Уэдсли Оливия - Жажда любви

жении лица, ни в звуках голоса Сары.

   Гак, которая, вопреки приказанию, все-таки дождалась возвращения своей госпожи, констатировала только утомление последней, что ее нисколько не удивило; Сара казалась спокойной, и только, очевидно, была не в настроении рассказывать о результатах своего визита.

   Но как только Гак вышла из комнаты, она заперла дверь на ключ, подошла к окошку и подняла жалюзи.

   Конец!

   Конец всему!

   Она стиснула рукой край подоконника, даже не замечая, что ей больно; физические страдания не имели над ней власти.

   То, что она пережила, имело для нее слишком большое значение, - от этого зависела вся ее дальнейшая судьба.

   Какой ужасный кошмар, как все нелепо и жестоко, это - вторая роковая ошибка в ее жизни!

   Верить тому, кому не следует верить, давать там, где твои дары не ценятся! Какое безумие!

   Неужели возможны подобные вещи? Неужели мужчины грубо набрасываются на женщин и оскорбляют их не только в романах, но и в действительной жизни?

   Да, это так, с ней случилось нечто подобное!

   Как трудно предвидеть, что влияет на поступки человека! Жюльен проникся убеждением, что она любила Шарля Кэртона, и это опрометчивое убеждение, которое опровергалось и ее любовью к нему, и тем доверием, которое всегда существовало между ними, и страданиями, которые претерпела ради него Сара, он легкомысленно бросил на весы рядом с годом ее одиночного заключения и нашел, что оно все-таки перетягивает.

   Ужасные месяцы тоски и надежды, так мало походившей на надежду, ужасные месяцы терпения и отчаяния! - они так глубоко врезались в ее сердце, что только одна любовь могла бы залечить эти раны!

   Сара дрожала от холода, потому что поднялся очень сильный ветер, но ей это было скорее приятно; физическое страдание несколько облегчало ее душевную муку.

   Как много ждала она от этой ночи, ночи их встречи после разлуки!

   Первая ночь!

   Она целый год готовилась к этой минуте, изнемогая от предвкушения счастья, - а теперь...

   Когда она услышала голос Жюльена, все ее существо потянулось к нему, несмотря на то, что он сказал: "Алло!" Венец тривиальности, пародия на встречу возлюбленных.

   - Алло!

   Какой злой иронией звучало это слово!

   Но она охотно простила бы ему даже это "Алло", если бы он оказался прежним, любящим Жюльеном! В сущности, он очень мало изменился, разве немного пополнел, но так незначительно, что это могли заметить только внимательные глаза любящей женщины. Зато голос очень изменился, стал грубее и утратил благородные интонации прежних лет.

   Мысли бешеным вихрем кружились у нее в голове. Внезапно ей вспомнилось начало какого-то стихотворения:

   "Занавесь свои окна, занавесь свои окна..."

   Какая-то другая женщина тоже хотела скрыть свое горе!

   Сара нерешительно потянула ставень, он захлопнулся с глухим шумом; в комнате мгновенно воцарилась темнота - символ ее беспросветного горя.

   - Итак, мы возвращаемся, - сказала Гак, - это факт.

   - Возвращаемся? - с грустным недоумением переспросил Франсуа.

   - Вот именно, все мы, и французы, и англичане, - подтвердила Гак с иронией. - Что касается меня, то я жду не дождусь минуты, когда мы выберемся из этого вонючего басурманского края! От ее светлости осталась одна тень. И то ли еще будет! Это мое твердое убеждение, Франсуа! Она уверяет, что не страдает бессонницей, но взгляните на ее глаза! И если все у них благополучно, то почему его не видно? Он не приходит, не пишет, даже не телефонирует! Это не похоже на любовь! Тут что-то неладно, даже очень неладно, вы и сами понимаете это, Франсуа! И, по-моему, самое правильное - вернуться домой.

   Франсуа стоял на коленях и усердно тер фонари; такое положение вполне соответствовало тем чувствам, которые он питал к Гак в эту минуту.

   Его расстроенное, огорченное лицо тронуло ее до глубины души.

   - Не принимайте это так близко к сердцу, - сказала она, - иначе я не выдержу. Вместо того чтобы уложить ее в постель и послать за доктором, я должна делать вид, что ни о чем не догадываюсь и что все в порядке, а если еще и вы будете горевать, то я не выдержу! Вильям непременно заразится чесоткой от здешних паршивых собак, и это будет последней каплей! Я положительно не знаю, за какие грехи мы так жестоко расплачиваемся. Целый год мучений и страха, в продолжение которого я не имела ни одной спокойной ночи, думая о том, на чем спит миледи, в продолжение которого я не проглотила ни одного лакомого кусочка, не укорив себя в этом и не вспомнив о том, как питается миледи... а теперь стряслось это! Все мужчины свиньи, Франсуа, и совершенно необъяснимо, почему женщину, которая может жить самостоятельно и беззаботно, все-таки тянет к ним!

