Светлов Валериан Яковлевич - При дворе Тишайшего

на другой конец скамейки.- Угощать чем прикажешь?

   - Спасибо,- робко ответила княжна,- я не за угощением пришла к тебе.

   - Что же, батюшка прислал или, может, княгиня?- усмехнулась боярыня, знавшая, что княгиня Пронская всегда презирала ее и не любила.

   - Матушка... матушка,- прерывающимся голосом проговорила девушка,- почитай, умирает... не сегодня-завтра ее не станет. Матушка не пустила бы меня к тебе, она гордая.

   - Да, я знаю ее гордыню,- глумясь, подтвердила боярыня.

   - Не вини моей матушки, боярыня!- сказала Ольга, и боярыня увидела в ее чудных глазах всю ее чистую и невинную душу.- У матушки только и было сладкого в жизни, что гордость. Ее гордость отнять никто у нее не смог.

   - Отчего умирает княгиня?- спросила Хитрово.- Князь о ее болести никому не сказывал. Ходит ли к вам лекарь?

   Нежное личико княжны покрылось слабым румянцем, но она ничего не ответила на этот вопрос. Боярыня поняла ее и, невольно замолчав, тоже поникла головою.

   Наступило продолжительное молчание. Елена Дмитриевна первая нарушила его.

   - Так, значит, ты без ведома матери пришла ко мне?- спросила она.- Какое ж такое у тебя ко мне дело?

   - Ты из большой беды меня вызволить можешь, едва слышно проговорила княжна.

   - Из беды... тебя? Что же с тобой приключилося?

   - Тебе ведомо, что меня за князя Черкасского сватают?- спросила княжна.

   - Слыхивала. Не люб он тебе, что ли?

   - Лучше смерть, чем за него идти!

   - Сговор-то был?

   - Был,- пролепетала княжна.- А теперь батюшка свадьбой торопит,- боится, что матушка не доживет... Обещали меня к царю свести, вот он и торопит. Боярыня, попроси царя за меня, сироту горькую, бесталанную, вступиться!- опускаясь пред Еленой Дмитриевной на колени, взмолилась Ольга.

   - Встань, встань, что это ты!- поднимая ее с пола, проговорила растроганная боярыня.- Я сделаю, что могу.

   Княжна с трудом поднялась с пола и, продолжая неутешно рыдать, села на скамью возле боярыни.

   - Так очень не люб тебе князь Черкасский?- спросила Хитрово.- А разве ты знаешь кого иного слаще?

   Ольга с испугом отшатнулась от нее.

   - Да ты не бойся! Ведь я наверно не знаю его,- пошутила Елена Дмитриевна.- Так ты любишь, плутовка! Вот почему тебе и Черкасский-то не люб?

   - Нет, нет, что ты, что ты, боярыня!.. Никто мне не люб!- испуганно залепетала княжна.- Я в монастырь, в монастырь хочу пойти.

   - Полно, не пугайся, дитя!- грустно улыбнулась Елена Дмитриевна.- Я не отниму от тебя твоего любого; мне он не нужен, у меня свой есть, и его я не отдам никому, ни во веки веков! Ах, да разве ты знаешь, что значит взаправду любить?- страстно зашептала боярыня, заламывая свои руки.- Что значат ночи безумные, когда подушка пуховая жжет твои плечи и щеки румяные, когда губы ищут поцелуев горячих, когда объятья крепкие ищут таких же объятий, когда жизнь тебе без милого - не в жизнь! Ревность разве ведома тебе? Злая тоска-разлучница разве грызет твою грудь? Разве гложет сердце твое месть-ехидница? Ах, девушка, девушка, ничего-то этого тебе не ведомо!

   Ольга молчала, пораженная; слушала она речь боярыни и любовалась ею, безотчетно завидуя ее красоте.

   "И он чуть было не полюбил ее!- подумала она.- По нем она, значит, тоскует, его любит, а как узнает, что он-то и есть мой суженый..."

   При этой мысли дрожь пробежала по телу Ольги, и она невольно закрыла глаза.

   Но боярыня уже успокоилась, улыбнулась и проговорила:

   - Не тревожься же, милая, ты такой любви не познаешь; другая ты... Ну, а от Черкасского я тебя вызволю. Пойдем ко мне в опочивальню: хочется мне чем тебя одарить,- и боярыня повела княжну в свою опочивальню.

   Ольга, привыкшая дома к суровой простоте, с восхищением осматривала затейливую и нарядную спальню боярыни, как вдруг ее глаза почти с ужасом остановились на чем-то, висевшем на стене, против большой и высокой кровати. А Елена Дмитриевна в это время доставала из маленького кованого ларца нитку дорогого жемчуга, а потом, подойдя к девушке, стоявшей точно в столбняке, проговорила:

   - Вот тебе мой свадебный подарок, носи на память обо мне!..

   Княжна молчала.

   Боярыня остановилась, заметив странное выражение лица княжны, и, проследив за ее глазами, увидела, что они были устремлены на джианури.

   - Что с тобой, девушка?- спросила Елена Дмитриевна, и ее голос заметно дрогнул.

   Ольга мгновенно пришла в себя, провела рукой по лицу, но отвести взор от инструмента уже не могла.

   - Что с тобою?- уже суровее повторила боярыня, У которой вдруг мелькнула какая-то тайная мысль.

   - Ни-ничего! Прощай, боярыня!- обрывающимся голосом пролепетала княжна и кинулась к дверям.

   - Стой!- властно схватив ее за руку, остановила Хитрово и пристально впилась взором в лицо девушки.- Говори, зачем хотела бежать отсюда?

   - Пусти меня!- простонала княжна, вырываясь из ее рук.

   - Нет, ты мне скажешь! Ты знаешь, чья это игра?

   Девушка молчала, но яркий румянец, вспыхнувший на ее щеках, выдал тайну.

   Искушенная опытом, боярыня сразу догадалась обо всем. В ее сознании сверкнула мысль, что пред нею стоит соперница, именно та, которую она так давно и тщетно искала. Но это было только предположение, а она хотела удостовериться в этом без всякой тени сомнения. Поэтому она сорвала с гвоздя инструмент и, выразив на лице обворожительную улыбку, подбежала к девушке.

   - Смотри, это его подарок, его, понимаешь?- моего любого, моего желанного! Сам меня на нем играть учил... А какие песни пел! Какие слова говорил! Век меня одну любить клялся. И, я верю, он любит меня одну, одну меня, и будет любить до могилы! А какие ночи мы с ним проводили, как ласкал, миловал он меня! Еще вчера он так горячо целовал меня и такие ласковые слова говорил...

   Она приблизила свое пылающее лицо к побелевшему лицу девушки и ждала, что та на это скажет.

   Княжна не вынесла и, сильно оттолкнув от себя свою соперницу, глухо произнесла:

   - Ты лжешь, лжешь, боярыня! Не был он у тебя и не люба ты ему, не люба!

   Дикий, безумный хохот огласил опочивальню. Княжна, взглянув на боярыню, остолбенела от ужаса: красивое лицо Елены было искажено такой злобой, такой неистовой яростью, что его трудно было теперь узнать.

   - Так это он тебя любит?- хрипло проговорила наконец Елена Дмитриевна, перестав вдруг смеяться.- Тебя - такую лядащую, такую мерзкую? Меня променял на тебя! И ты думала, что боярыня Елена Хитрово уступит своего любого такой лядащей девчонке, как ты?

   Княжна взглянула на нее своими скорбными глазами и еле слышно, но твердо ответила:

   - Он не твой любый и никогда им не был!

   - И твоим никогда не будет!- яростно крикнула Елена.- Я лучше своими руками задушу его.

   - Боярыня!- твердо произнесла девушка.- Отпусти меня! Зазорно мне слушать такие речи твои...

   - А не зазорно молодых чужеземцев привораживать? Не зазорно княжне, девушке, на свиданье к чужеземцу бегать?

   - Я невеста его,- гордо произнесла Ольга и пошла к двери.

   - Не пущу!- рванула ее за рукав Елена Дмитриевна.- Не пущу, пока от Леона не отречешься.

   - Ни в жизнь!- страстно ответила княжна.

   - А! Ну, так хорошо же: я оклевещу твоего Леона, и он на плахе сложит свою голову!

   Княжна побледнела и зашаталась.

   - Не посмеешь ты это сделать! Не допустят тебя до этого совесть твоя да Бог праведный,- торжественно произнесла девушка.

   Боярыня ответила ей таким мрачным взглядом, что та затрепетала, как лист в осеннюю бурю.

   - Так добром не отдашь?- повторила Елена.

   - Разве в моей воле отдать его или нет? Боярыня!- сложила княжна с мольбою руки.- Смени гнев на милость! Ты такая красивая, такая могучая, сам царь... тебя слушается, все в твоей воле, а я... ты сама сказала, я - лядащая, бедная, бессильная девушка. И за что он меня полюбил - про то мне неведомо; видно, за судьбу мою горькую.

   Слезы помешали Ольге докончить свою речь, и она закрыла лицо руками, глухо разрыдавшись.

   Боярыня тем временем успела уже немного успокоиться; ее гнев утих, и только бешеная, неукротимая ревность все еще бушевала в груди.

   - Завтра твоему отцу все поведаю - пусть свадьбой поторопит,- сказала она.- А теперь ступай!

   Княжна, как раненая лань, за которою гонятся злые охотники, бросилась к дверям опочивальни и исчезла за ними. А боярыня сорвала с головы кокошник, отшвырнула его от себя и рыдая упала на кровать.

  

  

   На "верху" только что окрестили новорожденную царевну, назвав ее Софьею в память прабабушки Софьи Палеолог.

   Царица чувствовала себя хорошо, только грусть все еще не покидала ее. Она страстно хотела мальчика, а вот родилась опять девочка, хотя и крепкая, сильная девочка, кричавшая громче и голосистее всякого мальчика, но все же Это не была надежда, подпора старости; к тому же царевич Алексей становился день ото дня все хилее и хилее, и уже теперь предвиделось, что он будет плохим заместителем отца, плохою опорою для трона. И царица, взглянув на новорожденную, невольно подавила в груди тяжелый, скорбный вздох.

   Царь старался по возможности успокоить ее:

   - Не печалься, Марьюшка, не кручинься, милая! Мы еще молоды, времени впереди много, сколько еще молодчиков можешь нарожать.

   - А куда девок-то девать? Ведь замуж повыдать надо, а где женихов найдем? Вон царевны-сестрицы... все ведь еще в девках сидят.

   - И на их долю кто-либо найдется,- спокойно возразил царь.

   - Сколько заплатил митрополиту за крестины-то?- хозяйственным тоном осведомилась царица.

   - Триста золотых; архиепископам - по два ста, а епископам - по ста.

   - К чему такую уймищу?- всплеснула руками царица.

   - Ну, Марьюшка, не обеднеем мы от этого! Царь поцеловал супругу и вышел.

   В отдельных покоях, так называемых "потешных хоромах", уже ожидала царя компания бояр - самых приближенных, самых любимых. Пир был уже в разгаре, и подгулявшие, подвыпившие бояре поджидали царя, чтобы снова всласть отдаться разгулу.

   Человеку для восстановления и уравновешения его сил, конечно, необходимо иногда покидать будничные занятия и переноситься в иной мир, развлекая обычное состояние духа; для человека образованного, которому открыто широкое многообразие Божьего мира и человеческой деятельности, эти переходы легки и естественны, но для человека, постоянно замкнутого среди немногих явлений бедной и унылой жизни, они трудны; таким людям является обыкновенно на помощь стремление искусственными средствами переходить в возбужденное, праздничное и веселое настроение, переноситься в другой, фантастический мир, словом, отрешаться от действительности и забываться в мире несбыточных грез.

   Сам благочестивый и высоконравственный царь Алексей Михайлович не был исключением из этого общего человеческого правила; только он всегда выискивал к тому какой-нибудь повод, более или менее торжественный, как, например, именины свои или жены, родины, крестины, приезд иностранных послов и даже панихиды по знатным усопшим. А так, "без случая", не любил он предаваться веселью и вел скромный, тихий, замкнутый образ жизни. Теперь выпал как раз отличный случай задать боярам веселую пирушку с преизрядной выпивкой, и царь созвал большое число приглашенных, приказав своим кравчим не жалеть ни вина, ни браги, ни яств.

   В "потешных хоромах" были накрыты столы, убранные по-праздничному скатертями и подскатертниками. Ножей не клали; вилки встречались редко, и то двузубые; ложки были только серебряные, и то их было "дюже немного". Вилку и нож клали только послам, а их свита обходилась естественной пятерней. Для более почетных гостей ставили "тарели" - оловянные или серебряные, и они не переменялись. Остальные ели из "мис" и блюд - каждое на несколько человек. Были и другие "судки" - каменные и деревянные, блюда гусиные, утиные, лебяжьи и другие, рассольницы, солоницы, уксусница, перечницы и всякая другая посуда, наполненная всевозможной снедью.

   Чего-чего только не было наставлено на столе! Тут были и разные холодные заливные, и студни, и "горячее", или "ушное": щи, уха, супы с пряностями, рассолы или солянка, взвары или соусы; в особенности же стол отличался жаркими, а именно: бараниной, свининой, курами и гусями, которых подпекали на "рожнах" {Вертелах. (Примеч. авт.).} и выносили разукрашенными на серебряных и золотых блюдах в столовую служки, высоко держа над головами. Таким же образом разукрашивали и жарили всякую дичь; и ели ее с уксусом, перцем и лимоном; но все это не так "уважали", как лебедя в сметане.

   Конечно, больше всего "столы ломились" от сосудов для питья. Ими наполнялся весь "поставец" - так назывался буфет в виде пирамидальной этажерки, у которой стоял дворецкий или буфетчик во все время пира, разрезая и отведывая кушанья, отпускаемые ключником из поварни. На этом поставце было немало больших вместилищ - ендовы, ведра с носками, четвертины {Сосуд вмещавший четверть ведра жидкости. (Примеч. авт.).}, кувшины, братины с крышками: из всех них добывали вино черпальцами, "судами" или ковшами. Но в особенном изобилии на поставце красовались "сулеи" {Бутылки. (Примеч. авт.).}, корцы, кружки в восьмую ведра, чаши, кубки, бокалы, чарки, "достаканы" - обыкновенные и огромные, так называемые "стопы".

   Когда царь вошел в столовую, его гости были уже более ем в веселом настроении, позабыв о своем "местничестве".

   В одном конце стола думный дьяк Плещеев обнял князя Хованского, кичливого, гордого боярина, считавшего себя потомком Гедимина, и нашептывал ему что-то очень забавное, что, видимо, очень смешило князя, потому что тот громко хохотал и шлепал боярина по плечу, совершенно забыв, что потомку Гедимина не след брататься с худородным боярином - дьяком. В другом конце Воротынский и Трубецкой старались подпоить чудовского архимандрита и все подливали в его чарку то романеи, то мальвазии. Архимандрит пил, но старался внушить своим собеседникам, что не мешало бы родовитым князьям "обогатить нужды смиренной братии". А там юный князь Василий Васильевич Голицын, будущий знаменитый дипломат и возлюбленный царевны Софьи, чьи крестины он теперь справлял,- склонив свою голову на плечо молодого князя Ромодановского, будущего князя-кесаря Петра Великого, несвязно лепетал:

   - Послушай, Федор Юрьевич, помоги мне красавицу выкрасть. Неужто такая свинья будешь, что не поможешь?

   Черные ястребиные глаза будущего вершителя человеческих жизней, неукротимого в жестокости князя-кесаря блеснули удалью, и, стукнув чаркой по стакану, он сказал:

   - А что ж, думаешь, не могу? Покажи только девку!

   Двое уже допились до бесчувствия и лежали под лавками; это были толстый князь Черкасский и думный дьяк Василий Семенов; слуги тщетно старались привести их в сознание.

   Князь Пронский почти не пил, или, вернее, не пьянел. Сидя с боярином Ртищевым, он молча слушал его, изредка вставляя несколько слов в плавную речь боярина.

   - Посмотрю-ка я, как живут за морем, да посравню с нами, таково-то тоскливо мне сделается на сердце!- говорил Ртищев.- Земля наша обширна и могуча, а что толку? Справиться мы с нею не можем, людей у нас нет! Нет, пожалуй, и люди есть, да не о пользе государства они пекутся, а лишь о животе своем!.. А то вот такие еще, как ты, князь: и голова у тебя хорошая, и рода ты знатного, и служить бы тебе да служить царю и государству своему, а ты вот... тучи, тучи мрачнее. Какие недохваты у тебя, князь?

   - Жизнь, боярин, опостылела!

   - Эка ведь что сказал! - отмахнулся Ртищев.

   В твои-то годы да и жизнь опостылела? Это все от безделья, князь! Займись делом - и тоски не будет!

   - Каким делом-то?- уныло спросил Пронский.

   - В послы просись! Вот мы, никак, с Яном Казимиром столковаться не можем, а ты в Польше уже бывал, язык, обычаи и свычаи знаешь.

   - Так-то оно так, да не по душе мне Польша,- явно смутившись, возразил Пронский.- Мне хотелось бы в Иверскую страну: и страна-то дюже любопытная, да и дело-то по душе.

   Ртищев усмехнулся в бороду и, прихлебывая вино, шутя проговорил:

   - Сказывают, грузинки больно хороши? Посмотревши на царевну, и впрямь скажешь - красавицы. Только спесивы!

   Пронский молчал, потупившись.

   - Стало быть, это ты привел тех грузин?- кивнул Ртищев головой на князя Джавахова и Орбелиани, важно сидевших на противоположной стороне стола.

   Лицо Леона Вахтанговича было бледно, глаза мрачно сверкали, то и дело останавливаясь на Пронском. Он просил царевну, чтобы она выхлопотала ему доступ на ужин к царскому столу, где, думалось ему, удастся поговорить с Пронским, а в случае чего и просить у самого царя за себя и за княжну. Но Пронский встретил его холодно и надменно и сел далеко от грузин. Некоторые из бояр подходили к грузинам, дружески заговаривали с ними, чокались и отходили; они оставались опять одни вдвоем и терпеливо ожидали выхода царя.

   - Нет, не я,- ответил Ртищеву удивленный Пронский и, посмотрев на грузин, встретил злобный взгляд Леона. Но тотчас же он обратился к боярину:- Что ж, устроишь меня послом в Грузию?

   - Что же я? Я что ж? Намедни, кажись, говорил я тебе, что не ко времени нам валандаться с иверцами этими,- уклонился от прямого ответа Ртищев.

   - То зимой было... зимой туда действительно опасно, а теперь как раз... в самую пору.

   - Да я что ж? Как царь,- замялся боярин, но затем тотчас добавил:- А ведомо ли тебе, что царь их, Теймураз, сам на Москву двинулся?

   Пронский с изумлением отшатнулся от говорившего.

   - Впервые слышу!.. Зачем же он едет?

   - Думает, сам лучше переговорит; на царево сердце, видно, надеется. Дескать, пожалеет царь его, старика. Ну вот, обо всем переговорят и восвояси двинутся... Должно быть, и царевна-красавица с ним поедет,- невинно докончил боярин.

   Пронский смотрел на него опечаленными глазами, не будучи в силах произнести ни слова.

   Их беседу прервали страшный шум и поднявшийся в зале крик. Ртищев повернулся и увидал, что князь Леон, стоя пред пьяным Черкасским, громко требовал вернуть ему его кинжал, который, блестя дорогой оправой, висел на княжеском поясе и о котором Черкасский пьяным языком рассказывал своим собутыльникам.

   - Отдай, слышишь ли, князь, отдай кинжал! Он не твой, и ты должен возвратить его мне!- взволнованно говорил Леон.

   - А, так это ты мой убивец?- заревел пьяным голосом Черкасский.

   - Я тебя не убивал,- загорячился Леон,- я только ответил на твое оскорбление. Отдай мой кинжал!

   - Вот погоди, придет царь, пожалуюсь я ему, что убийцы у него не только на свободе рыщут, но еще и на вечери зовутся.

   - Отдай кинжал,- горячился Леон.

   Вокруг них столпились все присутствующие; одни взяли сторону Черкасского, другие - молодого грузина.

   - Отдай, что те связываться с чужою вещью!- кричал один голос.

   - Кинжал не твой, ну и отдай,- горланил другой.

   - Связался черт с младенцем!- шипел по адресу Черкасского чей-то озлобленный голос.- Такого, как тебя, убьешь небось!

   Перебранка начинала принимать угрожающие размеры, когда в столовую вбежал рында с криком, что царь сейчас жалует.

  

  

   Царь Алексей Михайлович вошел в столовую в сопровождении Милославского и с изумлением взглянул на столпившихся в кучку бояр. Те при его появлении смолкли и до земли склонили свои головы. Только Леон и князь Орбелиани, поклонившись царю, тотчас же выпрямились и, гордо закинув свои головы, смотрели ему прямо в глаза.

   - Здорово, бояре! Что приутихли?- спросил царь, направляясь к своему креслу.

   Бояре поднялись и сбивчиво стали объяснять распрю Черкасского с Джаваховым.

   - Ничего не разберу,- отмахнулся царь,- говори кто-либо один!

   Но, прежде чем кто-либо из бояр успел сказать слово, князь Леон пробрался через толпу бояр и упал к ногам Тишайшего.

   - Дай слово сказать, государь,- громко и внятно произнес он по-русски, с едва заметным акцентом.

   - Говори, молодец, говори,- ласково ободрил его царь, любуясь тонкой, стройной фигурой грузина.

   В нескольких словах Леон рассказал свое невольное столкновение с князем Черкасским; как тот ударил ни в чем не повинного служилого, как Леон не одобрил этого поступка, как князь дерзко обозвал его за это и в конце концов вызвал его на кулачный бой, от которого Леон отказывался, зная, что бои по праздникам запрещены, и еще потому, что оружие у него и князя было неравное: грузины-де кулачному бою не обучались, а Черкасский оружием отказывался решить их недоразумение.

   - Убийца он!- прервал рассказ отрезвевший Черкасский.

   - Молчи, дай князю досказать,- остановил его царь.

   Леон ясно и коротко докончил рассказ: князь хотел ударить его - на это есть свидетель; обозленный этим, он, Джавахов, выхватил из ножен кинжал и ударил им Черкасского, но ударил неопасно, потому что князь жив и даже собирается жениться; теперь он, Джавахов, требует У князя обратно свой кинжал и готов вторично вступить с ним в бой, но лишь при равных условиях.

   Леон умолк и вопросительно устремил на царя свои жгучие, прекрасные глаза, горевшие огнем одушевления. Царь сидел в глубокой задумчивости. Наконец, тяжко вздохнув, он прервал молчание.

   - Так соблюдаешь ты, Григорий Сенкулеевич, мои указы?- обратился он к Черкасскому.- Вот иноземец чтит мой указ, а ты... к обедне едешь, а что учиняешь?..

   - Прости, надежа-государь,- низко кланяясь, сумрачно ответил Черкасский.- Нрав мой крут больно: иной раз и не совладею с ним.

   - Мало в церковь ходишь, плоти своей молитвою да постом не обуздываешь, вот сатана-то и завладевает тобой!- сокрушенно произнес царь.- Ну, да на этот раз, пои случаю великой нашей радости, я прощу тебя, но помни, Григорий Сенкулеевич, в последний это раз. Буйства твои чрезмерны, и надо положить им предел.

   - Вот скоро женится и остепенится,- ввернул за него Милославский.

   - Женится - переменится,- засмеялись кругом. Царь улыбнулся, после чего обратился к Леону:

   - А тебя, молодец, тоже на сей раз прощу, ради великой нашей радости. Ведь мирволить убийству негоже! Ну а теперь ступайте оба с миром и выпейте по чарке фряжского вина, и да будет все забыто!

   Черкасский повернулся было, чтобы идти к столу, но Леон не двинулся с места и обратился к царю:

   - Государь, ведь я сам открылся, что ранил князя, а мог бы этого и не делать. Но сделал это я потому, что считал бесчестным скрываться. Я ходил к князю, просил его отдать мой кинжал, который завещан мне моим дедом; честным боем предлагал я князю рассудить нашу обиду... а он меня, как пса, выгнал из дома. Государь, прикажи вернуть мой кинжал, а там хоть казни меня, если считаешь мою вину столь великой.

   Алексей Михайлович с изумлением посмотрел на юношу.

   - Что за кинжал такой особый?- спросил он.

   - Он никогда из нашего рода не выходил, вот он чем примечателен,- гордо возразил Леон.- Его Баграт, царь грузинский, из Палестины принес, когда пришел в Грузию проповедовать новую веру тотчас после Вознесения Христова, которое он сам видел; и этот кинжал Баграт, придя в Грузию, отдал нам. С тех пор переходит он из рода в род.

   - Покажи-ка сюда!- заинтересовался царь.

   - Прикажи Черкасскому!- ответил Леон.

   Григорий Сенкулеевич сидел уже с несколькими боярами и усиленно тянул вино из золотой чарки. Когда у него потребовали, по приказанию царя, кинжал, он с сердцем выхватил его из-за пояса и кинул на стол.

   - А, да пропадай он пропадом, анафема! Покоя из-за него нет!- прорычал он и, стукнув чаркой по столу, залпом выпил вино.- Что, нет у меня такого меча-кладенца, что ли? Почище и подороже еще есть!

   Кинжал подали царю, и он стал с любопытством разглядывать действительно ценный и редкий кинжал, на котором изумруды, сапфиры и бриллианты переливались разноцветными огнями.

   - Чай, дорог он?- спросил царь Ртищева, известного ценителя и знатока дорогих иноземных вещей.

   Федор Михайлович взял кинжал в руки и, внимательно рассмотрев, ответил, возвращая его царю:

   - Два княжества, Казанское и Астраханское, в былые времена отдали бы за него. А кабы наверное знать, что он из Палестины, то и больше можно было бы дать.

   Все головы повернулись в сторону дорогого кинжала, и все глаза засверкали вдруг алчностью. Но сильнее всех загорелись глаза царского тестя Милославского: На него эти слова произвели такое действие, что он даже зажмурился.

   Царь, полюбовавшись вещицей, отдал ее Леону.

   - На, молодец, владей своим сокровищем! И мой тебе совет: не носи ты его за поясом, а спрячь подальше в сундук... Ну, бояре любезные, гости дорогие!- продолжал царь.- Пир мой что-то невесел? Немчин на органе не играет, трубы не трубят и сурны не слышно! Эй, кто там? Позвать скорей немчина да трубачей! Да вина подливай гостям!- приказал он кравчим.

   - Без тебя, надежа-государь, не пьется!- раздался звонкий молодой голос Голицына.- За новорожденную царевну Софию Алексеевну, много лет ей... царствовать!

   - Эка хватил! Ведь не царевич она, чтобы ей царствовать, а всего девчонка!- пошутил царь.

   - Все едино! Может, за царя какого замуж выйдет. Много лет ей здравствовать!- поправился Голицын.

   - Ты что заместо глашатая вылез?- заорал Ромодановский.

   - Ничего, надежа-государь простит!- зашумел Голицын.- Да и чем я не глашатай?

   "Молод больно!", "Молоко на губах не обсохло!", "Голос слаб!" - раздавалось со всех сторон.

   Надежа-государь, не обесславь, за новорожденную Дозволь многолетие!- не унимался Голицын.

   Ну, пусть его!- махнул рукою Алексей Михайлович. Вишь, ему моя дочурка по душе пришлась,- засмеялся царь.- Ну, подожди годков пятнадцать, а там и поженим, будешь моим зятем!

   Все кругом засмеялись царевой шутке, и никому не пришло, конечно, в голову, что эти слова были почти пророчеством. Если Голицын много лет спустя и не стал настоящим зятем царя Алексея Михайловича, то стал очень близким человеком для его дочери и его государства.

   - Что же, государь!- попросил Голицын.- Дозволь многолетие!

   - Ин будь по-твоему, валяй!- разрешил царь. Тогда Голицын вышел на средину комнаты с полной

   чаркой вина в руках; осушив ее до дна, он произнес громким голосом полный титул новорожденной царевны. Остальные подхватили многолетие и осушили все чаши до дна.

   - Добро, спасибо, князь; спасибо, други!- ласково улыбаясь, проговорил царь.- Спасибо на добром слове!

   Царь Алексей Михайлович в такие дни веселых торжеств тоже не любил отставать от других и выпивал изрядное количество вина и браги. Его ласковые глаза понемногу стали терять свое обычное приветливое, всегда несколько смущенное выражение и становились тусклыми; на губах заблуждала хмельная улыбка; но его голос был все так же тих, когда он обращался с шутками к своим ближним боярам.

   Пир был в самом разгаре, когда князь Джавахов подошел к Пронскому, сидевшему недалеко от царя, и попросил его на минутку отойти в сторону, так как у него к нему было дело.

   - Какое такое дело?- с неудовольствием спросил Пронский, но, взглянув на грузина, вспомнил, что, может быть, тот принес ему весть от царевны Елены Леонтьевны, а потому, вставая со скамьи, проговорил:- Пойдем, что ли!

   Они отошли немного в сторону, и Леон, слегка путаясь от смущенья, стал объяснять князю, что любит его дочь, княжну Ольгу, что она тоже любит его и что они просят разрешения обвенчаться.

   Пронский насупился и мрачно уставил на юношу свои холодные серые глаза. Когда же Леон кончил и стал ждать ответа, князь громко рассмеялся:

   - Вот как! Губа-то у тебя - не дура: ишь ведь какую кралю высмотрел! Дочь князя Пронского, внучка Репниных, невеста Черкасского, чем не пара... захудалому горному князьку...

   - Князь!- гордо возразил Леон.- Я тебе прощаю эти слова, потому что ты отец девушки, которую я люблю...

   - Нужно мне твое прощенье!- надменно возразил Пронский.- А моей дочери тебе не видать как своих ушей.

   - За что же, за что, князь, ты хочешь убить нас?

   - Она невеста, уже чуть не повенчанная, потому что обручилась с Черкасским.

   - Насилием обручили ее!- крикнул Леон. Пронский сверкнул на него глазами.

   - Не твое это дело!- скрипнув зубами, прошептал он и повернулся к Леону спиной.

   - Это твое последнее слово? Смотри, потом не раскайся!

   - Ты еще грозить?!- презрительно усмехнулся Борис Алексеевич и, не взглянув на грузина, отошел к столу.

   Леон судорожно схватился за рукоятку кинжала, но вдруг почувствовал на своем плече чью-то руку и быстро обернулся. Возле него стоял боярин Милославский.

   - Что, князь, от ворот поворот получил?- Он рассмеялся мелким, дробненьким смешком.- Эка хватил! Засватал дочку князя Пронского!..

   - Чем же я хуже вашего князя Черкасского, этого старого развратника и разбойника?- спросил Леон.

   - А тем хуже, что рода ты бедного да чужого. Что небось у тебя, кроме этого самого кинжала, ничего и за душенькой нет?

   - Как нет? Сакля есть, земля есть, виноградник есть,- горячо запротестовал Леон.

   - Велика невидаль - твоя сакля!- произнес Милославский с легким презрением.- У Черкасского таких курных изб и счета нет. Виноградников тоже! Эх ты! Вот где у тебя богатство,- указал он на сверкавший у пояса Леона кинжал.- Хочешь, я за него тебе вотчину в Вологде отдам, триста душ, усадьба?

   Леон отшатнулся, пугливо схватился за рукоятку и отрицательно покачал головой:

   - Нет, нет, я не отдам.

   - Или слыхал, что он дороже стоит? Ну, что же, я вторую вотчину отдам, под Новым городом... А если у тебя будут таких две вотчины, то и князю Пронскому не стыдно будет отдать за тебя свою дочь. Что же, идет, что ли?

   - Ты говоришь... князь Пронский отдаст тогда?- вздрагивающим голосом спросил Леон.

   - Непременно отдаст,- уговаривал юношу искуситель,- ты же знатного рода, только беден малость.

   - Ольге и мне хватит...

   - Так-то оно так, да князю-то Пронскому побольше надо. Жаден он!.. Так как же, князь, отдаешь, что ли? Мне тебе услужить охота, а вещь эта самая на что она мне? Так, безделица. По рукам, что ли?

   В душе молодого грузина происходила мучительная борьба. Он знал жадность русских бояр и не сомневался, что Милославский вовсе не из дружеской услуги покупает у него кинжал, а значит, он действительно ценный, если он дает за него целых две вотчины. Но отдать родовую вещь, которую ему завещал отец, а отцу - целое поколение, на это Леон не решался, хотя ценой такой мены и получил бы руку любимой девушки.

   Милославский заметил его колебания и старался поскорее окончить выгодную сделку.

   - Ну что же? Согласен? Давай кинжал, и пойдем выпьем на радостях.

   - А вотчины?- спросил Леон.

   - Гм... вотчины? Ну, купчую на них мы завтра сделаем!

   - Если завтра,- решительно произнес Леон,- тогда и кинжал завтра отдам. Вишь, думаю сперва с отцом посоветоваться.

   - Ин будь по-твоему, советуйся!- проговорил Милославский и как-то загадочно усмехнулся.- А после того приходи ко мне.

   Милославский и Леон разошлись.

   Пир продолжался, и гости все больше и больше пьянели; бубны и барабаны неистово звенели, а скоморохи и плясуны выбивались из сил, притоптывая ногами и выворачивая руки. Кравчие появлялись с новыми братинами, слуги вносили все новые и новые блюда с самыми причудливыми яствами.

   Князь Орбелиани и Леон, пошептавшись друг с другом, первые ушли с пира, никем не замеченные.

  

  

   Царевна Елена Леонтьевна недавно встала, открыла окно и задумалась, глядя на ясное голубое небо. Думала ли она о своей родине, вздыхала ли о знойном солнце, или ее сердце заныло при воспоминании о безвестно пропавшем в Персии муже? Она и сама не сумела бы ответить на эти вопросы. По всей вероятности, все это входило элементами в ее тоскливое настроение, в ее грусть, овладевшую ею на далекой чужбине.

   Долго стояла царевна у окна, устремив задумчивый взор в синюю даль, пока легкое прикосновение к плечу не заставило ее вздрогнуть и быстро обернуться.

   - А, это ты, Нина?- ласково проговорила она, узнав княжну Каркашвилли.- Что, дитя? Ты так бледна, так печально глядят твои глазки! Что с тобою?

   - Я не о себе пришла с тобою говорить!- тихо ответила девушка.

   - А о ком же?- изумленно спросила царевна.- Ну, говори же! Да подыми же свою голову, посмотри на меня!- и она, взяв девушку за подбородок, насильно подняла ее лицо, вспыхнувшее под пытливым взглядом.

   - Пусти,- высвободилась из ее рук княжна,- я пришла спросить, скоро ли мы уедем домой из этой холодной, страшной страны к себе, под чудное синее небо, под тени наших развесистых платанов, в наши лиловые горы? Скоро ли мы уедем?- с тоски произнесла молоденькая княжна и заломила руки.

   - Дитя!- грустно возразила царевна.- Разве мы с тобою птицы, чтобы лететь, когда захотим и куда захотим?

   - Мы не птицы, но ты - царевна...

   - Царевна без царства, без крова, без почестей,- с горькой улыбкой проговорила Елена Леонтьевна.- Печальная царевна, что и говорить!

   - Оставь этих русских!- страстно заговорила Нина.- От них мы никогда ничего не получим. Лучше же просить помощи у персов! Подожди... Ты думаешь, я не знаю, что наше посольство обнищало, все время давая этим жадным людям пешкеши? Разве я не знаю, что лучшие жемчуга ты заложила у еврея и послала этому ненасытному боярину?.. И что же? Ничего не выходит! Они нас исправно обирают и над нами же глумятся... Чего же еще ждать?

   Царевна слушала ее молча, немного отвернув от нее лицо. по которому текли слезы.

   - Но ты знаешь,- наконец произнесла она,- что скоро приезжает сам Теймураз.

   - Зачем, зачем он едет сюда?- со стоном вырвалось у девушки.

   - А куда ему преклонить свою седую голову? Ведь он всеми покинут... Где ему искать защиты, как не у русского Царя? Мы ничего не сделали; может быть, ему посчастливится. Но, дитя, скажи, зачем ты занимаешься государственными делами? Твоей ли юной головке обсуждать такие вещи? Тебе только надо петь, плясать и веселиться, да еще любить...

   На длинных ресницах княжны задрожали слезинки, и, чтобы скрыть их от царевны, она низко опустила голову.

   - Вот видишь, дитя, тебя что-то другое гнетет, а не только наши печальные дела. Не за этим ты и ко мне шла. Скажи, Нина, будь со мною откровенна.

   - Царевна, ты так внимательна ко всем нам... так заботишься о нас... Но некоторых из нас ты забываешь... Они делают что хотят, их страдания тебя не тревожат...

   - Кто же это, Нина, кто?- с изумлением спросила Елена Леонтьевна.

   - Леон Вахтангович, например. Посмотри, как он изменился, как исстрадался здесь.

   - Дитя!- серьезно произнесла царевна.- А что тебе до страданий князя Джавахова? Да и разве кроме него все у нас счастливы?

   - Леон... Леон - мой друг, товарищ моих детских игр, царевна,- не подымая глаз, ответила княжна.

   - Друг, товарищ, и только?

   Смуглое лицо княжны вспыхнуло, и она в смущении вертела в пальцах янтарные четки.

   - Отвечай же, Нина! Ты заботишься о князе только потому, что он твой друг и товарищ детских игр? Ведь ты солгать мне не можешь? Да и не надо, твое смущение и румянец выдали мне твою тайну. Ты любишь его, да, я это вижу! Ну, что же, пусть это тебя не смущает, Нина. Ты молода, а это чувство присуще молодости. Я поговорю с ним...

   - О, царевна... Я не хотела этого; мне казалось... он грустит о ком-то другом...

   - О ком же, как не о тебе? Ты такая скрытная!

   - Нет, нет, причина его грусти - не я.

   - О, маленькая ревнивица!- засмеялась Елена Леонтьевна.- Ты хочешь послать меня на разведки? Ну, хорошо, я берусь за твое дело.

   - О, как ты добра!- произнесла растроганная княжна, покрывая руки своей царственной подруги поцелуями.

   - А чтобы не откладывать нашего дела, ступай поди позови князя Леона! Или пошли кого-нибудь за ним... Он дома?

   - Дома,- тихо прошептала девушка.- Вчера он был во дворце, на пирушке у царя, и вернулся оттуда мрачнее черной тучи. Потом он опять вскоре вышел и... вернулся, чуть заалела на востоке заря. Я видела, какая страшная печаль светилась в его глазах, хотела утешить его, пошла ему навстречу, думала - он меня заметит и, как бывало прежде, ласково заговорит со мною. Но он прошел мимо, даже не взглянув на меня!- докончила княжна и заплакала.

   - Полно, Нина, не плачь, он тебя просто не видел; дай же я поговорю с ним. Я уверена, что его глаза снова загорятся лаской и счастьем, а на твоих щеках снова вспыхнет румянец радости. А теперь ступай пошли кого-нибудь за князем, я же пока оденусь.

   Девушка поспешно вышла, а царевна начала совершать свой туалет. Она была почти уже одета, когда в дверь постучали.

   - Войдите,- ответила Елена Леонтьевна.

   Леон вошел и поклонился, скрестив по тогдашнему обычаю на груди руки.

   - Садись, князь,- указывая на тахту, проговорила царевна.- Я рада видеть тебя. Ты так редко стал бывать дома и показываться на мои глаза.

   - Дела, царевна!- уклончиво ответил князь.

   - Какие же - государственные или личные?- попробовала пошутить с ним Елена.

   - И те, и другие.

   - Ну, хорошо. А кинжал свой нашел?

   - Нашел. Вот он.

   - Старый князь видел его?

   - Нет еще!- смутившись, ответил юноша.

   - Леон... могу я еще так звать тебя?- задушевным голосом спросила царевна.