Уэдсли Оливия - Жажда любви

шлое. Их глаза на мгновение встретились. Гиз точно выслеживал что-то.

   - Повторяю, - опять заговорил он, - я совсем уехал из Туниса. Несмотря на мой преклонный возраст, я еще не утратил последовательности мышления и прекрасно вижу, что козыри в ваших руках. Вы выиграли, сударыня, и я слагаю оружие.

   Он любезно улыбался, но глаза его так и бегали.

   - Я не хочу говорить с вами о прошлом, - сказала Сара. - Благодарение Богу, - оно действительно прошлое. Мне хотелось бы только знать, чем я обязана чести вашего посещения? Ведь у вас нет для меня поручений от Жюльена?

   - Моей единственной целью было сообщить вам, что я не собираюсь больше стоять на вашей дороге, и мне хотелось бы, в свою очередь, знать, собираетесь ли вы навестить моего сына.

   Сара испытующе взглянула на Гиза.

   - Г-н Гиз, не знаю почему, но ваше поведение не внушает мне доверия. Мне непонятна цель вашего посещения. Если вы явились единственно для того, чтобы просить меня сохранить втайне ваше другое посещение, в Париже, не думаете ли вы, что последующие события лишают вашу просьбу всякого смысла? Вы тоже не доверяете мне, и я уверена, что вас привели сюда какие-то особые соображения. Будьте откровенны хоть раз в жизни! Я так дорого заплатила за свою любовь к Жюльену, что имею право быть требовательной к другим. Если вы хотите...

   - Моя единственная цель уведомить вас, что я навсегда покинул Тунис и что Жюльен ждет вас.

   Сара вздрогнула от радости при этих словах.

   - Благодарю вас, - сказала она возможно любезнее.

   Гиз откланялся.

   - Каждый возраст имеет свои привилегии, - сказал он на прощание, - все дело в точке зрения, не правда ли?

   Его лицо улыбалось, не утрачивая окаменелости маски.

   Это выражение не покидало его, пока автомобиль мчал его к Клузу; он откинул голову на кожаные подушки и закрыл глаза.

   Его отъезд из Туниса был вместе с тем окончательным разрывом с Жюльеном, а визит к Саре преследовал одну цель: подготовить почву для мести. Несмотря на то что коварный план вполне удался ему, он почему-то совсем не наслаждался своей победой.

   Он чувствовал себя бесконечно одиноким. Жюльен все-таки ушел из его жизни.

   Впрочем, он ни в чем не раскаивался и только остро и мучительно переживал свою утрату. Все его эгоистические стремления сводились к двум вещам: любви к Жюльену и ненависти к Саре, причем второе чувство, за последнее время, решительно торжествовало, окрашиваясь тем острым раздражением, которое палач всегда испытывает к своей жертве за то только, что она позволяет себя мучить.

   К сожалению, ему не придется быть свидетелем последствий своего мстительного плана, но он уже предвидел заранее ход событий и наслаждался.

   Весь прошлый год был для него сплошным упоением властью над людьми, он жонглировал человеческими судьбами, преследуя свои цели, и с помощью упорной выдержки и постоянного нервного напряжения добился всего того, что задумал.

   Да, победа была на его стороне по всем фронтам. Оставалось только пожинать лавры... Внезапно все изменилось: жизнь заявила свои права и повернула события на более естественный путь.

   Все невероятное напряжение последних месяцев, которое теперь, когда он оглядывался назад, казалось ему самому превышающим человеческие силы, все то упорство, с которым он подчинял контролю свои и чужие действия, не упуская ни одной мелочи и предвидя даже непредвидимое, - все пропало даром.

   И теперь, разгуливая в ожидании поезда по платформе Клуза, он чувствовал себя разочарованным, усталым и очень старым; как все эгоисты, которые всегда требовательны к другим и снисходительны к самим себе, он считал, что заслуживает сострадания, и не видел ничего предосудительного в своем поведении.

   Гиз был одним из тех людей, в душах которых под старость остаются только жестокость, недоверие и презрительное отношение к добру и любви. Он всегда был эгоистом и любил только себя; теперь этот эгоизм достиг своего апогея, окончательно заглушив возвышенные порывы, на которые он все-таки был способен в молодости.

   Поезд опаздывал. Гиз присел на жесткую скамейку перрона и оперся подбородком на скрещенные на палке руки.

   В сущности, незачем было ездить к "этой" женщине; он надеялся позабавиться на ее счет, но забавного было что-то мало...

   Он старался оправдать себя в своих собственных глазах.

   В чем, в сущности, заключается его преступление? Каждый любящий отец поступил бы так же на его месте.

