Уэдсли Оливия - Жажда любви

" - подумал он с досадой, но тотчас же произнес вслух:

   - Конечно, не надо упоминать о материальном ущербе, понесенном Жюльеном, а только настаивать на его политическом престиже, на его значении для страны и в силу этого на необходимости принять предлагаемое назначение. Слишком легко забывается, что служба Франции представляет долг, который не имеешь права игнорировать...

   "Он сделает это, - сказал себе Колен с чувством удовлетворения, - он сделает это, старый простофиля".

   Глаза Колена с тоскою смотрели на открытые двери кафе, когда автомобиль проезжал мимо. Он посматривал на свои прекрасные часы, думая с сожалением, что хорошо бы зайти и выпить что-нибудь. Но необходимость приниматься за работу, вследствие того, что Жюльен отошел в сторону, вынуждала Колена отказаться от этого удовольствия. Жюльен до некоторой степени помогал ему, и надо отдать справедливость Колену, что он все же по-своему любил Жюльена. Жюльен так быстро получил известность и окружен был таким красивым ореолом, что его падение с этой высоты не только причиняло Колену материальный ущерб, но и потерю престижа.

   Колен очень легко узнал, где проводил дни его бывший протеже. Он был бездетным человеком, и, может быть, его желанием спасти Жюльена руководило более тонкое чувство, нежели простая досада за собственный неуспех в жизни.

   Во всяком случае, он пошел к Доминику Гизу и нашел у него более чем достаточно материала для своей работы. Гиз был для него открытой книгой. Он читал в нем, как читает азбуку студент шестого семестра. Поиграв немного на ревности старика, выслушав рассказ о деле Кэртона и перечень гонораров, принесенных в жертву Жюльеном вследствие его безумного образа действий, Колен выразил полное сочувствие его взглядам, что окончательно расположило Гиза в его пользу и превратило его в орудие Колена.

   Колен сначала предполагал, что разговор с Жюльеном, за которым должен непосредственно следовать разговор с его отцом, должен повлиять на Жюльена, и таким путем он надеялся добиться цели. Но его схема потерпела поражение, и наступившее после этого отчуждение между сыном и отцом уничтожило всякую возможность действовать путем убеждения.

   Тогда-то и обратились к Баллешу.

   Колен тоже старался об этом назначении Жюльена, хотя Жюльену тогда придется уехать. Но Колен рассчитывал извлечь из этого пользу для себя. Влияние Жюльена после того, как он займет правительственный пост в Тунисе, должно возрасти и для Колена. Это может иметь большое значение, тем более что это назначение Жюльена является результатом постоянных дружеских стараний Колена, чего забывать не следует. Колен вообще не упускал из виду ничего, что могло иметь значение и содействовать его повышению, а это в огромной степени зависело от будущности самого Жюльена.

   Он имел счастье заручиться благодарностью Жюльена в начале его карьеры, и он пользовался этой благодарностью так часто, как ему было нужно. Он стоял на точке зрения противоположной, чем маркиз де Сун, но разделял его взгляды, когда это могло быть ему полезно. Назначения распределялись среди людей именно такого сорта, как ему было известно, а Жюльен принадлежал к их числу.

   Теперь, высадив Доминика Гиза у отеля Дезанж, он внутренне помолился, чтобы у этого старого дурака хватило достаточно здравого смысла и он бы не испортил интервью. А для Гиза, когда он следовал за дворецким по широкой лестнице, это интервью, противоречившее всем его понятиям о приличиях и его врожденной любезности, явилось настоящим крестовым походом.

   Он верил, что ему предназначено быть спасителем своего сына. До прошлой ночи Жюльен никогда с ним не ссорился. Теперь, взбираясь по этой лестнице, усталый и измученный, старик Гиз в особенности ощущал тяжесть своих годов, которые, однако, до этой роковой ссоры не давали себя так сильно чувствовать.

   Комната, в которую он вошел, была залита солнечным светом, а в большие открытые окна неслось из сада мелодичное пение птиц.

   Гиз сел, чувствуя глухую, нелепую досаду на все, что его окружало, на прекрасную погоду, на привлекательность обстановки вокруг него. Он не был настроен на то, чтобы ощущать счастье. То, что Сара жила в таком прекрасном доме, среди такой прелестной обстановки и солнечного сияния, только усиливало его раздражение и прибавляло еще ее новое преступление к длинному списку, который у него имелся.

   Дверь открылась, Сара вошла. Гиз сразу догадался, что она ожидала найти Жюльена. Он тяжело поднялся с кресла и поздоровался с нею с холодной вежливостью.

   Внезапное разочарование временно лишило Сару самообладания. Она смутилась при виде Гиза.

   Гиз заметил это, и глаза его блеснули.

   "Она знает то, что я знаю! Она напугана", - решил он.

   Но Сара рассматривала его, ища лишь сходства с Жюльеном. Когда она заговорила, то выразила в нескольких любезных словах свое удовольствие по поводу свидания с отцом Жюльена.