   - Чтобы сделать их лучше, - мягко возразил Франсуа, - такова воля провидения!

   - Почему же это провидение не делает их лучше с самого начала? - с возмущением отрезала Гак.

   Франсуа взял ее за руку.

   - Я в полном отчаянии, Франсуа, - сказала она жалобно. - Знаю, что и вы тоже. Она проиграла и все-таки не перестает надеяться. Чем только все это кончится? Только взгляните на нее. Она все время разыгрывает роль, и это самое ужасное! Требует газет, а читает только объявления, даже не объявления, а то объявление, которое первое попадется ей на глаза, исключительно для того, чтобы ввести меня в заблуждение. Она делает вид, что интересуется модными журналами и туалетами, но это только вид! Почему Жюльен Гиз не умер в раннем детстве! Я уверена, что он сыграл обратно из-за процесса и всего остального.

   - Я опасался этого и раньше, - признался Франсуа.

   - Но ждали, чтобы я первая высказала ваши опасения? - не удержалась Гак, чтобы не уколоть его.

   Она постаралась придать своему лицу веселое выражение и отправилась к Саре.

   - Не желаете ли проехаться, миледи? Франсуа говорит, что мотор в порядке. Прощальный визит здешним местам? Не правда ли?

   - Пожалуй, - согласилась Сара. - Вы тоже поезжайте с нами, Гак!

   Сара была рада вырваться из угнетающей атмосферы отеля.

   Франсуа надел белые чехлы на сиденья мотора, и они приятно холодили тело.

   Сара откинулась на подушки и лениво смотрела на мелькавшие перед ее глазами улицы.

   Какое разнообразие красок, какая интенсивная жизнь, какой шум, какая жара и какая вонь!

   Гак демонстративно держала платок у носа; Вильям дремал около Сары и, кажется, наслаждался прогулкой; яркий свет то и дело сменялся тенью, когда они проезжали под крытыми галереями, перекинутыми от одного дома к другому.

   В темных лавчонках виднелись выразительные, увенчанные тюрбанами, головы с черными волосами и крючковатыми носами - живые иллюстрации к библии.

   - Ну и одеваются! - воскликнула Гак, - точно в купальных костюмах! - и дешево, и отвратительно! Посмотрите только на эту девчонку, Франсуа! Удивляюсь, о чем только думают законы? Немудрено, что их не выпускают из гаремов. Там им только и место!

   Однообразное движение и солнечный свет благоприятно подействовали на Сару; она на некоторое время забыла о своем горе.

   Автомобиль сделал крутой поворот, промчался через туннель и въехал в преддверие необозримой Сахары. Дорога стала хуже, пришлось ехать медленнее, но панорама была поистине волшебная: безграничная, отливающая золотом пустыня, с редкими пальмами, которые вздымали свои стволы к ярко-синему небесному своду, расстилалась перед ними.

   - Карфаген, миледи, - неожиданно провозгласил Франсуа, указывая рукой направо.

   И Сара увидела вдали стройные колонны, из которых некоторые гордо возносились к небу, а другие, полуразрушенные, точно пригибались к земле. Их неправильные очертания были необыкновенно эффектны.

   Карфаген! Молва о роскоши, которая гремела некогда по целому свету! Теперь на его месте паслись кони, тучами вздымался песок, жалкие кактусы росли среди развалин.

   Императоры разъезжали здесь в своих колесницах, кровь солдат лилась рекой, люди рождались, умирали и любили... песок засыпал теперь и побежденных, и победителей, и славу, и любовь!

   Было что-то безнадежное в этой картине, над которой распростерся лазурный небесный свод и над которой ветер крутил желтые, как янтарь, крупинки песка, отливавшие золотом в лучах жгучего солнца.

   Животворное сияние дня и интенсивность окружающей жизни еще усиливали безотрадность этого зрелища. У Сары сжалось сердце.

   Она закрыла окна и приказала Франсуа ехать домой. Ничто не интересовало Сару, они ни на чем не могла сосредоточиться, все казалось ей ненужным и бессмысленным.

   О, если бы Жюльен умер, и она имела бы право оплакивать его!

   Умерший возлюбленный навеки принадлежит той, которая его любила!

   Какое умиротворяющее сознание!

