочу вышитых рубашек, Рамон!

   - Но они из лучшего материала! - с огорчением возразил Рамон.

   Жюльен подошел к нему и обнял его за плечи.

   - Но я не открыл вам величайшую тайну, Рамон! Самая прелестная леди в мире выходит за меня замуж.

   - Не может быть! - вскричал Рамон.

   - В будущем году, - наверное. Ах вы, эдакий мрачный пророк!

   - Вовсе нет. Только все это показалось мне слишком хорошо, чтобы быть правдой.

   Он приложил худой палец к носу и проговорил, подмигивая:

   - Подождите, мистер Жюльен... до обеда.

   Он вышел, продолжая усмехаться.

   Жюльен взглянул на своего отца, который сидел неподвижно, скрывая лицо газетой. Скорчив чисто детскую гримасу, он пошел в свою спальню.

   Как только он ушел, старик Гиз опустил газету. Слезы высохли у него, и глаза теперь злобно сверкали.

   Итак, это был конец!

   Жюльен женится на этой женщине. Она теперь богата. Она победила. Старик Гиз по себе судил о ней. Она должна его ненавидеть так же, как он ее ненавидел, и теперь еще больше, потому что она выиграла битву между ними. Воспоминания о грубых словах, которые он говорил ей, мучили и волновали его. Она еще не говорила об этом Жюльену, но, конечно, расскажет ему, разумеется, расскажет...

   Жюльен теперь потерян для него... навсегда. Эта женщина завладела им. А он, Доминик Гиз, лишился всего.

   Ах, если б он мог предвидеть, если б он знал, что этот несчастный Дезанж был так близок к смерти!..

   Он умер в тот же день, когда Доминик Гиз сделал свой роковой визит его жене.

   О да, она заставит его заплатить... он расплачивается за это уже теперь! Ведь будущее Жюльена было и его будущим до этой минуты. Его будущий брак, - ведь он носит его имя, - не может быть безразличен для него. Ничто теперь не может остановить этот брак, и в один прекрасный день она все расскажет Жюльену.

   Женщины всегда болтают и обманывают мужчин.

   Его собственная любовь к Жюльену, дикая и эгоистичная, разрывала ему сердце. Он невыразимо страдал, представляя себе свое одинокое будущее. Никогда бы он не питал такой ненависти к Саре, если б не то оружие, которое он сам дал ей против себя. Он не мог допустить в ней великодушия. Она выиграла и, конечно, извлечет все, что можно из своей победы.

   Всегда, с той минуты, как она появилась, она была для него угрозой в его жизни, и теперь это частью осуществилось.

   Обращаться к Жюльену было бы бесполезно. Жюльен покинул его потому, что он назвал эту женщину ветреной. Старик Гиз почувствовал дрожь ужаса при одной только мысли, что Сара расскажет Жюльену, что его отец приходил к ней и открыто обвинял ее...

   Он слышал, как Жюльен насвистывал в своей комнате, и эти звуки напомнили ему далекие годы. Он глубоко опустился в свое кресло и слушал, а перед его глазами проносились видения прошлого, и душа его изнывала от муки и сожаления к самому себе.

   Жюльен насвистывал мотив, которому он научил его в детстве, держа его у себя на коленях, и он почти чувствовал теперь его маленькую мягкую ручонку, ударяющую в такт по его ноге.

   И все это прошло, миновало! Это - трагическая история Нинетты, уронившей корзинку с прекрасными свежими яйцами.

   Жюльен рос нормальным, веселым мальчиком. Он снова стал им теперь, когда вернулся. Его молчаливость исчезла, он с живостью говорил с отцом, и тот слушал, считая теперь радостные слова, произнесенные им, как считает приговоренный к смерти часы, которые ему осталось жить.

   Рамон вошел, исполняя свое обещание. Он воплотил его в бутылке шампанского, которую принес с собой.

   - Вот! - воскликнул он.

   Он торжественно подал обед, а после обеда Жюльен читал, предполагая, что его отец заснул.

   Они легли спать поздно. Отец пожелал Жюльену спокойной ночи в его спальне. Он тревожными глазами оглядел комнату и спросил:

   - Я полагаю, ее проветривали?

