Уэдсли Оливия - Пламя

, что последовало за ним.

   - Не спеши, старушка, - ласково сказал ей дядя, - я почти не могу разобрать. Ты в самом деле вышла на улицу и собиралась завести дружбу с бесстыжим молодым сорванцом?

   - О, ты не понимаешь! - воскликнула Тони. - Я не знала, если бы знала, я не сделала бы этого, дядя Чарльз. Но откуда мне было знать? "Мать" никогда не говорила мне о таких вещах, а я ведь, кроме монастыря, нигде не была.

   Чарльз видел, что она искренна в своем горе.

   - Тони, - сказал он, - послушай, разве инстинкт не подсказывал тебе, что ты делаешь то, чего не следует делать?

   Тони своими большими янтарными глазами смотрела на него.

   - Нет, - сказала она, - нисколько, мне хотелось повеселиться, было так солнечно, молодой человек казался веселым, хотя и немножко странным, - ведь не может быть ничего плохого в том, чтобы повеселиться? Каждый же это делает, если может?

   Все это казалось так просто, по-язычески, и так трудно было спорить против этого. Ведь, правду говоря, нет ничего труднее в жизни, как объяснить или искоренить языческий инстинкт. Неверно, что люди с таким строем души не хотят понять ограничивающих рамок условностей, - они их просто не могут понять. Пытаться перевоспитать человека с языческим инстинктом жизни - такой же легкий и производительный труд, как запруживать море кирпичной стеной. И результат в обоих случаях будет одинаковый, вернее - никакого результата.

   После тяжелых попыток объяснения Чарльз, смущенный сам, как и Тони, вернулся к испытанному методу предупреждений:

   - Обещай мне, что никогда этого больше не сделаешь.

   Тони открыла рот, чтобы произнести "обещаю", как в комнату вошла леди Сомарец. В течение всей своей жизни Тони суждено было помнить этот вечер. Его влияние, как сжимающая рука, охватило и держало ее, и позднее эта же рука толкнула ее вперед, навстречу ожидавшему ее жизненному событию. Чарльз был в некоторой степени ответствен за горечь объяснений, потому что он защищал Тони.

   Легкая кривая усмешка показалась на лице леди Сомарец, когда она услышала его тихие слова:

   - Не будь жестока к ребенку, Гетти.

   - Я не имею привычки быть злой по отношению к кому бы то ни было, кажется мне, - сказала она тихим голосом. - Я пыталась быть терпеливой с Тони, но она отвечает бесчестьем на мою терпеливость. Я отослала ее в ее комнату, где она обещала остаться. Я нахожу ее здесь. Не сомневаюсь, что она по-своему изложила свое сегодняшнее развлечение. Теперь я прошу выслушать мою точку зрения. Ты знаешь, я неохотно согласилась на возвращение Тони. Я не верю в то, что леопард может переменить свою шкуру. Иначе говоря, я не верила и не верю, что следы тех десяти лет, что Тони прожила со своими родителями, могут быть искоренены. Еще меньше я рассчитываю на это после сегодняшнего происшествия. Она вела себя, как уличная девица. Почему? Потому что у нее инстинкты людей этого типа. Ты представляешь себе, чтобы это сделал ребенок кого-либо из наших знакомых? Нет. Отсутствие чувства чести делает Тони тем, что она есть. В монастыре она крала, теперь она ведет себя, как кокетка, и лжет. Я...

   - Замолчи, - закричал сэр Чарльз в бешенстве. - Я запрещаю тебе продолжать. - Он приподнялся в постели и своей трясущейся рукой взял руку Тони. Она вырвала ее. Лицо ее стало багровым, глаза сделались черными. Она подошла к леди Сомарец и пристально посмотрела на нее.

   - Вы мне отвратительны, - произнесла она сдавленным голосом.

   Затем повернулась к постели.

   - О дядя Чарльз, дядя Чарльз, - продолжала она в слезах, - скажи, что это неправда, скажи, что это неправда!

   Через два дня Тони отправилась в Париж, чтобы закончить свое образование. Кое-как примирение было налажено между тетей и ею.

   Леди Сомарец наполовину простила ее. Тони же заявила, что она жалеет о происшедшем. Обе действовали под влиянием сэра Чарльза. Тони не видела его перед отъездом. Врач запретил свидание, и она послала ему нацарапанное каракулями неразборчивое письмо, полное любви и слез.

   Жизнь у мадам де Ври была более или менее занимательна. У нее жили еще две девушки, тоже для завершения своего образования. Одна англичанка, родители которой жили в Уилтшайре и интересовались только охотой, другая, француженка Симона Фаврэ. Ее отец умер год назад, а мать путешествовала за границей.

   Симона была хороша, смела и житейски умна. Тони служила предметом ее постоянного удивления. Она снабжала Тони романами Вилли и объясняла их ей, и, пока она говорила своим приятным, протяжным голосом, смутные, мрачные картины вставали перед глазами Тони. Она уже раньше слышала обо всех этих вещах, годы назад, когда была в нищете.