   Женщины, возлюбленные которых умерли, до конца оставаясь им верными, самые счастливые на свете; память о незапятнанном прошлом помогает им жить.

   Саре казалось теперь, что только одно в жизни имеет значение: это сознание, что ничто не имеет значения и что все суета!

   Даже если вы искупите свою вину, даже если вам улыбнется счастье, всегда найдется кто-нибудь, кто вам его испортит, как бы самоотверженны и верны вы ни были. Эгоистам живется гораздо легче: они без угрызений совести пользуются тем, что им предоставляет случай, и никогда не желают того, что трудно достижимо.

   На обратном пути из Марселя в Париж Сара решила остановиться проездом в Дезанже.

   Согласно посмертной воле Коти, она имела право жить в замке определенное число месяцев в году, пока Роберт не женится. В материальном отношении она совершенно от него не зависела.

   Гак сообщила ей, что Роберт отпустил на покой всех старых слуг; Франсуа объяснил новому дворецкому, чего желает Сара, и ее требования были немедленно приведены в исполнение.

   Она медленно переступила порог замка.

   Ничего не изменилось; все было на старом месте; слезы выступили у нее на глазах, но она не разрыдалась.

   Она не решилась войти в гостиную и велела подать чай на террасе.

   Вскоре пришел Роберт.

   Он не знал о ее приезде и изменился в лице, увидев ее на террасе.

   Сара устало улыбнулась ему. Он старался избегать ее взгляда.

   - Что это вам вздумалось, Сюзетт? - спросил он ее, неожиданно для самого себя называя ее сокращенным именем и доказывая этим Саре, что прошлое еще не совсем умерло в его душе.

   - Глупая сентиментальность с моей стороны, - непринужденно ответила Сара, стараясь подавить волнение, вызванное встречей с Робертом.

   Он переминался с ноги на ногу.

   - Я знал, что вы уже на свободе. Лукан сообщил мне также, что вы уехали в горы, а потом в Тунис. Вы виделись с Гизом?

   - Между прочим.

   - Он погибший человек, не правда ли? Мне рассказывал о нем приятель, который служит под его началом. Не блестящий конец блестящей карьеры, впрочем... ну, да вы сами знаете...

   Наступила пауза...

   - Все-таки он безумно любил вас! Это и есть всему причина... - добавил Роберт.

   Она грустно усмехнулась.

   - Смейтесь не смейтесь, но я говорю правду.

   До чего он был юн и вместе с тем разочарован в жизни, несчастен, груб, одинок и самонадеян! Сара нежно провела рукой по его черным волосам.

   - Бедный старик Роберт, - сказала она ласково.

   Он отскочил в сторону, голос его звучал глухо и неуверенно:

   - Прошлое не забывается, - в этом все горе! Но если я могу быть вам чем-нибудь полезен... Какие у вас планы?

   - Я предполагаю уехать в Англию и поселиться в Клаверинге. Моя мать в Лондоне?

   Он снова покраснел.

   - Сколько она выстрадала! Она позволяла мне утешать ее. Да, в данный момент она в Лондоне, на месяц.

   - Вы утешали ее? О, счастливый Роберт!

   Он отклонился, подчеркивая этим, что старые раны не зажили и что примирение невозможно.

   Подали чай; знакомый сервиз, знакомые десертные ножики с янтарными ручками!

   Почему бы ей, в самом деле, не перезимовать в Англии?

   Ее путало мнение "света", несмотря на то, что английские газеты единодушно выражали ей сочувствие.

   Почему до сих пор она не боялась общественного мнения?

   Она сразу поняла - почему.

   Ведь она не представляла себе будущего без Жюльена, а он сумел бы защитить ее от каких угодно мнений!

   Только теперь, сидя на освещенной солнцем террасе замка, среди мертвой тишины знойного полудня, в знакомой старой обстановке, она вдруг поняла, что утрата Жюльена была для нее не только сердечным горем, а несчастьем, которое могло разбить всю ее жизнь.

   Она сожалела теперь о том, что заехала в Дезанж, повинуясь какому-то непреодолимому стремлению самобичевания. Жюльен обнимал ее в аллеях этого парка, они переживали здесь минуты истинной любви.

   - Мы помним, мы помним, - шептали деревья, шелестя своими ветвями, - мы видели ваши поцелуи...

   Сара разрыдалась в первый раз после разрыва с Жюльеном.

   Поезда приходят и отходят вовремя, пароходы снимаются с якорей в назначенный час, приходится заниматься туалетом, денежными делами, и даже тот, у кого сердце разрывается на части, моется и причесывается каждое утро.