   Все дело только в том, что немногие отцы способны на такое длительное и упорное напряжение нервов ввиду преследуемой цели, какое обнаружил он в данном случае.

   Эта женщина заслужила свою кару, только он страдает невинно. До тех пор пока она не ворвалась в его жизнь, он не знал ни тревог, ни мучений; с тех пор как она встала на его дороге, он не знает ни минуты покоя.

   Жюльен оскорбил его, разошелся с ним и...

   При воспоминании о том состоянии, в котором он оставил сына, губы его задрожали и холодный пот выступил на лбу.

   Тем не менее доброе имя Жюльена не покрылось позором, правда, ценой счастья самого Гиза, которому не осталось ничего, кроме одинокой старости. Это ли не жертва во имя любви?

   Он постарался отогнать от себя эти тяжелые мысли, и выражение его лица несколько оживилось, когда он представил себе встречу Сары с Жюльеном.

   До поезда оставался еще целый час. Но какое это могло иметь значение? Никто не ждет его дома, никто не заметит, если он даже совсем не вернется.

   И все это дело рук Сары: она украла у него сына и разбила карьеру самого Жюльена...

   Он стал ходить взад и вперед по платформе, чтобы согреться, потому что даже этот жаркий летний день казался ему прохладным после тропического африканского зноя.

   Вокруг него царили мир и покой деревенской жизни. Но он испытывал глубокое отвращение ко всему на свете, за исключением своей ненависти к Саре. Чувство любви! Безумие или корысть в конечном счете. Разве он не пожертвовал всем из-за любви к сыну? Ему захотелось подтвердить свою мысль каким-нибудь ходячим, напыщенным афоризмом, но он так ни одного и не вспомнил.

   Наконец, подошел поезд.

   Кондуктор, который, надо думать, питал в душе самые радикальные убеждения, тем не менее не без удовольствия услужливо подсадил в вагон высокопоставленную особу.

   Переезд до Парижа с пересадкой в Бурге очень длителен, но Гиз решил нигде не останавливаться.

   Однообразный стук колес навел на него такую тоску, что ему захотелось выброситься на полном ходу из вагона, чтобы хотя таким путем обрести желанный покой. Даже предвкушение гибельных для Сары последствий его мстительного плана не доставляло ему больше никакого удовольствия. Он ничего не ел во все время путешествия и вышел на платформу Лионского вокзала совершенно истощенным и разбитым физически.

   Такси с грохотом помчало его по улицам Парижа.

   Вот он и дома.

   Он медленно поднялся по лестнице и позвонил.

   Никто ему не ответил.

   Он позвонил еще раз, потом отпер дверь французским ключом.

   В квартире был темно; он ощупью добрался до кухни, зажег электричество и увидел, что календарь не обрывали уже несколько дней.

   Только тогда он вспомнил, что Рамон в отпуске.

   Он чувствовал себя слишком усталым, чтобы распаковывать вещи и позаботиться о еде, и прямо прошел к себе в спальню, где было холодно и сыро.

   На столике около кровати стоял портрет Жюльена; несмотря на желание вглядеться в черты сына, он все-таки не зажег электричества и сразу лег в постель. Но уснуть ему так и не удалось: мертвая тишина, царившая в доме, действовала ему на нервы.

   Он поспешно оделся и поехал в клуб.

   В клубе шел ремонт, и только одна комната была предоставлена посетителям. Гиз столкнулся в ней со старым Кабе.

   - У вас неважный вид, дорогой Гиз, очень неважный, - сказал Кабе, тряся своей лысой головой.

   Гиз, который не выносил дряхлого вида Кабе, потому что это старило его самого, пробормотал в ответ что-то бессвязное.

   - А как поживает ваш мальчик? - продолжал Кабе. - О нем что-то не слышно! Ведь вы только что от него? Не правда ли? Впрочем, теперешняя молодежь не считается со стариками, - добавил он с хриплым смехом.

   Гиз вышел на улицу и долго бродил, прислушиваясь к эху этого неопровержимо верного афоризма.

   Сара уехала в Тунис, повинуясь мгновенному настроению, хотя и не получила ответа на свою телеграмму. Она не могла больше ждать.

   Тысячи случайностей могли помешать Жюльену ответить или задержать по дороге этот ответ. В сущности, это было совсем неважно.

   Посещение Гиза произвело на нее тяжелое впечатление: в первый момент она испытала сильное разочарование, а потом какую-то непонятную внутреннюю тревогу, несмотря на то, что он сообщил ей, что Жюльен здоров и ждет ее.

   В сущности, чего она боится? Что может принести ей свидание с Жюльеном, кроме счастья?

   Конечно, ничего, и, под влиянием этого опьяняющего предвкушения счастья, она почувствовала необыкновенный прилив энергии: и сама торопилась и торопила окружающих.