   - Не рассказывай, - вздрагивала она.

   Симона смеялась.

   - Но это же правда, - говорила она весело, - ты, конечно, не воображаешь, что милосердный Бог разверзает тучу и оттуда падают маленькие бескрылые ангелочки, - ты, святая невинность?

   Однажды днем, гуляя в Елисейских полях, они встретили лорда Роберта.

   Тони робко окликнула его. Он сразу остановился, говорил и смеялся и выглядел совершенно счастливым. Уходя, он взял адрес Тони. Симона сразу в него влюбилась. Она бредила по целым дням его ростом, глазами, прекрасными и сильными руками. Постоянные разговоры Симоны пробудили и в Тони интерес к нему.

   Теперь и она стала ждать, что он придет. Роберт появился однажды во время чая и попросил у мадам де Ври разрешения повести Тони к Румпельмайеру. Тони отправилась с ним, торжествующая. Это было замечательное приключение, настоящее событие в ее жизни. Был чудесный день, и Тони отлично замечала взгляды, которые она и лорд Роберт вызывали. Она вновь обратила внимание, как хорошо он одет и как смешно кривится его рот под усами, когда он смеется. Он начал обсуждать ужасный случай с ее дневным приключением в Лондоне. Леди Сомарец рассказала ему об этом, и он в душе смеялся. Теперь он хотел услышать от Тони ее версию.

   - Это началось, - сказала она, когда они уселись в карету, которую он взял вместо мотора, так как в карете поездка продлится дольше, - это началось из-за Суинберна, а может быть и Верлена, я не знаю точно. Я их читала и перечитывала, и они как бы разбудили меня. Я надеюсь, вам знакомо это чувство?

   Она подняла на него свои большие глаза. Он странно улыбнулся.

   - Да... о да, - быстро согласился он, - но продолжайте.

   - У меня не было никакого занятия, - она широко раскрыла руки, чтобы выразить эту пустоту. - Видите ли, дом большой, а когда в большом доме имеется только прислуга, с которой ты можешь говорить, то становится скучно. Я очень устала, скучала страшно, день был прекрасный, как сегодня, и я решила погулять. Я попала на ослепительную улицу. Кругом магазины, моторы и красивые женщины. Только я остановилась посмотреть на окна ювелирного магазина, как произошло это "приключение". - Она слегка рассмеялась, ибо, несмотря на огорчение дяди Чарльза и на отвратительное объяснение в его комнате, она не могла смотреть с грустью на свои грехи. - Он был небольшого роста и нисколько на вас не похож. На нем была розовая рубашка, галстук с крапинками, желтые сапоги.

   - Бог мой! - засмеялся Роберт.

   - Я приняла его за доброго господина, - ответила Тони, - но, по-видимому, он был совсем плохим. Тетя Генриэтта смотрела на него так, как будто это был сам черт. Она увезла меня домой, а потом, - она остановилась, и веселье исчезло с ее лица, - что было потом, это уже частное дело, и я, к сожалению, не могу вам этого рассказать, - сказала она. Тони подумала в этот момент о дяде Чарльзе, вспомнила его мягкость и доброту во время этого инцидента.

   - Я нехорошо сделала, что пошла, - выговорила она с усилием.

   - Если бы все поступали только хорошо, куда девались бы все радости жизни? - ответил Роберт.

   Тони снова почувствовала прилив веселья и яркой радости жизни.

   Румпельмайер был ослепителен. Прилавки с грудами пирожных и конфет, прелестные женщины в дивных нарядах, оркестр, который где-то играл, все это было, - "о, да здравствует жизнь", как воскликнула Тони. Роберт внимательно посмотрел на нее. Впервые он обратил внимание на ее кожу и странные янтарно-золотистые глаза. Она становилась столь же женственной, сколь и забавной.

   - Расскажите мне еще о стихах, которые разбудили вас, - сказал он, когда они после чая сидели в зеленых креслах в Булонском лесу. - Какие именно стихи это были?

   - Это была поэма о прокаженной, - медленно ответила Тони. - Она была великолепна, удивительно красива, и все ее обожали, даже сын короля. Он женился на ней.

   Роберт поднял слегка брови. Он знал своего Суинберна лучше Тони, а может быть и хуже. Все зависит от точки зрения.

   - И они жили очень счастливо. Счастье их было слишком огромным, чтобы оно могло долго длиться. Она, эта красавица, заболела, заболела проказой.

   Тони повернулась, крепко стиснула руки и смотрела на Роберта.

   - Такие вещи не должны случаться, когда люди счастливы, - с жаром сказала она. - Это несправедливо.

   Он рассеянно кивнул головой.

   - Это портит все в поэме, - продолжала она. - Сын короля разлюбил ее, из дворца ее выгнали, одинокую, презираемую и больную, и тогда один из слуг, бедный юноша, наполовину паж, наполовину слуга, пришел, пал к ее ногам и спросил: может ли он заботиться о ней? Он всегда любил ее, и так как его любовь была настоящей, то он любил ее и теперь. Он выстроил для нее хижину из веток, хижину, которая должна была укрыть красоту, для которой ранее ни один дворец не был достаточно хорош, и там он любил ее, пока она не умерла. Поэма начинается так:

   Я знаю, нет ничего лучше любви,

   Ни янтарь в холодном море,

   Ни ягоды, скрытые под снегом.

   В этом можно убедиться по ней и по мне.

   Она прочла стихи тихим голосом, который дрогнул на последних словах. Роберт резко повернулся и посмотрел на нее.

   - Тони, - сказал он и положил свою руку на ее руку. - Вы не должны так сильно чувствовать вещи, девочка.

   Ее рука дрожала под его рукой. Он взял ее и крепко сжал.

   - Так это вас пробудило?

   - Да, - ответила Тони, - это дало мне, мне трудно это выразить, это дало мне почувствовать, как будто я вижу всю жизнь со всех ее сторон, любовь, и красоту, и печаль через туман слез, и как будто бы и я была счастлива. Я не могу этого объяснить, - закончила она.

   - Сколько вам лет, Тони?

   - Только что минуло шестнадцать. Дядя Чарльз прислал мне этот подарок ко дню рождения. - Она подняла руку, на которой блестели маленькие золотые часики, снова оживилась: - Разве не прелесть?

   - Очень красиво, - согласился Роберт. - Я слышал от сестры, - продолжал он, - что бедному Чарльзу не лучше.

   - Мне он писал, что уже здоров, - вскрикнула Тони. - О лорд Роберт, вы думаете, что он снова очень болен, вы думаете? - Она сжала его руку, ее лицо почти побелело.

   - Нет, нет, правда, я не думаю этого, не тревожьтесь так, девочка.

   - Если дядя Чарльз умрет, я тоже хочу умереть, - сказала она с исключительной выразительностью.

   - Вы совершенно влюблены в него, не так ли?

   - Не влюблена, а просто люблю его. Это как мысль, которая всегда в тебе, уверенность, что это часть тебя самой. Он воплощал для меня весь мир, с тех пор как взял меня. Лорд Роберт, пожалуйста, не успокаивайте меня и не бойтесь расстроить меня, скажите мне правду: дядя Чарльз тяжело болен?

   - Нет, серьезно нет, даю вам честное слово. Я не думаю, чтобы это было так. Он страдает этой болезнью около четырех лет. Вы ведь знаете? Но теперь, после перенесенной операции, я думаю, что он просто ослабел и устал, только всего.

   - Операции? - спросила Тони. - Я никогда не знала, никогда не догадывалась. Вот из-за чего дядя Чарльз лежал в больнице!

   - Конечно, после операции ему стало лучше.

   - Он никогда не говорил мне, - сказала Тони, больше обращаясь к себе самой, чем к лорду Роберту, - он никогда мне об этом не говорил.

   Ей это казалось недостатком доверия к ней, нарушением того безмолвного соглашения о полной искренности, которое существовало между ними.

   - Я думаю, он знал, как сильно вас это расстроит, - сказал Роберт, утешая ее.

   - Вы действительно так думаете?

   Он был поражен, как снова засияло радостью ее лицо.

   - Да, конечно; я действительно слышал об этом от моей сестры Гетти.

   По дороге домой они проходили мимо Морни. Дверь, по обыкновению, была открыта, и оттуда неслась ароматная волна духов. Тони остановилась.

   - О! - вдыхала она с восторгом. - Вы знаете, я думаю, что люблю духи больше всего на свете. Много лет назад, когда я впервые приехала на Гросвенор-стрит, я понюхала их. Я раньше не знала о существовании духов и просто помешалась на них. - Она весело рассмеялась и хотела продолжать путь.

   - Подождите минуту, - сказал Роберт, и раньше, чем Тони могла ответить, он уже был в магазине. Он вышел оттуда, неся большую коробку пудры и ящичек с флаконами духов. - То, что вы больше всего любите, не очень дорого стоит, - сказал он, вкладывая пакет ей в руки.

   Она густо покраснела.

   - Я вовсе не хотела, чтобы вы мне их купили, - сказала она с огорчением, - честное слово, я не хотела, верьте мне.

   - Я никогда не думал, что вы этого хотели, - ответил Роберт, - я это купил потому, что я хочу, чтобы вы имели хоть что-нибудь, что бы вам напоминало сегодняшний день, проведенный нами вместе.

   - Как будто я когда-нибудь забуду это! - воскликнула Тони с блестящими глазами.

   С окрыленными ногами взлетела она по лестнице в квартиру мадам де Ври.

   Симона валялась на кровати в комнате, которую она занимала вместе с Тони, курила папиросу и читала книгу.

   - Хорошо провела время, привезла с собою шоколад, он был мил с тобой, целовал тебя, о чем вы беседовали? - единым духом спросила она.

   Тони сняла большую шляпу и примостилась в конце кровати.

   - Я божественно провела время, - сказала она, - я не привезла с собой шоколада, но массу духов и пудры. Лорд Роберт был очень мил - свидетелем тому пакет от Морни. Он меня, разумеется, не целовал, и мы беседовали о тысяче вещей.

   - О каких вещах? - настаивала Симона, глядя с удовольствием на Тони. - Такой человек должен быть очень интересен, я так думаю.

   - Я думаю, что большей частью говорила я, - призналась Тони, - говорили немного даже о стихах.

   - О великий Боже, какая потеря времени, - сказала Симона со вздохом. Ее мысли в отношении лорда Роберта были направлены совсем в другую сторону. - Я удивляюсь, почему он не женат? - сказала Симона.

   - Не знаю, - быстро ответила Тони. - Он слишком привлекателен, чтобы жениться.

   Симона была сильно поражена. Она никак не могла понять, как можно делать двусмысленное замечание в наивном неведении.

   Перед тем как лечь спать в эту ночь, Тони написала длинное письмо сэру Чарльзу, рассказав ему все о проведенном дне.

   "Ты не можешь себе представить, как я была счастлива тем, что лорд Роберт взял меня с собой. Все женщины только и смотрели на него. Он спросил меня о "приключении", и я рассказала ему. Ведь это пустяки, не правда ли, ведь, в конце концов, он мне родственник? Он купил мне духи - такую чудную, отвлекающую мысли вещь. Когда мы с тобой увидимся, я надушусь ими и ты будешь очень поражен. Дорогой, не болен ли ты, скажи? Лорд Роберт сказал мне, что ему писала тетя Генриэтта, что ты болел. Не можешь ли ты послать мне открытое письмо или сказать Винерсу, чтобы он написал? Меня бы это успокоило, и я была бы очень благодарна тебе. Эту неделю я много упражнялась, и, разумеется, мой французский язык стал много лучше. Страшно легко учиться, я нахожу. Пожалуйста, не забудь о письме, или я буду столь же несчастна, сколь я люблю тебя.

   Тони".

   В течение недели Тони еще раз увидела лорда Роберта. Мадам де Ври взяла девушек на ярмарку, которая была в окрестностях Парижа. Симона, не скрывая того, дулась, но Ева Лассель и Тони невероятно радовались всему, качались на качелях и гигантских шагах, покупали имбирные пряники в виде лошадок и даже пошли осмотреть толстую женщину, которая им не очень понравилась. Тони всегда ценила, как она однажды выразилась, качество, а не количество, даже в лучших вещах, а "прекрасная Афори" совершенно не входила в категорию лучших вещей.

   В смешной маленькой палатке с громким названием "Зал для рисования", они наткнулись на лорда Роберта. С ним была масса народу. Все они забавлялись тем, что пробовали нарисовать с закрытыми глазами чье-нибудь лицо. Тот, кто нарисует лучше всех, получит право бесплатно стрелять в тире, находившемся туг же снаружи. Решили, что будут состязаться десять человек, уплачивая каждый по десять су. В компании лорда Роберта было только восемь человек. Он стал оглядываться, где бы навербовать еще желающих, и увидел Тони.

   Конечно, мадам де Ври разрешит ей принять участие в состязании, и Тони, побрякивая, бросила десять су в руку маленького разгоряченного хозяина палатки.

   Она поздоровалась с несколькими дамами, которые смотрели на нее, мило улыбаясь, и с каким-то господином, которого она едва заметила, маленького роста и в длинном сюртуке.

   Состязание началось.

   Красивая женщина, цвет волос которой был в таком резком контрасте с ее глазами, что он казался прямо невероятным, стала рисовать первой.

   - Я нарисую нашего милого Роберта, - сказала она через плечо.

   Все рисовали друг за другом. Ряд предполагаемых изображений Роберта, каждое более или менее похожее на кошмар, были уже на бумаге, когда очередь дошла до Тони. Она на момент посмотрела на Роберта и быстро стала рисовать.

   - О, ла, ла! - вскрикнула с энтузиазмом мадам де Ври. - Это же лорд Роберт!

   Лицо встало на бумаге, как живое. Оно действительно было прекрасно сделано.

   - Ради Бога, Тони, где вы научились так хорошо рисовать?

   - Я не училась... В монастыре я всегда рисовала для девочек разные лица. Ничего другого я рисовать не умею, и мое рисование, - она рассмеялась и тряхнула головой, - это сплошной ужас.

   Когда состязание кончилось, хозяин палатки вырезал набросок Тони и спрятал его в ящик. Он понял, что рисунок представляет собой кое-что, а ведь никто никогда не может знать, когда такие вещи могут пригодиться.

   Это был человек с интуицией, и он вполне заслужил тот успех, который впоследствии выпал на его долю.

   Тони всегда вставала не сразу, и пробуждение ее проходило через три фазы. Сначала глаза открывались и закрывались снова, причем голова откидывалась на подушку, затем она потягивалась и, наконец, поднималась и пила чай, опершись на локоть. День или два спустя после ее прогулки с Робертом солнечная погода внезапно изменилась, и Париж затянуло серой сеткой дождя. Еще труднее стало открывать глаза под стук дождевых капель, падавших на подоконник.

   В конце концов нелюбовь к перестоявшемуся чаю все же заставила Тони подняться.

   - Пуф! Снова дождь - какая удручающая погода! - бросила она Симоне.

   Писем не было, и пять дней уже прошло с тех пор, как она писала дяде Чарльзу.

   Она отдернула занавеску с обшивкой из синей ленты.

   Симона поднялась с постели и посмотрела на подругу.

   Тони, которая отличалась истинно британской нелюбовью к прелестям раннего вставанья, поспешно взялась за парижское издание "Дэйли Мейл", лежавшее на ее подносе. Она глотала свой чай, читая о германском флоте, затем стала просматривать отдел частных сообщений.

   Знакомое имя бросилось ей в глаза. Она сжала газету в руках так, что порвала ее.

   "Из бюллетеня, опубликованного поздно ночью, мы осведомились, что состояние здоровья сэра Чарльза Сомарец чрезвычайно угрожающее".

   Тони швырнула газету и вскочила с постели.

   - Что случилось? - спросила Симона в изумлении.

   Тони не отвечала и начала одеваться с лихорадочной поспешностью.

   - Боже милостивый, в чем дело?

   Тони обернулась, и Симона испугалась при виде ее бледности.

   - Мой дядя тяжело болен и, может быть, умирает, - сказала она просто.

   Маленькая француженка преисполнилась сочувствия и печали.

   - Час... который час? - умоляюще спросила Тони.

   Было без четверти восемь.

   - Я сделаю так, - сказала Тони, - я должна. Мадам де Ври тщетно пыталась переубедить ее.

   - Если бы леди Сомарец хотела, чтобы вы вернулись, она телеграфировала бы.

   - Если предположить, что она телеграфировала сегодня утром, я могу уехать только вечерним пароходом. Я должна уехать сию минуту, вы должны дать мне денег. Если вы не дадите, я продам часы.

   Перед лицом такой решительности мадам де Ври оказалась бессильной. Она дала Тони на билет и послала вместе с ней на вокзал старую прислугу. Тони поспела на платформу, когда поезд почти отходил, кондуктор с веселыми словами: "Пожалуйте, барышня!" помог ей вскочить на высокие ступеньки. Поезд тронулся.

   Тони прижалась лицом к холодному стеклу окошка и в отчаянии смотрела на Париж.

   "Что, если дядя Чарльз умер, что, если он умер?" Она села и старалась сдержать себя.

   В Булони дождь полил как из ведра. Тони в своем утомлении едва чувствовала, как ей приходилось бороться с ветром. Сходни были скользкие, и она прямо падала, когда поднималась на пароход.

   - Тони! - услышала она чей-то изумленный голос. Это был лорд Роберт.

   - Вы слышали что-нибудь? - спросила она, задыхаясь.

   Он с большой нежностью посмотрел на нее.

   - Может быть, дело не так плохо, как мы себе представляем, - сказал он. - Моя телеграмма гласит только "приезжай". Что телеграфируют вам?

   - Я ничего не получила, - ответила Тони. - Я прочла в газете и почувствовала, что должна поехать.

   - Понимаю, - сказал лорд Роберт. Он не задумался над тем, что Тони, быть может, следовало подождать. Он просто взял ее вниз в салон.

   - Я не в состоянии есть, - и она покачала головой в знак отказа.

   - Когда вы завтракали?

   - Я вовсе не завтракала и не хочу. Меня начинает душить, когда я пробую съесть что-нибудь. О, поскорей бы шел пароход! Сколько времени сейчас? - Она совершенно потерялась и была вне себя.

   Единственно, что непрерывно занимало ее, - это время.

   Пароход опоздал, и вследствие этого поезд прибыл в Чаринг-кросс в половине пятого, с опозданием на целый час.

   Лакей Сомарецов был на платформе, автомобиль ждал вблизи.

   - Как сэр Чарльз? - спросила Тони.

   Тот покачал головой: автомобиль был в разгоне с самого утра, и он не имеет последних сведений.

   Роберт, гадая в душе, что скажет его сестра по поводу приезда Тони, усадил ее в автомобиль и сел сам.

   Он знал от Генриэтты ее мнение о Тони и давно уж выяснил его до конца. Он знал, что если бы Чарльз не любил Тони, она была бы желанной в доме Гетти.

   - Скорей, скорей! - шептала Тони. Она сидела на самом краешке, как бы для того, чтобы заставить автомобиль двигаться скорей.

   Наконец он остановился у подъезда, и дверь открылась. Роберт уже заметил спущенные шторы. Он хотел поговорить с Тони, но она выскочила и бросилась по лестнице в дом. Она промчалась через два пролета лестницы и ворвалась в комнату дяди.

   - Дядя Чарльз, дядя Чарльз! - произнесла она, задыхаясь.

   Сиделка быстро обернулась, и Тони увидела спокойное лицо на подушке.

   На минуту она замерла и затем тихо пошла вперед.

   - Он уснул, значит, ему лучше? - прошептала она. Она опустилась на колени возле постели и припала к ней головой. Слабая улыбка облегчения сквозила на ее лице.

   Сиделка с жалостью посмотрела на нее. - Сэр Чарльз умер сегодня в два часа, - сказала она мягко.

   Тони посмотрела на нее, медленно поднялась, все еще продолжая смотреть, затем с заглушенным криком протянула руки и упала на постель.

   Все на свете осталось таким, как было.

   Итак, вся ее жизнь будет полна воспоминаний и пустоты.

   Она лежала в постели, но глаза ее не смыкались. Тысячи мелких воспоминаний наполняли комнату. Дядя Чарльз много лет назад, на коленях у постели ее отца, блеск его волос, звук его голоса. Дядя Чарльз со словами "не пугайся", когда тронулся автомобиль. Дядя Чарльз в монастыре, улыбающийся ей. Дядя Чарльз в куртке, которую она заставляла его надеть. Самая незначительность этих воспоминаний делала их непереносимыми - в такой степени были они частью повседневной, действительной жизни. Дядя Чарльз был всегда с ней, ее друг, ее самый любимый. Она была одинока, но одно сознание, что он существует на свете, и ее мысли наполнялись счастьем.

   Его больше нет, и уходящая во тьму стена стала между ним и ею. Ей казалось, что она бьется об эту стену и что не руки, а самая душа ее истекает кровью.

   Медленно наступал рассвет - слабая золотая полоска на сером фоне.

   Вчера в это время дядя Чарльз был жив, а сегодня, пусть наступят все рассветы мира, он не увидит их уже более.

   Тони в бессилии и скорби закрыла лицо руками. Кусочек земли под дождливым небом - о дядя Чарльз, дядя Чарльз!

   Слезы, которые болезненно терзали ее глаза, пролились наконец.

   Невозможно, немыслимо, чтобы он никогда не заговорил с ней, никогда не посмотрел на нее и не сказал с улыбающимися глазами: "Ладно, моя старушка".

   Это возможно, это действительно так.

   Мягкие поучения "матери", как слабая тень, пронеслись в ее мозгу. Тони повернула свое измученное лицо навстречу наступающему дню. Религия была всегда для нее чем-то туманным.

   - Если бы Бог хотел, он мог бы сохранить его, - произнесла она вслух. Горькая несправедливость этого на минуту привлекла ее внимание, затем ее мозг вернулся на скорбный путь воспоминаний.

   Не было никого, кто помог бы ей, кто утешил бы ее. Она боролась одна и страдала с той отчаянной силой сопротивления, которая доступна лишь ранней молодости.

   Позднее, по мере того как мы живем, мы также страдаем, но мы уже умеем понимать.

   На следующий день леди Сомарец послала за Тони. Среди своего искреннего, хотя и не подавившего ее горя она испытывала чувство досады от того, что Тони находится дома. Она предполагала не вызывать ее в течение нескольких месяцев. Тони медленно вошла в комнату, и даже леди Сомарец почувствовала минутное сострадание к ней. Лицо Тони посерело от усталости и горя, а вокруг глаз легли темные круги.

   - Тетя Гетти, - сказала она безжизненным голосом, - как только я вернулась домой, я хотела спросить у вас, неужели дядя Чарльз не спрашивал обо мне?

   Она ждала затаив дыхание. Нельзя себе представить, как много значит для нее ответ, который, как она чувствовала, она получит.

   - Он спрашивал обо мне?

   На лице леди Сомарец появилось жестокое выражение. В продолжение последних дней своей жизни Чарльз беспрестанно говорил о Тони, и леди Сомарец никогда без чувства боли не могла слышать, как он произносит ее имя. Но спрашивать о ней - он не спрашивал.

   - Нет, - ответила она, - но он говорил о том злополучном дне, это мучило его даже во время болезни.

   Тони отступила немного назад, и выражение отчаяния появилось снова в ее глазах.

   Правда, Чарльз говорил об этом дне. Он, вероятно, предвидел с той ясностью, которая появляется иногда у людей перед смертью, тот путь, который лежит перед Тони. Он, вероятно, понимал в своем бессилии, насколько она нуждается в поддержке, которую он не в состоянии ей оказать.

   Леди Сомарец смягчилась немного, видя это выражение отчаяния.

   - Я уверена, что ты об этом жалеешь, - сказала она неловко, - дядя Чарльз теперь это знает.

   Тони не могла говорить, она хотела крикнуть: "Он и тогда все понял", но бесполезность спора с человеком, который не любил ее, становилась очевидной.

   Она вдруг почувствовала себя бесконечно одинокой, юной и покинутой.

   - О тетя Гетти, - сказала она с внезапным вздохом.

   Леди Сомарец глубоко ненавидела сцены, она даже не плакала ни перед Робертом, ни перед своей горничной.

   - Полно, полно, Тони, - сказала она, - я уверена, что ты горюешь по своему дяде, но ты должна помнить и то, что его смерть значит для меня.

   - Да, я знаю, - прошептала Тони. Она схватила ее белую руку. - Тетя Гетти, я постараюсь быть хорошей и не огорчать нас. Я хочу этого.

   - Это хорошо, - сказала леди Сомарец, - но было бы лучше, моя милая, если бы ты постаралась доказать свое послушание на деле. Я удивляюсь, что мадам де Ври позволила тебе вернуться без моего разрешения. Фэйн, который является наследником твоего дорогого дяди, совершенно правильно поступил, прислав мне утром телеграмму и спрашивая меня, как ему поступить. Он, разумеется, приедет домой.

   - Я чувствовала, что не могу оставаться вдали, если дядя Чарльз болен, - ответила, запинаясь, Тони.

   Мысль, что Фэйн все унаследует, была для нее совершенной неожиданностью. Прошли годы, как они не виделись, и она не могла себе представить, что из него вышло.

   Фэйн появился во время завтрака, когда Тони одна сидела за столом и тщетно старалась есть. Он очень вырос и был почти красив. На нем был безупречный траурный костюм. Он наклонился к Тони и небрежно ее поцеловал.

   - Ты выглядишь как будто несчастной, - заметил он. - Поторопитесь и принесите мне чего-нибудь горячего, Парсонс.

   - Сейчас, сэр Фэйн, - ответил старый лакей дрожащим голосом.

   Фэйн самодовольно посмотрел на Тони.

   - Слышала? - спросил он, желая улыбнуться, но сам почувствовал, что улыбка не ко времени. - Звучит хорошо - сэр Фэйн - не правда ли?

   - Не говори, - быстро возразила Тони. - Как ты можешь, если... если ты помнишь?

   Фэйн вдруг надулся и стал барабанить пальцами по столу.

   - Конечно, я очень огорчен, что бедный, славный дядя Чарльз умер, и вообще всем этим, - сказал он, - так же огорчен, как и ты, но мне не нужно выставлять этого напоказ.

   Он хорошо позавтракал и вскоре после этого поднялся к леди Сомарец. Она приветствовала его и усадила рядом с собой на кушетку.

   - Бедная тетя Гетти, - сказал он мягко, - вы выглядите очень усталой, вам надо следить за своим здоровьем.

   Она погладила его по руке.

   - Ты теперь глава семьи, Фэйн. Ему приятно было слышать эти слова.

   - Да, - ответил он тоном, слишком робким для него.

   - Уинчес теперь принадлежит тебе.

   Фэйн никогда не любил этот дом, который был слишком велик и неуютен, но владеть собственным поместьем было вопросом приличия.

   - Дядя Чарльз хотел, чтобы я поступил на военную службу, - сказал он. - Я нынче кончаю, как вы знаете.

   Они долго обсуждали его планы на будущее.

   В леди Сомарец не было вероломства, она просто была женщиной, не способной на сильное чувство, вот и все. Она оплакивала Чарльза так же, как оплакивала бы смерть своего короля, с искренней, но безличной печалью.

   Она посоветовалась с Фэйном насчет Тони.

   - Я действительно не знаю, что мне с ней делать. Твой дядя всегда выбирал для нее школу, теперь это твой долг.

   Фэйн из этого замечания вывел, что теперь он должен платить за дальнейшее образование Тони, и сразу решил, что она должна учиться в недорогом заведении. Он был мелочен в денежных делах, особенно где касалось мелких сумм.

   Сэр Чарльз однажды сказал ему, что он безрассудно скуп при грошовых тратах и безумно расточителен, когда речь идет о больших суммах.

   Тони, которой рассказали про это замечание дяди, быстро ответила (расточительность была ее явной слабостью): "Я думаю, что про меня ты бы сказал, что я одинаково безрассудна в обоих случаях".

   В данном случае в отношении Тони Фэйн не имел ни малейшего намерения быть расточительным. Он отлично понимал, что дом надо содержать прилично и это требовало расходов, он сам себя тоже должен содержать прилично, и в этом отношении он не собирался скупиться.