   - Конечно, - отвечал Жюльен, тронутый его примитивной заботливостью. Ему хотелось бы сказать что-нибудь приятное своему отцу, сгладить впечатление ссоры, которая произошла между ними, но он не мог ничего придумать. Наконец, он сказал:

   - Я надеюсь, отец, вы чувствуете... я хочу сказать, что теперь между нами хорошо?

   Отец кивнул головой.

   - Да, да! Спокойной ночи, мой мальчик!

   Оба были рады, что все было кончено, обоим было трудно говорить.

   Жюльен сел на свою кровать и закурил последнюю папироску.

   "Бедный старик! Один из лучших людей... и все-таки... - подумал Жюльен, выпуская клубы дыма изо рта. - Как странно, что с годами становишься таким далеким к отцу подобного типа. Надо, конечно, принимать во внимание нрав обоих, но некоторые вещи не прощаются..."

   И он почувствовал, что маленькая искра привязанности к отцу, которая блеснула в его душе, опять потухла, когда при воспоминании о ссоре негодование на отца, как стрела, пронзило его мозг.

   Письмо, в котором Сара извещала мать о своем решении, по истечении года, выйти замуж за Жюльена и его немедленном отъезде в Африку, пришло в замок Дезанж под вечер.

   Леди Диана, среди многочисленных гостей которой находился и Шарль Кэртон, как раз в этот момент поила их чаем, при содействии двух рослых молодых лакеев.

   Сара настоятельно просила держать новость в секрете, по крайней мере в течение нескольких месяцев, и сообщала, кроме того, что собирается приехать на будущей неделе и что ей хотелось бы, чтобы Жюльен переночевал в замке перед своим отъездом, если только леди Диана ничего не имеет против.

   Известие не только ошеломило леди Диану, - оно пробудило в ее душе какое-то смутное раздражение.

   Она достигла того возраста, когда боязливо проверяется всемогущество своего обаяния и когда подобные ей женщины начинают завидовать победам других, даже если эти победы не затрагивают их личных интересов, просто потому, что их раздражает, что другие женщины имеют успех.

   Она боролась с этим чувством, зная, что оно ее старит, - более возвышенные мотивы были ей чужды - но теперь, сидя под полосатым, желтым с белым, тентом террасы, сквозь тонкие железные перила которой пробивались ветви жимолости и розовой герани, она почувствовала острый прилив этого низменного, болезненного состояния. Но она не признавала его за таковое, даже в своих собственных глазах (с какой стати, в самом деле, быть откровенной с собой или другими в таких неприятных вещах, - это и скучно и бесполезно), и считала его проявлением тяготевшего над ней "злого рока", жестокой судьбы, которая, такая щедрая к другим, ей лично дает совсем мало.

   Влюбленным в нее мужчинам она представлялась трагической, глубоко страдающей натурой (полузакрытые длинными ресницами, увлажненные слезами очи, судорожно искривленные, нежные губки); поклонники верили и соболезновали ей до тех пор, пока сами не впадали в немилость и не начинали подозревать, что их предшественник, всегда "такой жестокий и грубо эгоистичный", во всяком случае, с лихвой получил по заслугам (или даже не по заслугам).

   Но леди Диана была активной натурой; она не тратила время на сожаление о прошлом и считала упреки самым бесполезным занятием.

   Изречение "смелостью города берутся" звучало для нее в вольном переводе: смелостью мужчины берутся, и она не пренебрегала для достижения этой цели никакими средствами; одним из этих средств была месть, другим - быстрая капитуляция, третьим - использование своих маленьких чар, и в результате она всегда имела успех.

   Глубина ее эгоизма была поистине достойна изумления, но она позировала на бескорыстие, щедро делясь с другими, когда у нее случайно заводились деньги, особенно если эта щедрость могла вызвать восхищение окружающих.

   Ей казалось, что "давать" - синоним бескорыстия, даже если дар ей ничего не стоил или даже приносил выгоду.