   - Я пришел сюда как раз, чтобы поговорить с вами о моем сыне, - холодно ответил Доминик Гиз.

   Произошла минутная пауза, затем он добавил все тем же ледяным тоном:

   - Я хочу попытаться просить вас порвать с ним, так как он, по-видимому, слишком слаб и слишком увлечен, чтобы самому сделать это.

   На мгновение Сара испытала такое ощущение, какое бывает во сне, когда уверяешь себя, что ужас, который испытываешь, есть только ночной кошмар, и стоит только проснуться, чтобы избавиться от него.

   Однако она оправилась и возразила:

   - Я не понимаю, что вы хотите сказать.

   Гиз резко и грубо рассмеялся, как смеется человек, доведенный до крайности и боящийся потерять душевное равновесие.

   - Графиня смеется над моей доверчивостью. Это не так уж плохо, как кажется...

   Он запнулся. Губы у него пересохли, и он украдкой смочил их языком.

   Сара повторила, пристально взглянув на него:

   - Я вас не понимаю, мсье Гиз.

   Гиз встал и, подойдя к ее креслу, остановился перед нею. Она угадывала в эту минуту, что он хочет ее оскорбить, что он ее не любит, но она понимала его беспомощность и жалела его.

   Он судорожно сжимал руки, и голос его дрожал, когда он заговорил:

   - Вы не можете утверждать, что вы не понимаете, о чем я говорю, что мой сын увлечен вами уже в течение многих месяцев, вопреки тому факту, что мистер Кэртон пользуется вашими милостями...

   Он не собирался говорить подобным образом, но под влиянием гнева, овладевшего им вследствие уверенности, что Сара дерзко обманывает его, он потерял всякую власть над собой, и слова полились у него бурным потоком, прервавшим все преграды.

   - Весь Париж это знает, как знает и то, что Жюльен губит свою карьеру из-за этого. Вчера он бросил дело, чтобы быть возле вас, а сегодня, по вашему слову, он, без сомнения, откажется принять назначение в Тунис, если вы найдете, что его присутствие возле вас необходимо для удовлетворения вашего тщеславия. Я стар, графиня, но слышу и вижу и могу судить. Я знаю, вы никогда не отвечали на любовь моего мальчугана, вы только принимали ее. Такие женщины существуют, и притом ведь гораздо легче играть такую роль, когда есть другой любовник, пользующийся предпочтением. Но говорю вам, мужчина более уважает женщину, которая грешит ради любви, чем ту, которая остается добродетельной из тщеславия. Жюльен...

   - Я не желаю слушать вас, - сказала Сара, с трудом сдерживая себя. - Не понимаю, как вы смеете так говорить со мной... Я отказываюсь слушать вас...

   Она встала, но он с силой схватил ее руку.

   - А я говорю, что вы должны меня выслушать! Разве это ничего не значит, что вы погубили карьеру моего сына ради своего тщеславия? Вы думаете, я не знаю, как часто он бывал здесь? Я знаю! Колен...

   Он проглотил фразу, которая выдала бы его. Он потерял всякое чувство меры и приличия, его мозг был объят пламенем, и он не мог уже обдумывать своих слов, но хитрость оставалась и предостерегала его. Он не должен был выдавать этой женщине с белым лицом и блестящими глазами, что Колен следил за Жюльеном, как только заметил, что он манкирует делами.

   - Говорю вам, я знаю все! - продолжал он резко. - Знаю также, что вы употребили его лишь как приманку для Кэртона, которого вы любили до своего замужества. Ради тщеславия, ради желания увлекать и удовольствия испытывать свою силу на других вы отняли у меня все, чем я дорожил. Ведь он потерян для меня, понимаете? Прошлой ночью мы поссорились с ним из-за вас, из-за вас, понимаете? И он не вернулся... Это все ничего не значит для вас? И также будет ровно ничего не значить, если вы убедите его отказаться от назначения в Тунис, которое предлагает ему де Сун? Конечно, все это не имеет значения, пока он остается при вас и не предъявляет вам никаких предосудительных требований.

   Такие женщины, как вы, именно и приводят в конце концов мужчину на виселицу, - тщеславные, они продают свою собственную душу и души других ради хвастовства. Можно уважать женщину, которая любит и, любя, не заботится о том, что теряет любимый ею, если она его удерживает при себе, но женщина, которая живет займами, не имея в виду оплачивать их... и даже продолжает делать займы и дальше...

   Он вдруг умолк. Дыхание со свистом вырывалось у него из горла. Затем наступило полное молчание.

   Подождав несколько минут, Сара встала и, даже не взглянув на Гиза, вышла из комнаты.

   В передней она увидела лакея и сказала ему, чтобы он проводил джентльмена, находящегося в салоне.

