Уэдсли Оливия - Пламя

;- резко спросил он.

   - Он не бывает к завтраку. Он, вероятно, будет к чаю.

   - Я подожду.

   - Жди, - засмеялась Тони. Фэйн был непереносимым человеком, и у него были забавно-дурные манеры.

   Он положил шляпу и палку на диван, затем посмотрел на нее.

   - Ты можешь себе позволить смеяться и чувствовать себя веселой и тому подобное, - сказал он. - Это нам, твоим родным, суждено переносить весь срам и все, что с ним связано. Это достаточно тяжело для нас, могу тебя уверить.

   Тони серьезно смотрела на него.

   - Вы не ответственны за мои действия.

   - Мы не должны были бы, но мы все равно будем нести этот позор. Слушай, Тони, я приехал, чтобы просить тебя положить конец всему этому. Пока мы устроили так, чтобы скрыть все. По крайней мере, так мы полагаем, хотя кто знает, что говорят там, в клубах? Естественно, я последний услышу обо всем. Но, как я сказал, я приехал, чтобы убедить тебя бросить все это, забыть Роберта и вернуться. Ты можешь еще ехать в Германию, и умнее ничего не может быть. Не всякая семья согласилась бы.

   Тони разразилась презрительным смехом.

   - Ты, таким образом, предлагаешь мне пансион в Германии вместо всего этого, - и она рукой показала на комнату. - Жизнь компаньонки вместо Роберта, которого я обожаю, который обожает меня. Милый друг, ты с ума сошел или ты просто дурак?

   - Конечно, я и не должен был ожидать, что ты подумаешь о других иначе. Твой ответ как раз такой, каким, я знал, он будет. Тебе дела нет, выйдет ли за меня Дафнэ или нет. Конечно, ты даже не понимаешь, почему ей не выйти. Но она, к счастью, чиста и невинна, а ее родные не дадут ей выйти за меня, пока ты живешь здесь с Робертом на такой манер. Тетя Гетти говорила, что я ничего не добьюсь от свидания с тобой. Мне следовало согласиться с ней и не тревожиться. Если бы я подумал, я бы понял, что от девушки, которая поступила так, как ты, нельзя ожидать, чтобы она почувствовала стыд или поняла чувства других.

   Тони упорно смотрела на него.

   - Ты говоришь, что любишь Дафнэ?

   - Я не намерен говорить с тобой о ней, но, если тебе нужно знать это, я тебе отвечу: да, и довольно сильно!

   - Это значит, что ты готов на жертву для нее?

   Фэйн посмотрел на нее с удивлением.

   - Я так думаю, - глухо сказал он.

   - И, несмотря на это, ты чувствуешь горький стыд оттого, что я пожертвовала для Роберта тем, что, я полагаю, вы назвали бы моей чистотой?

   - Есть маленькая разница между любовью к девушке и желанием жениться на ней и тем, что сделала ты.

   - Не от Роберта и не от меня зависит то, что мы не можем пожениться; он бы женился на мне завтра, если бы мог.

   - Женился бы? - сказал Фэйн. - Будем надеяться, что это так. Я думаю, что он теперь так говорит. Ему довольно просто говорить так, когда он знает, что его жена будет жить еще годы.

   - Если ты скажешь еще что-нибудь подобное, то я тебя выброшу из дома.

   Фэйн побагровел от злости.

   - О, я уйду. Я был дураком, что вообще пришел. - Он повернулся к двери.

   В его опущенных плечах и усталой походке было нечто, что тронуло Тони, несмотря на ее раздражение.

   - Фэйн, - сказала она.

   Он обернулся.

   - Разве, если я даже не могу исполнить того, что ты хочешь, мы не можем остаться друзьями?

   Он горячо схватил ее руку.

   - Тони, я же знаю, что ты приличный человек, - неужели ты не придумаешь? Неужели ты не постараешься бросить такую жизнь? Это разрушает все мои виды на счастье, - и он нелепо покраснел.

   Тони, пересиливая себя, слегка улыбнулась.

   - Если ты действительно любишь и Дафнэ любит тебя, она выйдет за тебя, несмотря ни на что. Это не зависит от того, брошу я или не брошу Роберта. Я не могла бы этого сделать, если даже хотела. Мы совершенно так же женаты, как если бы над нами произнесли слова молитвы. Брак - это не только церковь и кольцо и медовый месяц, это медленное и глубокое переплетение каждого инстинкта, желания, надежд и той любви, которую чувствуешь друг к другу. Я не могу теперь удалить от себя Роберта, потому что он часть меня самой, как я - его. Фэйн, неужели ты этого не можешь понять?

   - Я понимаю, что ты не хочешь согласиться, - мрачно ответил он.

   Тони крепко сжала руки.

   - Ничто, ничто, говорю я тебе, не разлучит меня с Робертом.

   В это время раздался звонок по дому. Они могли слышать поспешные шаги старого Джованни по выложенному плитками вестибюлю, затем шум голосов.