   - Ничего не понимаю, - ворчала Гак, оказывая содействие Франсуа, который никак не мог сдать в багаж свою драгоценную машину за недостатком времени выправить все нужные для этого документы.

   В конце концов, после повторных "смазываний", сопровождаемых "суньте еще этим разбойникам" со стороны возмущенной Гак, автомобиль был погружен, и Франсуа успокоился.

   На пароходе, который с каждой минутой приближался к Жюльену, Сара почувствовала себя спокойнее.

   Погода была исключительно благоприятна, зной смягчался прохладным ветром, море казалось зеркальным. Даже Гак не страдала морской болезнью (в юности она побила все рекорды в этом отношении, получив ее на Темзе) и чувствовала себя несколько разочарованной: море, точно в насмешку над ней, не оправдало ее ожиданий.

   - Меня уже ничто не удивит теперь, - заявила она, не без своеобразного удовлетворения.

   Когда пароход вошел в гавань, Сару внезапно охватило ощущение нереальности всего окружающего, какая-то чисто физическая слабость, реакция после нервного возбуждения.

   Хотя она прекрасно знала, что Жюльен не будет ее встречать, ее все-таки огорчило его отсутствие на пристани. Затем ей самой пришлось возиться с багажом в таможне, что было очень утомительно из-за невыносимой жары и вызвало у нее сильную мигрень.

   Она только мельком взглянула на город, который показался ей грязным и неряшливым. Франсуа привел закрытый таксомотор, и ей стало легче.

   Неужели она в Африке?

   Грохот моторов и звонки трамваев в точности воспроизводили звуки Парижа.

   Так вот этот фантастический, сказочный город, о котором она мечтала! Отель вполне оправдывал свое название "Сплендид" - громадный, роскошный и переполненный. Опять Париж, и даже, пожалуй, больше, чем Париж.

   Смуглые лакеи в полотняных ливреях, украшенных красными с золотом гербами, и льстивой улыбкой на губах, бесшумно скользили в своих мягких туфлях без каблуков; мужчины в фесках ходили взад и вперед по вестибюлю в обществе нарядных женщин с смуглыми лицами и огненно-черными глазами, которые очень напоминали бразилианок, но были, в сущности, просто алжирскими еврейками.

   Сара прошла в заказанные для нее по телеграфу апартаменты и отдалась заботливым попечениям Гак.

   В мгновение ока нежные, ловкие руки сняли с нее дорожный костюм, накинули на ее плечи легкий пеньюар, распустили и расчесали ее волосы; запах ее любимых духов распространился в полутемной комнате.

   - Африка почти ничем не отличается от Франции, - оскорбленным тоном заявила Гак, заваривая чай на спиртовой лампочке.

   - Вы ожидали дикарей, Гак? - слабо усмехнулась Сара.

   - Я не знаю, чего я ожидала и чего не ожидала, - с достоинством возразила Гак, - я только говорю, что нет никакой разницы. Здания такие же, как в Лондоне и Париже, разве немного похуже; трамваи смахивают на те, которые циркулируют по Стеферд-Буш, а маленькие такси в точности напоминают парижские...

   Она подала Саре чай.

   - Теперь постарайтесь заснуть, пока я буду распаковываться в соседней комнате.

   Она спустила жалюзи, все окуталось полумраком и приняло зеленоватый оттенок.

   Сара закрыла глаза, но сон не приходил.

   "Я у цели", - сказала она самой себе, сознавая всю банальность этого утверждения. Она чувствовала себя глубоко несчастной, хотя мужественно боролась с этим настроением, которое так не подходило к этой торжественной минуте и убивало в ней надежду. "Свидание после разлуки", - пришло ей откуда-то в голову. О, если бы Жюльен пришел... его отсутствие усиливало чувство отчуждения.

   Она колебалась, не зная, посылать ли за ним или самой ехать к нему.

   Лучше последнее. Свидание в этом переполненном отеле, шикарном и шумливом, неблагоприятно для объяснений.

   О, если бы он приехал к ней в Латрез! О, если бы они встретились там, в цветущем саду, около маленького озера, напоминающего картинку, в мирном приюте, несложная жизнь которого заставила бы их проще смотреть на вещи и быть снисходительнее друг к другу!

   Она как раз испытывала прилив раздражения, которое так мешает слиянию душ, делает человека таким неласковым и в конце концов раздражает и того, на кого оно направлено.

   Это раздражение, как утренние заморозки, губит нежные цветы любви.

   - Если мы встретимся здесь, я не сумею подойти к нему, - с тоской сказала себе Сара, - в этой отвратительной комнате...

