Уэдсли Оливия - Жажда любви

одробное - ответ на мое, написанное к вам еще на яхте.

   - Письмо от вас, с яхты? - воскликнул озадаченный Колен. - Я его и в глаза не видел! Вы что-то лукавите и, кажется, хотите свалить всю вину на меня! - добавил он брезгливо и недоверчиво. - Каких вам надо еще новостей, когда вы сами только что признались, что виделись с графиней? Впрочем, может быть, теперь вы и это уже будете отрицать?

   Жюльен покачал головой. Он был совершенно подавлен, даже глаза у него точно провалились.

   - Насколько я схватываю, - сказал он прерывающимся голосом, - это я убил Кэртона, а Сара взяла на себя мою вину... Но почему, каким образом?

   - Почему, каким образом? Не притворяйтесь, Жюльен! Вы знаете! Не может быть, чтобы вы не знали о том, как ваш отец случайно оказался поблизости, услышал шум и нашел вас на полу, в бессознательном состоянии, с раной на голове, а Кэртона - мертвым! Он моментально обмозговал план действий, и графиня согласилась на все, чтобы спасти вашу карьеру. Я ждал вас в автомобиле у ворот парка; он позвал меня на помощь, и мы вынесли вас оттуда. Это было как раз в полдень, и никто нас не заметил. Мне удалось раздобыть яхту, она снялась с якоря в Бордо, а потом, в продолжение нескольких недель, кружилась по морю. Министерство иностранных дел официально подтвердило, что у вас лихорадка. Вскоре начался процесс; я делал, что мог, графиня отделалась сравнительно легко. Факт убийства был налицо, но приняли во внимание плохое сердце Кэртона, которое не могло выдержать ни малейшего потрясения. Графиня...

   - Вы говорите, что Сара сидела в тюрьме из-за меня?.. Я ничего не понимаю, Колен!

   - Зато я прекрасно все понимаю! - мрачно ответил Колен, - и первым долгом то, что ваш отец - гнусная личность! Он все время плел вам разные небылицы и перехватывал и подделывал мои письма. Прекрасное занятие для семидесятилетнего юноши! Наверное, пришлось поломать голову! Он... но что с вами?..

   Жюльен резким движением схватил Колена за руку.

   - Говорите яснее! - кричал он, задыхаясь. - Ведь я выгнал ее, она... она!..

   Он тряс Колена за плечи; пот градом струился по его лицу.

   - Жюльен!.. Жюльен!.. - твердил Колен, опасаясь за его рассудок.

   - Вы знали все и не спасли меня от позора? Благодаря вам я довел до тюрьмы любимую женщину, не сделал ни одной попытки извлечь ее оттуда - и в конце концов оскорбил и выгнал ее - благодаря вам и моему отцу!

   Он оттолкнул Колена с такой силой, что тот потерял равновесие, попытался удержаться за подушки и покатился вместе с ними на пол.

   - Ради Бога, Жюльен! - бормотал он. - Жюльен, послушайте!

   - Мне слушать вас? Нет, теперь слушайте вы и смотрите, до чего вы меня довели! Ваше счастье, что я не убил вас, как собаку, вас, который предал меня ради своей безопасности и который еще смеет говорить о своих страданиях. Я поверил, что она любила Кэртона, и, чтобы забыться, опустился до этого... сделал это вполне сознательно, с открытыми глазами, питая отвращение к разврату и вместе с тем ища в нем забвение. Все это дело ваших рук - вас и моего отца!

   Он умолк. В комнате воцарилась мертвая тишина, прерываемая только тяжелым дыханием Колена.

   - И вы думаете, что я так это оставлю, что я буду молчать, зная, что женщина покрывает мою честь своею?

   Колен в ужасе вскочил на ноги; его голос стал крикливым от страха.

   - Нет, вы этого не сделаете! Это не имеет смысла теперь! Да графиня опровергнет ваши показания.

