Салиас Евгений Андреевич - Кудесник

е въехал в свою улицу, то недалеко от ворот своих казарм он встретил, тоже верхом на великолепном коне, всадника в богатом костюме мушкетеров короля. Он узнал сразу Уазмона. Они ехали навстречу друг к другу. В нескольких шагах Уазмон презрительно глянул в лицо капрала полка "Cravatte" и, с пренебрежением махнув хлыстом, который он держал в руках, крикнул:

   - Дорогу!

   Так как Алексей сразу не сообразил, чего хочет Уазмон, то, не меняя направления лошади, приблизился и съехался с мушкетером.

   - Вам говорят: дорогу! - вскрикнул Уазмон. - Я офицер королевского конвоя, а вы солдат простой кавалерии. Быть может, еще и наемный швейцарец или савойяр... Ну, правее!

   Уазмон остановил среди дороги коня и ждал, чтобы Норич почтительно объехал его.

   Молодой человек, смущенный неожиданностью, но вспыхнув от досады, не останавливаясь, двинулся мимо Уазмона.

   В одно мгновение на глазах у нескольких человек солдат и офицеров у казарм произошла дикая стычка. Хлыст мушкетера, просвистав два раза по воздуху, сшиб с головы капрала шляпу и перерезал шею около уха. В то же мгновение Норич схватил оскорбителя за ворот, хотел стащить на землю с седла, но не удержался на лошади и, свалясь, повис на враге, держа его окостеневшими от гнева руками. Мушкетер, задыхаясь и чувствуя, как рвется его дорогой колет, хлестнул лошадь. Конь взвился на дыбы, но Алексей не выпустил из рук всадника. Уазмон, конечно, не усидел, и оба врага покатились на землю в пыльную дорогу. Подбежавшие на помощь товарищи тотчас заступились за Норича. Смущенный и потерявшийся Уазмон в одно мгновение обнажил шпагу, но десять таких же обнаженных шпаг явились у его лица.

   - Стойте! - закричал Уазмон. - Я должен объяснить вам.

   - Нечего тут объяснять! - вскрикнул вне себя Алексей. - Оставьте меня, товарищи. Я один справлюсь с ним.

   В первый раз в жизни Алексей чувствовал, что разум помутился в нем, что он в это мгновение способен только на одно: немедленно умертвить своего оскорбителя или быть убитым.

   - Вы оба сумасшедшие! Вы себя губите бессмысленно!

   - Здесь улица... За это суд, как за убийство! - раздались голоса.

   - Здесь нельзя... Стойте! - крикнул и Уазмон.

   - Все равно мне... Становитесь! Защищайтесь! - кричал Алексей, нападая на врага. - Берегите улицу от патруля! - прибавил он, обращаясь к товарищам.

   - Я не хочу быть осужден за убийство! - кричал Уазмон.

   - Нет. Здесь. Сейчас... Защищайтесь!

   Но в это мгновение двое из офицеров, товарищи Алексея, бросились между соперниками и ловкими ударами выбили у него шпагу из рук.

   - Вы с ума сошли! - сказал один из них. - Разве можно драться у самых казарм. Вы хотите, чтобы ваш поединок сочли разбоем или злодеянием и чтобы тот, кто останется в живых, был посажен в крепость. Расходитесь немедленно! А нынче же вечером мы сойдемся в более удобном, условленном месте!

   Норич стоял безмолвный и все еще задыхался от душившего его гнева. Уазмон, более спокойный, согласился и заявил, что вечером, в восемь часов, он будет со своим секундантом в Пре-о-Клерк, местности, где постоянно происходили все дуэли.

   Когда Уазмон удалился, товарищи обступили своего сослуживца, которого все любили, и стали допытываться причины этого явного, умышленного оскорбления.

   Алексей догадывался, даже знал наверное, что это было мщенье за предпочтенье, которое оказывает ему Эли, но, конечно, не объяснил этого товарищам.

   Но сам Алексей ошибался тоже, думая, что злоба и ревность подняли на него руку кавалера Уазмона. Добродушный мушкетер, нисколько не влюбленный в Эли, пошел на все по приказанию графини Ламот.

   Вернувшись домой, Алексей, разумеется, ни слова не сказал Лизе обо всем с ним случившемся. Наивная и недалекая Лиза не заметила даже изменившееся лицо брата, его волнение и страстно блестящий взгляд.

   Он прошел быстро в свою горницу, заперся и, переглядев несколько бумаг, отложил их в сторону. Это были документы его и сестрицы, паспорты и бумага, по которой он получал ежемесячно в банкирской конторе деньги, приходившие из России.

   Воображая, что Уазмон страстно влюблен в Эли, правдивый Алексей оправдывал то чувство, которое послужило поводом Уазмону к этой встрече и к нападению. Он нисколько не смущался идти на поединок, потому что недаром был студентом германского университета. Раз пятнадцать уже приходилось ему драться из-за пустяков, и он мастерски владел шпагой. Теперь приходилось в первый раз в жизни выступать на серьезный поединок, вступать в бой насмерть.