   Не таким представлялся ей этот день! Она ждала от него столько счастья, едва смела мечтать о нем! Ей хотелось горько смеяться над самой собой, и, чтобы успокоиться, она приняла отчаянное решение протелефонировать Жюльену.

   Она окликнет его по имени в телефонную трубку и сразу установит интимный тон их встречи.

   - Жюльен...

   Он, конечно, сразу узнает ее голос...

   Она позвонила и напряженно ожидала ответа, испытывая непонятное смущение.

   Что же он не отвечает, отчего он не подходит?

   Но кто-то уже был у телефона; ее губы так дрожали, что она не сразу ответила.

   - Алло, - повторил чей-то ленивый голос.

   Сара едва слышно осведомилась о г-не Гизе.

   - Его светлость в генеральном секретариате... Кто спрашивает? - послышался опять тот же сонный голос.

   - Это неважно, - в смущении пробормотала Сара, давая отбой.

   Но она долго еще сидела у телефона с трубкой в руках. Потом она долго ходила взад и вперед по комнате; непонятная тревога сжимала ей сердце.

   Появилась Гак с целой охапкой сирени и ветками мирта и лавра.

   - Франсуа просил меня передать вам эти цветы, - сказала она, - он спрашивает, нужен ли мотор сегодня вечером?

   - Да, после обеда, - решительно ответила Сара, - и скажите Франсуа, чтобы он узнал, где улица Бардо; это где-то за городом.

   - За городом? Может быть, это опасное путешествие?

   - Там живет г-н Гиз, который за тем и приехал сюда, чтобы следить за порядком и соблюдением законов; надо думать, что около него безопасно, - ответила Сара беспечным тоном; но в последнюю минуту она не выдержала; да и преданность Гак заслуживала большего доверия.

   - Дорогая, - сказала она, не глядя на Гак, - вот в чем дело... Больше года тому назад, почти сразу после смерти его светлости, я обручилась с г-ном Гизом. И я его очень люблю.

   В глазах Гак промелькнуло лукавое выражение, которое свойственно матерям и которое выражает и восхищение и ласку: неужели Сара думала, что она не догадывается?

   - Надеюсь, что он достоин вашей любви, мисс Сара.

   Это было так в духе Гак и так отвечало собственным внутренним сомнениям Сары, что она не смогла удержаться от улыбки.

   - Уж если г-н Гиз не достоин любви? - сказала она, - то весь мир - одна сплошная несправедливость.

   - Дай Бог, - вздохнула Гак, нисколько не интересуясь этой мировой катастрофой. - Что вы наденете?

   - Белое шелковое платье и манто на дорогу. И попросите Франсуа протелефонировать г-ну Гизу, что я буду у него сегодня вечером.

   Гак подала Саре платье, затем пошла разыскивать Франсуа.

   Франсуа, по обыкновению, был в гараже.

   - Будьте готовы после обеда, - предупредила она его. - Но объясните мне все-таки, почему не он делает первый шаг?

   - Свиданье в этом отеле...

   Голос Франсуа звучал иронически.

   - А почему бы и нет? Это один из лучших отелей, и уж, конечно, это было бы приличнее, чем...

   - А поэзия обстановки? Свидание под таинственным покровом ночи! Ах, Эмили, Эмили...

   Но серенада не оказала на Гак желаемого действия.

   - Так вы думаете, что все обстоит благополучно? - настойчиво переспросила она.

   Франсуа не имел уверенного вида, его тоже терзали сомнения, но он во что бы то ни стало хотел усыпить беспокойство Гак.

   - Я в этом уверен, дорогая, - ответил он, - очевидно, они уже пришли к какому-нибудь соглашению.

   - Дай Бог, - с сомнением вздохнула Гак, - во всяком случае, от меня она скрыла это. Ну да чего ждать от влюбленных, особенно от влюбленных их круга.

   Она на мгновение задержалась на дворе отеля, чтобы взглянуть на Африку, и опять нашла, что Африка почти ничем не отличается от Англии; это внесло некоторое успокоение в ее душу. Только небо ярче.

   Гак захотелось вернуться к Франсуа, чтобы вместе с ним полюбоваться этим небом; если бы она привела свое намерение в исполнение, то увидела бы, что Франсуа так и замер на месте и не отрываясь смотрит на нее сияющими любовью глазами.

   - Закат как закат, - решила она через минуту, - им можно любоваться каждый вечер.

   Сара тоже смотрела из окна своей комнаты на лиловые и розовые облака, залитые последними лучами заходящего солнца.

   Свидание с любимым в такой дивный вечер...

   На землю спустилась ночь, любовно смягчая очертания предметов и заливая их лунным светом, сначала золотистым, потом непорочно прозрачным по мере того, как месяц подымался выше.