   Сара прошла в свой будуар, охваченная слепым гневом, который даже лишил ее на время способности видеть и слышать. Точно какой-то туман окутывал ее, сквозь который она слышала только глухой звук - бешеное биение собственного сердца.

   Голос матери заставил ее вздрогнуть так сильно, что она даже испугалась.

   - Алло, что случилось? - спросила леди Диана. - У тебя совершенно больной вид... Что такое? Может быть, Коти стал хуже? Ты не ушиблась ли?

   Сара сделала над собой величайшее усилие и ответила шепотом:

   - Я... я просто почувствовала себя дурно на мгновение...

   Леди Диана всматривалась в нее своими проницательными глазами...

   - Я позвоню, чтобы тебе принесли вина. Не велеть ли Гак принести тебе нюхательную соль?

   - Не надо, благодарю... Но, мама, мне бы хотелось остаться одной...

   - Конечно, конечно, моя дорогая. Мне очень жаль, что ты дурно чувствуешь себя. Лучше позову к тебе Гак.

   Она вышла из комнаты, оставив после себя легкий аромат белой лилии, ее духов.

   Сара осталась стоять у стены, держась рукой за книжную полку. В комнате ничего не изменилось; все вещи были на прежнем месте. Но с тех пор как она вышла из нее, полчаса тому назад, ее жизнь изменилась.

   Слова, сказанные Домиником Гизом, снова пришли ей на ум и жгли как огнем. Прилив сильнейшего гнева, заставил ее поднять сжатый кулак и с силой ударить об угол книжной полки. Она почувствовала боль от удара в суставах кисти, и это принесло ей некоторое облегчение.

   Как она могла слушать то, что говорил ей этот человек, доведенный до безумия ревностью и ненавистью к ней...

   Она вся дрожала, и на щеках ее горели огненные пятна. Она чувствовала какую-то безумную и совершенно несправедливую злобу против Жюльена. Если бы у него не было такой безрассудной привязанности к ней и он не переходил бы границы, то ей не пришлось бы испытать такую гнусность.

   Она услыхала чьи-то шаги и внезапно почувствовала, что она никого не хочет видеть, что она возненавидит каждого, кто войдет к ней, даже Гак. Она хочет оставаться одна, совсем одна, пока не овладеет своими чувствами, не успокоится.

   Шаги приближались. Она бросилась через будуар в свою спальню и заперла за собою дверь.

   Послышался голос Гак:

   - Мисс Сара!.. Миледи!..

   Сара почувствовала сильнейшее желание крикнуть: "Неужели я никогда не могу быть одна?.." - но прежде чем она успела выговорить слово, раздался очень энергичный стук в дверь. Сара, возмущенная таким вторжением, уселась в кресло и крепко сжала руки, решив не обращать внимания ни на что.

   - Миледи!.. Миледи!.. - взывала Гак. - Это господин... Миледи, вы здесь?..

   Гак дернула ручку, и Саре вдруг показалось, что в ее зове слышался какой-то страх. Она вскочила и, подбежав к двери, открыла ее. Пальцы ее дрожали от волнения.

   Гак схватила ее за руку.

   - Произошла перемена... Послано за доктором...

   Они вдвоем побежали по коридору, показавшемуся Саре бесконечным под влиянием страха, который овладел ею. И этот страх еще усилился, когда она увидала, что дверь в комнату Коти была, против обыкновения, заперта.

   Однако в непосредственной близости больного ничего необычного и дурного не было заметно. Но сиделка сказала ей спокойно, что с ним был удар и продолжительный обморок. Теперь Коти казался спящим, он лежал на боку с закрытыми глазами. Вильям, свернувшись в ногах постели, внимательно следил за ним.

   Все окна были широко раскрыты; в углах комнаты цвели два розовых дерева, и их яркие цветы резко выделялись на бледных стенах.

   Франсуа вошел неслышными шагами, в сопровождении доктора Лукана, который кивнул головой Саре и нагнулся над Коти. Когда он поднялся, глаза его встретились с глазами Сары, и он снова кивнул головой, как бы в подтверждение своей первой мысли, которая явилась у него, когда он вошел.

   - Может быть, несколько часов... Его жизнь уходит из него с каждой минутой...

   Странное чувство, точно она двигалась в каком-то кошмаре, охватило Сару. Она видела комнату, ее красивую, уютную обстановку, солнечные блики на стене, кровать с ее экзотическими покрывалами, черную голову Коти, угрюмое лицо Лукана, растерянное выражение Гак и встревоженную сиделку...

   Коти умирал, скоро его не станет...

   Лукан снова заговорил отрывистым голосом о том, что это лучший исход и что страданий он не испытывает.

   Да, но ведь это была смерть!

   А снаружи сверкал в лучезарном сиянии летний день и кипела жизнь кругом...

   Лукан подошел к Саре.

   - Вы не должны так расстраиваться. Ведь этого надо было ожидать. И, как я говорю, это лучший исход, графиня. Вы же всегда знали это. Возьмите же себя в руки... Я приду потом. Мне надо идти к одному опасному больному сейчас...