   Алексей надеялся, что серьезность этого случая заставит его еще лучше воспользоваться своим искусством.

   А между тем он был смущен. Его волновало совсем иное.

   Как идти на смерть и, быть может, - все в воле Божьей - пасть от удара противника, когда в его ушах еще звучат слова Эли: "Подождите: мое сердце борется с разумом, а я на него надеюсь!"

   "Надо отложить эту дуэль во что бы то ни стало! - думал он. - Ведь это почти признание. Согласие!.."

   Если Эли скажет "нет", он готов умышленно подставить свою грудь под смертельный удар шпаги Уазмона. Но если скажет "да"... Тогда ему надо жить, и чувство полного счастья укрепит его руку, удвоит его искусство, удесятерит его силу и ловкость.

   Продумав, однако, часа два, Алексей окончательно решил, что стыдно откладывать поединок и поневоле надо идти на бой, не зная, как решена его участь в сердце возлюбленной.

   И он тотчас же послал за своим сослуживцем, лейтенантом того же полка, с которым был особенно дружен и близок и которого даже Лиза предпочитала всем остальным товарищам брата.

  

  

   Были уже сумерки, когда товарищ и друг явился к Алексею.

   Лейтенант Турнефор уже знал, что должен быть секундантом у друга. Он владел шпагой настолько плохо, что избегал всякой ссоры и ни разу не участвовал ни в одной дуэли ни в роли действующего лица, ни в качестве секунданта.

   Молодой человек лет 22 был теперь настолько взволнован, что Алексей даже удивился и приписал эту тревогу друга новости его положения.

   Турнефор просидел несколько мгновений молча, но вдруг отчаянным голосом выговорил, будто крикнул:

   - Норич... Если ты будешь убит - я желаю жениться на твоей сестре. Я люблю ее.

   Алексей изумленно поглядел на друга.

   - Пойдет она за меня?..

   - Я думаю... Я даже... Даже уверен, - произнес Алексей как бы бессознательно, настолько он был поражен этим неожиданным открытием.

   - А ты согласен?..

   Алексей вместо ответа, как бы придя в себя, вскочил и бросился обнимать друга...

   - Но если ты останешься жив, то этого теперь не будет. И ты обяжись клятвой ничего не говорить сестре до поры до времени. Дай слово.

   - Почему же, если я буду жив, то...

   - Не спрашивай и дай слово молчать.

   - Даю.

   Едва успел Алексей выговорить это слово, как в горницу вошла Лиза и подала брату письмо, запечатанное зеленой восковой печатью большого размера с затейливо пестрым гербом.

   Алексей сразу догадался, откуда это послание, и, задыхаясь от волнения, разломил печать и, вынув исписанный кругом листок бумаги, стал бегло читать... Прочтя две страницы, он выронил письмо из рук и зашатался.

   Сестра вскрикнула, бросилась к нему, но помощь Турнефора, следившего за другом, уже подоспела прежде молодой девушки.

   Алексей, ухватившись за товарища, удержался на ногах и тяжело опустился на придвинутый сестрой стул.

   - Вот этот удар хуже, ужаснее удара шпаги! - прошептал Алексей.

   Письмо было от тетки-опекунши и было, стало быть, ответом, обещанным Алексею его возлюбленной.

   Тетка-опекунша не только в вежливых, но задушевных выражениях объясняла молодому человеку, что ее питомица созналась ей в своем чувстве к нему и в том, что подала ему надежду, но что, в качестве опекунши, сама она не может согласиться на его брак с племянницей до тех пор, пока его общественное положение не будет выяснено и упрочено. Она уверяла Алексея в своих добрых чувствах к нему, но прибавляла, извиняясь за искренность, что сомневается в его происхождении и в его правах.

   Овладев собою, Алексей снова взял письмо и дочитал его. После первого чтения он решил добровольно идти на смерть и в поединке с Уазмоном даже не защищаться. Теперь же, после второго чтения, напротив, он твердо решил во что бы то ни стало не оставлять в живых своего врага.

   Маркиза в конце письма намекала Норичу о своем желании, чтобы он прекратил свои посещения, оставил мысль о браке с ее племянницей, так как у нее есть партия: молодой человек, ей глубоко преданный и любящий ее. Опекунша намекала на то, что Эли на предложение руки этого претендента отказала ему сгоряча, но, разлученная с Алексеем, по всей вероятности, согласится на этот брак.

   Алексей попросил сестру выйти и оставить его наедине с другом.

   - Вот письмо... прочти его, - сказал Алексей, когда они остались одни.

   Турнефор быстро пробежал письмо, вздохнул и молчал.

   - Этот претендент, - произнес он наконец, - конечно, кавалер Уазмон, оскорбивший тебя?

   - Разумеется.

   - Ну, ты его убьешь сегодня.

   - Разумеется, - злобно рассмеявшись, сказал Алексей. - Я тебе говорил сто раз, наконец, ты сам видел, как я владею шпагой... Но вот в чем дело, друг мой. Уазмона я убью, но завтра в эту пору буду тоже мертв. Следовательно, ты должен взять теперь же все эти бумаги и жениться на Лизе.