   Красивая внешность очень содействовала на первых порах ее успехам (что касается развязок, она всегда брала на себя инициативу), и так как мужчины, в большинстве случаев, были лояльнее по отношению к ней, чем она этого заслуживала, она редко сполна расплачивалась по своим обязательствам.

   Теперь она страдала единственно потому, что Сара и Жюльен полюбили друг друга и их ждало счастье.

   Но с другой точки зрения это обстоятельство развязывало руки Шарлю, а леди Диана видела, что этот добродушный человек утратил за последнее время свой душевный покой.

   Известие требует тайны... но Шарль?..

   Ей казалось, что ей станет легче, если она, в свою очередь, сделает кому-нибудь неприятность.

   - Пройдемся, - кивнула она Шарлю.

   Он покорно извлек японский зонтик из связки, стоявшей около стены, и последовал за нею по серым каменным ступенькам, в направлении оранжереи.

   Громадное фиговое дерево росло около белого здания с красной крышей и овальными отдушинами, в которых, подобно янтарным бусам, сверкали золотистые апельсины.

   Леди Диана присела на ветхую каменную скамейку.

   - Шарль, отгадывайте!

   - Вы расплатились с вашими долгами?

   - Чудес больше не бывает. Будьте оригинальнее и менее оптимистичны.

   Он лукаво посмотрел на нее.

   - Вы влюбились по-настоящему? Впрочем, и это было бы чудом, не правда ли? Или, может быть, какой-нибудь несчастный безумец возвращается в свою клетку: один из давно утраченных и оплаканных поклонников снова повергает к вашим стопам свою покорность и обожание?

   - Ваши шутки не забавны, а неприятны, Шарль!

   Он задел ее самолюбие своими язвительными замечаниями, и она радовалась, что в ее власти причинить ему огорчение.

   - Сдаетесь?

   - Безусловно!

   - Прекрасно, но вы все-таки оказались пророком. Возвращается "она" для вас. Сара. Между прочим, она выходит замуж за Жюльена Гиза.

   Она взглянула на него с жадным любопытством, подстерегая ожидаемую награду.

   Но, к ее разочарованию, он продолжал упорно смотреть в сторону, точно не замечая ее присутствия.

   Она слегка ударила его зонтиком.

   - Очнитесь, соня!

   Но он молчал, и леди Диана стала беспокоиться.

   - Не валяйте дурака, Шарль, - воскликнула она с раздражением, - вам не к лицу разыгрывать передо мной роль несчастного любовника. Я слишком часто слышала о вашем разбитом сердце. Повторение ослабляет силу впечатления.

   Он опять ничего не ответил и, не глядя на нее, встал с места. Его белый силуэт отчетливо вырисовывался на фоне темно-синего неба.

   - Это и есть ваша новость, да? - сказал он наконец глухо.

   - Я знала, что вам будет приятнее узнать об этом первому. Но это секрет, слышите?

   Шарль усмехнулся, и его отрывистый негромкий смех резанул по нервам леди Диану. Отношение Шарля к этому решенному вопросу, вспышка страсти, когда все было сказано, казались ей верхом идиотства, и она даже сомневалась, не представляется ли он просто, чтобы позлить ее, хотя для такого оптимистичного предположения не было никаких данных.

   Она тоже встала и, взяв его под руку, заглянула ему в лицо; выражение этого лица и испугало, и рассердило ее.

   Он буквально задыхался, глаза его налились кровью, губы были прикушены.

   Внезапным движением он высвободил свою руку и пошел прочь.

   - Шарль, - позвала она.

   Он даже не обернулся.

   Ее охватила дикая злоба.

   Дурак, влюбленный дурак...

   Опять его поведение не оправдало ее ожиданий!

   Скотина...

   Шарль отдал себе ясный отчет в глубине своего чувства к Саре только после того, как они расстались. Ему до смешного недоставало ее, все в мире утратило для него свою ценность.

   Однако он сдерживал свое нетерпение и сознательно обрекал себя на тоску по ней, потому что именно теперь он мог надеяться. Она была свободна.

   Некогда она тоже любила его.

   И он прибегал к шаблонным афоризмам о любви, что со стороны такого чуткого человека являлось несомненным доказательством степени его влюбленности.