   Он слегка похлопал ее по плечу, подождал с минуту, и так как она не отвечала, то он вышел из комнаты.

   Быстро сбегая вниз по лестнице, он меньше думал о Коти, нежели о Саре. Он не ожидал от нее такой слабости. Ведь даже самый гуманный человек не мог бы не признать, что смерть Коти Дезанжа была избавлением для него... и для его жены.

   А Сара имела вид женщины, страдающей от этого удара. Лукан пожал плечами. Что за странные существа женщины! Вот эта, например, никогда не любила своего мужа, но ее поведение было безупречно, так же как ее доброта к нему во время первой стадии его ужасной болезни. И вот теперь...

   Он мысленно решил, что Сара, вероятно, свалится с ног, когда все кончится, и на время перестал думать о супругах Дезанж.

   Сара сидела возле Коти, Франсуа стоял у окна, а Гак и сиделка дожидались в соседней комнате.

   Сара держала неподвижную руку Коти в своих руках, потом вдруг встала на колени возле кровати, так что ее лицо пришлось на уровне с его лицом.

   Ах, если бы только он мог знать, что она здесь, что он не один! Если б он мог услыхать хоть несколько слов от нее, прежде чем уйдет навсегда!..

   Она прислонила свою щеку к его щеке и окружила его голову своей теплой рукой.

   - Я здесь, - шептала она, - Коти, я здесь...

   Странный рой воспоминаний в беспорядке проносился в ее мозгу, как мучительный сон. Она вспоминала свою свадебную ночь, искреннюю доброту Коти и его неуклюжую веселость, в которой он проявлял свою нежность к ней. Он был всегда таким чистосердечным, таким откровенным и естественным. Он осыпал ее разными уменьшительными именами, принятыми у мужчин такого типа. Но он никогда не называл ее "любимой", и только когда его сразил удар, год тому назад, и он уже с трудом выговаривал слова, он сказал ей:

   - Сара... дорогая... ты хорошая.

   Это было как раз в то время, когда он плакал и она его утешала.

   Она встала и приподняла его к себе, прислонив его голову к своей груди, она качала его как ребенка, произнося разные ласкательные слова и гладя свободной рукой по его жалкому, искаженному лицу.

   Он еще дышал. Иногда дыхание с шумом вырывалось у него, но большею частью оно было затрудненным, отрывистым и поверхностным.

   Дверь открылась, вошла леди Диана. На ней был темный полотняный дорожный костюм и ее маленькую шляпку окутывала вуаль. Ноздри ее раздувались, когда она смотрела на Сару и Коти. Это был хорошо известный Саре, с самого детства, признак, указывающий у нее на страх или отвращение.

   Гак подошла к леди Диане.

   - Я не хотела бы беспокоить графиню, - сказала ей леди Диана. - Я уезжаю отсюда. Мистер Кэртон отвезет меня в своем автомобиле. Я буду только мешать здесь, я знаю. Все это слишком грустно и лучше не причинять еще более беспокойства в такое время.

   - Да, лучше вам уехать, миледи, - сказала угрюмо Гак.

   - Так вы объясните это, Гак?

   Ее взгляд, выражавший ужас, был прикован к Коти, а губы шептали: "Как она может..."

   Она сделала гримасу, которая должна была выразить печаль, и на цыпочках вышла из комнаты.

   - Она ушла, - тихо сказала Гак и подошла к Саре. - Позвольте мне подержать его, мисс Сара, а вы отдохните немного.

   - Нет... нет... я не могу, Гак, дорогая моя.

   Вильям подполз к подушке и улегся под приподнятой головой Коти, подняв кверху свою пораненную маленькую лапку.

   - Он знает, - заметила Сара, и слезы потекли по ее щекам. - Франсуа говорит, что он почти не выходил из комнаты и не ел ничего с прошлого вечера. А утверждают, что у животных нет души! Ну, я бы сказала им другое и пристыдила бы некоторых людей, указав им, например, Вильяма.

   Сара вдруг вскрикнула, сиделка бросилась к ней, Франсуа остановился возле нее.

   Коти приподнялся из ее рук и прямо посмотрел на нее, улыбаясь.

   Его губы и пальцы шевелились. Вильям поднял голову и завизжал. Он перестал, как только рука его господина опустилась на его голову, и в комнате наступила тишина.

   Коти смотрел на Сару широко раскрытыми счастливыми глазами. На его лице появилось какое-то молодое, веселое, почти насмешливое выражение, глаза его блестели, блуждая по комнате.

   - Лето! - ясно проговорил он и упал на спину.

   Гак подошла к Саре, притянула ее голову к себе и нежно обняла ее.

   - Его лето наступило наконец, - сказала она, задыхаясь. - Дорогая моя, пойдем со мною, пойдем...