   - Что это значит?

   - Объяснять я тебе не стану. Говорю только одно: Уазмон будет убит сегодня, а завтра в ту же пору и я буду там, где он. В тех неведомых пределах, где, поверь, будет мне лучше, чем на этой планете... Довольно жить. Я измучился, я устал так, как если бы прожил сто лет.

   - Ты решаешься на самоубийство?.. Это безумие!..

   - Может быть... Прекратим этот разговор.

   - Но неужели нет другого исхода?.. Никакого?!. - воскликнул Турнефор.

   Алексей пожал плечами и выговорил:

   - Есть... Есть один человек, который бы мог помочь мне, спасти меня. От его магической помощи все изменилось бы; маркиза Ангустиас отвечала бы согласием... Вообще все... все изменилось бы!..

   - Так обратись за этой помощью... Кто он?.. Где?.. Здесь в Париже?.. Хочешь, я помогу тебе?..

   - Нет. ничего не надо... Я даже назвать его тебе не могу... Да и не стоит того!..

   - Но ты обращался за помощью к этому человеку?

   - Конечно. Даже не раз... И еще недавно я снова обращался к нему письменно, но он избалован ухаживанием всего Парижа.

   - И он отказал тебе?

   - Он отвечал молчанием. Это все равно тот же отказ... Однако нам пора собираться... до назначенного часа поединка остается лишь время дойти до места.

   Алексей помолчал, глубоко вздохнул и выговорил, глядя на лежащее на столе письмо маркизы:

   - Да. Если бы ты знала, старая дева, что это письмо погубит твоего фаворита. Не объясни ты в письме перед самым поединком, за кого ты прочишь Эли, я бы дал себя убить Уазмону. Это была бы все-таки христианская смерть. Но теперь, зная, кто будет мужем Эли после моей смерти, я не могу оставить его в живых... И вот ты сама, старая, глупая кастильянка, убила своего любимца излишней болтовней.

   Друзья оделись и, накинув плащи, собрались выходить из дому.

   - А с сестрой не простишься? - шепнул Турнефор.

   - Зачем?

   - Как, друг мой, зачем. Мало ли что может быть. Все в воле Божьей. Лучше пойди пожми ей руку... Перед такой роковой минутой жизни она, быть может, принесет тебе счастье.

   Алексей стоял в нерешимости, но вдруг шагнул к порогу и выговорил:

   - Нет, не могу... боюсь... Она заметит во мне волнение и проведет целый вечер в тревоге. Из-за чего ее беспокоить! Ведь я знаю, что все обойдется благополучно, то есть благополучно для меня, - прибавил он с раздражительным смехом.

   Турнефор подавил вздох и выговорил тихо:

   - Ну так пойдем.

   И оба офицера, закутавшись плотно в плащи, молча двинулись пешком по направлению к месту, назначенному для поединка.

   На дворе уже смерклось; ночная тень быстро набегала на землю. Когда друзья приближались к Пре-о-Клерк. было уже совершенно темно.

   - Да... досадно! - проворчал как бы про себя Алексей, - дрался не раз, но всегда днем; ночью никогда не приходилось... Глупый это у вас обычай!.. Лучше драться дальше от всяких полицейских, но при дневном свете. А нашему брату, близорукому, оно совсем не с руки.

   Турнефор остановился вдруг как вкопанный и выговорил:

   - Конечно, это безумие!.. Я забыл, что ты близорук... Надо было настоять на поединке днем... Что ж теперь делать? Надо отложить до завтра.

   - Для того чтобы Уазмон прождал меня часа два и решил, что я струсил... Никогда!

   - Но ведь завтра ты явишься, ты докажешь, что не струсил...

   - Нет, пустое! Теперь поздно. Надо было раньше об этом думать... Идем...

   Через несколько шагов среди темноты им навстречу попались две личности в плащах и окликнули их. Они отвечали.

   Это был Уазмон с секундантом своим, бароном Вильетом. Поединщики выбрали место и стали...

   "Неужели темнота по-своему решит всю судьбу Эли?" - думал Алексей, тревожно обнажая шпагу.

  

  

   В самый разгар своей деятельности, на вершине известности и даже славы, Калиостро, окруженный молодежью, часто, однако, признавался жене, что во всех этих людях он не видит ни одного человека, который бы мог быть его помощником и наперсником, каким он сам был когда-то у Альтотаса. А между тем наперсник этот был необходим великому магу. И он давно мечтал об этом, а теперь в Париже начал он уже как бы искать такого ученика и помощника преимущественно среди иностранцев.

   Но Калиостро, мечтавший иметь около себя такую личность, про которую он мог бы со временем сказать: alter ego {Второе я (лат.). Ред.}, не встречал положительно ни одной подходящей, даровитой и смелой натуры.

   Однажды вечером ему попалось в руки письмо, которое он хотел тотчас, по обычаю своему, разорвать, почти не читая, так как оно было, очевидно, от одного из его незнакомых поклонников. Масса таких лиц постоянно обращалась к нему с просьбами всякого рода. Но что-то остановило его руку...

   Он прочел подпись. Четко написанное имя привлекло его внимание вследствие своей загадочности - "Граф Зарубовский или Норич". Кудесник пробежал письмо, потом прочел его второй раз, пропуская слова, которые не мог разобрать. Затем прочел в третий раз, разобрал все письмо, написанное неправильным французским языком, и задумался.ъ

   Эти обе фамилии, и Зарубовский, и Норич, были не французские, а северные. Это, стало быть, пишет иностранец. Наконец, то, что он пишет, в высшей степени оригинально и интересно. Калиостро посмотрел на число и день и вымолвил вслух:

   - Не поздно ли? Пожалуй, поздно... А если он лжет? Хвастает... Вряд ли!.. Не похоже.

   Автор письма этого говорил, что он молодой человек, происхождением с севера, что жизнь его, вследствие несчастно сложившихся обстоятельств, ему в тягость, но что он может быть спасен всемогуществом такого загадочного человека, как граф Калиостро. Он уже писал два раза, теперь пишет в третий раз, но уже не просит ничего, а только в последний раз заявляет, что так как помимо графа Калиостро никто помочь ему в его горьком положении не может, то остается только одно - покончить с собой.

   "Я знаю наверно, - кончил он письмо, - что эти строки на вас тоже не подействуют. Я слышал, что вы получаете сотни писем в день, бросаете их, почти не читая. Следовательно - это письмо вы уничтожите; но тем не менее я пишу его. Я исполняю как будто какой-то долг совести перед самим собою.

   Через несколько дней после того, что вы прочтете его и бросите, меня уж не будет на свете. Если вы не верите, то, имея мой адрес, вы можете узнать, что накануне вашего появления или появления вашего посланного молодой человек, капрал, по фамилии Норич, кончил самоубийством. А между тем, граф, если бы вы пожелали, если бы вы меня приняли хотя бы на полчаса, когда я писал и просил вас принять меня, я бы мог остаться жить, быть счастливым, обладать огромным состоянием, которым поделился бы охотно с вами.

   Когда-то гладиаторы, отправляясь на бой, говорили императорам: "Ave Caesar, morituri te salutant!" {"Да здравствует Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!" (лат.). Ред.} Я скажу, обращаясь к вам, то же самое: "Умирающий посылает вам, великий маг и чародей, свой предсмертный поклон".

   Вот именно какого рода письмо было подписано двойною фамилией: граф Зарубовский или Норич.

   Калиостро подумал над этим письмом, повертел его в руках, потом, как бы под влиянием вдруг принятого решения, он сунул письмо в карман.

   "Вот был бы, может быть, для меня прекрасный помощник! - подумал граф. - Я знаю его тайну! И тут целое состояние!"

   Через несколько минут он был уже в экипаже и по темным улицам Парижа ехал в дальний, глухой квартал. Данный ему адрес указывал местность недалеко от знаменитой Бастилии и, стало быть, близко и от его квартиры.

   В темном и маленьком переулке экипаж Калиостро остановился около казармы. Он вышел из кареты и хотел спросить у кого-нибудь, который здесь дом капрала Норича, но остановился в некотором недоумении или, вернее сказать, сразу догадавшись, где тот дом, который он отыскивает.

   Весь переулок был темен, только в одном маленьком домике ярко светились огни и шевелились в какой-то тревоге человеческие фигуры.

   "Это, наверно, его дом, - подумал Калиостро. - Но, стало быть, он исполнил свое намерение. Входить или нет?" - задал он себе вопрос.

   В одну минуту он собрался было садиться в экипаж и уезжать, но вдруг ему пришла ребяческая фантазия поглядеть внутрь этого дома через низенькие окна.

   Калиостро приблизился к домику и глянул в крайнее окно. За столом сидела чрезвычайно красивая молодая девушка и нервно, быстро писала. Все лицо ее было в слезах.

   В горницу входили и выходили беспрестанно несколько человек: одна очень молоденькая девушка, пожилой полненький господин, молодой офицер и еще две горничные.

   "Вероятно, покончил с собой и лежит в гробу", - подумал кудесник и, вернувшись к карете, велел ехать домой. Ему было жаль этого погибшего незнакомца. А между тем девушка, поразившая Калиостро своей красивой головкой, которую он видел у стола за письмом и всю в слезах, была, конечно, не кто иная, как пылкая и прихотливая Эли д'Оливас.

   Когда она узнала об ужасной участи своего возлюбленного, она лишилась чувств и упала, как мертвая, на пол. Ей сказали, что раненый Алексей при последнем издыхании или, вернее, уже умер. Придя в себя, Эли не зарыдала, ни слезинки не было в ее глазах. Она только была бледна и неподвижна, как мраморная статуя. Несколько минут молча не спускала она глаз с тетки, которая хлопотала около нее и умоляла успокоиться, раздеться, лечь в постель и напиться какого-то домашнего зелья в ожидании доктора.

   Эли согласилась, сказала "да!", но прибавила решительно: "С условием, если вы тотчас сами поедете за этим доктором".

   Ангустиас беспрекословно оделась и выехала из дому, а вслед за нею Эли разогнала всех людей по своим поручениям в городе. Дом опустел...

   Тогда девушка судорожными движениями оделась тоже и быстро вышла из дому, едва сознавая, что она делает. На улице она наняла первый попавшийся ей фиакр и приказала скакать к казармам полка "Крават". Червонец, брошенный вознице в руку, так на него подействовал, что он погнал лошадь во весь опор через весь Париж и скоро был в Марэ.

   Эли не знала, где квартира Алексея, но первый же встречный солдат на ее вопрос указал ей домик капрала-чужеземца, назвав его le caporal Noréche...

   Войдя в квартиру, Эли бросилась на шею к Лизе, и обе зарыдали обнимаясь...

   - Надежды нет? - спросила Эли.

   - Не знаю... Нет... Если Господь сжалится... Не знаем... Вот доктор...

   - Ça va mal, mes enfants... {Дела плохи, дети мои...(фр.). Ред.} Дурно... Но не надо отчаиваться...

   Доктор был убежден, что раненный опасно и глубоко в шею молодой человек скончается к ночи, но не решился сказать этого двум таким юным существам. Для очистки совести и чтобы прекратить глухие рыдания девушек доктор стал объяснять обеим, как ухаживать за раненым и делать бинты и наблюдать за сделанной им перевязкой.

   Эли стала просить позволения тотчас войти к больному, но доктор, отчасти узнав, а отчасти догадавшись, какое важное значение имела для раненого эта явившаяся вдруг красавица, решительно воспротивился ее желанию.

   - Это свидание с вами сейчас может его убить на месте! - сказал он. - От волнения и тревоги хлынет опять кровь, и никакие перевязки не спасут! - восклицал он, - Если вы хотите убить его - идите. Завтра утром я вас допущу. А эту ночь помогайте здесь, оставьте сестру одну у постели.

   Эли поневоле согласилась, но слова доктора "завтра утром" впервые заставили девушку одуматься, как бы сознательно оглянуться и спросить себя: "Что она намерена делать?"

   "Конечно, оставаться здесь около него с его сестрой на всю ночь!" - решила она мысленно и бесповоротно.

   Она села к столу, написала несколько строк и тотчас послала эту записку к своей тетке. Она объяснила свой поступок и свое намерение остаться в квартире возлюбленного до его выздоровления или его смерти.

   Эли писала опекунше в таких энергичных выражениях и слова ее дышали такой решимостью отчаяния, что тетке нельзя было и думать явиться сюда, чтобы пробовать силой увозить ее домой.

   "Клянусь памятью моей матери, что я зарежусь на пороге этого дома, если меня захотят силой увозить отсюда! - кончала она свою записку и, уже собравшись запечатать, прибавила еще дрожащей рукой: - Lo juro! Si quieres tamarme. Ven! (Клянусь! Если хочешь убить меня - приходи!)".

  

  

   В те же мгновения Калиостро вернулся домой и, войдя к себе, не снимал плаща и шляпы.

   - Что за странная фантазия! - произнес он наконец. - Однако, если меня что-то толкает туда, к трупу незнакомого мне юного чужеземца, погибшего отчасти из-за меня, то отчего же не исполнить каприза.

   Эти слова вырвались у кудесника вследствие странного желания видеть лицо человека, которого он считал застрелившимся в этот день.

   - А если он жив еще?.. Девушка была в слезах, но ведь она могла плакать не по мертвому, а по умирающему. Если я опоздал, то являться к нему совестно. А видеть мне его хочется. Решено! Не поеду опять.

   Однако через минуту Калиостро вышел вновь и приказал удивленному кучеру ехать опять туда же, к домику в Марэ.

   На этот раз Калиостро подъехал к самому крыльцу дома, вышел и хотел постучать в дверь, когда увидел, что она была растворена. Он вошел и невольно осмотрелся, чтобы убедиться, нет ли в прихожей гробовой крышки или чего-либо, свидетельствующего о присутствии покойника.

   Тихие голоса слышались из соседней комнаты, куда дверь была затворена.

   Калиостро сбросил плащ, снял шляпу и, отворив дверь, вошел с той уверенностью в поступи и взгляде, которая иногда выручала его. Когда он появился на пороге горницы, две молодые девушки, пожилая служанка и офицер сразу прекратили свой сдержанный шепот и с живостью обернулись к нему. Девушка помоложе бросилась к нему навстречу со словами:

   - Вы доктор Дюкро? Хирург королевский?

   Калиостро запнулся на секунду и тотчас же произнес:

   - Да.

   - Я, лейтенант Турнефор, за вами посылал, - выговорил, подходя, офицер. - Помогите. Вам передал приглашение наш командир?

   - Да, - с той же уверенностью отвечал Калиостро.

   - Он жив, стало быть?

   - Идите. Скорее! - воскликнула Лиза.

   - В каком положении находится он? В сознании?

   - Плохо... Очень плохо... Но жив, положительно жив,- прибавила пожилая служанка, приблизясь к Калиостро.

   - Где он себя ранил? Куда направил оружие? - спросил Калиостро. - Верно, в сердце или в голову?

   Обе девушки, а вместе с ними и Турнефор с изумлением взглянули в лицо Калиостро.

   - Мы вас не понимаем, господин доктор, - произнес Турнефор. - Про что вы говорите?

   - Что же с ним, если он не ранен? Я думал, что он...- запинаясь, выговорил Калиостро, - сам хотел покончить с собой. - Ведь это господин Норич?

   - Да, Норич! - воскликнула Лиза. -Мой брат. Но он преступно был ранен злодеем на улице... Грабителем...

   "Ничего не понимаю", - подумал Калиостро и прибавил:

   - Так идемте скорей!

   И, сопутствуемый Лизой, которая указала ему дверь и пропустила его вперед, кудесник, сказавшийся королевским хирургом Дюкро, с любопытством прошел в другую комнату, маленькую, полуосвещенную лампадой.

   На кровати в углу Калиостро увидел лежащего на спине молодого человека очень красивой наружности, поразившей его тотчас правильностью и благородством черт лица. Он тяжело дышал; обильный пот струился по лбу и смочил волосы на голове; глаза его постоянно открывались и закрывались. Каждый раз, что поднимались веки, лихорадочно блестящий взгляд черных глаз ярко вспыхивал в полумраке комнаты. Лицо слегка подергивала судорога.

   Калиостро приблизился и пристально стал смотреть в лицо лежащего. Тот слегка простонал. Искусный медик пригляделся зорко и выговорил удивленно:

   - Что с вами? Тут недоразумение!.. Вы не ранены. Говорите мне скорее, что вы с собой сделали? Вы ранены?

   - Да...

   - Но ведь вместе с тем вы и отравлены.

   - Нет! - чуть слышно повторил Алексей.

   - Каким ядом? Я вижу... Знаю наверно. Говорите: что вы приняли?

   - Оставьте меня! - глухо произнес Алексей. - Кто вы? Уйдите. Мне не надо... помощи.

   Лиза страшно вскрикнула и упала на колени около кровати.

   - Нет, я не оставлю! - воскликнул Калиостро.

   - Он доктор. Он поможет тебе. Он спасет тебя. Скажи, Бога ради! - рыдала Лиза.

   И, стоя на коленях около кровати брата, она схватила повисшую руку его и в порыве горя и отчаяния тянула его за руку и повторяла:

   - Скажи, Бога ради!.. Говори!.. Зачем ты отравился?!

   - Не хочу... оставьте меня! - отвечал глухо Алексей.

   - Послушайте, господин Норич! Мне вы обязаны сказать, - заговорил Калиостро горячо. - Вы обязаны назвать яд, который вы приняли, потому что я спасу вас от смерти и от того, что погубило вас. Я пришел спасти вас двояко. Есть в городе человек, к которому вы обращались с просьбой спасти вас, в могущество которого вы верите?

   - Да, есть, - произнес через силу Алексей.

   - Назовите его.

   - Зачем. Я умираю...

   - Он перед вами, молодой человек. Я - Калиостро.

   Лежащий устремил глаза на вновь прибывшего незнакомца; его мертвенно бледное лицо покрылось едва заметным румянцем; рука поднялась судорожным движением.

   - Правда ли? Вы ли Калиостро?

   - Правда. Клянусь вам и докажу. Назовите мне яд - и вы будете спасены. А когда вы будете на ногах, мы поговорим о вашем деле, о вашей судьбе.

   - Не верю. Да и поздно. Мне не надо жить... - прокричал, почти простонал Алексей и отвернулся лицом к стене.

   - Эли здесь... Милый мой. Эли здесь, у нас. Ты должен жить и быть счастливым! - воскликнула Лиза.

   Алексей двинулся всем корпусом и глядел на сестру.

   Калиостро между тем, быстрым движением достав из кармана сложенный лист бумаги, поднес его к глазам лежащего.

   - Вот ваше последнее письмо. Я Калиостро?

   - Эли здесь, у нас, любит тебя... - повторяла Лиза.

   - Да. Верю... Слава Богу!..

   Он схватил Калиостро обеими руками за руку, почти впился в нее и воскликнул горячо:

   - Спасайте меня скорей!.. Если она ко мне... пришла, я могу жить, я должен жить!.. Спасайте...

   - Какой яд вы приняли?

   - Aqua toffana...

   Калиостро сделал движение, которое невольно вырвалось у него.

   - Это ужасно! - прошептал он. - Где вы его достали?

   - Он был у меня уже давно. В перстне отца...

   - Это страшный яд? - вскрикнула Лиза.

   - Нет, сударыня, страшно не то, страшно другое. То, что такого яда на свете нет. Этим именем называют соединение ядов совершенно различных. Но все равно я испробую свои силы, может быть, мне и удастся еще спасти вас.

   И тотчас началась в домике суетня... Двое из находившихся здесь - лейтенант Турнефор и пожилая горничная - немедленно отправились по поручению Калиостро в аптеку и в лавки.

   До глубокой ночи провел Калиостро в этом домике, ухаживая за Алексеем. Уже два раза давал больному противоядие собственного состава, и, вызвав припадки, которые облегчили состояние отравленного, он снова внимательство освидетельствовал его и, качая головой, вымолвил:

   - Что же это? И рана... И отрава... Ну да Бог милостив. Главное, Норич, старайтесь немножко уснуть, восстановить свои силы. Я поеду домой и завтра же рано утром буду у вас снова. Я могу сказать вам почти наверное, что рана ваша пустая. Я боюсь только последствий яда в желудке... Засните. Быть может, через час вы будете уже вне опасности.

   На другое утро пациент, благодаря молодости, крепкому сложению и цветущему здоровью, уже пересилил болезнь. Когда Калиостро явился в тот же домик квартала Марэ, то и Лиза, и красивая молодая девушка встретили его с таким видом, по которому Калиостро сразу догадался, что все даже лучше, чем он ожидал.

   - Совсем здоров... Спасен! Вы благодетель наш! - произнесла молодая девушка страстно.

   Действительно, больной лежал бледный, слабый, но и улыбающийся.

   - Я чувствую, граф, - произнес он на вопрос Калиостро, - что я вне опасности. Мне нужно только спокойствие, чтобы стать таким же здоровым, как я был. Этим я обязан вам и вот ее присутствию. Это моя невеста.

   - Маркиза Кампо д'Оливас! - отрекомендовалась красавица, немного смущаясь и краснея.

   Калиостро при этом имени остолбенел и с крайним изумлением глядел на девушку, ни слова не говоря...

   Маг тотчас понял, что присутствие юной маркизы в доме больного, конечно, самовольное и, конечно, последствием этого поступка будет соблазн всего общества. Вместе с тем поступок девушки разрушал планы хитрой и умной графини Ламот.

   "Надо скорее обо всем известить ее, и особенно об этом казусе", - подумал Калиостро.

  

  

   Графиня Иоанна Ламот металась из угла в угол своей изящно отделанной квартиры, как тигрица, нежданно запертая в клетку. Лицо ее, бледное как полотно, было в слезах, руки дрожали. Посторонний мог бы подумать, что женщина поражена несчастьем, а между тем у бессердечной, но страстной женщины было не горе. На лице ее были слезы гнева; руки дрожали от злобы.

   Роковые случайности разрушали беспощадно то здание, которое она строила. Капризная и слепая фортуна будто боролась с ней, насмехалась над ней.

   Уазмон, дравшийся несколько раз на дуэлях и выходивший всегда победителем, теперь был убит, как мальчишка... И кем же? Каким-то пройдохой.

   Иоанна была уверена, что этот чужеземец неизвестного и сомнительного происхождения даже шпаги в руках держать не умеет; оказалось, по рассказу секунданта убитого, то есть ее друга Вильета, что этот уроженец севера дрался, как лев, по силе ударов, дрался, как черт, по искусству.

   - Не только один Уазмон, - объяснил Вильет, но если бы трех Уазмонов поставить против этого дьявола, он бы... всех трех убил. Захоти он, то был бы первым поединщиком всего Парижа.

   Весть о смерти приятеля, даже возлюбленного, поразила, но не огорчила графиню Ламот. Он для нее был мальчишкой, капризом, а отчасти лишь орудием для разных интриг.

   Через час после полученного ею известия она уже побывала в предместье Св. Антония, в своем притоне, и вызвала своего доверенного и усердного слугу Канара. Она объяснила ему горячо всю важность возлагаемого на него нового поручения.

   - Никогда еще, ни разу, мой милый Канар, - сказала Иоанна, - не было нам так важно и необходимо отделаться от человека, как теперь. Дело громадной важности в ваших руках... Я надеюсь на вас.

   - И будьте уверены, сударыня, - отвечал, улыбаясь страшной, скотоподобной улыбкой, Канар, - я исполню ваше поручение отлично! Я не могу только сказать определенно, когда мне удастся повстречать этого незнакомца или шведа. Он мало выходит из дома пешком, почти всегда разъезжает верхом. А согласитесь сами, что воткнуть ножик всаднику не так-то легко. Можно и это, но ведь можно и попасться... Во всяком случае, обещаю вам и даю слово... А вы знаете, что я никогда слову не изменял... Даю слово, что этот швед или русский будет подобран на улице мертвым в первый же раз, что сунется из дома пешком.

   Эта беседа происходила между Иоанной и злодеем около полудня. А на другой день утром другая наперсница Иоанны, Роза, явилась в квартиру графини, что делала чрезвычайно редко. Графиня Ламот старалась по возможности не принимать на своей квартире лиц, которых часто видела госпожа Реми.

   Пожилая и крайне некрасивая женщина с этим именем Роза принесла почти невероятную весть, после которой Иоанна залилась слезами злобы и заметалась в своей квартире. Ее главный помощник Канар был накануне вечером тоже убит этим дьяволом русским. Роза могла подробно объяснить, как все случилось. Мальчишка, ее племянник, случайно присутствовал при всем происшествии.

   Канар взял мальчишку с собой, велел ему стоять невдалеке для того, чтобы затем послать его к госпоже Реми с докладом об исполненном поручении. Мальчуган видел, как в темноте Канар бросился на проходившего военного и ударил его сзади ножом; но военный, страшно вскрикнув, отскочил, выхватил шпагу и в одно мгновение два раза пронзил ею господина Канара; затем оба упали. Мальчуган, в ужасе вскрикнув, бросился к обоим и стал звать господина Канара, но тот уже был мертв и лежал в потоках крови. Военный шевелился, стонал, но не просил о помощи, а, напротив, проговорил странные слова:

   - Спасибо этому злодею... Кажется, я умираю...

   Конечно, мальчуган бросился бежать со всех ног, тем более что заслышал шаги прохожих.

   Иоанна после этого известия была совершенно поражена. В смерти Уазмона не было ничего невероятного, но почти одновременная смерть - и от руки одного и того же человека - ее наперсника поразила ее. Вдобавок этот Канар, готовый всегда зарезать всякого по первому приказанию госпожи Реми, был ей необходим.

   Вечером Иоанна несколько успокоилась, и, когда ей доложили о даме, которая желает видеть ее немедленно, но не говорит своего имени, Иоанна, уже овладев собой, могла принять неизвестную гостью. Гостья эта оказалась Лоренца.

   Она вошла к графине и, сбросив шляпку с вуалью, тотчас же, не имея сил сказать ни слова, с рыданием упала на диван.

   Узнав гостью, Иоанна выпрямилась, скрестила руки на груди и выговорила холодно:

   - Так вы пришли плакать ко мне? Вы это могли бы сделать дома.

   Но Лоренца не слыхала или не понимала слов. Как истая итальянка, она продолжала рыдать, ломала руки, хватала себя за голову и чуть не рвала на себе волосы.

   Иоанна, простояв несколько мгновений как статуя над этой женщиной, пораженной горем, спокойно отошла и села в отдалении. Когда Лоренца вдоволь наплакалась, Иоанна обратилась к ней так же холодно:

   - Ну-с, наплакались? Теперь скажите мне, зачем вы пожаловали?.. Тело его лежит не у меня на квартире; хоронить его будут не здесь, а помочь воскресить его я не могу. Я могу только подослать к вам другого такого же красивого юношу... но мне теперь не до вас, мне теперь некогда... Что ж вам от меня угодно?

   - Я любила его, - проговорила Лоренца с отчаянием, - первый раз в жизни... Поймите!..

   - Мне совершенно не нужно и не любопытно знать, любили ли вы в первый раз или в десятый - все это до меня не касается. Скажу вам только, что вы не должны чересчур отчаиваться и оплакивать убитого. Он не любил вас или, лучше сказать, любил по моему приказанию.

   И Иоанна безжалостно, жестоко, в коротких, но резких выражениях рассказала Лоренце всю оборотную сторону истории ее любви, объясняя всю комедию, которую разыграл с ней Уазмон, даже не по собственному желанию, а по ее приказанию.

   Несчастная женщина, слушая графиню, оцепенела и как бы застыла от грубого и незаслуженного удара прямо в сердце.

   - Правда ли все это? - глухо выговорила наконец Лоренца.

   - Какая же цель мне лгать, - небрежно отозвалась Иоанна. - Успокойтесь и утешьтесь! Если вы будете продолжать так же верно служить мне по отношению к вашему мужу, то я обещаю достать вам другого, не хуже Уазмона.

   - О! - воскликнула Лоренца, - как можете вы, красивая и молодая женщина, говорить такие возмущающие душу слова! Я не думала, что вы такая бессердечная и безнравственная! Пускай я была игрушкой вашей, но я все-таки любила его.

   Лоренца поднялась порывисто с дивана, схватила свою шляпку и двинулась к дверям.

   Иоанна рассмеялась громко, встала и выговорила:

   - Зачем же вы приходили, синьора Лоренца? Вы думали, что мы обе вместе поплачем о судьбе погибшего в цвете лет дурака, который, не умея держать шпаги в руках, отправился мериться силами с бретером {Заядлый дуэлянт, задира. Ред.}.

   Иоанна хотела продолжать свои насмешки и над убитым, и над итальянкой, но Лоренца вдруг внезапным жестом прекратила злоязычие Иоанны.

   - Вот... Я забыла... Мне не до того... Я забыла... Я пришла с письмом от мужа, которое он не хотел посылать с посторонним...

   - О! Только вы, итальянки, способны на это! - воскликнула Иоанна, почти вырывая письмо из рук Лоренцы. - Только вы, итальянки, можете час целый выть в гостиной и даже не сказать ни полслова о том, что есть письмо.

   Иоанна быстро стала читать письмо Калиостро и, видя, что Лоренца выходит, остановила ее.

   - Подождите!.. А ответ?

  &nbs