   - Вы в этом так уверены? - нервно расхохотался Жюльен. - Может быть, ваша уверенность поколеблется, когда я скажу вам, что оскорбил ее...

   - Не делайте этого, не делайте! - задыхался Колен в состоянии, близком к удару.

   Он попробовал остановить Жюльена, и даже застонал, когда шаги последнего замерли в отдалении; раздался звонкий топот копыт по мощеному двору, потом более глухие звуки, когда Жюльен выехал на ровную дорогу.

   Есть люди, которые тупеют от горя; для других страдания, наоборот, являются источником просветления.

   Жюльен принадлежал ко второму типу; обрушившееся на него несчастье скосило все сорные травы его души и дало простор доброкачественным побегам. Черствость и недоверие к людям, которые стали преобладающими чертами его характера за последний год, перестали властвовать в его сердце.

   Он стал нравственно чище после перенесенного удара и стыдился своего прошлого.

   Жест, которым Сара попыталась, рискуя своею жизнью, спасти Кэртона, был вызван страхом за него, Жюльена, а не за того человека, которому он угрожал; она защищала Кэртона только потому, что боялась за Жюльена.

   После того как неизбежное свершилось, она без колебаний принесла себя в жертву любимому человеку.

   А он так легко поверил, что она смеялась над ним и обманывала его с Кэртоном, поверил сразу в самое плохое, в то время как она отдавала ему самое ценное, что у нее было.

   Он никого больше не обвинял; негодование против отца и Колена улеглось по дороге в Тунис; человеконенавистничество первого и себялюбивая трусость второго были ничто по сравнению с его собственной виной.

   Они употребляли низкие средства для достижения низких целей, - он проявил низость по отношению к святыне, он осквернил храм, - он, а не они.

   Упорная и жестокая ненависть его отца к Саре казалось ему немногим хуже его оскорбительной ревности, а последнее свидание с Сарой стало источником ужасных угрызений совести, в сущности, было им с самого начала, хотя он и не признавался себе в этом, пока не узнал всей правды.

   Что скажет он Саре в свое оправдание? Что он оскорбил ее и надругался над ее любовью, потому что был уверен, что она изменяла ему с Кэртоном?

   Не надеясь на прощение, он все-таки сел на пароход с твердым намерением повидаться с ней и исполнить свой долг.

   А потом... Ему вспомнились первые дни их любви, их первая встреча... и последнее свидание...

   Что могло быть ужаснее этой пытки?

   Он мысленно перебирал все мелкие подробности этого рокового вечера, сгорая от стыда. С каким тревожным и вместе с тем нежным выражением лица переступила она порог его комнаты, и как мгновенно это выражение сменилось холодным и враждебным, когда она увидела, куда попала.

   Он содрогался, последовательно вспоминая и свои поцелуи, и ее отпор, сначала жалобный, а потом непреклонный, и тот жест, с которым она вырвалась из его объятий.

   Из его объятий, которые должны были быть для нее опорой...

   Женщины этого не забывают!

   Он посмотрел на темную воду: таким, как он, только и остается...

   Многие мужчины изменяют женщинам, но едва ли есть один мужчина, который проявил бы при этом столько подлости... после всего того, что было!

   Его единственное оправдание - в неведении: отец воспользовался его полубессознательным состоянием и направил его ум в желаемом направлении.

   Процесс был кончен, когда он услышал о нем впервые, и даже тогда он плохо разобрался в нем, потому что знойное солнце Африки расслабляло его больные мозги, и вся его энергия уходила только на то, чтобы заставить себя работать.

   Первые недели пребывания в Тунисе были напряженной работой или тяжелым сном; он ни о чем не думал...

   Потом на него нахлынули воспоминания о прошлом, и он стал бороться с ними. Ему смутно вспоминалось какое-то объяснение с отцом по поводу смерти Кэртона, свое упорство сначала, а потом безвольное принятие версии, выставленной последним: Кэртон толкнул его, Жюльена, он упал и разбил себе голову.

   Еще позднее до него дошли слухи о процессе и все подробности следствия, и он почувствовал, что осквернено святая святых его души и что вся его жизнь разбита.

   Теперь, часами не спуская глаз с темных морских вод, которые пароход бороздил белой пеной, он изумлялся своему ослеплению и легковерию.

   Беспросветное, холодное отчаяние, которое порождают в нас запоздалые угрызения совести, все глубже и глубже проникали в его душу.

   Как она любила его! В тумане воспоминаний встал образ Сары и первое время их любви. Все кончено: он только тень самого себя!

   Самое ужасное одиночество - это одиночество человека, который любит и лишен права на эту любовь.

   Жюльен прибыл в Париж около полудня; он ни на что не смотрел, ничем не интересовался.

   Очутившись у себя на квартире, он машинально отметил, что все вещи стоят на старых местах, - и это было все.

   - Я еду к ней, - хладнокровно заявил он отцу. - От нее, и только от нее, будет зависеть мое дальнейшее поведение и тот способ, каким будет восстановлена истина.

   На этом они расстались. Гиз из окна проводил глазами удаляющуюся фигуру сына. Потом снова опустился в кресло и протер очки.

   Ну, что же, если все обнаружится, эта нахальная выскочка Колен тоже полетит... все-таки это было некоторым утешением...

   Но Сара не допустит этого! Впрочем, даже если и так, общественное мнение оценит его поведение так же, как он оценивал его сам... самоотверженная отцовская любовь, которая ни перед чем не останавливается...

   Ни перед чем...

   Самодовольный эгоизм Гиза был неуязвим как для чувства любви, так и для голоса здравого рассудка, и, как щит, оборонял его душевное равновесие.

   Угрызения совести и раскаяние были одинаково чужды его натуре; он давно утратил способность жертвовать собою, и если и сожалел об утрате этой способности, то только потому, что ничего не дающий ничего и не получает.

   За последнее время ненависть к Саре и стремление причинить ей возможно больший вред окончательно подавили в нем даже слабые проблески более гуманных переживаний.

   Он не замечал своих собственных потерь, забывал о своем одиночестве, наслаждаясь победой. Он утратил Жюльена - Сара тоже утратила его. Его жизнь разбита, но и виновный понес достойную кару.

   И он не уставал подсчитывать свои трофеи, не чувствуя собственных ран при мысли о тех, которые он нанес своему врагу.

   Он считал себя невинной жертвой, принесенной на алтарь отцовской любви. Сколько правды в изречениях о неблагодарности и эгоизме детей! Гиз положительно считал себя мучеником.

   Пусть будет что будет! Он, конечно, не в силах воспрепятствовать их идиотским решениям, но его роль - самая благородная, и, что бы ни случилось, его совесть совершенно спокойна.

   Отец, беззаветно преданный неблагодарному сыну...

   Клаверинг, родовое поместье Сары, показался ей тихим приютом, к которому так стремилась ее душа.

   Она увидела его, после семилетнего отсутствия, под вечер, когда мягкие длинные тени ложились на траву, навевая дремоту на старый дом с его остроконечной крышей, высокими, узкими трубами и старинными башенными часами.

   Над главным входом, массивная, обитая гвоздями дверь которого запиралась на ночь тяжелым железным болтом, висел герб Тенисонов с полустертым дождями и ветром девизом: "Я держу и удерживаю".

   Сара грустно улыбнулась, вглядываясь в эти каменные знаки. Она никогда не умела "удерживать"; и теперь окончательно перешла в армию женщин, которые, вследствие отсутствия настойчивости или привлекательности, не смогли сохранить то, что им принадлежало. В армию отверженных и обездоленных...

   Она спустилась в сад; он был очень запущен, так как леди Диана не любила "сорить" деньгами, но именно эта запущенность делала его особенно привлекательным.

   Питомник роз был залит лучами заходящего солнца, и красные, белые и чайные розы качали своими головками под дуновением легкого вечернего ветерка.

   От питомника начинался так называемый "лабиринт", где буксусы переплетали свои ветви в непроходимую чащу и откуда исходил острый, влажный и знойный аромат. Старый парк обступал со всех сторон и питомник и лабиринт и пробивался даже в фруктовый сад, отделенный от него полуразвалившейся стеной, желтые плиты которой исчезали под ветвями разросшегося жасмина и малины.

   Под аркой из роз виднелась круглая каменная скамейка. Сара присела на нее.

   Какая невозмутимая тишина! Какой глубокий покой! Это было как раз то, чего жаждала ее измученная душа; здесь можно было отдохнуть от мирской суеты.

   Сара смутно надеялась, что Клаверинг восстановит ее душевное равновесие, и теперь, наслаждаясь мирным покоем, веющим от всей этой старины, она чувствовала, что ее надежды оправдываются: смятение, царившее в ее душе, понемногу улеглось.

   Но ничто не властно окончательно усыпить смятение женщины, которая любит и страдает, ничто, кроме любви, и, пока тихий вечер незаметно сменялся ночью, в ее сердце незаметно, но настойчиво проникала прежняя тоска.

   Она поднялась в свою прежнюю детскую и еще долго после того, как Гак убрала ее волосы и приготовила ей постель, просидела в глубокой оконной нише, любуясь садом, залитым таинственными лучами месяца.

   Как часто в прежние времена и здесь, и в Латрезе она обретала душевный покой, приобщаясь к мирному покою спящей природы!

   Она искала этого покоя и теперь, прислушиваясь к шелесту деревьев, этому любовному разговору листьев, и к шуршанью сонных трав, колеблемых ветром, но на этот раз очарование благоухающей ночи только усиливало ее смятение; ночь иногда ранит так же больно, как и беспощадное жгучее солнце.

   Как она одинока! Все в прошлом... Будущее безотрадно...

   Так много пишут и говорят о новых увлечениях, о неизбежности и желательности этого факта.

   Разве это уж так неизбежно?

   И во всяком случае, разве это желательно?

   Заря - и миражи зари!

   А если заря не перейдет в лучезарный день, а потухнет под напором злой непогоды - тогда что?

   Пусть тогда останется навеки отблеск этого сияния, с горьким сознанием, что то, что могло бы быть, безвозвратно погибло!

   - Как терзает меня красота этой ночи, - прошептала Сара, - как она меня терзает!

   На следующее утро она проснулась в более спокойном настроении и даже стала проводить в жизнь свои хозяйственные планы; старые слуги были в восторге.

   В самый разгар совещания к ней приехала с визитом одна из самых влиятельных помещиц округа, старый друг ее отца. Сара знала ее как властную, требовательную, но вместе с тем добрую женщину и скоро убедилась, что та нисколько не изменилась.

   - Итак, вы решили обосноваться на старом пепелище? Хорошее дело! Но потребуются расходы. Впрочем, по словам вашей матери, Дезанж оставил вам крупное состояние? Пусть Клаверинг попользуется на его счет. Десятого у меня будет маленькое собрание. Я рассчитываю на вашу помощь. Вы встретите у меня всех здешних старожилов.

   - Благодарю вас, - сказала Сара.

   - Это по случаю дня рождения Гоноры; она уже совсем взрослая девица, хотя еще не утратила детской косолапости и наивного выражения лица. Пожалуй, и свадьба не за горами! Мне лично хотелось бы серьезного, интеллигентного зятя, кого-нибудь из местных помещиков. Но в наше время приходится считаться с фантазиями дочерей и примиряться с тем, кто им нравится. До свидания, дорогая, и помните, что я вас жду.

   Она обняла Сару на прощанье и долго махала белой перчаткой.

   Сара бурно приласкала Вильяма, который оказался под рукой. На мгновение она снова почувствовала себя молодой.

   Нет женщины, которая бы не страдала от положения "парии", что бы она ни говорила по этому поводу и как бы ни клялась в своем презрении к общественному мнению.

   Она только томит себя этими уверениями, и ее горячность подтверждает как раз обратное.

   Сара страдала и в Париже, и в Лондоне.

   Откровенная поддержка леди Мензис уврачевала рану, которая не заживала в ее сердце со времени процесса.

   Что ж!.. Может быть, в жизни есть и еще что-нибудь, кроме любви...

   Она долго ходила взад и вперед по зале, останавливаясь по временам перед громадным камином, а после обеда велела подать себе кофе под старым кедром, который ласково сыпал на нее свои мягкие, шелковистые иглы. Те, которые застревали у нее в волосах, казалось, были довольны своим пленом, по крайней мере, Саре никак не удавалось извлечь их оттуда.

   Она отставила чашку и более энергично принялась за дело.

   В эту минуту раздались чьи-то шаги.

   - Сара, - донесся до нее голос Жюльена.

   Она вскочила и прижала руку к сердцу.

   Они молча глядели друг на друга, неподвижные в лучах заходящего солнца. Старый кедр невозмутимо осенял их своими ветвями.

   - Я приехал, - сказал, наконец, Жюльен дрожащим голосом, - я приехал...

   - Вы больны, - беззвучно прошептала Сара, - вы выглядите совсем больным...

   Жюльен сделал нетерпеливое движение, в котором выражалось его глубочайшее презрение к такой мелочи, как состояние здоровья. Потом сделал еще шаг по направлению к Саре; теперь они были совсем близко друг от друга.

   - Сядьте, - слабо попросил он.

   Сара повиновалась.

   Его появление в Клаверинге, - она была уверена, что он в Африке, - наполнило ее душу смятением. Сердце безумно билось в ее груди. И хотя она и не смотрела на Жюльена, от нее не ускользало ни одно из его движений.

   - Зачем вы приехали? - спросила она наконец тоскливо.

   Он подошел к ней еще ближе.

   - Зачем? - И тишина мирного летнего вечера вздрогнула при звуках этого вопроса. - Зачем? Вы не догадываетесь? Вы готовы приписать мне все самое худшее? Я знаю, что заслужил это своим поведением во время нашей последней встречи... вы не можете думать обо мне иначе... Я молю вас только об одном: выслушайте с доверием мою исповедь... Я знаю, что вам трудно будет поверить... все это так невероятно... В дороге я все время искал убедительных слов... их нет для такой невероятной, фантастической вещи... И все-таки то, что я вам скажу, - святая правда...

   Он умолк на мгновение.

   - Святая правда... - повторил он с безнадежным отчаянием.

   Он упал перед Сарой на колени и поднял на нее безумно блуждающие глаза. Голос его стал прерывистым.

   - Вы поверите мне? Вы окажете мне эту последнюю милость?

   - Я постараюсь...

   - Сара, я ничего, решительно ничего не знал!

   Он глядел на нее умоляюще.

   - От меня все скрыли. Сначала я был болен, как вам известно, долго был без сознания, а потом - под влиянием наркотиков. Я поверил той версии, которую мне предложили, а именно, что Кэртон ранил меня, а отец увез в автомобиле. О процессе я в первый раз услышал, когда все было кончено, и не видел ни одной газетной статьи по этому поводу. Только недавно я узнал правду от Колена и немедленно поехал к вам... Я убил Кэртона, и вы отбыли наказание за мое преступление... Я немедленно еду в Париж... Сара, я знаю, что мне никогда не расплатиться с вами, но перед Богом я отчасти расплатился в эти последние дни. Ведь я потерял свою честь, уважение к самому себе, право на жизнь и даже на смерть! Ваша жертва громадна, но, поверьте, я тоже был жертвой. Мое низкое поведение в тот вечер было вызвано отсутствием веры в вас или, если хотите, уверенностью в вашей измене... Я жестоко наказан теперь... вы сами видите... Неужели мои страданья не искупят в ваших глазах мой проступок?

   - Не будем говорить об этом, - сказала Сара. - Прошлого не воротишь, оно умерло... Я не ожидала от вас такого отношения, но, конечно, оно имеет свои оправдания... Во всяком случае, искуплений было достаточно... Вот почему вы должны молчать... Нет надобности поднимать это дело.

   - Я должен, - страстно возразил Жюльен. - Как мне жить, ежеминутно сознавая, что я обязан вам своим преуспеванием в жизни, покоем и добрым именем? За кого вы меня принимаете, если думаете, что я способен укрываться за спиной женщины, за вашей спиной? Боже мой, когда я вспоминаю мои подлые намеки на вас и Кэртона в тот вечер, все те оскорбления...

   Сара старалась остановить поток этих безумных, бессвязных слов, в которых звучало жалкое самоунижение.

   - Замолчите, замолчите, - шептала она, и ей, наконец, удалось заставить его умолкнуть.

   Теперь ей было необходимо все ее самообладание, чтобы добиться того, чего она хотела.

   Она отвернулась, чтобы не смотреть на Жюльена; алый отблеск зари упал на ее лицо.

   "Я добьюсь своего", - подумала она решительно, стараясь превозмочь душевную слабость и волнение, которые вызывала в ней близость Жюльена.

   - Вы не должны этого делать, Жюльен, - заговорила она, наконец, умоляюще протягивая к нему руки. - Ради меня, единственно ради меня, вы не должны этого делать! Ведь возобновление процесса было бы возобновлением сплетен и пересудов. Неужели вы хотите снова подвергнуть меня этой пытке?

   - Я сумею избежать этого, - возразил он мрачно. - Пусть кто-нибудь попробует...

   - Но даже если и так, ваша карьера, единственный смысл вашей жизни, будет разбита. Очистив меня, вы погубите самого себя. А ведь в сущности мне ничего не нужно... То, во имя чего я страдала... даже это оказалось ничтожным... Если бы вы только знали, какой ничтожной кажется мне жизнь! - добавила она безнадежно.

   - Только ничтожной, а не хуже? - с горечью сказал Жюльен. - Неужели вы думаете, что я другого мнения? Неужели вы не понимаете, что меня сводит с ума мысль о том, что вы должны были обо мне думать еще в тюрьме? Ведь вы не истеричка и не мечтательница; вы, конечно, здраво смотрели на наши отношения и осуждали мое молчание. Неужели можно верить в любовь человека, настолько подлого, что он не желает рисковать даже своею подписью и проявляет черную неблагодарность по отношению к той, которая пожертвовала для него всем? А вы знали, что я благоденствую за счет вашего счастья и вашей свободы. Как вы должны были презирать и ненавидеть меня!..

   - Нет, я знала, что вы все-таки мой, и это спасло меня, - в неудержимом порыве воскликнула Сара.

   Его лицо преобразилось.

   - Я - ваш, Сара?

   - Я это всегда знала и знаю...

   - Вы не можете так думать, Сара, это невозможно, - прошептал он, закрывая лицо руками.

   Она что-то прошептала в ответ, и он упал к ее ногам, пряча свое лицо в ее коленях.

   До нее доносились бессвязные, прерываемые рыданиями слова, а жгучие слезы, проникая сквозь легкую ткань платья, жгли ее ноги.

   Не отдавая себе отчета в том, что она делает и какое чувство побуждает ее так делать, она склонилась к нему в страстном порыве, потрясенная его близостью, с единственным желанием утешить его.

   - Не надо, Жюльен, не надо...

   Но ее слова потонули в потоке его отчаянных признаний и мольбы о прощении.

   - Я всегда молился на вас... всегда... ваши страдания ради меня... но ведь я тоже страдал... Какое унижение знать, что вы расплатились за меня... за меня, который готов был носить вас на руках... Ничто не изгладит этого года тюрьмы... Из-за меня... Знойное солнце Африки свело меня с ума... но я клянусь, что никогда не любил ее... Только вас, одну вас... Мною руководила дикая злоба против вас, себя, всего на свете... А когда я вспоминал прошлое, то был близок к самоубийству - так это меня потрясало. Ваш образ вставал передо мной, ваши движения, ваши губы, ваши поцелуи, то, как вы откидывались в кресле, чтобы дать мне прижаться губами к вашей шейке... я обезумел, думая и мечтая об этом... А потом наша встреча... вы не сможете простить меня, даже если бы захотели, - ни одна женщина не в состоянии этого сделать...

   Он поднял к ней свое искаженное лицо, по которому текли слезы.

   - Сара, не прогоняйте меня. Вы только что сказали, что я - ваш. О, если бы вы знали, сколько любви, отчаяния и горя таится в моем сердце! Не я отплатил низостью за год, который вы принесли мне в жертву, - не я, не я, не тот, кого вы называете своим! Вдали от вас я - жалкое ничтожество! Спасите меня, верните меня к жизни, не отнимайте у меня вашей любви, любимая, любимая!

   Она не отвечала, прислушиваясь к внутреннему порыву, который бросал ее в его объятия; она даже не двигалась и только смотрела на него.

   Но он не понял ее; его лицо изменилось; он встал, тяжело опираясь на ручку кресла.

   - Я так и знал. Вы не можете. Ни одна женщина не могла бы... Я этого не стою...

   Сара все смотрела на него. Последние лучи солнца играли в его светлых кудрях, резко обрисовывая линию щек и властного рта, в котором было все-таки что-то детское.

   Он низко поклонился ей и направился к выходу. Еще мгновение, и он уйдет не только из этого сада, но и из ее жизни...

   Она бросилась вслед за ним напрямик, по шуршащей под ее ногами траве. Он шел, не оборачиваясь, она попыталась окликнуть его, - ее голос не повиновался ей.

   Внезапно он обернулся... и увидел ее.

   Она бросилась к нему, обвила его своими руками и прижалась к нему в страстном порыве.

   - Я - твоя, - шептали ее губы.

   Он глядел на нее с выражением бесконечной скорби; она не вынесла этого взгляда и притянула к себе его голову.

   - Поцелуй меня, Жюльен, любимый мой...

   Он побледнел; его глаза, устремленные на ее лицо, горели любовью и жгли, как страстная ласка.

   - По-настоящему! - снова прошептала она, еще крепче обвивая его своими руками. Летний вечер распростер над ними свои безмятежные крылья.

   - Ты снова полюбишь меня?

   Губы Жюльена были совсем близко к ее губам, и она чувствовала его дыхание.

   - Да когда же ты, наконец, поймешь, что это не "снова", что я никогда, никогда не переставала любить тебя? - засмеялась она в ответ. - Прошлое умерло. Настоящее и будущее принадлежит нам. Не будем говорить о "жертвах", будем говорить о нашей любви... Или... - она взглянула на него со страстным нетерпением, - или, и это самое лучшее, не будем говорить вовсе!..

  

   OCR & SpellCheck: LarisaF, декабрь 2011.

   Источник текста: Уэдсли Оливия. Жажда любви; Песок: Романы / Перевод с английского. - M.: ТЕРРА, 1993. - 560 с.

   Первоисточник текста: Жажда любви. Роман / Перевод с англ. Э. Сименовой и Т. Нечаевой. - Харьков: Космос; Днепропетровск: Полиграфтрест, [1928]. - 320 с.; 19 см.