   "Разбитое сердце, в сущности, последнее, на что обращают внимание, - с иронией думала Сара. - Это единственная вещь, обладанье которой не вызывает зависти!"

   Она приехала в Лондон в субботу, после полудня, когда все лавки были уже закрыты, и город казался вымершим.

   Франсуа должен был приехать из Фолькстона на автомобиле, и Гак сгорала от нетерпения.

   Сара не телеграфировала матери, не рассчитывая на горячую встречу, хотя была совершенно уверена, что леди Диана пожелает возобновить с ней отношения, - она даже догадывалась, почему именно.

   Ничто не переменилось в Лондоне, та же разнообразная архитектура домов и те же пыльные улицы, которые никто и не думал подметать.

   Дом леди Дианы был с монументальным входом, на котором нелепо торчал молоток, совсем другого стиля, и который был сплошь покрыт инструкциями, как стучать и как звонить.

   Сара осведомилась о леди Диане и предоставила Гак объясняться с дворецким насчет помещения и багажа.

   Леди Диана дремала, с томиком Мопассана в руках, в своей маленькой гостиной, уставленной широкими, мягкими креслами, затененной спущенными гардинами и напоенной возбуждающим ароматом дамасских роз.

   Она открыла глаза, когда Сара вошла в комнату.

   Наступила пауза, во время которой мозг леди Дианы лихорадочно работал. Сара была богата; богатству многое прощается; пресса относилась к ней сочувственно, она была молода, красива, и, конечно, выйдет замуж, если уже не сделала этого. Порвать с ней было бы непростительной глупостью с экономической точки зрения.

   - Дорогая Сара, - воскликнула леди Диана, грациозно подымаясь навстречу дочери.

   - Милая мама, - ответила Сара.

   Они поцеловались.

   - Не хотите ли чаю?

   - Пожалуйста. И приюта на сегодняшнюю ночь. Я не люблю отелей.

   Леди Диана приподняла свои великолепно "сделанные" брови в знак полного единодушия.

   - Я приехала, собственно, для того, чтобы узнать, сдан ли Клаверинг. Если нет, то я воспользуюсь им на некоторое время.

   - Он еще не сдан. Как удачно это вышло. Но агенты сдерут с вас шкуру. Вы знаете, на что способна эта публика, когда нарушаются договоры.

   - Значит, так. Я намереваюсь выехать завтра.

   Подали чай. Леди Диана наполнила чашки.

   - Не будем говорить о прошлом. Люди гораздо снисходительнее, чем о них говорят... Разве вам нельзя было остаться в Париже?

   - Право, не знаю, я была там только проездом.

   - Может быть, оно и благоразумнее.

   Разговор не клеился, и Сара охотно удалилась в отведенную для нее комнату.

   - Ваша прежняя комната, моя дорогая!

   При виде этой комнаты сердце Сары сжалось от жалости к самой себе, что часто бывает, когда мы попадаем на старые места.

   Гак успела распаковаться и расставить по местам все необходимые вещи... на камине стояли те же китайские подсвечники, узкая кровать была покрыта тем же белым покрывалом... Сара упала на колени перед этой кроватью и только в эту минуту ясно поняла, что она ездила в Дезанж, приехала сюда, в Лондон, и отправится завтра в Клаверинг только для того, чтобы рассеять тоску одиночества и уверить самое себя, что она к чему-то еще стремится и имеет еще какие-то цели в жизни.

   Места, где она жила прежде, связывали ее хотя бы с прошлым.

   В тюрьме ей казалось, что ничто не может быть ужаснее абсолютного одиночества; теперь она узнала, что быть одинокой в толпе еще ужаснее, в толпе, где не видно одного определенного лица, где не слышно одного определенного голоса, где к тебе протягиваются не те руки.

   В атмосфере этой комнаты, где она спала совсем маленькой девочкой, была какая-то святость, которая изгоняла из ее сердца гнетущую тоску и даровала ей временное облегчение.

  

   За обедом ("я думаю, что нам не стоит обедать в ресторане и обращать на себя внимание?") леди Диана осведомилась о Жюльене Гизе.

   - Я видела его всего один раз и то мельком.

   - Вы что-нибудь решили?

   - Нет. Говорят, что он делает блестящую карьеру.

   - Кажется, слишком блестящую в некоторой области. Впрочем, так всегда бывает с сорвавшимися с цепи пуританами: они ни в чем не знают меры.

   После обеда леди Диана стала играть на рояле, а Сара слушала, следя глазами за листвой деревьев, которая то появлялась в окне, окрашиваясь в золотистый цвет, когда на нее падал свет лампы, то снова исчезала во мраке.

