Светлов Валериан Яковлевич - При дворе Тишайшего

   - Если она в прудках - пусть вытащат тело,- сказала Хитрово, не желавшая расстаться со своей надеждой, что ее соперница навсегда устранена с пути.

   - Пошли во все стороны погоню, не успела она далеко убежать,- советовал Черкасский.

   - Убью, убью я ее! - скрежеща зубами, отвечал на все эти советы Пронский.

   Вдруг вся толпа заволновалась, разговоры смолкли, и все с изумлением дали дорогу трем рослым стрельцам, пробиравшимся прямо к хозяину.

   - Что вам надо? - вскинулся на них Пронский.- Куда без доклада лезете?

   - Времени нету, княже! - ответил ему, низко кланяясь, один из стрельцов, который был не кто иной, как сам Дубнов.- Принес тебе весть о... о дочери твоей.

   - Говори, говори! - кинулись к нему Хитрово и оба князя.

   - Это княгиня будет? - невинно спросил Дубнов, снимая шапку пред Хитрово и кланяясь ей в пояс, хотя отлично знал красавицу боярыню.

   - Ты знаешь, где княжна? - тряся его за рукав кафтана, спросил Пронский.

   - Я весть тебе принес о ней... только ты дай мне слово, что не причинишь ни мне, ни товарищам никакой обиды,- тогда скажу.

   - Даю слово свое княжеское! - крикнул Пронский.

   - И он пусть даст! - кивнул стрелец на Черкасского.

   - Чего еще задумал! Нешто я хозяин? - хмуро ответил Черкасский, пристально вглядываясь в стрельца.- Кабы я был хозяином, давно бы тебя велел собаками затравить. Что-то мне твое обличье знакомо.

   - Вспомни, князь! - засмеялся стрелец.

   - Будет зря болтать! - раздалось со всех сторон.- Говори, что знаешь о боярышне?

   - Ты вытащил княжну из... Москвы-реки? - глухим голосом, мрачно глядя на стрельца, спросила Елена Дмитриевна.- Что ж, жива она?

   - Эка чего вздумала! - рассмеялся Дубнов.- Вестимо, жива княгиня!

   - Я не княгиня! - сверкнув глазами, крикнула Хитрово.- Иль не знаешь меня?

   - Не о тебе и речь идет, боярыня.

   - Кого ж княгиней ты назвал? Ведь княжна Ольга с князем Черкасским еще не повенчаны?

   - Говори, что знаешь ты о княжне? - угрозливо спросил Пронский.

   - Княжны нет более...

   Невольный крик торжества вырвался из груди боярыни, но она, желая скрыть смущение, закрыла лицо руками.

   - Не торопись, боярыня... печалиться,- насмешливо произнес Дубнов,- нет более княжны Ольги Борисовны Пронской, а зато есть княгиня Джавахова, час тому назад повенчанная с князем Леоном Джаваховым.

   Елена Дмитриевна с широко раскрытыми глазами кинулась к Дубнову и, схватив его за ворот рубахи, неистово начала трясти его.

   - Ты лжешь, ты лжешь! - хрипло вылетало из ее перекошенного рта.- Вор, разбойник!

   - Пусти, боярыня! - отбивался от рассвирепевшей женщины Дубнов.- Ворот весь изорвешь.

   Пронский стоял словно громом пораженный, не будучи в силах j, произнести ни слова. Это известие сразило его и утишило тот гнев, который до сих пор бушевал в его груди. Он знал, что оскорбленная и взбешенная боярыня Хитрово не пощадит его и что он уже погиб. К чему же было дольше волноваться или возмущаться? Час расплаты за все сделанное им настал, неизбежно настал, и дольше бороться было бесполезно и глупо.

   Дубнову удалось вырваться из цепких рук боярыни; он подошел к Черкасскому и проговорил:

   - Что, князь, иль вправду не признал? Давно это было: лошадь твою я по морде звезданул, помнишь? Да вот тот самый князь Джавахов, твой противник, что невесту твою у тебя из-под носа слизнул, он-то тебя славным боем тогда попотчевал...

   - Так это вы вдвоем опять?..- прохрипел Черкасский, и его безобразное лицо налилось кровью.

   - Да, это мы опять маленечко пощекотали твою княжую гордыню.

   - Я убью твоего князя, заморыша! - прорычал Черкасский.

   - Руки коротки! И то твоего дворового одного сцапали... Отраву на князя Леона, по наущению твоей домоправительницы, подсыпать хотел.

   Пока Дубнов с Черкасским спорили, Елена Дмитриевна уже пришла в себя. Злоба и бешенство неудержимой волной клокотали в ней, но теперь она уже владела собой и, подойдя к Пронскому, почти спокойно проговорила:

   - Ну, князь, удружил! А я-то, дура, и поверила тебе, будто ты и впрямь ничего не знал.

   - Богом клянусь! - апатично возразил Пронский.

   - Не клянись, князь, все равно тебе не поверю! - улыбнулась страшная женщина.- Ну, а теперь жди расплаты за все прошлое, да и настоящее.

   - Сколько в тебе злобы-то! - грустно произнес Пронский.

   Елена Дмитриевна с изумлением окинула его взглядом.

   - Поди, ты не злобен? - усмехнулась она.

   - Был, боярыня, был, до сей самой минуты была полна душа моя всякой мерзостью злобы, а теперь просветлел.

   - Посмотрю-ка я, как на дыбе ты заговоришь! - насмешливо сказала Елена и повернулась, чтобы выйти из комнаты, но вдруг, пораженная, отступила.

   Совсем близко возле нее стояла до невероятия худая, изможденная фигура женщины в строгом черном, почти монашеском одеянии. Желтое, как воск, лицо с большими впалыми глазами было похоже на лицо мертвеца, и каждый чувствовал жуть, глядя на него.

   - Что, погубила-таки Олюшу? - еле слышным голосом спросила она Елену Дмитриевну.- Мало было тебе, что мужа отняла и погубила, дочь моя тебе понадобилась? Что ты с ней сделала? На какой грех толкнула его? - кивнула она головой на Пронского.- У, блудница лукавая, доколе будет носить тебя земля?

   - Что тебе надо? - прошептала Елена Дмитриевна, теряясь под ее мутным взглядом.- Пусти, пусти меня!

   - С Олюшей что сделала? - остановила ее за плечо костлявой рукой княгиня.

   - Ничего, замуж вышла твоя Олюша! - злобно ответила Елена Дмитриевна.

   - Выдала-таки! - грустно покачала головой больная.- Где же горемычная невеста? А я ее на другое благословляла. Обманули меня... Князь сказывал, что Черкасскому отказал, а теперь я узнала, что тайком от меня с этим извергом мою голубку обвенчали... Все ты, все ты, боярыня! Умру я скоро, но и ты умрешь когда-нибудь, и дашь ты мне на том свете, пред Господом, ответ за загубленную душу Олюшки. Боже мой, худо мне! - произнесла больная, шатаясь.- Дайте на Олюшу взглянуть... благословить ее, родную, на ее тяжелую жизнь...

   - Ольга убежала! - кинула Елена Дмитриевна в лицо больной.- Со своим полюбовником!

   - Лжешь ты, лжешь!- падая на руки приближенных, прохрипела княгиня.- Ой, плохо мне... умираю!

   Она задыхалась, на ее губах показалась алая пена, глаза становились все мутнее, руки судорожно хватали воздух.

   - Облыжно все! Все облыжно боярыня на Ольгу Борисовну сказала,- выступил вперед Дубнов.- Не с полюбовником она сбежала, а с суженым, и честно с ним по-венчалася, а на это сам князь дал вчера свое отчее согласие, да не ведомо, почему сегодня венчать с другим ее похотели. А тебе, боярыня, не стыдно облыжно нести на честную девицу?..- обернулся он к Хитрово.

   - Молчи, холоп! - сверкая глазами, проговорила Елена Дмитриевна.- Попомните вы меня все! Прощай, князь! - кивнула она понуро сидевшему Пронскому.- В застенке навещу тебя!

   Она вышла из дома, оставив за собой всеобщий ужас и смятение.

   Княгиня Пронская умирала. Услыхав, что ее дочь повенчана с любимым человеком, она заочно благословила ее и простила ей ее бегство.

   - Не хотела княжна против воли родителей идти,- сказал Дубнов,- мы силком ее увезли и почти насильно повенчали: слезами горючими заливалася, сердечная.

   - Скажи... скажи, что я простила и благословила ее; пусть живет... живет с миром, с Господом! Борис, поди сюда! - подозвала княгиня Пронская мужа.

   Тот поднялся и подошел к жене. Вид у него был беспомощный, вялый, равнодушный.

   В первый раз в жизни супруги поменялись ролями, и эта слабая, вечно покорная жена теперь властно, как равная с равным, говорила со своим когда-то грозным мужем. Теперь, стоя пред лицом смерти, она не боялась своего властелина и хотела только одного - полного примирения с ним.

   - Князь,- начала она коснеющим языком,- князь, прости Ольгу, непременно прости! Перемени жизнь, брось разгул... Кинься царю в ноги, покайся в своих грехах: он милостив, простит! Иди в ратники - на поле битвы искупи свои прегрешения, кровью своей искупи свою жизнь буйную, нечестивую... и Бог тебе простит! Покайся, князь... и Ольгу, Ольгу благослови, прости ее, как я тебе все простила! Любила я тебя! За все муки, за все издевательства твои любила тебя, а теперь вот умираю, Бог авось и меня простит, грешную... прощай, молись за меня! Ольги... Ольги не оставь!

   Ее потухающие глаза с надеждой и мольбой остановились на лице Пронского; она через силу положила свою руку на его склоненную голову; ее губы что-то еще пытались прошептать, но вдруг сильная судорога пробежала по всему телу, раза два оно скорчилось, дрогнуло - глаза сомкнулись навеки, и княгини Пронской не стало.

  

  

   В первых числах июля 1658 года у царя Алексея Михайловича был назначен прием шведских послов и грузинского царя Теймураза. Последний приехал в Москву недавно и с нетерпением ожидал аудиенции у царя.

   После встречи с внуком, невесткой и другими грузинами, познакомившись с их печальными рассказами о неуспехе их посольства, старик созвал совет, состоявший из царевны Елены, Джавахова-старшего, Орбелиани и других более знатных представителей Грузии, оказавшихся здесь налицо. Старый царь, много переживший и много перестрадавший, но все еще бодро несший на плечах свои шестьдесят пять лет, с грустью присматривался к своим подданным.

   - Переменились, переменились, дети мои! - говорил старик, покачивая головой с седыми вьющимися волосами, обрамлявшими его сухощавое, желтое, как старый пергамент, лицо.- Я-то много постарел в эти годы, но я много и пережил, много переиспытал горестного. Сколько раз мое сердце чуть не переставало биться от нестерпимых страданий при виде гибели моего народа... Сколько рушилось надежд на возвышение моей дорогой Грузии! А вы отчего поседели, товарищи? Отчего ваши взгляды потуплены, отчего не горят глаза удалью? Что сокрушило вашу отвагу? Не узнаю я неукротимых сынов моей родины! А ты, Елена, отчего так бледна и все вздрагиваешь и пугливо озираешься? Николай вырос, возмужал, но та же тревога светится в его глазах... Подойди ко мне, дитя!- Царевич, потупившись, подошел к деду.- Я не вижу здорового румянца на твоих щеках,- озабоченно произнес Теймураз,- нет достаточной силы и в твоих мышцах.

   - Где же ему было практиковаться в силе и отваге? - заговорил Орбелиани.- Здесь нет ему сверстников, а русские юноши только на кулачках дерутся.

   - Вы должны были с ним заниматься; молодых грузин немало в свите царевны. А что же Леон Джавахов смотрел?

   Царевич заметно вздрогнул в сильных руках деда и пугливо посмотрел на мать. Елена Леонтьевна стояла не шевелясь, и только вздрагивание ее ресниц говорило о скрытом волнении.

   - Мальчик вздрагивает, как девушка,- сердито произнес Теймураз,- что вы из него сделали?

   - Пусти меня, дедушка! - нетерпеливо проговорил царевич Николай.- Ты очень ошибаешься; я вовсе не девушка и кинжалом умею владеть не хуже любого воина-грузина.

   Старик одобрительно закивал головой.

   - Вижу, вижу, не все еще потерял мой мальчик под этим тяжелым небом; кровь - горячая, наша кровь, говорит еще в нем! Ну, а теперь поговорим и о делах государственных. Что сделали вы в эти четыре года, проведенные в Москве? Подвинули ли наше родное дело?

   Все молчали, сидя на тахтах с опущенными глазами. Теймураз насупил свои седые брови.

   - Неужели я напрасно послал сюда самых храбрых и самых умных своих грузин? Неужели и они оказались недостойными моего к ним доверия? Я слышал, будто здесь больше пьют и едят, чем делами занимаются, но думал, что мои товарищи по славным битвам не дадут себя опоить и окормить, что все они до последнего вздоха будут ратовать за свою дорогую Грузию.

   Старик, охваченный волнением, замолк, и слезы сверкнули в его глазах.

   - Постой, царь, не кори нас!- вставая, произнес Джавахов.- Ты сам нашел, что мы поседели и глаза наши потухли; это правда; мы не привыкли сидеть без дела, как здешние бояре, ходить только друг к другу в гости да бражничать; но мы должны были завести с ними сношения и волей-неволей вести их образ жизни. Ты не знаешь здешних людей, здешних бояр: множество из них - алчные, разгульные люди. Они тебе все наобещают и ничего не исполнят... Большое терпение нужно наблюдать с ними. Вот мы все и ждали исполнения их обещаний. Мы долго крепились, не верили, что только подкупами можно подвинуть наше дело, но наконец решились. Дали дар самому близкому к царю человеку, боярину Милославскому, да кое-кому из стряпчих и бояр, которые могли бы походатайствовать у царя, и вот теперь... Взгляни на царевну, она давно продала все свои украшения; у всех нас ничего, кроме кинжалов, не осталось: все ценное продали или заложили жидовинам здешним, а дело наше все стоит в том же самом положении, как было тогда, когда мы сюда приехали. Теперь суди нас!

   Теймураз уныло повесил голову.

   - Так зачем же я приехал сюда? - спросил он.- А я ехал в надежде... радужные мечты толпились в моей старой голове.

   - Может быть, тебе скорей удастся склонить царя на нашу сторону,- проговорил Орбелиани.- Очень добрый, благожелательный и мудрый здесь царь. Бояре вот только плохи. Пользуются его безмерной добротой, его широким сердцем, но для себя, а не для дел государственных.

   - Где уж мне!.. Стар я, не речист,- вздохнул Теймураз.- А ты, Елена,- обратился он к невестке,- неужели ты не могла поратовать за свою родину, не могла войти в доверие к царице, повлиять на нее? Ты так умна, так приветлива! Посылая тебя сюда во главе своего посольства, я сильно рассчитывал на тебя. Женщины часто более могущественны, нежели самые умные мужчины.

   - Царевна горда,- осторожно заметил старый грузин с ястребиным носом и длинными усами.- А здесь любят покладистых да повадливых.

   Теймураз нахмурил свои седые брови.

   - Будущей грузинской царице не следует быть покладистой и повадливой, да еще с чужими людьми. Я не на снисходительность ее намекал, а думал, что она своим умом и обходительностью царице понравится.

   На губах Елены Леонтьевны мелькнула горькая усмешка, когда она тихо возразила Теймуразу:

   - Не очень-то часто я видала царицу. Всего один раз перекинулась с нею двумя словами да в другой раз видела ее в церкви, издали. Вот и все мое общение с царицей. Какое же тут могло быть влияние?

   - Отчего же ты так редко виделась с нею?

   - Не допускали меня до свидания с нею.

   - Отчего же, отчего? Разве ты ниже ее по крови? Она, говорят, не царского рода, а ведь ты из рода Багратидов.

   - Здесь женщины живут очень замкнуто, и доступ к ним труден, а к царице особенно.

   - Царевна могла бы сойтись с царскою любимицей, боярыней Хитрово,- опять вмешался грузин с ястребиным носом,- но царевна явно относилась к ней враждебно и этим закрыла себе ход к царице.

   Бледные щеки Елены Леонтьевны вспыхнули, и она кинула на старика сверкающий взгляд, но ничего не возразила ему, вдруг удержавшись.

   - Так же и к Пронскому,- продолжал поощренный этим молчанием старик.- Князь видимо заискивал в царевне, а она относилась к нему презрительно. Слишком горда царевна, в гордости своей и о родине забыла...

   - Я попрошу князя Яшвили не осуждать моих действий,- надменно перебила старика царевна Елена,- я не была послана в Московию чрезвычайным послом и была свободна поступать, как мне хотелось.

   - Она права, князь,- вмешался Теймураз,- мы могли бы быть ей благодарны, если бы она сумела нам посодействовать, но требовать от нее или обвинять ее мы не можем. Она женщина! Ну, а относительно брака царевича Николая с одной из русских царевен говорили вы с царем?

   - Царевны все вдвое старше царевича Николая! - ответила Елена Леонтьевна.- Какой же он им жених? Да, впрочем, никто об этом и не говорил... видно, это сватовство им не очень по вкусу.

   - Чего же им еще надо? Кажется, Николай по крови знатней их будет!

   Все промолчали на это замечание.

   Сам царевич рассеянно слушал планы, касавшиеся его судьбы; он стоял у окна и, очевидно, нетерпеливо ожидал кого-то. Улучив минуту, когда дед заговорил с кем-то из старых грузин и оставил в покое Елену Леонтьевну, он тихонько подошел к матери и шепнул ей:

   - Мама, мне надо сказать тебе кое-что, выйдем в ту комнату.

   Царевна с изумлением посмотрела на сына, но ничего не возразила и покорно пошла за ним. Она удивлялась перемене, совершившейся с сыном в последний год. Он сильно возмужал, как физически, так и умственно, походил на вполне зрелого юношу, и она, царевна, уже давно стала прислушиваться к его речам и мнениям.

   - Мама, знаешь ли, что случилось сегодня ночью? - проговорил царевич Николай, когда они вошли в небольшую комнату.- Тебя не удивляет, что все утро не видать Леона?

   - Боже мой, что с ним случилось? - тревожно спросила царевна.

   - Не пугайся, пока ничего худого. Он женился сегодня ночью, и я был свидетелем и дружкой его брака! - с гордостью прибавил юноша.

   - Женился сегодня ночью? Но зачем же ночью?

   - Да разве ты не знаешь, что он похитил свою невесту?- со сверкающими глазами проговорил Николай.

   - Похитил невесту? Зачем?

   - Совсем как делается у нас,- с восхищением рассказывал царевич.-- Она вышла к нам... а стрелец хвать ее себе на седло; ее служанку взял другой, и мы помчались. Наши лошади стояли в стороне. Сперва княжна рвалась, плакала, потом затихла и так равнодушно, так безучастно стояла под венцом... я даже удивился.

   - Постой, постой, ничего не пойму,- растерянно проговорила царевна, жестом останавливая сына,- какое похищение, какая свадьба, к чему?

   - Ах, мама, да ведь Леону не позволяли жениться на его невесте; сперва ее князь-отец согласился, а потом все передумал и в эту ночь задумал тайно повенчать ее с другим... Ну, а мы выкрали ее и с Леоном повенчали. Теперь меня только тревожит то, что он сюда не идет и жены с собой не ведет? Это меня тревожит, мама, очень тревожит. Как только я ушел из церкви, мне вдруг вспомнилась старая колдунья.

   - Какая колдунья? Что ты говоришь, мой мальчик? - пугливо спросила его Елена Леонтьевна.

   - Ну да! Мы были раз с Леоном у ворожеи; она сказала ему, что он счастья не узнает и рано умрет. Вот это предсказание вдруг вспомнилось мне, и так заныло у меня в душе! Что, мама, если исполнится это предсказание? Здесь, в Москве, люди такие коварные, и у Леона так много врагов! Оттого я и тревожусь, что он не идет долго.

   - Это все пустяки: колдунья, предсказание,- проговорила царевна Елена.- А скажи мне, зачем ты всюду ходил с Леоном? Разве посещение колдуний и тайных свадеб приличествует твоему сану? Ты забываешь, Николай, что ты царевич и, может быть, скоро станешь управлять целой страной...

   - Ах, мама,- перебил ее Николай,- ведь эта странная женщина сказала и мне, что я царем никогда не буду: это она прочла на моей руке.

   - Замолчи, Николай, я больше не хочу слушать твою болтовню! Что скажу я дедушке Теймуразу, когда он спросит меня, как ты проводил здесь время?

   - Право, мама, лучше займись Леоном, выгороди его пред отцом. Но что это за шум в кунацкой? Мне кажется, это Леон пришел... Пойдем скорее туда!

   Когда они вернулись в кунацкую, там был страшный переполох. Все повскакивали с тахт и, перебивая друг друга и жестикулируя, толпились вокруг кого-то.

   Елена Леонтьевна и царевич растолкали толпу и очутились лицом к лицу с Дубновым и Ольгою Пронскою. Последняя сидела неподвижная, бледная как изваяние, с устремленным вдаль, ничего не выражавшим взором. Дубнов же волновался, кричал, пускал в дело жесты и мимику, стараясь толково объяснить грузинам происшедшее. Однако грузины плохо понимали его возбужденную речь.

   Когда подошел царевич Николай, стрелец радостно вскрикнул и кинулся к нему:

   - Царевич, вызволи хоть ты, приюти сироту!

   - Что, что случилось? - спросил его юноша.

   - Беда! Вороги скрутили твоего князя и неведомо куда сволокли. Нападение сделали ночью, после того как молодые спрятались в домишке, который я указал им.

   - Как же так, за что же? Царские люди?

   - Нет, не царские люди, а злые вороги. Я так думаю, это людишки боярыни Хитрово.

   - Хитрово? Почему боярыни Хитрово? - с любопытством спросил царевич.

   - Беспременно она это; да только от того не легче. Плохо молодцу, а еще хуже молодухе. Вот и привел я ее сюда, больше некуда мне ее спрятать: дома отец со света сгонит. Да и мать ее умерла этой ночью... Эх, дела, дела!

   - Как ты узнал об этом? - допытывался царевич.

   - Чуть свет Машутка, дворовая девка княгини, прибежала ко мне, ревмя ревет: "Смертушка наша,- говорит,- пришла, вызволяй, как знаешь... Молодого увезли, а молодуха словно ума с горя лишилась".

   - Да как же они посмели? В городе-то, почти на глазах у всех? - рассердился царевич.

   - А так и посмели. Пришло народа человек двадцать, скрутили князя и уволокли; до княгини не дотронулись, так, малость, кое-что уворовали. Вот к твоей милости мы и пришли, значит: спрячь до поры до времени молодую княгиню и девку ее Машутку.

   - Конечно, она у нас останется,- вмешалась царевна и рассказала все в нескольких словах Теймуразу и другим грузинам.

   - Ну, и дела вы тут делаете! - покачал головой старый царь.

   - Я давно заметил, что Леон из бравого джигита в женщину превратился,- сердито махнул рукой Вахтанг Джавахов.

   - Леона вы потом рассудите, а теперь позвольте мне увести ее,- проговорила Елена Леонтьевна и, осторожно взяв Ольгу за плечи, повела вон из комнаты.

   Ольга послушно давала делать с собой что захотят; она не проявляла ни протеста, ни согласия; ее глаза все так же безжизненно были устремлены вдаль.

   Придя в свои покои, царевна позвала к себе княжну Каркашвилли и приказала ей:

   - Приготовь постель и теплое питье! Жена Леона Джавахова нуждается в нашем внимании и участии.

   Нина на минуту смутилась. Ее смуглые щеки покрылись ярким румянцем, но она скоро овладела своим волнением и, подойдя к Ольге, с жаром поцеловала ее холодный лоб.

   - Права гостеприимства - священные права,- сказала вскользь якобы для царевны княжна Каркашвилли,- в особенности в такие минуты и в таких обстоятельствах.

   Молодая княгиня вздрогнула, пугливо оглянулась вокруг, и ее глаза наполнились слезами.

   - Она заплакала, это хороший знак,- проговорила царевна,- я боялась ее безмолвного отчаяния.

   - Что с нею случилось, царевна? - тихо спросила Нина.

   - Она сегодня потеряла мужа.

   - С князем Леоном несчастье? - порывисто спросила княжна, выпуская Ольгу из своих объятий.

   - Этою ночью его увезли неизвестно куда,- продолжала царевна,- его жена - почти вдова, не бывши и женой его; пожалей же ее!

   Нина проговорила проникновенно:

   - Я буду ее другом! Ее печаль будет моей печалью, ее радость - моей радостью.

   - Хорошо!.. Ты говоришь как грузинка. Теперь уложи ее спать, дай успокаивающего питья и сама посиди возле нее. А мне, верно, скоро придется дать отчет в безумном поступке Леона и позаботиться о разыскании его.

   Елена Леонтьевна вернулась в кунацкую, где старый царь Теймураз, узнав, что один из его подданных неведомо куда исчез, страшно взволновался и рассердился. Он сейчас же хотел ехать к царю с жалобой, но ему сказали, что царь пошел на богомолье в Троице-Сергиевский монастырь и что его в Москве теперь нет.

   - Ну, так я поеду в монастырь,- кипятился Теймураз.

   - Все равно тебя до царя не допустят,- урезонивали его старики.- Ведь ты - царь без царства, даже без крова, и просишь у русского царя защиты, помощи и прибежища. А он могуществен и богат: тебе с ним никак теперь не равняться.

   - Так,- понурив голову, возразил Теймураз,- но должен же он мне ответить за подданных моих, которых в его государстве, в его столице изменнически убивают?

   - В такие дела здешний царь не вмешивается. Бояре грабят и убивают среди бела дня, но царь этого не ведает. Леон сам виноват, что не остерегся.

   - Значит, здесь, по-вашему, не найти мне ни суда, ни справедливости? - грустно спросил Теймураз.

   - Государь узнает - рассудит по справедливости, потому что он - справедливый и богобоязненный царь. Но надо ждать случая, когда можно будет лично тебе переговорить с ним, да и то он сперва горячо примется за исследование, а потом остынет, боярам дело передаст, а позже и совсем забудет. Ну, а бояре по своему усмотрению окончат, да с пристрастием за дерзость, что, мол, смели к самому царю обратиться и его покой потревожить. Так вот и наше дело!.. Не следовало нам с верхов начинать; может быть, чего-либо и добились бы, а теперь только попусту разорились вконец.

   - Будешь с царем на приеме говорить, скажи ему и о нашем бедственном положении.

   - Когда прием, неизвестно,- угрюмо промолвил Теймураз.- Словно я какой бесславный нищий, что меня и принять-то нельзя не в очередь!

  

  

   По всей Москве шли неумолчные толки.

   Над домом боярина Пронского стряслась грозная, великая беда. В самый день свадьбы молодой княжны с князем Черкасским ее выкрали из-под самого венца, и она точно в воду канула. Княгиня Пронская от такого горя в ту же ночь скончалась, а самого князя под утро свезли в тюрьму по чьему-то извету.

   И вдруг сразу опустел и осиротел большой, богатый и всей Москве известный дом князей Пронских. Дворовые притихли, приуныли. Хотя и при самом князе им не Бог весть как жилось, но страх, что вот-вот они могут перейти в еще худшие руки, подавлял их окончательно.

   Княгиню наскоро похоронили без обычных пышных обрядностей, и во всем доме осталось только две жилые комнаты, которые занимал непритязательный, скромный князь Иван Петрович, дядя Бориса Алексеевича Пронского. Но и он находился в эту минуту с царскою семьею на богомолье и ничего не знал о беде, обрушившейся так внезапно на его славный род.

   В доме боярыни Хитрово тоже не все обстояло благополучно. Боярыня целыми днями лежала на кровати с "выкаченными бельмами", как выражались сенные девушки; ни с кем не говорила ни слова и почти не ела.

   Время от времени к ней заходила только Марковна, сокрушенно вздыхала, крутила головой, поправляла атласные подушки и безмолвно выходила из опочивальни.

   Потом приходили еще какие-то личности, после визита которых Елена Дмитриевна становилась еще мрачнее и ее глаза еще чаще затуманивались слезами; в бессильной злобе грызла она тогда тонкие наволочки своей подушки, словно порченая.

   В один из таких приступов злобы в опочивальню вошла Марковна и, вздохнув, заговорила:

   - Боярыня, а боярыня? Алена Митревна!.. Послушай-ка, что я тебе скажу. Важнеющее дело!

   Елена Дмитриевна повернулась лицом к старухе и сурово взглянула на нее.

   - Надоела ты мне, старая, смерть надоела! Что тебе от меня надо? - глухим, хриплым голосом проговорила Хитрово.

   Никто не узнал бы недавней красавицы в этой женщине с растрепанными волосами, с блуждающими глазами на побледневшем, осунувшемся лице, с пересохшими губами, из которых вылетали тяжкие стоны и страшные проклятия.

   - Говори, что надо! Или царь приехал? Скорее бы, скорее! - простонала она, заломив руки.

   - Царь, сказывают, завтра будет,- поведала Марковна.- Да я не о нем, боярыня, тебе что сказать хочу, а о самой тебе, радость моя. Пожалей ты себя, дитятко мое!

   - Говори прямо, к чему ведешь, без подвохов! Я ведь тебя насквозь вижу, таишь в себе что-то.

   - В народе гуторят,- начала Марковна тихо,- что будто ежели князя Пронского судить будут, так и тебя нельзя в стороне оставить; что будто ты его дела ведала, мирволила ему... из-за тебя все ему и дозволялось.

   - Кто, кто смеет так говорить? - поднялась с постели, сверкая глазами, боярыня.

   Старуха совсем перепугалась и невнятно продолжала:

   - В корчме тут... у Ропкиной говорили, а кто, того доподлинно не упомню.

   - Не упомнишь? Должно быть, сама Ропкина?

   - Ой, у нее самой беда приключилась!- оправившись, начала повествовать старуха.- Неведомо куда скрылась приемная дочка Танюшка. Сама-то Степанида Тимофеевна ревмя ревет, все мышиные норки обыскали, словно в воду девка канула...

   - Ну, мне горе твоей мещанки разбирать не приходится. Сказывай, что у тебя там еще, коли начала уж говорить.

   - Степаниду Тимофеевну в розыск требуют... цыганка, знать, что-либо наплела на нее. Весь дом перетормошили, да, известно, ничего не нашли. Вот, матушка, какую ты кашу заварила!.. А ежели не расхлебаешь, что тогда-то? Все мы к ответу пойдем, и кто ведает, до чего еще докопаются? Марфушка-то много чего знает да все, поди, как на духу выложит. И то сказать, нас жалеть ей не приходится, а против тебя она лю-ю-тую злобу имеет...

   - Не посмеет она, не посмеет, испугается! - пробормотала Елена Дмитриевна недостаточно уверенно.- Слыхала ведь, что она себя моей сестрой величала?

   - Мало ли что! Бабе всякое сдуру в голову придет; так сбрехнула! Нет, на это ты, боярыня, не рассчитывай; она тебя не пожалеет. А послушайся ты моего старушьего совета: возьми извет свой на князя Пронского назад и освободи его из тюрьмы...

   - Никогда этого не будет! - страстно вскрикнула Елена Дмитриевна.- Врага своего освободить, обидчика лютого! Лучше сама на плаху лягу, но раньше потешусь над ним, погляжу, как он, голубчик мой, на дыбе напляшется. Насмеяться надо мной! Меня, как дуру, провести!..- она скрипнула в бешенстве зубами.- Нет у меня к нему жалости!

   - Да на плаху-то он пойдет не один,- грустно произнесла Марковна,- и тебя с собой возьмет.

   Елена Дмитриевна отрицательно покачала головой.

   - Спесив он больно, меня в свое дело не запутает.

   - Ну, все едино, он ли, она ли, Марфушка, а тебе тюрьмы, видно, не миновать, если ты их не вызволишь. Пока царя нет да бояре еще не накинулись на вотчины князя, вызволить его еще можно. Ну, попугала - и довольно, вовек не забудет!

   - Нет, не вступлюсь я за него,- упрямо проговорила Елена Дмитриевна.- Он счастье отнял у меня; что мне и жизнь теперь?- и, зарыдав, она снова упала на кровать.

   Теплый летний вечер врывался в открытые окна терема. Комната наполнялась сладким запахом цветущей липы. Летний праздник природы совершался в саду, где все благоухало, все цвело, все тянулось к источнику тепла и света. А в опочивальне боярыни царили уныние и холодная злоба, как в сердце Елены Дмитриевны уже давно наступила студеная, слезливая осень.

   Наплакавшись, боярыня встала наконец с постели и, подойдя к окну, старалась захватить в грудь побольше живительного воздуха.

   - Ах, душно мне, душно! - простонала она.

   В это время в дверь робко постучались; старуха Марковна поспешно кинулась к двери. Сенная девушка докладывала, что пришел человек и желает сейчас же переговорить с боярыней.

   - Так зови его! - приказала боярыня, услышав их переговоры.

   Старуха юркнула за дверь, а через минуту вернулась, ведя за собою закутанного человека.

   - Что тебе надо? - спросила у него Елена Дмитриевна.

   - С тобой, боярыня, говорить,- ответил пришедший пониженным голосом.- Вели всем выйти.

   Марковна испуганно посмотрела на свою питомицу.

   Незнакомец, поймав ее взгляд, проговорил:

   - Не бойся, я твоей боярыне худа не сделаю!

   - Марковна, выйди,- приказала Хитрово.

   - Чай, от меня никаких тайн нет? - сокрушенно проговорила старая пестунья, но под строгим взглядом боярыни покорно вышла из опочивальни.

   Оставшись с пришельцем одна, Елена Дмитриевна спросила его, зачем он пришел.

   - Я знаю, где схоронился князь Джавахов,- проговорил он, все еще не открывая своего лица.

   Елена Дмитриевна заглушила готовый вырваться крик; пошатнувшись, она схватилась рукой за стол и тяжело оперлась на него.

   - С... с женой? - едва прошептала она.

   - Нет, князь один,- ответил незнакомец.- Я прислан к тебе узнать, что ты дашь за свидание с князем? Он один схоронен в укромном месте.

   - О, что я дам, что я дам! - заволновалась боярыня.- Ничего не пожалею, если ты правду говоришь.

   - Ну, так идем же за мной.

   - А если это западня? - испугалась Хитрово. Незнакомец вместо ответа вынул из-под кафтана знакомый боярыне кинжал князя Леона.

   - Узнаешь?

   - Идем! - ответила она и, не размышляя больше, накинула на себя фату и последовала за незнакомцем.

  

  

   Наконец 5 июля царь Теймураз Давыдович собрался представиться русскому царю Алексею Михайловичу. Последний только что накануне приехал с богомолья, и ему сейчас же доложили, что грузинский царь с нетерпением желает предстать пред его светлые очи.

   Представление было назначено на другой же день, и уже долго до назначенного часа в грузинском доме было заметно особое движение. Царь Теймураз видимо волновался. Он встал чуть только забрезжило утро, сходил в церковь, отслушал заутреню, усердно молился, клал земные поклоны и вернулся домой несколько успокоенный. За ним должен был приехать боярин Хилков, единственный из приближенных Тишайшего, хорошо говоривший по-грузински, и отвезти его во дворец.

   В Кремле, около дворца, уже спозаранку толпился народ. Некоторые по делу, а кто и из любопытства, прослышав, что приехал из Туретчины какой-то диковинный царь, притащились на площадь, заполнили комнаты и передние, с нетерпением дожидаясь царского выхода.

   День обещал быть жарким. Июльское солнце уже давало себя знать, порядком припекая покрытые меховыми шапками головы бояр и стольников. Все с надеждой поглядывали на небо, но на нем не было ни признака облачка.

   - Хоть бы дождичка Господь послал! - сказал высокий статный "жилец" {"Жилецкие люди" - название, употреблявшееся в Московском государстве в противоположность "служилым людям", иначе говоря - горожанин. (Примеч. авт.).}, вытирая вспотевший лоб красным кумачовым платком.

   - Не видать что-то! - возразил ему седенький подьячий.- А расчудесное бы дело; и то невтерпеж жарит.

   - Зачем государь из Троиц вернулся? - вполголоса спросил один стольник другого.

   - Вернулся, бают, чтобы судить князя Пронского.

   - Неужто боярыня-то Елена Митревна даст своего дружка в обиду?

   - Чудное что-то гуторят: будто и она в сем деле замешана,- совсем на ухо проговорил стольник.

   В другом конце седой боярин тихо рассказывал другому, помоложе:

   - Охладел царь к патриарху Никону, видимо охладел. Ум его пресветлый был омрачен, и посему не видел он в нем смуты, а как его очи просветлели и увидал он, что Никон - еретик, а николи не патриарх. В сороми и раскаянии кончит свои дни сей великий грешник. И поделом, и поделом! Захотел вознестись выше святителей: они книги искони писали, а он возымел мнение супротив них бороться, еретик нечестивый!

   - Патриарх, вишь, сказывал,- осторожно возразил боярин помоложе,- что он отбирал только латинские иконы, писанные по образцу, какой вывез немец из своей земли.

   - Ты, известно, никонианец,- со злобой проговорил старик.- Поди, и дома по Никону молишься.

   - Что ж, не я один новые иконы завел. Вон и боярин Ртищев, и Морозов тоже... Да и у самого государя в Кремле образа новые.

   - Едет, едет! - пронеслось по площади.

   Царь Теймураз Давыдович ехал на великолепном вороном Карабахе в своем дорогом живописном костюме. Белая черкеска плотно охватывала его еще статную фигуру. Из-под папахи развевались длинные седые волосы, такие же длинные седые усы падали ему на грудь, украшенную золотыми газырями с драгоценными камнями.

   Сзади царя ехала его свита, все на своих карабахах; шествие замыкал боярин Хилков.

   Подъехав к самому крыльцу, все спешились, и Хилков повел грузин в Грановитую палату, где уже царь Алексей Михайлович принимал шведских послов.

   Теймуразу указали его место. Он сел и сейчас же с жадным любопытством устремил свои проницательные черные глаза на лицо своего предполагаемого союзника. Роскошь палаты и всей русской царской свиты не поразила царя без царства. При персидском дворе он уже видел сказочную роскошь Востока, присутствовал при жизни, которую могли бы вести только мифические боги, но все это его мало занимало и прельщало. Все свои ограбленные богатства и богатства Грузии он отдал бы за свободу родины, лишь бы видеть своих подданных счастливыми, лишь бы спо койно дышать воздухом своих гор, мирно любоваться цве тущими долинами Грузии, слушать печальные и веселые песни родины... Что ему за дело до всех этих несметных сокровищ русского царя? Он хотел только знать, владеет ли этот красивый властелин одним сокровищем, которое ценнее всех благ на свете - добрым, отзывчивым сердцем?

   Все пристальнее, все мучительнее пытался старый царь разглядеть молодого государя, а думы - все мрачнее, все безнадежнее - толпились в его голове.

   Но вот подошел к ним боярин Хилков и шепнул царю Теймуразу:

   - Его государево величество велит тебе, царь Теймураз Давыдович, приступить к его царского величества месту.

   Старик молча последовал за толмачом.

   Царь Алексей Михайлович с любопытством смотрел на приближавшегося к нему старика. Его молодцеватая фигура, бодрая походка, живые глаза, лицо, испещренное сабельными ударами, невольно располагали к себе государя.

   Когда Теймураз подошел к царскому креслу, Алексей Михайлович встал, что было большою честью для гостя. Тронутый этим, Теймураз через Хилкова, который вел и всю дальнейшую беседу двух царей, стал бить челом, чтобы великий государь дал ему целовать свою царскую руку. Но царь руку целовать не дал и предложил поцеловаться в уста.

   Тогда оба царя облобызались, и Теймураз с великим страхом целовал государя в уста.

   Алексей Михайлович поручил Хилкову переговорить с Теймуразом о деле.

   - С которым турским царем были у тебя разратье и бо