   Целую неделю в большом доме раздавались странные, заглушенные звуки и шага разных людей, пока не были окончены многочисленные печальные обрядности, всегда сопровождающие смерть.

   Бесконечный поток посетителей и такой же поток деловых людей вливался в двери большого дома. Роберт, с серьезным выражением лица, соответствующим его новому положению, принимал их всех и как мог справлялся с массой подробностей.

   Как это предвидел Лукан, Сара свалилась с ног, и эта неожиданная слабость у такой женщины, как она, изумляла его. Она не ухаживала за Коти во время болезни, и было бы странным утверждать, что ее сердце разбито теперь. А между тем она лежала неподвижно, истощенная, с горящими глазами на бледном лице и неровным пульсом, то бешено бьющимся, то едва прощупываемым.

   В эту неделю она расплатилась за все последние месяцы своей жизни и за конечную ужасную сцену с Домиником Гизом.

   Величие смерти, которое чувствуется всегда видящими ее приближение, расставание с душой и торжественность этой минуты, - все это сначала вызвало у Сары ложное спокойствие. Прошлое поглотила суровая значительность настоящего. Но вслед за тем к ней стали возвращаться мелкие воспоминания, и в каждом заключалось жало, которое больно ранило ее.

   Она не могла отрицать, что кое-что в словах Доминика было истиной. Двое любили ее, и она позволила им, из тщеславия, любить ее. Шарля она хотела наказать, и Жюльену она сначала позволила любить себя тоже лишь для того, чтобы наказать Шарля.

   Да, так было сначала. А теперь?

   Когда она касалась этого вопроса, то всегда чувствовала сильнейшее замешательство.

   - Это так неестественно - то, что я чувствую, - говорила она себе. - Этот стыд, гнев, сожаление к себе!.. Все это потому, что я так сражена теперь, лишилась сна, а смерть Коти наступила так быстро...

   Затем она снова видела себя в его комнате, видела этот удивительный блеск в его глазах и слышала произнесенное его устами, так долго бывшими немыми, последнее радостное слово...

   Нахлынувшие на нее воспоминания о нем редко покидали ее, и Роберт, бывший ее единственным посетителем, кроме Гак и Лукана, невольно усугублял такое настроение.

   Вид Сары, такой хрупкой, такой непохожей на прежнюю, пробуждал в нем сильнейшее сострадание. Все было так ужасно: болезнь Коти, вся эта возня с исполнением его завещания и, наконец, болезнь Сюзетты...

   Он говорил ей:

   - Мужайся, дорогая моя! Я не могу сказать тебе, как я был потрясен. Когда он ушел от нас, эти комнаты заперли, сиделки удалились... и наступила такая тишина!.. Сюзетта, вот что ужасно...

   Спустя несколько минут он прибавил:

   - Бедный старина Коти! Помнишь тот день, когда я был болен и он повез тебя навестить меня? Лошади взбесились, и он очень гордился, что заставил их повиноваться. Ты не забыла, конечно? Была зима, и дороги были твердые, как железо, по его словам... Какой он был молодчина, в самом деле!.. Разве это не странно, что теперь как раз, когда он умер, вспоминается нам настоящий Коти, живой и веселый, каким он был до своей болезни? Знаешь ли ты, что он оставил замечательно хорошие записки в своем завещании? Там есть письмо к старому Дюкло, в котором он выражает ему свою благодарность за хорошее управление конюшнями. И заметьте, Сюзетта, Дюкло управлял ими во времена дедушки, я едва помню его... Говоря о воспоминаниях, я должен сказать, что моя память представляет дырявое сито... Ведь Франсуа желал, чтобы вы взяли маленькую собачку. Вильям ничего не ест и умрет от разбитого сердца, если никто не возьмет его к себе.

   - О, Роберт, пойдите, принесите его ко мне! Я хочу иметь его здесь.

   Роберт принес Вильяма и положил его на кровать Сары.

   - Коти очень любил его, не правда ли? - сказал он.

   Сара взяла на руки собачку, и ее маленькое, нежное тельце точно потерялось у нее на руках.

   Да, Коти любил Вильяма, любил все покрытые мехом маленькие существа. Он был большой спортсмен, но плохой стрелок. "Я думаю, мы дадим осечку", - часто говорил он.

   Всякая мысль, которая была подернута печалью, могла взволновать Сару теперь.

   Роберт, грустно поглядев на нее и похлопав Вильяма, отправлялся бродить по огромному дому, который теперь, когда его хозяйка не находилась там, казался особенно пустынным и унылым. Он заходил в бильярдную, грустно посматривая на бильярд, и затем уходил, говоря себе, что он больше не может выдержать.

   На улице он чувствовал себя лучше, оживлялся, начинал робко думать о наследстве. Жить тут в доме ему не хотелось, и он полагал, что это было бы не совсем прилично по отношению к бедняге Коти. Сара была также богата, и это радовало Роберта. Он носил модный и чрезвычайно корректный траур и находил, что все хорошо устроено в этом мире.