   Жизнь пойдет своим чередом; будут сменяться дни и ночи, зимы, осени и весны-весны, время, когда так тоскливо замирает сердце, переполненное туманными мечтами.

   Впрочем, это состояние присуще людям не только весной, - она знала это по опыту. Вот и сейчас ее охватило то тревожное стремление к счастью, которое никогда не умирает в душе человека.

   Высшее счастье в жизни - это любовь, взаимная любовь, с уверенностью, что любимый постоянно стремится к тебе, ждет не дождется вечера, который соединит тебя с ним, и для которого только ты в мире имеешь значение.

   Леди Диана играла то Шопена, то Шуберта, Дебюсси и Шаминада, а через окно проникал в комнату неясный, но несмолкаемый шум города.

   Музыка внезапно смолкла, и леди Диана повернулась к Саре, перебирая пальцами нитку жемчуга, украшавшую ее грудь; на губах ее играла неуверенная и вместе с тем вопрошающая улыбка.

   Она начала с некоторою торжественностью:

   - Вы сами прекрасно понимаете, что нельзя похоронить себя в Клаверинге в ваши годы... - потом замолчала, сосредоточенно перебирая жемчуг.

   Сара предвидела, что должно за этим последовать, хотела избежать объяснений и, вместе с тем, знала, что ей не отделаться от леди Дианы, не удовлетворив хотя бы отчасти ее любопытства.

   - Так, значит... ведь вы были...

   - С этим покончено, - прервала ее Сара, - покончено раз навсегда.

   Леди Диане очень хотелось знать больше, но что-то удержало ее от прямого вопроса.

   - Как все это грустно! Жюльен был так мил в своем роде!

   Сара поднялась с места; разговору конца не предвиделось.

   - Мне хочется спать, мама.

   - Но ведь еще ужасно рано; я тогда куда-нибудь поеду. Сегодня как раз журфикс у Торнтонов.

   Они помолчали, стоя одна перед другой.

   - Вы очень похудели, милочка, или это так кажется, потому что вы в черном. У кого вы шили это платье? У Кайо? Воображаю, что это за разбойник! А я терпеть не могу черного цвета. Как вы находите, я очень изменилась?

   Она вызывающе взглянула на Сару.

   - Вы прекрасны, как всегда, - любезно ответила Сара.

   - Очень мило с вашей стороны, что вы говорите это, даже если не думаете того, что говорите. Покойной ночи, дорогая!

   Они поцеловались на прощанье и даже не заметили, что поцеловались, как это часто бывает с женщинами.

   Затем Сара услышала, как леди Диана приказала дворецкому распорядиться насчет автомобиля. Голос ее звучал равнодушно, почти весело, и эта спешка на званый вечер показалась Саре доказательством жестокосердия, хотя для леди Дианы это было такой же повседневной привычкой, как обед или разговор по телефону.

   Но это все-таки еще более отдалило Сару от матери.

   Здесь тоже было мало святости настроения, хотя это и был родительский кров.

   Сара быстро разделась и, не зажигая огня, присела к окну, вглядываясь в огни Пиккадили, как вглядывалась в них в прежние годы, когда мир казался ей исполненным чудес, любовь - волшебным сном, который должен в свое время присниться каждому, а Лондон - таинственным местом, куда было небезопасно, а поэтому особенно заманчиво проникнуть.

   Теперь она знала, что чудес не бывает, что любовь - не сон, а печальная действительность, и что, несмотря на скудное уличное освещение, ни одна из патетических тайн Лондона не остается тайной.

   Она зажгла электричество и попробовала читать, но мысли ее перебегали с предмета на предмет, как это часто бывает, когда человек настолько несчастен, что не может сосредоточить своего внимания ни на чем, кроме своего горя.

   Завтра она уже будет в Клаверинге. Может быть, там она найдет себе дело - уход за цветами, прогулка на соседние фермы...

   Но старые места будут наводить ее на грустные мысли, а уход за цветами - слабое утешение для такой одинокой и обездоленной женщины, как она!

   Колен почувствовал облегчение с тех пор, как письма от Жюльена Гиза и его отца стали приходить реже.

   Его жизнь в продолжение многих месяцев зависела от этих случайных сообщений, и ему давно надоело разыгрывать роль герольда, да еще в деле, в котором он принимал довольно некрасивое участие.

   Он считал, что старый Гиз "обошел" его, и это обстоятельство не способствовало теплоте отношений к Гизу.

   Он был поставлен в отвратительное положение, из которого мешало ему выпутаться отсутствие мужества. Мы охотно обвиняем других, когда они причиняют нам затруднения, и никогда не обвиняем самих себя за то, что не умеем выйти из этих затруднений.