   - Кто это может быть? - прошептала Тони. - Во всяком случае, не Роберт.

   Открылась дверь, и вошел человек в форменной одежде.

   Он вопросительно посмотрел на Тони и Фэйна, а затем быстро заговорил, обращаясь к Фэйну.

   Тони плохо понимала по-итальянски, Фэйн и вовсе не понимал. Явившейся посмотрел то на одного, то на другого, затем произнес по-английски:

   - Лорд Роберт.

   Тони в секунду бросилась к нему.

   - Что случилось? - спросила она.

   Из вестибюля слышны были рыдания, громкие, шумные рыдания прислуги. Тони оттолкнула пришедшего и бросилась через коридор.

   Несколько человек стояли вокруг небольшой деревянной кушетки.

   Гартон, слуга Роберта, стоял на коленях, спиной к ней.

   Она оттащила его и, наконец, увидела.

   - Роберт! - воскликнула она, и ее голос зазвучал пронзительно. Она бросилась на безжизненное тело. - Это Тони, посмотри на меня, заговори со мной! - Она вдвинула свои пальцы между его холодными пальцами и прижалась губами к его губам. - Ты не умер, - шептала она, - милый, это только шутка, но не надо больше шутить, ты пугаешь меня. Роберт, Роберт!

   Гартон, у которого по лицу текли слезы, рассказал Фэйну, что автомобиль внезапно остановился и Роберт был выброшен и сломал себе спинной хребет.

   Фэйн наклонился над Тони и старался увести ее. Она подняла свое подергивающееся лицо.

   - Оставь меня, - прошептала она почти без голоса, - он принадлежит мне.

   Жизнь продолжает свое течение. Это самое ужасное в ней. Человек страдает и страдает, а жизнь течет. Человек видит, что часы, которые прошли, полны мучений. Он знает, что часы, которые наступят, принесут новые страдания и что отдыха нет. Жизнь проходит через человеческую душу своим тяжелым шагом, железной пятой печали, которая терзает и рвет.

   Прошло два дня, и в каждую из минут этих двух дней Тони сознавала, что значит быть терзаемой воспоминаниями и распинаемой на кресте тоски и томления.

   Только женщина, которая любит страстно, может понять то, что переносила она.

   Ночью она лежала, смутно всматриваясь в темноту, чувствуя вокруг себя объятия Роберта. Раз, когда она забылась сном на несколько минут с порывисто бьющимся сердцем, ей показалось, что она ясно чувствует его дыхание около себя. Она прислушивалась, не смея двинуться, и затем с рыданиями глубокого одиночества поняла, что она слышала свое собственное дыхание.

   Днем тысяча разных вещей, казалось, громко называли его имя. Его папиросы, перчатки, шапки, бумаги. Тони смотрела на них и думала, что еще два дня назад в это время Роберт был жив. О, эти бесконечные мысли: два дня, три дня тому назад он был здесь, сидел в этой комнате, и мы смеялись, Бог мой, мы смеялись!

   На третий день приехала леди Сомарец. Фэйн телеграфировал ей, не сказав о том Тони. Тони находилась возле Роберта и наполняла вазы белой сиренью и белыми розами, когда она приехала. Через безжизненное тело Роберта они смотрели друг на друга.

   - Уйдите, - прошептала губами Тони.

   Та посмотрела ей в глаза. Может быть, слабая жалость к Тони тронула ее, или она смутно поняла, как велика была любовь между обоими. Она повернулась и оставила Тони одну.

   После, в салоне, они снова встретились, но только на минуту. Если Тони заставала кого-либо в комнате, она уходила. Она была как неистово раненое животное, которое тщетно старается укрыться. Роберта уже похоронили в то утро на маленьком кладбище, на отвесной стороне холма. Комья земли, которые бросали на гроб, падали всем своим весом на душу Тони. Она пролила все свои слезы и смотрела на свет без слез. Затем начались совещания о том, что предпринять.

   - Я была у адвоката Роберта перед отъездом из Лондона, - сказала леди Сомарец, - и узнала, что завещание, которое у него находится, совершено три года назад. Я искала среди его бумаг и более позднего не нашла. Ты не знаешь, Антония, совершил ли он новое завещание?

   Тони покачала головой:

   - Не знаю.

   - Тогда ты останешься без гроша, как и раньше.

   - Разве?

   - Все деньги переходят к младшему племяннику Роберта, сыну Уильбэрна.

   - Да?

   - Мы обсудили все с Фэйном, и мы оба считаем нужным посоветовать тебе вернуться со мной в Лондон на некоторое время. Бейлисы, конечно, знают всю правду, но я полагаю, я даже уверена, что посторонние еще ничего не знают. Ты, конечно, пока будешь спокойно жить у меня. Позже я решу, чего я хочу для тебя.