   Неожиданно он встретил на улице Жюльена и очень тепло поздоровался с ним.

   - Вид у вас плохой! - откровенно сказал он ему.

   Жюльен насильственно засмеялся. Со смерти Коти Дезанжа он переживал муки ада, и это не могло способствовать ни его физическому, ни его нравственному благосостоянию. Для него тоже наступило "завтра" и вместе с этим воспоминание о его страдании, пока он не поддался обаянию присутствия Сары. И теперь, при суровом свете холодного анализа, этот мимолетный час счастья показался ему идиотским. Факты не изменились, и его ревность к Шарлю оставалась реальной вещью.

   Насмешливые слова Колена, открытые обвинения его отца, толки в клубе, тотчас же заглушаемые, если он входил внезапно, - все это нарушало мир его души, его веру в Сару, которая когда-то казалась ему неприкосновенной. И вот, он внезапно услыхал о смерти Котирона Дезанжа.

   Сперва одно только знание этого факта заслонило все, а затем, как молния, блеснула в его мозгу мысль: она свободна.

   Он ни о чем другом уже не мог больше думать, наступила реакция, и он точно возродился. До сих пор он не мог быть вполне естественным с нею, - она была несвободна. Теперь же, когда все кончилось, он имел право чувствовать законное желание владеть ею и откровенную страсть к ней. Ничего не нужно было скрывать больше.

   И вдруг, когда он замечтался об этом, к нему вернулось воспоминание, которое нанесло ему удар: он вспомнил Шарля Кэртона.

   С этого момента свобода Сары приобрела для него характер обоюдоострого меча; она не только очистила дорогу для него, но и для всех других, кто захочет идти по ней.

   Когда он услышал, что Сара богата, то, вследствие своей упрямой гордости, почувствовал, что это тоже было преградой для него. Ее богатство, когда она была замужней женщиной, не имело для него значения, тогда имел значение только другой факт...

   На другой день после смерти Дезанжа за ним прислал маркиз де Сун. Жюльен отправился к нему, не подозревая важности такого приглашения, и когда ему был предложен пост в Тунисе, то он искренне изумился.

   Он был слишком занят другим и поэтому не думал об этом, даже когда при нем обсуждали вопрос, кто мог бы получить это назначение. Теперь же у него, как молния, блеснула мысль, что этот пост предоставлял ему большие возможности.

   Маркиз де Сун своим усталым, но любезным голосом объяснил ему, как дипломат, какие преимущества были связаны с таким назначением. Он особенно подчеркивал значение неофициальной работы, которая должна совершаться под покровом официального долга. Короче говоря: Жюльен будет фактически настоящим губернатором края в течение тревожного времени, которое приближается. Он должен подтянуть ослабшие вожжи, и ему представляется возможность, к которой так стремится каждый честолюбец, проложить свободный путь в хаосе и создать новое, лучшее положение вещей.

   В руках его будет власть, явно только легальная, но на самом деле гораздо более широкая, и он может изменять по своему произволу или повелевать, если захочет.

   Он условился с маркизом де Сун, что даст ему ответ на следующей неделе, и если он согласится принять назначение, то об этом будет официально объявлено, и он может считаться на службе министерства иностранных дел.

   Жюльен, после разрыва с отцом, остановился в своем клубе и вернулся туда после свидания с маркизом де Сун. Там он встретил Колена и угрюмо засмеялся, когда Колен высказал удовольствие при встрече с ним. Жюльен сухо кивнул ему головой.

   - Я думаю, вам нечего говорить об этом, - заметил он.

   Колен милостиво улыбнулся и сказал:

   - Что ж, вы решили?

   - Мне дана неделя на размышление, - ответил Жюльен.

   - Хорошо, - воскликнул Колен, проклиная в душе медлительность и "дурацкую политику", как он называл ее, маркиза де Сун.

   Он пристально поглядел на Жюльена.

   - Это большая удача, - сказал он.

   - Я удивляюсь, почему это предложено мне, - возразил Жюльен.

   Колен вспомнил в эту минуту свой разговор со стариком отцом Жюльена и причину этого разговора. Мысль о смерти Дезанжа тотчас же пришла ему в голову, и он коротко произнес:

   - Он умер, кажется, очень внезапно, вчера.

   Колен внимательно присматривался к Жюльену, но не заметил у него никаких признаков особенного интереса. Жюльен молчал. Колен, однако, продолжал размышлять на эту тему. Графиня Дезанж была свободна теперь и богата. Конечно, она представляет прекрасную партию, но... в течение нескольких месяцев она должна будет жить очень тихо, и Колен горячо надеялся, что Жюльен поймет это.

   Так это и было. Ничто касавшееся Сары не могло ускользнуть от Жюльена.

   Когда он услыхал, что Шарль Кэртон покинул Париж, то решил принять назначение в Тунис, но только после свидания с Сарой.

