Светлов Валериан Яковлевич - При дворе Тишайшего

и начал в подробном рассказе излагать для сведения всего грузинского совета историю недавних сношений их царства с Россией.

   Он говорил о том времени, когда стал теснить Грузию шах Абас; царь Теймураз тогда растерялся, помощи стал у всех просить, к русскому царю послов послал, в холопы просился, заступничества молил! Грузин, свободных сынов гор, вздумал он отдать в подданство русскому царю; лишь бы только получить несколько тысяч ратных людей! А что получил? Русским некогда было заниматься далеким царством, от которого они мало ждали пользы. Вот они и оставили Грузию беспомощною, слабою, на разор соседним народам, и те стали над грузинами издеваться. Смеялись, говорили: "Вы поддались московскому государю, он вас и должен вызволить; а он вас выдал, за вас не вступается, что ему до вас?" - и стали смелее разорять Грузию. Но Теймураз все не переставал проситься "в холопы" к русскому царю.

   Едва на престол московский вступил нынешний царь, он опять униженно написал последнему: "Как у отца твоего был я с сыном своим и со всею Грузинскою землею в холопстве, так теперь и тебе, великому государю, бью челом в холопстве; внука своего пришлю тебе в Москву в холопы. Да вели к нам послать митрополитов, сколько изволишь, государство Грузинское - Божье да твое; и вера так же была справлена, как и в твоем великом государстве". Но царю московскому опять было не до Грузии.

   Шах Абас, узнав, что Теймураз бил челом русскому царю, напал на Грузию, разорил ее и убил сына Теймураза, а дочь увел в Персию и выдал насильно за своего отца Сафи, православная грузинка обасурманилась. Тогда Теймураз окончательно испугался нагрянувшей на него беды. Совсем сбили его с толку, и он велел сказать русскому царю, что и послал бы ему своего внука Николая, да боится шаховых людей - они, мол, его не пропустят. И вот только на это предложение из Москвы был прислан наконец Никита Толочанов с соболями, а помощи и ратных людей так народ грузинский и не увидел.

   - А по-моему,- закончил свой рассказ седой грузин,- самое лучшее будет, если мы вернемся в Кахетию и уговорим царя собрать имеретинский, дадьянский, гуриельский, гурийский и другие соседние народы и подняться всем нам на шаха Абаса своими силами.

   Князь Джавахов, все время молча и внимательно слушавший речь грузина, тяжко вздохнул.

   - Ты хорошо говоришь, князь Зичианов,- сказал он,- и все правдиво сказал, но ты забыл, что все соседи мирной Грузии перессорились между собой и никогда не могут действовать согласно. И вот почему из могущественного когда-то царства мы делаемся ничтожными подданными другого царя, чуждого нам по крови и обычаям!

   Безысходной печалью веяло от слов старого славного служаки, и слезы грусти блеснули в его глазах.

   Царевич Николай слушал речи стариков с нахмуренным челом. Воспитанный в любви и почтении ко всем старшим, он не мог громко возражать на их речи, но в душе ему было больно это осуждение действий любимого дедушки, которого он со свойственным детям обожанием считал безупречным.

   Леон слушал прения стариков рассеянно. Он уже давно привык к речам грузинских стариков, к их безрезультатным спорам и легкомысленным мечтам. Ему сделалось скучно, и он стал думать о девушке, виденной им утром в окне.

   - Теймураз предлагал своего старшего внука Иоасафа в шурины Алексею Михайловичу,- произнес между тем князь Зичианов,- но, видно, такое родство царю не нравится. А чем? Разве цари грузинские ниже царя московского родом?

   - Царь Баграт еще во втором веке пришел царить в Грузию, когда Русь еще и не существовала.

   - Зато теперь московский царь могуч,- возразил Джавахов,- а Грузия ничтожна! Родниться с нею какая честь?

   - А сколько богатств в Грузии, какая у нас плодородная земля! - возразил Зичианов.- Разве есть на Руси что-нибудь похожее на нее? И отказываться от такой страны!..

   - Они все равно не сумеют обращаться с нашей землей, не сумеют добыть из нее богатств,- заметил Джавахов.- Так ты говоришь,- обратился он к высокому грузину,- что наш царь собирается в Москву?

   - Да. Ему у царя Александра тяжело, скуден он всем, а в свое государство от неприятелей ехать не смеет.

   - А бабушка тоже с ним? - спросил царевич.

   - И царица с внуком и внучкою, и всего человек с триста людей.

   - А зачем царь едет сюда? - спросила царевна.

   - Хочет служить великому царю московскому. Бледные щеки царевны вспыхнули, и губы дрожали,

   когда она заговорила:

   - Служить? Царь грузинский будет служить!

   - Это так, царевна, по-русскому говорится,- объяснил Джавахов,- а поистине он в союзники к нему просится.

   - На что такой союзник нужен московскому царю? - с горечью произнесла царевна, но ей никто не ответил.

   Уже давно лучшие умы Грузии сознавали, что их царству настал видимый конец; вопрос был только во времени и в том еще, кто именно наложит на него руки. Очевидно, Московское государство, гигантскими скачками поднимавшееся в своем могуществе, не торопится воспользоваться своим преимуществом и не желает налагать на Грузию свою тяжелую длань; кто знает, не раскается ли оно со временем в своем надменном пренебрежении?

   Теперь грузин угнетала одна забота, чтобы персы или турки, убедившись, что Грузия не в силах защищать себя, не поделили ее между собою или просто не забрали в свою власть и не обасурманили грузин, обратив их в магометанскую веру.

   - Мы много лет прожили в Москве, а ничего для родины не сделали,- проговорил Орбелиани.

   - Что же нам делать? - спросила царевна.

   - Нам - мало что делать, потому что мы только умеем владеть оружием, а ты, царевна,- женщина... А женщина может все сделать! Подружись с царицей, с царевнами, с этой всевластной боярыней...

   Царевна невольно вздрогнула при воспоминании о надменной царской любимице.

   - Я знакома с ними,- тихо возразила она.

   - Этого мало. Сделайся для царицы тем же, что эта боярыня.

   - Разве я могу? - гордо спросила царевна, вспыхнув вся.- Разве я могу стать холопкой?

   - Ты не так поняла меня, царевна,- сказал Орбелиа-ни,- я не советую своей царевне поступать, как не подходит ее сану. Но дружба с русской царицей не зазорна грузинской царевне...

   - Позвольте мне слово молвить,- вмешался наконец все время молчавший Леон.

   Отец, сдвинув сурово брови, глянул на него. С некоторых пор он был сильно настроен против сына. До него стали доходить слухи, что Леон слишком часто бывает у боярыни Хитрово, что его занятия с царевичем идут вяло, что он потакает во всем мальчику. Но главное, что сердило старика, так это таинственное приключение с кинжалом; он чувствовал, что тут что-то произошло, о чем сын не хочет сказать ему, и эта-то скрытность сильно раздражала князя.

   - Ну, что ты можешь сказать? - спросил он, недружелюбно посмотрев на Леона.

   Последний смешался от такого явного пренебрежения со стороны отца, тем более что отлично понимал причину такового и сознавал, что старик имеет основание сердиться, и замолчал на полуслове.

   - Говори, коли начал,- одобрил его князь Орбелиани.- Всякий совет не лишний.

   - Я пригляделся к здешним обычаям,- неуверенно начал Леон,- и кажется мне, что надо бы подкупить кое-кого из бояр!

   Грузины с недоумением посмотрели на молодого человека, а его отец махнул рукой и, усмехнувшись, промолвил:

   - Ну, что же я говорил? Что может он сказать толкового? Совсем с пути сбился молодец!

   Леон вспыхнул, хотел резко возразить отцу, но вовремя Удержался и только до крови закусил губы. За него неожиданно вступилась царевна.

   - Князь Леон прав,- тихо проговорила она.- Я тоже Думаю, что давно следовало сделать подарки кое-кому из бояр.

   - Подкуп бояр? Это опасный шаг! - проговорил какой-то осторожный грузин.

   - Да и кого подкупать? - спросил Джавахов.

   - Милославского лучше всего,- ответил Леон,- он принимает подарки и пользуется большим влиянием при царе.

   - Ой уж мне этот советник! - покачал головой Вахтанг Джавахов.- Введет он нас в беду!

   - Мое дело сказать, а ваше - принять или отвергнуть,- задетый за живое, ответил Леон.

   Грузины стали совещаться, а князь Вахтанг подошел к сыну и сурово спросил его:

   - Где твой кинжал?

   - Ведь я уже сказал тебе, отец!

   - Ты солгал и должен сказать мне теперь правду. Сейчас говори! Слышишь? Я хочу знать!

   Старый князь был страшен в гневе, и сын совсем растерялся, зная, что последует, когда отец узнает, что кинжал потерян.

   Но между отцом и сыном вдруг встал царевич.

   - Не сердись, князь Вахтанг,- проговорил мальчик,- Леон не виноват! Хочешь, я тебе скажу, что сталось с его кинжалом? Но только отойдем в сторону, а то они мешают своими разговорами!

   Царевич отвел старика в противоположный угол комнаты и там подробно рассказал о случае с Леоном.

   Мальчик говорил горячо и старался выгородить своего наставника пред отцом, а когда кончил, то, заглядывая под насупленные седые брови в глаза князю, спросил:

   - Ты видишь, Леон ни в чем не виноват, не правда ли?

   - Так зачем же он скрыл от меня потерю кинжала? - угрюмо спросил старик.

   - Леон боится тебя, князь Вахтанг!

   - Боится - значит, знает, что совершил нехорошее дело.

   - Что же худого он сделал, князь?

   - Разве он отмстил обидчику, осмелившемуся оскорбить Джавахова? - сверкнув глазами, спросил князь.

   - Но он поразил его кинжалом! - произнес царевич.

   - Хорош удар! - презрительно возразил Вахтанг.- Враг остался жив!

   - Он не убийца! - гордо повторил мальчик слова юного наставника.

   Старый грузин холодно посмотрел на царевича.

   - Это тебя Леон научил? - проговорил он.- Хорошему же он тебя учит! Ты не будешь уметь держать оружие в руках с такими понятиями. Нас учили за обиду убивать,- с горечью произнес Вахтанг,- а вас, юношей грузинских, скоро будут безнаказанно бить по лицу!

   Лицо царевича перекосилось, глаза засверкали, как у молодого львенка, и он схватился за свой кинжал.

   - Потише, потише, мальчик! - остановил его князь, положив свою сильную, загрубелую в боях руку на его плечо.- Ты еще молод, чтобы грозить старику!

   - Да, счастье твое, что ты старик, а то я показал бы тебе, что оскорбления не остаются у нас безнаказанными,- надменно произнес царевич.

   Эта вспышка очень понравилась старому князю.

   - Ну, ладно,- спокойнее проговорил он.- Так помоги вот сыну вернуть наш старый дедовский кинжал!

   - Я сам верну его,- вмешался Леон, недовольный тем, что отец дает ему в компаньоны мальчика.

   - Что ж ты до сих пор не взял его?

   - Некогда было,- хмуро ответил Леон. Царевич стал проситься взять и его на поиски.

   - Возьми его,- произнес старик Джавахов,- он славный будет воин.

   - Да на что он мне? - уклонился Леон.- Если понадобится, возьму.

   В это время кончилось совещание совета. Приближенные царевны решили попытаться одарить боярина Милославского и через его сестру действовать в пользу Грузии.

   - Кто повезет подарки? - спросил князь Зичианов.

   - Ну, хотя бы ты, князь,- предложили ему.

   - Нет, меня увольте! - возразил он кланяясь.- Устал я и стар для этого тонкого дела; лучше просите князя Орбелиани.

   - Я сделаю, что мне прикажет моя царевна,- почтительно склоняясь в ее сторону, ответил Орбелиани.

   - Я прошу тебя, князь! - скромно опуская глаза, ответила польщенная Елена Леонтьевна.

   Порешив на этом, грузины стали расходиться. Все поочередно подходили к царевне и низко кланялись ей. Она сидела не шевелясь, потупившись; возле нее стоял царевич и важно отвечал на поклоны грузинских князей.

  

  

   Внешне избушка ворожеи Марфуши нисколько не изменилась с тех пор, как в ней побывала несколько лет назад боярыня Елена Дмитриевна. Внутри она была все так же грязна и неуютна, и по-старому сидела над котелком с варящимися в нем какими-то травами Марфуша.

   Годы точно не коснулись ее худощавого, цыганского лица; на нем так же светились энергией и силой мрачные темные глаза, пытливо высматривавшие из-за нависших над лбом всклокоченных, черных как смоль волос. Только вокруг рта лежала складка не то презрения ко всему окружающему, не то затаенного горя.

   Помешав травы, она встала, подошла к маленькому слю-довому оконцу и посмотрела на улицу. Было темно, хоть глаз выколи; кругом пустынно и глухо, только слабое журчанье ручейка доносилось откуда-то неподалеку.

   - Никто больше не придет, поздно... да и время не для волшебства,- проговорила Марфуша, и странная усмешка тронула ее бледные губы.- Вишь, Вербная неделя; они ее чтут и ворожить не станут... Верующие ведь! Много ли сегодня наработала?

   С этими словами она задернула оконце платком и пошла к маленькому сундучку, стоявшему рядом, в чуланчике. Вытащив его на средину избы, она присела на корточки и замысловатым ключиком отперла свою сокровищницу, на дне которой оказались груды золота и медной монеты.

   Глаза ворожеи потускнели, подернувшись точно слезой.

   - Сколько бед натворило это золото,- прошептала ворожея,- и все-таки мне еще мало! Этого не хватит, чтобы сделать счастливой мою Танечку! Ах, Таня, Таня, ради тебя терплю я муки, души загубила и свою, и людские, а тело мое слабое ежеминутно адова огня трепещет! Матушка, матушка,- вскрикнула она,- завета твоего не исполнила!

   Большой черный кот - непременная принадлежность каждой чародейки того времени,- ласково мурлыча, потерся о ее колени.

   Ворожея погладила его по мягкой спинке.

   - Бедные мы с тобою, Клубок! Когда-то страда наша кончится?

   Кот поднял голову и пошевелил ушами.

   - Что, Клубок, или идет кто-либо?

   И действительно, возле избы послышались голоса и проклятия.

   Ворожея быстро убрала сундучок и боязливо стала прислушиваться. Поздние гости говорили на незнакомом ей языке, а один из голосов был детский. Но скоро ворожея услыхала и настоящую русскую брань.

   - Чтобы черти тобой подавились, хрычовка некрещеная! Дома, что ль, тебя нет? Князь Леон, подожди маленько! Ежели нет ее, лешихи, всю избу разнесу! - И тот же голос тихо спросил: - Что, царевич, испугался?

   - Я? Вовсе нет! - ответил детский голос, видимо бодрясь.

   - Не надо было так поздно, ведь ничего не видно,- проговорил сильный мужской голос.

   - Я-то знаю ее чертову избу,- кричал русский, и Марфуша узнала в нем молодого стрельца Прова Степановича.- Да ответишь ли ты, сучья печень? - заорал он во все горло.

   - Может, ее и в самом деле нет? - спросил Леон.

   - Должна пронюхать, дьяволицына дочь, что мы золота ей кучи навезли!

   - Только ты ей не говори, кто мы,- посоветовал Леон, когда под напором стрельца дверь заскрипела.

   - Кто там, что надо? - сонным и хриплым голосом спросила наконец Марфуша.

   - Открывай, рачье пузо!

   - Да ты не больно ори, а сказывай, что надо?

   - На то ты и ведьма, чтобы знать, зачем к тебе люди ходят! Разве не почуяла запах денег?

   Ворожея постаралась хрипло рассмеяться и отворила дверь, после чего стала рассматривать пришельцев. Она имела довольно много дел с боярами и боярынями, часто толкалась и в теремах, чтобы тотчас же, по осанке, узнать в пришедших знатных людей.

   "Какого царства князья?" - думала она и старалась вспомнить, где видела таких чернооких, смуглых красавцев, как этот мальчик и его спутник.

   Леон и царевич были в русских шубах и шапках, не желая открывать ворожее своего звания. Но их жгучие глаза и гибкие движения скоро навели старуху на мысль, что это могут быть только грузины, которыми она всегда при встрече на улицах любовалась.

   "Грузинской царевны, должно быть, сын и его дядька",- подумала она и проговорила вслух:

   - Садитесь, бояре!

   - Что за варево мастерила?- спросил Дубнов.- Верно, зелье какое? По чью душу?

   - Ты разве, боярин, за допросом пришел?

   - Не очень-то я верю твоим снадобьям,- проговорил Дубнов, беспечно рассмеявшись.

   - Зачем же тогда ко мне-то пришел?

   - Куда люди, туда я. Вы, бабы, нюх особый имеете: может, и скажешь что-либо по нашему делу.

   - Скажу, скажу, Пров Степанович! - проговорила ворожея, пристально взглянув на стрельца.

   - Кой черт! - пугливо озираясь, воскликнул Дубнов.- Кто сказал... тебе мое имя? Воистину ведьма!

   Ворожея усмехнулась - в одну минуту из-под лавки выполз Клубок и стал ластиться к гостям.

   - Да воскреснет Бог и расточатся врази Его! - прошептал, крестясь, Пров Степанович.- Сгинь, сгинь, рассыпься!

   Но кот не "рассыпался", а сильным скачком прыгнул на колени к царевичу.

   Тот в одно мгновение выхватил кинжал и занес его над животным.

   - Стой, больно прыток! - стиснула ему руку Марфуша.- В чужой избе да убийство учинять? Ишь, волчонок!

   - Зачем такая падаль в доме? - сердито сказал царевич, стараясь хорошо выговорить по-русски слова.- Ты, верно, и вправду ведьма?

   - А если бы я не была ведьмой, разве ты, царевич, пришел бы ко мне темной ночью, скрываясь от людей?..

   Леон и царевич тревожно переглянулись. Их инкогнито было открыто, и это им было весьма неприятно, но этим ворожея подняла в их глазах свой престиж.

   - Она действительно всеведуща,- по-грузински сказал царевич Леону.

   - Тем лучше: значит, она нам непременно поможет,- ответил князь Леон и, обращаясь к Марфуше, произнес: - Ты права, женщина, мы пришли к тебе, чтобы узнать то, что скрыто для очей простых людей. Какой силой ты узнаешь тайны, известные одному дьяволу, не наше дело. Ты сама за это ответишь, когда придет твое время. А теперь на! - и он бросил ей на стол небольшой мешочек, наполненный медными деньгами, только что пущенными недавно царем в оборот по совету боярина Федора Михайловича Ртищева.

   - Нехорошие деньги! - брезгливо поморщилась ворожея.- Много бед наделают медные деньги! - ироническим тоном проговорила она.

   После неудачного похода под Ригу, малороссийских замятен и бесконечной тринадцатилетней войны Московское государство, едва успев оправиться от Смутного времени и моровой язвы, искало возможности как-нибудь парализовать последствия всех этих бедствий. От тяжких податей изнемогал народ, а торговые люди изнывали от непосильных налогов. Уже в 1656 году казны недостало ратным людям на жалованье, и государь велел пустить в народное обращение медные деньги, которые должны были по нарицательной цене заменить серебряные. В следующие два года эти деньги действительно ходили как серебряные, но затем стали понижаться в цене, а именно на рубль надобно было "наддавать" шесть денег, а потом "наддача" все подымалась и подымалась. Наступила во всем страшная дороговизна: указы, запрещавшие поднимать цены на необходимые предметы, уже не действовали. Часто случалось, что ратные люди не брали жалованья медными деньгами, явилось множество воровских медных денег, начали хватать и пытать людей. Все стали как огня бояться медных денег.

   У ворожеи таких денег не было - она искусно выучилась отличать фальшивые от настоящих и не попадалась впросак; если же и случалось, что она в темноте недоглядела, то она бросала эти "воровские деньги" в реку, протекавшую недалеко от ее дома.

   - Ну, что же скажешь ты мне,- начал Леон,- о моей пропаже?

   - Какая пропажа? - спросила Марфуша.

   - Ай да ведьма! - закричал стрелец.- Спрашивает, угадать не может. Должна же ты сама знать...

   - Только и дела у меня есть, что ваши дела знать, у кого что пропало! Одной головы мало!

   - Узнала же, кто мы таковы?

   - Это другое дело! Не думавши угадала. Ну, сказывайте скорей, у кого что пропало?

   - Да, правду сказать, мы знаем, у кого наша пропажа, только надобно нам узнать, где она припрятана у него.

   - Да сказывай толком все подряд! - нетерпеливо проговорила ворожея, обращаясь к Дубнову.

   - Сказывай, князь,- обернулся стрелец к Леону.

   - Кинжал у меня...- запнулся Леон.- У одного человека... надо бы узнать, куда он его припрятал и отдаст ли добром, или силой, или хитростью? Как мне свое добро придется вернуть?

   Пока Леон излагал свое дело, ворожея пристально смотрела на него; его слова будили в ее памяти какие-то воспоминания, но она никак не могла припомнить, где и что именно слышала о кинжале.

   - В драке он кинжал свой посеял,- объяснил ей Дубнов,- а боярские холопы его и подобрали.

   Стрелец остановился, вспомнив, что князь хотел сохранить полнейшую тайну об обстоятельствах потери кинжала.

   Ворожея сразу вспомнила, что по этому делу приходила уже к ней управительница князя Черкасского, Матрена Архиповна, чтобы узнать имя обидчика своего боярина. Но до сих пор Марфуша не могла ей открыть это имя, так как положительно никто на Москве не говорил ни слова об этом.

   Хитрая ворожея мигом смекнула, что счастливый случай разом предавал ей в руки обоих противников; она могла теперь услужить им двум, а вместе с тем и упрочить свою славу всеведущей волшебницы. Конечно, и мысль вдвойне заработать деньги промелкнула у нее. Особенно не пожалеет денег князь Черкасский, чтобы узнать подлинное имя своего ворога.

   Живо сообразив все это, Марфуша окончательно поразила своих гостей, неожиданно промолвив:

   - Испужался, Пров Степанович, что обмолвился? Небось все равно я обо всем прозрела, все провидела: князь этот самый ударил своим ножом нашего князя Григория Сенкулеевича Черкасского, и нож остался на месте боя, а оттуда взяли его княжеские холопы. Так ведь, что ли?

   Все трое вздрогнули, а молодой стрелец торопливо осенил себя крестным знамением и прошептал молитву.

   - Так где же мой кинжал спрятан у князя? - оправившись от первого неприятного впечатления, спросил Леон.

   - Ну, красавец, этого сейчас я тебе сказать не могу... Надобно мне погадать об этом!- и ворожея, сев к таганчику, начала варить свое зелье.

   - А можешь ли ты сказать, добром ли вернет он мне мой кинжал или как? - спросил Леон.

   Ворожея ответила не сразу; она сняла с огня котелок с варевом и подкинула чего-то на уголья, что вспыхнуло вдруг сильным и высоким пламенем; на мгновенье пламя осветило красноватым светом лица ворожеи и ее гостей; потом что-то сильно затрещало, и по избе распространился тяжелый, удушливый серный запах.

   Дубнов снова закрестился, шепча молитвы, и потянул за полу Леона.

   - Уйдем, ну ее! Еще его вызовет!..

   - Постой, пусть же она скажет,- шепнул ему Леон.

   - Нет, не отдаст! - громко произнесла ворожея.- Потому что боярин очень гневен и нож тот пребогатеющий.

   - Значит, силой надо добывать свое добро? - с горечью спросил Леон.- А ты мне скажешь, куда он его схоронил?

   - Скажу,- неохотно ответила ворожея.- Приходи недель этак через пяток! А тебе что, боярин молодой? - ласково обратилась она к царевичу.

   - Мне ничего. Я пришел с товарищем.

   - Дай ручку, погадаю,- попросила она, протянув к нему свою сухую, смуглую руку.

   Мальчик брезгливо отдернул свою.

   - На-ка, лучше мою посмотри,- предложил ей стрелец свою широкую ладонь.

   Ворожея взяла его руку с нескрываемым любопытством и стала внимательно разглядывать резко очерченные борозды и линии его ладони. В избе наступила глубокая тишина.

   - Ну что, скоро ты насмотришься? - спросил Дубнов, которым начало овладевать суеверное беспокойство.

   Ворожея вдруг насупилась, недружелюбным взором окинула молодого стрельца и с недовольным выражением лица отшвырнула от себя его руку.

   - Что ж так немилостиво? - усмехнулся Пров Степанович.- Иль плохи мои дела?

   - Лучше и желать нельзя,- неопределенно ответила ворожея.

   - Любит, значит, меня моя любушка?

   - А ты разве этого не знаешь? - холодно спросила Марфуша.- Как зовут твою любушку? - раздумчиво проговорила она.

   - Ох, чародейка-бабушка! - сорвав шапку с головы и ударив ею о стол, с грустью произнес стрелец.- Извела меня девка-то! Ни в вине, ни в разгуле красу ее невмоготу мне забыть! Хоть бы ты что дала, чтобы ее сердце приворожить ко мне!..

   - А что, не любит она тебя?

   - А кто же знает девичье сердце? Издевки надо мной, молодцом, творит; часом, думаешь - любит, а другим разом - хоть и глаз не кажи. Дай зелья какого-нибудь!- попросил Пров Степанович, и его добродушные глаза глядели так грустно и так умильно на ворожею, что она отвернулась и уже смягченным голосом проговорила:

   - Как зовут... зазнобу-то твою?

   - Татьяной.

   Ворожея дрогнула так, что котелок с зельем, который она держала в руках, свалился прямо на уголья и, разбившись, затушил огонь, еще слабо тлевший. Но затем она выпрямилась, грозная, негодующая, и глухим, как бы пророческим голосом проговорила:

   - Ступай, молодец!.. Забудь Татьяну... Не забудешь - худо тебе будет, ой как худо!

   Пров Степанович с удивлением и горестью посмотрел на ворожею.

   - Чего ты разгневалась так-то? Или жаль котелка стало? Так ведь я заплачу, если надо?

   - Не надобно мне твоих денег,- еще глуше произнесла Марфуша и оттолкнула деньги, предложенные ей стрельцом.

   - Как хочешь! Твое дело! А только чего серчаешь - и в толк не возьму. Прощенья просим! - небрежно кивнул стрелец головой и двинулся к дверям.- Пойдем, князь, всего наслушались, будет!

   Но Леон, по-видимому заинтересованный гаданьем ворожеи, попросил Марфушу погадать и ему в свою очередь.

   Марфуша, все такая же сумрачная, молча всмотрелась в руку грузина, через несколько секунд опустила ее и, с участием взглянув на молодого князя, произнесла:

   - Не видать тебе счастья... рано умрешь!

   - И на том спасибо! - весело усмехнулся Леон, лихо сверкнув глазами.

   - Экий красавец! - с сожалением проговорила ворожея.- Ты понаведайся ко мне, князь! Зайди как-нибудь попозднее.

   - Ну, погадай уж и мне! - решившись наконец, робко протянул ей свою руку царевич.

   - Славная у тебя рука, молодецкая! - погладив его руку, сказала ворожея.- И лицо, и осанка царские... а царем тебе, царевич, не бывать... Не сетуй на меня за это - язык мой вторит только знакам твоей руки... На ней так написано, не выдумала я.

   - Я и не сержусь на тебя, женщина,- важно произнес царевич,- дивлюсь я твоему искусству.

   - Ну, идем, что ли! - крикнул с порога стрелец.- Нечего слушать вздорные бабьи речи! Ведь это все одно, что за советом к пауку ходить! - крикнул Пров Степанович, обозленный предсказанием ворожеи.

   Она проводила его недружелюбным взглядом и проговорила вполголоса:

   - А Татьяны тебе не видать как своих ушей! Не видать тебе ее, голубчик, этому предсказанию можешь поверить, молодец!

   Леон и царевич последовали за своим товарищем.

   Марфуша потянула Леона за рукав шубы. Он отстал от своих спутников, задержался на минутку в сенцах, и она прошептала ему:

   - А ты зайди, князь, ко мне, авось что-либо и сделаю для твоего дела! Может, судьбу-мачеху и обойдем как-нибудь. Такому-то молодцу да счастья не видать - кому же тогда и видеть его? Неужто ж тому? - кивнула она на вышедшего уже Дубнова.

   - За что ты невзлюбила его? - тихо спросил ее Леон, удивленный участием к себе старой странной женщины.

   - Хочешь, покажу тебе Танюшу, его з_а_з_н_о_б_у? - насмешливо сделала она ударение на последнем слове.- Красавица, что и говорить!

   - К чему это мне? Не надо мне, не надо! - насмешливо проговорил Леон и пошел вон из избы, торопясь на зов царевича и окрики Прова Степановича.

   Ворожея злобно посмотрела ему вслед, но ее хмурое лицо скоро разгладилось, и на губах даже мелькнула улыбка надежды. И она заговорила, как бы желая успокоить себя:

   - Увидит Танюшу, тогда не скажет "не надо". Поди, еще раз запросится! Такому красавцу только и под стать, что моя Танюша, хоть полсвета обыщи и обегай. Он хоть и князь, а, верно, бедный; страна-то их, сказывают, пребеднющая, а Танюша богата, ой как богата!

   На этот раз она прервала свои мысли и глубоко задумалась.

  

  

   Не всегда Марфуша была мрачной, косматой, всеми презираемой "ведьмой". Когда-то она была хорошенькой, черноглазой девочкой, которую все дворовые люди в доме князя Хованского любили и баловали. Она жила с матерью в небольшом домике, окруженном садом, в двух маленьких горницах с крылечком и кухонькой; на окнах висели всегда чистые занавески, а летом появлялись в их домике и цветы, которые так любила цыганка Мара, Марфушина мать; стол в горнице был всегда покрыт белою холстиною, а спала Марфуша на мягкой перине рядом со страстно любившей ее матерью.

   Девочка не могла припомнить мать иначе как только лежащей либо в постели, либо на скамье. Какой-то тайный недуг снедал красавицу цыганку, вольную дочь степей, и она таяла от этого недуга день ото дня, как воск от горячего пламени. По целым дням лежала она с запрокинутой головой, а ее огромные черные глаза всегда так уныло, так безропотно направляли свои взоры в окно, в глубокую даль, с такой тоской следили за полетом ласточек, что каждому становилось невыносимо грустно смотреть, как увядал, как засыхал этот роскошный полевой цветок, схваченный жестокой рукой и сорванный ею в самую цветущую его пору.

   Не радовали красавицы Мары ни дорогая парча, ни цветные мониста, которыми одаривал ее боярин Дмитрий Федорович Хованский; слабая улыбка появлялась на ее смуглом лице, исхудалом, но все-таки прекрасном, только тогда, когда она видела яркие живые цветы и вдыхала их свежее, веселое благоухание. Но боярин не понимал этой страсти; он приносил ей вороха драгоценных даров, требовал за все это благодарностей, восторгов и ласк и выходил из себя, когда купленная им за большие деньги красавица оставалась холодна. Бедный ребенок степей дарил благодарной улыбкой лишь свою дочь да тех еще, кто приносил ей что-нибудь, напоминавшее ее сердцу о воле.

   Марфуша знала, какие цветы ее мать любит больше всего; она бегала летом по полям и разыскивала их. Вся зарумянившаяся, загорелая, с вьющимися по плечам волосами, прибегала она к больной с полной охапкой цветов. Мать приглаживала ей волосы своей исхудалой рукой, и слезы медленно-медленно катились по ее уже впалым щекам. Эти слезы всегда смущали девочку, ей хотелось порадовать больную, а вместо радости выходили лишь слезы, но спросить о причине их Марфуша не решалась.

   Так прошло несколько лет. Марфуша подрастала, а ее мать медленно таяла, теряя красоту. Боярин все реже и реже посещал маленький домик и уже давно перестал посылать туда подарки. И слезы на лице Мары уже никогда больше не высыхали. Однажды - это было весною - Марфуша прибежала с целым пучком ландышей в руках и рассыпала их на постель матери В этот раз Мара не заплакала; она положила свою руку на головку дочери и сказала ей такие слова, которые запали в душу девочки на всю жизнь:

   - Слушай, Марфуша, что я тебе скажу, слушай и запомни. Боярин, ворог наш, женится! Ты ведь знаешь, о ком я говорю?

   Марфуша молча кивнула головкой. Еще бы ей не знать того, кого ее мать называла "ворогом"! Она сама так боялась и так не любила боярина, когда он своей рукой трепал ее по щеке и смотрел на нее холодными, как снег, глазами. И часто говорил он ей с какой-то невеселой улыбкой своим жестким голосом: "Расти, расти, девочка! Вырастешь, хорошего мужа найдем". Казалось, он хотел шутить с девочкой, но от его шуток по спине ребенка всегда ползли мурашки, и она жутко поеживалась под его острым, стальным взглядом. Марфуша, конечно, знала, что он был ее отцом: мамушка и нянюшка, жившие в хоромах, часто гладя ее черные курчавые волосы, ласково шептали ей:

   - Лицом-то вся в него, вся в него, только глаза да волосы матери! Барское дите, что и говорить!

   Все эти разговоры, вздохи и ахи отзывались на чуткой душе девочки и заставляли ее внимательнее вглядываться в окружавшие ее отношения.

   - Так слушай же! - продолжала Мара.- Купил он меня силком, против воли моей, у нашего табора. Я была дочерью богатого и набольшего цыгана; весь табор ему подчинялся; я вышла красой на славу. Матери я не знала с трех лет; увез ее кто-то от нас, она сбежала назад, в табор, да сил много в том беге потеряла и скоро скончалась. Отец любил меня, а... все-таки продал! Так требовал табор! Большие деньги за меня дали. Я была невестой: цыгана молодого любила, любила больше жизни, больше воли, и он любил меня! - Мара замолчала, закрыла глаза, и на ее лицо легла такая мука, что у маленькой Марфуши сердце в груди перевернулось.- Когда продали меня, Зардай повесился... О том сказала мне одна цыганка, долго-долго спустя. Тебе не понять теперь, как я страдала, идя в неволю, покидая родимые степи и милого друга. Боярин Хованский много денег дал за меня, обещал и жениться. Крепко любил он тогда меня, сперва жизни за меня не пожалел бы, да противен он мне был, постылый, хуже смерти. Руки на себя пыталась я наложить, да спасали, а потом караулить стали. Вскоре и ты родилась... Отошла я... Сперва ты мне ненавистна была, а как увидала я тебя, маленькую, слабенькую, так и полюбила, горемычная, всем своим сердцем несчастным.

   Марфуша припала благодарная к рукам матери.

   - А он,- продолжала Мара уже слабеющим голосом,- боярин Дмитрий Федорович, отец-то твой, все любви моей домогался, в ногах у меня валялся, руки мне целовал... Ну... и полюбила я его! За тебя ли, за сироту, за жизнь ли свою разбитую, но полюбила!.. Зардая забыла... утихла мысль о нем, и стал люб мне отец твой! Думала, он и вправду меня своей женой сделает, и ты счастлива будешь! Но, видно, душа Зардая покоя нигде не находила и мне покой дать не хотела. Не долго боярин тешился любовью моею; о женитьбе он речей уже не заводил, скоро другую зазнобу нашел, а теперь вот, сказывают, женится! - и она заломила свои пальцы так, что они хрустнули.

   - Мамка, ты еще любишь его?

   - Теперь не люблю,- страстно ответила цыганка,- и ненавижу, ненавижу, Марфуша... Я мстить ему за жизнь свою, за Зардая хочу! Помоги мне! Марфуша, дочь моя ненаглядная! - Она схватилась за грудь, в которой уже давно что-то клокотало и переливалось, и сильно закашлялась; обильный пот смочил ее лоб и виски.- Неужели умереть не отмстив? - едва слышно прошептала она.

   Марфуша чутьем угадала эти слова, вылетевшие из запекшихся уст матери, и заметалась по комнате, ища, чем помочь умирающей; но как раз в это время отворилась дверь, и в нее, кряхтя, вошел сам боярин. Марфуша навеки запомнила и выражение лица надменного боярина, пришедшего доконать свою жертву, и его красный, из дорогого сукна, кафтан с зеленым кушаком, и сафьяновые сапожки на ногах, и даже шапку из "скунцов", которую он снял при входе, тряхнув своими белокурыми кудрями. Он хотел перекреститься, но, вспомнив, что в избе не было образов, махнул рукой и криво усмехнулся.

   От этой улыбки затрепетало сердечко Марфуши, и она пугливо прижалась к матери.

   Мара упала на белые подушки; на ее щеках горело два ярких пятна, глаза лихорадочно блестели, а из тяжело вздымавшейся груди вырывалось горячее дыхание, перемешанное с хрипами. Она встретила вошедшего страстным взором; он, поймав этот взгляд, чуть отшатнулся от нее и насупился.

   - Здравствуй, Мара,- сказал он, стараясь придать своему лицу и голосу приветливость.

   Она охватила его руку и медленно поднесла ее к своим горячим губам.

   По телу боярина пробежала дрожь. Эта женщина, когда-то страстно любимая им, теперь подурневшая, постаревшая и больная, возбуждала в нем только отвращение; чувство жалости не было знакомо именитому боярину.

   - Вышли девчонку,- произнес он, отдергивая руку.

   Мара посмотрела на дочь, и та поспешно юркнула в соседнюю горенку, откуда ей было слышно, что говорили ее родители; эти слова глубоко запали ей в душу и заронили чувство непримиримой ненависти к тому, кого она должна была уважать и любить как отца.

   Хованский хмуро и неуверенно заговорил о том, что ему не хватает в доме помещения для охотников за соколами; что он хотел было выстроить новую избу, да места не хватает около его хором, а за охотниками нужен глаз да глаз.

   Мара слушала его молча, только в ее глазах зажигались огни ненависти и оскорбленного самолюбия; она уже догадывалась, к чему клонилась речь Хованского, но еще не перебивала его и не приходила ему на помощь.

   Это разозлило боярина, и он сердито крикнул:

   - Ты что, словно истукан венецейский, молчишь.

   - Выгоняешь, стало быть? - пристально смотря ему в глаза, злобно спросила она.

   - Не гоню я, а говорю, может, в слободу переберешься?

   - Зачем мне переезжать? - издеваясь над его видимым смущением, проговорила цыганка.

   - Зачем... зачем! - опять вспылил боярин.- Сказываю, для охотников...

   - Совесть-то еще в тебе есть,- совладав с приступавшими к горлу слезами, проговорила Мара,- в глаза-то смотреть мне не можешь... И лжешь, лукавишь, правду сказать сразу не можешь.

   - Я правду говорю.

   - Лукавишь, предатель! - выпрямляясь на кровати и почти задыхаясь, крикнула Мара.- Разве мне не ведомо, что в твоей душе поганой деется? Ты женишься! Вот ради

   того и меня стал гнать со двора; постылая - и вон меня, как падаль негодную! Молодая, вишь, полюбилася!.. У! Проклятые!..

   Она еще что-то хотела сказать, но кашель заглушил ее слова, и она в бессилии упала на подушки.

   - Молчи, змея! - прошипел князь.- Беду еще твоя злоба накличет на головку ее светлую. Ведьма ведь ты!

   Цыганка мало-помалу успокоилась; при этих словах горькая улыбка тронула ей запекшиеся, сухие губы.

   - Теперь ведьмой обзываешь! А помнишь, как из табора от жениха меня увозил? Каких только слов ласковых не говаривал? Помнишь, как любви моей домогался? Дмитрий! Неужели забыл, все забыл и за другую красу гонишь меня? Умереть дай здесь, возле тебя, Дмитрий!

   Мара уже не грозилась, не кляла его, а пресмыкалась пред ним и жалобно-жалобно молила о последней милостыни.