   "Истинная любовь никогда не умирает".

   "Тот, кто говорит о прошлом: "я любил", никогда не любил в истинном значении этого слова". (При этом само собой подразумевалось, что Сара любила его в истинном значении этого слова. Женщины всегда скрывают свои чувства.)

   Чистая женщина никогда не откроет своей души, пока она не уверена в возможности брака.

   Но Шарль имел твердое намерение жениться на Саре. В течение последних недель он думал о ней не иначе, как о своей жене, он только и мечтал об этом. "Новость" леди Дианы сначала ошеломила его, потом пробудила в нем жгучую ревность, ту мучительную ревность, которая свойственна чувственной любви.

   В порыве дикого бешенства он чуть не набросился на леди Диану, чуть не переломал ее нежные члены.

   Сара - жена другого, этого натянутого дурака Гиза, с его двусмысленным чувством чести и нравственной ценности... Мысль о Саре и Жюльене, стремящихся друг к другу со всей силой молодой, горячей любви, делала его убийцей.

   - Боже мой! - шептали его губы.

   Он остановился в конце аллеи; сам того не замечая, он шел очень быстро и только теперь заметил, что обливается потом.

   Внезапно он схватился рукой за сердце и упал на колени, до крови кусая себе губы.

   Его лицо помертвело, он едва успел вытащить из кармана лекарство, которое всегда имел при себе, и в последнюю минуту проглотил содержимое маленькой капсулы.

   Это было как раз вовремя.

   Боль утихла.

   Теперь он лежал на земле, закрыв лицо руками, и рыдал.

   После глубоких потрясений часто наступает "перелом", который даже страдающему субъекту дает иллюзию мнимого покоя.

   Страданья прекратились, для них нет больше сил, человек как бы освобождается от самого себя.

   После двух суток безумия, во время которых Шарлю казалось, что он действительно лишается рассудка, для него наступил этот период обманчивого спокойствия.

   Он смог думать о свадьбе Сары, смог думать о Жюльене, не испытывая болезненного сжимания сердца, которого так боялся, потому что оно всегда предвещало сердечный припадок.

   Он уверял самого себя, что "выпутался" из этой истории, и испытывал нечто подобное тому, что испытывает выздоравливающий после долгой болезни.

   В день приезда Сары он переселился в маленькую гостиницу, милях в пяти от замка.

   Он не хотел вводить себя в искушение свиданием с ней - по крайней мере, верил, что не хочет этого, но, как и надо было ожидать, явился к ней на следующий же день. Быть в стороне казалось ему не по силам.

   - Как вы плохо выглядите, - воскликнула Сара при его появлении.

   - У меня был припадок, - ответил он, усаживаясь с ней рядом и даже улыбаясь. - Я все-таки остался, хотя вы и советовали мне уехать. Я помогал вашей матушке.

   - Это было очень любезно с вашей стороны.

   - Но теперь я уеду. Кстати, все ваши друзья разъезжаются! Я слышал, что Гиз получил назначение в Тунис.

   Она заметно покраснела.

   - Да. Не правда ли, это очень лестное назначение?

   - Еще бы. Впрочем, надо отдать справедливость: Гиз - способный малый.

   Он все время не спускал с нее испытующего взора.

   Ощущение "пойманности" снова охватило его, пробуждая в его душе дремавшее там бешенство.

   Гиз имеет право целовать эти губы, слышать биение этого сердца; Гиз будет обладать Сарой!..

   Словно издалека донесся до него собственный голос, когда он спросил Сару о сроке отъезда Жюльена.

   - Кажется, на следующей неделе, - неуверенно сказала она, вглядываясь в глубину парка.

   Ей кажется! За какого же дурака она его считает, слепого, безмозглого, доверчивого дурака!

   - И надолго? - снова спросил тот же чужой голос.

   Сара предполагает, что он пробудет в Тунисе около года. Роберт поедет к нему на каникулах.

   - Один? - совсем тихо спросил Шарль, - или и вы поедете?

   - Нет, - возразила Сара, - впрочем, не знаю...

   Впрочем... не знаю.

   Очевидно, она поедет к нему, и они будут наслаждаться любовью под тропическим небом Африки, в волшебной экзотической обстановке, точно нарочно созданной для любви.

   Он рано откланялся и вернулся к себе в гостиницу.

   В его душе бушевала буря, и он предавался мрачным размышлениям в тиши наступавшего вечера; он думал о всех тех вечерах, которые ожидают Сару и Жюльена, об интимности, которая устанавливается между влюбленными, о той "полноте отдавания себя", на которую способны такие цельные и страстные натуры, как Сара.

   Он в исступлении колотил руками по стволу дерева, к которому прислонился, пока руки его не покрылись кровью; небо и земля колебались над ним и под его ногами.

   Все лето она осторожно флиртовала с ним и завлекала его в свои сети, а в то же время любила этого высокомерного дурака, которому было бы очень полезно узнать, с кем она целовалась в эти майские ночи и раньше, в далеком прошлом.

   Что бы там ни было, он все-таки не первый!

   Не он научил ее любить!

   Шарль до самого утра пролежал на мокрой траве, под деревом. Он пришел в себя только на рассвете.

   Культурная привычка "соблюдения внешних форм" и "приличного поведения" снова возымела на него влияние.

   Какой ад таится в душе человека!

   Но ему все-таки удалось взять себя в руки.

   Ничто не вечно, и даже ревность - и та притупляется.

   Он кое-как добрался до своей комнаты, не раздеваясь повалился на кровать и забылся тревожным сном.

   Его разбудил приход слуги, принесшего кофе.

   - Мсье болен? - спросил он, взглянув на Шарля, - не послать ли за доктором?

   Шарль горько усмехнулся.

   - Тут не поможет никакой доктор, - сказал он сам себе по-английски.

   Весь этот день он чувствовал себя подавленным, но не испытывал острых приступов отчаяния.

   Это настроение длилось до тех пор, пока он не отдохнул физически, а тогда душевный покой снова покинул его.

   Почему бы ему не съездить к Саре?

   Он не позволит себя распускаться.

   Он заказал мотор, украсил гвоздикой свою петлицу и вышел из дому, изящный и нарядный, как всегда; только глаза блестели лихорадочным блеском.

   Около самого замка он заметил автомобиль, укрытый в тени деревьев.

   Привычка вежливости побудила его остановиться и предложить свои услуги. Оказалось, что это знакомые: Доминик Гиз и Колен.

   Гиз приветствовал его очень сдержанно, Колен - с большой экспансивностью.

   - Здорово, дружище! И вы хотите пожелать счастья отъезжающему?

   - Он сегодня уезжает? - спросил Шарль.

   - Мы поджидаем его с минуты на минуту... он должен выйти из парка через эту калитку.

   Из парка... конечно, ведь Жюльен имеет свободный доступ в дом Сары... Он с нею в это мгновенье...

   - У вас неважный вид, дружище, - сказал Колен.

   - Влияние деревенского воздуха, - усмехнулся в ответ Шарль.

   Колен пришел в восторг от его остроты и стал развивать ее перед Гизом, который, выпрямившись во весь рост, казалось, не замечал ни самого Колена, ни Шарля, ни окружающих предметов.

   - Только взгляните на него, черт возьми, - прошептал Колен, отводя Шарля в сторону, чтобы поболтать с ним на свободе, - он расстается сегодня со своим сокровищем, - в этом все дело, как видите! Редкая любовь со стороны отца к сыну.

   - Нечто подобное тому, что испытывает сын по отношению к кому-то третьему? - по возможности равнодушно сказал Шарль.

   Старый Гиз услыхал эту фразу, и на лице его отразилось выражение глубокого негодования, причем Шарль так и не понял, относится ли это негодование к его нескромному замечанию или к самому факту любви между Жюльеном и Сарой; во всяком случае, в нем чувствовались и враждебность, и горечь, и непреклонность. Шарль смотрел на старого Гиза и осторожно выпытывал от болтающего без умолку Колена сведения по поводу "этого милого Жюльена".

   Было невыносимо жарко даже в тени развесистых вязов; залитая солнцем дорога убегала вдаль, извиваясь, как черная змея.

   Глаза Шарля покраснели, утомленные этим ярким светом; им опять овладело отвратительное состояние прошлой ночи, когда небо обрушивалось на него и когда он казался самому себе жалким атомом, вращающимся без точки опоры и влекомым все ускоряющимся движением в бездну хаоса.

   Между тем Колен продолжал трещать, с упоением рассказывая клубные анекдоты.

   Вид его багрового лица с растянутым в припадке грубого смеха ртом вернул Шарля к действительности. Он опять взглянул на старого Гиза, чопорный силуэт которого вырисовывался на фоне раскидистой листвы.

   "Точно статуя, олицетворяющая тип старого джентльмена!" - невольно пришло на ум Шарлю.

   Что могло быть общего между этими столь различными субъектами?

   Время бежало.

   - Наш милый Жюльен заставляет себя ждать, - заметил небрежно Колен. - Но мы и так не опоздаем. Пароход отходит ночью, а при быстром ходе мы мигом очутимся в Париже.

   - Прощальный обед? - осведомился Шарль, чтобы замаскировать свое равнодушие.

   - Втроем. Ведь все провожающие уже разъехались, как вам известно. Банкет в честь Жюльена уже был, в министерстве иностранных дел уже чествовали его. Удивительно, до чего он популярен! Но он рискует своей популярностью. Вам-то уж, конечно, известно, в чем дело, дружище?

   Колен лукаво прищурил свои крошечные глазки.

   - Конечно.

   - Я не имею счастья знать эту леди. В чем ее притягательная сила?

   Шарль промолчал, не отрывая взгляда от полированной поверхности рулевого колеса, в котором отражались ослепительные лучи солнца.

   - Говорят, что климат Туниса очень полезен для здоровья, - сказал он наконец.

   Приветливое выражение Колена сменилось презрительным.

   Так вот откуда дует ветер! Так и есть. Как смешон этот чопорный джентльмен!

   И ревнив при этом до чертиков!

   Колен знал приметы ревности и понял многое из того, что прежде было ему неясно.

   Он только подозревал о помолвке Жюльена и Сары; поведение Шарля открыло ему глаза.

   Ну что же! Графиня богата, а брак ее с Коти покрыл ее прошлое, и никому не придет в голову бросать в нее камни по поводу старой истории с Кэртоном, даже если кто-нибудь о ней и помнит.

   Высокомерное обращение Шарля бесило его не на шутку, и он воспользовался возможностью сделать ему неприятное.

   - Длительное прощание, однако, - сказал он, - это наводит на размышления, не правда ли? Ну что ж! Молодость! Ни у кого не хватит духа обвинять ее за поспешность. Ведь Коти умер для нее уже много лет тому назад. Это тоже надо принять во внимание!

   Послышалось звяканье железа о камень, и показался Жюльен с дорожным несессером в руках. Он не заметил Шарля и прямо подошел к отцу.

   - Простите, что заставил вас ждать, - сказал он. Он был бледен и расстроен, но глаза его так и сияли. - Хорошо, что вы проехали здесь; другая дорога прямо невозможна, ее как раз чинят. Я переломал там все шины моего мотора вчера. Может быть, вы пошлете за ним и почините его в вашем гараже?

   В эту минуту его окликнул Колен, и он заметил, наконец, Шарля.

   - Как дела, Кэртон? - любезно осведомился он.

   Шарль раскланялся в свою очередь.

   - На отлете, как я слышал?

   - Да, сегодня вечером.

   Жюльен опустил несессер на землю и стал натягивать перчатки.

   - Я завидую вам, - продолжал Кэртон. - Кстати, вас можно поздравить?

   Их взгляды на мгновение встретились; глаза Жюльена выражали легкое недоумение, глаза Кэртона смотрели вызывающе и вместе с тем трусливо.

   - Благодарю вас, - сдержанно сказал Жюльен.

   - Надеюсь, это не секрет?

   - Что секрет?

   Шарль криво усмехнулся.

   - Я не хочу быть нескромн