   Когда он услышал про историю с Тони, он был, как следовало ожидать, шокирован.

   - Что все это значит? - надменно обратился он к Тони после обеда. - Что это за историю рассказала мне тетя Гетти про твою прогулку по Риджент-стрит и про мужчину, которого ты подцепила?

   - Как ты груб! - возмущенно ответила Тони.

   - Я предпочел бы быть грубым на словах, чего на самом деле нет, чем быть грубым в поступках, и позволь мне тебе сказать, моя милая, что ты должна быть осторожнее в обращении со мной. Ты должна помнить, что я теперь занимаю место дяди Чарльза.

   - Никто не может занять его места в моей жизни, - ответила Тони тихим голосом, - никто и никогда...

   - Ладно, смотри, мое милое дитя, я хочу, чтобы ты поняла, что на будущее время ты должна хорошо себя вести. Я не хочу, чтобы ты была предметом разговоров, мы носим слишком хорошее имя для этого.

   - Но если бы не дядя Чарльз, мы бы были теперь на улице, - сказала Тони.

   Фэйн обернулся.

   - Смотри! - сердито сказал он. - На кой черт ты всегда вытаскиваешь это наружу? Неужели ты не понимаешь, юная идиотка, что было бы, если бы все это вышло на свет?

   - Ты хочешь сказать, если бы твои друзья узнали, что наш отец и мать убили друг друга в пьяном виде? Какой ты сноб, Фэйн! Когда ты приезжал навестить меня в монастырь, я слышала, как ты говорил Дафнэ, что отец был убит при падении с лошади.

   - Ладно, ведь не думаешь же ты, что я пойду оповещать всех, что наш отец умер в белой горячке. Меньше всего собираюсь.

   - Ты хочешь сказать, что никогда никому об этом не расскажешь? - с любопытством спросила Тони.

   - Разумеется, нет.

   - Даже когда ты женишься, ты своей жене не скажешь?

   - Я пока не думаю еще жениться, - сказал Фэйн с усмешкой, - можно и без того весело проводить время с девушками.

   Тони поднялась.

   - Я иду спать, - сказала она и, поднимаясь по лестнице, спрашивала сама себя с горечью, почему такой человек, как Фэйн, должен наследовать имя, которое так высоко носил дядя.

   День похорон был похож на дурной сон. Тони осталась в своей комнате, но ей казалось, что она чувствует, как завинчивают каждый винт, и слышит каждый удар по крышке гроба.

   Весь дом был полон запахом цветов. Назойливый, нервирующий запах тубероз, казалось, проникал повсюду.

   Тони села к окну и видела, как вынесли гроб. У ней не осталось уже ни слез, чтобы плакать, ни слов, чтобы прощаться. Все это уже было отдано. Накануне ночью она пробралась в комнату Чарльза. Смерть ее не пугала. Она долго смотрела на белое спокойное лицо с усталыми глазами, которые, наконец, мирно закрылись навеки. Она смутно угадывала трагедию дядиной жизни.

   - Я любила тебя, - вдруг громко сказала она, - я любила тебя, слышишь?

   Он ее тоже любил, она знала это. Она даже догадывалась, что она была для него одной из детей, о которых он мечтал и тосковал.

   Они были очень близки друг другу. Тони на пороге жизни, Чарльз - в конце ее.

   Он прилагал усилия, чтобы прожить немножко дольше, чтобы указать ей жизненный путь, но она пришла слишком поздно.

   Тони с благоговением поцеловала его и вышла.

   День закончился тоскливо, сильный дождь продолжал лить.

   Тони, усталая, лежала в сумерках в гостиной на кушетке.

   Она не слышала ни как дверь открылась, ни как лорд Роберт вошел. Он прошел к камину, где теплился огонек.

   - Это вы, Тони? - спросил он.

   Она поднялась. Он увидел ее лицо. У нее был вид ребенка, который наплакался и устал от слез. Он подошел к кушетке, присел и обвил ее своей рукой.

   Она беспомощно склонилась к нему, положила голову на его сюртук, слабо держа своей рукой его руку. Теплота и жизнь, исходившие от него, проникали в нее, и ей стало легче.

   - О лорд Роберт! - проговорила она, всхлипывая.

   - Бедная девочка, - сказал он мягко, - я знаю, как вы любили его, и хотел бы помочь вам перенести это горе...

   Это были первые слова утешения, которые Тони слышала, и она почувствовала в своем сердце порыв благодарности. Она прижалась к нему теснее. Они сидели вместе в сумерках, держа друг друга за руки.

   Через некоторое время лорд Роберт встал, позвонил и зажег свет.

   Когда слуга вошел, он заказал чай. Он налил Тони, заставил ее вылить и дал ей кусочек кекса. От еды она отказалась.

   - Я хочу, чтобы вы съели только этот кусочек.

   Слабо улыбаясь, она начала есть.

   - Так-то лучше.

   Фэйн забрел