   Колен прямо возненавидел Гиза, и даже когда все пришло в порядок и он оказался в полной безопасности, это чувство ненависти не ослабло. Старый Гиз знал, знание - оружие, которое мы неохотно видим в руках другого.

   Нельзя утверждать, что Колен желал смерти "старому черту", но, во всяком случае, известие об его кончине не повергло бы его в отчаяние и даже не нарушило бы его аппетита.

   Когда он получил командировку в Тунис, по служебным делам, подведомственным Жюльену, его больше всего раздражала перспектива встречи лицом к лицу со старым Гизом.

   Но, и это лишнее доказательство сложности людских переживаний, он все-таки не обрадовался, как следовало ожидать, столкнувшись с Гизом в клубе, а, напротив, даже позеленел от ненависти.

   Он протянул старику два пальца, избегая смотреть ему в глаза.

   - Вы вернулись? Это для меня новость!

   - Я только что из Туниса, - ответил Гиз.

   Он очень поседел и постарел за это время.

   "Настоящее пугало!" - подумал Колен.

   - Жюльен здоров? - спросил он вслух.

   - Благодарю вас.

   Колен дрожащими руками зажег сигару.

   - Когда же свадьба?

   Гиз тонко улыбнулся.

   - Я что-то не слышал об этом!

   - Но ведь она в Тунисе? - Какое-то тайное подозрение заставило Колена высказаться откровенно, а свойственная ему осторожность удержала его от произнесения имени Сары. - Я знаю это от Роберта.

   Гиз промолчал, и Колен внезапно ощутил тот острый прилив ненависти, который мы испытываем, когда чувствуем, что наш собеседник знает больше, чем показывает.

   Он так задымил сигарой, что старик закашлялся.

   - Однако, мне некогда; я уезжаю сегодня ночью в Тунис по служебным делам. Нет ли у вас поручений к Жюльену?

   Он был удивлен и обрадован, увидев, какое впечатление произвели его слова на старого Гиза, который вздрогнул и изменился в лице.

   Колен наблюдал за ним с высоты своего величия.

   - Итак, до свидания, - повторил он, не дождавшись ответа.

   Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Гиз окликнул его.

   Колен даже не обернулся.

   - Пусть поволнуется, старый скрытник! Так ему и надо!

   Он поспешно уселся в автомобиль и получил еще лишнее удовлетворение, заметив, что Гиз появился на пороге.

   - Опоздал! - констатировал он злорадно.

   Но в вагоне экспресса, который мчал его по направлению к югу, он невольно задумался над тем, что могло до такой степени взволновать Гиза.

   Гиз не внушал ему доверия с прошлого лета.

   Безжалостный, окаменелый старый дьявол!

   Колен проклинал тот день и час, когда он ввел Гиза в дом графини.

   Это был опрометчивый шаг с его стороны, но разве он мог предвидеть, что Дезанж умрет так скоро? В жизни все или бесполезно, или несвоевременно!

   Старый Гиз не захотел забыть прошлого. А ему следовало умерить свою неприязнь к Саре, когда она овдовела; она была завидной невестой для кого угодно.

   "Воображаю, какую он еще выкинул там штуку, если так перепугался", - не без проницательности подумал Колен.

   Ведь ненависть Гиза к этой женщине доходила до безумия.

   Что касается Колена, то он-то уж, во всяком случае, не ненавидел Сару. Он чувствовал, что Сара обладает тем очарованием, которое сводит мужчин с ума и двигает их на пути подвигов и самоотверженных решений. Он не мог бы объяснить, в чем сущность этого очарования, и только знал, что мужчинам приходится дорого за него расплачиваться.

   В данном случае расплатилась и сама женщина, и он не мог думать об этой расплате без содрогания и стыда.

   Идеализм был чужд его натуре в такой же мере, в какой людоедство чуждо англичанам, но героизм Сары и ее самоотверженное молчание, не говоря уже о ее физических прелестях, пробудило в его душе еще никогда не испытанное чувство благородного умиления.

   Он страдал за нее, и хотя страдания его были бесплодны, они все-таки имели благотворное влияние на его эгоистическую натуру и очистили его сердце.

   Если бы, ради освобождения Сары, ему предстояло пострадать только материально, он пошел бы на это, несмотря на то, что очень любил деньги.

   Он как-нибудь вывернулся бы потом, сократив свои расходы; он спасовал исключительно перед общественным мнением.

   Но он был преисполнен по отношению к Саре самого нежного, самого глубокого уважения - редкое чувство для людей его типа, особенно когда дело касается женщины.

   Теперь, размышляя обо всем этом, он в первый раз, после рокового утра в замке Дезанж, почувствовал душевную радость и покой; ведь он скоро будет наслаждаться зрелищем счастья двух единственных существ, которых он любил на этом свете.

   Ему было приятно заранее представлять себе это счастье.

   Наконец он уснул, измученный духотой и угольным дымом, предварительно попеняв на французское правительство за его скупость.

   За утренним завтраком он опять вспомнил о Гизе, и в его душе опять шевельнулось какое-то смутное подозрение.

   Этот старый дурак сказал ему, что Жюльен и не думает жениться. Странно, если только это соответствует истине. Но соответствует ли? - вот в чем вопрос. Но лгал Гиз или не лгал (что за отвратительное масло!), его испуг при известии об отъезде Колена в Тунис, во всяком случае, наводил на размышления.

   Колен обсуждал этот вопрос со всех сторон, и это помогло ему примириться с плохим завтраком.

   В Марселе ему удалось прилично пообедать, а буфет трансатлантического парохода оправдал все его ожидания.

   После краткого отдыха в стенах "Сплендида" он облекся в легкий белый костюм (Колен не был щеголем, но все-таки заботился о своей наружности), приказал подать себе мотор и поехал к Жюльену.

   Он не отдавал себе ясного отчета в том, что его ожидает, но смутно мечтал о встрече с Жюльеном и Сарой, о том, как Жюльен будет благодарить его, а Сара вспоминать его заботы и внимание.

   Может быть, ему даже удастся поцеловать ее на правах папаши, роль которого заранее предопределена ему в этом союзе трех.

   Потом он будет гулять и беседовать с Сарой.

   Он понимал, что от него потребуется много исключительного такта в этих исключительных обстоятельствах, и был уверен, что окажется на высоте положения.

   Он с удовольствием осматривался, не пропуская ни одной женщины, с покрывалом или без покрывала, и наслаждался видом снующей по улицам толпы, которая была так живописна в этой знойной и благоухающей атмосфере Востока, которая для европейцев типа Колена является синонимом распущенности и тайного, привлекательного порока.

   Он без доклада проник к Жюльену и громко окликнул его по имени.

   На улице было еще светло, но в вестибюле уже горело электричество.

   Дом, в котором жил Жюльен, - большое здание в мавританском стиле, которое вполне отвечало вкусам и нуждам своего хозяина.

   Колену понравились строгие, может быть, даже слишком строгие, линии его архитектуры. Он прошел через анфиладу комнат и остановился перед парчовой портьерой, которая тяжелыми, точно окаменелыми складками висела от потолка до пола.

   Колен откинул ее движением рук и попятился.

   Жюльен полулежал на диване, окруженный подушками, а у его ног, с бокалом вина в руках, стояла бледнолицая, чернокудрая красавица с накрашенными губами и глазами.

   - Прелестно! - воскликнул Колен, забывая обо всем на свете. - Алло, Жюльен! Как я вижу, вы не лишены комфорта!

   Жюльен вскочил с места и расхохотался.

   - Алло! Присаживайтесь.

   Он уселся рядом с Коленом и отдал какое-то приказание по-арабски: девушка скрылась, сверкнув своими белыми зубками.

   - Ну и ну!.. - мог только сказать Колен, наслаждаясь этой гаремной обстановкой.

   - Что ну? - небрежно переспросил его Жюльен.

   Колен только теперь рассмотрел Жюльена.

   - У вас неважный вид, мой мальчик! Слишком много шербета, шампанского и любви, не правда ли?

   Жюльен иронически улыбнулся.

   - Я только что получил телеграмму из министерства, - сказал он, передавая Колену и телеграмму и ключ для разбора шифра.

   - Вы здорово поработали здесь, - сказал Колен, ознакомившись с содержанием бумаги, - пора и домой. Вас вызывают по делу Вантреза, и министерство как будто ничего не имеет против этого.

   - Мне это безразлично. Я все равно никуда не поеду.

   - Как не поедете! Что вы хотите этим сказать? Ведь ваша миссия кончена и...

   - Я решил обосноваться здесь окончательно.

   Колен расхохотался.

   - Забавная идея, дружище!

   - Это мое твердое решение.

   Красавица снова появилась с кофе и ликерами и на коленях предложила их Колену; созерцая ее прелести, Колен на мгновение забыл затруднительность текущей проблемы.

   - Надо думать, что она не попадется на глаза графине, - подмигнул он Жюльену, когда девушка вышла из комнаты.