   Тони не говорила. Спустя немного она поднялась и ушла в свою комнату. Она должна вернуться в Лондон, чтобы жить, - снова вернуться в тюрьму.

   - Нет... - прошептала она.

   Назад к той жизни, которая не была жизнью, после всего этого, после Роберта, после любви - назад к тому? Он сжала виски руками. Она должна подумать, должна, ибо иначе они заберут ее и она не будет свободна никогда.

   Назад в тюрьму, да, так оно и есть, тюрьма, где сторожа будут унижать ее, где...

   - Спаси меня, Роберт, - прошептала Тони, - скажи мне, что делать?

   Она опустилась на постель. К тому же у нее не было денег. Если она убежит, то куда? Друзей у нее нет. Только Дафнэ была ее другом, но теперь Дафнэ никогда не помогла бы ей.

   Снова в тюрьму, к стенам, которые будут держать ее, к словам, которые будут жалить и ранить, без признаков любви где бы то ни было.

   Может быть, Симона в Париже? Симона бы не оскорбляла ее. И, раз оказавшись там, спрятавшись от всех, она могла бы найти работу. Другие девушки находили и жили. На худой конец, она бы могла только умереть. Это был бы конец, и ее душа успокоилась бы в мире, свободная от страшного томления, от ужасной боли тоски.

   Париж?

   Почему нет? Она порылась в своем кошелечке. Один два, три, шесть столировых билетов, немножко золота и один пятифунтовый билет - Роберт дал ей его, чтобы уплатить за что-то, - приблизительно сорок футов.

   Она стояла у окна, размышляя. Дул легкий ветерок и приносил с собой запах цветов. Внезапно ее память пронзило воспоминание о ночи их ссоры. Жгучие слезы потекли по ее лицу. Она пережила любовь, страсть, все это чудо, она обладала человеком, который нуждался в ней, любил и защищал ее, а теперь - тюрьма открылась перед ней, и она осталась, маленькая и одинокая. Вдали просвистел поезд и загромыхал дальше. Скоро ее увезут в тюрьму.

   - Нет, нет, - громко вскрикнула она, - нет, Роберт, ты бы не хотел этого, ты хочешь, чтобы я была свободна.

   Она лихорадочно оделась, собрала немного вещей в небольшой пакет. Собравшись, она прошла в комнату Роберта. Комната была еще полна цветов, от одуряющего запаха которых Тони ослабела.

   Она подошла к туалету и посмотрелась в зеркало. Затем открыла шкаф и стала искать в нем. В другом шкафу она, наконец, нашла то, что искала: старую маленькую кожаную коробочку. Она положила ее к себе за блузу и вышла из комнаты.

   Стоя у дверей, она взглядом окинула место, где она и Роберт любили и были счастливы и нашли друг друга. Как часто в сладкой тоске они нашептывали друг другу вещи, которые они не решались произнести днем.

   - Прощай, - прошептала она, - прощай!

   Ее маленькое бледное личико слабо светилось при смутном свете.

   - Прощай!

   Если вы не очень хорошо знаете Париж, не пытайтесь лучше отыскать улицу д'Альмэн, 40. Если вы все-таки найдете ее и подниметесь на шестой этаж (причем каждая ступенька по дороге грозит обрушиться под вами), вы, наконец, доберетесь до "квартиры" Тони. Несмотря на громкое имя "квартира", она отнюдь не была величиной с дворец. Наоборот, самое большое комната имела двадцать на восемнадцать и оканчивалась кривым окном. Правда, что окно удовлетворяло потребности в свете и солнце, двух необходимых вещах, но окно это также свободно пропускало порывы ветра, если он дул с востока, как часто замечала Тони.

   Жоржетта, занимавшая "квартиру" вместе с Тони, при этом смеялась, показывая свои прекрасные зубы, и говорила: "Что ж, нам достается двойная порция, как ты думаешь, моя девочка, а?"

   Знакомство с Жоржеттой было завязано пять лет тому назад - через два года после приезда Тони в Париж.

   Нас учат верить тому, что судьба жестоко карает грешников. В отношении Тони она щедро это выполнила.

   Разумеется, на ее след напали; девушки в наше время не могут убежать и исчезнуть с лица земли. Жизнь не так проста, как бывало раньше, а жандармы на Лионском вокзале - весьма знаменитые существа, которые хорошо следят за путешественниками, прибывающими из Италии.

   Фэйн явился туда, куда Тони укрылась, в маленький меблированный дом на левом берегу Сены, ровно через неделю после ее бегства. Симона радушно встретила Тони, пока она не узнала, что та без гроша денег и будет сама зарабатывать себе на жизнь. Тогда радушие исчезло, и Тони перестала у нее бывать. К счастью, она получила место продавщицы в большом магазине. Она увидела объявление в газете "Тан", немедленно обратилась по адресу и получила место. Она жила тогда в маленьком пансионе, очень приличном и чистом, и встретила Фэйна с твердой решимостью остаться в Париже. Она будет зарабатывать себе на жизнь.

   Он оказался точно таким, каким она и предполагала встретить его: разъяренным и взбешенным. Он убеждал, бушевал, уговаривал, но Тони была непреклонна.

   Наконец, он вернулся к де Мейрис, где он оставил леди Сомарец, и рассказал ей все.

   Произошло еще несколько свиданий, снова буря, затем отъезд и некоторая сумма денег, оставленная для Тони в "Лионском кредите".

   Она приветствовала их отъезд, немедленно вернула деньги, и на этом всякие сношения с родными прекратились.

   Два раза в год старый поверенный писал ей, и она отвечала.

   Через него она узнала о женитьбе Фэйна, о смерти тети и о продаже Уинчеса.

   Первые два события не тронули ее, третье же, о котором она узнала, уже живя два года в Париже, взволновало ее так, как ничто, казалось ей, уже никогда не могло взволновать ее. Когда человек работает девять Часов в сутки и спит всю ночь, как мертвый, немного времени остается для чувств и размышлений. Иногда на Рождество или на Масленицу, когда бывал карнавал, следовательно, выпадал свободный день, Тони ложилась на кровать, смотрела на небо и думала, думала. Она узнала о продаже Уинчеса на Пасху, когда у нее был снова свободный день. Она взяла с собой сухое казенное письмо и пошла бродить по садам.

   Лежа под деревом на мягкой молодой траве, она начала вспоминать.

   Уинчес встал перед ней, его остроконечные красные крыши с высокими трубами, обрисовывающимися на фоне мягкого голубого неба, терраса с балюстрадой, наполненной розами, которые красной лентой вились вокруг серого камня, старый сад с забором из буксов и статуями, от которых исходил аромат прошедших веков, залитыми горячим солнечным светом. И дядя Чарльз так любил все это!

   Тони легла лицом на холодную землю. Неужели ребенок, который так любил дядю Чарльза, действительно когда-либо существовал? А он, бледная тень, канувшая в Лету, - любил ли он тоже когда-либо? Ее мысли носились, как корабли по тихому, залитому солнцем морю.

   Уинчес, Лондон, монастырь. Утренний звонок раздается у дверей дортуара. Звонит Жанна в своем накрахмаленном платье, которое так шелестит.

   - Барышня, уже половина седьмого. - Затем ужин в длинной прохладной столовой с ее белыми столами, на которых стоят чашки молока, блюда с компотом из фруктов, хлеб и масло. Затем молитва в спальне, поклон и поцелуй "матери".

   Посещение дяди Чарльза - нет, она лучше не будет думать об этом.

   Она глубоко зарылась руками в траву - нет, нет, только не мысль об этом, ведь Роберт тоже приехал с ним. Ее лицо побледнело, когда воспоминание, как волна, захлестнуло ее ум.

   Все эти два года она боролась, чтобы не думать о нем. Она хорошо знала страшные дни и ночи, которые следовали за этим.

   Но в этот день воспоминания встали перед ней настойчиво и не оставляли ее.

   Дрозд запел вблизи на кусте сирени.

   Тони услышала, и лицо ее исказилось.

   Веселая песенка дрозда быстро напомнила ей и виллу, и сад ее. Она в душевной муке закрыла глаза, перед которыми во мраке встали крашеные розовые стены, выцветшие голубые ставни и сад с цветущими апельсиновыми деревьями, вербена и пламенно-красные цветы, которые выделялись на яркой зелени кипарисов.

   Эти поцелуи в саду, когда спускались благоухающие сумерки!

   Дрозд продолжал петь. Его песня и рыдания Тони были единственными звуками в тихом воздухе.

   Наконец она поднялась, чтобы пойти домой. Стало почти совсем темно, дрозд уже давно затих, и ею овладел покой изнеможения.

   Она очень медленно шла по дорожкам, и везде ее встречал острый запах произрастающей природы. Она любила этот запах. Жизнь, в смысле радости, была уже для нее кончена. Но существовали еще деревья и книги, и каждую неделю драгоценный день отдыха, море, солнечные дни и сильные ветры. И как бы то ни было, было еще ощущение свободы после закрытия магазина в семь часов. Она на момент остановилась, чтобы спросить у господина Работэн, приятеля, имевшего книжный ларек около площади Бастилии, не имеется ли у него томик стихов, который ей нужен. Он бесконечно жалел, что у него нет этого томика, но зато он мог ей предложить за пять су в неделю книжку "Он и она". Тони радостно взяла книжку и снова продолжала путь домой.

   Она осторожно взбиралась по лестнице, хоть она была так легка, что ступеньки вряд ли оказались бы столь неучтивыми, чтобы не выдержать ее.

   Дверь в ее комнату была открыта.

   Тони поспешила скорее. Что это значит? Ключ был с нею.

   Смысл этого скоро был растолкован ей очень крупной молодой женщиной, которая сильно жестикулировала перед лицом хозяйки в момент появления Тони.

   При виде Тони она остановилась и осмотрела ее. И затем обрушилась потоком слов:

   - Представьте себе, барышня, эта дура, эта глупая женщина сдала вам мою комнату. Мою - той, которая с вами разговаривает. Я заплатила за нее накануне моего отъезда за два года вперед. Эта женщина клялась всем святым, что она ее сохранит для меня. Я одна из тех, которая никогда заранее не знает, когда сможет вернуться. Я уезжаю по делам, понимаете? Это время я уезжала в Испанию. Я могла бы вернуться уже несколько месяцев тому назад, а может быть, и год тому назад, но случилось дело. Я об этом больше не говорю. Но почему, если подвернулось дело, я должна потерять комнату, за которую я вперед уплатила?

   Тони посмотрела на молодую, крупную и красивую женщину и вздохнула.

   Она только что повесила книжную полку и покрыла сундук, который служил для многих надобностей, будучи кушеткой днем, кроватью ночью, и заменял собой два стула, когда хозяйка приходила поболтать.

   Она прожила в этой комнате два года и любила вид, который из нее открывался. И затем, - но что за польза раздумывать над всем этим, если комната действительно принадлежит этой девушке с черными глазами и белой кожей?

   - Хорошо, - спокойно сказала Тони, - я выеду.

   Хозяйка начала рассыпаться в благодарности: к сожалению, у нее больше нет свободных комнат. Если бы жилец из пятого номера уехал, - но это будет только через месяц.

   - Хорошо, - снова повторила Тони, - я устроюсь как-нибудь.

   Она стала убирать свои немногие книжки и укладывать их. Высокая девушка молчаливо следила за ней.

   - Так что, вам некуда переезжать? - спросила она резко.

   Тони успокоительно улыбнулась ей.

   - Вам не следует мазать себе губы этой краской. Это вам очень не идет, - сказала она.

   Высокая девушка села на сундук Тони, который затрещал под ней.

   - Черт возьми, - сказала она, вспыхнув.

   - Не беспокойтесь, это всегда так, - ответила Тони.

   Девушка снова посмотрела на нее.

   - Вы очень маленькая, - сказала она вдруг.

   - Да, кажется, так.

   - Вы не займете много места, я думаю.

   Она прошла через всю комнату к Тони и положила свою крупную красивую руку на ее плечо.

   - Я ничего не имею против того, чтобы мы ненадолго поселились вместе, - сказала она с большой простотой.

   Девушка выглядела такой большой и надежной, у нее были воистину чудесные глаза и кожа того теплого белого оттенка, который не имеет названия и не поддается описанию. Вероятно, пролитые днем в парке слезы облегчили душу Тони. Она снова чувствовала себя молодой, а мысль иметь подругу наполняла ее радостью. Если красивая девушка и не станет ее подругой, во всяком случае, эта встреча носила характер приключения.

   - Спасибо, я тоже хочу этого. Теперь я приготовлю какао, оно у меня за кушеткой.

   Так появилась Жоржетта.

   Магазин Сорио выбросил Тони к концу летнего сезона. Это устроил молодой Сорио. Его прилавок в течение трех месяцев находился рядом с прилавком Тони, - "нарочно", как он признался Дюбонне, другу и поверенному своих тайн. Сорио-сын был маленького роста, с внешностью, которую принято называть "вертлявою", - название, приложимое, кажется, только к мужчинам маленького роста с нафабренными усами и напомаженными волосами. А он был весьма намаслен, даже его разговор был таков, и употреблял притом скверные духи. Он никогда не отказывал себе в удовольствии поковырять булавочкой в зубах после завтрака и в это время улыбался Тони. Когда же оканчивал свои зубные операции, то удостаивал ее беседой. Он не был ни лучше ни хуже обычного типа приказчиков и смотрел на всех продавщиц магазина как на предмет охоты. Его отец нанимал их, разве не так? Так почему он не может делать с ними все, что ему заблагорассудится?

   Тони с первого момента привлекла его внимание. Ее миниатюрность, ее аккуратный вид, несмотря на потертое платье, мечтательное выражение ее глаз, - все нравилось ему.

   Он стал носить по утрам самый лучший свой галстук и желтые сапоги с длинными носками, которые далеко высовывались вперед.

   За обедом он искусно постарался пожать одним сапогом ногу Тони и случайно прислонился к ней, когда доставал коробку с лентами.

   Тони только слегка отстранилась. Она отлично знала все эти уловки. Они больше не пугали ее, как это было однажды, много лет назад, когда мужчина заговорил с ней на улице, шептал ей гадкие слова и преследовал ее, или, как в "Синем магазине", когда заведующий отделением пригласил ее однажды пообедать и после обеда, когда выражение его глаз испугало ее и она попыталась уйти, дверь оказалась запертой. Она бросилась, кричала, и он наконец, проклиная, отпустил ее, а на следующее утро уволил, и после этого почти пять недель она питалась хлебом и жидким чаем; сбережения девушки-труженицы, которая получает "царское" вознаграждение в виде семнадцати франков в неделю и на это должна жить и одеваться, не очень велики.

   Когда сын "Сорио и K®" стал ее преследовать, Тони устало вздохнула. Она выдвигалась там, через три месяца она могла получить место заведующей отделением, с жалованьем в тридцать франков, а теперь, по всей вероятности, ей придется уйти.

   Она была почтительно любезна с молодым Сорио, пока это было возможно, но настал, наконец, день, когда все препятствия пали. Он нашел ее, потихоньку следуя за ней, на складе, когда она отыскивала спичку. Она не заметила, как он подошел, но внезапно почувствовала вокруг себя его руки. Она мгновенно повернулась и заметила в его глазах уже знакомое ей выражение. На складе никого не было.

   - Один поцелуй... - глухо бормотал он, лаская ее своими волосатыми руками. - Я найду вам работу лучше, чем вы мечтаете, клянусь вам. Только позвольте мне, Тони.

   Она ударила его сжатыми в кулаки руками. Он рассмеялся и прижал ее теснее.

   - Никто никогда не узнает, как Бог свят! Ты, маленькое животное, ты хочешь, а? - шептал он, когда она нагнулась над его руками.

   Он крепко сжал ее, наслаждаясь тем, как она отбивалась, и нашептывая ей пошлые ласкательные слова.

   Слезы показались на ее глазах, и тщетная мольба прозвучала на ее устах.

   - Никто никогда не узнает, дурочка.

   - Вы презренное животное, - сказала Тони сквозь зубы.

   - Я вас поучу, - сказал он, - я вас выучу.

   Дверь открылась, и вошла девушка.

   С проклятьем он выпустил Тони, и она убежала, вся дрожа, к своему прилавку. Но она заранее знала свою судьбу. У нее было всего десять франков сбережений, и то она их должна Жоржетте за комнату.

   После обеда заведующий заявил ей, что она уволена. Позади него стоял ухмыляющийся молодой Сорио. Она принесла шляпу и пальто. Она думала, если все пойдет хорошо и она получит место заведующей, купить себе на распродаже новое.

   - Такова жизнь, - прошептала она, влезая в старое черное вытертое пальто, и приколола шапочку.

   Жоржетты не было дома, когда она пришла, и Тони вспомнила, что та говорила, что идет на репетицию. Это звучало красиво, но эта "репетиция" была простым упражнением для акробатической роли, которую Жоржетта исполняла каждую ночь в "Кабаре веселящихся", - маленьком веселом кафе, где вы платите пятьдесят сантимов и можете видеть жизнь. Тони часто бывала там и до упаду смеялась над песнями, которые действительно были смешны, так же как и другие вещи, и смотрела, как Жоржетта показывает свою яркую красоту, прикрытая розовым сатином и блестками.

   Тони многое интересовало и мало что возмущало, за исключением пьяных женщин и пристававших к ней мужчин.

   Она узнала жизнь так, как бедные люди вынуждены ее узнавать, - с другой стороны. Она поняла, что все на свете продажно, а честь - это продукт, который дешевле всего ценится. Она не была ни счастлива, ни несчастна - она просто жила.

   Жоржетта не вернулась домой к чаю, и Тони отправилась искать ее. Ее она так и не нашла, но нашла Симпсона.

   Он был самым крошечным существом, которое она когда-либо видела, с огромным самообладанием притом. Он был совершенно один, и хотя шел, подняв одну ногу в воздух, делал это храбро и не подымал из-за этого историй.

   Он взглянул на Тони, когда они повстречались, и посторонился, чтобы дать ей пройти. Она увидела маленькую раненую лапку. Она нагнулась, и Симпсон (который тогда, между прочим, был еще не Симпсоном, а безыменным бродягой) беспокойно заворчал. Очень маленькие существа вынуждены чаще заявлять о себе, так как люди чаще на них наступают. Это было ворчанье, выражавшее лишь тревогу, и Тони так это и поняла. Она погладила беленькую головку с нелепым черным пятном на совершенно ненадлежащем месте.

   Симпсон почувствовал облегчение и поднял лапу немного выше.

   - Ты пойдешь ко мне, - сказала Тони решительно, подняла его и понесла, как ребенка. Дома лапа была обмыта, перевязана, и Симпсону было предложено угощение в виде сардины. - У тебя нет денег, - сказала Тони по-английски, - и у меня, правда, их тоже нет, но все же я надеюсь, что ты останешься.

   Симпсон помахал тем, чем природа наделила его вместо хвоста, и подошел немного ближе. Он не понимал по-английски, но чувствовал, что Тони думает хорошо.

   Когда Жоржетта вернулась домой, она назвала его "чертовским животным", смеялась над ним и сказала, что это бульдог и что они оставят его.

   Тони сообщила, что она окрестила его Симпсоном. Жоржетта спросила почему, и Тони сказала ей: потому что он - натурализованный англичанин, и прибавила, что она не может понять, почему она раньше никогда не заводила себе собаки.

   Вот каким образом Симпсон водворился к ним.

   Обсуждение шансов Тони на получение места в мертвый сезон продолжалось до тех пор, пока Жоржетте не надо было отправляться в кабаре.

   - Пойдем лучше тоже, - сказала она Тони, - нехорошо сидеть и думать, когда надо обдумывать одни горести.

   Тони рассеянно рисовала портрет Жоржетты, держа Симпсона на коленях. Портрет состоял из трех штрихов и тире.

   - Это чертовски хорошо, - заявила Жоржетта, которая смотрела, в то время как причесывала свои рыжие волосы. - И быстро, как ветер.

   Она перекинула толстую косу через плечо и вдруг схватила Тони:

   - Ты всякого умеешь так?

   - Ты хочешь сказать: рисовать всякого? Да, я думаю, что умею.

   - И всегда так быстро?

   - О да.

   - У меня идея, новый трюк, ты будешь рисовать моментальные фотографии. Старый Жюль только на днях мне рассказывал о каком-то сумасшедшем или что-то в этом роде, который занимается этим в каком-то кафе. Он преуспел в короткое время. Пойдем сегодня ночью и попробуй только.

   Тони засмеялась:

   - У меня плохо выйдет.

   - Но ты пойдешь и попробуешь, Тони?

   - О да, я пойду, а Жюль посмеется надо мной, и я буду чувствовать, что была просто глупа.

   - Одевайся, - скомандовала Жоржетта. - На, надень эту шляпу.

   Она бросила Тони белую соломенную шляпу, отделанную венком из роз. Тони надела шляпу, рассмеялась, сняла ее, убрала половину роз и имела очень шикарный вид в ней.

   - Загни воротник, вот так, сердечком, как у меня. В этом платье, закрытом, как на молитву в церковь, ты выглядишь плохо. Вот так.

   Она загнула черный воротник и обнажила прелестную кожу Тони.

   Тони ожидала в общей уборной артистов, пока Жоржетта пошла искать Жюля, который был и старшим лакеем, и частью владельцем, и заведующим сценой кабаре.

   Комната была большая и освещалась газовыми рожками, помещенными на равном расстоянии друг от друга. Стены были сплошь зеркальные, а под зеркалами стояли маленькие столики. Воздух был пропитан духами, газом и жженым волосом. Один или два человека подходили и заговаривали с Тони. Кальвин, молодой скрипач, прислонился к столику Жоржетты и устало смотрел на Тони.

   Он был влюблен в Жоржетту, а она, по обыкновению, была влюблена в кого-то другого. Тони очень жалела его. Жоржетта раньше любила его немного и забыла его, как только другой "предмет" потребовал ее недолговечной любви.

   Насколько Тони могла разобраться, у Жоржетты не было чувства морали, но зато было золотое сердце.

   Она вернулась, возбужденно разговаривая, с очень толстым человеком, который снисходительно слушал ее.

   - Вот моя подруга, о которой я вам говорила.

   - Чем вы занимаетесь, моя милая? - спросил Жюль писклявым голосом.

   - Разве я вам не говорила? - начала Жоржетта, но Жюль поднял свою огромную руку:

   - Вы рисуете, а? Лица, людей, и все это очень быстро? Нарисуйте меня вот тут, на стене, вот этим. - Он всунул ей в руку кусок угля.

   Тони посмотрела на него. Она часто видела его и раньше, хотя он ее не знал. Она хорошо знала улыбку на его лице, когда посетитель заказывал кружку, и поклон, который он отвешивал, когда выносил вино.

   Она нарисовала круг, руку и лицо, которое представляло собой широкую улыбку, и повернулась к Жюлю.

   - Гарсон, кружку, - сказала она, подражая его голосу.

   Он покатился со смеху. Жоржетта сжала руку Тони.

   - И Жоржетту, - сказал Жюль, указывая толстым пальцем на нее. Тони снова взяла уголь. В кабаре Жоржетту всегда дразнили ее любовными приключениями: "Эге, - бывало кричит она, - они все прибегут, стоит мне их только позвать, я вам говорю".

   Тони нарисовала ее стоящей на верхушке лестницы, подножие представляло собой море лиц, которые тянулись к ней. Жоржетта смотрела демонически и торжествующе, веселая и счастливая.

   - Двадцать и ужин, - быстро сказал Жюль. - Я предоставляю вам, скажем, десять-пятнадцать минут после Жоржетты, и рисуйте всех, кто пожелает; если они забирают рисунок - за это два су, и вы будете иметь франк в ночь на бумагу и уголь.

   Он убежал из комнаты раньше, чем Тони успела поблагодарить его.

   Дешевый маленький оркестр визжал и скрипел, когда Тони вышла на маленькую сцену. Она чувствовала себя нервной до нелепости и пыталась смеяться над собой. Ей было двадцать пять лет, и она много лет зарабатывала сама себе на жизнь, несомненно, пора уже иметь хоть немного самообладания.

   Жюль, выступая в качестве конферансье, привел даму известного типа. Она с тревогой смотрела на Тони, и ее накрашенные губы улыбались, а подведенные глаза просили пощады. Тони нарисовала ее точно такой, как она была, и все же довольно красиво. Эти вещи легко делаются - потому-то портретисты, рисующие людей общества, так легко богатеют.

   Дама была в восторге, и мужчина огромного роста, который ротозейничал за столиком, подошел, хихикнул и бросил Тони франк за рисунок. Жюль сиял, устремив один глаз на Тони, другой на монету.

   Она рисовала двадцать минут и собрала почти пять франков.

   - Мы заставим его дать тебе проценты, - кричала Жоржетта. - Кулак, скряга, связать тебя за несчастный франк!

   После этого двадцать минут Тони стали боевым номером вечера. Люди ничего так не любят, как увидеть себя в благоприятном свете. К концу лета Тони получила уже проценты и быстро расцвела в новом платье и в самых тонких, самых черных, самого лучшего покроя сапогах, которые она могла позволить себе купить.

   Жоржетта в кабаре покровительствовала ей. Она родилась среди этих дел, знала их от начала до конца и видела, что Тони в этом ничего не понимает. Она была хорошим другом, несмотря на ее католические вкусы и повелительный язык.

   Сентябрь был очень жаркий, и Париж, казалось, был переполнен более чем когда-либо. Кабаре открывалось в семь и закрывалось в три, четыре ночи. Тони имела два сеанса, получая вдвойне, как и все другие.

   Она очень похудела. Воздух был там ужасен, и она чувствовала себя больной от беспрестанного шума и курения.

   Кабаре быстро расцветало. Начали приходить англичане и американцы. Жюль толстел и богател более чем когда-либо раньше. Тони одну ночь рисовала под музыку. Это был излюбленный трюк. Она отлично согласовалась с оркестром и умела делать это очень хорошо.

   Она рисовала молодого человека с тяжелым лицом и едва заметила его, когда он покупал ее рисунок. Все, что она запомнила о нем, это то, что он хромой и маленького роста.

   Ее номер был последним, и было уже очень поздно. Она стала на колени в уборной, чтобы сложить свою бумагу.

   Маленький хромой человек подошел и стал позади нее.

   - Простите, - сказал он на безупречном английском языке, - почему вы теперь не признаете меня?

   Тони с удивлением обернулась и увидела хромого человека с очень белым лицом и синими глазами. Ее подозрительный взгляд заметил белоснежную грудь рубашки и жемчужные запонки.

   - Я не имею чести знать вас, сударь, - резко ответила она. Она так устала от подобного рода приставаний.

   Господин мягко рассмеялся.

   - Пять, восемь лет тому назад, - я думаю, приблизительно столько прошло с тех пор, как лорд Роберт Уайк познакомил нас на ярмарке в Овенне.

   Услыхав имя Роберта, Тони поднялась.

   - Кто вы такой? - спросила она.

   - Меня зовут де Солн.

   Тони покачала головой.

   - Не могу припомнить. Весьма жалею.

   - Не поедете ли поужинать со мной, прошу вас?

   Тони упорно его рассматривала. Она еще сомневалась в нем: ни один мужчина в течение многих лет не бывал добр к ней из-за одной любезности.

   - Я бы охотно с вами поужинала, - сказала она сдержанно, - но это не мое ремесло.

   Де Солн слегка вздрогнул, затем улыбнулся.

   - Уверяю вас, я только поглощаю свой ужин, - сказал он спокойным голосом, - а вас прошу разделить его со мной.

   Тони была очень голодна.

   - Спасибо, я поеду, - серьезно ответила она. Он смотрел, пока она прикалывала серую шляпу, отделанную розовым тюлем, а затем посторонился, чтобы пропустить ее впереди себя. У задней двери ждал огромный мотор, и при появлении Тони и де Солна человек открыл дверцы.

   Тони знала от Жоржетты, что нужно очень остерегаться ночных поездок в моторе. Она обернулась, чтобы сказать, что она все-таки не поедет ужинать, но в тот момент к хромому господину подошла девушка, одна из погибших созданий. К удивлению Тони, он протянул девушке руку, а та со смехом облегчения пожала ее.

   Тони слышала, как он что-то говорил ей насчет дома, затем зазвенели деньги, и девушка сказала:

   - Да благословит вас Бог.

   Тони села в мотор уже без всякого подозрения. Де Солн сел рядом с ней.

   Как только дверцы захлопнулись, она обратилась с вопросом, который она, несмотря на свои колебания ехать или не ехать с ним, все время жаждала задать: