Светлов Валериан Яковлевич - При дворе Тишайшего

сказал осчастливленный именинник.

   - Ну, ступай с калачами за поздравлениями к царице да царевнам, а нам к обедне пора собираться. Чай, царица уже ждет? - обернулся государь к тестю.

   Но тесть дулся на царя и ничего не ответил ему, сделав вид, что не слыхал вопроса.

   Царь ушел в свои покои, чтобы оттуда со всем своим двором отправиться к церковной службе.

   После обедни государь с боярами принимался за дела. Бояре, окольничие и думные дворяне стояли в комнате и ждали выхода государя, продолжая, конечно, свои распри, споры и пересуды, начатые поутру.

   - Матушка-царица-то словно с тела спала,- проговорил тучный боярин Стрешневу, царскому родственнику.

   - Недужится ей что-то,- равнодушно ответил Стрешнев.

   - Сказывают, иноземцы в свое вино зелье подсыпают,- таинственно зашептал третий боярин с жиденькой козлиной бородкой.

   - Пустое все, никчемные слова,- брезгливо возразил Стрешнев.- Все пьют вино, и ничего, а государыня-то этого иноземного зелья и не пригубит. Так ей недужится, должно, ребеночка скоро царю родит.

   - Давай Бог, давай Бог!- набожно закрестился боярин с козлиной бородкой.- А то, може, и порча...- едва внятно прошептал он, близко пригибаясь к Стрешневу, но, встретив его испуганно-грозный взор, внезапно умолк.

   - Попридержи язык свой!- посоветовал ему первый боярин.

   Наконец вышел царь Алексей Михайлович и сел на "место" в кресло.

   Бояре, окольничие и думные дворяне стали садиться по чинам от царя поодаль, на лавках: бояре - под боярами, кто кого породою ниже; окольничие - под боярами; думные дворяне - под окольничими, так же по роду, а не по служебным местам.

   Тишайший с неудовольствием смотрел на это размещение не по личным заслугам, а по происхождению, но у него не имелось в характере той твердой решимости, с которой следовало действовать для искоренения этой веками въевшейся в русское боярство язвы, и он только каждый день болезненно морщился, вздыхал и говорил своим приближенным - Ордину-Нащокину, Ртищеву и Матвееву:

   - И когда я вызволюсь от сей боли для государства моего? Ведь бояре не столь помышляют о деле народном и о государевой пользе, сколь помыслы их привержены ко глупому местничеству!

   Наконец все уселись, государь только что хотел "объявить свою мысль", как неподалеку от "места" раздались громкий спор и пререканья. Два боярина стояли во весь рост возле лавки и толкали друг друга, желая каждый сесть на место, где мог поместиться только один; они подняли перебранку, размахивали пред носами друг друга дланями, поносили один другого грубыми, обидными словами, кричали и вопили на всю комнату.

   Это были Пушкин и Долгорукий, ни за что не хотевшие уступить друг другу места, так как уже давно между ними шла вражда из-за этого местничества.

   - Николи не сяду ниже Федьки Пушкина!- горячился Долгорукий.- Я старше его родом. И хоть ты что хочешь со мной соделай, а не сяду, не сяду я.

   - Это еще бабка надвое сказала!- кричал вспыльчивый Пушкин, продолжая размахивать руками.- Ты больно-то глотку свою не дери, неравно ослабнет,- останавливал он Долгорукого, серьезно воображая, что сам не кричит.- Мой отец в походе на шведов, в Столбове {1617 год.} был выше твоего дядьки Ивана Алексеича.

   - Врешь, собачий сын!.. Никогда этого не было, чтобы Пушкины выше Долгоруких стояли! Твоего рода и в зачатии не было, когда пращур мой, Юрий Долгорукий, князь удельный суздальский, войну держал с Изяславом Мстиславичем за великокняжеский престол, а опосля того и княжить в Киеве стал...

   Этот спор, вероятно, перешел бы и в драку, если бы неистовые крики не привлекли наконец внимания Тишайшего. Он нахмурил брови, придал строгое выражение своим ласковым глазам и зычным голосом призвал к себе споривших.

   - В чем распря?- спросил он у них как можно суровее.

   Спорившие стали было говорить довольно прилично, но, забываясь в пылу горячего спора, начали переходить на личности, и Пушкин стал при царе оскорблять Долгорукого, а заодно уже и его жену, и дочь, и мать, и всю родню в нисходящем и восходящем коленах.

   Разгневанный не на шутку, царь прогнал обоих, тотчас же велев засадить Пушкина в тюрьму.

   - Не посоромились ссору поднять в то время, как ты, царь-батюшка, с боярами сидение имеешь!- подобострастно произнес Милославский, такой же горячий "местник", как и только что уведенные бояре.

   Алексей Михайлович холодно взглянул на тестя и, откинувшись на спинку кресла, тяжело вздохнул:

   - Да, тяжела шапка Мономахова!

   Все сидели "брады свои уставя, ничего не отвечая". Тогда государь обратился к Ртищеву и "объявил свою мысль":

   - Что-де будем мы делать на великую просьбу грузинских людей? Послать им войска или нет? Как бояре и думные люди помыслят, так тому делу и дадим способ.

   Бояре и думные люди стали мыслить, и каждый, кто имел способ в голове, свободно объявлял свою мысль. Много было выражено несуразностей, много предложено неисполнимых проектов насчет грузин и их желания отдаться подданству русского царя.

   - При царе Борисе посылали мы войско по ту сторону Кавказа, а что вышло? Одна беда! Только понапрасну стравили столько людей,- сказал старый боярин.

   - Отчего и не подмочь народу христианскому православному, исконному, только коли-ежели посылать-то сразу много, чтобы побить поганых персов, и тем более - поганых турок,- горячился молодой князь Прозоровский.

   - Ишь, кровь-то молодая бурлит, хошь на рожон, а лишь бы в драку,- улыбнулся старый боярин, вспоминая то время, когда и он рвался в битву.

   - Ну, этого добра много, были бы люди, а битв не искать стать!

   - Да ведь грузины-то в подданство волей идут, а потом и совсем своими станут: заместо ихних царей наших можно воеводами назначить,- сказал Пронский, зная, чем подогреть алчных бояр.- Страна богатеющая-пребогатеющая.

   - Это что и говорить, богатеющее место!- поддакнул толстый, лысый боярин, уже давно метивший в воеводы.

   - Коли б наперед они дали ефимков, али чем другим...- вдруг неосторожно проговорил Милославский.

   Пронский, ядовито усмехнувшись, глянул на жадного боярина.

   - Или, думаешь, к рукам что прилипнет?- прошептал он, но так, что его слышали только близ него сидящие.

   Милославский прочел на лицах бояр насмешку; поймав взоры, устремленные на него, он понял, что Пронский вышутил его, и решил отплатить.

   - Какие у них ефимки!- проговорил Ртищев.- Народ разоренный, бедный, где им помощь подкупать? Вон жидовин один, вернувшись, сказывал, что у царя и дома-то своего нету - у зятя проживает, и народ весь в горы разбежался... что с него взять-то?

   - Вот оттого и помочь надо ему и народу его,- ввернул Пронский, радуясь, что Ртищев стоит за грузин.

   Но Ртищев степенно возразил ему:

   - Не можно сие, князь! Нас самих теснят со всех сторон: то смуты в Малороссии, то война со шведами, то поляки грозятся... Дай Бог самим управиться со всеми!

   - Так как же быть, Михайлыч?- грустно спросил царь.

   - Погодить надо! А то теперь с малым войском мы и персов не устрашим, а только против себя поставим: новых врагов наживем, да и грузинам не поможем. А, по-моему, лучше миром с шахом Аббасом дело повести. На мир шах пойдет, а воевать нам с персами нельзя!

   - Дело, дело говорит!- послышались голоса. Государь ласково улыбнулся своему любимцу.

   Так состоялся пока приговор о грузинском деле; государь приказал думным дьякам пометить и приговор тот записать.

   Затем было решено еще несколько государственных дел, со множеством споров, препирательств и взаимных боярских колкостей. Наконец, государь объявил, что на сегодня довольно, пора-де обедать и отдохнуть. Он встал с кресла, поклонился всем присутствующим, сошел с "места" и направился во внутренние покои. Его остановил Милославский:

   - Челобитчик от Ромодановского, государь!

   - Завтра пусть подаст! Что раньше зевал?

   - Ты гневен был давеча. Ну, уж прими, царь-государь,- просил Милославский.

   Тишайший знал упорство своего тестя и, чтобы отвязаться от него, велел челобитчику приблизиться. Тот подошел и подал сверток с челобитной от князя Григория Григорьевича Ромодановского-Стародубского. В челобитне было сказано:

   "Прислана твоя, великого государя, грамота, написано, чтоб мне впредь Стародубским не писаться. До твоего указа я писаться не стану, а прежде писался я для того - тебе, великому государю, известно - князишки мы Стародубские, а предки мои, и отец мой, и дядя, писалися Стародубские-Ромодановские, да дядя мой, князь Иван Петрович, как в Астрахани за вас, великих государей, пострадал от вора Лже-Августа, по вашей государской милости написан в книгу и, страдания его объявляя на Сборное воскресенье, поминают Стародубским-Ромодановским. Умилосердись, не вели у меня старой нашей честишки отнять!"

   - Умилосердись, государь, вели ему зваться по-старому!- попросил и Милославский, получивший, вероятно, изрядную мзду за свое ходатайство.

   Алексей Михайлович улыбнулся и не велел "честишки отнимать" у воеводы князя Ромодановского.

   - Ах, беда, беда мне с ними!- вздохнув, проговорил царь и двинулся во внутренние покои.

   За ним последовали Ртищев, Милославский и еще несколько самых приближенных и приглашенных им к столу бояр. Остальные гурьбой, судача и завистливо посматривая на счастливцев, шедших за царем, пошли вон из палаты. Скоро приемная опустела, и служки стали прибирать ее.

  

  

   На "верху", на половине царицы, было тихо. Туда мало доносилось городского шума и еще меньше государственных волнений.

   Царице Марии Ильиничне неможилось. Она рассеянно слушала песни сенных девушек и лениво посматривала на хороводы с искусными "игрищами".

   Напрасно карлицы и шутихи старались вызвать на ее лицо улыбку - царица была задумчива. Ее длинные, по обычаю насурмленные, ресницы как-то трепетно вздрагивали, точно старались удержать слезу, навертывавшуюся на черные, все еще прекрасные глаза, хотя уже несколько и заплывшие жиром.

   Царицу смело можно было назвать красавицей, особенно по взглядам на женскую красоту того времени. Она была среднего роста, черноглазая, с низким лбом, полным станом, крупной ногой и узкими, тонкими руками, выхоленными и белыми, как первый снег. Лицо круглое, румяное; его немного портило апатичное, чуть сонливое выражение, а также странная мода, требовавшая, чтобы женщины имели длинные уши, для чего они их нарочно немилосердно вытягивали.

   - Что-то невесело царица-матушка?- ласково спросила царица "мама".- Иль недужится?

   - Нет, мама, ничего!- апатично ответила царица.

   - Съела бы чего, а то водочки бы испила? Чтой-то будто худеть стала,- озабоченно сказала мама, пытливо осматривая рыхлое тело царицы.- И перевалец не тот уж!

   - И то лежу, словно колода, день-деньской!

   - Так неужто ж бегать, как девке-чернавке?- вмешалась "верховая боярыня".- Тебя царь-государь выбрал из всех девиц, чтобы "не иссяк корень государева рода", а ты красу свою блюсти не желаешь!

   - Да нешто я что говорю?- нехотя отозвалась царица.- Ну пить, так давай пить!

   Для того чтобы толстеть, русские женщины того времени пили пиво и водку и валялись подолгу в постелях.

   Их сонные, отупелые натуры безропотно подчинялись той унизительной роли, которую им приходилось играть в обыкновенном быту. Над девицею каждый мудрил в семье, как над домашним животным, которое составляло обузу, потому что женщина неспособна была ни прокормить себя, ни самостоятельно привлечь себе кормильца. Она считалась плохим товаром, который можно сбыть только обманом, с прибавкой "приданого", да и то этот товар часто "залеживался" и портился раньше времени. Засидевшаяся в девках не была годна для жизни, как и залежавшийся товар: она шла в монастырь, если не хотела оставаться вечной рабой, которою всякий помыкал в доме, упрекая ее в дармоедстве. Только "матерая" вдова пользовалась почетом и властью в семье, бездетная же считалась человеком "богадельным", церковным, наравне с сиротами, убогими и калеками.

   Бесчадие было проклятием для женщины и совершенно законным поводом для мужчины к перемене подруги жизни. Если же рождались в семье презренные девочки - опять беда: тогда супруги молились "с великим плачем и рыданием до исступления ума", чтобы "прижити чадо мужского пола".

   - Не след кручиниться, коли ежели и есть причина ко кручине! - наставительно сказала одна из верховых боярынь.- Надо думать о том, что под сердцем носишь, чтобы силен да пригож вышел.

   На лице царицы мелькнуло страдание. Слова боярыни задевали ее больное место.

   Вот уже более восьми лет она была женой Алексея Михайловича, у нее родились две девочки и мальчик слабенький, хиленький, а будут ли еще мальчики - один Бог ведает; в роду Милославских все девочки: вот и у сестры Анны, вышедшей за боярина Морозова, уже четыре девочки.

   Царица невольно содрогнулась при мысли о том, что будет с нею, если царевич умрет и у нее не будет больше сыновей?

   - Полно кручиниться,- проговорила боярыня, словно угадав ее мысли.- Ты еще молода, много подаришь деточек царю-батюшке!

   Марья Ильинична задумалась, потом поманила одну из сенных девушек и послала ее за боярыней Хитрово, а другим велела сесть за рукоделья; "сенным же боярышням из дворянов" приказала себя развлекать.

   Несколько боярышень в нарядных летниках с распущенными по плечам косами, с прилаженными в виде "теремов" венцами на головах, с богатыми рясами и поднизями сели возле царицы и стали наперерыв рассказывать ей о том, что слышали и видели в это время "чудесного".

   Но царица не слушала их; когда все увлеклись рассказами девушек, Марья Ильинична, подперев голову рукой, глубоко задумалась.

   О чем думала русская царица, какие мысли роились в голове этой еще молодой женщины, задумчиво смотревшей на голубое весеннее небо? Не припоминался ли царице такой же ясный весенний день, когда распустившаяся сирень разливала по большому тенистому саду свой сладкий аромат, малиновки страстно заливались в кустах, а жаворонки высоко-высоко летали в прозрачном синем небе? А за их полетом следили сидевшие на дерновой скамейке юноша с молодой боярышней, одетой в голубой шелковый летник и белую кисейную рубашку; у боярышни была густая, длинная коса, темным жгутом ниспадавшая гораздо ниже пояса.

   - Смотри, Маша,- сказал юноша, обнимая стан девушки,- вот жаворонок взвился, чуть его видно стало...

   - И ты вот скоро, как он!- печально проговорила девушка, и ее голос дрогнул.- Улетишь, и Бог весть, увидимся ли когда?

   - Увидимся, Маша, увидимся беспременно,- твердо возразил юноша,- ты только, голубка моя, не измени мне!

   Она зарделась; застенчивая, нежная улыбка легла на ее красивые губы.

   - Где уж мне разлюбить?.. Навек сердце тебе свое девичье отдала,- тихо шепнула она, склонившись на его плечо.

   Юноша страстно, горячо обнял ее и прижал к себе.

   - Вот вернусь из похода и сватов зашлю, авось отец твой мне не откажет.

   - Известно, не откажет! Чем ты не жених? А вот я... Небогаты мы,- вспыхнула девушка,- не пара я тебе, Во-лодюшка!.. Твоему отцу не такая невестушка, чай, нужна...

   - Не дело говоришь!- строго остановил юноша.- Один я у отца... души во мне не чает старик. Да и то сказать, я уже говорил с ним, и он благословил! Видишь, Маша, не кручинься о разлуке! А долг витязя должен я исполнить.

   - Что-то ноет во мне, сердце неспокойно,- грустно проговорила девушка.- Говорит мне оно, что не бывать нашему согласию и счастью. И хорошо, и радостно мне возле тебя, а уйдешь ты - все вдруг померкнет, и страшно-страшно станет мне на душе.

   Девушка закрыла лицо руками, и сквозь ее тонкие розовые пальцы потекли горячие, обильные слезы.

   - Не плачь, моя ласточка, не плачь, моя любушка! Отгони страхи свои!- утешал ее юноша, и все горячее, все страстнее становились его ласки...

   Побледневшее лицо царицы вспыхнуло ярким румянцем при этом воспоминании, и она пугливо обвела всех взглядом.

   Однако женщины были заняты работами, россказнями и пересудами, мало обращали внимания на царицу, и та снова погрузилась в свои дорогие мечты. Вот теперь послышался ей шепот сестры Анны, которая сказала ей:

   - Вечно в терему под тридцатью замками сидеть, света Божьего не видеть, холопкой их до смерти оставаться - вот какова наша девичья доля; так не все ль равно, чьей женой стать? Старого или молодого, царя или боярина, любого или постылого - только бы из дома уйти да самой хозяйкой стать. Ты не хочешь к царю на смотр пойти и меня этой чести лишаешь, а боярин Морозов уже царю о нас доносил. Если заболеешь, наплетут враги, как на Всеволожскую, и всех нас сошлют, порчеными выставят, тогда и погибнем мы! За что же, сестра? Много красавиц к царю на смотр вызвано; со всего государства боярышни едут, на нас царь и не глянет, а тебя и вовсе, поди, не заметит. Однако честь все-таки будет: на царском смотру, дескать, были... женихов именитых, по крайности, себе выберем. Да и против отца идти ты не можешь: он приказал нам на смотр собираться... боярин Морозов все приезжает, и они в светелке сидят да шепотком гуторят.

   - Боярин-то Морозов все на тебя заглядывается,- попробовала робко заметить сестре боярышня Мария Ильинична.

   Презрительно усмехнулась Анна и надменно ответила:

   - У боярина губа не дура, да не про него товар припасен!

   Но вот наступил торжественный и для многих страшный день смотрин. Не посмела боярышня Мария Ильинична против воли отца пойти, да и сестру заодно пожалела: снарядилась и поехала на смотрины.

   Понаехало много боярышень - больше полутора тысяч; между ними много красавиц писаных, много именитых, много крепких и здоровых, богатых и бедных. Одни смело выступали вперед, гордясь, кто своей красотой, кто именитостью рода, кто богатством и великолепием наряда; другие старались скрыть свою "убогую бедность" и невольно жались в сторонке, а иные просто боялись и не хотели попасться на царевы глаза.

   В числе последних была и Мария Ильинична; она робко прижалась за своей сестрой Анной, гордо и величественно стоявшей у всех на виду.

   Боярин Морозов, пестун и руководитель девятнадцатилетнего царя Алексея Михайловича, подвел его к боярышням Милославским и что-то шепнул ему на ухо. Мария Ильинична, трепещущая, старалась скрыться за спиной своей сестры; сердце ее мучительно ныло и слезы готовы были ручьем хлынуть из глаз, но она пересилила себя и робко глянула на молодого царя. А он стоял пред ними тонкий, стройный и глядел на них своими кроткими глазами, в которых отражалось страдание и недоумение. Его губы улыбались какой-то печальной и вместе с тем детской улыбкой. В руках он держал кольцо и ширинку, нерешительно посматривая на всю огромную толпу девушек, с трепетом ожидавших решения своей девичьей судьбы. Морозов нагнулся к царю и видимо торопил его.

   - Не могу!- произнес наконец Алексей Михайлович. Пред ним мелькнул чудный образ девушки с матовым

   цветом лица и огромными, темными, как ночь, глазами, скорбно, укоризненно взглянувшими на него, когда его рука с кольцом и ширинкой коснулась ее руки. Это была дочь боярина Рафы Всеволожского, которую на смотринах 1647 года царь осчастливил своим вниманием, выбрав себе в невесты и отдав ей свое юное, еще ничьей любовью не тронутое сердце; молодая девушка тоже горячо полюбила своего жениха.

   Безоблачное счастье, казалось, витало уже над головами нареченных, обещая быть полным и продолжительным. Но этому счастью не суждено было осуществиться. Молодая невеста внезапно заболела; чья-то коварная рука слишком затянула убрусник: девушка не вынесла этой адской пытки, когда "выкатывались бельмы", и упала в обморок.

   Царю немедленно доложили, что его избранница "порченая", и не дали ему даже взглянуть на нее; девушку закутали и как преступницу со всем семейством тотчас же сослали в ссылку, в далекую Тюмень.

   И вот прошел год; пред царем опять новая толпа девушек, он опять должен решить чью-нибудь судьбу и свою собственную вместе с тем. В неиспорченном сердце царя еще не исчез прекрасный образ его несчастной первой невесты, и он не имел сил вручить кольцо другой, когда воспоминание о Всеволожской еще жило и ныло в его молодой душе. Кроме того, он сознавал, что своим неосторожным выбором мог опять погубить чью-нибудь жизнь, молодость или счастье. Он знал, на что были способны все его бояре, чтобы только удержать власть в своих руках, и колебался.

   - Сия и есть Милославская, царь, отдай же ей ширинку и кольцо!- шепнул ему между тем Морозов.

   Алексей Михайлович глубоко вздохнул и, шагнув к красивой, статной блондинке, зардевшейся как маков цвет, быстро протянул было ей кольцо; но Морозов еще быстрее отдернул его руку и, подтолкнул его к Милославским, прошептал:

   - Вот дочери боярина Милославского!

   - Которая же?- растерянно спросил царь.

   - Меньшая,- торопливо произнес Морозов и, подойдя к сестрам, вывел за руку бледную Марию Ильиничну.

   В то время как ее сестра Анна, вспыхнув и закусив губы, отступила, царь подал Марии кольцо и ширинку в знак того, что выбрал ее в царицы, и пытливо заглянул ей в глаза. Что-то опять кольнуло его в сердце, когда он встретил полный тоски, отчаяния и ужаса взгляд.

   Итак, Мария Ильинична лишилась любимого человека, но в конце концов привязалась к мягкому, добросердечному и любящему молодому царю, и если бы захотела, то могла бы иметь на него большое, очень большое влияние, но... однако, она этого не захотела. С того дня как стала она русской царицей, как поняла, что призвана на этот высокий пост не по достоинству своих качеств и заслуг, не по силе своего чувства, а лишь для того, чтобы "не иссяк корень государева рода", она стала равнодушно смотреть на все то, отчего другие так волновались, так страдали; когда она поняла, что только ради каких-то боярских интриг ее разлучили с горячо любимым человеком и избранным ею женихом, она стала медленно застывать в равнодушии, замыкаться сама в себе, как заколдованная царевна старых русских сказок. Этому помогло еще и то обстоятельство, что ее "ненаглядный Володюшка" с момента избрания ее царской невестой словно в воду канул вместе со всей своей родней.

  

  

   Думы царицы были прерваны входом боярыни Хитрово. Как всегда, Елена Дмитриевна была нарядно одета, весела и беззаботна и внесла с собою оживление и веселость.

   Ее очень любили царевны, и к ней была искренне привязана царица; верховые боярыни скрывали свою нелюбовь и зависть ко всеобщей любимице двора под покровом приторной любезности, но ее отлично понимала умная "вдовица".

   Царица встретила ее приветливо.

   - Что запропастилась, Дмитриевна?- ласково спросила она. Целуя боярыню в щеку, после того как та по ритуалу приложилась к ее плечику.

   - Дел пропасть, матушка-царица!

   - Какие такие дела объявились у боярыни?- со скрытым ехидством спросила одна из боярынь.

   - Да неужто и всего дел-то, что в оксамит рядиться с утра до вечера и с вечера до утра?- колко ответила ей Хитрово.

   - Кому на ночь нужно надевать оксамит, тот и надевай, а тот нет, ежели кому это незачем,- отпарировала боярыня.

   Елена Дмитриевна вспыхнула, поняв злой намек, и уже собралась беспощадно отделать верховую боярыню, однако царица ласково остановила ее, грозно взглянув на "задравшую" ее обидчицу.

   - Полно, Дмитриевна, брось! Скажи лучше, где была утром, что видела? Садись около меня, вот здесь,- и царица указала Хитрово на скамью у своих ног.

   - К царевичу Алексею, сказывают, в дядьки князя Пронского, Ивана Петровича, надумали назначить,- озабоченно и вполголоса проговорила Елена Дмитриевна.

   - А что же, разве плох твой Иван Петрович?- довольно равнодушно произнесла царица.

   - Знаю я Пронских,- горячо заговорила Хитрово,- все они нрава крутого, властного и гордыни непомерной... а царевич пока еще дитя малое, а подрастет потом - они властвовать над ним начнут; а он и духом слаб, и телом, поди, как хил: они этого и в толк не возьмут, измываться над ним станут...

   - А кто ж за Пронского-то?- спросила царица.

   - Твой свойственник, царица, Страшнев-боярин.

   - И никто ему не перечит?

   - Пробовал было батюшка твой,- проговорила Хитрово,- Плещеева ставил, да царь и Стрешнев куды! Прямо на дыбы!

   - Еще бы! Плещеев стар, скоро совсем из ума выживет. Ну, и что ж, на чем порешили?- без всякого признака любопытства спросила царица.

   - Порешили на князе Пронском,- ответила Елена Дмитриевна, всегда как-то обескураживаемая таким безучастьем Марии Ильиничны.- Ты бы, матушка-царица, слово молвила за царевича - ведь твой он, поди, сыночек!

   Грустная улыбка тронула губы царицы.

   - Мне замолвить словечко? А ты б прежде спросила, кто же слово-то мое слушать станет?

   - Ты мать.

   - Ма-ать! Может, в какой заморской стране материнское слово в толк берут, да, вишь, не у нас!- и Мария Ильинична безнадежно махнула рукой.- Что еще нового?

   - Царь в поход собирается выступить летом.

   Весть о том, что государь уезжает, тоже не произвела никакого впечатления. Походы в те времена были не редкостью; скорее показалось бы диковинным, если бы их не было в течение более или менее продолжительного периода. Царица даже бровью не повела, услыхав, что скоро должна расстаться со своим мужем.

   - Хочу я у твоей царской милости вот что просить,- начала вдруг боярыня Хитрово, отчаявшись произвести на царицу впечатление своими новостями, но замялась, оглянувшись на боярынь и боярышень, слушавших их разговор с разинутыми ртами.

   - Пошли бы, затеяли игры какие, что ли! Царевен бы позвали,- обращаясь к ним, проговорила царица.

   Женщины поняли, что царице угодно остаться с Еленой Дмитриевной вдвоем, и все вышли из комнаты.

   - Испроси у царя мне милость одну,- тихо заговорила Хитрово.

   - Что за дело тако?

   - Ворожею одну пусть дозволит мне взять и схоронить,- решительно проговорила Елена Дмитриевна.

   - Что ты, что ты, мать моя! В уме ли ты своем?- взволнованно замахала царица руками.- Да чтобы я этакое дело царю говорила? Да ни в жизнь! Царь гневен на ворожей, сейчас на огонь велит положить... Нет, я на погибель души христианской не пойду, не пособница я такому делу. Да и тебе, Дмитриевна, посоветовала бы с ворожеями не хороводиться.

   Елена Дмитриевна поняла, что совсем напрасно обратилась к царице по этому щекотливому делу, и с досадой закусила губы, но тотчас продолжала:

   - Да я не зла хочу Марфушке, а так только припугнуть малость!

   - Марфушкой ее зовут?- задумчиво спросила царица.- Это та, которую почитай вся Москва знает? Да? Так ведь она только гадалка и с нечистью не знается... За что ж ты ее так-то?

   - Вредная она баба,- уклончиво ответила Хитрово.

   - Сказывали, что верно она гадает!.. Вот что, Дмитриевна, я и посылала-то за тобой, хотела сказать, чтобы ты мне ее привела... пусть мне погадает, мою судьбу да судьбу моего будущего ребеночка разгадает.

   - Матушка-царица,- хотела было возразить Хитрово, но встретила упорно-надменный взгляд черных глаз царицы и сразу остановилась. Она знала, что при полной безразличности ко всему окружающему царица была подчас крайне упряма в своих желаниях. Ворожеи, гадалки, юродивые, странницы и богомолки были излюбленными гостями и единственным развлечением, которому любила отдаваться Мария Ильинична. Поэтому Елена Дмитриевна низко поклонилась царице и спросила:- Прикажешь сейчас за ней сходить?

   - Пошли кого-либо из своих, да понадежнее, да чтобы под вечерок и привел ее сюда,- проговорила царица.

   В это время в комнату поспешно вошли боярыни, а за ними царевны Татьяна, Анна и Ирина Михайловны.

   - Братец идет!- говорили они, суетясь и рассаживаясь.- Боярыня, что не наведывалась сегодня к нам?- спросили они Елену Дмитриевну.

   Вошли Алексей Михайлович и Милославский.

   Царица встретила супруга поясным поклоном, остальные женщины поклонились до земли. Алексей Михайлович поцеловал жену три раза в щеку и сел в подставленное ему кресло.

   - Что, егозы, делаете?- трепля сестер по щекам, спросил он царевен.

   - Да ничего, с тоски дохнем!- капризно произнесла Ирина Михайловна.

   - Что так?- улыбнулся царь и перевел свой взор на скромно потупившуюся боярыню Хитрово.- Ты, Елена Дмитриевна, совсем "верх" забросила, тебя и вовсе здесь не видать! Что-то все хлопочешь, а о чем - нам и не ведаешь.

   - Ничего я не хлопочу, царь-государь,- ответила боярыня, метнув на царя один из чарующих взглядов,- и на "верху" бываю, да ты не изволишь замечать слугу твою!

   По губам царя пробежала улыбка; его глаза ласково блеснули на молодую вдову.

   - Вот царевны, вишь, жалуются, что забываешь их,- проговорил он.

   - Известно, забыла!- вмешалась Анна Михайловна.- Почитай, все время у себя в светелке забавляется, а мы одни; ничего нового она не измышляет для нашего веселья.

   - Ах, девушки, до веселья ли теперь? Вот царь-батюшка в поход собирается... плакать надо, слезы горькие разливаючи...- заговорила певучим голосом ехидная "верховая боярыня".

   - Оставь, Микулишна, надоела!- взвизгнули все три царевны и, обнимая Елену Дмитриевну, стали просить, чтобы она придумала какое-нибудь увеселение для них.

   - Погодите, милые,- ответила Хитрово,- вот поговорю с батюшкой-царем кое о чем, а после того поизмыслю, чем бы мне вас повеселить.

   - О чем будешь говорить? О приказных делах?- спросила младшая из царевен.- Ой, скучища какая! Пойдемте, девицы, песню споем!- предложила она.

   Царь и царица одобрили это предложение; царевны вышли, а следом за ними пошли и остальные женщины; в комнате остались, кроме царской четы, только Хитрово, Милославский и еще две из самых приближенных к царице "верховых боярынь".

   - Ну, сказывай, сказывай, что у тебя за такие дела?- с любопытством произнес Алексей Михайлович, распахивая кафтан и ласково глядя на Елену Дмитриевну.

   Царица позевывала, время от времени лениво пожевывала пряники, а скоро и совсем ушла в какое-то тупое самосозерцание и не слушала ничего. Милославский сидел в кресле, непринужденно развалясь, чутко прислушиваясь к тому, что именно скажет царская любимица.

   - Государь,- начала Елена Дмитриевна,- Пронский дочь свою просватал за князя Черкасского...

   - Знаю,- возразил Алексей Михайлович.- А ты что же? Разве что-либо против этого сватовства имеешь?

   - Царь-батюшка, княжне Пронской семнадцати лет нет, а Черкасскому и все пятьдесят!

   - Отцу виднее!

   - Пронский на Черкасского золото зарится. Корыстен князь, а о дочери у него и думушки нет.

   - Разве она не по воле идет?- спросил Алексей Михаилович, заинтересовавшись сообщением.

   - Разве пойдешь по воле за такого старого да тучного? Не прикажи, царь-батюшка, губить девушку!

   - Чем Черкасский не жених?- вмешался вдруг Милославский.- И родовит он, и богат, да и, по правде сказать, что за года такие - пятьдесят-то лет? В самом, можно сказать, соку мужчина, а не что-либо как!- и он молодцевато крякнул.

   Хитрово насмешливо глянула на царского тестя. Она отлично знала, что алчный царедворец ни за кого даром не вступится. Значит, Черкасский подкупил его. Но эта мысль не обезоружила Елены Дмитриевны; она надеялась на свое влияние на царя и задумала показать Милославскому свою силу немедленно.

   - Черкасский стар, блуден, скареден и звероподобен,- твердо отчеканила она.- И знаю, царь-батюшка не даст загубить молодую душу княжны Пронской, вступится он за бедную... Единым своим царским словом отразит ее беду неминучую. Правда ли, надежа-царь?- спросила смелая боярыня Алексея Михайловича и обдала его томным, нежным, ласковым взглядом.

   Царь смешался. Он должен был принять чью-нибудь сторону и одним словом остановить пререкания, но это слово трудно было произнести доброму, нерешительному государю.

   - Пустое молвишь, боярыня!- надменно произнес Милославский, думая, что царственный зять непременно примет его сторону.- Не царево дело мешаться промежду отца с дочерью. Над дочерью один господин - отец!

   - Ну, царь-государь не так решит это дело,- твердо произнесла боярыня Хитрово.

   - Я уже велел князю Пронскому свою дочь мне показать,- сказал в примирительном тоне Алексей Михайлович.- Она сама поведает мне, люб ли ей Черкасский или нет?

   - Да это я могу тебе, государь, сказать,- поспешно проговорила Хитрово.- Я знаю, ненавистен ей князь!

   - А ненавистен - стало быть, и толковать нечего; не силком же под венец тащить девок.

   - Как же так? Неужели волю девкам давать?- озлобленно спросил его Милославский.- Не дело ты говоришь, царь!

   - Молчи, не тебе, холопу, учить меня!- вспыхнул Алексей Михайлович.- Не быть княжне Пронской за Черкасским, вот тебе моя царская воля!

   Милославский, хорошо зная вспыльчивость царя, покорно склонил голову. Боярыня Хитрово победоносно поглядывала на царского тестя. Государь сидел насупившись и нервно постукивал пальцами о ручку кресла. Наступило неловкое молчание.

   Наконец царице Марии Ильиничне наскучила эта внезапно наступившая тишина, и она решилась заговорить первая:

   - Что, пред походом поедем помолиться в монастыри?

   - Поедем, как же!.. Беспременно надо поехать святым угодникам помолиться!

   - Иван Выговской-то метит в гетманы,- заговорил Милославский.- Беспременно много нам смут причинит.

   - Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория - авось они его угомонят.

   Милославский покрутил толстыми пальцами свою бороду и хвастливо проговорил:

   - Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.

   Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:

   - Как ты смеешь, страдник {Бранное слово, привычное Тишайшему. (Примеч. авт.) То есть смерд.}, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?

   Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.

   - Не гневайся на батюшку, государь!- плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам.- Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на сидении!- с тоской Докончила она.

   - И то правда!- поддержал ее супруг.

   Но боярыня Хитрово была с ними не согласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:

   Царю-батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами, за то он и есть наш кормилец и отец, а мы - его покорливые детки...

   - Ишь, Лиса Патрикеевна,- улыбнулся Алексей Михайлович.- Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?

   - Да вот... царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.

   - Эх, бабы!- нетерпеливо произнес Алексей Михайлович.- Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?

   - Так она за тем сюда и прислана.

   - И вовсе же нет! Прислана потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое... А придет время - и подсобим.

   - Не очень-то они нам и нужны!- опять вмешался Милославский.- Не велика в них и корысть-то... Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем - так отплатят, как теперь казаки,- смутой!

   - Нет, в подданство они отдадутся непременно,- возразил Алексей Михайлович.- А только что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко да и опасливо: неравно и в самом деле на другую сторону перекинутся...

   - Если воеводство... то... оно конечно!- замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.

   - Особливо если воеводство дать... примерно князю Пронскому Борису Алексеевичу,- подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.

   - Ну, ему этого воеводства не видать!- желчно заметил Милославский.

   - А почему?- наивно спросила Хитрово.

   - Рылом не вышел, вот почему!- дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.

   Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.

   - Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим,- намекнула она, взглянув на Милославского.

   - Чего вы шкуру-то волчью делите, когда и волк-то по лесу бегает?- вмешался царь.- Еще Грузия не наша, не пришло нам время воевод там сажать... Да кабы и пришлось, князя Пронского мы туда воеводствовать не пошлем: он довольно богат и без этого. И тебя не посажу,- обернулся Алексей Михайлович к тестю,- знаю твою повадку: пусти козла в огород... Ну, а помощь грузинам посылать сейчас не могу, повременить надо. Вот молвят, будто сам царь Теймураз подымается в Москву... не дадим Грузии в обиду, это ты, боярыня, не бойся, а время терпит. Ты, Елена Дмитриевна, не серчай да царевне грузинской от меня передай, что, мол, мы завсегда рады ее видеть пред светлыми нашими очами, и делу ее мы помощники. Ну, а теперь можно бы было и повечерять?- обратился он к царице.

   Мария Ильинична сладко спала, опершись на руку и тихо посапывая.

   - Уморилась, бедная!- полунасмешливо, полупечально произнес Алексей.

   - Такое уж ее положение,- поспешил оправдать дочь Милославский,- да оно и лучше, когда баба не вмешивается в мужское дело,- многозначительно произнес он, кидая взгляд на боярыню Хитрово.

   Та сидела красивая и величественная, и казалось, не поняла намека; только когда царь поднялся с кресла, она тоже встала и поднесла его руку к своим губам.

   Лицо Алексея Михайловича вспыхнуло, в его глазах блеснул огонек, но он тотчас же совладал со своим волнением, троекратно облобызал боярыню и пошел к дверям.

   Елена Дмитриевна хотела тихонько последовать за ним, но в эту минуту ворвались в комнату царевны и разбудили царицу, крича:

   - Боярыня, Елена Дмитриевна! Освободилась ты? Теперь размысли, чем развеять нашу докуку!

   - Дмитриевна, а ты послала?- спросила царица боярыню, окончательно проснувшись.

   - Сейчас пошлю,- ответила Елена Дмитриевна.

   - Что такое? За кем послать? К