   Мысль о Саре заставила его более критическим взором взглянуть на поведение Жюльена.

   - Все это прекрасно, мой милый, пока человек свободен; я первый стою за это, но в вашем положении, после всего того, что вынесла из-за вас эта молодая женщина, и принимая во внимание ее исключительную преданность...

   Он умолк, подавленный потоком собственного красноречия и не вполне уверенный, что избрал верный путь для образумления Жюльена.

   Жюльен вздрогнул, и только в эту минуту Колен заметил, как плохо он выглядит: его бледное, осунувшееся лицо казалось возбужденным, полузакрытые глаза сверкали лихорадочным блеском.

   - Вы переутомились, - сказал Колен, - ваш последний рапорт - чудо искусства. Ради Бога, объясните мне, как у вас хватает сил и энергии работать после всего того, что было? Я был уверен, что вы выбудете из строя, и очень боялся, что, узнав обо всем, вы немедленно вернетесь в Париж. Уверяю вас, это было самое ужасное время в моей жизни.

   - О чем вы толкуете? Я что-то не улавливаю, - с беспечным любопытством сказал Жюльен.

   - Я говорю о вашей карьере и о тюремном заключении графини, больше ни о чем, - ядовито ответил Колен.

   Он чувствовал себя обиженным холодным приемом Жюльена.

   Разве от людей можно ждать благодарности!

   Жюльен спустил ноги на пол и взглянул на Колена.

   - Вам не кажется, что тема устарела? - презрительно заметил он. - Вам, вероятно, неизвестно, что графиня приезжала сюда месяц тому назад?

   - Нет, известно. Когда же свадьба?

   - Свадьба? - Жюльен расхохотался.

   Колен внезапно почувствовал, что он очень устал, как от путешествия, так и от этого неприятного, двусмысленного свидания; он решил объясниться начистоту.

   - Я вас спрашиваю, когда вы женитесь на графине? Именно об этом, - сказал он резко и торжественно. - Вам можно позавидовать. И красавица, и молодая, и так любит вас, что не побоялась года тюрьмы ради вашего спасения. Я начинаю сомневаться в вашей добропорядочности, Жюльен, поскольку вы можете еще колебаться в этом вопросе. А где остановилась графиня? В моем отеле ее нет.

   Жюльен приблизился к Колену с угрожающим видом.

   - В последний раз прошу объяснить мне, что вы подразумеваете под вашими словами? Графиня сидела в тюрьме из-за меня? Я - счастливейший человек в мире? Один из нас, очевидно, лишился рассудка! Графиня убила Шарля Кэртона и очень легко отделалась. Вы всячески содействовали ей, я это знаю от отца, и благо вам будет, но если при этом вы влюбились в графиню, при чем тут все-таки я?

   Колен всплеснул руками и вскочил с места, его лицо стало багровым; тем не менее он заговорил сравнительно спокойно:

   - Вы спрашиваете, кто из нас сошел с ума? Конечно, вы! Вы осмеливаетесь говорить мне, что графиня убила Кэртона! Вы морочите меня, меня, который столько выстрадал и так долго молчал, который выволок вас из той комнаты, раздобыл для вас яхту и замел ваши следы во Франции, пока ваш отец расчищал вам дорогу за границей. Что же касается ваших намеков насчет меня и графини, то берегите свою жизнь! Он осмеливается важничать передо мной, издеваться над графиней! Беспринципный ренегат, выезжающий на любви женщины!

   Колен умолк, испуганный злобными раскатами своего голоса. Он взглянул на Жюльена, который, в свою очередь, не спускал с него испытующего, лихорадочного взора, и сжал кулаки, готовясь к защите.

   - Сядьте на свое место, Колен, - раздался спокойный, повелительный голос Жюльена.

   Колен повиновался, словно загипнотизированный.

   - Ну, а теперь объяснитесь, - сказал Жюльен, садясь с ним рядом.

   - В моих письмах были исчерпывающие объяснения, - мрачно возразил Колен.

   - Какие письма? Писанные где и когда?

   - В конце прошлого и начале этого года.

   Жюльен ничего не ответил, и Колен заговорил опять.

   - Я все время писал вам о графине, передавал ее поручения. Иносказательно, конечно, но вы все-таки могли понять, в чем дело. Когда она заболела, я опять писал вам. Я узнал об ее болезни от Лукана и никак не мог понять... - Он не докончил своей фразы.

   - Мне нечего больше сообщить вам, - добавил он сухо. - А вы что скажете?

   - Я получил от вас только одно письмо с упоминанием о Саре, о графине Дезанж, - поправился Жюльен, - правда, очень длинное и п