   В этот вечер, возвращаясь в свой клуб, он встретил Роберта.

   - Знаете ли, как чудесно там? - сказал ему Роберт, кивнув головой в сторону Елисейских полей, и добавил жалобным голосом: - Но Сюзетта себя убивает, ничего не хочет знать, тоскует!..

   - Она больна? - поспешно спросил Жюльен.

   - Она ужасно печальна и чувствует себя совсем разбитой. Конечно, смерть дяди Коти была для нее ударом. Но ведь никто не мог желать, чтобы бедняга продолжал жить.

   Жюльен рассказал ему о своем назначении в Тунис.

   - О, как чудесно! - воскликнул Роберт. - Какая это удача для вас! Знаете ли, Гиз, как только мои дела здесь устроятся, я, может быть, приеду к вам.

   - Великолепно! - отвечал Жюльен. - Приезжайте. Это будет очень хорошо.

   Он чувствовал к нему расположение, какое обыкновенно испытывает влюбленный ко всем добрым родственникам своей возлюбленной до своего брака с ней.

   - Когда же вы отправляетесь? - спросил Роберт.

   - Скоро, я надеюсь. Вот что, Роберт, не хотите ли оказать мне услугу и не скажете ли графине, что я получил это предложение и мне бы очень хотелось переговорить с нею об этом, если только она может уделить мне минутку.

   - О, с удовольствием, дорогой! Я скажу ей об этом, но только одному небу известно, как она отнесется к этому. Женщины чертовски упрямы, и если они немного свихнулись, то уже не стараются бороться с унынием, им даже нравится это; горе является для них своего рода роскошью и, как я полагаю, доставляет им удовольствие.

   Он весело простился с Жюльеном и отправился домой, наслаждаясь прекрасным вечером и сознанием того, что теперь его положение изменилось: он стал "сам себе господин" и может, если захочет, поехать в Африку. Эта мысль в особенности улыбалась ему.

   Он купил большую коробку шоколада для Сары и пачку новых журналов; он попробовал шоколад, просматривая один из номеров журнала в таксомоторе.

   Гак открыла ему дверь в комнату Сары.

   - Миледи чувствует себя очень плохо и не может видеть вас, мистер Роберт, - сказала она.

   Роберт обнял угловатую талию Гак. Если у нее была слабость к кому-нибудь, то именно к Роберту. Он заговорил с ней заискивающим голосом.

   - Прекрасная и чрезвычайно могущественная Гак, впустите меня. Я принесу пользу миледи, вы увидите! Пустите только на одну минуту, мне надо кое-что сказать ей. Я готов ухаживать за вами, только пустите меня.

   - Ну уж, что поделаешь с вами? Ступайте! - сказала Гак, улыбаясь. - Только не оставайтесь слишком долго и не волнуйте ее своим разговором.

   Роберт уселся на край постели Сары, пришел в восторг от великолепного шелкового одеяла абрикосового цвета, сбросил с него лежащие газеты и поднес ей шоколад.

   - Угадайте, кого я встретил, Сюзетта! - воскликнул он.

   Сара улыбнулась, взглянув на него.

   - Ну, если вы будете спокойны, не будете много разговаривать, то я скажу вам. Я знаю, что вы вряд ли можете ждать, поэтому я скажу вам сейчас. Я видел Жюльена Гиза. Он уезжает в Тунис и просил меня передать вам это. И знаете ли, Сюзетта, я потом поеду к нему. Это будет великолепно... Скажите, вы не больны? Я сейчас позвоню Гак.

   Он вскочил.

   - Нет, пожалуйста, не надо, - остановила его Сара. - Когда уезжает Жюльен Гиз?

   - Разве я не сказал вам? Скоро, моя милая. Ах, я и забыл. Что я за осел такой! Память у меня как дырявое решето. Жюльен хотел прийти к вам, поговорить об этом. Просил меня передать вам это. Я не знаю, что он думает и можете ли вы сказать ему что-нибудь по этому поводу, но он дал мне это поручение к вам. Я сказал ему, что вряд ли вы можете принять кого-нибудь, поэтому вам не надо беспокоиться, если вы еще не совсем оправились...

   - Я могу написать, - возразила Сара.

   - Конечно. А что вы думаете, Сюзетта, о моем плане съездить к нему немного позднее? Жюльен был в восторге. Я думаю, что в октябре, когда все тут наладится, я смогу это сделать, не правда ли?

   Сара что-то машинально ответила ему. У нее застряла в голове только одна-единственная мысль: Жюльен уезжает совсем... или, во всяком случае, на многие месяцы. Он покидает ее.

   Эта мысль сразу прогнала у нее нерешительность и апатию последних дней, все равно как гонит первый резкий порыв холодного зимнего ветра еще оставшиеся засохшие мертвые листья. Апатия исчезла, и к ней снова вернулось воспоминание о том вечере, когда она поняла и приветствовала свою любовь.