   Холодный ветер приносил на своих крыльях дуновение безграничной пустыни, и к запаху листвы примешивался приторный, удушливый аромат каких-то пряностей.

   Даже звонки трамвая звучали мелодичнее, а разноцветные фонари придавали улицам праздничный вид; арабы в национальных костюмах проходили мимо, улыбаясь и запахивая свои бурнусы, которые развевал ветер.

   А над всем этим, подобно багряной королевской мантии, опрокинулся сверкающий звездами темный небесный купол.

   Сара затрепетала... Разлука приходила к концу. Она не рассуждала... Она только чувствовала себя счастливой. Посмотрелась в зеркало, ее глаза горели любовью. Найдет ли Жюльен ее по-прежнему красивой?

   Как-то однажды он сказал ей:

   - Моя душа обитает в вашем прекрасном теле!

   Она попыталась вызвать в своем воображении его образ, но это ей не удалось и огорчило ее. Она помнила только некоторые его движения: привычку отбрасывать назад свои густые, мягкие кудри, которая подчеркивала красоту его сильных, благородных рук... привычку щуриться, когда он сердился...

   Они не произнесут ни одного слова... слова бессильны, они только обнимутся, и в этом объятии встретят зарю новой жизни.

   Поцелуй выражает иногда так много!..

   Она вспомнила их первый поцелуй, который дал им полноту счастья, страсти и обладания друг другом.

   Поцелуй после разлуки даст еще больше...

   Чего ей бояться?

   "Нечего, жизнь будет сплошным праздником для меня... для нас..." - поправилась она мысленно.

   "Мы" - бесценное словечко, "мы", не он и я, а "мы", "мы оба", а не "один".

   Она припоминала жесты и отдельные выражения Жюльена, его "словечки", такие нелепые и такие дорогие ее сердцу.

   По всей вероятности, у всех влюбленных существуют свои особые сокращенные "словечки", в которых столько очарования, несмотря на их глупость.

   А ее маленькие "права"! Как приятно иметь право поправить галстук, взъерошить волосы или одобрить костюм любимого!

   Есть женщины, для которых любовь - искусство. Сара была именно такой женщиной и умела облагородить своей любовью даже самые банальные вещи.

   Все, что давало ей случай "отдать себя", переставало быть в ее глазах мелочным.

   Она стояла у открытого окна, откуда был виден город и часть бухты, и больше не боялась за свое счастье.

   Через несколько часов она увидит Жюльена, а потом...

   Ей не хотелось заглядывать вперед...

   Одеваясь с помощью Гак, она еще раз взглянула на себя в зеркало.

   - Не тревожьтесь, - ворчливо заметила ей Гак, - он не найдет в вас никакой перемены. Я как раз обратила внимание Франсуа на то, что вы выглядите еще моложе, чем прежде, особенно когда у вас эта скромная прическа на пробор с маленьким локоном на лбу. Ни дать ни взять подросток, которого водила гулять.

   - Мне хотелось бы вернуть эти времена, впрочем... - поправилась Сара, - сегодня я вполне счастлива. Нет, я не надену никаких украшений, даже жемчужного ожерелья. Уберите их. И поспешим, я боюсь опоздать.

   - Я ничего не имела бы против этого, - пробормотала про себя Гак, следуя за Сарой с мехом в руках.

   Автомобиль был уже подан.

   Сара уселась, и Гак укутала ей ноги, не переставая твердить Франсуа, чтобы он "глядел в оба".

   Она никак не могла кончить своей возни, то укрывала и подтыкала что-то, то осматривала окна...

   - Желаю вам удачи, миледи, - сказала она, наконец, угрюмо, захлопывая дверцу перед своим собственным носом.

   Сара крикнула ей что-то вдогонку, и автомобиль тронулся с места.

   Перед маленьким зеркалом стояла вазочка с белыми розами, которые раздобыли где-то Гак и Франсуа.

   "Какие они милые оба!" - с нежностью подумала Сара.

   Сначала они ехали по широкому бульвару, дома и магазины которого были образчиками самых разнообразных архитектурных стилей; здесь было очень много кафе, но низшего сорта, посетителями которых были исключительно французские солдаты в синих с красным мундирах и фесках; потом они свернули в одну из узких боковых улиц, и Восток, таинственный, благоухающий Восток принял их в свои объятья: в пыли копошились дети, собаки бродили среди отбросов; неба почти не было видно, такие высокие были нависшие друг на друга дома.

   Сара с любопытством смотрела по сторонам; на мгновение перед ее глазами сверкнула водная поверхность бухты и сейчас же исчезла за поворотом.

   Масляные лампочки висели у входов, бросая слабый отблеск на раскрашенные притолоки и прибитые гвоздями вывески.

   Франсуа запутался, и ему пришлось остановиться, чтобы расспросить о дороге. Какой-то солдат, судя по акценту, уроженец Южной Франции, указал ему направление.

   - Мы приехали, миледи, - сказал он неожиданно, и Сара едва удержалась, чтобы не крикнуть:

   - Поезжайте дальше, не останавливайтесь...

   Автомобиль остановился у белой стены, около ворот стоял часовой, лениво прислонившись к сторожевой будке.

   По первому требованию Франсуа он поспешно распахнул ворота.

   - Прикажете доложить о вас, миледи? - спросил Франсуа Сару.

   - Нет, - торопливо ответила она, - пожалуйста, подождите меня здесь.

   С минуту она колебалась, слуга-араб выжидающе смотрел на нее, указывая рукой на дверь.

   Чего она боится? Автомобиль стоит у ворот, Франсуа так успокоительно действует на нервы своим голландским видом, и она сейчас увидит того, кого любит и кто отвечает ей тем же!

   Она так быстро пошла вперед, что слуга едва успевал показывать ей дорогу.

   Он остановился около какой-то двери, на пороге которой Сару приветствовал пожилой человек, очевидно дворецкий.

   Она назвала себя, и в ту же минуту услыхала смех: смеялись мужчина и женщина.

   Она отшатнулась; ей почудилось, что мозаичные стены вестибюля превращаются в решетки тюрьмы, из которой нет выхода.

   Зашевелилась портьера, и какая-то фигура, вся в белом, сделала несколько шагов в ее направлении, бесшумно ступая мягкими туфлями.

   - Алло! - раздался неуверенный, удивленный голос.

   Сара оперлась рукой о ближайшую стену, чтобы не упасть; это единственное слово, произнесенное Жюльеном, произвело на нее ужасное впечатление; горькие мысли вихрем закружились в ее голове. Свидание любящих, их свидание с Жюльеном!

   Почему же она не смеется? Что может быть комичнее этого "алло"!

   Жюльен подошел ближе.

   - Не может быть... - воскликнул он, потом нервно и вместе с тем глупо расхохотался. - Здесь такое плохое освещение.

   К Саре вернулся дар слова.

   - Да, это я, - прошептала она.

   Несмотря на действительно скудное освещение, она все-таки рассмотрела Жюльена.

   Он очень изменился и постарел.

   Главное - изменился...

   - Вы недавно приехали? - спросил он тем же развязным и неприятным тоном.

   Сара что-то ответила; ей казалось, что все это кошмар, один из тех ужасных ночных кошмаров, которые реальнее действительности.

   Она машинально последовала за Жюльеном, прислушиваясь к постукиванию высоких красных каблуков своих белых лакированных туфель, которые, по мнению Гак, должны были "лучше чем какие бы то ни было другие" оттенять светлые тона ее костюма.

   Из-за портьеры выглянула какая-то женщина, вернее девушка, в восточном костюме.

   Сара едва успела рассмотреть ее, потому что она мгновенно исчезла - Жюльен, очевидно, отослал ее, но все-таки заметила, что она очень красива, чернокудрая, румяная, с белоснежным цветом лица, веселыми блестящими глазами и удивленным выражением губ.

   - Так вот как вы живете? - донесся до нее словно издалека собственный голос.

   Она посмотрела на белые расписные стены, многочисленные диваны, грандиозный письменный стол, вазы с цветами...

   - Так вот как вы живете? - повторила она и неожиданно для самой себя прибавила: - Вам передавали, что я звонила по телефону?

   Ее взгляд встретился, наконец, со взглядом Жюльена, но он тотчас же отвел глаза в сторону, побледнел и не мог произнести ни слова.

   - Присаживайтесь, - сказал он, наконец, - я этого не знал... моя прислуга...

   Он не дотянул своей банальной фразы и снова погрузился в молчание.

   Теперь Сара чувствовала на себе его жгучий взгляд, но этот взгляд горел не прежней чистой любовью, он горел чувственной страстью.

   Жюльен, который сначала не обратил внимания на красоту Сары, убедился, наконец, в том, что она нисколько не изменилась, и, прищурив глаза, откровенно любовался безукоризненными чертами ее лица, дивными волосами и грациозной линией шеи и груди, которая приподнимала своим дыханием темные отвороты тяжелого манто.

   - Мне не сообщили об этом, - повторил он слишком громко, потому что нервное возбуждение мешало ему регулировать голос.

   - Я вижу... но ваш отец сказал мне... - Сара не докончила; что-то мешало ей сказать этому человеку откровенно, что она думала, что он ее ждет.

   Она смутно сознавала, что произошло какое-то недоразумение и что ей надо уходить.

   Она встала.

   Жюльен удержал ее за руку. Это было его первое прикосновение.

   - Что сказал вам мой отец? Когда вы его видели?

   - Он посетил меня в Латрез. После того как я вам телеграфировала...

   - Я не получал никакой телеграммы.

   - Это и видно, - с горечью сказала Сара. - Мне пора, - добавила она решительно.

   Она боялась только одного, как бы не расплакаться. Ей казалось, что она говорит не с Жюльеном, а с его двойником, что она сама только двойник той женщины, которую он некогда так безумно любил.

   "Да", "нет", отрывистые фразы, односложные ответы - все это было так нереально!

   Она направилась к двери, но Жюльен снова загородил ей дорогу.

   - Нет, нет, раз уж вы пришли, я не отпущу вас так скоро!

   Он смеялся и не выпускал ее руку.

   - Несомненно, все это какое-то чертовское недоразумение, новые штучки моего старого хрыча-папаши! Но почему бы нам не воспользоваться приятной минутой, которую дарит нам случай? Вы чертовски хорошо сделали, что приехали ко мне.

   Самодовольный, наглый смех не прекращался.

   Саре хотелось кричать, хотелось каким-нибудь способом освободиться от ощущения оскорбительной неловкости.

   Она пришла сюда - после всего того, что было, после целого года страданий - в надежде встретить человека, ради которого она вынесла все эти страдания и мысль о котором только и поддерживала в ней бодрость духа, и вот перед ней кто-то совершенно чужой, с другим выражением лица и изменившимся голосом.

   Она бессильно опустилась на шелковые подушки дивана. Жюльен придвинулся к ней ближе, обнял ее и поцеловал в маленькую нежную ямочку на шее под отворотами тяжелого манто.

   Его голова склонилась к ней на грудь, как много раз склонялась в далеком прошлом.

   - Нас нет, мы умерли, - беззвучно прошептала Сара, - все это сон, Жюльен.

   Он повернул к ней свое возбужденное покрасневшее лицо.

   - Нет, - запротестовал он, - не похоже на сон, дорогая! И я живой, и вы живая! Разве вы не чувствуете моей близости?

   Он прижался к ней еще крепче.

   - Я не знаю, зачем вы здесь, но вы здесь, и с меня этого довольно. Было время, когда я проклинал тот час, когда встретился с вами. Теперь я его больше не проклинаю, - он хрипло засмеялся, - хотя многое и изменилось с тех пор. Я оказался не тем, за кого вы меня считали, вы - не такой, какой я представлял вас себе. Значит, мы квиты. Когда я увидел вас в первый раз, у меня были очень превратные представления о женщинах; с тех пор я многому научился, особенно здесь, в экзотической атмосфере Африки, где так легко разобраться в женщинах тому, кто им нравится.

   Он прижался щекой к ее щеке; от него сильно пахло вином.

   - Красавица, - прошептал он, - я не встречал подобной вам...

   Сара отпрянула назад, как от удара; его низкое поведение давало ей силы уйти; она высвободилась из его объятий и стояла теперь перед ним оскорбленная, с разбитым сердцем, но в полном самообладании.

   Жюльен повалился на кушетку; его глаза были полузакрыты, глупая и вместе с тем злая улыбка застыла на его губах.

   - Я не встречал подобной вам женщины... - снова забормотал он, и при звуке этого голоса, дрожавшего от чувственного возбуждения, Сару охватил прилив такого бешенства, на которое редко бывают способны люди ее характера.

   - А я никогда не встречала мужчины, который пал бы так низко, как вы, - прошептала она, - никогда, слышите? И только подумать, что из-за вас погиб Шарль Кэртон, а я год высидела в тюрьме, из-за вас, из-за такого человека...

   Она беззвучно засмеялась, страдая от этого смеха и смеясь только для того, чтобы не разрыдаться.

   Спешить на это свидание, после всего того, что было, после всех мучений и горя, спешить в объятия своего возлюбленного - и найти его в таком состоянии!

   Она чувствовала себя оскорбленной до глубины души.

   Как жаждала она прикосновения этих властных сильных рук, опора которых казалась ей спасением от всех бед, верной защитой от превратностей судьбы...

   И вот теперь он держал ее в своих объятиях, и она не испытывала ничего, кроме гнева, недоверия и отчаяния.

   Эти губы, которые некогда прижимались к ее губам, которые шептали ей дивные слова любви, которым она разрешала прикасаться к своей шее в том интимном поцелуе, который освещается только, только истинной любовью, возвышающей даже страсть, эти губы только что нанесли ей своим поцелуем неизгладимое оскорбление. Она машинально поднесла руку к шее, словно хотела стереть следы этого поцелуя.

   Жюльен следил за ней с недовольным видом.

   Он не успел напиться как следует к моменту прихода Сары; потрясение, которое вызвало в его душе ее появление, временно отрезвило его, но теперь, находясь под гипнозом ее красоты, он внезапно перешел от игривого к опасному чувственному возбуждению.

   Они померились взглядами, как враги: она - неподвижно застыв на своем месте, он - полулежа на мягких подушках, она - с чувством горечи и унижения, он - с хладнокровной решительностью дикаря, который не желает выпускать из рук добычи.

   Как только она направилась к выходу, он вскочил на ноги и с легкостью, которую трудно был ожидать от такого отяжелевшего человека, преградил ей дорогу.

   - Вы пришли ко мне, потому что вам этого захотелось, - хрипло сказал он, - теперь останетесь, потому что этого хочется мне.

   Сара посмотрела на него и не узнала его; его глаза дико блуждали, он нелепо размахивал руками, а на губах была все та же отвратительная, злая усмешка.

   Сарой снова овладело бешенство, от которого она чуть не задохнулась.

   - Что вы за человек, во что вы превратились? - крикнула она ему в лицо. - Вы позволяете себе так обращаться со мной, вы...

   Жюльен изумлено взглянул на нее, высоко подняв свои темные брови, которые казались еще темнее по сравнению с его белокурыми волосами, и пожал плечами с видом человека, который ничего не понимает.

   - Разве я обращаюсь с вами не так, как вы бы этого хотели? Неужели? - сказал он небрежно. - Вы сами разыскали меня, - я не искал ничего, кроме свободы, - вы явились! Так почему же мне не... как вы думаете... почему бы мне не...

   Он грубо схватил ее за руку.

   - Зачем вы дурачите меня, Сюзетт, зачем мы понапрасну тратили время на сантименты? Очевидно, я вам нравлюсь, иначе вы бы не пришли, а когда я думаю о прошлом, то говорю себе, что вы дивно умели играть в любовь и со мной и с Кэртоном. Кэртон сошел с дороги. Если вам не приелись старые мотивы, то свобода здешних нравов будет нам благоприятствовать в этом отношении. Что вы об этом думаете?

   Он снова засмеялся.

   - Да, черт возьми, вы, вероятно, заметили Лулу? Не беспокойтесь, я вышвырну ее в одну минуту, если только...

   Саре удалось, наконец, вырвать свою руку, и она с ужасом смотрела на Жюльена.

   Что он - пьян, или сошел с ума, или просто испорчен до мозга костей? Может быть, он всегда был таким и умышленно вводил ее в заблуждение раньше?

   Он бросился перед ней на колени и обхватил руками ее талию. Его хриплый, заикающийся голос казался пародией прежнего.

   - Красавица моя, красавица, что бы там ни было... я опять с вами... не надо этой холодности, этого официального тона... вы ревнуете... я тоже ревновал к Кэртону... ревность до добра не доводит.

   Она опять вырвалась из его объятий и толкнула его так сильно, что он на мгновение потерял равновесие; при его новой попытке приблизиться она стремительно отскочила в сторону; глаза ее наполнились слезами, она чувствовала по отношению к нему только ненависть и презрение.

   - Не смейте прикасаться ко мне, - прошептала она одними губами, но так отчетливо, что каждый звук ее голоса долетал до Жюльена, оставляя в нем неизгладимое впечатление.

   - Ради вас я столько выстрадала! Ради вас я сидела в тюрьме, и только моя любовь к вам спасла меня от смерти. Ради вас, ради такого низкого человека - вот в чем ужас и унижение! Я жалею теперь, что Шарль Кэртон не был моим любовником; этот, по крайней мере, любил меня по-настоящему, а не так подло и низменно, как вы. Я готова полюбить кого угодно, только бы заглушить в себе мою любовь к вам. Я пришла к вам, чтобы снова скрепить узы любви, расторгнутые, как я думала, только временем. Я верила, что время бессильно убить любовь, ее убивает только подлость. Любовь выше всех испытаний, кроме этого последнего ужасного испытания - обнаружения душевной низости в любимом человеке. Я ухожу! И молю Бога, чтобы мы никогда больше не встретились, чтобы я никогда не слышала вашего имени, чтобы вы раз навсегда были изъяты из моей жизни и из моего сердца!

   Она исчезла за тяжелой портьерой, и звуки ее шагов замерли в отдалении.

   Существует такой предел страданий, когда человек как бы раздваивается: отчаяние, которое разрывает на части сердце, не проявляется никаким внешним образом.

   Франсуа не заметил перемены ни в выра