   Жюльен уезжает, а она теперь свободна!

   В первый раз она осознала это, что все дороги для нее открыты, что все перегородки исчезли.

   Она присела среди подушек.

   - Я сейчас напишу записку, а вы пошлите ее с кем-нибудь из прислуги.

   - Прекрасно. Значит, вы его увидите? Он будет доволен. Мне показалось, что он очень желает, чтобы вы его приняли...

   Сара быстро написала:

   "Приходите ко мне ненадолго сегодня вечером, если можете. Я заинтересована известием, которое только что сообщил мне Роберт. Желаю всего хорошего. С. Д.".

   Она запечатала конверт и передала его Роберту.

   - Пошлите ко мне Гак, пожалуйста.

   Гак пришла и увидала, что Сара стоит перед большим зеркалом. Она повернулась к ней и, улыбаясь, сказала:

   - Гак, я чувствую себя еще несколько ослабевшей, но мне хочется встать.

   - Хорошо, но только не напрягайте слишком своих сил, - с твердостью ответила Гак. - Торопиться не к чему, не то вам сделается дурно, и тогда нам всем достанется от доктора Лукана.

   Туалет Сары совершался поэтому очень медленно. Когда она сошла вниз, держа на одной руке Вильяма, то встретила лакея, который шел доложить ей, что мосье Гиз ожидает в маленькой гостиной.

   У нее моментально возникло сильное и нелепое желание повернуть назад в свою комнату и послать ему сказать, что она не может его принять. С минуту она колебалась, но затем устыдилась своей нерешительности.

   - Должно быть, я влюблена, если так робею, - подумала она.

   Было ли это или нет, но только сердце ее усиленно билось, когда она открыла дверь в гостиную.

   Жюльен так быстро подошел к ней, что могло показаться, будто он ждал ее на пороге. На минуту они оба остановились у дверей, страшно сконфуженные и растерянные.

   Жюльен сказал каким-то лишенным выражения голосом, что с ее стороны было очень любезно принять его.

   Сара отвечала равнодушно, и вслед за тем наступила пауза, во время которой Вильям громко зевнул. Жюльен и Сара оба заговорили с ним. Он угрюмо слушал их; его маленькое собачье сердце страдало и чувствовало себя одиноким; никто не мог заменить ему того, кого он потерял, самого доброго и самого лучшего, которому он принадлежал и кому отдал всю свою собачью любовь.

   Но он все же слабо помахал хвостиком и как будто заинтересовался тем, что Сара и Жюльен так горячо разговаривали с ним о нем.

   Наконец эта тема разговора истощилась, и тогда Жюльен сказал, после небольшой паузы, отрывистым тоном:

   - Как вам известно, я уезжаю в Тунис. Это будет род легальной политической работы. Надо уладить одно давнишнее дело в пользу правительства, направить другие дела должным образом и добиться согласия бея на нашу земельную программу. Одно тут зависит от другого. Если мы проиграем дело, то потеряем право добиваться удовлетворения наших требований; поэтому мы ни в коем случае не должны проиграть его... Это очень хорошее предложение, которое сделано мне, и (он тут впервые с тех пор, как вошел в комнату, посмотрел ей в глаза)... и я принял его, потому что, пока я не буду в состоянии говорить с вами вполне откровенно, я не могу оставаться тут, где я буду слышать о вас и, может быть, видеть вас постоянно... Это слишком много и слишком мало теперь, когда вы... свободны.

   Он не мог отвести глаз от нее и смотрел на нее так, как будто хотел впитать в себя ее образ, запечатлеть его в своем мозгу, ее глаза и губы, завиток ее волос, необычайную белизну ее кожи, которая особенно резко выделялась на мягкой черной шелковой ткани ее платья, в котором она казалась совсем молоденькой девушкой.

   В конце концов она должна была встретиться с ним взглядом; она знала, что такой момент наступит и избежать его она не сможет. Он как будто мысленно приказывал ей поднять глаза, и она чувствовала, что должна повиноваться этому безмолвному приказу. Сделав над собой чрезвычайное усилие, она подняла глаза и посмотрела на Жюльена.

   Они стояли совсем близко друг к другу, но не поцеловались и лишь просто смотрели друг на друга, не говоря ни слова и не желая нарушать словами наступившего единения душ. Сара медленно опустила веки, и легкая краска залила ее белое лицо.

   Жюльен, стараясь говорить твердым голосом, произнес:

   - Сара... помните тот день, так недавно...

   Он не мог продолжать, не мог выразить словами ужасное сомнение, которое все бы расстроило. Но его лицо передернулось.

   - Я знаю, - сказала она так тихо, что он едва мог расслышать ее голос. - В тот вечер... когда вы пришли... я знала тогда... я не могла говорить вам...

   Непринужденность сразу вернулась к нему, и нахлынувшая теплая волна смыла страх и подозрения, державшие в ледяных оковах его сердце. Он весело воскликнул: